Над пропастью прошлого

Аннотация

Я отдала ему своё сердце, когда мне было двенадцать.
Ашер Грант — имя, что пульсирует в моей памяти, как старая рана, которая никогда не заживёт.
Он был моим миром… и моим разрушением.

Десять лет назад он разбил меня — тихо, жестоко, без сожаления.
Я училась жить без него. Училась дышать, не ощущая его в каждом вдохе.
И только я смогла вырваться из плена своей боли — он вернулся.
И предложил брак. Нашим родителям. Мне.

Для него я — лишь тень той, кого он любил.
Моя сестра.
Мёртвая. Недосягаемая.
А я — живое напоминание о ней.
Его наказание. Его кукла.

Но есть грань, за которой любовь становится ядом.
А брак — ловушкой, полной призраков прошлого.
И пока я медленно тону в его взгляде, в его голосе, в его темноте — у меня лишь один вопрос:
выживет ли моё сердце во второй раз?

Не забудьте поставить звездочку и добавить книгу в библиотеку, чтобы не потерять ❤️

1

Эвелин

Проклятый будильник. Опять. Когда я успела его выключить? Девять. Я снова опоздала. И неважно, что это уже стало привычкой. Мир никогда не был на моей стороне. Папа точно не промолчит. Университетская администрация только и ждет повода позвонить ему — с ноткой сожаления, со скрытым осуждением, с фразой: «Мы волнуемся за вашу дочь».
Никто не волнуется. Они просто хотят, чтобы я исчезла. Чтобы меньше напоминала.

Да, я прогуливала пары. Часто. Но как заставить себя сидеть в аудитории, когда воздух вокруг пропитан им?

Ашер Грант.
Тень моего детства.
Призрак моей любви.
Мой яд.

Мы с ним не на одном факультете. Но он все равно находит способ появляться — в коридоре, во дворе, в моих мыслях.
Меня трясет от его взгляда. Не потому, что он жестокий. Хотя, это тоже его черта характера. А потому что я до сих пор помню, как это - быть рядом с ним. Быть для него.
Хотя, нет. Я никогда не была для него. Я была вместо нее.

Этот ублюдок выглядит так, будто его создали, чтобы мучить меня. Зеленые глаза, яркие, с той мерзкой уверенностью, которую нельзя вытравить. Большие губы, помнящие слова, которые разбивали меня. И ямочки. Чертовы ямочки. Он улыбается — и я теряю контроль над собой.

Ненавижу это. Ненавижу его. Ненавижу себя рядом с ним.

Вот почему я люблю лето. Летом можно сбежать. Спрятаться от мира, который кажется мне клеткой. Летом не надо видеть его. Не надо вспоминать, что я живу в реальности, где ее больше нет, а я — осталась.

Но это лето закончилось. А вместе с ним — и моя свобода.

Я поспешно натянула на себя первое, что попалось под руку. Темно-синее платье. Приталенное, но не слишком. И белые кеды — мой тихий протест против всего этого мира. Против обязанностей, внешности, взрослой жизни, которую я никогда не просила. Каблуки сегодня — это уже слишком. Макияж делала прямо в машине, между красным светом светофора и проклятиями под нос. В лучшем случае успею на вторую пару. Что ж, это больше, чем ничего.

Социальная психология. Мой долг с прошлого года. Моя тень, от которой не так просто избавиться. Я влетела в аудиторию буквально за секунду до начала, с сердцем, которое билось где-то в горле. Браво, Эвелин. Аплодисменты. Если так пойдет дальше — диплом точно останется мечтой, завернутой в черную ленту.

Профессор бросил на меня быстрый взгляд, но сделал вид, что не заметил моего драматического входа. Еще бы - все уже привыкли. Я села на первое свободное место, возле девушки со светло-русыми волосами. Впервые ее вижу. Хотя, откровенно говоря, я почти никого здесь не знаю.

Подруг у меня нет. Друзей мужского пола — тем более. И все из-за него. Ашера, будь он проклят, Гранта.

Он молча вытеснил из моей жизни всех. Не словами — действиями, взглядами, душившим присутствием.

На первый взгляд — идеал. Образцовый студент. Идеальная внешность. Парень с обложки.
Но в прошлом семестре он сломал моему одногруппнику нос. Просто потому, что тот согласился сделать со мной проект.

— Если я еще раз увижу его возле тебя — он труп, - сказал он тогда.
Без эмоций. Без сожаления. Только лед в голосе и безумство во взгляде.

Псих. Абсолютный.
Какое ему, черт возьми, дело?

А, ну да. Мы же помолвлены. Уже как два года. Формальность. Договор. Союз, о котором договорились наши родители, будто мы — фигуры на шахматной доске.

Только год назад он начал вести себя так, будто я его собственность. Как будто я должна принадлежать ему. Будто я — выжившая, только для того, чтобы быть рядом.

Что ему на самом деле нужно от меня?

Этот вопрос я задаю себе каждый день. И, почему-то, мне страшно узнать ответ.

Мы с моей новой знакомой решили пойти в кафетерий. Точнее — я решила. Просто хотелось кофе. Даже если он здесь — как растворенная обида: горький, невкусный и слишком горячий, чтобы глотнуть без боли.

Ариэль. Именно так ее звали. Новенькая. Второй курс, психология. Все при ней — глаза светятся, голос мягкий, как будто она еще не успела коснуться грязи этого мира. И самое главное — она не выбрала свою специальность вслепую. Это уже плюс.

Я не ожидала, что день окажется не таким уж и отвратительным. Ари оказалась приятной. Настоящей. Мы говорили о ее выборе, и я на секунду забыла, что дышу в пространстве, где когда-то что-то во мне сломали.

А потом я увидела его.
Черт возьми.

Он должен был вернуться на следующей неделе. Я рассчитывала еще хотя бы на неделю без его присутствия. Без его теней. Без себя рядом с ним.

Но конечно же — не один. Лео и Макс шагали рядом, словно охранники возле императора зла.
Вся свита в сборе. Прекрасно.

— Любовь всей моей жизни, разве я не заслуживаю объятий и поцелуев после такой долгой разлуки? - сказал Ашер, раскрыв руки, будто мы действительно были парой из романтического фильма.

Ирония в каждом движении. Улыбка — почти искренняя. Почти.

Мы не виделись все лето. И я надеялась, что еще хотя бы неделю смогу остаться в мире, где его нет.

— Ашер, цирк давно уехал, а ты до сих пор здесь? - ответила я, как всегда прячась за сарказмом.
Это единственное оружие, которое мне осталось.

Другие не заметили бы ничего странного. Но я — да. Я видела, как на долю секунды что-то изменилось в его взгляде. Его притворная теплота исчезла. Глаза потемнели. Холод прошел по коже, как прикосновение.

Он видел, что я больше не улыбаюсь. Не тянусь к нему взглядом, не становлюсь идиоткой от его улыбки. И это, почему-то, выводило его из себя.

Я уже собиралась взять Ари и просто уйти. Убежать от этой сцены, которую я проживала уже тысячи раз в своем воображении. Но она — нет. Она уже зависла в разговоре с Лео. Отлично. Не лучший выбор, скажу я вам.

Ашер — знакомый психопат. А Лео — тот самый шкаф, забитый скелетами. Он улыбается, как дьявол, который только что понял, где твоя слабость.

2

Ашер

Всё состоит из последствий наших решений. Одна мелочь — и цепочка событий превращается в хаос. Именно поэтому контроль — не просто инструмент. Это правило игры. И я всегда играю по правилам. Точнее — по своим.

У меня под контролем всё. Бизнес. Люди. Ситуации. Абсолютно всё.
Кроме неё. Эвелин Харпер. Поправка — скоро она станет Эвелин Грант.

Моё личное наказание. Моё испытание. Я бы назвал её кармой, если бы верил в подобную чушь. Но я верю в логику. В причинно-следственные связи. И в то, что любую проблему можно решить. Даже если у неё есть имя, тело и острый язык.

Я исправлю её. Её надменность. Её постоянную потребность спорить. Её взгляд — тот самый, который говорит: «Я тебе не принадлежу».

Она всегда играет назло. Выводит меня из себя, будто это её любимый спорт. И самое отвратительное — я не могу её разгадать. Пока что.

Что у неё в голове? Куда делась та умная, тихая, послушная девочка? Моя двенадцатилетняя Эвелин.

На её место пришла другая. Стерва. Провокаторша. Хаос в женском обличье.

И да, она слетела с катушек после того, как я предложил нашим родителям объединить семьи. С экономической точки зрения — блестящее решение. С психологической — билет в один конец к психиатру. Но я не против. Потому что чем сложнее игра — тем слаще победа.

Особенно когда на кону — она.

Я сижу в машине, наблюдая, как она выходит из корпуса. Кофейный стакан в руке, вязаное пальто соскальзывает с плеч. И эта походка… уверенная, свободная. Она даже не догадывается, насколько сводит меня с ума каждый раз, когда не обращает на меня внимания.

Словно я — пустое место. Словно я не тот самый Ашер, которого она когда-то обожала.

Я постукиваю по рулю пальцами. Раз. Два. Три. У неё сегодня последняя пара. А потом — вечеринка. И знаете что? Она придёт. Не потому что хочет. А потому что я написал ей, чтобы даже не думала туда соваться.

А она? Она точно появится. Потому что она такая — упрямая, дерзкая, раздражающая… и моя.

Её ничего не учит. Ни мои предупреждения. Ни мои руки, что оставляют следы. Ни мой голос, который трещит от сдержанного гнева.

Да, сегодня я сорвался. Когда затащил её в кладовку — я знал, что перехожу грань. Но, чёрт побери, она сама довела меня до этого. Она. Та, что всё разрушила. Та, что держит ключ от моего самоконтроля — и с наслаждением его ломает.

Я понимал, что она страдала. Она потеряла… Неважно. Я не виноват в том, что произошло десять лет назад. Но когда я пытался говорить, объяснить, вырвать из неё хоть крошку того, что было — она посмотрела мне в глаза и сказала:
— У меня нет времени на паразитов.

Паразитов.
Это её любимое слово. Острое, как лезвие.

А потом, когда я думал, что хуже уже не будет, она добила. Призналась, что на своё пятнадцатилетие поцеловала какого-то сопляка только чтобы показать: «Я тебе не принадлежу».

Я был старше. Восемнадцать. Я никогда не прикасался к ней — не имел права. А она взяла и… испортила всё.

А восемнадцатилетие… День нашей помолвки. День, когда я должен был почувствовать, что хоть что-то в этом дерьме принадлежит мне. А она…

Отдалась официанту. Свой первый раз. То, что должно было быть моим.

Просто так. Назло мне.

Чёрт побери. Чёртовому официанту. Ни имени, ни значения. Просто рана, которая не заживает. И после всего этого она ещё и заявляет мне прямо в глаза:
— Ты должен отказаться от своей больной идеи и оставить меня в покое.

Эти слова прозвучали в тот момент, когда я стоял перед ней, сжимая её запястье, с яростью, которая душила меня изнутри. Я мог… Я почти… Но не сделал.

Потому что даже в своём самом тёмном состоянии — я не способен её сломать. Даже когда хочу.

—————————————————————————————————————————

Вечеринки никогда не входили в тот вид развлечений, которым я отдавал предпочтение. Алкоголь, громкая музыка, толпа возбужденных тел — всё это вызывало у меня одно желание: исчезнуть. Но я приходил. Всегда. Лишь по одной причине. Эвелин. Она не пропускала ни одной. И я должен был быть там, чтобы ни один идиот не подошёл к ней ближе, чем на пять метров.

Лео в последнее время был занят своим планом мести — с головой в своих призраках, так что пользы от него немного. А Макс… это просто Макс. Если он не переспит с кем-то на вечеринке, то, вероятно, устроит себе личный траур и поплачется бармену о «жестоком женском предательстве».

И вот, наконец, появляется моя ходячая катастрофа. Эвелин Харпер. Моя проблема номер один. Моя личная демоническая муза.

Пришла не одна — конечно. С жертвой Лео. Ариэль. Если бы во мне осталась хоть капля сочувствия, я бы посоветовал ей бежать. Быстро. И желательно на другой континент. Но, увы, сочувствие во мне давно не живёт.

Эвелин. Её наряд — мечта стриптизёрши. Кусок страз, который лишь условно прикрывает тело. Даже не платье. То, что она называет «вечерним образом», я бы назвал «открытой провокацией». Каблуки — обязательно. Она никогда не признает, но комплексует из-за роста. Эвелин на каблуках — это способ сделать вид, будто она не маленькая девочка, которая хочет доказать, что умеет ударить сильнее, чем кажется.

Я встал с дивана и пошёл прямо к входу. Её глаза встретились с моими. Зрачки расширяются. Мгновение — и я вижу в них всё: шок, злость, желание. Но она быстро надевает маску безразличия. Это игра. Наша постоянная игра.

— Ты идёшь со мной, — я схватил её за руку, выводя в сад.

— Чёртов абориген! Перестань таскать меня каждый раз! — огрызается она, вырываясь.

— Ты прекрасно знала, как я отреагирую, когда ты натянешь что-то подобное на себя. Так скажи мне, Эвелин, у тебя вообще мозги работают?

— Я буду надевать что хочу, и меня абсолютно не волнует, как и на что ты отреагируешь!

— Принцесса… — она судорожно сглатывает, как всегда. Этот псевдоним разрывает её изнутри. И именно поэтому я его использую. — Сегодняшний урок тебя явно ничему не научил.

3

Эвелин

Жарко. Почему так жарко? Такое ощущение, будто я лежу прямо у камина посреди июля. Кожа горит, во рту пересохло, а голова... Господи, что с головой? Пульс стучит прямо в висках. Веки тяжёлые, как бетон. Но я всё же пытаюсь открыть глаза. Хоть краешком взгляда понять, где я.

Забудьте. Лучше бы я этого не делала.

Потому что то, что я вижу — либо безумная игра моего подсознания, либо... я действительно очень сильно облажалась.

Боженька, сделай вид, что этого не было. Я буду хорошей. Не пить. Не хамить. Не бесить его каждую секунду. Ну, хотя бы день.

Но, конечно же, мир не настолько милосерден ко мне. Я моргаю несколько раз, стараясь сфокусировать взгляд, но картинка не исчезает.

Ашер. На мне. Прижимает своим тяжёлым телом к кровати, будто я подушка, которую он утащил себе на ночь. Одна его рука лежит рядом с моей головой, вторая — спокойно на моей талии.

— Нет-нет-нет-нет... — шепчу я, но голос звучит так, будто я проглотила наждачку. — Нет, это не может быть реальностью.

Память плывёт мутно. Обрывки вечера — алкоголь, танцы, стол, музыка, его глаза. А дальше — пустота.

— Слезь с меня! Ашер!!! — кричу я, начиная колотить его как могу. Руки не слушаются, но я стараюсь столкнуть с себя эту гору мышц, которая даже не шевелится.

Он только что-то бормочет в ответ, не открывая глаз. Самый спокойный человек на планете. И самый наглый.

— Ашер, что ты наделал?! — я пытаюсь сбросить его плечом. — Слезь, пока я не закричала так, что сбежится весь дом!

Он медленно приоткрывает один глаз.

— Такое жаркое утро… И ты такая шумная, — голос хриплый, тот самый, который всегда заставляет меня хотеть его придушить.

— Ашер. Что. Я. Здесь. Делаю? — приподнимаюсь на локтях и замечаю… футболку. ЕГО футболку. На себе. А под ней… ничего.

Взгляд срывается вниз. Я инстинктивно подтягиваю футболку вверх — и тут же резко опускаю её обратно. Потому что... на мне ничего. Совсем ничего. Ни стрингов. Ни клочка ткани под этой чёртовой одеждой, которая мне даже не принадлежит. Я голая. В его футболке. В его постели.

Мозг зависает. Нет. Нет-нет-нет. Этого не могло быть. Я бы запомнила. Я должна была бы помнить.

Я поднимаю глаза. Ашер уже сидит, облокотившись на подушку, спокойный, как после утреннего кофе. Разглядывает меня. Не как человека. Как трофей. Глаза прищурены, губы растянуты в едва заметной, раздражающей ухмылке.

— Что. Мы. Сделали. — каждое слово будто вырвано из горла.

Он молчит. Нарочно. Выжидает.

— Ашер! — голос дрожит. Злость и паника переплетаются в одно целое.

— Что, принцесса? — наконец отзывается он, голос низкий, медленный. — Хочешь, чтобы я напомнил?

— Ты шутишь. Скажи, что шутишь. Скажи, что просто переодел меня. Что я... заснула, а ты...

— А я что? Герой-джентльмен? — он слегка наклоняет голову. — Ты пришла пьяная, разделась сама и попросила сама... Ты правда думала, что я смогу устоять?

Сердце грохочет в груди. В голове — пустота. А в животе — такой ледяной ком, что кажется, я сейчас потеряю сознание.

— Я... Я бы не... — я сглатываю воздух, пытаясь найти хоть какой-то воспоминание. — Я бы никогда...

Он улыбается шире. Но глаза — серьёзные. Хищные. Он даже не моргает.

— Такая милая, когда ничего не помнишь. И такая... шумная.

Я швыряю в него подушку. Она отскакивает от его груди — без малейшего эффекта.

— Ты ублюдок!

Внизу живота тянет. Может быть, скоро критические дни. Такое бывает. Это не обязательно... не обязательно то, о чём я подумала. Я бы не переспала с ним. Может, он и псих, но не настолько, чтобы воспользоваться пьяной. Правда?

— Тебе стоит завязать с алкоголем и тусовками, если ты ни хрена не помнишь, — его голос резкий. Напряжённый. Раздражённый.

Почему он злится? Это же я должна злиться. Я лежу в его постели, без нижнего белья, с пустотой вместо памяти и хаосом в голове. У меня алкогольная интоксикация. Это я не знаю, что произошло.

— Ты бы так не поступил... — я едва дышу. Голос слабый, почти сломанный. Меня начинает трясти. Я сжимаю пальцы, чтобы не заплакать. Но внутри уже поднимается паника.

— Я похож на святого?

Он говорит спокойно, без давления. Просто факт. Или нет. И это ломает. Глубже, чем я хотела бы.

Я отворачиваюсь, обнимаю себя руками. Сажусь на край кровати, прячусь за собственными плечами. В его футболке. С его запахом. С его тенью.

— Я тебя ненавижу, — говорю тихо, но отчётливо.

— Это уже звучит привычно, — его голос позади — почти безразличный. И именно это ранит сильнее всего.

Тошнота резко накрывает, сжимая желудок в тугой, болезненный узел. Я даже не думаю — просто срываюсь с места и бегу из его комнаты, молясь, чтобы следующая дверь вела в ванную. Я никогда не была в его квартире. Не знаю, где что находится. Но, кажется, на этот раз мне повезло — холодная плитка, зеркало, мягкий свет. Ванная. Спасибо тебе, вселенная.

Я успеваю склониться над унитазом буквально за секунду до того, как меня накрывает. Живот сжимается с новой силой, и я чувствую, как тело выворачивает наружу остатки вечера, стыда и, возможно, более тяжёлых решений.

Вдруг пальцы касаются моих волос. Мягко. Уверенно. А потом — собирают их в пучок и удерживают. Я вздрагиваю, потому что уже знаю, чья это рука.

Ашер. Он стоит за спиной, держит мои волосы. Молчит. Даже не дышит громко. Просто рядом. В тот момент, когда я — слишком слабая.

— Можно я просто умру? — бормочу, когда волна отступает, и я откидываюсь назад, опираясь плечом о стену.

— Не сегодня, — спокойно отвечает он.

— Как мило. У тебя есть график моих смертей?

— Примерно. Но пока что ты у меня в планах, так что — извини, принцесса, будешь жить.

Его голос сухой, с той самой знакомой, язвительной ноткой, которая обычно бесит. И бесит. Но, почему-то, сейчас — успокаивает.

4

Ашер

Неделя. Мы не виделись целую неделю после того, как Эвелин сбежала из моей квартиры, будто спасалась от пожара. Бегство — её рефлекс. Она делает это каждый раз, когда что-то идёт не по её плану. Каждое лето она исчезает в никуда, лишь бы избежать меня. На семейных встречах — взгляд в сторону, слова сквозь зубы, присутствие — чисто формальное.

Но хватит. Она больше не спрячется. И больше не сбежит.

Я подъехал к её дому, потому что Лео решил устроить встречу в своём коттедже. Честно? Не худшая идея. Идеально было бы, если бы мы с Эвелин остались там вдвоём — без лишних глаз и вмешательства. Но и так сойдёт. Я умею работать с тем, что есть.

Её мать сидела в гостиной, когда я вошёл. Та же улыбка, то же тепло в глазах, с которым она смотрит на меня с детства. Именно от неё Эвелин унаследовала цвет глаз — тёмно-зелёный, с янтарными вкраплениями. Но в взгляде моей катастрофы есть нечто большее. Что-то… взрывное. Как шторм, скрытый под спокойной водой.

— Ашер! — женщина встала, обняла меня. — Какой приятный сюрприз, как ты?

— Всё нормально, миссис Харпер, — я улыбнулся. — Я за Эвелин. Хотел бы забрать её на выходные в коттедж Лео, если вы, конечно, не против.

Настоящий джентльмен, правда? Хотя, если честно, мне плевать — против она или нет. Просто иногда полезно сделать вид, что ты играешь по правилам.

— Прекрасная идея, дорогой, она наверху, — ответила она с той самой тёплой, чуть наивной улыбкой.

Я поднялся по лестнице не торопясь. В её комнате горел свет, дверь была приоткрыта. Оттуда доносилась тихая музыка — какая-то старая попса, очень в её стиле. Она явно не ждала гостей. И уж точно не ожидала увидеть меня.

Я остановился в дверях. Она стояла спиной ко мне, с полотенцем на голове, в одном лишь белом халате. Только что вышла из душа. В руке — бутылочка с лосьоном, она только начала наносить его на плечи, когда почувствовала мой взгляд.

— Что за…?! — она резко обернулась, глаза расширились. — Ты что, с ума сошёл?! Что ты здесь делаешь?

— За тобой пришёл, — я пожал плечами, полностью игнорируя драму в её голосе.

— За мной? — её брови взлетели вверх. — Это шутка? Я, между прочим, никуда не собиралась!

— А теперь собираешься, — киваю на её чемодан, который всё ещё лежит у шкафа, приоткрытый, с вещами, торчащими наружу, будто они сами устали ждать.

Так типично для неё. Эвелин и порядок — понятия несовместимые. Хаос — её второе имя.

— Я никуда не поеду! Тем более, родители точно будут против!

— Я уже обо всём договорился, — бросаю сухо. — Так что не трать ни моё, ни своё время. Собирайся.

— Я никуда с тобой не поеду! — её голос повышается, но в нём уже меньше уверенности. Она привыкла, что слова останавливают меня. Но не сегодня.

— Не выводи меня из себя, Эвелин, — останавливаюсь и смотрю ей прямо в глаза. — Иначе поедешь с мокрыми волосами и босиком. Повторять дважды не буду.

Она открывает рот, готовая что-то выдать, но я уже разворачиваюсь и иду вниз. Оставляю её стоять там — с полотенцем на голове, с поломанной логикой и целой бурей эмоций под кожей.

Ровно через девять минут и двадцать секунд (да, я засекал), она появляется внизу. Джинсы, облегающий свитшот, кеды — и такой взгляд, будто она только что продала душу дьяволу.

— Чемодан понесёшь сам, ты же у нас мачо, — бурчит она, проходя мимо меня к выходу.

Я беру чемодан. Я беру всё. Потому что с этой минуты она снова рядом. А дальше будет только глубже.

Эвелин садится в машину, демонстративно хлопая дверью, как будто это способно повлиять на моё настроение. Этот чёртов характер. Такой упрямый, вспыльчивый и абсолютно несовместимый со здравым смыслом.

— Куда ты меня везёшь? — бурчит она, скрестив руки на груди, как капризный ребёнок.

— В лес, — спокойно отвечаю, заводя двигатель.

— Очень смешно. Ты такой весёлый собеседник, что моё сердце не выдерживает. Придурок, — огрызается она, не глядя в мою сторону.

— Язык, Эвелин, — резко бросаю, скользнув по ней взглядом. — Хочешь, чтобы я прямо сейчас припарковался и научил тебя немного уважения?

— Ты правда думаешь, что меня ещё можно чему-то научить? — поворачивается ко мне, глаза пылают, губы сжаты. Она бросает вызов, как всегда. И как всегда — не осознаёт, насколько тонка грань, по которой она ходит.

— Если понадобится — не просто научу, — мой голос спокойный, но тон в нём заставляет её замолчать. — Я могу прописать тебе курс интенсивной терапии.

Она снова отворачивается к окну, и я вижу, как напряглась её челюсть. Молчание длится несколько минут. Напряжение — в каждом вдохе.

Машина мчится по трассе, деревья сменяют друг друга, как кадры в фильме, а я знаю: она думает. Взвешивает. Планирует следующий взрыв.

— Ты… ты серьёзно везёшь меня в лес? — её голос повышается, глаза округляются от недоверия.

— А я когда-нибудь тебе лгал? — спокойно отвечаю, не отрывая рук от руля.

— ОСТАНОВИСЬ! Я никуда с тобой не поеду! — она расстёгивает ремень безопасности и разворачивается ко мне, будто действительно собирается выскочить на ходу.

— Сядь ровно и пристегнись, Эвелин! — рявкаю я, уже теряя терпение.

— Ты не имеешь права похищать меня! — она нависает надо мной, лицо в нескольких сантиметрах, дышит тяжело, голос — раскалённый. — Это уже не просто контроль, Ашер! Это — безумие!

— Ты ещё не видела безумия, — стиснув зубы, бросаю я, резко сворачивая на узкую лесную дорогу, ведущую к коттеджу Лео.

Мы уже почти подъехали. За поворотом — ворота, знакомая гравийная дорожка и озеро, выглядывающее сквозь деревья. Но она не останавливается.

— Я СКАЗАЛА — ОСТАНОВИСЬ! — и вдруг её ладонь врезается мне в плечо. Резко. Неожиданно.

Я теряю контроль. Машина дёргается, переднее колесо срывается с дороги.

— Блядь! — только и успеваю выругаться, как авто слетает с гравийной тропы и с глухим треском врезается в дерево.

5

Эвелин

Как заставить моё дурацкое сердце не колотиться так бешено каждый раз, когда в поле зрения появляется этот псих?
Ашер и его аромат... Всегда рядом. Всегда слишком близко. Этот холодный, проклятый запах — древесный, резкий, пронизывающий. Как он сам. Аромат контроля. Власти. Опасности.

Первый вечер прошёл довольно спокойно, хотя моё тело всё ещё казалось стоящим на грани нового взрыва. Я успела захлопнуть дверь в спальню раньше, чем он вошёл. Маленькая победа. Спать с ним снова в одной кровати — было бы самоубийством.

Но как объяснить это своей голове? Своему телу, которое реагирует на его присутствие быстрее, чем я успеваю сказать «нет»? И как, чёрт побери, забыть ту ночь, когда он прикасался ко мне так, будто я принадлежу ему?

Ты не принадлежишь ему. Повторяй это, пока не поверишь.

Стейси. Настоящая сука, которую я когда-то называла подругой. Теперь я знаю: она планировала переспать с ним. А может, и сделала это. Да, я чувствовала её интерес к Ашеру, видела, как она прикидывается сочувствующей, как взгляд скользит по его спине, когда она думала, что я не вижу.

Ашер сказал мне, что она хотела этого. Но он ничего не сказал о том, было ли что-то между ними на самом деле. И это — сводит меня с ума. Не думать. Не думать. Не думать.

Но, черт возьми, я думаю..

В голове голос. Мой собственный. Тебе же плевать, правда? Он — манипулятор. Он — катастрофа. Он сломал тебя, Эвелин. Ты не должна хотеть знать, с кем он спит. Ты вообще не должна его хотеть.

Но я хочу. Ненавижу — и хочу.

Мы сидим все вместе за столом, с бокалом вина и лёгкими разговорами, которые кажутся слишком обыденными, почти уютными. Смех, жесты, случайные прикосновения — всё выглядит невинно, но под поверхностью каждого слова дрожит напряжение.

Мой взгляд снова и снова цепляется за Ариэль. Она выглядит... счастливой. Местами смущённой, немного застенчивой, но счастливой. Её глаза светятся, когда Лео бросает ей полуулыбку, и на мгновение она кажется девочкой, которая влюбилась в сказку.

Мне бы стоило что-то сказать. Предупредить. Прошептать, без пафоса: будь осторожна с Лео.
Но кто я такая, чтобы кого-то учить? Я — та, что добровольно отдала своё сердце самому жестокому человеку, которого знает. Та, что возвращается к нему снова и снова, будто в бездну, будто в зависимость.

Вдруг Ашер, как это в его духе — самоуверенно, — предлагает сыграть в «Правду или действие». И я... я в ту же секунду понимаю: Пора сваливать.

Серьёзно, я ещё не отошла от фиаско на той злополучной вечеринке. Мне хватило унижений, напряжения и вспышек между мной и Ашером, которые никогда не угасают. Я не выдержу еще одного вопроса с подтекстом, еще одного «вызова», еще одной его улыбки, которая крает меня изнутри.

Я поднимаюсь резко, бросив короткое: «я пойду отдохнуть», и, не дожидаясь реакции, поднимаюсь наверх. Закрываю дверь спальни. Клацает замок. Глубокий вдох.

Тишина. Я падаю на кровать, не снимая одежды. Всё тело напряжено. Душа — на пределе. И единственная мысль обжигает мозг: мне нужно уехать завтра.

Иначе я не выдержу. Не выдержу его взглядов. Его тишины. Его присутствия, которое заполняет комнату ещё до того, как он заходит.

Потому что это слишком. Видеть его — слишком. Чувствовать его рядом — слишком. И каждый раз — будто умирать. Потому что я знаю: он никогда не будет моим. Он — не любовь. Он — наказание. Огонь, который никогда не согреет, но сожжёт до последнего вдоха.

Я лежу на кровати, и мои глаза увлажняются. Слёзы не текут — они просто… есть. Они как будто часть меня. Так же, как и он.

За дверью — шаги. Я знаю эти шаги. Слишком хорошо знаю. Их ритм, их тяжесть. Их намерение.

Но, слава всем Богам, мне хватило ума запереть дверь. Маленькая победа в игре, где я всегда проигрываю.

Щелк.

Вдруг звук замка заставляет меня резко подскочить на кровати. Сердце стучит где-то в горле. Что за чёрт?!

— Где… где ты взял ключ?! — мой голос дрожит, хотя я стараюсь сделать его резким.

— Он всегда был у меня, — спокойно говорит Ашер, закрывая за собой дверь, как хозяин. Как хищник, вернувшийся в своё логово.

Вау. Прекрасно. Ублюдок просто играл в то, что я могу прятаться. Давал мне иллюзию выбора. Иллюзию безопасности.

— Уходи! Я серьёзно, Ашер, это уже перебор! — вскакиваю с кровати, сжимая одеяло, как оружие.

— Я всего лишь собираюсь лечь спать. Не устраивай драму на ровном месте, — бурчит он, стягивая с себя худи. Под ним — футболка, которая зацепилась за край живота, приоткрывая полоску кожи.

Он резко поправляет ткань, словно инстинктивно. Словно не хочет, чтобы я увидела что-то. Что-то, что он прячет даже от самого себя.

И тут до меня доходит — он никогда не раздевался при мне. Ни разу. Зато я уже успела выставить себя на обозрение со всех сторон. Добровольно. Дура.

Не то чтобы я хотела увидеть его голым. Хорошо, возможно, хотела. Но больше — я хотела увидеть татуировки. Те, которые он всегда прячет. Я даже примерно не представляю, что там изображено, но знаю точно одно: другие девушки видели.

Они знают то, чего не знаю я.

И это… больно.

— Иди спать в другую спальню. Или спустись вниз, куда угодно! — мой голос рассыпается лезвиями, но, как всегда, не ранит его. Нет. Он лишь провоцирует.

— Ещё будут приказы, принцесса? — Ашер останавливается, оборачиваясь ко мне через плечо. Его голос — тот самый хриплый, спокойный тон, который всегда сводит меня с ума.

— Придурок, — вздыхаю. — Хорошо. Тогда внизу буду спать я.

— Конечно. Можешь быть третьей между Лео и Ариэль. Они будут в восторге. — В его голосе — яд. И ревность. Возможно. Но я не собираюсь это анализировать.

— Я найду, где переночевать, — бросаю, приближаясь к двери. — В крайнем случае подвину Макса. Он уже спал на полу из-за своих любовных похождений, одну ночь переживёт.

6

Ашер. 14 лет

У Эстер сегодня день рождения, и мы должны были быть там. Старшая дочь Гарперов должна была задуть свечи на торте — театральное шоу для гостей, которым плевать на её желания. А потом, наконец, мы смоемся отсюда.

Эстер была нормальной. Иногда. У неё хватало ума держать язык за зубами и не задавать глупых вопросов, когда я молчал. Но толпа людей — это другое. Я ненавидел эти лица, эти фальшивые улыбки, эти скучные разговоры. Удушливая игра в приличие.

Лео не приехал. Макс снова получает нагоняй за очередную испорченную рубашку — кажется, там была кровь, но никто не осмелился уточнить. Хорошо, что мои заняты собственной драмой и временно забыли о моём существовании. Мама, наверное, уже влила в себя два бокала вина, если не больше. А отец молчит, но я знаю — он считает. Когда она перейдёт грань, он взорвёт всё к чертям.

Мы уедем, как только её язык скажет что-то лишнее. Как всегда.

Я вышел в сад. Лучшее решение за вечер. Наконец — прохлада. И тишина. Лето всегда казалось мне самой лживой порой года. Все ждут его, как спасения. А потом сидят в тени, в домах, под кондиционерами и жалуются на жару. Людям не нравится ничего. Даже то, чего они сами хотели.

В руке — бутылка джина. Для меня и Макса. Утащил из бара, пока все пьяные смеялись над чужими шутками. Но Макс застрял в своих семейных истериках, а я... я не пью. Просто хотелось что-то держать в руках, когда мир вокруг кажется фальшивкой.

Я шёл к фонтану — их пафосному водному "альфреско", как говорила мать Эстер. Хотел просто снять кроссовки, опустить ноги в воду, позволить холодной воде хоть немного вымыть яд из головы.

Но фонтан был занят.

Ею.

Эвелин. Младшая дочь Гарперов. Сидела, поджав ноги под платье, нервно дёргала свои длинные русые волосы, что-то бормоча себе под нос. Словно проклятие. Словно мантру.

Она выглядела... как шум в тишине. Как царапина на гладкой поверхности праздника.

Я остановился. Просто смотрел.

Ребёнок. Я не общаюсь с детьми. Тем более — с такими.

— Тебе стоит свалить, тебя точно ищут, — говорю я спокойно, без эмоций.

Её никто не искал. Я это знал. Но мне нужно было сесть. Именно здесь. Именно сейчас.

Она не сдвинулась с места. Просто продолжала сидеть, молча.

Эвелин не была немой. Насколько я знаю. Мы не общались — не было нужды. Но мы часто пересекались на этих мероприятиях, где все меряются статусами и масками. Она — тень своей семьи. Тихая, всегда где-то на периферии.

— Ты немая? — спрашиваю сухо.

Почему она не уходит?

Она слегка мотает головой. И тогда я вижу, как её ладони стирают что-то со щёк. Влажное. Слёзы.

Чёрт. Я ненавижу слёзы. Они вызывают во мне то, что я не хочу чувствовать. Раздражают. Заставляют думать, что должен что-то сделать. А я ненавижу слово «должен».

— Что случилось? — спрашиваю, не двигаясь.

Молчит.

— Это потому, что праздник не для тебя? — уточняю, потому что ничего другого в голову не приходит. Разве не все дети плачут, когда им не достаётся внимания?

— Нет, — прошептала она, почти неслышно. — Мне… всё равно, — добавляет, но в словах столько боли, сколько взрослые порой не могут выдержать.

Я жду. Не потому что интересно. А потому что её молчание звучит громче всех голосов в том доме.

— У меня… — она глотает воздух. Глаза блестят, губы сжимаются. — У меня заколки упали… В воду… Они были со звёздочками… Мама сказала, что они дорогие. И я должна была быть аккуратной…

Я моргаю. Медленно.
Это и есть причина её слёз?

— Так достань их, — говорю спокойно, даже немного удивлённо. — Фонтан же рядом. Руку протянула — и всё.

— Мне страшно… — шепчет она.

— Здесь мелко. — Мой ответ режет. Логика. Простота. Факт. Всё, что всегда помогает мне держать себя в руках.

Но за моими словами — новая волна слёз. Тихих. Горячих. Беззвучных. Она прячет лицо в ладонях, маленькие плечи дрожат.

Чёрт.

Я смотрю на неё. На её маленькие кулачки, сжатые от беспомощности. На лопатки, что выступают сквозь тонкую ткань платья, как крылья, которые вырезали.

Серьёзно?

Я поднимаюсь. Без лишних слов подхожу к краю фонтана. Вода едва колышется, прохладная, тихая, словно отражение чужой реальности. Я наклоняюсь над ней. И понимаю, почему она не смогла достать их.

Фонтан был с узорами.

Дно покрыто замысловатым орнаментом из мозаики: сине-зелёные геометрические фрагменты сливались между собой, создавая иллюзию глубины. Заколки — те самые блестящие звёздочки — терялись в этом узоре, растворялись в свете гирлянд, отражающемся в воде. Их действительно было трудно заметить, если не знать, куда смотреть.

И для неё, такой маленькой, это исчезновение было как потеря целого мира.
То, что должно было сиять и украшать — стало невидимым. И недоступным.

Я закатал рукав, опустил руку в холодную воду. Пальцы скользили по камням. Ещё немного — и я нащупал первую заколку. Потом — вторую.

Я поднялся. Вода стекала с пальцев, оставляя следы на коже, будто нечто большее, чем просто влага.

Я вернулся к ней. Она не смотрит. Всё ещё плачет. Я стою перед ней молча. Не знаю, что сказать. Поэтому просто протягиваю ладонь с заколками.

Она поднимает голову. Глаза красные, ресницы мокрые, как после дождя. Но в её взгляде — удивление. И что-то ещё.

Доверие? Нет. С какой стати? Она же ребёнок. Ей ещё рано понимать, что такое доверие. Тем более — давать его мне.

— Держи, — бормочу, протягивая ей обе заколки.

Она берёт их осторожно, как хрупкое стекло. Сжимает в ладонях, будто боится, что они снова убегут. Её пальцы всё ещё немного дрожат.

— Ты не мог бы… помочь? — её голос тихий, едва слышный, почти виноватый.

Я смотрю на неё снизу вверх. В её руках — две звезды. Смешные пластиковые безделушки, ставшие сегодня центром её вселенной. Но я уже знал — даже мелочи имеют цену.

7

Эвелин

За какие грехи мне всё это?

Ладно. Возможно, я и не ангел. Но это уже похоже на наказание, выписанное лично самим сатаной. И угадайте, кто его любимый посланник? Ашер.

Этот психопат появляется в моей жизни каждый раз, когда я начинаю дышать нормально. Не даёт ни времени, ни пространства. Ещё неделя не проходит после... того, а он уже устроился на моей кровати, как законный хозяин. Ноги на мои заметки, взгляд — тот же: свысока, холодный, без разрешения.

Если ад существует — он в его глазах.

Но я сменила тактику. Он всегда выходит из себя, когда я спорю. Когда кричу, пытаюсь его оттолкнуть. Это заводит его ещё больше — он не умеет отпускать контроль, и моё упрямство для него — вызов. Игра. И потому я играю наоборот.

Я тихая. Я покорна. Я киваю, когда он говорит. Пишу, когда он диктует. Смотрю, когда он просит.

А внутри всё моё нутро выворачивается наизнанку. Хочется метнуть в него чашкой. Или книгой. Или собой. Чтобы хоть что-то его остановило. Особенно — когда он улыбается.

Эти его ямочки... те самые ямочки, которые в любой другой ситуации я бы назвала милыми. Но у него они — насмешка. Более того, оружие.

Боже, как же я хочу заехать по нему чем-то твёрдым.

— Пиши, — говорит он. Голос ровный. Мягкий. Но я знаю этот мягкий тон. Он как бархат на горле, что скрывает верёвку.

— Хорошо, — отвечаю я, почти ласково. И записываю.

Его взгляд скользит по мне. Я чувствую его, даже не глядя.

— Ты не фильтруешь информацию, — говорит он, не отрывая взгляда от моих записей. — Суть реферата в том, чтобы обработать материал. Проанализировать. А не просто скопировать первую же глупость из интернета.

Его голос спокойный, но в каждом слове — камень. Такой себе холодный душ для моего и без того уставшего мозга.

— Прости, — смотрю на него исподлобья, с той самой «вежливостью», которую он так любит. — Что я не настолько умна, как ты. Мог бы не тратить время на такую идиотку и заняться своими делами.

Он поднимает голову. Взгляд медленный, пронизывающий. И, чёрт возьми, спокойный — а это раздражает больше всего.

Ашер — гений. И это вовсе не комплимент. Он таким был всегда. Даже в детстве, когда все бегали друг за другом во дворе, я находила его где-то под деревом — с книгой в руках и холодом в глазах. Если Бог и даёт кому-то ум, то Ашеру он дал его с запасом. Вместе с болезненным стремлением обладать всем, к чему он прикасается.

— Ты не идиотка, — произносит он после паузы. — Ты ленивая. И тебе не хватает терпения. А ещё — у тебя проблемы с авторитетами.

— С тобой — так точно, — бурчу, сжимая ручку сильнее.

— А вот тут ты ошибаешься, принцесса, — говорит он, и его голос снова меняется. Становится мягче. Опасно мягким.
— Потому что ты признаёшь мой авторитет больше, чем готова себе признать.

— Самовлюблённый придурок, — прошептала я сквозь зубы.

— Возможно, — легко соглашается он. — Но именно этот придурок вытаскивает тебя из твоего хаоса уже не в первый раз.

Я пытаюсь удержать себя в руках. Весь мой план «быть спокойной и покорной» начинает трещать по швам. Потому что он — знает, как меня сломать. По-новому. Каждый раз.

— И знаешь, что ещё? — он наклоняется чуть ближе, локти упираются в колени, а голос шепчет прямо в моё пространство.
— Ты любишь, когда я управляю. Тебе легче, когда кто-то другой держит за тебя границы.

— Неправда, — сжимаю кулаки.

— Ты так боишься признать, что тебе это понравилось?

Его голос был слишком спокойным. Опасным. Такой тон — он всегда появляется перед тем, как всё выходит из-под контроля.

Мы сидим на кровати. Ноги почти касаются. Между нами — ни одного предмета, ни одного барьера. Только воздух, дрожащий от того, что мы не сказали вслух.

Я сжимаю одеяло пальцами, чтобы не вздрогнуть.

— Мне это не понравилось. Это называется «принуждение», — говорю я, не глядя. — И за это есть статья.

— Именно поэтому ты меня не остановила? — он наклоняется ещё ближе, опираясь локтем о колено, глядя прямо на меня.

Я резко поворачиваю голову.

— Что?

— Ты не сказала "нет", Эвелин. Не сказала "стоп". — Его голос почти шёпот, но в нём — сталь. — И я почувствовал, как ломалось твое дыхание. Как твои пальцы вцепились в мои запястья — не чтобы оттолкнуть, а чтобы удержать. Я знаю, что ты была…

— Замолчи, — вырывается из меня.

— …мокрой, — договаривает он, и эти слова падают между нами, как лезвие. — От страха? От злости? Или от того, что ты никогда ещё не чувствовала себя настолько живой?

Я резко встаю с кровати, но он тут же хватает меня за запястье. Не сильно. Но достаточно, чтобы я не убежала.

— Отпусти.

— Нет. Потому что именно этого ты и хочешь. Чтобы я исчез. Чтобы всё стерлось. Чтобы тебе не пришлось признавать, что ты не жертва. Что тебе это понравилось.

Я дёргаюсь, но его хватка крепкая. Взгляд темнеет — но не от гнева, а от власти. Он знает, что мне не убежать. Ни физически. Ни морально.

— Так можно оправдать любое насилие, — говорю тихо, но голос острый. — Если бы меня изнасиловал какой-то парень, ты бы тоже сказал: «тебе этого хотелось, ты не жертва»?

Его рука резко сжимает моё запястье, как будто в нём что-то щёлкнуло.

Глаза — тёмные, почти чёрные. Глубокие, как бездна, из которой нет выхода. Дыхание перехватывает, и я нервно сглатываю. Его взгляд — это лезвие. И в этот момент я не знаю, чего в нём больше: злости или страха.

— Тебя кто-то изнасиловал? — голос глухой. Надломленный. Но под ним — буря.

— Нет! — отвечаю быстро. Слишком быстро.

Ашер не моргает. Не двигается. Просто смотрит. Как хищник, который не уверен, убил ли уже. Или ещё должен добить.

— Эвелин, — его голос меняется. Холод уходит, на смену приходит лёд — тихий, угрожающий, спокойный. — Я спрошу по-другому. Кто-то заставлял тебя заниматься сексом, когда ты не хотела? Кто-то переходил границу, которую ты не могла выдержать?

8

Ашер. 14 лет

В нашем доме снова полно гостей. Ещё один из сотни приёмов, все как один — лица с фальшивыми улыбками, голоса, что говорят комплименты, а в то же время точат ножи за спиной. Я ушёл к себе в комнату. Чтобы ничего не испортить — как говорит мой отец. Это звучит так, будто я — неисправимое зло. Но, честно? Я бы и сам не хотел быть среди них. Все эти одетые в золото и пустоту идиоты, которые тратят жизнь на то, чтобы казаться лучше, — действуют на нервы.

Я сидел, читал. Книга — мой способ молчать. Они этого не понимают, и потому — оставляют меня в покое.

До тех пор, пока не раздался стук.

Сначала я проигнорировал его. Если это служанка — подумает, что я сплю. Это точно не отец. Он не стучит. Он врывается. И не мать. Она давно уже спит. Шампанское, как всегда, сделало своё дело.

Но стук повторяется. Лёгкий, как царапина по стеклу. Но раздражающий. Я поднимаюсь. Медленно подхожу к двери.
Кто посмел нарушить моё пространство?

Открываю. И вижу её.

— Привет… — говорит она тихо, неуверенно. Стоит в розовом платье, которое светится блёстками, будто она слеплена из осколков кукольного мира. Её глаза — немного сонные, пальцы потирают веки. Волосы растрепаны, губы сухие.

Эвелин.

Что эта малышка здесь забыла?

Она выглядит, как сон, не нашедший себе места в ночном воздухе. Слишком много розового. Слишком много блеска. Но страшнее всего — слишком много уязвимости.

— Ты заблудилась? — спрашиваю я.

— Нет… — качает головой. Потом задумывается. — Там очень шумно. А внизу — чужие.

Её голос — как шаги по мокрой плитке. Осторожный. Едва держится.

— Это не мой дом, — добавляет она. — И мне тут не нравится.

И почему-то эти слова… не кажутся смешными. Не звучат банально. Потому что я чувствую то же самое. Каждый день. В собственном доме. Среди собственной крови. Меня учат держать спину прямо, а зубы — сжатыми. Учат, что чувства — это слабость. Они создали из меня механизм. Холодный. Чёткий. Пустой.

— И ты пришла сюда? — говорю наконец. Мой голос звучит грубо, как наждачка. — Твоя сестра, наверное, внизу. Иди к ней.

— Эстер сейчас играет на фортепиано… — её голос затихает. Тихий, будто боится собственной тени.

— Откуда ты вообще знала, что это моя спальня?

— Ну… я видела, как ты сюда зашёл, — она пожимает плечами. — Я могу войти?

Я смотрю на неё. На это маленькое создание в блёстках. У неё глаза, которые ещё верят, что мир что-то должен. Что есть места, где не больно.

— Я похож на твою няньку? — говорю жёстко. — Иди найди кого-то другого, чтобы с тобой поиграл.

Она замирает. Её подбородок дрожит. Но она не плачет. Нет. Просто стоит и смотрит.
И в этом взгляде… что-то знакомое. Опасное. Слишком глубокое для её возраста.

— Я не хочу, чтобы со мной играли, — говорит она медленно. — Я просто хотела, чтобы было тихо. И… безопасно.

Она смотрит мне прямо в глаза. Не как ребёнок. А как кто-то, кто уже устал от шума. От ролей. От чужого давления. И я не знаю почему — но отступаю на полшага в сторону.
Она заходит. Осторожно, будто боится что-то сломать.

— С чего ты взяла, что здесь будет безопасно? — спрашиваю, и сам не понимаю, почему вообще продолжаю этот разговор.

Обычно я отсекаю слова, как лезвием. Закрываю дверь. Глушу всё, что может заглянуть глубже, чем надо. Но её голос пока не раздражает. Он не пищит, не капает на нервы. Просто существует. И я могу это выносить. Пока что.

— Мы же друзья, — отвечает она тихо, без тени сомнения. Как будто это не подлежит обсуждению.

— Мы не друзья. — Мои слова холодны. Резки. — Я не дружу с детьми.

Она моргает. Легко, без обиды. Будто привыкла, что её отталкивают.

— Но ведь ты тоже ребёнок, — говорит так просто, что я замираю на секунду. — Просто старше.

Я смотрю на неё. В розовом платье с блёстками и этими странными заколками в волосах.
Эвелин кажется тихой, но что-то подсказывает мне, что это далеко не так.

— Я не ребёнок, — говорю медленно. — И если ты думаешь, что я такой же, как твои игрушечные друзья — ты ошибаешься.

— Я просто не хочу быть одна.

Вот оно. Простое. Чистое. Без сахара. И почему-то оно ранит сильнее, чем любая крикливая ложь.

— Иногда, когда я очень не хочу плакать, — добавляет она, глядя в пол, — я представляю, что рядом кто-то есть. Даже если молчит. Просто сидит. И не уходит.

— Это не работает, — говорю я.

— Поэтому я и пришла, — тихо.

Я усмехаюсь. Она говорит так, будто правда считает, что я способен быть тем «кем-то». Тем, кто просто не уйдёт.

— Я знаю, ты злой… Но с тобой мне не страшно.

Эти слова осели где-то под кожей. Глубоко. Прочно.

— Можно мне сесть на твою кровать?

Её голос — как ветер, пытающийся просочиться сквозь трещины в броне. Я мог бы сказать «нет». Мог бы закрыть дверь. Выгнать. Как делаю со всем, что лезет в моё пространство. Но что-то в ней… Мне интересно, что ещё она скажет.

— Залезай, — бросаю. В голосе равнодушие, которого на самом деле нет.

Потому что, чёрт, я ненавижу, когда кто-то нарушает границы моего пространства. Но её вторжение — не как у остальных. Оно тихое. Хрупкое. И от него не хочется кричать — хочется смотреть.

Она осторожно забирается на край кровати, будто боится что-то сломать. Её колени поджаты, это пышное платье — ещё больше блёсток, ещё больше розового, ещё больше диссонанса. И в то же время — странно вписывается в эту тёмную комнату.

— Что ты читал? — спрашивает она, заметив книгу, которую я всё ещё держу в руках.

— 1984, Джордж Оруэлл.

— Хм… никогда не слышала о ней.

Я отвожу взгляд. Конечно, не слышала. Она носит блёстки и верит, что доброта спасёт мир. Она ещё не знает, что миру плевать на спасение.

— Неудивительно, — говорю. — Принцессы такое не читают.

— Принцессы?

9

Эвелин

— Принцесса, ты всё проспишь.

Холодные пальцы касаются моей щеки, заставляя веки вздрогнуть. Я открываю глаза — и, конечно же, вижу его.

Ашер. Нависает надо мной, словно ночь, которая не заканчивается. Его лицо выглядит мягче после сна, но взгляд всё тот же: безжалостный, пронизывающий, мой проклятый приговор. Это уже даже не смешно.

В какой момент моя тактика держаться на расстоянии превратилась в то, что я просыпаюсь рядом с ним? Каждый раз. Будто во сне — единственное место, где я перестаю бороться.

— Почему ты не ушёл? — спрашиваю, отталкивая его руку, которую он по-хозяйски положил на меня. Его пальцы оставляют на коже ощущение, которое не смыть — даже горячей водой.

В голове тут же — хаос. Реферат. Университет. Паника. Преподаватель сотрёт меня в порошок. Я снова всё провалила. Браво, Эвелин. Ты даже с чёртовым текстом не справилась.

Я пытаюсь подняться, но он говорит первым:

— Собирайся. Я отвезу тебя в университет, — его голос спокойный, но с той едва уловимой нотой, которую я знаю: всё под контролем. Снова.

— Какой смысл туда ехать, если ничего не готово? — я нервно оглядываюсь по комнате, будто где-то здесь должно быть хоть что-то, что спасёт ситуацию. — Господи…

— Всё готово, — перебивает он. Его взгляд останавливается на мне. — Я закончил твою работу. И отправил.

Пауза.

— А теперь собирайся. Тебе ещё надо позавтракать.

Меня будто обдали холодной водой. Рефлекс — возмутиться. Гордость — кричит, что он не имел права. Но другая часть… молчит. Потому что знает: без него я бы снова рухнула.

Я смотрю на него дольше, чем стоило бы. Почему он это сделал? Ему просто нравится держать меня в зависимости? Или ему действительно важно, чтобы я не завалила предмет?

— Ты всегда всё решаешь за меня, — говорю тихо. — Даже мой провал превращаешь в свой триумф.

Он подходит ближе. Опускается напротив. Его лицо так близко, что я слышу его дыхание.

— Ты могла бы просто сказать спасибо — я закатываю глаза — автоматически, с выученным презрением, хотя…

Хотя на самом деле знаю, что он прав. Он мог просто оставить меня, не доделать ничего, а потом добить моральной лекцией о безответственности. Но он не ушёл. И он ничего не сказал. Просто сделал то, что должна была сделать я.

— То, что ты помог, не означало, что ты должен был лечь рядом! — я не могу остановиться. Голос сиплется от напряжения. — Ты слышал когда-нибудь о личном пространстве?

Он останавливается на лестнице, оборачивается наполовину. Его глаза тёмные. Холодные. И, как всегда, пронизывающие до костей.

— Ты первая нарушила моё, так что не спорь. Одевайся.

Что это, чёрт возьми, должно было значить?

Я стою посреди комнаты, растрёпанная, с комом в груди и ещё большим — в голове. Но не успеваю ничего спросить. Он уже исчезает за поворотом лестницы, оставляя после себя тишину и ванильное напряжение в воздухе.

О, Боже… Мои родители.

Меня пробирает дрожь. Я не предупреждала их, что Ашер останется на ночь. Потому что этого и не должно было быть. Никто не должен был ночевать. Никто не должен был быть в моей комнате. И уж тем более — в моей постели.

Что они подумают? Мама всегда ходит с подозрением в глазах, как детектив на пенсии. А отец… Если он узнает, что Ашер спал рядом...

Я подбегаю к зеркалу, приглаживаю волосы, пытаюсь прийти в себя. Нет, это не похоже на меня. Это не я. Но запах его худи всё ещё на мне. Тепло с того места, где он лежал, ещё не выветрилось из простыни. Я одеваюсь как можно быстрее, стягиваю одеяло, встряхиваю подушки, будто это может стереть ночь.

Но ночь не стирается. Она остаётся в прикосновениях. Во взглядах. В вещах, о которых мы не говорим вслух.

Когда я наконец выхожу из своей комнаты, лестница кажется длиннее, чем обычно. Потому что внизу меня уже ждёт он. И, возможно, — взгляд моего отца.

Всё выглядит не так плохо, как я себе представляла. Отца не видно — видимо, уже уехал по делам. А мама сидит с Ашером за столом на кухне, немного наклонившись вперёд, как всегда, когда разговаривает с кем-то, кем восхищается. Её улыбка мягкая, голос мелодичный — она редко бывает такой со мной.

Ашер, конечно, сидит, как всегда — спокойно, молча, уверенно. Его худи снова на нём. Он опирается локтем о стол, смотрит на неё с вежливой полуулыбкой — достаточно очаровательной, чтобы растопить, и достаточно сдержанной, чтобы остаться загадкой.

Любимый тип моей матери. Идеальный сын, которого у неё не было.

Разумеется. Ашер — её несбывшаяся мечта. Ребёнок, не создающий проблем. В отличие от меня.

— Доброе утро, солнышко, — говорит мама, замечая меня в дверях.

— Доброе, — отвечаю, садясь за стол напротив Ашера.

— Ашер рассказал мне, что ты отлично справилась с рефератом, — мама улыбается мне, но я чувствую нотку недоверия. — Всё-таки собралась, молодец.

Я не отвечаю. Я знаю, что это была не я. Это был он. Снова он. Снова спасает. Снова вытаскивает. И снова — молчит об этом.

— Мне нужно бежать, у меня встреча, — мама встаёт, осторожно кладёт руку Ашеру на плечо. — Спасибо, что заглянул. Ты всегда такой воспитанный…

Она оборачивается ко мне:

— Эвелин… береги его.

И вот она ушла. Оставив нас одних. Снова.

Я смотрю на него. Он не спеша берёт чашку, делает глоток чая. Спокоен, как шторм перед ударом.

— Почему ты сказал ей, что я написала всё сама? — спрашиваю тихо.

Он пожимает плечами.

— Потому что основную часть сделала ты.

Его голос спокойный. Слишком. В нём — ни упрёка, ни защиты. Будто это было само собой разумеющимся, даже если все факты говорят об обратном.

— Решил сыграть в джентльмена?

— Нет, — его взгляд темнеет, губы дёргаются. — Решил не расстраивать её ещё сильнее. Думаю, ты и так доставляешь ей достаточно проблем.

Слова режут, но не так, как могли бы. Они не новые. Просто ещё один удар теми же самыми лезвиями, что давно впились в кожу.

10

Ашер

Разумеется, она сбежала. Снова. Ничего нового, а всё равно бесит. Всё в ней меня бесит. Её взгляд, её молчание, её желание быть сильной… без меня.

«Лучше бы я не подошла к тому фонтану в тот день». Чёрт, но ты подошла, Эвелин. И всё изменилось.

И что, к чёрту, значит «ты ждёшь не меня»? У меня нет проблем с задачами. С логикой. Там всё ясно: есть формула — есть результат. Но с ней… С ней ни одно уравнение не работает. Потому что Эвелин — это хаос. Мой хаос.

Я провёл две пары для первого курса, отыграл свою роль идеального аспиранта. Маска — на месте. Но внутри — только одна мысль: она. Где она? С кем? Что делает?

Именно поэтому я выбрал эту аспирантуру. Чтобы быть рядом. Чтобы видеть всё. Потому что как только она думает, что меня рядом нет — начинает позволять себе то, что сводит меня с ума.

Прямо как сейчас. Стоит возле корпуса. Солнце блестит в её волосах. Её поза — дерзкая, руки скрещены. Глаза сверкают. А напротив неё — Лео.

Что он здесь забыл?

Я знаю о его одержимости этой новенькой, которую Эвелин уже успела записать в «подруги». Но что, чёрт возьми, он делает возле моей невесты? Я не ревную. Нет. Я не позволю себе быть настолько банальным.

Но когда он заставляет её смотреть не на меня — это уже не ревность. Это разрыв мышц под кожей. Это воображение, которое рисует, как легко было бы сломать Лео. Как просто было бы вычеркнуть его из уравнения.

Она — моя.

И когда она делится взглядом, эмоцией с кем-то другим — это не просто предательство. Это удар в живот. Медленный. Глухой. И смертельный.

Лео уходит, и я двигаюсь вперёд. Мои шаги — медленные, но уверенные. Взгляд — только на ней. Она почувствует меня ещё до того, как я подойду. Она всегда чувствует. Потому что сколько бы ни убегала — она моя точка притяжения.

Эвелин резко разворачивается, заметив меня. Её глаза моментально меняются — с напряжённых на разъярённые. Она делает шаг к дверям аудитории, но я не даю ей ни секунды на побег. Я хватаю её за локоть — резко, без предупреждения, и тяну в сторону выхода из корпуса. Плевать на студентов, плевать на преподавателей, на взгляды и перешёптывания.

Она — моя. И я забираю своё.

— Что ты творишь?! Тут преподаватели! — шипит она, пытаясь вырвать руку.

Но я молчу. Потому что если заговорю — сорвусь. А если сорвусь — это будет не сцена, это будет катастрофа. Поэтому я просто сжимаю её сильнее и продолжаю вести к парковке.

Машина ждёт. Двери разблокированы. Свет загорается, когда мы подходим.

— Садись в машину.

— Ни за что я не сяду! — срывается она, глаза сверкают. — Ты чёртов псих! Что всё это значит? Пришёл и потащил меня, как куклу! У тебя вообще с головой всё в порядке?!

— Сколько раз я говорил не игнорировать мои сообщения? — наконец вырывается мой голос. Глухой. Тяжёлый. Пропитанный всем, что я сдерживал.

Она замирает на мгновение. Я вижу, как у неё поднимается грудь. Руки дрожат — от ярости, страха или от меня — не знаю. И это… Это заводит.

Потому что я знаю: я ей не безразличен. Что до сих пор могу пробиться сквозь её стены.

— Это не даёт тебе права так со мной обращаться! — голос хриплый, разъярённый.

— Это единственный язык, который ты понимаешь. Так что садись в чёртову машину.

— Никуда я не сяду! — её голос разрывает воздух, как гром. И этот жест — топание ногой — последняя капля.

Она хочет показать характер? Отлично.

Меня больше не волнуют взгляды. Не волнует её крик, не волнует весь этот театр. Я действую. Резко, быстро, молча. Хватаю её за талию, наклоняюсь и просто сажаю на пассажирское сиденье. Не нежно. Не мягко. Не спрашивая. Просто ставлю туда, где ей и место.

— О чём вы говорили с Лео? — спрашиваю, когда машина вырывается с территории университета.

Эвелин молчит. Конечно. Этот чёртов характер. Её упрямство, её молчание — словно удары по стеклу.
И я ловлю себя на мысли, которая всплывает сама: прижать её, выебать эту чёртову непокорность…

Чёрт, Ашер. Стоп. Даже для тебя это перебор. Я не могу.

— Я задал тебе грёбаный вопрос, — рык срывается с горла.

Чёртова тишина. Я резко поворачиваю голову и замечаю. Она дрожит. Едва заметно. Но достаточно, чтобы что-то во мне треснуло.

Эвелин трёт локоть. Покрасневший. Небольшая царапина… И что-то внутри… сжимается. Такая мелочь. А болит сильнее, чем должно бы быть.

Я глубоко вдыхаю. Пальцы крепко сжимают руль. Левая рука на секунду вздрагивает. На этот раз — не от злости. От осознания. Я резко сворачиваю в узкий переулок, давлю на тормоз, глушу мотор. Салон наполняет тишина — и её дыхание. Будто она только что бежала от чего-то страшного. От меня.

— Покажи, — протягиваю руку, не касаясь.

Она оборачивается, как молния. Глаза тёмные, горят обидой и гневом.

— Пошёл к чёрту! Не трогай меня, Ашер!

Её рука тянется к дверной ручке, но… щёлк. Блокировка. Она в ловушке. В моей ловушке. И мы оба это знаем.

— Выпусти меня!

— Эвелин…

— Что — Эвелин?! — её голос срывается. — Ты набросился на меня только потому, что кто-то посмел со мной заговорить?! И что дальше? Изобьёшь меня? Чтобы все знали, кому я принадлежу?!

Она говорит это с отчаянием, с ядом. Но в каждом слове — трещина.

— Чёрт, я сорвался. Дай мне посмотреть на твой локоть.

— Зачем?! — её смех резкий, нервный. — Там ничего страшного! В следующий раз приложи больше силы, если уж решил играть в демонстрацию собственности!

— Я не хотел причинить тебе боль! — мой голос срывается. — Но, чёрт возьми, я сорвался, когда ты не пришла на ужин с нашими семьями! Когда мне пришлось удалять статьи с твоим участием из клуба! Когда ты, чёрт побери, просто игнорируешь меня без единого объяснения!

Мои кулаки сжимаются. Я бью по рулю. Один раз. Второй. Третий.

— Чёрт! Чёрт! Чёрт!

Удар за ударом — ритм моего внутреннего краха. И тогда я понимаю — я окончательно сорвался. Дыхание тяжёлое, как после бега. Всё тело напряжено. В машине — тишина. Гнетущая. Настоящая.

11

Эвелин

«Ты разрушила всё, Эвелин». Я всё разрушила? Ублюдок. Как же я его ненавижу. Ненавижу всё, что хоть на миг было связано с ним. Но больше всего… Ненавижу себя. За своё глупое, слабое сердце, которое не может отпустить. Которое до сих пор бьётся не в ту сторону.

Мы не виделись уже больше двух недель. Ашер исчез. Без сообщений, без привычных истерик контроля, без этого адского дыхания у меня за спиной. Я должна бы радоваться. Но я знаю его. Это не исчезновение. Это — затишье. Он даёт себе время. Потому что я — его предел. Но не только его.

Я — предел для всей своей семьи. Неудавшаяся дочь. Копия, которая не блестит. Китайская подделка, выглядящая дёшево рядом с оригиналом, имя которого теперь почти не решаются произносить. Эстер. Они до сих пор живут ею. А я до сих пор пытаюсь не быть собой — а быть ею.

Мама звала меня на ужин. Я не спустилась. Она пыталась выманить меня зефиром в шоколаде — чёртовым зефиром, который я ненавижу. Его любила Эстер. А я ем его. Через силу. Просто чтобы хоть иногда создать иллюзию, что могу быть частью той пустоты, что осталась после неё.

Ашер… После того как я сдала тот реферат, он прислал мне розы. Розовые. И белый зефир. Именно тот, который люблю я. Не Эстер. Я.

И от этого стало больно, как никогда. Потому что именно в тот момент я поняла, что он видит меня. Настоящую. И именно поэтому… я всё разрушила.

Да. Это была моя вина. Я не отрицаю. Но что, чёрт возьми, я должна была сделать? Впустить его ещё глубже?

Я знаю себя. Я знаю его. Это бы разрушило меня окончательно.

Просыпаться рядом, дышать одним воздухом, тонуть в запахе его кожи… И знать, что его сердце до сих пор не моё. Что я — тень. Временная. Замена. Что я — не она.

Это бы уничтожило меня полностью. А я хотя бы хотела сохранить то, что осталось от меня живой.

Эвелин, 14 лет

Сегодня мой день рождения, и мама разрешила мне надеть моё любимое платье. Пышная розовая юбка переливалась на свету, будто я и правда — принцесса. Ашеру оно точно понравится, даже если он снова будет дразнить меня этим словом.

Он всегда говорит «принцесса» с этим своим особым тоном… но никогда не просит переодеться. И разрешает мне крутиться перед ним сколько угодно. А это точно что-то да значит.

«Если ты придёшь, например, в четыре, я уже с трёх начну быть счастливым…» — именно так я себя чувствую, когда знаю, что Ашер будет с нами на встрече. С самого утра я считаю часы. И представляю, как он смотрит на меня. Молча. С тем своим взглядом, который никогда не смеётся, но всегда видит.

Иногда он приходит с Максом — тот как клоун, всё время придумывает глупые шутки. Но когда Макс начинает смеяться надо мной, Ашер молча останавливает его. Даже без угроз — просто взглядом. И Макс затыкается. И я думаю... может быть, у Ашера тоже летают бабочки в животе?

Мама говорит, что бабочки — это влюблённость. Но они быстро умирают. Мои бабочки ещё живы. Уже больше года. Они трепещут сильнее, когда он рядом. Надеюсь, бабочки Ашера такие же сильные, как и мои. Даже если он зовёт меня «мелкая» или «ребёнок».

Иногда я представляю, как будет выглядеть наша свадьба. Ашер не любит шума, значит, она будет тихой. Без лишних гостей. Только мы. Может, он даже подарит мне другое розовое платье.

Все гости уже собрались, но я так и не нашла Ашера. Может быть, он откладывает момент, чтобы сделать какой-нибудь особенный жест? Или сам выбирает для меня подарок, а не просто берёт то, что передали его родители. Эта мысль греет мне сердце.

Чтобы не позволить себе снова начать улыбаться без причины, я иду в комнату Эстер. Она одного возраста с Ашером. И, конечно же, считает себя взрослой. Как-то я намекнула ей про своих бабочек — и она назвала меня ребёнком, который выдумывает сказки. Я не обиделась. Просто знала — она ничего не понимает. Злюка.

Я уже тянусь к дверной ручке, но замираю. Из комнаты доносится голос.

Ашер.

— Я бы не назвал это симпатией, Эстер, — его голос глухой, раздражённый. Я сжимаю пальцы на ткани юбки.

— Ты просто играешь в свои игры, — голос сестры — знакомый, холодный.

— Это не чёртовы игры, это больше, чем симпатия, чёрт, — он звучит… так, будто злится.

Я замираю.

— Влюблённость? — голос Эстер вдруг меняется. Она будто не верит собственному счастью.

И потом — тишина. Долгая. Обжигающая.

Я подхожу ближе, останавливаюсь почти вплотную к двери и заглядываю в щель. Только на миг. Только на полвзгляда.

Ашер стоит спиной ко мне. Напряжённые плечи. Руки в карманах. Но когда она спрашивает — он медленно кивает.

Один раз.

Тихо. Молча.

Да.

Мой желудок сжимается. Проклятая тишина. Она хуже любого признания вслух.
Она — настоящее признание.

Я отступаю. Потом ещё шаг. Всё. Довольно. Мне не нужно слышать больше. Я ухожу — шаг за шагом, осторожно, будто что-то внутри может разбиться прямо сейчас, если я поспешу. И что-то действительно разбивается.

Бабочки, которые жили во мне больше года… умирают медленно.

Ашер никогда не увидит моё платье. И я больше никогда не выйду к нему в блеске. Оказывается, принцессы — не для чудовищ.

Эвелин, 22 года

Я больше не ношу розовые платья. Они — как пепел. Как напоминание о худшем дне в моей жизни. В тот день умерли не мои «бабочки». В тот день умерла наивная Эвелин.

Маленькая девочка с блестящими глазами, которая верила, что любовь — это когда кто-то позволяет тебе крутиться перед ним в платье. Которая верила, что если ты искренне ждёшь — кто-то обязательно ждёт тебя. Которая думала, что принцесса может понравиться чудовищу, если будет достаточно красивой.

И как же я была глупа. Как же я ненавижу себя за то, что позволила себе поверить.

Ашер… Я была для него всего лишь назойливым ребёнком. И сейчас — ничем не лучше в его глазах. Я не Эстер. У меня нет идеального лица. Нет золотистых волос. Нет той холодной сдержанности, которую все считали элегантностью.

12

Ашер

— Ммм… Ашер! О, да! — Кейси стонет так, будто я изгоняю из неё демонов, а не просто делаю то, ради чего мы сюда пришли.

Это раздражает. Этот излишний театр. Эти вопли, разносящиеся по её квартире, как будто она хочет, чтобы весь дом знал, кто именно сегодня в её постели.

Я прижимаю её к подушке, сжимая пальцами её шею — мягко, без синяков, но с достаточным намёком. Тише. Она понимает. Сразу. Кейси — послушная. Именно поэтому я здесь.

Никаких вопросов. Никаких "ты чей?", "что мы?", "а если я влюблюсь?". Просто секс. Просто объятия после — если я не уйду сразу. Простота, в которой нет… её.

И именно поэтому — этого никогда не бывает достаточно.

Когда мы заканчиваем, я откидываюсь на спинку кровати, тянусь за бутылкой воды. Она прижимается ко мне плечом, но я не реагирую. Мои мысли не здесь. Мои мысли — с ней.

С той, которая никогда не будет такой послушной. Которая ударит, укусит, сбежит — но оставит шрамы. С той, которая в розовом платье выглядит, как тишина перед ураганом.

Эвелин. Я не видел её уже две недели. Не писал, не звонил. И это должно было что-то значить. Должно было быть демонстрацией силы. Но это было наказание — только для меня.

Кейси что-то шепчет, но я не слышу. Я уже одеваюсь.

— Ты уходишь? — её голос растянутый, мягкий.

— Мм, — я не смотрю на неё, — надо быть на одном мероприятии.

Юбилей. Её семьи. Мать Эвелин написала мне лично. И я не мог отказаться. Не из уважения. А потому что она будет там.

— Мне ждать тебя после? — её голос звучит осторожно. Слишком осторожно, как для женщины, которая только что стонала моё имя.

— Не думаю, — отвечаю резко, застёгивая пуговицу на штанах. Чёрт, стоило бы заехать домой и принять душ. Смыть с себя всё это.

— Хорошего вечера, — Кейси приподнимается на носочках и оставляет лёгкий поцелуй под моей нижней губой.

Я замираю. Никаких поцелуев. Это правило с самого начала.

Поцелуи — это другое. Они несут в себе нечто, что я не готов давать. Секс — это просто обмен. Поцелуй — это претензия. На большее. На доступ. На двери, которые я давно заварил изнутри.

Кейси это знает. Но всё равно нарушила границу.

Я молчу. Не останавливаю её, не злюсь — просто холодею. Это даже хуже, чем крик. Она делает шаг назад, её улыбка тает. И правильно. Она великолепна в постели. Послушна. Тиха. У неё, чёрт возьми, одна из лучших задниц, которые я когда-либо трахал. И всё равно — этого недостаточно.

Когда я приезжаю к Гарперам, стрелки часов уже перевалили за десять. На столах подают десерты, бокалы наполовину пусты, гости расслаблены. И никто не упрекает. В конце концов, я — их идеальный будущий зять. Безупречная репутация, безупречное досье, безупречная улыбка. Ключ к новым дверям в их бизнес-империи.

— Как замечательно, что ты нашёл время приехать, милый, — Моника встречает меня в зале с той самой улыбкой, которая больше подошла бы человеку, только что получившему повышение, а не ждавшему меня два часа.

— Для вас всегда, миссис Гарпер, — я слегка наклоняюсь к ней, как того требует этикет, но взгляд мой не задерживается.

Я ищу её. Но Эвелин нигде нет. Нет на террасе. Нет среди гостей. Нет рядом с Ариэль, которая всегда где-то поблизости. Нигде.

Спряталась у себя в комнате? Вполне в её стиле.

Эвелин не любит чужих спектаклей. Ей нужна сцена, где она — единственная актриса, единственный конфликт, единственный взрыв. Её шоу — её правила.

Я беру бокал шампанского, но не пью. Опи­раюсь спиной о стену, позволяю толпе обволакивать меня, но не касаться. И жду. Она должна выйти. Обязана.

Потому что я хочу увидеть её взгляд, когда она увидит меня. Хочу почувствовать этот первый миг — между злостью, болью и… Тем, в чём она боится признаться даже себе.

И тогда — я заберу её.

Когда моё терпение уже трещит по швам, она наконец появляется. Спускается медленно, словно кадр из старого фильма, где нет звука — только взгляд.

Изумрудное платье. Длинное. Полностью закрытое. Ни намёка на декольте, ни разреза. Даже запястья прикрыты.

Что это, чёрт побери, за монахиня в тени хрустальных люстр?

Или… она нарочно. Конечно, нарочно. Не надела то, что прислал я. Розово-персиковое, созданное под её кожу. Под её тело. Под мой образ её.

Но она сделала свой выбор. И, как всегда, неправильный. У Эвелин одна глобальная проблема — она не умеет выбирать сражения. И именно поэтому она постоянно проигрывает. Даже если выглядит так, будто уходит с высоко поднятой головой.

Я наблюдаю за ней. Не двигаюсь, не дышу, просто смотрю. И она… замечает меня. Не сразу. Но замечает. Взгляд останавливается. Мгновение зависает.

И что-то не так.

Обычно в её глазах — пламя. Провокация. Даже когда она измотана, разрушена — она всё равно бьёт из последних эмоций. Но не сейчас. Сейчас — это тишина. Будто она сдалась.

И эта тишина бесит больше любого крика.

Моника наклоняется к ней и что-то шепчет. Её взгляд, почти незаметно, скользит в мою сторону. Классика. Без ошибок. Мать, подталкивающая дочь к идеальному зятю. Дочь, которая никогда не была ей нужна — до того момента, пока не стала выгодной.

Эвелин это ненавидит. Она ненавидит быть сведённой к «рядом с кем-то». Она ненавидит, когда её заставляют. Но больше всего — она ненавидит, когда заставляют рядом со мной.

И всё же — натянутая улыбка появляется. Такая же фальшивая, как и тишина в её глазах. Она идёт ко мне. Медленно. Будто идёт по канату над пропастью. В этом закрытом платье она выглядит, как памятник собственному протесту.

Я ставлю бокал на поднос, который проносит мимо официант. Она останавливается передо мной. Метр расстояния. Будто это — её последняя защита.

— Ты запланировала поездку в монастырь? — спрашиваю тихо, ровно настолько, чтобы услышала только она. Мой взгляд скользит по её лицу. Губам. Шее. Закрытому вырезу. Спряталась?