Наш лучший санитар

Рады приветствовать...

Владимир Блюмкин с ассистентом вошли в приемное отделение. Владимир Борисович шатался и был непривычно бледен. Персонал настороженно уставился на высоких гостей, хотя, надо признать, Блюмкин был совсем не высок. Наконец, к ним подбежал какой-то мужчина, заговорил приветливо, радостно: «Рады приветствовать высоких…» Однако главный и совсем, как мы выяснили, невысокий гость (к тому же всего лишь главный начальник довольно захолустного и на отшибе города, - внесем сюда ясность с самого начала, как бы потом не забыть) вдруг пошатнулся, ухватил гостеприимного медика за рукав, и, выпрямляясь, посмотрел на стену, что была от него справа и которую прежде подобострастно заслонял ассистент: на ней размещались портреты лучших работников - бэст имплойиз - а в данном случае, радостно и победно улыбаясь, красовался…

ВОЛК! Владимир Борисович испуганно вскрикнул.

(Стоп! Цурюк! Так нельзя. Надо же рассказать предысторию!)

Итак, вчера, возвратившись поздно вечером с работы и направляясь в спальню, проходя мимо фехтовального зала…

(Мельком заметим, что самые большие расходы его жены приходились на фехтование: зал, драпировка-экипировка, и, главное, - выписанный из Парижа учитель фехтования мсье Шико, что, согласитесь, в наше время космических кубриковских полетов – сущие пустяки, на которые Владимир Борисович смотрел сквозь свои небольшие мозолистые пальцы. Правда, «французика», который на самом деле был здоровенным детиной Блюмкин слегка недолюбливал, - просто за явную нерусскость этого злостного приживалы. Ему даже припоминались слова поэта, по всему видать, Пушкина: «Смеясь, он дерзко презирал Земли чужой язык и нравы»*, хотя француз на самом деле язык вовсе и не презирал, а, напротив, усердно изучал под руководством Надежды)

…и, проходя мимо зала, Борисович наткнулся на выбежавшую прямо на него супругу и уже вовсю наклонился, чтобы поцеловать раскрасневшуюся и очень легко одетую Надежду Борисовну в щечку, как вдруг потерял равновесие и совершенно неописуемо упал. Мастерски отскочившая фехтовальщица воскликнула с огромным испугом: «Володенька! Что с тобой?!» Лежа на полу, Блюмкин простонал: «Наденька, душа моя, мне стало плохо… Всегда было хорошо, а тут вот поплохело».

— Ты слишком много работаешь, - возмущенно рассмеялась супруга.

— Подожди, - дрыгнул ножкой Владимир Борисович, - Возьми там, в кармане, бумажник. Премию выдали. За ударный труд. Надо выслать немного денег…

— Мишеньке! В Майами! - моментально откликнулась Надежда. Она давно уже не интересовалась, от кого и за какие такие заслуги получена очередная ударная премия, вовсю отдаваясь лишь магии цифр.

— Нет, - живо перебил любивший во всем справедливость Володенька. – Ксюшке. Лондон город дорогой, ей нужнее там.

Вытащив с трудом бумажник и осматривая пачку купюр, Надежда процедила: «Что же так мало-то?» Володенька, даже лежа на животе, самим затылком видел, как она покачала головой и презрительно скривилась. «Это после налогов и пожертвований», - парировал он, в душе осуждая наметившуюся неучтивость и неблагодарность супруги.

— Налоги пускай дураки платят. Не нервируй меня! - зашептала Наденька жарко.

— Хорошо. С мнением большинства согласен, - примирительно пробурчал Блюмкин…

— Пожертвования! - переходя к следующему пункту, фыркнула она, и его прошиб холодный пот. - Володя, милый, сколько можно жертвовать всего себя делу и людям, да еще заниматься благотворительностью?! О себе, о нас бы подумал!

Он и подумал, вернее сказать, вспомнил жертву своей благотворительности, премиленькую и, не сравнить с женой, усердную, большую в своем ремесле мастерицу.

— Не говори глупостей, - ответствовал Блюмкин между тем крайне ответственно, - Люди — это главное. Что мы такое без людей? Прекратим глупый спор. Займемся делом.

— Без раскачки? - любопытствовала супруга, раскачиваясь в кресле, куда успела заскочить после осмотра премии.

— Ааа… Наденька, Наденька, - простонал Владимир, - Мне правда очень-очень плохо.

— Вызвать неотложку? - вскочила, вздохнув, Надежда.

— Нет! Не дергайся.

— Почему нет, - легко бухнувшись опять в кресло, возразила Борисовна, - Пусть пришлют спецбригаду с опахалами, как положено. Ведь тебе же плохо! - Она проникалась к мужу все большим сочувствием, на глаза её все более наворачивались навороченные слезы.

— Нет-нет, не надо, просто помоги мне подняться, любимая, - бормотал Блюмкин. - В кровать, в кровать, в Москву, в Москву. А завтра схожу себе сам в больницу. Завтра…

Вот что, собственно, произошло накануне.

А сегодня они с ассистентом запросто приехали в больницу, вошли по-свойски в приемное отделение, а там – этот – ВОЛК! Это как же понимать?!

Он косился на пресловутого лучшего работника со скрытым страхом, и очень аккуратно и последовательно пятился к выходу. «Да не бойтесь, Владим Борисыч…» - заблажил гостеприимный, как окрестил его Блюмкин, медицинщик чересчур для своего чина фамильярно. «Сейчас еще скажет, сволочь, что волк не кусается, и дико заржет, - подумал сердито, - И что за идиоты у них приёмкой занимаются? Где тут хоть какая-то человечность?! Волчары!»

Фрейдина

Владимир Борисович стукнул в дверь, и, нажав на ручку, опасливо заглянул внутрь. Большая пустая комната была плотно обтянута сумерками, лишь в центре виднелось светлое пятно. Там, как в коконе, лежала на боку нагая женщина и курила сигаретку. «Заходи, Блюмкин. Да не бойся, я не кусаюсь. Располагайся», - ткнула доброжелательно куда-то перед собой сигареткою, смахнув на пол пепел. Владимир Борисович с удивлением и опаской осмотрелся, но так ничего кроме сонной пустоты вокруг не увидев, прошел к бархатному сгустку света. Неуверенно и кряхтя опустился недалеко от женщины на пол, ёрзая и перекорячиваясь заполз в кокон. «Странно у вас тут как-то, госпожа…» - проговорил с некоторой неловкостью, во все глаза рассматривая странную бабу и пытаясь вспомнить выбитое на табличке имя: Фрой? Фруй? Фрай? «Фрейдина Зигмунтович», - улыбнувшись, подсказала незнакомка, игриво запустив в него скомканной сизой струйкой.

«Ты удивлен, увидев здесь обнаженную женщину, правда? - доброжелательно начала она, упреждая вопросы. Вздохнула. - Это потому, что так проще мыслить и работать. Ты будешь думать о том, что я вот тут голая и всё-такое-разное. А я буду о чём надо думать и буду с тобою работать. Если не возражаешь, я не стану одеваться, ладно? Эй, ты не против, если я тут слегка побуду голенькой?» - надувая губы и заглядывая ему в глаза, промурлыкала ласково. Блюмкин очнулся и одобрительно хмыкнул. Рука врачевательницы медленно, снизу вверх, заскользила по выбритой половой щели, дряблая коричневатая кожа мясистых внутренних губ разглаживалась, тихо колышась и заблестев, потом рука остановилась на узкой щепотке курчавящихся волос, любовно взрощенной повыше влагалища, мечтательно погладила её, и вдруг резко дернулась. «Ай-ай!» - рассматривая волосок, игриво выдохнула хозяйка кабинета еще струйку дыма.

«Сука, так и пуфкает своей пифкою, - думал Блюмкин неодобрительно, опасаясь возможных вынюхиваний со стороны Надежды в момент поцелуя щечки. - А слабо кольцом запифурить, дура?» Влажные губы Фрейдины сложились в абсолютно минетное «О», и, поинтриговав, чувственно дрогнули. От губ нехотя оторвалось колечко. Разрастаясь, лучась, пульсируя и трепеща от внутренних импульсов, оно магнетически плавно скользило к Владимборисычу. Величественно застыв на какие-то мгновения в зените – Блюмкин тогда подобрался и благостно расплылся в улыбке – оно теперь, к сожалению, ниспадало на лысину… «Бр-бр-бр» - хочется сказать Вовочке и энергично помотать головкой, отгоняя дурацкую штучку куда-то назад в тётенькин ротик. Но та уже осела на плешь и скользит вниз, вниз. Слава богу, есть на свете уши! Колечко застряло, колеблясь, деформируясь, преломляясь в нелепый уродливый эллипс. «Бр-бр-бр» - вскричал, наконец, рассерженно Владимир Борисович, сбрасывая с себя нечистую кренделёвину и внутренне негодуя на женщину, что низвергла на него такие испытания, заманив в своё раздолбленное пустотою логово, весьма, кстати, разрекламированное в качестве респектабельного святилища для людей достойных. «За такие-то деньги!..» - заводился он, готовясь предоставить счет недобросовестно обманутого, да, потребителя.

Тут, надо отдать ей должное, голая хозяйка проявила сущий профессионализм. Озарив посетителя ласковым взглядом, сладчайшим голосом пропела: «Так какие промблеммы, Блююмкин. Та говори, не стесняйся. Или обстановочка не располагает?» Рука её скользила по половой щелище.

— Располагает, располагает, - зашептал взволнованно Владимир Борисович. И, воровски оглядевшись, выпалил. – Проблема: во-во, волки!

— Шо? Не поняла! – удивилась Фрейдина и чуть не подпрыгнула, отчего её правая, верхняя, сиська взметнулась, и, описав дугу, едва не вонзилась наконечником в спину своей носительницы. Скривившись, набросилась на него, – Тю… Волки? Какие волки, шо - ты - ме - лешь? Я не могла даже до-до-до-думаться до-до такой дурости!

Но Блюмкин совершенно убедительнейше закивал, и, заискивающе заглядывая в поисках понимания в пустые глаза, изливался обидой, страхом: «Сплошные волки кругом! Ненавидят они меня и смерти желают. Сожрать, сожрать с потрохами хотят!»

«…Какой ты все-таки дурак», - смеялась Зигмунтович, выслушав уже нам известный бред про волков. Владимир Борисович, сдерживая гнев, неожиданно спросил:

— А это хорошо или плохо?

— Конечно хорошо! – ответила, недоумевая, Фрейдина.

— Это почему же? – осторожно интересовался пациент.

— Легче лечится. Смотри. Ну вот, например, какая у нас, у нашего городка, - подмигнула она, - К чертям экономика, только между нами!

— Ну как… Работаем в том городишке, трудимся, - поотчитывался Блюмкин туманно и полез на всякий случай в карман, а вдруг же завалялась какая экономическая бумажка.

— Та брось ты таки те понты для приезжих, - махнула хозяйка свободной рукою. - Вывозишь с дружками лес в Забугорье, а бабки там на счет: кап! То ж секрет политшинели, - молвила многозначительно, почесав промежность.

— Все мы вышли из этой… Шанели… Какие секреты?! - вскричал Владимир Борисович запальчиво, хотя и сбивчиво. И почти сразу почувствовал, что вскричал без бумажки что-то не совсем то.

«Во-во, дурню, все вышли из лесу, где мороз и прочая херня. И всем теперь хорошо, всем - хорошо!» - убежденно выдохнула Фрейдина Блюмкину свой дым. Владимир Борисович сердито отмахнулся. «Нет, ну разве я не правду говорю, что людям похорошело?!» - опять выдохнула она. «Та заипала ты», - сердился Вовочка, отмахиваясь от тётенькиного дыма, потому что мама же, мама дома устроит такой нагоняй!