Напиши мне из детства, мама

Ты веришь в бога, а я в человека.

Ты веришь в Бога, а я в человека. В человека, который верит в Бога. И моя вера в человека дает мне понимание и принятие его веры. Я верю до последнего, даже замечая и испытывая на себе многое, что может пошатнуть и веру в живое, и веру в сверхъестественное.

Я верю до тех пор, пока человек сам через слова и поступки для меня не отречется от своей веры.
И не возненавидит меня. Как свидетеля его падения.

Веруешь ли ты, дочь моя?
Верю. Вам.

В тот год выдалось удушливое жаркое лето. Да какое лето? С мая все скинули куртки и кофты, а к середине июня листва потеряла яркость зелени, пожухла, выгорела. Словно над Сибирью повисло гигантское увеличительное стекло, а солнце жарило, жгло, выжигало через это стекло тайгу, людей, воздух.

Я шла по расплавленному городку не просто так, я шла в декрет. К концу лета, если оно когда-нибудь закончится, я должна была родить. 
Мне не страшно. Мировых интернетных сетей еще нет, мегатонн информации тоже нет. Мама сказала "всё хорошо", врачиха уверила "слона родишь", подружки еще не рожали.
Ранний брак двух почти детей, наивность, неготовность и бульдожье упрямство в желании самостоятельности.

Я переваливалась уточкой и не видела куда ставить ногу - живот мешал. Я не торопилась. Ноги вспотели и  скользили в сандаликах из кожзама. Детских, но зато удобных. Пуговицы на кокетке растегнуты. От нее платье - это необьятная юбка в два "солнца". То есть я - это голова, руки, тонкая шея, кокетка с пуговичками и огромный живот, выпирающий из вороха зеленоватой ткани в белый горошек.

Я устало шла в декрет.
Ребенок опять развернулся неудобно. Он смешной. Он не просто шевелился, но резко и сильно разворачивался так, что я чувствовала его попку, пяточку, спинку.
Я шла в декрет, поглаживая свой вылезший вправо живот.
Я не знала кто там, но попка малыша под моей ладонью уходила на место. Я ласкала еще не родившегося человечка.

Я верила, как сказала мама, что "всё будет хорошо".

Первоавгустовской ночью, в грозу, такую, что от всполохов молний светло, а громовые раскаты заглушали радио в коридоре больницы, я лишь на несколько мгновений усомнилась в этом "всё хорошо".

"Бегом, бегом! Да что ж ты дотерпела то! Сейчас на лестнице родишь мне, бегом!"
И я бежала, переваливаясь, в пролетах останавливаясь и прижимаясь спиной к прохладной стене, шершавой, с облупленной краской стене. Блаженство...

"Бегом, моя красавица!"
Дверь в предродовую палату и несколько испуганных, с перекошенными от схваток лицами, тёток.
"Кошмар, безобразие, девочки, надо жаловаться!" "Лично я не пойду к нему, скоро другая смена..."
И добивочка от "самой опытной" тётки "я еще перед пацаном не расщеперивалась, ага!"

Я верила в "всё будет хорошо". Это такая защитная вера, такая детская и теплая как мамины руки, большая и надежная как мой папка.
- Девочки, кто потерпеть может? Стол и кресло заняты.
- Я.
- Нее, вот ты не можешь, пойдем, моя красавица.

Я пошла. Суетно, неудобно, незнакомо, страшно, рядом кто-то орёт как резанный, постукивают металлические устрашающего вида инструменты. Вид у них инквизиторский, не меньше!
- Давай сама, сама, моя ты куколка, ну что за умница! Кто ж это мамке спать не дал? Кто ж это так буром в мир прёт? Ай, моя хорошая, ай, молодец! Не торопись, не торопись!
Бархатный голос журчал и укачивал, ласкал и оглаживал. 
Мягко, но властно. Как я когда-то ладонью живот с выпирающей попкой малыша.
- Это кто ж такой грозовой сейчас родится?

Гремел гром, окна нараспашку, из радио Газманов жизнерадостно вопел " Эскадрон моих мыслей шальных!", с боку кто-то с крика перешел на плач и жалобы. 
Вот сейчас, в сию минуту было больно. Нет, не так. Было боооольнооооо!!!
Минуту назад. 
И мир затих, остановился, погрузился в ватную мякоть с отдалившимися звуками и голосами.
- Галя?
- Я не Галя, я Мила...
- Имя помнишь, жить будешь! Моя ты принцесса...
Я сосредоточила взгляд на опавшем животе, а потом перевела на ребенка на руках у врача. 

Мгновение и мир включился всеми звуками и красками.
-Смотри, смотри какого солдата родила!
И я заплакала. Мне кажется я плакала громче всех звуков в мире, перекрикивая и грозу, и Газманова, и роженицу слева. А на самом деле я беззвучно захлебывалась горячими слезами счастья. Счастья! 

Всё отошло. И боль, и страх, и беспомощность. 
Всё сосредоточилось на сморщеном, обиженно повякивающем человечке на руках почти мальчишки.
Почти моего ровесника. 
-Смотри, смотри, всё на месте, пальчики посчитай, пипка смотри какая, солдат красавец какой, а? А?!
Ах, вы мои грозовые...
- Как назовешь?
- Тимофей.
- Ай, молодец, такого у меня еще не было!

Это потом я узнала, что не было ни такого, ни какого другого. Узнала почему тётки жались и рожать отказывались.

Мальчик Володя принимал роды самостоятельно в первый раз. Доктор Владимир. Подбадривал, смешил, ласкал, жалел, хвалил. Видимо, и себя тоже.
Я плакала от счастья, а доктор смеялся от счастья.
- Девочки, еще немножко потерпите, я сейчас вас такими красавицами сделаю, чтоб мужьям понравились, - и шепотом мне на ухо - В следующий раз, как забеременеешь, сразу в роддом ложись, а то поймать не успеем.
Стремительные роды, они такие, да.
В народе говорят "как кошка".

А потом был обход палат с осмотром и процедурами, и обход превращался в спектакль на зависть остальным. Тем, что струсили. 
-Где тут мои принцессы, где мои девочки-красавицы?
Четыре довольные мордахи в палате с железными панцырными кроватями и облезлыми больничными тумбочками и вправду ощущали себя "прынцессами". 

Не было дерганья и окриков как от женщин-врачей.
"Как с мужиком так она знает как, а дитё взять не может, пеленки свои раскидала, не ори, не маленькая!"
Я сжималась от криков в соседних палатах и от жалоб других.

И верила, верила. Ведь у меня "всё хорошо", у моего малыша "всё хорошо". 
У нас хороший доктор Владимир. Я верила в человека.

Когда я стану...

Когда я стану...

Время подвержено инфляции.
Грустное открытие.
Когда тебе пять лет, то год -это пятая часть твоей жизни. Когда тебе пятьдесят лет - это всего лишь...да, да. Пятидесятая часть.

Время не летит быстрее. Оно приобретает иную цену.

Поэтому три месяца летних каникул после третьего класса вмещали больше событий и открытий, чем твои последние десять лет.

Да и последние годы ты что-то открываешь для себя с неизменным вздохом "ну, я так и думал, в принципе".

В нас пропадает дух авантюризма? 

Мы уже не хватаем всё, на чём останавливается наш взгляд, на место любознательности приходит осторожность и негативизм.

Скучные взрослые. Хмурые и разочарованные.

В детстве мы впитываем информацию об окружающем мире с такой скоростью и жадностью, так хаотично и без разбора, из таких разных и, порой, противоречивых источников, что захлёбываемся, давимся. 

Мы переполняемся и бурлим всем этим увиденным, услышанным, прочитанным. Поэтому обязательно непременно надо с кем-то разделить, иначе взорвёшься!

А когда мир состоит из взаимоисключающих моментов, то чему верить? Что правда, и что ложь? Что взять за основу?

За кувыркалкой у четвёртого подъезда стояла скамейка. Её прикрывали деревья с одной стороны и нелепая, как сказали бы сейчас травмоопасная, конструкция из металла, с другой стороны, служившая для диких игр детворы и одновременно для выхлопывания ковриков и половичков. 

Прекрасное место, чтобы спрятаться от глаз бабушек у подъезда.

Бабули в той стране в те заповедные времена - это отдельная тема. Настоящие. Вывезенные из деревни. В цветастых платочках, парадно-выходных байковых халатиках и непременно в передниках. 

Получить от такой бабули выговор с подзатыльником или карамельку из кармана мог любой. И свои, и чужие были просто "мнуки".

Но речь не о бабулях.

Душа и тело. Как всё просто устроено в нас. И как непостижимо сложно одновременно.

В моём детстве не говорили о душе, но примерами показывали, что она есть. В моём детстве не показывали тела, но разговоры о нём были. 

Сначала тайные во дворе, потом по интересам в школе. А потом, у мальчишек начинали расти смешным пушком усы, а у девчонок округлялась грудь. Разговоры о теле приобретали новый виток. 

Со всем этим выросшим и вылезшим надо было что-то делать!

А что? И вот тут на сцену, так сказать, жизни и выходила душа. Да, да!
Странно? Нисколько!

Что ж там между женщинами и мужчинами происходит на самом деле интересуются все. Но интерес разный.

Это потом, потом, повзрослев и став родителями, некоторые из нас начинают понимать: не созрела душа - не трогай тело!

Да кто тогда нас учил, говорил, показывал?
В далёкие времена в уже несуществующей стране?

Поэтому рано или поздно на скамейку во дворе должна была выкатиться девочка, переполненная важной информацией о том, что "все взрослые е@ться и от этого дети появляются" и показать как. 

Должен был появиться мальчик с медицинской иллюстрированной энциклопедией (том Первый от А до Л), и научно закрепить аргументы и факты.

А чуть позже ты начнёшь ловить липкие взгляды незнакомых мальчиков, и даже знакомых. 

"Дуракиии!!!" 

Начнёшь ловить обрывки фраз и понимать, что большая часть твоих сверстников поглупела на глазах и превратилась в озабоченных, томящихся, истово пытающихся флиртовать и щупать одновременно, существ. 

Уже не мальчики и не девочки. Но ещё не девушки и не парни.

А дома мама и папа. И ты всю свою двенадцатилетнюю жизнь видела между ними совсем не это. Не это! Не так! Не такое! 

Как это совместить? Науку о теле из энциклопедии, картинку о животном мире из рассказа подружки и как папа прикасается к маме? Как мама кладёт голову на плечо отца, как они идут, держась за руки?  А мы с сестрой немного позади, и папка оглядывается и спрашивает: "Девчонки, правда, наша мама самая красивая?"

А мы счастливые кричим: "Да!!!"

Как это всё совмещается и живёт вместе и одновременно?

А ещё есть книги без вагин и пенисов, книги, где рыцарь три года подвиги совершает, чтоб только иметь право поцеловать руку прекрасной даме. 

А ещё есть фильмы. Пока на "детям до шестнадцати" не пускают, да ты и не рвёшься. 

И как взрыв бомбы.

"Когда полёт парящей в небе птицы
Одною нашей волей будет прерван,
Мы в первый миг о том не пожалеем
И лишь потом, как наждаком по нерву,
Раскаянье должно явиться."

Ты врезаешься со всего маху, запутавшаяся и растерянная, во взгляд Пети Копейкина с экрана. И ненавидишь "дуру Горошкину", и бежишь в библиотеку, чтоб прочесть печальную повесть о Сирано де Бержераке, и вместе с героем фильма сидишь на полу кабины лифта и жуёшь всухомятку батон. И плачешь.

И делаешь выбор. Раз и навсегда. Душа и тело. 

Душа!

Да, тогда на лавочке во дворе я ответила девочке, осведомленной о подробностях интимной жизни взрослых.

- Может, твои родители и так делают, а я родилась от любви!

Годы уже не бегут, но летят. И в жизни было уже столько и души, и тела, что впору бы признать: энциклопедия и Светка были правы.

Только вот не тела, но души, рождаются от любви! 

И кем ты проживёшь в этом очень телесном, физиологичном, животном мире - зависит от тебя лишь.

"Когда я вырасту и стану великаном,
Я всем разбитые коленки излечу.
И всех ребят из нашего подъезда
Я через крыши прыгать научу."

***

"Я всё смогу..."

"Я всё смогу, я клятвы не нарушу,
Своим дыханьем землю обогрею.
Ты только прикажи и я не струшу,
Товарищ Время."

Я пою. Даже когда пишу эти строки, я притоптываю ногой четкий ритм и пропеваю. К горлу поднимается ком, а плечи распрямляются.
Это то, что со мной. Внутри меня. 
И ни разу за всю жизнь я ни на мгновение не отреклась от этого.
Спорила, рассматривала новые грани, подтверджала свои мысли, соглашалась. Хваталась как утопающий за соломинку, сжимала в руках как оружие и шла с этим в бой.

Я уже вполне взрослая девица. Через год в школу. Щенячья безбашенность уже уступает место поискам Я. Научного понятия самоотождествление, самоидентификация я тогда не знала. 
Жадно, сосредоточенно набирала кубики и пазлы, из которых составляла картины мира вокруг меня и самой себя. Принимала и пропитывалась витающими в воздухе образами, фразами, поступками, сопоставляла и создавала.

Создавала внутри четкий и понятный механизм.
Кто я, какая я, почему и зачем.
Выбор: не кем я буду, но какой я буду.

И тут мальчик в будёновке с глазами, в которых весь мир. С убеждениями и поступками от которых мороз по коже, кружится голова и стискиваются зубы от желания следовать, принимать и брать за основу.

Он был героем даже когда боялся и когда был немощен, когда был растерян и когда ошибался. 
Потому что он не ошибался в главном!

А позже, образ Павки Корчагина накладывался на всех воинов и рыцарей в блестящих доспехах, встреченных мною на страницах книг и на полотне экрана. Но не в жизни.

А во дворе до темна ребята играли в "войнушку". Ох, нет, нет сейчас этого азарта и вовлеченности, вкуса борьбы и противостояния характеров! Многодневные эпопеи, стратегия, тактика, дипломатия и интриги. Полёт технической мысли и чудеса оказания первой помощи. Кристализация понятий друг, плечо товарища, предатель, "с тобой я в разведку не пошел бы", "один в поле не воин".
Еще нет волнений гормонов и поэтому понятие Друг важнее половой принадлежности.

А ведь именно это "Друг" я и пронесла через всю жизнь. Не глаза в глаза, но плечом к плечу.

"Девчонок не берём!"
Берём, берём. Еще как берём! Своих боевых. Что не ныли, не жаловались мамке, не боялист грязи на подоле платья и рваных гольфов, которые подставляли плечо и не выдавали военную тайну.

Враги конкретные: фашисты и беляки. 
На роль их назначались все "трусы, хлюзды и мамины сынки".

Что же там за валики, винты и гайки, колесики и маховики крепились на основание моего механизма? 
Честь, совесть, сила, терпение к лишениям и нетерпение к лжи и трусости, принципиальность и прощение, непримиримость и принятие, стойкость и мягкость. 
Как это совместилось, притерлось, работало? Да кто ж знает? 

Оно продолжает работать и по сей день. В основе своей.
А чертежи калькировались с Павки Корчагина. Добавлялись Че Гевара и Мальчиш Кибальчиш, Жанна Д'Арк и Уилфред Айвенго. Подгонялись детали, менялась смазка, но основание держало и несло. Механизм работал.

Я росла и взрослела. Терялись гаечки и мелкие форсунки, рычажки и заклёпки. Но основа держала и несла. 
Или уже я сама держалась и несла по жизни: Самое дорогое у человека – это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире...

Через призму по имени Павка Корчагин очень многое виделось уже в ином свете. Преломлялось и выстраивалось в непринимаемое, критикуемое и отвергаемое. А главное, становилось тем, с чем надо было бороться, а не восхищаться.

Вот так. В свете супергероев Марвел, сонме магов и эльфов, прекрасных фей и принцесс, покемонов и панд пошла по дорогам жизни девочка. 
Девочка  прижимавшая к груди будёновку, раз и навсегда решившая, что теплая задница не стоит нечистой совести, а жизнь тогда не бесполезна, когда есть за что её отдать.

Мой герой давно забыт, оболган и осмеян. 
Но не мной!
Я склонялась над колыбелью сына, укачивала и тихо и нежно пела. А теперь внук, просит "бабуль, давай про сердце" и подпевает. 
"Я снова поднимаюсь по тревоге,
И снова бой, такой, что пулям тесно.
Ты только не взорвись на полдороге,
Товарищ Сердце!
В большом дыму и полночи, и полдни,
А я хочу от дыма их избавить...
Ты только всё, пожалуйста, запомни,
Товарищ Память!"

***