Надежда, Вера и Любовь (между светом и тьмой)

Пролог 1: Ночная охота

Ноги отяжелели, будто налились свинцом. Горло саднило от каждого хриплого вдоха, а в ушах стоял оглушительный шум — пульс вытеснил собой весь мир. Они бежали слишком долго — даже для тренированных мужчин, преследующих одну хрупкую девчонку. Темные переулки поглотили их с облупленными стенами и разбитыми окнами. Ни огня, ни звука — лишь ветер, гнавший мусор по асфальту.

Тупик. Холодный шершавый кирпич впился в спину. Бежать было некуда. Сердце колотилось глухо, вышибая все мысли. Мир сузился до трех фигур, надвигающихся из темноты. Их тяжелое, хриплое дыхание смешивалось с запахом дешевого табака, пота и чего-то звериного.

Они шли не спеша, уверенные в своей добыче. Их шаги гулко отдавались в гробовой тишине переулка. У одного в руке блеснуло лезвие, холодной искрой отражая скупой свет луны.

— Чего вы хотите? — ее собственный голос прозвучал чужим, сорвавшимся на шепот.
Коренастый главарь с шрамом через бровь осклабился, обнажив желтые зубы.

— Глупый вопрос, детка, — прорычал он.

Чья-то рука рванула на себя — тонкая ткань блузки с треском разорвалась. Грубые ладони, пропахшие махоркой и потом, впились в ее плечи, с силой пригвоздив к шершавой стене. Она попыталась вырваться, но ее движения были слабыми, беспомощными. Мужчина расстегнул ремень, впился пальцами в бедра, повалил на асфальт. От резкого удара об землю в глазах потемнело.

Его ухмылка сползла, когда он вгляделся в ее лицо. В глазах мелькнуло недоумение, затем — леденящий, животный страх. Подбадривающие выкрики его приятелей сменились гробовым молчанием. Он попытался что-то просипеть, но из его горла не вырвалось ни звука — только тихий, хриплый хруст сдвинувшейся челюсти.

Тишина обрушилась настолько внезапно, что в ушах зазвенело.

Девушка исчезла. Теперь на него взирало нечто с хищной ухмылкой во всю ширину лица. Кожа существа была мертвенно-белой, как надгробный мрамор, а под ней пульсировали иссиня-черные вены, толстые и выпуклые, словно корни ядовитого плюща. Ряд игольчато-острых зубов обнажился в немом рыке. Длинные, изогнутые когти, черные и бритвенно-острые, сжались в готовности разорвать плоть.

Страх на его лице был недолог. Существо издало звук, средний между шипением кошки и свистом ветра в щели, и вонзило когти в его грудь. Костлявый треск, похожий на то, как ломают сухую палку за спиной, прокатился по переулку, показавшись невероятно громким в гробовой тишине. Сердце, вырванное одним движением, еще трепетало в ее руке, когда она с жадностью впилась в него зубами. Тихий, чавкающий звук на мгновение нарушил тишину, смешавшись с запахом свежей крови и ужаса.

Потом она медленно обернулась к оставшимся. Охота только начиналась.

А в это время, на крыше башни, молодой парень по имени Артем медленно опускал дрожащие руки. Дорогой японский бинокль, который он принес посмотреть на ночной город, глупо брякнул на бетон. Он не видел лица, не слышал слов. Но он видел... это. Мертвенно-белую кожу, черные, пульсирующие вены и то, как что-то блеснуло в лунном свете и разорвало грудь человека. Воздух вырвался из его легких с тихим свистом. Сердце колотилось о ребра, как птица в клетке. Он прилип спиной к холодному парапету, затаив дыхание, превратившись в слух и комок немого ужаса. Он был свидетелем. И это знание было хуже самой смерти.

Пролог 2: Тень за спиной

Она была ярким светом в кромешной тьме, и сама тьма, казалось, отступала перед ней, шипя. Длинные, почти белые волосы, заплетенные в тяжелую косу, мерцали в полумраке холодным светом. Ледяные голубые глаза безошибочно выхватывали цель в адской круговерти боя. Воин света, она сражалась одна, упоенная собственной силой. А еще она почти всегда ощущала поддержку — в глубинах мрака таился некто, чья тень неотступно следовала за ней. Десятки лет длилась эта теневая стража.

В самый разгар схватки, когда вопли адской рати слились в оглушительный рев, девушка вздрогнула. Легкий толчок воздуха, едва заметный сдвиг тени — и она ощутила. Его. Снова. Волна почти стыдного облегчения хлынула в нее, вытесняя холодное отчаяние, что секунду назад уже сжимало ее сердце ледяной петлей.

Исчадия тьмы, почуяв миг слабости, сомкнули кольцо. Их когтистые тени нависли, тлеющие глаза сверлили спину. Но она, словно гневаясь на собственную минутную слабость, вскинула меч. Сталь взвыла, рассекая воздух ослепительными дугами. Одна, вторая, третья тварь лишились голов, рухнув в грязь с предсмертным хрипом.

За спиной. Он был всегда за спиной. Куда бы она ни метнулась, пытаясь уловить хоть край силуэта, поймать взгляд в кромешной мгле — он растворялся. Бесследно. Призрачно. Молниеносный, как вспышка. Его скорость была запредельной, непостижимо превосходящей ее яростный порыв. Порой ей мнилось, будто теней две — мелькающих, неразличимых, сливающихся воедино.

Но главное, невыносимое таилось глубже. Мир вокруг был пропитан демоническим смрадом — удушающим и давящим. Она ощущала лишь эту общую, гнусную массу зла. Но он? Не воин света — от него не веяло чистотой энергии. Не человек — смертному не взять такой мощи. Но не демон же! Его присутствие не пробивалось сквозь общий фон, оставаясь невидимым для ее внутреннего взора. Почему она не чувствовала его?

Девушка резко отбила удар, и ее безупречное, мраморное лицо на миг исказилось яростью от этой слепоты. Мелкая дрожь пробежала по руке, сжимающей меч. Так кто же стоял за ее спиной все эти годы? Вопрос, как ледяная игла, вонзился в самое сердце, отвлекая даже посреди кровавой вакханалии.

Глава 1: Вечный спор

— Ты опоздала к ужину! — Надежда резко встала, так что ножки стула противно заскрежетали по полу. Ее изумрудные глаза, холодные и глубокие, смотрели с укоризной. В стремительном движении ее стройная фигура в платье цвета бутылочного стекла казалась воплощением аристократической сдержанности. Темные, как вороново крыло, волосы были убраны в безупречно гладкий узел, оттеняя безупречные, классические черты лица.

— Скучала? — раскатился по залу серебристый смех Елены. Она впорхнула в комнату, словно вихрь, нарушив чопорную тишину. Энергия, казалось, клокотала под ее кожей, заставляя сапфировые глаза гореть неестественным, почти электрическим огнем. Ее красота была ослепительной, яркой – полной противоположностью сдержанной сестре, хотя общие классические черты и густые темные волосы, выбивавшиеся из прически живым, непослушным облаком, выдавали общее происхождение. Вдруг она закружилась в центре зала, руки раскинуты, будто крылья взлетающей птицы.

— Надя, улыбнись! Неужели жизнь не прекрасна? Неужели этот миг не совершенен?

— Неужели? — Надежда сдавленно фыркнула, так крепко скрестив руки на груди. Ее острый, усталый взгляд буравил Елену. — А как же трупы, Леночка? Или они тоже часть этого... совершенства?
— О, не терзайся пустяками! — Елена резко замерла, грациозно встряхнув головой, словно сбрасывая невидимые цепи. На ее губах играла легкая, вызывающая улыбка. — Сбросила в реку. Пусть кормит ил, манит упитанных карпов... Вечный круговорот, милая. Ничего личного.

— Ты играешь с огнем, — голос Нади оставался ровным, но в нем зазвенела ледяная сталь. — Нашей силой, нашей свободой. Ты думаешь, это игрушка? Я принимаю лишь необходимое, чтобы мы могли жить. А ты... ты просто упиваешься властью. Как ребенок со спичками в пороховом погребе.

— Ты считаешь, такие как он достойны жить? — Выпад Елены прозвучал резко, ее голос сбросил игривость, став ледяным и острым, как клинок.

— А такие как ты? — парировала Надя, не моргнув. Вопрос повис меж ними, тяжелый и неумолимый.
Губы Елены на мгновение побелели, сжавшись в тонкую ниточку. В глазах вспыхнули синие искры, но тут же погасли, утонув в ледяной глади высокомерия. Она медленно выдохнула, будто сдувая с себя назойливую мошку. Без слов, лишь швырнув на Надежду взгляд, полный холодного сожаления и обиды, она резко развернулась и исчезла за дверью, бесшумно, как призрак.

Надя устало рухнула в кресло, и старые пружины жалобно взвыли. Она провела рукой по лицу, смахивая невидимую паутину усталости. В ноздри ударил знакомый коктейль — пыль старых книг, воск для мебели и едва уловимый, сладковатый запах лилий. Или это опять ей чудилось?

Опять, — горько мелькнуло в голове. Всегда одно и то же. Бежать. Скрываться. Стирать прошлое. Она посмотрела на свое отражение в темном окне: лицо женщины, застывшей между эпохами. Но этот груз был ее выбором. Ради хрупкого покоя этих родных душ, она была готова быть занудой. Готова помнить о мертвецах в реке, пока другие кружились в танце забвения.

Глава 2: Цена спасения

Лес был ее единственным пристанищем, где многолетняя тяжесть хоть на миг отпускала плечи. Сегодня зов был особенно настойчивым — тихий, навязчивый шепот на грани слуха, что тянул ее прочь из дома, от груза семейных тайн. Надя заглушила двигатель внедорожника, укрытого за стеной вековых сосен, и сделала глубокий вдох. Воздух, густой и смолистый, обжигал легкие чистотой.

Скинув туфли, она ступила босыми ногами на прохладную, упругую подушку из хвои. Резкая боль от случайного острого сучка была странно приятной, ясной, возвращающей к реальности — напоминанием, что она здесь, сейчас, а не в лабиринтах своих бессчетных воспоминаний. Она шла, вслушиваясь в многоголосый хор леса: перешептывание крон, пересвист птиц, далекий стук дятла. Это был ее способ сбросить кожу «Наденьки» и на миг стать просто частью этого дикого мира.

Но сегодня медитация не задалась. Сначала краем сознания, а потом все явственнее — другой звук, резким диссонансом врезавшийся в гармонию леса. Всхлипы. Детские, беспомощные и оттого еще более пронзительные.
Надя замерла, превратившись в слух и обоняние. Ветер был не на ее стороне, но через несколько мгновений донес искомый запах. Не просто запах — вонь. Гнилостная, сладковатая, знакомая до тошноты. Низшие. Рядом.

Она рванула на звук, двигаясь с немыслимой скоростью, бесшумной тенью мелькая между деревьями. Картина, открывшаяся ей на поляне, выбила дыхание.
У подножия старой ели замерла девочка лет десяти. Лицо, залитое слезами, было искажено ужасом, но в ее руках пылал ослепительный клинок — Меч Стража. Она пыталась защищаться, но шансов против двух взрослых особей у нее не было. Их когтистые тени нависали над ней. Рядом металась женщина — новообращенная Нижняя, еще не вкусившая человеческого сердца. Она, будто разрываясь изнутри, пыталась прикрыть девочку собой, принимая удары сородичей.

Мать, — мгновенно поняла Надя. Отец девочки... должен был быть носителем светлой силы. Она чувствовала исходящий от девочки странный, двойной энергетический след — тревожный, как запах озона перед грозой, но с примесью чего-то светлого и горького, как цветущая полынь.

А девочка — гибрид! Удивительно ранняя инициация! Что могло с ними произойти? — мысли метались, но тело уже действовало. Мгновение — и она была в гуще схватки. Ее клинок, сгусток сконцентрированного света, взвыл в воздухе. Движения были безжалостны. Два чудовища обратились в пепел.

Воцарилась тишина — густая, звенящая.
Надя повернулась к оставшимся. Женщина уже не сопротивлялась, обмякнув у дерева. Ее раны были ужасны. От нее исходила знакомая вибрация тьмы, и воздух вокруг горько пах полынью и медью — классический признак пробудившейся Нижней. Но в ее глазах, устремленных на дочь, теплилось что-то иное — отчаянная, человеческая любовь.

— Кто вы? — прошептала женщина, и в ее голосе слышался хриплый рык, смешанный с недоумением. — От вас веет Тьмой... но и чем-то еще... Словно морозным утром пахнет...
— Меня зовут Надя. Я... такая же, как твоя дочь. Не совсем человек, не совсем монстр. — Она присела на корточки, глядя прямо в глаза умирающей. — Ты держалась ради нее? Я понимаю эту силу. Я тоже каждый день держусь, но у меня есть преимущество — светлая часть, дающая выбор. Но твой путь... прости, но он закончен.

Женщина с трудом покачала головой, и в ее глазах, помимо боли и тьмы, заплясали отблески старого кошмара.

— Да! Но я… рассказать хочу… Меня... Айгуль зовут... — ее голос был хриплым, слова давались с трудом, прорываясь сквозь хрипоту, не принадлежавшую человеку. — Отец... Он не человек был. Зверь. Пьяный зверь. Маму в гроб вогнал...

Она замолчала, судорожно глотнув воздух. Взгляд ее упал на Лейсан, и он на миг смягчился.

— За меня взялся... — Айгуль сжала виски, будто пытаясь выдавить из себя память. — Несколько дней назад... Он меня чуть не убил. Окончательно. Я уже лежала, чувствовала, как жизнь утекает... и тут... это проснулось.

Она с ужасом посмотрела на свои руки, пальцы которых непроизвольно сжались, становясь похожими на когти.

— По жилам... холодная сила... Тьма. Моя Тьма. Она дала мне встать. А он... — ее голос сорвался на животный, гортанный звук, — он уже лежал. Не дышал. А моя Лейсан... стояла с этим мечом... Смотрела и не плакала. Мы ни о чем не жалеем.

Горькая, нечеловеческая усмешка исказила ее черты.

— Вы... вы должны убить меня. Я чувствую, как тьма заволакивает меня. Мне тяжело... Голод... Скоро я не смогу ее сдерживать... Я уже прислушиваюсь к стуку ее сердца... Я не хочу, я не могу... — Голос сорвался на низкий, скрежещущий шепот. Она вцепилась в руку Нади, и ее пальцы, уже отдаленно напоминающие когти, были ледяными. — Умоляю. Спасите мою Лейсан. От меня.

— Нет! Мама, нет! — закричала девочка, прижимаясь к ней.

Женщина была права. Она была обречена. Рано или поздно ее темная сущность победит, и первым, кого она растерзает, будет ее же дочь. В Наде что-то сжалось. Она сама ежедневно чувствовала тот же голод, ту же тягу к свежему сердцу. Но ее светлая половина, давала ей контроль, выбор. У Айгуль не было выбора. Лишь отсрочка, купленная материнской любовью. И теперь отсрочка подходила к концу.

Взгляд Нади стал тяжелым.

— Ты права, — тихо сказала она ей. — Ты не сможешь бороться долго.

Надя медленно поднялась.

— Лейсан, — обратилась она к девочке, и ее голос был непривычно мягким. — Иди к машине, не оборачивайся!

Девочка с ужасом посмотрела на нее, потом на мать. Женщина кивнула, закрывая глаза. Последняя жертва матери.

Надя медленно поднялась. В ее глазах не было ни гнева, ни жалости — лишь тяжелая решимость. Вспышка света была ослепительной и мгновенной. Меч, сотканный из сконцентрированной воли, рассек воздух беззвучно. Не было крика — лишь короткий, облегченный выдох, будто кто-то выпустил воздух из тугой подушки. Тело медленно обратилось в прах.
Меч исчез. В наступившей тишине не было даже плача. Лишь прерывистое, захлебывающееся дыхание Лейсан, которая смотрела на то место, где только что была мать. Надя на мгновение закрыла глаза, впуская в себя всю тяжесть этого мгновения.

Глава 3: Весенний дождь

Всю дорогу в салоне висела густая, тягостная тишина, которую не мог разбить даже шум мотора. Лейсан сидела, вжавшись в угол, и от нее исходил такой клубок боли и гнева, что Надя чувствовала его кожей — словно приближение грозового фронта, давящего на виски.

Девочка упрямо смотрела в свое отражение в черном стекле, по которому стекали капли дождя. Каждый ее тихий, прерывивый вздох сжимал сердце Нади в ледяной комок вины.

Она поймала взгляд Лейсан в зеркале заднего вида и быстро отвела глаза, будто обожглась. Нужно же что-то сказать. Но что? «Прости»? «Я не могла иначе»? Любое слово будет фальшью, ударом по открытой ране.

— Знаешь... — голос Нади прозвучал непривычно тихо и хрипло. Она сглотнула ком в горле. — Я... я очень давно живу. Больше двухсот лет.

В салоне повисла тишина, нарушаемая лишь монотонным стуком дворников. Лейсан медленно, почти нехотя, повернула голову. Ее заплаканные глаза в полумраке казались бездонными колодцами.

— Правда? — прошептала она.

— Правда. Когда-то я ездила не на машинах, а в каретах, запряженных лошадьми.

Уголок рта Лейсан дрогнул, тень чего-то, похожего на интерес, мелькнула на ее лице.

— И... у тебя была огромная прическа? С птицами? — тихо спросила она, словно проверяя сказку на правдивость.

Надя позволила себе легкую, печальную улыбку.

— Почти что. С цветами и перьями. И платья такие широкие, что в дверь с трудом проходила.

Она хотела рассказать что-то веселое, но с языка сорвалось другое — горькое и неловкое, притянутое грузом воспоминаний.

— А еще была война... Очень большая. Она отняла у меня всё, что я любила.

Надя резко замолчала, с ужасом поняв свою ошибку. В зеркале она увидела, как лицо девочки снова стало каменным. Лейсан уткнулась лбом в холодное стекло.

— Я тоже осталась одна, — прошептала она, и стекло запотело от ее дыхания.

Сердце Нади сжалось.

— Знаю, милая. Понимаю... — она сжала руль так, что костяшки побелели. — Сейчас не верится, но однажды станет... не больно, а просто тихо. Обещаю.

Она глубоко вздохнула, пытаясь собраться с мыслями.

— Поедешь со мной. Там, у меня... у нас большая семья. — Надя снова замялась, подбирая слова. — У меня есть... внучатая племянница, Елена. И другие. Александр, Татьяна, их дети... Они все... хорошие. Мы тебе поможем.

Лейсан ничего не ответила. Она лишь закрыла глаза, и по ее щеке скатилась очередная одинокая слеза, оставив блестящую дорожку на грязной коже.

— Кстати... — снова, уже почти шёпотом, начала Надя, отчаянно пытаясь найти хоть какую-то ниточку, чтобы вернуть тот миг тихого контакта. — Твое имя... Лейсан... оно ведь означает «весенний дождь»? Такое красивое.

Девочка молча кивнула, не открывая глаз.

— Мама... так хотела, — прошептала она спустя долгую паузу, и ее голос сорвался на очередной тихой, безутешной волне рыданий.

Надя больше не находила слов. Она просто вела машину сквозь хлюпающую в темноте мглу, слушая, как на заднем сиденье плачет ребенок, чью судьбу она теперь несла на своих плечах. Гул мотора и тихие всхлипы — это был единственный честный разговор, который сейчас имел значение.

Глава 4: Теория монстров

Воздух в кабинете был густым и спертым. Сергей отложил папку и потер переносицу. Морщины легли на его обычно спокойный лоб, а в глазах, обычно ясных, плавала растерянная тень. Прямой нос, волевой подбородок, и обычно ясные серые глаза смотрели куда-то вглубь себя, в поисках ответа, которого не было.

Напротив, развалившись в кресле, его напарник Максим лениво крутил в руках пустую кружку с надписью «Я вас слушаю». Его заурядная, но симпатичная внешность казалась несерьезной из-за вечной полуулыбки и смешливых карих глаз. Россыпь веснушек довершала образ беззаботного балагура.

— Ну что, шеф, очередной свидетель «крипипасты»? «Девушка-монстр с шевелящимися волосами и сердцеедческими замашками»... — он закатил глаза. — Да у парня либо белочка, либо он так оправдывает свои неудачи с девушками: мол, не я неудачник, а они все монстры. Может, заведём дело «Призрак одинокой субботы»? По статье «нанесение морального вреда собственному воображению».

Сергей не ответил сразу. Его взгляд был прикован к строчкам, где дрожащей рукой были описаны жуткие метаморфозы: кожа белая, как мел, иссиня-черные вены, пульсирующие под ней, неестественно широкий рот, усеянный клыками.
— Он чист, Макс. Медосмотр прошел. Но дело не только в давлении. — Сергей отодвинул папку. — Его описание... оно слишком специфичное. Мелкие детали: пульсация вен, цвет кожи, форма когтей. Такое не выдумывают в стрессе. В стрессовом состоянии детали стираются. А у него — прорисовано. Как будто он действительно это видел.

Максим почувствовал холодок по спине. Он сделал глоток из пустой кружки, чтобы выиграть время.
— Тогда что? Галлюцинация? Утечка газа? Новая наркота?
— Не смейся. — Сергей откинулся на спинку стула, и тень легла на его лицо. — Ему просто чертовски повезло с точки обзора. Он был далеко. На крыше башни, с хорошим биноклем. Это объясняет всё: и почему он выжил, и почему разглядел такие детали. Вблизи, в эпицентре ужаса, сознание записывает лишь общее впечатление. А он... он наблюдал, как будто смотрел документальный фильм. С большого расстояния, в отличную оптику.

Максим застыл, его легкомысленная ухмылка на мгновение застыла и съехала с лица.

— А если это не маньяк? — Сергей поднял на напарника тяжелый, испытующий взгляд. — В дореволюционных архивах мне попадались похожие описания. Списывал на суеверия, бред... Но этот парень с биноклем — не сумасшедший. Он — единственный трезвый свидетель. И его слова... они до жути совпадают с теми старыми байками. — Он замолчал, подбирая слова, которые не звучали бы как безумие.

— Его описание... Оно будто списано с тех самых, «бредовых» отчетов. Будто он видел не маньяка, а нечто... из тех самых докладов.

Максим замер, на лице — маска снисходительного любопытства, но пальцы невольно сжали кружку.
— Ты о чем? — спросил он, слишком небрежно.

— О том, что мы имеем дело с чем-то... необъяснимым. Случаи, которые мы списывали на животных или маньяков... а если это не так? Если это нечто единое? — Голос Сергея стал тише. — За последние десять лет — двенадцать таких дел. Трупы с вырванными сердцами. Мы всегда находили объяснение. Но этот свидетель... он первый, кто выжил. Он — зацепка. — Сергей провел рукой по лицу. — И я не знаю, что с этим делать.

Максим тяжело вздохнул, поставив кружку. Легкомыслие разом покинуло его лицо. — Ладно. Допустим, я поверю в эту... теорию. Значит, будем, как всегда, импровизировать?

Проверим на практике. Поехали допрашивать этого «везунчика» еще раз. Только на этот раз вопросы буду задавать я. Пусть посмотрит, что по-настоящему страшное в этом городе — это мое лицо до утреннего кофе.
Уголок рта Сергея дрогнул в слабой улыбке. Он видел неверие напарника и это било больнее, чем он ожидал.
— Ладно, Макс. Поехали. Но будь готов к тому, что мы можем столкнуться с чем-то, против чего у нас просто нет ответа.

Они вышли из кабинета. Максим — чтобы сделать вид, что занимается делом, а на самом деле — чтобы бить тревогу. Сергей остался один на один с тяжким грузом сомнения, в котором впервые зияла трещина, и сквозь нее проглядывало нечто пугающе реальное.

Из воспоминаний (1). Раскаяние (1825 год)

Деревня пылала. Все тринадцать изб полыхали, как гигантские факелы, подпирая клубами черного дыма низкое небо. Она стояла одиноко посреди этого ада, оцепеневшая, нечувствительная ни к жару, ни, к ужасу, вокруг. Крики и мольбы давно сменились зловещим гулом пламени.

На краю поля сбились в кучку немногие спасшиеся: старик с обгоревшей иконой, женщина с лицом, застывшим в немом крике, двое детей. Они смотрели на нее, тупо взирая на пепелище, где еще час назад кипела жизнь. Они еще не чувствовали всей тяжести потери, но их взгляды, полные пустоты, медленно достигали ее сознания.

И тут ярость, кипевшая в ней ядом мести, схлынула, сломленная этими пустыми взглядами. Осталась ледяная пустота. Словно мутная пленка лопнула, и мир предстал в чудовищной, обжигающей ясности. И сквозь нее медленно, неотвратимо, поднималось осознание. Страшное, всесокрушающее. То, что она натворила. Вместе с запахом гари и паленой плоти в ноздри ударил запах ее собственной погибели.

Образ любимого вспыхнул в памяти с невыносимой ясностью. Ради него? Это ли месть? Это море огня и смерти — это то, чего он хотел? Пустота заполнилась леденящим ужасом. Не перед расправой — перед бездной в собственной душе. Перед чудовищем, в которое она превратилась.

Она вдруг ощутила дрожь в коленях, тошнотворный ком в горле. Тело было каменным, голос — мертв.
И сквозь гробовую тишину, сомкнувшуюся в ее душе, пробился детский крик. Надя очнулась, словно от толчка. Плач доносился из-за груды дымящихся бревен.

Она двинулась на звук, почти не чувствуя под собой ног. На земле, успев отползти от пожирающего жара, лежала женщина. Она прижимала к груди слабо шевелящийся сверток, ее собственное тело было страшно обожжено, кожа почернела и местами слезла, обнажая живое мясо. Видно было, что она чудом выбралась через узкое окно, чтобы спасти дитя, и теперь доживала последние минуты.

Надя рухнула на колени рядом с ней. Острая, пронзительная жалость смешалась с новым витком ужаса. «Чудовище... Дьявол...» — стучало в висках. Она впивалась взглядом в лицо умирающей, стараясь запечатлеть каждый след боли — чтобы помнить. Чтобы никогда не забывать.
— Спаси... — прохрипела женщина, делая слабое движение в сторону свертка.
— Спасу, — голос Нади прозвучал глухо, но твердо. Она взяла на руки теплый, испачканный сажей сверток. — Сберегу. Клянусь.

Глава 5: Семейные тайны

Сергей молча смотрел в затылок Максиму, пока тот лихо уворачивался в потоке машин, будто убегая от самого факта их недавнего разговора. Сославшись на «семейные обстоятельства», напарник умчался на своем видавшем виды внедорожнике с какой-то неестественной, лихорадочной поспешностью.

Сергей остался на улице, вдыхая прохладный вечерний воздух. Его ясные серые глаза были полны глубокой задумчивости. Его интуиция, тот самый внутренний компас, что редко подводил, впивалась шипами в сознание: в безумной истории парня таилось жесткое, необъяснимое ядро правды. И его напарник, обычно такой насмешливый и легкомысленный, сегодня вел себя... странно. Слишком яростно все отрицал и слишком поспешно ретировался.

Максим судорожно сжимал руль, мчась по набережной. Маска скептика и балагура, которую он носил дольше, чем форму оперативника, сползла, обнажив холодную ярость. В такт работе мотора в висках стучало одно имя: Елена. Черт бы тебя побрал, Елена.

Он прекрасно знал, кого видел тот парень. Знакомый до боли, до тошноты, ужасающий портрет. И только одна особа на сотни километров вокруг могла вот так, по-дурацки, по-еленски, устроить бойню и упустить свидетеля. Его «кузина». Та, что была старше его на два столетия и всегда вела себя как избалованный, смертельно опасный ребенок.

Как, при ее-то обостренных инстинктах, она могла его упустить? Это была вопиющая небрежность. Самоуверенность и безрассудство. И больше всего его бесило, что из-за выходки Елены снова будет страдать Надя. Их семейный ангел-хранитель. Ей и так регулярно приходилось срываться с места, менять документы, придумывать новые легенды. Каждый раз, глядя на ее вечно юное, но усталое от постоянных тревог лицо, Максим давился комом жалости и вины.

Мысли невольно перескочили на саму Елену. Проклятая, прекрасная, невыносимая. Несмотря на все ее чудовищные недостатки, он, кажется, был чересчур ею увлечен. Она будоражила его воображение. Или это было вожделение, обостренное знанием о ее природе? Это чувство всегда казалось ему извращенным. Она знала его с пеленок, была для него вечной старшей кузиной. И хотя время почти не властно над их родом, и ей было под двести, а ему — 25, пропасть между ними ощущалась не в годах, а в опыте, в самой сути.

Это понимание не мешало ему желать ее с животной силой, что злило его еще больше. Все изменилось, когда он вернулся после учебы за границей, пройдя трансформацию из неуклюжего подростка в молодого мужчину. С тех пор их отношения стали натянутыми, хотя и сохранили нежную привязанность. У нее никогда не было постоянного парня — она для этого была слишком непостоянна, ветрена и эгоистична. Зато был бесконечный поток любовников, чья страсть была лишь прелюдией к финальному пиршеству, утолявшему ее вечный голод. Он старался об этом не думать.

Он резко свернул с трассы, подъезжая к большому уютному дому, спрятанному в лесу за городом. Здесь, рядом с Надей и Еленой, жили и его родители. Отец Максима, потомственный оперативник, как и все мужчины в их роду, был слишком привязан к Наде. Она его почти воспитала. Так было всегда. С тех пор как двести лет назад Надежда, тогда еще молодая женщина, усыновила мальчика-сироту, чью мать она сама... погубила. Странно, что жгучая ненависть обернулась безудержной любовью к этому ребёнку. С тех пор все потомки того мальчика по мужской линии жили под её опекой. Она страдала, теряя своих «сыновей» и «внуков», пусть они и прожили долгую жизнь. Однажды она даже пыталась уйти, не чувствовать больше этой боли, но не смогла. Они были ее семьей. Её якорем.

Сам Максим снимал квартиру в центре Казани, рядом с работой. Но настоящий дом был здесь.

Он влетел в гостиную. При виде него рука Нади, гладившая черную кошку, на мгновение застыла в воздухе. Воздух, еще секунду назад наполненный привычным уютом, вдруг стал густым и колючим.

— Где она? — выдохнул Максим, сбрасывая куртку.

— Наверху, — тихо ответила Надя, и ее взгляд сразу стал тревожным. — Что случилось, Макс?

— Случилось то, что наша милая Елена устроила цирк, и в него попал один безбилетник! — Он едва сдерживал ярость, выкладывая все: дикий рассказ свидетеля, свою версию, свою злость на ее небрежность. — Он был на крыше, Надя. С биноклем. Видел ее... И теперь мой напарник, Сергей, этот чертов проницательный следователь, верит ему на слово! Он уже копает в архивах и нашел какие-то старые совпадения!

Лицо Нади побелело, как мел.

— Он что-то нашел в архивах? — ее голос прозвучал чуть слышно.

— Пока лишь намеки. Но он поверил. И это самое страшное.

В этот момент на лестнице появилась сама виновница переполоха. Ее черные, как смоль, волосы были растрепаны, а в глазах светилось дерзкое любопытство.

— Ой, кто это тут так шумит? Максик, а я тебя ждала. Соскучилась.

— Замолчи! — рявкнул он, подступая к ней. — Ты понимаешь, что натворила? — Он с силой сжал кулаки. — Артистка! Это дело попало в наш отдел! Сергей по-настоящему заинтересовался.

Елена лишь усмехнулась, скользнув взглядом по его напряженному лицу.

— Успокойся. Один очевидец — не проблема. Ты же наш главный оперативник, все утрясешь.

Надя подошла к них, и в ее движении была невероятная сила, заставляющая смолкнуть обоих.

— Хватит. — Ее голос был тихим, но стальным. — Елена, твоя безответственность переходит все границы. Максим прав. Мы все в опасности, пока жив этот свидетель. Игрушки закончились. Максим, я сама навещу его.

Максима почти сразу же отпустила ярость, сменившись облегчением. Надя стерла память и не таким — найдет способ и на этот раз. Правда, он знал, как она не любила эту свою работу. Слишком тонко, слишком близко к краю. Легко ошибиться, нанеся человеку непоправимый вред.

Он нервно переминался с ноги на ногу.

— Надя... — он начал, избегая ее взгляда. — С нашим новым шефом... не все так просто.

Ледяная игла прошла у нее по спине. Она молчала, заставляя его продолжать.

— Он... задает правильные вопросы. Слишком правильные. Поверил парню на слово. И он умный, Надя, чертовски умный. Его не обведешь.

Из воспоминаний (2) Лесная дорога (1812 год)

Пыль, поднятая колесами телег, медленно оседала на придорожную траву, делая ее серой и безжизненной. Сам обоз — жалкая горстка повозок, нагруженных самым ценным, что успели схватить в панике бегства, — полз по разбитой дороге, увязая в колеях. Воздух был густым и сладковатым от страха, что витал над людьми, и едким — от пыли. Вера, крепко прижимая к себе младшую сестру Любу, старалась не смотреть на зарева, рдевшие на том самом горизонте, откуда они бежали. Каждый толчок колеса о камень отдавался в ней глухим эхом тревоги. Их маленький обоз с двумя наемными стражниками отчаянно пытался уйти от великой армии, но война настигла их там, где не ждали — на глухой лесной дороге.

Шайка мародеров — оборванных, озверевших от безнаказанности, падких на легкую добычу. Шестеро против двух стражников и нескольких перепуганных до полусмерти слуг. Исход был предрешен.

Сначала раздался сухой, костяной щелчок тетивы. Стрелы просвистели как осы, и оба стражника рухнули на пыльную землю, не успев издать звука. И тут же мир взорвался. Поднялась паника — душераздирающие крики возниц, истеричное ржание лошадей, дикие выкрики.

Отец Веры, человек книжный, не приспособленный к бою, с нелепой и оттого пронзительной решимостью схватил со дна повозки тяжелое охотничье ружье. Его выстрел грохнул, как удар грома среди ясного неба, неумелый и громовой. Он лишь на миг ошеломил нападавших. Ответный удар топора был молниеносным. Вера увидела, как прямая спина отца странно согнулась, и он, не издав ни звука, осел у колеса. А потом был крик матери — нечеловеческий, разрывающий душу — и она, бросившись к нему, получила удар прикладом по виску. Ее тело мягко рухнуло рядом, и наступила тишина, страшнее любых криков.

Вера застыла. Паралич сковал ее, сдавил горло ледяным обручем. Она видела все, но не могла пошевелиться. Мир сузился до окровавленной земли у колеса их повозки, до медвяного, тошнотворного запаха крови, который въедался в одежду, в легкие. В ушах стоял высокий, неумолчный звон.

Этот звон нарушил хриплый смех. Один из мародеров, бородатый детина с пустыми, безумными глазами, уже влез на их телегу. Он с грохотом отшвырнул в сторону драгоценный инкрустированный сундук с фамильным серебром и грубо ухватился за Любу.

— Мамочка! — забилась в истерике девочка, цепляясь за сестру.

Инстинкт оказался сильнее паралича. Вера рванулась вперед, пытаясь оттолкнуть огромную лапищу, сжимавшую тонкую руку сестры. Она ударила, больно угодив ботинком в нос негодяю.

— Ах ты, сучка дворянская! — зарычал он, и в его глазах мелькнула свирепая жажда расправы.

В этот миг другой бандит сзади схватил саму Веру за волосы, с силой стаскивая с телеги. Она отчаянно забилась, царапаясь, кусаясь, пока по лицу не пришелся сокрушительный удар грубой ручищей. В глазах потемнело, мир поплыл.

И в этой черноте что-то надломилось. Ледяной ужас, сковывавший ее, треснул, как тонкое стекло. И из трещины хлынуло нечто иное — всепоглощающая, черная, первобытная ярость. Она захлестнула Веру с такой силой, что перехватило дыхание. По жилам будто побежала смола — горячая, тягучая, обжигающая. Пальцы судорожно сжались, ногти впились в ладони до крови.

А рядом Люба, обессилев, уже не кричала, а тихо, по-щенячьи жалобно скулила. Разбойник уже порвал ее платье, оставляя на тонкой ткани грязные, мерзкие следы. Именно этот звук — беспомощный, детский — стал последней каплей.

И случилось невообразимое. Следом за темной энергией, из самых глубин ее существа, сквозь наполняющую ее черноту, прорвался другой поток. Чистый. Ослепительный. Холодный, как горный родник в лютый мороз. Это была иная сила, проснувшаяся в ответ на отчаяние и угрозу самому дорогому. «Спасти. Защитить». Эти слова застучали в висках навязчивым, неумолимым ритмом.

Свет не подавил тьму — он вступил с ней в странный, бурлящий симбиоз. Ярость никуда не делась, она пылала в груди бешеным пожаром, но ее слепая разрушительность была обуздана теперь ясной, стальной волей. Трансформация происходила стремительно, прямо в процессе борьбы. Вера почувствовала, как мышцы наполнились несвойственной ей силой. Резким движением она отшвырнула от себя бородача, и тот, к своему удивлению, отлетел на добрых три метра, тяжело рухнув на землю.

Вместе с силой пришло и знание — древнее, как мир, ждавшее своего часа. Рука сама потянулась к солнцу, пробивавшемуся сквозь листву. Воздух вокруг нее затрепетал, заискрился мириадами невидимых частиц. Они послушно сгустились, сплелись в сияющую, плотную форму. В ее пальцах материализовался светящийся клинок — невесомый и прочный, жужжащий едва слышной вибрацией.

Мыслей не было. Была только ярость, воля и цель. Не давая времени опомниться, она рванулась к тому, кто терзал Любу. Схватила его за грязные, свалявшиеся волосы и нанесла удар. Движение было стремительным и точным, клинок прошел сквозь шею почти без сопротивления. Голова с тупым хлюпающим звуком отделилась от тела и откатилась в сторону. Тело обмякло и осело.

Люба, словно очнувшись, с немым ужасом вгляделась в безжизненное лицо бандита, в окровавленный клинок в руке сестры.

Вера стояла, тяжело дыша, глядя на сияющее оружие. К горлу подкатила тошнота, смесь ужаса и отвращения. Все смешалось — запах крови, пота, грязи и пыли. Она медленно выпрямилась. Ее пшеничные волосы, выбившиеся из-под платка, вдруг вспыхнули на солнце, став почти белоснежными, сияющими собственным светом. Глаза, такие же синие, как у Любы, зажглись изнутри ледяным, нечеловеческим огнем.

Она обернулась к сестре. Девочка смотрела на нее широко раскрытыми глазами, в которых читался уже не просто страх, а благоговейный ужас.

— Вера... — прошептала она.

Но Вера уже почти не слышала. Она смотрела на свои руки. Они не дрожали. Она подняла взгляд на остальных мародеров, которые замерли в нескольких шагах, увидев сияющее чудо и отрубленную голову товарища. В ее синих, ясных глазах они прочитали нечто, что заставило их в панике бросить добычу и броситься прочь, в спасительную чащу леса.

Глава 6. Новая миссия

Шок — штука коварная. Сначала он парализует, потом притупляет чувства, а под конец, словно ядовитый сорняк, прорывается наружу неудержимой болтливостью. Парень, столкнувшийся с чудовищем, не стал исключением. Его предупреждали, просили молчать, но леденящий душу ужас искал выхода — и находил его в пьяных шепотках в барах, в истеричных исповедях случайным попутчикам. Этого оказалось достаточно.

Уже на следующее утро одна из желтых газетенок, живущих на дешевых сенсациях, вышла с кричащим на всю полосу заголовком: «СЕРДЦЕЕДКА В НОЧНОМ ГОРОДЕ? Очевидец утверждает, что стал свидетелем ритуального убийства!» Текст пестрел восклицательными знаками, неуместными эпитетами и туманными, но зловещими намеками на «специальный, засекреченный отдел полиции».

Эту самую газету, в своем уральском городке, подняла Вера. Пальцы ее внезапно похолодели, сжимая шершавую бумагу. Казань. С каждым прочитанным словом внутри нее сжималась тугая, холодная пружина. Существа, чей след она знала как свои пять пальцев, никогда не охотились в крупных городах. Леса, глухая провинциальная глушь — да. Но не многолюдный мегаполис. Их древние инстинкты люто избегали толпы. Что-то сломалось.

Ее взгляд скользнул по фразе о «специальном отделе». Ледяная волна страха накрыла ее с головой. Люди. Обычные люди с их кожаными кобурами, стандартными пистолетами и криминалистическими протоколами всерьез вознамерились охотиться на одного из них. Это было даже не безумием — это было самоубийством, чистым и простым. Они просто не представляли, с чем связываются. Недооценивали немыслимую скорость, звериную силу и ту чистейшую, первобытную ярость, против которой любая пуля может оказаться бесполезной. Они обрекают себя на смерть, мучительную и абсолютно бессмысленную.

Эта мысль, навязчивая и оглушительная, сверлила ей голову весь бесконечно длинный день. К вечеру решение было принято. Оставаться в стороне больше нельзя. Она должна возглавить это безумие, чтобы его остановить. Или, по крайней мере, направить в менее разрушительное русло.

Она смотрела на карту. Расстояние не было огромным, но менялась сама суть охоты. Город — это лабиринт, где любая ошибка стоила раскрытия. Но ехать было нужно. Ее миссия не знала границ.

Она собралась быстро, аскетично. Единственная ценность — старый, истрепанный дневник, привычка с детства. Перед отъездом она в последний раз обошла свои уральские угодья — леса, которые почти очистила за годы. «Новый Страж придет на уже убранную территорию», — с горькой иронией подумала она.

Переезд был делом техники. Съемная квартира на окраине Казани. Первые дни ушли на разведку. И тут ее ждал сюрприз. Леса вокруг города были... пустынными. Слишком чистыми. Она чувствовала лишь слабые, старые следы, обрывающиеся на полпути. Кто-то работал здесь до нее. Кто-то очень эффективный. Эта мысль вызывала не облегчение, а тревогу. Кто он? Другой Страж? Значит, территория занята?

Вера привыкла к ритму города, но не к его неестественной чистоте. Она продолжала обходить леса, и каждый раз тишина встречала ее как упрек. Эта загадка волновала ее почти так же сильно, как и городская охота.

Глава 7. Консультант

В приемной царила унылая, казенная пустота. Давящие панельные стены, скучная мебель из светлого дерева, въевшийся в стены запах дезинфекции и старой бумаги. Когда из дальнейшего кабинета вышел он — тот самый оперативник с уставшим, но необыкновенно твердым лицом, с той самой фотографии в деле, — пространство между ними будто сжалось. Сергей.

— Вам что-то нужно? — его голос прозвучал профессионально-нейтрально, но в глубине усталых глаз читалось легкое раздражение, утомление от бесконечного бумажного потока.

— Вам нельзя лезть в это дело, — голос Веры прозвучал тихо, но с такой стальной убежденностью, что воздух в комнате словно сгустился. — Вы не понимаете, с чем столкнулись. Оставьте это. Отойдите, пока не поздно.

Сергей медленно нахмурился. Его взгляд, отточенный годами работы и привыкший замечать малейшие детали, скользнул по ее лицу — неестественно бледному, по сжатым кулакам, по глазам — в которых читалась не истерика испуганной девчонки, а странная, стальная, леденящая уверенность. Эта девушка не была похожа на обычную городскую сумасшедшую.

— Сударыня, я не знаю, откуда вам известно об этом деле, но прошу вас успокоиться, — произнес он, хотя его внутренний аналитик уже работал на полную мощность, фиксируя каждую деталь.

Она отчетливо видела: он не верит. Считает ее очередной истеричкой, напуганной газетными утками. Иного пути не оставалось.

— Вы не можете их остановить обычными методами, — сказала она тихо, но так четко и весомо, что каждое слово будто врезалось в столешницу между ними. — Ваше оружие для них — не более чем детская забава. Они быстрее, сильнее, выносливее. Чтобы обезвредить, нужно... знать их природу. Понимать, как они мыслят. — она на мгновение запнулась, подбирая максимально безопасные и рациональные слова.

Сергей замер. Но это была не просто пауза для осмысления. Весь воздух в душной, застоявшейся приемной вдруг стал густым, тяжелым, будто перед сильной грозой. По его спине пробежали знакомые, ледяные мурашки — древний инстинкт закричал на уровне спинного мозга, тревожной сиреной. Всякое раздражение вмиг сменилось острым, профессиональным интересом и липким, холодным страхом. Эта хрупкая с виду девушка с глазами цвета зимнего неба не лгала. Он чувствовал это каждой клеткой своего существа. Ее уверенность была почти осязаемой, как прикосновение холодной стали.

— Откуда вы это знаете? — его голос прозвучал приглушенно, осипши. Он уже не сомневался в фактах. Теперь он пытался понять самую суть явления.

Вера сделала глубокий, почти змеиный вдох, не отрывая от него своего пронзительного взгляда. В ее глазах не было ни тени страха, ни истерики. Лишь холодная, бездонная, пугающая своей абсолютностью уверенность.

— Потому что я — исследователь. Я годами изучаю этот... конкретный феномен. У меня есть теории, наработки и, что важнее, проверенные средства борьбы.

Она видела, как ее слова бьют в него, словно тяжелый молот. Он почти физически отшатнулся, его лицо вытянулось и побледнело от внезапно обрушившегося потрясения. Значит, это действительно правда. Не маньяк в маске, не массовая галлюцинация. Она говорила о неком «феномене» как о чем-то реальном, материальном, поддающемся изучению.

— Расскажите мне все, что знаете, — потребовал он, и его голос стал тише, но жестче, обретая стальные нотки. — Сейчас же.

— Нет, — ее ответ прозвучал как удар хлыста. — Это не ваша война. У вас есть выбор: либо вы забываете этот разговор и закрываете дело, либо я буду все отрицать. И тогда ваши люди умрут, ничего не добившись.

Она наблюдала, как за его непроницаемой маской копошатся мысли, взвешиваются невероятные риски, рушатся привычные картины мира.

— Чего вы хотите? Что вам нужно? — спросил он наконец, смирившись с новыми правилами игры.

— Взять меня в штат. Консультантом, стажером, архивариусом — кем угодно. Так у меня будет официальный доступ к оперативной информации, и я смогу отследить его быстрее вас. И остановить. До того, как оно убьет снова.

— И как вы его остановите? — в голосе Сергея вновь прозвучал вызов, скепсис, смешанный с надеждой. — Вашими «теориями» и наработками?

Вера лишь сжала губы в тонкую упрямую ниточку, на мгновение опустив взгляд.

— У меня есть свои методы. Проверенные. Это не ваша забота. Решайте. Сейчас.

В этот самый момент дверь в приемную с легким скрипом распахнулась, и на пороге, словно на сцене, появился Максим, неся в каждой руке по пластиковому стаканчику с дымящимся кофе. Его лицо озарилось широкой, беззаботной улыбкой при виде незнакомки.

— О-о-о! А у нас приемная сегодня внезапно похорошела! — он восхищенно присвистнул, окидывая Веру с ног до головы заинтересованным, оценивающим взглядом. — Серёг, а нас, случаем, не предупредили о пополнении в нашем славном коллективе?

Вера лишь холодно поджала губы, демонстративно проигнорировав его флирт и обратив взгляд обратно на Сергея.

Сергей, все еще заметно бледный, кивнул в сторону коридора.

— Макс, ты как раз вовремя. Проводи... — он запнулся, не зная, как ее представить.

— Веру Ивановну, — коротко и сухо представилась она.

— Проводите Веру Ивановну в отдел кадров. Помогите оформить все необходимые документы. И чтобы к концу дня все было готово. Срочное дело.

Улыбка на лице Максима медленно сползла, сменившись искренним, неподдельным недоумением. Он перевел взгляд с сурового лица начальника на непроницаемо-холодное лицо незнакомки, но возражать не посмел.

— Конечно, шеф, — он галантно распахнул дверь, пропуская ее. — Прошу, Вера Ивановна. Добро пожаловать в наш сумасшедший дом. Надеюсь, вы задержитесь у нас надолго?

Вера молча, с прямой спиной прошла мимо него, не удостоив его даже взглядом. Ее мысли были уже далеко — в темных, тускло освещенных переулках спящего города, где сейчас охотилось нечто, что не должно было здесь быть. Охота начиналась. И теперь у нее был официальный пропуск на поле боя.

Из воспоминаний (3). Семейный портрет (1802 год)

Конец лета выдался погожим. Солнце, еще высокое, но уже не палящее, заливало светом усадебную террасу. Воздух был прозрачен и напоен ароматом скошенного сена и поздних цветов. Семья Петровских решила отобедать на открытом воздухе.

Суетливые девки в чепцах сновали туда-сюда, поспешно накрывая на длинный стол, уставленный фаянсовой посудой с синими узорами. В центре, словно главный гость, восседал пузатый самовар. Медный, отполированный до зеркального блеска, он пыхтел и бурлил, выпуская струйку пара. Елизавета Андреевна, хозяйка дома, считала его не просто посудой – а сакральным атрибутом единения. Ни одно семейное застолье не могло обойтись без этого блестящего исполина. Ей казалось, что под его мерное шипение сплетаются нити семейных историй, шуток и планов на будущее. Он был ее якорем, зримым воплощением всего светлого и правильного в ее жизни.

И сейчас, глядя, как парок от самовара клубится над головами мужа – Ивана Алексеевича, степенно разворачивающего салфетку, – и трех дочерей (старшая, смирная Наденька, резвая Верочка и крошка Любочка, пытавшаяся дотянуться до вазочки с вареньем), Елизавета Андреевна вцепилась в этот образ, как утопающий в соломинку. Держись, – шептало что-то внутри. Вот оно. Вот за что цепляться, чтобы не дать Тьме вырваться наружу. Темная сущность, дремавшая в самых потаенных уголках ее души, недовольно зашевелилась, как зверь в клетке, почуявший свободу. Но вид семейного благополучия, теплота самовара, смех Любочки – все это заставляло ее отступать, глухо урча, но пока еще покорная.

Она старалась не оставаться одна. Особенно страшил ее старый парк, переходящий в дремучий лес, что подступал к самому краю усадьбы. В погожие дни, как этот, лес манил своей прохладной тенью, шепотом листвы, обещанием тайн и дикой, необузданной свободы. Именно тогда Елизавете Андреевне становилось особенно страшно. Не только от накатывающих темных желаний – сорвать эти проклятые корсеты, бежать, бежать без оглядки в чащу, кричать, ломать, разрушать этот опостылевший мирок… Но еще страшнее был внезапный, острый восторг от этих мыслей. От понимания, какая сила таится в этой Тьме. Какое наслаждение сулит ей полная утрата контроля. Она резко отхлебнула горячего чаю, обжигая губы, стараясь сосредоточиться на смешной истории, которую рассказывал муж. Самовар пыхтел успокаивающе. Якорь держал. Пока еще держал.