Наследник Психа

Пролог

— Вы только не волнуйтесь, всё будет хорошо.

Эти слова звучат так буднично, будто он каждый день имеет дело с разбитыми людьми. Возможно, так оно и есть. Но какое это имеет значение?

У кого «всё будет хорошо»? У него? У господина капитана? Майора? Да какая, к чёрту, разница, кто он — погоны не заменяют сочувствия. Или, может, у меня будет хорошо? У той, кто едва не умерла, рожая? У той, чей ребёнок никогда не увидит своего отца? У той, чью квартиру обчистили какие-то ублюдки, пока она ещё даже не научилась правильно укладывать младенца в кроватку?

— А это долго будет длиться? — спрашиваю, хотя ответ мне не важен. Я уже здесь. В полицейском участке. В месте, где стены пахнут потом, сигаретным дымом и безнадёжностью. Иду следом за правоохранителем, который с улыбкой сообщает, что «проделана огромная работа», и теперь у них есть подозреваемые. Будто это должно меня утешить.

Речь ведь идёт об этих деньгах. О тех самых, которые мой отец отдал мне после продажи своей квартиры. Он надеялся хоть частично искупить свои грехи. И я их взяла — у меня не было выбора. Мать-одиночка. Без работы. Без жилья. Без надежды. О ребёнке знает только Даниэла, моя единственная подруга. Но она тоже не супергероиня. Хотя по-своему помогает как может.

Коридоры в участке кажутся бесконечными. Пропитаны пустотой, холодом, равнодушием. Даже если ты не подозреваемый, даже если ты пришёл как пострадавший — здесь легко почувствовать себя виноватым. Давит не только бетон под ногами — давит сама атмосфера. Пробирает до костей.

— Главное не скорость, а качество.

Это была шутка? Какой жанр — абсурд? Чёрная комедия? В его голове, возможно, это звучит прилично. Но в моей — как издёвка. Хочется кричать, но я всё глотаю внутрь.

— Думаю, минут за двадцать закончим, — добавляет он уже немного раздражённо. Обиделся, что я не поддержала его «остроумие»? Поздравляю, теперь и он чем-то недоволен.

Я молча иду дальше. В голове — хаос. Ребёнок остался с Даниэлой. Она никогда не имела дела с младенцами. Да и я сама ещё учусь, что значит быть матерью. Куда бежать, если ребёнок кричит? Как держать бутылочку? Чем отличается плач «голоден» от «пора менять подгузник»? Это целый новый мир. И я в нём пока турист. А сейчас, кажется, ещё и заключённая.

Надеюсь, малыш уснёт и не проснётся до моего возвращения. Иначе придётся компенсировать подруге стресс хотя бы оплатой следующего окрашивания волос. Потому что после такого вечера седины точно прибавится.

— Присаживайтесь вот сюда, пожалуйста, — майор-капитан заводит в какую-то комнату, где серые стены и из мебели только маленький столик и старенький стул, на который он и указывает. — Когда я выйду, мы выключим свет. Это для вашей безопасности, чтобы вас не было видно. Вы будете видеть всё, а вас — никто.

— А если я ошибусь? — спрашиваю почти шёпотом. Это не игра. Я должна опознать человека, который изменил мою жизнь. Какую-то тень из прошлого. А я помню только общие черты: короткие тёмные волосы... вроде карие глаза... и всё. Как можно кого-то на этом опознать?

— Это лишь часть следствия. Просто элемент сбора доказательств. Вы ни на что окончательно не влияете, — отвечает он тем же профессионально-равнодушным тоном.

— А меня точно никто не увидит? — Я боюсь не за себя. За ребёнка. Потому что отец не станет заботиться о малыше, если узнает, от кого она. Он до сих пор не в курсе, что стал дедом. Даниэла? За что ей такое наказание? Так что я должна себя оберегать, чтобы заботиться о ребёнке.

— Это исключено. Преступники находятся за специальным стеклом, через которое они не видят ничего, так что не волнуйтесь.

Преступники? Значит, тут будут те, кто когда-то сделал что-то плохое? И я стала одной из пострадавших?

Пока я об этом думаю, полицейский выходит за дверь, и в следующую секунду всё поглощает темнота. Передо мной стекло — как экран кинотеатра. Только вместо фильма — сцены из моей жизни. Возможные лица тех, кто вторгся в мой мир, разрушил его и оставил осколки.

Это явно не случайные прохожие. Такая мысль мелькает, когда я вижу первого «кандидата», у которого нет ни зубов, ни мозгов — он диким взглядом вгрызается в стекло, и по моему телу проходит дрожь. Даже несмотря на то, что он в другом помещении. Даже несмотря на уверения полицейского, что меня никто не видит. Страшно.

Но не так страшно, как появление следующего мужчины. Его лицо изрезано двумя огромными шрамами. Возникает логичный вопрос — как можно было получить такие травмы? Его рубили? Резали ножами? Разбирали на части? Как?

Они пугают. Оба. Это стопроцентно преступники. Но они не те, кто меня ограбил. Таких бы я запомнила. Такие из памяти не выветриваются.

Но когда за стеклом появляется третий человек... Третий подозреваемый... Я перестаю дышать. Замираю вместе с сердцем. Боюсь пошевелиться. Потому что те двое были опасны, безумны — но живые. А этот... Этот — ОН. Отец моего ребёнка. Тот, кто умер. На чьих похоронах я была. А теперь...

***

Ваша поддержка для меня это безумный стимул! Пожалуйста, если не сложно, то поддержите лайком, комментарием или просто вместе со мной проживите эту историю) Большое спасибо!

Глава 1

— Привет, что-то срочное? — теперь именно так звучит моё приветствие отцу. Коротко. Резко. Будто звонит чужой человек. Без привычного, нежного "папочка", без "как ты?". Словно между нами теперь стена — толстая и холодная, как бетон, и я даже не пытаюсь в неё стучать.

— Как у тебя дела, дочка? — его голос звучит ровно, но я улавливаю в нём ту едва заметную дрожащую нотку, которую раньше не замечала. Когда между нами ещё было тепло.

Он делает вид, будто ничего не изменилось. Что всё как всегда. Будто этих шести месяцев молчания не было, будто не было причин, по которым я перестала звонить. А я знаю — были. И они, как шрамы, никуда не делись. Один-два звонка в месяц — это теперь максимум, на который меня хватает. Это мой способ выживать и не сорваться в крик.

— Всё хорошо. А у тебя как? — ощущаю, как слова срываются с губ сухо, без капли тепла. И так же сухо жду ответа, понимая, что разговор продлится не больше нескольких минут. Потому что дольше — опасно. Потому что тогда мы точно сорвёмся. И тогда будет действительно ноль.

— На работе завал, куча дел. А так всё нормально.

Работа. Конечно. Как всегда. А я ведь спрашивала совсем не об этом. Мне неинтересно, сколько бумаг он завалил или сколько протоколов осталось подписать. Мне важно знать, как он себя чувствует. Как он спит. Не болит ли у него сердце. Работа... мне на неё плевать. Потому что именно она когда-то стала причиной моей самой большой боли. Из-за неё я теперь не могу слышать слово "полицейский", не ощущая внутри вспышку ярости.

— Это хорошо, — бросаю сухо. — Тогда бывай.

— Подожди, — он будто сжимает эти два слога в одно слово, и в этом звуке есть что-то колющее. Мне даже не нужно видеть его, чтобы понять — сейчас он стоит где-то в коридоре, немного склонившись над телефоном, и сжимает губы. Наверное, он думал, что этот звонок станет первым шагом назад, к тому, что было раньше. К той маленькой девочке, что звала его "папочкой" и бежала обнимать.

Только вот... как раньше уже не будет. Разве что он научился воскрешать мёртвых.

— Ась, мы можем встретиться? — спрашивает он тихо, но это "Ась" звучит, как надежда, тянущаяся ко мне тонкой ниточкой.

— Прости, но нет. Дел много, — добавляю, хотя сегодняшний вечер полностью свободен. И вчерашний тоже. И завтра я не занята. Просто я не хочу его видеть. И не знаю, что почувствую, если увижу. А логика шепчет: ничего хорошего.

— Я ненадолго, буквально на пару минут.

— Пап, я раньше не говорила, но я живу в другом городе, — это правда. Переехала. Потому что так было нужно. Чтобы как можно меньше вспоминать прошлое, которое и так перекрывало всё настоящее, грозя накрыть простынёй тоски моё будущее. Поэтому я отрезала это прошлое, как раковую опухоль. И сейчас борюсь с метастазами...

— Понятно, — боль отца можно ощутить физически. Протяни руку — и почувствуешь, какая она большая, горячая, пульсирующая. — Я так понимаю, тебе не нужна наша квартира?

— Нет, — говорю без паузы. Потому что никогда на неё не претендовала. Даже не задумывалась, что будет с ней после его смерти. Потому что само слово "смерть" в отношении отца было для меня запретным. Представить себя без него — как представить небо без воздуха. Но теперь… теперь эта квартира для меня как коробка с болезненными воспоминаниями. И даже если там было что-то светлое — оно испорчено тенью. А я не хочу жить в тени. Не сейчас. Я скоро стану мамой.

— Я могу попросить тебя об одной маленькой услуге? Тебе вообще ничего не нужно будет делать, дочка.

— О какой? — надо быстрее завершить разговор, потому что я чувствую, как во мне поднимается голос той маленькой Аси, которая ещё помнит, как любила этого мужчину. Которая шепчет, что он заслуживает второго шанса. Что один поступок не перечёркивает всю жизнь, которую он посвятил мне.

— Я продам квартиру. И часть денег от продажи переведу тебе на карту. Тебе не нужно будет со мной встречаться, если я тебе настолько противен. Тебе вообще ничего не нужно будет делать. Просто прими их, и всё. Как маленькое извинение за то, что я тебя обидел. Потому что я правда ничего плохого не хотел...

— Я подумаю. Извини, мне надо идти. Пока.

Откладываю телефон и буквально вдавливаю лицо в ладони. И ломаюсь. Слёзы сами катятся по щекам — горячие и солёные — и я не могу их остановить. Они жгут, как внезапный порез. И я понимаю: я не готова его простить. Не готова. Потому что если прощу — это будет будто я предала Тамира. А я не предам. Никогда.

И тут — лёгкий, но отчётливый толчок в животе. Словно кто-то тихо стучит изнутри: "Я здесь. Я помню. Мы помним".

Глава 2

— Дядя Саша, огромное вам спасибо, что смогли приехать, — я не хотела возвращаться в родной город. Не хотела видеть эти улицы, которые помнят меня другой — счастливой, без этого камня в груди. И не хотела, чтобы поползли слухи, если бы кто-то увидел, как я захожу в рабочий офис Александра Григорьевича. А слухи у нас растут быстрее, чем трава после дождя. Именно поэтому я безмерно благодарна ему за то, что он вырвал час из своего плотного графика и приехал сюда — в мой, теперь уже новый, родной город.

— Ася, ты же знаешь, я всегда к твоим услугам, — тихо, почти отеческим тоном сказал он, и в его глазах я увидела что-то, что одновременно согревало и больно кололо.

Я знала, как трудно ему сейчас балансировать между двумя берегами — между лучшим другом и дочерью лучшего друга. Оба для него — семья, без всяких преувеличений. Но теперь в этой семье — трещина. И он вынужден выкручиваться, скрывать даже сам факт нашей встречи. Это больно осознавать, но ещё больнее — с этим жить.

— Выбирайте, я угощаю, — говорю, когда официант кладёт на наш столик меню.

— Дочка, ты меня не стесняй, ладно? — улыбнулся он, но улыбка не дошла до глаз. — Я ещё в состоянии сам за себя заплатить.

— Я и не сомневаюсь, — мягко отвечаю, — просто хочу хоть как-то вас отблагодарить.

Я знала, что за дорогу сюда и обратно он денег не возьмёт — даже не пыталась предлагать. У меня была и другая мысль — сначала хотела пригласить его домой, что-то приготовить, как раньше, когда мы были… ну, просто семьёй. Но сразу отмела эту идею. Потому что что я скажу, когда сниму здоровенную толстовку, которая скрывает мой уже заметно округлившийся живот? Он спросит, где я так «наелась». И тогда у него не останется выбора, кроме как сообщить отцу, что тот скоро станет дедушкой.

— Может, когда-нибудь встретишь одинокую даму, — вдруг лукаво прищурился дядя Саша, — передай ей, что есть ещё один не совсем старый джентльмен, который не прочь скрасить её одиночество. Договорились?

— Вообще без проблем, — улыбаюсь. И хорошо, что хоть с ним всё по-прежнему: шутки, тёплый тон, нормальное человеческое общение. Это маленький осколок моего прошлого, который я всё ещё могу держать в руках.

— Что ж, не буду тянуть, давай сразу к делу, — и вот эта черта тоже ему присуща. Только что он был дядей Сашей, моим другом, товарищем, вторым отцом, и вот уже передо мной Александр Григорьевич. Сосредоточенный правоохранитель, который серьёзно относится к каждому вопросу. — Твой отец не замешан в смер… в том, что произошло.

— Почему вы так решили? — спрашиваю, хотя голос выдаёт меня — я не спрашиваю, я требую услышать правду.

— Ася, я знаю, тебе тяжело в это поверить, — его взгляд становится тяжёлым, сосредоточенно-жёстким, — но это правда. Все эти полгода я досконально изучал информацию, собирал доказательства, проверял камеры. Потому что понимаешь, это касается моего лучшего друга. И моей дочери… даже если не родной.

Я уже открыла рот, чтобы спросить, но он опередил меня:

— Я делаю это не для того, чтобы вас помирить. Если бы хотел, сделал бы это раньше, пока между вами не выросла пропасть. Твой отец не виноват. Это была спецоперация.

— Что вы имеете в виду? — я наклоняюсь вперёд, как будто так услышу больше. — Какая операция?

Разумеется, с отцом я об этом не говорила. В новостях тоже ничего нового, кроме того, что я уже знала.

— Под прикрытием. На живца. И твоим отцом был как раз этот живец, Ася.

— И в чём заключалась операция? — Я слышала о таких операциях от отцовских коллег, но он сам никогда не вдавался в подробности. Говорил, что мне, как девушке, не стоит забивать себе голову. Хотя иногда, когда был в хорошем настроении и немного расслаблен, язык у него развязывался, и я слышала больше, чем должна была.

— Твой отец вызвался стать приманкой для этого подонка, — тихо, но чётко произнёс дядя Саша. — Операция была засекречена, о ней почти никто не знал. И он не мог сказать тебе. Потому что ты бы переживала, и всё могло сорваться.

— Но почему именно отец? Почему не…

— Почему не кто-то другой? Менее ценный?

И это стиль таких, как мой отец и Александр Григорьевич. Говорить прямо. Отрубать безапелляционно.

— Ну, да… — признаю. Мне мерзко от собственных слов. Будто я только что оценила чью-то жизнь как менее ценную. Но правда в том, что разница есть. Лейтенант или майор — одно. Полковник — совсем другое. Для системы — точно.

— Подонок, на которого велась охота, был непростым. Много грязи за ним тянется и ещё мог бы натворить. На «малька» бы не клюнул. Нужна была солидная приманка. И ею стал твой отец.

Он на мгновение замолчал, прежде чем добавить:

— А Тамир… понимаю, тяжело это принять, после полугода другой версии. Но он просто оказался не в то время и не в том месте.

— Хорошо, допустим, — хотя с этой информацией не просто надо переспать, с ней надо сжиться, — почему гроб был закрыт?

Тогда, в день похорон, я не обратила на это внимания. Казалось очевидным — закрыт и закрыт. Людей было немного, гроб, мои рыдания и будто потеря смысла всего. Но со временем, когда боль чуть притупилась, вопрос всплыл в голове, как тёмное пятно на чистой воде: почему закрыт?

— Я видел его в морге, — голос дяди Саши снизился до шёпота. Ему, привыкшему к самому страшному, было трудно это говорить. — Там не было половины лица, Ася…

От этих слов у меня словно подкашиваются ноги, хотя я и сижу. Ниточка, за которую я держалась всё это время, оборвалась. Надежда сорвалась и взмыла в небо, как воздушный шарик из детских рук. Летит… и я знаю — никогда, никогда больше я её не увижу.

Глава 3

— Пап, сразу скажу — мне очень тяжело, — слова срываются тихо, почти так же тихо, как когда-то я проглотила ту единственную каплю валерианы. Она не справилась с той огромной глыбой, что висела у меня на душе. Возможно, и не могла справиться. Та капля была заранее согласована с врачом, я десятки раз перечитывала научные статьи, убеждаясь, что это не навредит ребёнку. И теперь я точно знаю: не навредило. Потому что и влияния никакого не оказало.

— Доченька, прости, я пойду, — тихо говорит он и уже начинает в спешке собираться.

Я вижу — ему действительно жаль. Его движения — рваные, плечи чуть ссутулены, взгляд на мгновение останавливается на моём лице, но тут же уходит в сторону. Это больнее всего. Он уходит, а я… я ведь сама его сюда позвала. Сама инициировала эту встречу. И теперь что? Отступаю?

— Нет… — почти шепотом. Не знаю, услышал ли он.

Я делаю шаг, преграждаю проход на кухне. Выйдет совсем некрасиво, если он уйдёт сейчас. Отец неловко проводит пальцами по карману куртки, будто ищет слова. Которые потерял — и теперь не знает, где найти.

— Я могу перевести деньги на карту. Или по почте. Национальной. Там точно не обманут, так что…

— Пап… — и как же больно слышать в этих словах его предположение. Он думает, что я назначила эту встречу из-за продажи квартиры, которой он сейчас занимается. Что я… меркантильная. Что меня волнуют только деньги. — Я не из-за этого. Нет.

Злиться на него за это, наверное, несправедливо. Шесть месяцев я нехотя отвечала на его звонки, бурчала, отделывалась двумя-тремя словами. Только в последний месяц наша связь улучшилась. Разговоры стали длиннее, теплее, содержательнее. Именно тогда, когда он занялся продажей квартиры. Это действительно могло выглядеть так, будто я "потеплела" из-за денег. Будто та девочка-мажорка, которой я никогда не была, проснулась и довольно потерла руки, узнав о пачках купюр.

— Я хотела поговорить о другом, — говорю тихо. На самом деле я весь этот месяц копалась в себе. Взвешивала. Отбрасывала. Возвращалась. Прошлое тянуло в одну сторону, настоящее — в другую. И сегодня я всё же решилась. — Точнее… сообщить тебе одну новость.

— Да, конечно, я слушаю тебя, доченька.

И вот сейчас, глядя на него, я вспоминаю: именно из-за этого мужчины я изменила своё первоначальное решение молчать. Из-за того, как он страдал, как хотел всё исправить. А кто из нас без ошибок? Тем более — он меня растил. Успокаивал, когда снились кошмары. Перевязывал коленки, когда я падала. Ругался с мальчишками, которые дёргали меня за косички. Для кого-то это роль матери.

Я вдыхаю поглубже, будто перед прыжком в воду.

— Ты станешь дедушкой, — а в моей семье это значит — отец. Тот, кто заменил мне обоих родителей. Кто поддерживал. Кто радовался со мной, когда всё получалось. Кто переживал и помогал, когда что-то шло не так. И месяц внутренней борьбы привёл к этому признанию. На которое папа реагирует без слов, но с шоком, который легко читается на его лице — как и надпись на моей толстовке.

Я снимаю её, оставаясь в футболке, наглядно демонстрируя, что это не шутка. И что он в один миг стал старше.

— Ты не рад? — и я надеюсь, что он станет ещё счастливее. Ещё ответственнее. Ещё любящим.

— Доченька… — он резко встаёт, и бедная чашка, пережившая уже не одно падение, на этот раз не выдерживает — с грохотом разбивается об пол. — Прости… прости… Я сейчас всё уберу.

— Пап, — спокойно, но твёрдо. В его же стиле. Всё-таки папина дочка, как ни крути. Чтобы успокоить эту панику. А то ещё что-нибудь полетит. Кухня маленькая, а здесь сразу двое — одна в положении, другая — эмоционально на пределе. Это опасно. — Всё хорошо. К счастью.

— Да, да, к счастью, да, — слёзы сами набираются в глазах, и я не могу на это повлиять. — Конечно, я рад! Ты что такое спрашиваешь? Конечно! Доченька! Иди сюда!

Вот он — тот самый момент, ради которого я прошла этот тяжёлый путь. Ради которого страдала ночами и ломала голову днями. Я в объятиях отца. Моя голова на его плече. А нос вдыхает знакомый запах. С детства. Когда стоило просто утонуть в объятиях самого родного человека — и всё плохое исчезало.

— Прости меня за всё, доченька, прости, — сердце обливается кровью, когда я вижу на его щеках блеск слёз. — Всё это время... Я больше не хочу, чтобы это когда-либо повторилось. Прости меня, я больше вас не подведу. Простите, мои хорошие.

— И ты меня прости… Я тебя люблю.

У ребёнка уже нет отца. Было бы несправедливо лишить его и дедушки...

— А почему ты не спрашиваешь, кто будет? — Пока я не готова говорить отцу, кто отец ребёнка. Пока — нет. Возможно, позже. Когда наши отношения вернутся к тому, что было раньше. Когда мы были лучшими друзьями, делившимися секретами.

— Мальчик, девочка… я буду любить любого. И сделаю всё, чтобы у него или у неё было всё необходимое.

— Это не двойня, — чуть улыбаюсь. И даже странно, что я ни разу не задумывалась о такой возможности. — Мальчик. Внук.

Наследник Тамира. Его продолжение в этом мире…

Глава 4

— Ну кайф же, разве нет?

Голос Даниэлы звучит с такой уверенностью, что подтверждения и не требуется. Она идёт рядом — вся загорелая, блестящая от морской влаги, с улыбкой, уже переходящей в самовлюблённую, и явно ждёт комплимента. В который раз намекает, кто тут молодец, кто придумал эту поездку и кто «виноват» в том, что мы сейчас в Египте, у моря.

— Кайф, кайф, — невольно улыбаюсь. И как бы мне ни надоело раздавать ей лавры, но нужно признать — в этот раз она попала в точку. На сто процентов. Это именно то, что нужно было моей измученной психике, расшатанному телу... и моему ребёнку.

Всё совпало максимально удачно. Чуть ли не впервые за последний год. Папа, воодушевлённый нашим примирением, быстро продал квартиру и отдал мне половину денег. Врач почти приказал: сменить обстановку, минимизировать стресс, избегать триггеров — потому что ребёнок всё чувствует. А Даниэла… Мой вечный моторчик, навигатор по жизни — только услышала слово «ретрит», сразу полезла гуглить «море для беременных, чтоб весело, но не слишком».

— Завтра по плану у нас банан, таблетка и катамаран — вишенка на торте.

В тот же вечер путёвки уже были у нас в руках. Даниэла постаралась. А через день мы уже отправились в это путешествие, где я действительно смогла отпустить прошлое. Сосредоточиться на настоящем. И ждать будущего. Без тревог, накручиваний и прочего мусора, который может навредить ребёнку.

— Ну, катамаран ещё ладно, но вот таблетка, банан… не уверена, что это хорошая идея.

А то малыш там «обрадуется». Мамочка только перестала думать обо всём подряд и себя закапывать, как тут на горизонте маячит аттракцион — уже физического плана.

— Да ты чего? — Даниэла театрально округляет глаза. — Там же не таблетка, а таблеточка. И банан — это весело! Я ж тебя знаю: только увидишь волну — вцепишься в тот банан так, что потом тебя ещё от него отдирать будем. Подводная лодка на минималках!

Я качаю головой. Не отрицаю. Не соглашаюсь. Даю надежду.

— Посмотрим, — отмахиваюсь. Лучше пообещать, чем сейчас слушать лекцию про потерянный дух приключений. Завтра будет завтра. А сегодня... сегодня я почти счастлива. По-настоящему. Без принуждения. Без «надо радоваться, ведь мы на море».

Мы подходим к двери номера, и Даниэла останавливается, загораживая мне проход. В глазах у неё — игривые искорки.

— Как думаешь, что на этот раз нам скрутили? — спрашивает, кивая подбородком на дверь.

— Учитывая, что твои чаевые уменьшаются с каждым днём, скорее всего фигу. И вряд ли с маком, — отшучиваюсь.

Если в первый день Даниэла оставила уборщику пять долларов, чтобы тот соорудил нам лебедя из полотенец, то сегодня — целый доллар. Завтра, глядишь, перейдём на центы.

— Я ставлю на очередного подбитого жизнью дятла! — заявляет она. — Спорим на самый дорогой безалкогольный коктейль в баре?

Я не успеваю открыть рот — она уже в номере. И через секунду слышу:

— Нет, ну реально дятел! И что это вообще?!

Закрываю за собой дверь. На кровати и правда не зверушка и не птичка. Ни лебедь, ни кролик, ни кот.

— Похоже на самолёт, — крыло, крыло, хвост. Очень похоже на тот, на котором мы сюда летели. Если честно — за доллар вообще шикарно.

Даниэла смотрит на меня с подозрением, как на человека, который увидел в чайной ложке телескоп.

— Самолёт? — Подруга удивлённо смотрит на меня, будто без слов спрашивает: «Ты что такое курила, что разглядела тут самолёт?» — И к чему это?

Я не отвечаю. Что-то внутри меня шевелится. Я не могу это ухватить, как тень в воде. Оно рядом, я его чувствую, но не вижу.

Хожу по комнате туда-сюда. Присматриваюсь. Прислушиваюсь. Как зверёк, который чует запах дыма, но не видит огня.

— Типа намёк, что мы тут засиделись и дальше не полетим, потому что оставляем доллар, а не купюры? — шутит Даниэла, включая своё ворчание.

Но я её не слушаю. Что-то не так. Я не могу понять, что именно. Будто в комнате что-то изменено. Что-то не своё. Лишнее или… слишком знакомое.

— Хоть освежитель приятный, хоть какой-то смысл от этого сбитого пилота.

Точно! Освежитель! Нет, не он. Это не тот запах, который используют при уборке. И не дешёвый дезодорант, которым любят поливать шторы в отелях. Это парфюм. Дорогой. Изысканный. Слишком... узнаваемый. Просто Даниэла перебрала коктейлей, солнышко напекло — и ей парфюм мерещится. А на самом деле… Это очень дорогой парфюм. Элитный. При всём уважении — не по карману местному персоналу.

Самолёт. Парфюм. Что-то начинает шевелиться в памяти. То, что я пыталась забыть. То, что закрывала на замки. День за днём. Час за часом...

Почему этот запах так врезался мне в память? Почему он настолько отпечатался, если каждый день мы встречаем десятки людей, и почти у каждого есть свой аромат? А всё просто. Редко встретишь заключённых, от которых хорошо пахнет. А ещё реже — тех, от кого пахнет дорогими духами. И только один раз так, как пахло от НЕГО...

Глава 5

Я резко оборачиваюсь — тело действует раньше, чем разум успевает сложить хоть какую-то мысль. Без всяких объяснений бросаюсь к двери, почти врезаясь в неё плечом. Дёргаю ручку с такой силой, будто позади меня пожар, пожирающий всё живое, а впереди — единственный выход, глоток воздуха, спасение.

— Аська?! — Даниэла выбегает следом, босиком, с полотенцем на плече. — Что с тобой?

Не останавливаюсь. Не оборачиваюсь. Мне нужно узнать. Сейчас. Иначе я сойду с ума. Этот запах… Как дыхание из прошлого, которое просто так не забудешь. Не как сон, что исчезнет через пять минут. Нет. Как татуировка, оставленная на всю жизнь…

Холл отеля обдаёт меня холодом кондиционеров. Но внутри — огонь. Я горю. Воздуха не хватает. Лёгкие будто в обвале. Но я ещё ускоряю шаг. Мне нужны ответы.

Останавливаюсь у стойки ресепшена. Локтем отталкиваю мужчину, который, очевидно, только что пришёл заселяться. Я знаю, как это выглядит. И мне всё равно. Я буквально вцепляюсь пальцами в край деревянной стойки, будто она — единственное, что держит меня здесь, в реальности.

— Кто убирался в нашем номере? — спрашиваю, но голос срывается. Дрожит. Внутри всё бурлит, как перед извержением.

Молодая девушка в форме с логотипом отеля на груди удивлённо моргает. В её глазах — замешательство, почти страх.

— Госпожа, — всё же берёт себя в руки и натягивает привычное выражение лица, — извините, но перед вами стоял мужчина, и…

— Мне срочно, — перебиваю её. Это правда. Не истерика. Это что-то большее. На грани инстинкта. Я чувствую — если не узнаю, кто это был, моё тело просто рассыплется. Внутренности разлетятся на куски. Разум не выдержит. — Скажите, кто убирал номер? Я вас очень прошу. Это важно.

Девушка — Симо́на, кажется, понимает: это не обычная прихоть клиента. Это нечто большее. Она бросает извиняющийся взгляд на мужчину рядом и спрашивает:

— 214? — и, видя, что она только сейчас начинает стучать по клавишам, добавляю: — Пожалуйста. Сейчас. Это… это очень личное.

Симо́на тяжело вздыхает, показывая, что ей надоело угождать таким настойчивым постояльцам, но начинает быстро печатать. Внимательно смотрит в монитор, сверяет данные.

— Ваш номер убирала госпожа Эмануэла.

Госпожа. Эмануэла. Женщина. Но запах… Он мужской. Я его знаю.

— Я могу её увидеть? — Просто так отпустить ситуацию я не могу. — Всего на пару минут. Просто я потеряла серьгу, и, возможно, госпожа Эмануэла её видела, когда убирала номер. Я была бы очень благодарна вам и вашим коллегам, если бы эта серьга нашлась. Всё же это подарок моего любимого мужа.

Я наговорила Симо́не столько, что ей не остаётся ничего, кроме как:

— Подождите, я позову.

— Спасибо.

Сейчас сердце бьётся уже не нервно, а так, будто врывается внутрь грудной клетки. Словно хочет вырваться. Меня будто трясёт изнутри, хотя внешне я стою прямо, спокойно. По крайней мере, выгляжу так.

Через несколько длинных минут, за которые я ловила подозрительные взгляды Симо́ны, Даниэлы и новоприбывшего мужчины, подходит невысокая женщина лет пятидесяти. Тёмная юбка, платок на голове, усталость на лице, в руках небольшой блокнот.

— Это я убирала ваш номер. Номер 215, — спокойно, буднично, будто готова ко всему: и к похвале, если заметили её старания, и к выговору, если что-то пропустила. — Что-то не так, госпожа?

Я осторожно наклоняюсь ближе. Вдыхаю. Ещё раз. Нет. Не то. Это не тот запах. Это просто женский дезодорант, немного цитрусового, может, лаванды. Простой, обычный. Этот парфюм не из тех, что режет память надвое. Потому что он, как минимум, не мужской.

— Вы были в номере одна? — И просто так отпустить её я не могу. Хватаюсь за соломинку, которая явно сломается у меня в руках.

Женщина на секунду задумывается, слегка пожимает плечами.

— Нет. Я попросила нашего техника подойти — дверь в ванной скрипела. Он посмотрел. И ушёл.

Что-то сжимается во мне, как верёвка на шее. Я не знаю, чего хочу. Чтобы этим техником оказался Он? Чтобы оказалось, что я не схожу с ума? Или наоборот — чтобы это был кто угодно. Только не Тамир. Не тот, кого я похоронила в сердце как боль.

— Как его зовут?

— Ахмед. Хотите, я его позову?

Ахмед. Мужчина с другим именем. Другим телом. Другой жизнью. Но я киваю. Потому что запах. Потому что чувство.

— Да. Пожалуйста. Я хочу его увидеть.

Слышу, как сзади приближается Даниэла. Наверное, хочет меня успокоить. Поддержать. Подруга-то знает, что я пережила, и хочет помочь. Но я опережаю её, выставляя руку вперёд. Во-первых, чтобы дала мне сейчас покой. Во-вторых, чтобы не мешала, потому что пока нужен простор. Воздуха и так мало, он и так заканчивается, пока я жду этого мастера.

И тут он появляется. Мастер. Высокий, в сером комбинезоне, с инструментами на поясе. И запах. Он ещё не успел подойти, а я уже почувствовала его. Этот парфюм. Тот самый. Мой мозг отказывается верить, но тело уже реагирует. Рецепторы включились на полную.

Сердце куда-то проваливается, лёгкие не успевают вдохнуть, глаза пристально изучают черты его лица. Будто это возможно — узнать человека, который был в твоей жизни призраком. Любовью. Болью.

— Добрый день, госпожа. Это вы меня вызывали?

Голос другой. Спокойный. Мягкий. Обычный. Но запах — тот же.

— Вы… — я глотаю воздух. — Вы были в номере 214?

— Да. Там дверь скрипела. Коллега попросила посмотреть.

Он смотрит прямо на меня. Спокойно. Без напряжения, без того вибрирования, что выдает нервы. И всё же… что-то есть. Что-то такое, что моё тело уже почувствовало. Раньше сознания. Я делаю шаг ближе. Просто чтобы убедиться. Просто… чтобы быть уверенной, что это не сон, не паранойя, не дежавю.

Я вдыхаю ещё раз. И мой мозг, наконец, сдаётся. Это он. Может быть, не телом. Не внешностью. Может, с другим лицом. С другим голосом. Но этот запах… Его запах. Тамир.

И как такое возможно? Как человек, который ничем на НЕГО не похож — ни внешне, ни именем, — так напоминает того из прошлого? Как чужой мужчина может нести на себе прикосновение мёртвого? Как память может так реалистично оживать?