Наследник ведьмы

Наследник ведьмы

В день, когда мне исполнилось 18 лет, я оказался в кабинете директора приюта. Это было впервые с моего появления здесь, и не потому, что я был паинькой. Мистер Теодор упорно старался меня не замечать. Что ему было нужно от меня сейчас, когда я вот-вот покину приют?

ー Аттикус, ты же знаешь наши правила? ー тихо произнёс мужчина, продолжая что-то писать.

— Конечно, знаю. Воспитанникам нельзя оставаться в приюте, — ответил я, стараясь держаться спокойно. — Но ещё я знаю, что вы помогаете с учёбой, работой и даже жильём.

— Да, совершенно верно. Но не в твоём случае, ー ровным тоном добавил мистер Теодор, словно это была ничего не значащая мелочь.

Тревожность в секунду овладела каждой моей клеткой. Да, я ненавидел это место, со мной обращались как с отбросом, но выкидывать вот так, на улицу, без гроша в кармане, было слишком жестоко.

— Постойте! Что значит «не в моём случае»? — я облокотился руками на стол и пристально посмотрел на директора. — Вы просто вышвыриваете меня на улицу?

— Нет, конечно же нет. Вот, держи, — директор протянул толстый конверт с восковой печатью. Я выхватил письмо и резким движением разорвал его, оставив огромные лохматые зубы на правом краю. Внутри лежали документы.

ー Что это? ー гнев моментально овладел мной и я перешёл на крик. ー Что это значит? Какой ещё дом?

— Это оставила женщина, которая принесла тебя в приют, — директор глубоко вздохнул, сделав паузу. — Она не назвала своего имени, но сказала, что является тебе бабушкой. Твои родители погибли, а она была слишком стара, чтобы воспитывать ребёнка.

Слова директора как мясорубка прокрутили чувства гнева, растерянности и обиды в фарш и начинили меня им.

— Я не могу поверить… — дрожащим голосом прошептал я, сжимая письмо. — Все эти восемнадцать лет мне твердили, что я никому не нужен. Что я отброс, выродок, место которому — в канаве. Вы все лгали мне!

Директор посмотрел на меня впервые за все 18 лет моей жизни.

— Кто тебе это говорил, Аттикус? — спросил мистер Теодор, в его голосе чувствовалась тревога.

— Не важно, — отрезал я, усмехнувшись. — Всё равно сегодня я ухожу. Надеюсь, что к другим воспитанникам вы будете более… благосклонны.

Хлопнув дверью так, что вазы в коридоре покачнулись, я быстрым шагом добрался до своей комнаты, закинул в рюкзак пару футболок и джинсы — всё, что у меня было, — и покинул приют, не попрощавшись ни с кем. Я так и не нашёл здесь ни друзей, ни даже приятелей.

Успокоился лишь тогда, когда оказался на улице. Вдохнув воздух сырого Лондона, ко мне вдруг пришло осознание ー всё, что происходило в приюте, уже неважно. Меня ждёт новая жизнь, но будет ли она лучше?!

— Так вот что значит свобода, — пробормотал я себе под нос, поёжившись от холода.

В конверте помимо документов лежали деньги. Их было достаточно на билет и еду. Оставила ли их бабка или это забота мистера Теодора, я не знал, да и не хотел знать. Главное, что уже через восемь часов я увижу свой дом.

В вагоне поезда под мерный стук колёс я задремал в считанные минуты, уносимый мечтами: о своём доме, о собственной кровати, о том, как утром я впервые проснусь не от удара мокрой тряпкой по спине. Наконец сон накрыл меня окончательно, как тяжёлое пуховое одеяло. И тут я почувствовал терпкий запах пота и гнили. Он проник в лёгкие, помутил сознание. Меня затошнило. Я попытался сесть, но не смог пошевелить даже пальцем. Вдруг надо мной склонилась старуха. Её кожа была желтоватой, почти прозрачной, натянутой на выпирающие кости, а длинные, крючковатые пальцы, похожие на иссохшие корни, настойчиво тянулись к моей шее.

— Аттикус… — послышался сиплый голос, похожий на шелест сухих листьев. — Скоро ты будешь моим.

Старуха опустилась пониже и раскрыла над моим лицом чёрный как смоль рот, после чего я проснулся. Меня жутко трясло, а лоб покрылся испариной. За окном уже поднималось солнце, поезд тихо покачивался на рельсах, замедляя ход. До места назначения оставалось совсем чуть-чуть.

Я вышел на перроне небольшого городка. Узкие мощёные улочки змейками тянулись вверх, растворяясь среди каменных зданий. Вокруг всё горело жёлто-красной листвой, а вершиной этого пейзажа был огромный тёмный особняк на холме. Словно огромный чёрный обелиск, он смотрел на город, заставляя испытывать одновременно страх и любопытство. Это и был дом моей бабушки. Я страстно желал скорее оказаться внутри него.

Оказалось, сделать это не так просто. По какой-то неведомой мне причине никто не желал туда ехать, и мне пришлось подниматься самостоятельно. Лишь спустя пару часов я наконец стоял перед своим домом. Вблизи его чёрные стены казались ещё более зловещими, а облупившаяся краска на двери напоминала растрескавшуюся землю после долгой засухи. Вместо окон на меня смотрели пустые глазницы.

От ледяного ветра, пронзающего даже кости, я стал похож на огромный рыболовный крючок. Дрожащими руками вытащил из кармана огромный ржавый ключ и вставил его в замочную скважину. Либо от холода, либо от возникшего желания бежать отсюда, я не сразу смог это сделать. Щелчок. Глубоко вдохнув, я толкнул дверь, скрип несмазанных петель заглушил завывания ветра. Стоило мне оказаться внутри, как в нос ударил тяжёлый запах затхлости и сырости. Он, как невидимая плесень, проник во все, что было на его пути, и вытеснил признаки того, что здесь когда-то кто-то жил. Выцветшие обои с растительными узорами тянулись высоко вверх и упирались в пожелтевшую лепнину. Люстра огромной тучей нависла надо мной, её хрустальные подвески слегка поблёскивали в слабом солнечном свете, который еле-еле проникал сквозь пыльные окна. Тьма, словно жадная паучиха, поглощала всё вокруг, оставляя лишь силуэты массивной мебели.

Под ногами скрипели деревянные половицы, эхом отдаваясь по всему дому. Я еле-еле отодвинул массивную бархатную штору и распахнул окна. Но свет отказывался проникать внутрь, заставляя дом прозябать во сне. Внезапно я ощутил на себе чей-то пристальный взгляд и резко обернулся ー никого. На меня смотрели лишь потускневшие глаза со старых портретов. Но в их взглядах было что-то неправильное, они были слишком живыми.