Улицы были шумными, серыми и равнодушными. Для большинства — просто фон. Для Аси — дом.
Она жила этим городом, пропитанным бензином, дождем и чужими разговорами. Спала там, где не прогоняли, дралась, когда было нужно, и держала голову высоко, несмотря на испачканную куртку и растрепанные кудри.
Её волосы — короткие, вьющиеся, как у одуванчика под ветром. Взгляд — прямой, вызывающий. Она не искала защиты.
Она пела. Там, где был микрофон. Или просто — где были люди. Пела, как будто рвала из себя что-то живое, как будто это была её единственная валюта, её оружие, её шанс.
И в тот вечер этот шанс её нашёл.
***
Снаружи бар почти не выделялся — только матовая вывеска с тёплой подсветкой и массивная дверь из тёмного дерева с латунной ручкой. Он был спрятан в глубине узкой улицы, словно секрет для тех, кто умеет искать. Здесь не было очередей, шума, кричащих афиш. Только слегка приоткрытая дверь и музыка, просачивающаяся в вечерний воздух — как обещание, что внутри происходит нечто большее, чем просто отдых.
Бар был как зеркало: здесь чувства отражались резче, желания — сильнее, а взгляды между людьми — длиннее, чем следовало бы. Это было место, где влюблённые не признавались словами, но ловили ритм дыхания друг друга в паузах между музыкальными аккордами.
Внутри всё погружало в интимный полумрак. Стены — цвета чернильной ночи, бархатные диваны, приглушённый блеск золота на столах и свет, падающий вниз, словно со сцены театра. Воздух пропитан ароматами табака, парфюма и чуть сладкого алкоголя.
— Кто пустил её сюда? — раздражённо бросил охраннику высокий парень в тёмной рубашке, стоя у стойки бара.
Алекс был красив. Чертовски красив. Его лицо, словно вырезанное из холода. Губы напряжены, взгляд снисходительный. Ухоженные руки, дорогой парфюм, часы, которые носишь не по привычке, а чтобы запомнили.
— Она просто влетела, пока была заминка с группой, — оправдывался охранник. — Но, знаешь… толпа оценила.
Алекс обернулся. На сцене стояла девушка. Без макияжа, в старой куртке, голос немного дрожал, но… в этом дрожании было больше силы, чем в отточенных партиях профессионалов.
Её голос прорывался сквозь музыку, сквозь шум, сквозь мысли.
Он был живой. Настоящий.
Он подошёл ближе. Смотрел на неё, как хищник, не решая — напасть или отпустить.
Ася заметила его.
Парень в чёрном.
Взгляд ледяной.
Не хлопает. Не улыбается. Просто смотрит. Словно решает — стереть её или оставить жить.Она не опустила глаза.
И спела громче.
Когда она спустилась со сцены, её поймал администратор.
— Ты кто такая, чёрт возьми?
Ася выпрямилась.
— Я та, кого вы не забудете.
Кто-то рядом усмехнулся.
— Громкие слова для тех, кто не приглашён.
Она обернулась.
Алекс.
— Не волнуйся. — Она склонила голову. — Я умею уходить эффектно.
Он наклонился ближе.
— Ты поёшь как человек, который ни черта не боится.
— Потому что бояться — роскошь. А я из тех, кто её не может себе позволить.
И тогда между ними промелькнуло что-то. Не симпатия. Не любопытство.
Вызов.
Он шагнул назад.
— Удачи тебе, одуванчик.
— Мне не нужна удача, — ответила она, уже уходя.
Снаружи она снова осталась одна.
Но что-то изменилось.
Она знала:
этот мир — чужой, богатый, хищный —
только что заметил её.
И она не собиралась исчезать.
На следующее утро Алекс проснулся от боли в висках и тревожного чувства под рёбрами. Это чувство было незнакомым.
Он привык жить в контроле — над эмоциями, ситуациями, людьми.
Но вчера…
Девушка с одуванчиком вместо головы сломала правила, по которым он существовал.
— Просто очередная уличная певичка, — сказал он себе.
— Мало ли их?
Но это была ложь. Она врезалась в его память как песня, которую не можешь выключить. Грубая, несовершенная — но настоящая.
***
В тот же вечер он вернулся в клуб. Не за ней — по его словам. Просто… выпить.
Но когда увидел её у сцены, что-то внутри сжалось.
Ася разговаривала с одним из музыкантов. Смеялась. Легко. Как будто это её место. Как будто она принадлежала этому миру.
Нет, не принадлежала.
— Эй, — Алекс подошёл, встав между ней и парнем. — Опять ты?
Ася подняла взгляд.
— А ты, я смотрю, не упускаешь ни одного шанса поговорить со мной.
Он ухмыльнулся.
— Просто странно видеть бродяжку, которая ведёт себя как звезда.
— А мне странно видеть богача, который всё ещё чувствует угрозу от «бродяжки».
Вокруг все замерли. Кто-то наблюдал. Кто-то шептался.
Алексу не нравилось быть уязвимым на публике.
— Слушай, — сказал он, понизив голос. — Ты вчера исполнила свою минуту славы. Аплодисменты, драма, всё по сценарию. Но это место не для тебя.
— А ты его представитель, да? — она шагнула ближе. —
Он молчал.
— Я скажу вместо тебя . Потому что тебе интересно. Потому что ты не знаешь, кто ты, когда не играешь роль. Потому что ты живой только тогда, когда кто-то ломает твою маску.
Он резко выдохнул.
— Не неси чушь девочка. Ты ничего обо мне не знаешь.
— А ты обо мне — и подавно. Но в отличие от тебя, я не прячусь.
Пауза.
Он смотрел на неё. Слишком долго.
Слишком внимательно.
Потом отступил.
— Ты хочешь сцену? Получай. Но не надейся. Без меня ты здесь никто.
— Не нужно. — Её голос был твёрд. — Моя музыка не для тех, кто прячется за льдом.
Алекс ушёл.
Не потому, что не хотел остаться.
А потому, что боялся, что если останется — она увидит, что под его кожей не лед, а рана.
И пока он шагал к выходу, Ася стояла прямо, смотрела ему вслед и знала:
игра только начинается.
Бар жил своей жизнью: громкой, яркой, поверхностной. Здесь не задавали лишних вопросов. Здесь покупали внимание и продавали эмоции.
Ася снова была на сцене. На этот раз — по приглашению.
Не от Алекса.
От Дани, владельца бара.
В его лице было что-то светлое, почти неуместное на фоне той грязи и мрака, в которых жил Алекс. Даже одежду он носил будто легче — светлые рубашки, простые джинсы, без позёрства, но со вкусом.
Он был из семьи не менее богатой, чем семья Алекса, но вырос с матерью, которая учила его не кидаться деньгами и дорожить людьми. Его уважали, к нему тянулись. Но не из-за денег — из-за той самой мягкости. Из-за того, как он слушал. Как мог просто быть рядом.
Даня не пил до потери памяти, не спал с девушками ради забытья, не кричал, не разрушал. Он приходил. Говорил. Уходил, если видел, что в разговоре нет смысла. Но однажды он остался.
Когда встретил Асю.
Даня был его полная противоположность. Он родился в том же мире, что и Алекс — деньги, элитные школы, вечеринки с фамилиями вместо имён — но остался человеком.
— У тебя есть голос, Ася. Не растеряй его, пытаясь кому- то что-то доказать, — сказал он ей.
— А если я хочу быть именно доказательством?
— Тогда пой, — он подмигнул. — Но пой на полную. Я могу дать тебе сцену на каждые выходные. Думаю, ты справишься.
Она не ответила сразу. Просто посмотрела на его руку, протянутую не как владельца клуба, а как друга.
И пожала её.
***
Алекс увидел их позже. Издалека. Как раз в тот момент, когда Даня проводил Асю в гримёрку, и она… смеялась.
Он не слышал её смех. Но он его почувствовал. И внутри — снова сжалось.
Глупо. Раздражающе.
— Пусть поёт, — сказал он себе. — Пусть «самореализуется». Мне плевать.
И всё же он остался. В тени. С бокалом в руке.
Смотрел, как она вышла на сцену — уже не та дерзкая незваная гостья, а артистка. В другом стиле — более женственная юбка, всё ещё простая, но уже не грязная куртка, волосы слегка уложены.
Она всё ещё была собой. Но теперь — с тенью сцены за спиной.
Она запела.
И бар замолчал.
Даня стоял сбоку, гордясь.
Алекс стоял сзади, молча сжимая до хруста бокал.
Что-то в нём ломалось.
Он не признавал эмоции. Он давил их, гасил.
Но сейчас…
Ася встретилась с ним взглядом прямо во время куплета. Он знал: она поёт для него. Именно в этот момент. Каждое слово — как удар.
Он отвёл взгляд. Сделал глоток.
А потом… подошёл к девушке у бара. Блондинка. Кукольная. Слишком «его круга».
И, не глядя на сцену, взял её за руку и ушёл с ней.
Когда Ася увидела это — на сцене, прямо во время песни — в груди стало пусто.
Она не остановилась. Не дрогнула.
Пела до последней ноты.
Но внутри голос предательски оборвался.
Позже, когда зал опустел, Даня подошёл к ней.
— Ты была потрясающей.
Ася кивнула. Молча. Слова в этот момент были ей не нужны.
Алекс больше не появился тем вечером.
Он получил, что хотел: очередное бегство.
А она — ещё одну трещину.
И всё же, стоя одна в гримёрке, она прошептала:
— Сцену ты у меня не отнимешь. И ты — не моя слабость, Алекс. Я — твоя.
Ночь была поздней, город — тихим.
Ася сидела у окна своей новой квартиры — крохотной, но своей. Даня помог с арендой.
Квартира была маленькой, но удивительно уютной.
Тихий район, третий этаж, окна выходят на зелёный двор, где по утрам слышно, как поют птицы, а по вечерам пахнет кофе из соседней кофейни. Здесь было спокойно, впервые за долгое время.
Внутри всё напоминало о ней — о её стремлении к теплу, к жизни. На окнах висели лёгкие светлые шторы, которые колыхались от любого дуновения ветра, словно дыхание дома. Подоконник был заставлен книгами и маленькими горшками с растениями, которые она заботливо пересадила сама.
На кухне — кружки с разными надписями, половина из них с трещинками, но она не выбрасывала ни одну.
Квартира будто дышала с ней в такт. Простая, теплая, настоящая. Как и она сама.
Однажды Даня сказал:
— Тебе нужно место, где ты можешь жить. Без чужих взглядов. Тебе не место на улице.
Она впервые за долгое время жила не на улице. И впервые чувствовала себя… не свободной, а уязвимой. Потому что теперь у неё было, что терять.
Стук в дверь раздался резко, громко. Ася сразу напряглась. Она не ждала никого. Тем более — в такое время.
Открыла.
Алекс.
Пьяный.
С глазами, в которых плыло прошлое, злость, обида и что-то ещё, более глубокое.
— Алекс? чего ты хочешь ? — спросила она.
Он посмотрел на неё. Медленно, как будто рассматривал вплотную.
— Тебя.
Одна фраза. Одна трещина. И вся её защита рухнула.
Они не говорили. Он вошёл. Она не остановила.
Он прикоснулся — не грубо, но властно.
Словно просил прощения за то, что чувствует.
И в эту ночь…
Ася отдала ему себя. Не как трофей.
Как женщину, которая выбрала сама.
Для неё это было впервые.
Он был первым.
И каждый его поцелуй, каждый тяжёлый выдох был будто признанием, которого он никогда не скажет словами.
Утром…
Алекса не было.
Одеяло было брошено, дверь — приоткрыта.
И вместо запаха кофе — пустота.
Ася лежала, чувствуя, как сердце постепенно сжимается. Как будто знала, что это утро будет именно таким.
Позже он прислал сообщение:
«Я совершил много ошибок. И даже твой свет не исправит их. Извини. Я не тот, кто тебе нужен.»
Вот так он разрушил ночь.
Превратил близость в ничто.
Она не плакала.
Вместо этого — пошла в бар.
И запела. Прямо в лицо своей боли.
С микрофоном в руках и холодом под кожей.
Но в голосе — только огонь.
Алекс пришёл позже.
Сел в тени, как всегда. Смотрел. Не приближался.
А она пела так, будто выгоняла его из себя каждым словом.
И всё же…
Они оба знали:
эта война ещё не окончена.
Ася больше не ждала его.
Ни звонков, ни объяснений, ни оправданий.
Она приходила в бар— пела. Возвращалась домой — спала.
И, каждое утро, смотрела на себя в зеркало и напоминала:
«Я не для того, чтобы быть чужой слабостью. Я — сила. Я — голос.
Даня не лез в душу. Он просто был рядом.
Порой приносил еду после её выступлений, шутил, обсуждал музыку. Иногда — молча сидел с ней на крыше.
— Знаешь, — сказал он однажды, глядя на город, — ты изменилась. Не внешне. Глубже. Ты больше не прячешься.
— А раньше?
— Раньше ты пела, чтобы выжить. Сейчас — чтобы жить.
Ася улыбнулась.
— Это из-за сцены. Из-за того, что я наконец могу быть услышанной.
— Или из-за того, кто тебя не услышал.
Она молчала.
Алекс появился на следующем выступлении. Позже обычного. С сигаретой в пальцах и раздражением в глазах.
Он увидел их сразу. Даня и Ася — у сцены. Он что-то говорит, она смеётся. Её рука легко лежит у него на плече. Она совсем другая. Раскрепощённая. Женственная. Не уличная девчонка — а женщина, которую желают.
И Алекс чувствовал, как внутри всё начинает гореть.
Он зашёл, как будто случайно. Прошёл мимо, даже не взглянув в их сторону.
Когда Ася вышла на сцену — она уже знала, что он здесь.
Чувствовала его взгляд даже сквозь свет прожекторов.
Она выбрала песню о лжи. О тех, кто приходит ночью и уходит утром.
О тех, кто боится собственных чувств.
Пела остро. Грубо. С упрямой болью в каждом слове.
Алекс не выдержал.
Он встал. Пошёл.
Прямо к ней — не на сцену, но близко.
Ася заметила.
И не остановилась.
Смотрела прямо в глаза. Пела как вызов.
Он стоял, кулаки сжаты. Челюсть напряжена.
После песни она сошла вниз — прямо мимо него.
Он схватил её за руку.
— Ты хочешь меня унизить? На публике? Через каждую строчку?
Она повернулась.
— Я просто пою, Алекс. Это ты слышишь то, что хочешь слышать.
Он отпустил.
— Даня? — голос у него сорвался. — Он тебе кто?
— Тот, кто не боится моих чувств. А ты — боишься.
Он смотрел на неё, и в его глазах было всё: боль, злость, желание.
Но он сделал шаг назад.
— Не приближайся, Ася. Я предупреждаю.
— Слишком поздно, — прошептала она.
И пошла прочь.
В ту ночь Ася не уснула. Она знала: это больше, чем игра.
Это уже не просто война характеров.
Это — любовь, замаскированная под ненависть.
И у них обоих — нет оружия, чтобы остановиться.
***
Бар гудел от громкой музыки, свет мерцал разноцветными вспышками, отражаясь в темных глазах людей, погружённых в хаос вечера. Ася стояла у барной стойки, сердце сжималось от бессилия и горечи — Алекс опоздал, и уже почти час не выходил на связь.
Внезапно её взгляд зацепился за знакомую фигуру — Алекс вошёл в клуб, опираясь на плечо девушки с яркими светлыми волосами. Он смеялся, казалось, беззаботно, и без всякой осторожности взял эту девушку за руку, притянул к себе и поцеловал.
Это был не просто поцелуй. Это был вызов, холодный, режущий, как лезвие. Алекс хотел, чтобы Ася увидела — чтобы почувствовала ту боль, которую он сам умело прятал за своим равнодушием.
Ася сжала кулаки, зубы заскрипели от злости и обиды. Сердце билось бешено, но в глазах её вспыхнул огонь — не слёз, не отчаяния, а горькой решимости. Это был их спор без слов, их война.
Алекс оторвался от девушки, бросил взгляд в сторону Аси — в этом взгляде была холодная насмешка и отчаянное желание контролировать ситуацию. Он знал, что причиняет ей боль, и делал это намеренно.
Ася сидела за барной стойкой, глаза жгла ревность и злость, а в груди билось разбитое сердце. Музыка словно давила на нервы, но она не могла уйти — её взгляд был прикован к Алексу.
Он подошёл, улыбаясь самодовольно, рука всё ещё была на плече той блондинки, которая не отставала от него ни на шаг.
— Ну что, Ася, — сказал он с ледяным блеском в глазах, — сегодня я собираюсь отлично развлечься с ней. Ты же не будешь мне мешать?
Ася стиснула зубы, но в голосе её прорвалась сталь:
— Развлекаться? Ты называешь это развлекаться? Ты просто играешь с чужими чувствами, Алекс.
— Чужими? — он усмехнулся и приблизился ещё ближе, — Я не тот, кто станет тебе поводом для ревности.
Сердце в груди закипело, и в порыве злости Ася схватила пустую бутылку с барной стойки.
— Ты хочешь играть? — срываясь на крик, сказала она, — Тогда держи!
Она с силой ударила бутылкой по его голове — хруст и звон стекла разнеслись по бару. Алекс взвыл от неожиданной боли, а вокруг мгновенно потемнело от шума и крика.
Люди остановились, а в толпе выделялся Даня — друг Алекса, с ошарашенным лицом и быстро приближающийся к сцене.
Алекс, с каплей крови на лбу, посмотрел на Асю — в его глазах была смесь гнева, боли и какого-то странного уважения.
— Ты… сумасшедшая?, — прорычал он, пытаясь не потерять самообладание.
— Может быть, — ответила Ася, — но хотя бы я не прячу свою боль за холодом и цинизмом.
Ася всё чаще ловила себя на том, что смотрит на вход, когда начинала петь.
И каждый раз, когда он не появлялся — чувствовала облегчение.
И разочарование.
Алекс исчез на несколько дней.
Полностью.
Не клуб. Не звонки. Ни слуха, ни сигнала.
Но Даня знал. Он видел это раньше.
— Он уходит, когда теряет контроль. Это его способ защищаться. Разрушить всё, прежде чем кто-то успеет прикоснуться.
— От чего он прячется?
— От самого себя, Ась. От прошлого. От чувств. От тебя.
***
На четвёртый день он появился.
Холодный. Безупречный.
Как будто той ночи не было. Как будто они — никто друг другу.
Он подошёл к бару, заказал виски и сел, не глядя ни на кого.
Ася заметила его с самого входа. Но не подошла.
Она знала: если он захочет — сам заговорит.
Если не захочет — тем хуже для него.
Позже, у выхода, они столкнулись лицом к лицу.
И он, наконец, заговорил.
— Ты не обязана меня ждать. Не обязана петь для меня. Не обязана думать, будто я могу дать тебе что-то, кроме разочарования.
— А ты всё-таки думаешь, что я тебя жду?
Он замер.
— Ты не ждёшь?
— Я борюсь, Алекс. С собой, с тобой, со всем этим. Потому что чувствую. А ты?
Он отвернулся.
Молчание было его ответом.
— Что ты хочешь от меня? — спросила она.
Он резко взглянул на неё.
— Чтобы ты забыла. Забыла всё, что между нами было. Потому что это ошибка.
— Нет, — её голос был твёрдым. — Ошибка — это прятаться за чужими руками, как ты сделал с той блондинкой. Ошибка — это лгать себе. А ты не ошибка, Алекс. Ты просто сломан.
— Я не хочу быть тем, кто сломает тебя.
— Ты не сможешь. Я не из стекла. А вот ты — весь из осколков, и каждый раз режешь сам себя.
Он побледнел.
— Ты не знаешь, через что я прошёл.
— Расскажи. Или молчи. Но не строй из себя проклятие, Алекс. Ты не демон. Ты просто человек, которому больно.
Он закрыл глаза. На мгновение — просто человек. Уставший, уязвимый.
А потом снова — маска. Лёд.
— Уходи, Ася. Пока ещё можешь.
Она кивнула.
— Только помни: ты не единственный, кто умеет драться. И если ты решишь снова разбить меня — я ударю в ответ.
Он остался стоять у стены. Сжимая кулаки.
А она ушла.
Не из страха. А потому что знала — сейчас он ничего не примет.
Но трещина в его стеклянной стене уже появилась.
И однажды — она разлетится на куски.
Ася с каждым днём всё больше ощущала, как музыка становится её опорой.
Она меняла стиль — короткие кудрявые волосы теперь подчёркивали тонкие серьги, на ней были юбка и блузка, немного женственнее и аккуратнее, но ни на шаг не отступая от своей истинной сути.
Даня, всегда спокойный и уверенный, иногда садился рядом с ней за столиком, разговаривал о песнях и жизни, о том, как важно не потерять себя. Его лёгкий юмор и доброта казались таким непривычным контрастом к хаосу, который царил в её душе.
Но Алекс… Алекс был совсем другим.
В тот вечер он пришёл в клуб поздно, как обычно. Глаза были острыми, холодными — словно лёд, под которым горел огонь. Он сел у барной стойки, не сводя глаз с Аси, которая готовилась выйти на сцену.
Когда она появилась под светом прожекторов, голос её был сильным и страстным — песня рассказывала о борьбе и свободе, и каждый звук вырывался из глубины её души.
Алекс сжал кулак, когда Даня, сидевший рядом, улыбнулся ей, тихо пошутил.
В груди у Алекса забурлила ревность, резкая и горькая.
После выступления, когда Ася уже собиралась уйти в гримёрку, Алекс подошёл к ней.
— Ты с ним слишком близка, — сказал он холодно. — Не забыла, что я здесь?
Она встретила его взгляд, не отводя глаз.
— Ты не владеешь мной, Алекс. И никогда не владел.
— Тогда объясни, почему мне так больно, когда ты смеёшься рядом с ним?
Ася улыбнулась с вызовом.
— Может, потому что ты боишься потерять то, чего никогда по-настоящему не имел?
Он нахмурился, но в глазах мелькнула искра — огонь, который он не мог погасить.
— Я не тот, кто признаётся в чувствах, — резко сказал он. — И, поверь, тебе не нужен такой, как я.
— Может быть, — тихо ответила она, — но я уже привыкла бороться с тем, кто прячется за стеной.
Алекс отвернулся, но пальцы его дрожали.
Ася поняла — под холодом прячется буря, которая вот-вот вырвется наружу.
**
Роскошный зал отеля был залит золотым светом хрустальных люстр. Всё напоминало дорогую иллюзию — вино, смех, кожа, сверкающая под вспышками. Это было мероприятие благотворительного фонда, куда приходили не из сострадания, а ради статуса, контрактов и фотографий.
Ася шла по залу на высоких каблуках. Платье — алое, простое, открывающее плечи. Она казалась другой — не уличной, не уязвимой. Женственной. Сильной. Новая прическа, тени, уверенность в походке. Но внутри всё вибрировало. Она знала, что Алекс будет здесь. Даня настоял, чтобы она пришла — ради карьеры, ради контактов, ради будущего.
— Ты сводишь с ума всех мужчин в зале, — прошептал Даня на ухо с мягкой улыбкой, подавая ей бокал.
Ася усмехнулась, но глаза её метались. Она чувствовала его раньше, чем увидела. И когда обернулась — сердце ухнуло.
Алекс стоял у лестницы. Его чёрный костюм сидел безупречно, а рядом — она. Блондинка. Высокая, с идеально выпрямленными волосами, холодными глазами и рукой на его плече. Они смеялись.
Ася застыла.
Алекс встретил её взгляд — и не отвёл. Напротив, он прижал блондинку ближе, прошептал что-то на ухо, отчего та звонко рассмеялась. Ася почувствовала, как сжимается челюсть. Он снова играл. На публике. С ней.
Он подошёл, не торопясь, с ленивой ухмылкой на губах и полными презрения глазами.
— Тебе этот стиль совсем не идет, не подходит— проговорил Алекс, словно пробуя горькие слова на вкус.
— А ты как всегда — пустой пафос с фальшивой улыбкой, — бросила она, не отводя взгляда.
Он усмехнулся.
— О, неужели тебя задело, что я пришёл не один?
— А ты разве умеешь иначе?
— Как иначе? — прищурился он, наклоняясь ближе. — Не трахнуть первую, кто рядом?
Ася вздрогнула.
Даня сделал шаг вперёд, но она остановила его взглядом.
— Хочешь знать, как закончится этот вечер? — шепнул Алекс с ядом. — Я выпью пару бокалов, выслушаю сплетни, потом уеду с ней….
Тишина между ними была оглушающей.
— Думаешь, меня это заденет? — её голос дрожал от напряжения, но был твёрд. — Это ты — трус. Прячешься за женщин, вечеринки, алкоголь. За улыбку. Но внутри ты просто пустота.
Алекс резко приблизился.
— А ты — уличная девчонка, которая решила сыграть в красивую жизнь. Но знаешь, в чём правда, Ася? Ты никогда не станешь одной из нас. У тебя грязь под кожей, даже если наденешь золото.
И тогда — в зале, полном камер и приличий, она взяла бокал шампанского и со всего размаха плеснула в его лицо.
— И ты никогда не станешь человеком, даже если всё вокруг будет твоим, — прошептала она.
В зале повисла тишина. Кто-то ахнул, кто-то достал телефон. Даня был рядом, взял её за руку и оттолкнул Алекса в сторону.
А Алекс стоял, стеклянный, мокрый, с белыми каплями вина на ресницах — и впервые в жизни не знал, что сказать.
Толпа загудела. Кто-то хихикал, кто-то снимал на видео, кто-то сдержанно качал головой. В глазах богатых — азарт, в глазах подлых — восторг. Это была их любимая драма — грязная, настоящая, чужая.
Ася вырвала руку из ладони Дани, не оглядываясь. Внутри всё горело: и боль, и злость, и обида. Глупо было надеяться, что он изменится. Глупо было ждать хоть капли уважения. Но самое ужасное — глупо было чувствовать.
Даня догнал её у выхода.
— Ася, стой! — Он обернулся, огляделся, прошептал: — Ты знаешь, это увидят все. Завтра половина города…
— Пусть, — перебила она резко. — Пусть видят. Пусть знают, кто он есть. И кто я. Я — не его игрушка.
Даня вздохнул, но взгляд его был восхищён.
— Ты сильная. Просто… берегись. Алекс не прощает, когда его ранят. Особенно на публике.
— Пятница снова свободна? — Даня поймал Асю за кулисами. — И суббота тоже. Люди спрашивают, когда ты будешь петь ещё.
Она смеялась, прижимая к груди бутылку воды. Лёгкий румянец, глаза блестят. Никаких фальшивых слов. Только дыхание и честная усталость.
— Думаешь им не надоест?
— Ася, тут половина гостей пришли не за коктейлями. Они пришли за тобой.
Пауза.
— Ты как звук, который хочется слушать снова.
Она смотрела на него, и в глазах мелькало: «спасибо», но с оговоркой. Не слишком близко. Не слишком мягко.
***
Разговор за столиком Алекса, где кто-то из знакомых сказал:
— «Эта твоя певичка теперь как на ставке. У Дани. Каждые выходные зажигает.»
В тот момент он даже не отреагировал. Внешне.
Просто сжал стеклянный бокал так сильно, что треснул край.
Он пришёл в клуб в субботу. Без звонка. Без слова. Просто сел в самый первый ряд, прямо перед сценой. Асю это сбило. Она вышла — сильная, как всегда — но голос дрогнул. На секунду.
Он не аплодировал. Ни разу.
Он просто смотрел.
Как охотник. Как судья. Как тот, кто не может признаться что завидует.
После выступления она вышла к нему за бар.
— Что ты здесь забыл?
— Слушаю музыку. Или мне запрещено?
— Ты следишь.
— Наблюдаю.
— Это не одно и то же.
— Серьёзно? А может, я просто пришёл понять: насколько глубоко ты готова продаваться за внимание.
Она похолодела.
— Ты правда это сказал?
— А ты правда не понимаешь, что это уже не про голос?
— А ты, Алекс, правда не понимаешь, что твоя ревность — это единственное, что у тебя сейчас настоящее?
Молчание.
Она шагнула ближе, глаза в глаза.
— Я пою, потому что там я живу. Не для Дани. Не против тебя. А для себя.
Он хотел схватить её — за руку, за волосы, за голос, но сдержался.
— Ты начинаешь терять грани.
— А ты их даже не имеешь.
Через час он ушёл. Не дождавшись её. Не попрощавшись.
А она осталась. Одна, на сцене.
В зале выключался свет, но в ней — только зажигался.
В эту ночь они оба не спали. Только не потому, что скучали. А потому что не могли решить — кого ненавидят больше: друг друга или самих себя.