Наследие

Наследие

Сумерки медленно сгущались над глухим посёлком. Мертвенную тишину нарушал лишь порывистый ветер, гулявший между почерневшими от времени избами. Казалось, сама природа погрузилась в тяжёлый, болезненный сон. И всё же посёлок нельзя было назвать полностью безжизненным: кое-где за мутными окнами мелькали тени тех, кто не сумел или не захотел покинуть это медленно умирающее место. В одном из таких окон виднелся крохотный огонёк, едва пробивавшийся сквозь плотные выцветшие шторы.

Женя с детства жила в этом доме со своей бабушкой. Строгая, глубоко верующая старуха скончалась как раз в день совершеннолетия внучки. Немного спустя в доме появился Николай. Принцем из сказки он не был, но, в сравнении с другими, казался ей прекрасным человеком: не пил, работал не покладая рук, никогда не поднимал на жену голос. И Женя отвечала ему трогательной заботой, обустраивая их скромный быт. Пусть и по-своему, но молодые были счастливы.

Единственной вещью, которая нарушала семейное счастье, была бедность. Ещё при Союзе почти все жители посёлка работали на огромном агрокомплексе, но в середине девяностых производство практически остановилось, оставив без средств к существованию практически весь район. А два дня назад ему и вовсе пришёл конец: предприятие обанкротилось и последних рабочих распустили по домам.

Вечером Николай и Женя сидели в тесном коридорчике между кухней и комнатой, горячо обсуждая, как им теперь жить дальше.

— Нет, Коля, и не упрашивай! — упиралась женщина, яростно вытирая тарелки. — Нет, нет и ещё раз нет! Я всё сказала.

— Замечательно, — мрачно ответил Николай, меря шагами и без того крохотное пространство. — И на что мы с тобой жить будем? Воздухом питаться? А дрова я тебе где возьму? Зима уже на носу, а у нас их с гулькин… Неважно.

— Дядя Миша тебя давно на свою лесопилку зовёт. Да, платят там мало, я знаю. Но ты будто до этого много получал.

— Да его долбаная лесопилка сама уже скоро загнётся, — фыркнул Коля. — Вон Илюха там работает. Говорит, уже месяц зарплату задерживают. И толку туда соваться? Шило на мыло менять?

— Ладно, тогда можно грузчиком на овощебазу в Никитино. Девки в сельпо говорили, что там платят неплохо, — Женя вытерла руки об старый, видавший виды передник.

— Угу, — мрачно хмыкнул Николай. — И работников тамошних частенько в реке находят.

— Короче, делай что хочешь! Но иконы я тебе не отдам!

Едва не сбив стол с посудой, Евгения пулей выскочила в сени, но громкий окрик мужа остановил её на пороге.

— Из-за какой-то херни ссоримся, Жень! Не продадим, потому что твоей бабке что-то почудилось в детстве? – В ответ в лицо мужчине прилетела мокрая тряпка.

— Это не ерунда! — взвизгнула Евгения. — Они бабушку из огня спасли, когда она совсем ребёнком была! И в самые трудные времена они нам помогали, а ты…

На глазах женщины навернулись слёзы. Она отвернулась, пытаясь их сдержать, но Николай не отступал, уверяя, что сейчас эти старые, потемневшие от времени доски принесут куда больше пользы, будучи обменянными на новые хрустящие купюры. Выпалив в его сторону первую пришедшую на ум колкость, женщина ушла, с грохотом захлопнув дверь.

Солнце уже скрылось за вершинами елей, возвышавшихся над посёлком. С тяжёлыми мыслями Женя сидела на старом продавленном диване в холодном предбаннике. Николай был прав – сейчас он работу не найдёт. Не в районе точно. А старинные иконы могли бы хоть ненадолго вытащить их из ямы, в которой супруги уже завязли по уши. Но стоило только Евгении подумать о подобном, как тут же перед глазами появлялось строгое лицо бабушки. Она прожигает внучку пронзительным взглядом своих серых помутневших глаз. Каждое её слово молотом бьёт в уши Жени: «Делай, что хочешь, но иконы не смей продавать или отдавать кому-то. А не то в миг узнаешь, каково это на огне жарится».

Будучи ребёнком, бабушка оказалась в ловушке посреди горящей избы, откуда, казалось, не было выхода. В отчаянии она принялась молиться, прося о спасении. И тогда прямо перед ней, не тронутые пламенем, упали две иконы. Схватив их, она словно прошла сквозь стену огня и вышла невредимой. С тех самых пор бабушка и посвятила себя вере, неустанно молясь перед этими образами до самого последнего дня.

Тишину сумерек нарушили неторопливые шаги. В низком проёме двери возник Николай. Минуту супруги молча смотрели друг на друга усталыми, потухшими глазами. Тишину нарушила Евгения.

— Ты прав, — тихо сказала она, подходя к мужу. — Поезжай завтра в город. Только, умоляю, не торгуйся. Бери, сколько дадут. И на утреннем автобусе, хорошо? Чтобы я не успела тебя остановить, когда опомнюсь.

Николай ничего не ответил. Молча, поцеловав жену в лоб, он повёл её обратно в холодный старый дом.

***

Сны, одолевавшие Женю в ту ночь, были рваными и беспокойными. Обрывочные видения вспыхивали перед её глазами яркими всполохами, складываясь в неясные, изуродованные силуэты, корчившиеся в неестественной пляске на фоне необъятного багрового зарева. Даже сквозь пелену сна Евгения чувствовала, как жар волнами накатывает на неё в такт этим дьявольским пируэтам. Чувствовала, как едкий чад проникает в лёгкие, выжигая их изнутри. «Запах!»

Женя рывком поднялась на кровати. Ночная рубашка, пропитанная потом, неприятно липла к телу. Багровые вспышки исчезли, но запах гари остался. Из угла комнаты донёсся голос, будто бы кто-то недовольно бурчал себе под нос что-то неразборчивое. Женя подумала, что нечаянно разбудила мужа, и уже собралась извиниться, как её ладонь коснулась спины мужчины. Николай крепко спал, повернувшись лицом к стене. Сердце женщины сжалось в ледяной ком. Дыхание перехватило. Недовольное бормотание в углу не умолкало.

Медленно, словно в тяжёлом сновидении, Женя повернула голову на звук. Глаза, привыкшие к темноте, с трудом различали маленький сгорбленный силуэт, мерно покачивающийся из стороны в сторону. В этом очертании было что-то до жути знакомое и родное. Женщина неслышно сползла с кровати и на цыпочках подошла к безостановочно бормотавшему силуэту. Сомнений не оставалось. На старом продавленном диване, уставившись на внучку немигающим взглядом, сидела её покойная бабушка. И в её глазах стояло столько немой злобы и проклятия, что, казалось, ещё миг — и её костлявые пальцы вцепятся Жене в глотку.