Научи меня хорошему

Перемена. Алая кожа

"Я Bad Man. Почти как Бэтмен. Но искать во мне что-то хорошее... реально будешь? Ха-ха."

Марк.

— Сука, сука, сука! — Шиплю под нос, играя в шашечки по загруженной трассе.

Адреналин помогает не отключиться и держать ещё связь с реальностью.

В которой варьировать приходится одной левой, так что пару раз почти свожу счеты с жизнью.

Не сам, неа. Всё это ебучее кровоточащее пулевое, из-за которого салон похож на дриппинг-картину. Ммм, а звучит как… “дриппинг”! Аж слух ласкает.

Зубами вытягиваю последний кусок грёбаной салфетки и на миг отпускаю руль, запихивая мгновенно краснеющий платочек прямо в мясо-жесть-кровищу. Хоп! И готово! И не разбился — такой красавчик!

Та-а-ак! Не вырубаемся, не вырубаемся! О чём я там? Дриппинг? Жаль, что это просто разбрызгивание краски по холсту, ну то самое — словно какой-то единорог неудачно кончил.

Выглядит блевотно.

Надо было тачку эту оформлять под заказ в красную кожу.

Правильно говорил дядечка Дэдпул: на бордовом кровь не заметна*. А я выпендрился и купил беж. Мог бы сразу выбрать коричневую алькантару, почему бы и нет?

Что на карем было бы не видно? Верно, дерь-мо! На которое похожа вся моя жизнь в последний год. Но это я ещё приукрашиваю!

— Алиса, звонок: “Ульяна, секретарь”.

По салону противно и протяжно раздаётся гудок за гудком.

— Да, Марк Филиппович! — На грани истерики отвечает секретарша, уже надумавшая себе всякого. — О Боже, Вы ещё живой?

Вот боженьку бы я всуе не поминал.

— Всё готово? Доктор на месте? Мелкий объявился?

— Да! То есть, нет… — её взвинченность аж бесит, — то есть… ну они…

И где стрессоустойчивость, входящая преимуществом в резюме?

— Ти-хо. — Говорю ей почти ласково, почти нежно и почти успокаивающе. Да моим голосом бы мантры читать! — Выдыхаешь спокойно и говоришь по-порядку. Потом звонишь, чтобы готовились открывать ворота, и, да, берёшь в баре какое-нибудь бухло.

— Какое? — Пищит, только это запомнив.

Я наконец сворачиваю в крайне левую полосу к нашему отвороту и ускоряюсь по почти пустой улице. И это всё одной рукой!

— Сама выбери. Стакан разрешаю, но чтобы через минуту была собрана, сможешь? — Вместо ответа слышу цокот её каблуков. Подкинем капельку уточняшек. — Так доктор, сука, где? На месте?

Ну междометие же.

— А! — Мой личный Альфред** откупоривает бутылку и явно из горла что-то глотает. Аж сипит и кашляет. — Он в Вашем кабинете! Тьфу! Ждёт. Ему налить?

Ржу, пытаясь совладать с рулежкой и выпавшими из плеча последними салфетками, которые тут хоть отжимай.

— Я тебе налью… зашивать меня ты потом будешь? Ему нельзя, потом хер запой остановишь.

Подлетаю к сорок третьему маршруту, отъезжающему от автобусной остановки и едва не врезаюсь ему в задницу, лишь в последний миг выруливая через две сплошные.

Машина такая: “врум-врум”, а я такой: “Аааа!”.

И именно сейчас замечаю кучерявую башку моего малого, неторопливо перешедшего пешеходный переход и повернувшнего в сторону офиса.

Мы за эти минуты весь город перелопатили, а он идёт себе спокойненько… молодец какой.

Но кто это с ним? Ничоси формы! Копается в сумке какая-то прилежно правильная блондинка, явно не похожая на представительницу оленей, почти пустивших меня на свежее пушечное мясо минут… ну да, семь назад. Она слишком миленькая для них. Едва ли хватило бы яиц украсть ребёнка и теперь тащить его к нему же домой. Логики в этом нет, так что:

— Ульяна, по Саве отбой. Ворота готовь, и доктор пусть выйдет. Поможет зайти. Скоро буду.

Если не отключусь.

—

* Отсылка к фильму “Дэдпул” [2016 г.]

** Альфред — помощник Бэтмена. Ну что ж, мальчики взрослеют к 40-ка. Но это не точно.

Урок 1. Твоя работа тебя доведет

Полина.

— Поль, ты понимаешь, что своей работой до дурдома себя доведешь? — Причитает мама в трубку, а я старательно убавляю громкость, лишь бы шагающий рядом мальчик её не слышал. — И в девках до пенсии останешься, помяни моё слово!

Мы уже пять минут идём от автобусной остановкой и уже три минуты как идём рядом с нескончаемым забором, заодно слушая нескончаемую притчу о языцех мамы моей.

— Ну, мамуль, — выцеживаю и тут же виновато улыбаюсь кучерявому Савелию, который, как раз, взглянул и в очередной раз навострил уши, — ну какая пенсия? Я же только три года после педа отработала, а ты уже о своём?

Не помогает. Её гнев не укротим:

— До пенсии ещё дожить надо. И, желательно, счастливой, а ты что? А я говорила! Говорила тебе, не бери ты классное руководство от Альки, будешь носиться с её школянцами, как с родными. И что в итоге, Поль?

Ей хватает моего неискренне раскаивающегося вздоха.

— Вот именно! В мой день рождения ты, как и я, до сих пор на работе! Ещё и несёшься непойми с кем не пойми куда за не пойми какими родителями ради не пойми какой добавки к зарплате! Ну просто вся в мать, вся, Поля! Будь я не ладна!

Я на миг закатываю глаза к голубому небу и проклинаю этот длинный кованый забор.

— Ну, мам, это же не ради денег, Але… — смотрю на одувана, — Николаевне ещё три месяца восстанавливаться.

— А нечего было кататься по этим её Куршавелям и Красным Горкам со всякими там богатенькими… отцами!

— Мам.

— Да что опять “мам”? Ну пожалела ты эту вертихвостку, сердобольная ты моя. Но руководство! Вот на что тебе это нужно?

— Я просто люблю свою работу, а ты уже точно перегибаешь, — произношу ещё тише.

— Мама не перегибает, мама смотрит вперёд! В даль. В перспективу. В корень, в конце-то концов! И в силу своих пятидесяти четырёх лет прекрасно понимает, что вся эта беготня тебе даром не сдалась. Запомнила? Да-ром не сдалась. Любишь работу? Это должно быть взаимно! А пока у вас так, абьюзивная зависимость.

— Какая-какая?

— Такая! Твоя работа тебя только использует! А ты и рада, ох, Полька!

Пытаюсь не смеяться, на миг замедляя шаг. Бегло прощаюсь и убираю телефон в карман расстегнутого пальто. Жарко сегодня — бабье лето в октябре не обещали, а оно явилось. Домой бы... прямо с тетрадками, делающими сумку тяжеленной, ну или к маме в библиотеку... у неё там торт кремовый и Дюма в новом издании. А тут что?

А тут... конфликт!

И я не могу оставить его без внимания. Вот просто не могу, хотя меня никто особо и не понимает.

Уставший после продленки Савушка поднимает ко мне голубые глазки, вытирает сопли под носом некогда белоснежным рукавом рубашки, торчащим из-под рукава куртки, и гордо произносит:

— Полин Иванна, Вы всё, да?

Думаю, мамину тираду про "непойми кого" он всё-таки слышал.

— Всё, Сав.

— Ну мы тоже всё, — косится в сторону внезапно явившихся ворот, до которых мы наконец-то дошли и за которыми какой-то бугай в черном костюме таращится на нас и говорит что-то про какую-то отмену в рацию.

Так... а мы точно в нужном месте? Я оглядываюсь по сторонам, пытаясь найти хотя бы адресную табличку прежде, чем обратиться к этому... с отменой, но Сава меня опережает, разок шагнув вперед:

— Ну открывай уже, Лёнь!

Названный Леонид шарахается и уносится в сторону будки, а через секунду ворота начинают разъезжаться, так что ещё раз озадачиться вопросом, что это вообще происходит, я не успеваю.

Зато Сава успевает пройти на территорию и даже кинуть наотмашь ранец, который тут же ловит этот явившийся обратно Леонид.

— Здравствуйте... — вкрадчиво здороваюсь я, смотря то на мужчину, то на удаляющуюся спину своего ученика, совершенно сейчас не похожего на божьего одувана.

Тот раскомандовался:

— Лёня, ну хорош тупить! — Орёт бывшая жертва побоев этому бугаю. — Рюкзак сам себя не донесет, смекаешь?

Нет, серьёзно! Савушка так бойко командует и так горделиво идёт вперёд по этой брусчатой аллее, что мне впервые кажется, что где-то меня обманули.

Он же спокойный, мирный и добрый ребёнок. А не вот это вот командующее маленькое... как говорила мама? Школядство? Нет, у неё помягче и про засранцев.

— А Вы вообще кто? — Тихо уточняет Леонид, оглянувшись и заодно предложив пройти с ними.

— Полина Ивановна, классная руководительница, ну, точнее, я замещаю Алю Николевну, — произношу, пытаясь ступать по брусчатке хотя бы с такой же скоростью, как они.

— А, да? А нам передали, что вы возрастная.

— В возрасте?

— Ага, пенсионерка, — Леонид замедляет шаг и ровняется со мной, жестом предлагая взять ещё и мою сумку, которую, конечно же, не отдаю.

У меня там вообще-то тетради.

— Кто передал? И кому это "нам"? — Уточняю я, не успевая и не желая добавить любезностей.

Урок 2. Ловкость пальчиков

Полина.

Еле живой мужик присел на письменный стол, ухватившись невредимой левой за его край.

— Ну вы скоро уже? — Нетерпеливо стонет Савелий и начинает отчитывать замершего над его предполагаемым отцом доктора, который как ни в чем не бывало копается пинцетом сейчас в плече вот этого вот... пациента. Прямо пинцетом. Прямо наживо. Прямо в окровавленной ключице! Там что? Мышцы? Он вообще выживет или я тут ещё и труп увижу?

Почему они все такие спокойные? Даже Савушка ведёт себя так, будто такое тут частенько бывало.

— Я... — глотаю воздух, но тот словно пронизан железом, от которого хочется очистить пищеварительный, — не вовремя!

Думаю шагнуть обратно и слинять отсюда поскорее, но это привидение на мгновение смотрит в мою сторону и произносит доктору:

— Мы заканчиваем, Игнат?

Игнат, годящийся даже ему в дедушки, кивает и тут же вытягивает из раны что-то алым изляпанное. А следом зажимает тампоном ещё больше закровоточившую рану.

Я чувствую, как опять подступает тошнота, закрываю рот ладонями и отвожу взгляд, пытаясь вспомнить, что вообще тут забыла.

Небольшая пуля (а это точно она!), как раз, звянькает о жестяную чашку и не даёт мне и шанса адекватно мыслить. Это значит, в него стреляли? По-настоящему? Он бандит? Плохой человек? Опасный, верно же?

— Сейчас заштопаем, кровушку перельем, — произносит дедушка, уже взявшийся за новую ватку, — отлежишься и, если не схватишь заражение, будешь, Маркуш, как новый.

То есть, переливать они собрались тоже где-то здесь? Что это за место-то такое?

Названный кивает, хмыкнув, а я чувствую прилив странной радости, сообразив, что помирающий на моих глазах в этой антисанитарии "Маркуша" точно не отец Савелия, усевшегося сейчас на рабочее кресло во главе этого стола. Хотя бы из-за отчества! Сава Васильевич! Васильевич, а не Маркович!

Да они и внешне вообще не похожи!

У Савы кудряшки и волосы намного темнее, зеленые глазки да и черты лица нежнее. А у этого что? Суровый тёмный горящий взгляд, светло-русая короткая стрижка. Едва ли он имеет какое-то генетическое отношение к одувану. Правда же? Мамочки, пусть будет правдой и мне не к нему!

Хотя если вглядеться, какой тут “Маркуша”?

Мужчине явно около сорока, и выглядит он ну почти внушительно — в обычном состоянии так точно ничуть не уступает в массивности тому же Леониду. А шрам у виска добавляет плюс сто к моей панике. Хотя, на удивление, не портит, но и не вселяет надежду, что этот призрачный Марк из числа добропорядочных граждан.

И лучше бы поскорее отсюда уйти.

— Как Вас зовут? — Произносит он сипло, шевеля синюшными губами, наконец вытерпев все игольчатые, степлерные и лейкопластырные посягательства, за ходом которых я зачем-то стояла и наблюдала.

— Вам не больно? — Шепчу, пропуская выйти доктора, убегающего “доставать кровушку буквально на пару минут”.

В плашке, которую уносит медик, лежат окровавленные щипчики, странные иглы, пара пустых склянок от антисептиков и использованные тонкие шприцы. Обезболивающее и ещё что-то, наверное? Если б я ещё понимала.

— Вы… выживите?

Сава выдаёт себя смехом и скрипом. Но мужчина только ведёт здоровым плечом, словно даже не понял, о чем я.

— А... а я Полина Ивановна! — Сглотнув, делаю пару шагов, протягивая руку для рукопожатия, но тут же прячу её в карман пальто, поняв абсурдность своего жеста. — Я замещаю Алю Николаевну!

Судя по нахмурившимся соболиным, ему это ничего не говорит. Потому уточняю:

— Классную руководительницу Савушки. Она повредила позвоночник в начале лета, класс взяла я. Примерно до Нового года.

И пока пытаюсь выговорить свое "Вы не подскажите, где...", мужчина оборачивается к ребёнку и кивает в мою сторону, безмолвно что-то спрашивая. А Сава кивает в ответ, видимо, подтверждая, что я... ну не знаю! Наверное, опять “не пенсионерка"?

— Марк, — произношу чуть строже, на что тот медленно возвращает блуждающий взгляд ко мне, прищуривается и всматривается, явно едва концентрируясь.

И я готова поклясться, что в этих карих глазах помимо агонии что-то ещё блеснуло. Только что? Аж мурашки пошли.

— Как Вас по батюшке?

Левой сдавливает переносицу и опять пытается сконцентрироваться. Ещё и улыбку натягивает, будто она здесь уместна:

— По батюшке скучать не приходилось.

Так. Че-чего? Мы о чем вообще? И светится же такой самодовольно. Он нормальный вообще? Кот мартовский, потрепанный вечными дураками. Уверена, что эти страшилки у него не впервые.

— Как Ваше отчество, Марк?

— Филиппович.

— Так, Марк Филиппович…

Опять хмыкает.

— Весь во внимании, Полина Ивановна.

И вот вроде бы не сказал ничего такого, ну только разве что грудные мышцы, на которых подсыхает его же кровь, показушно дёрнулись, а я уже чувствую необходимость отсюда скрыться.

Перемена бреден

Марк.

Клетчатая юбка выше красивых коленок. Жаль, что не в облипку, а то бёдра там явно зачётно аппетитные. Я бы посмотрел, а лучше б пощупал, пока мы сбрасывали бы пар на моём столе. Или в переговорной, там столешница покрепче и побольше. Хотя ей пришлось бы быть сверху — руку мне сейчас истыкают и перетянут.

Ну ладно-ладно, я просто пытаюсь не отключиться. Что там было-то в машине? Дриппинг. Единороги. Засранный салон? Надо распорядиться, чтоб тачку сгоняли на мойку. Или, может, к ночи-то оживу? И не из таких передряг воскресал.

Хотя Полина Ивановна эта... такая... 100 из 10 по ничоси! Отжалела бы меня, я был бы только рад. Но маленькая она совсем. Сколько ей? Двадцать с чем-то?

Заправленная рубашка с достойным вырезом, в котором видна хорошая тройка, тоже больше, чем простое "ничего". Хоть и слишком девчачья, рюшечки на ней - явно лишнее.

Ещё и блондинка. А черты лица? Ммм, кукольные. Глазки голубые, большие. Даже эти милые щёчки ничего не портят.

Сука, ну вот зачем сейчас-то пришла, красота такая?

Такая прямо секси на минималках. Булочка. А наивная до рвоты. И об этом стоит подумать. Какого вообще я сейчас возбуждаюсь, я ж вроде чуть не сдох? Или показалось?

Ммм, может, если уделить ей "внимание" в располагающей обстановке? Подальше от этих её тетрадок, торчащих из дешёвой сумки, и моих кровавых замарашек? Ммм, ну пиздейшен, приплыли, заканчиваем сейшэн.

Получив мои заверения, что я постараюсь вырваться, уходит, даже на прощание не взглянув. Хотя на что тут смотреть?

Что я там наобещал? Субботу? Ещё четыре дня? Что так долго-то?

Помечтал, аха. Теперь надо получить порцию кровушки и отлежаться. А то я сейчас просто рухну прямо на свой шарм, оживающий стрелкой к двенадцати, и финита ля комедия, а не мечтули про осознанно желанное прелюбодеяние, поднимающее облако в штанах.

___

От автора: кое-какому Марку лучше не думать и молчать, да-да. Благодарю всех, рада, что вы заглянули!

Урок 3. И, думая об этом, он почувствовал… что-то другое

Полечка.

“И, думая об этом, он почувствовал те глухие мучительные удары, которых он до той поры не знал; они отдавались в его груди и наполняли сердце безотчетным страхом.”*

— Поль! Ну ты совсем ничего не слышишь?

Отрываюсь от книги и замечаю выглянувшую из комнаты маму. Та взволнованно смотрит то на меня, то на окно, на подоконнике которого проснулся и нервничает Сизам.

— Мам, ты почему… — не успеваю договорить.

Раздается стук. Наш кот мяукает и поглядывает на нас.

— Это кого там нелёгкая принесла-то? — Шепчет испуганно мама. — Уже одиннадцатый.

Я встаю из кресла и выглядываю в окно, погасив ночник.

Приходится вглядеться, но у ворот точно стоит… мужчина.

— Кто там, Полин? — Спрашивает мама, а я вздрагиваю, вдруг поняв, что меня взаимно заметили.

— Мам, я сейчас… — кладу книгу на подлокотник, поправляю штору, хватаю телефон с дивана и выбегаю в прихожую.

— Да кто там, дочь? — Догоняет мама.

— Родитель. Не волнуйся, ложись обратно спать.

— Случилось что-то? — Обличает мои мысли в слова.

— Наверное. — Накидываю пальто и сапоги, выбегая быстрее, чем вновь услышу монолог о трудностях моей профессии.

Даже свет в тамбуре не включаю, сбегая в два счета по десятку ступенек.

Выбегаю во двор и открываю калитку, тут же увидев именно его.

— Здравствуй, Полин.

Выжил и вполне похож на живого.

Холодно уже. И я в ночнушке. Закрываю за своей спиной дверцу и пытаюсь всмотреться.

— Ивановна. Доброй ночи. Что-то с Савушкой? — Лезу в карман за телефоном. — Вы звонили? Писали?

Открываю мессенджер, но там пусто. Зато мужская ладонь ложится на гаджет и опускает мою руку вниз, заставляя убрать смартфон обратно.

— Сядем в машину? — Косится на чёрный силуэт, оставленный на небольшом пригорке. — Застынешь…

— ...нете, — поправляю, не понимая, что вообще происходит, — Вы чего… где Сава?

— Спать должен. Могу проверить.

Сглатываю и распрямляю плечи, закрывая полами пальто грудь, на которую сейчас этот бандюка зачем-то таращится.

— А зачем Вы тогда тут?

Он тянет, улыбаясь якобы дружелюбно.

— И как Вы узнали мой адрес?

Марк Филиппович указывает на окно, из которого пару минут назад выглядывала я.

— Это твоя мама?

— А? – Успеваю заметить лишь колохнувшуюся штору. — Да.

— Красивая. Как и ты.

И это нарушение субординации меня откровенно пугает, сбивает с толку.

Тишь такая… только недалеко по трассе носятся машины, донося шум моторов до нашего небольшого домика в единственном оставшемся посёлке. Все остальные давно выкуплены такими вот богатеями, дети которых и ходят к нам в школу.

— Вы зачем приехали?

Вместо ответа делает шаг и мне приходится вжаться в дверцу. Он слишком близко! Судорожно вдыхаю и наконец начинаю соображать, отталкивая его в грудь. Только спустя миг вспоминаю про ранение это дурацкое, но поздно.

Он прошипев отшатывается, а вместе с этим исчезают и нотки какого-то явно дорогого пойла.

— Вы пьяный, да?

Рукой нахожу ручку позади и почти успеваю её опустить.

— Подожди, — шепчет мне.

— Вы выпили?! Вам не стыдно? Вы как вообще додумались-то?!

— Для храбрости, — смеётся и опять указывает на машину, — пару глотков. Бутылка в тачке. Хочешь? Хороший виски. Ты такой точно не пробовала.

Я прочищаю горло и сцепляю руки под грудью. Ненормальный.

— Вообще я не пью. И Вам лучше уй…

— Ну конечно! — Чуть ли не с издёвкой смеётся этот треклятый кот. — Такая правильная, хорошая. И книжку читала… какую книгу, кстати? “Мэрри Поппинс”?

— Монте-Кристо. Перечитывала.

— В какой раз? — Мужчина делает шаг, но на этот раз выставляет над моей головой левую руку и опирается на неё. — Десятый? Любишь утопленников из замка Иф?

— Узников, — поправляю я, не понимая причину этой его улыбки, — я… простите, пойду. Спать пора. Доброй ночи.

На этот раз не успеваю даже ручки коснуться.

— Там тебе цветы. Захватишь?

— Что? Зачем?

— Ну, считай, запоздавшие на день учителя. Доставка, знаешь, задержалась.

Какую же чушь он несёт! Замечает мою попытку не улыбнуться. Я аж прикусываю губу, но он все равно таращится и проводит языком полосу по зубам.

— Полин, — шёпотом.

И муражки стоит списать на холод.

— Вы…

— Да не выкай мне.

Перемена отслеживаний

Марк.

— Вы слишком большого мнения о себе.

А не поспорю.

Ночная сорочка, очерчивающая грудь с заострившимися от холода вишенками. И пальто не спасает, нет. Даёт любоваться линией, стекающей к едва заметному животику. Такая вся женственная. такая вся нежная, такая вся манящая булочка, потрясающая, что аж дышится легче, чем дышалось последний год.

Похер на слежку, спалившуюся в двадцати метрах, пока поднимался. Похер на ноющую боль после выветрившихся кубиков ледокаина. Даже алкашка не снимает. Старею?

И надо её отпустить? К маме и обшипевшему меня через окно коту? Бело-рыжему, с ободранными кончиками ушей.

Прямо жалко даже.

“Я тебя хочу” — произнести хочется. Прям рубанул бы.

Но она ненароком облизывает губы и опять напоминает о том, что её просто обязательно надо выпустить.

Иначе что? Не выспится? И не проведёт диктант мелким? Так это же даже лучше.

Все были бы в плюсе. У меня не дымился б стояк, который она старательно и, может быть, искренне не замечает. Малые бы плясали от радости, когда их училка не явилась бы на уроки.

Думать членом к сорока? Вполне умею и практикую.

Потому прощаясь выпускаю, слежу, чтобы спустилась и юркнула в свою калиточку, едва поворачиваю руль по нужной траектории и выжимаю газ, рывком заводя авто, сразу же рванувшее в нужную сторону.

— Ну что, ребят?! — Вываливаюсь после лобового и выставляю пукалку на двух шавок, сжавших собственные яйца за треснувшим от удара лобовым, — оформляем страховой? Или так отсюда съебетесь?

Очухиваются от праведного ужаса. А всё почему? А всё из-за эффекта опережения. Против двух одной рукой? Сказки. Травматом их застрелить? Смеш-но.

Ослепляют светом целой фары, веселят с третьей попытки заводящимся мотором и сдают назад. Отчего часть их бампера аж с гос.номером нашей страны, крепко поцелованная решёткой моего радиатора, со скрежетом остаётся со мной.

Съебываются. Надеюсь, надолго. Хотя вряд ли. На их место придут другие. И когда-нибудь меня точно кокнут. Да и хер с ним.

Перемена. Бывших приспешников не бывает

Марк.

Заходим с мелким в школу, я оставляю паспортные данные и догоняю малого у шикарной парадной лестницы.

— Помнишь, что говорить?

Малой кивает и спешит подняться, гордо неся новый ранец и букет для своей училки. Гортензии там всякие голубенькие. Я иду следом и думаю, как время мчит.

Надеюсь, он быстро вырастет и станет хорошим парнем, как и его отец. Хотя такие долго не живут… если связываются с отморозками.

На втором сворачиваем к двести второму кабинету. Следующий — уже его. Останавливаюсь заранее, а Савелий оглядывается и на мой одобряющий кивок заходит в открытую дверь, обрывая голос своей учительницы.

— Простите за опоздание, Полин Иванна!

Сейчас, как раз, должен подойти к ней и вручить цветы.

— Это Вам. От папы.

Я аж морщусь! Это чё за херня? Просил же не называть меня так никогда. Фу, лябединые вы ножки. Что за отсебятина? Давит на жалость? Правду бы сказал, эффект был бы круче.

Но сказанного не воротишь. Слышу её смущение и ухожу, надеясь, что во время своего диктанта булочка додумается заглянуть в букет и найдёт там записку с моим: “Ничоси доброе утро?”.

Не успеваю дойти до поворота, как слышу её оклик и поступь. Аж как мальчишка, с замиранием сердца оборачиваюсь к ней и вижу эту спешащую ко мне красоту.

— Вы так извиняетесь? — Произносит охеренная училка, мне улыбнувшись.

И эти щёчки, ммм. Волосы идеально убраны. Костюмчик — не придерешься. И юбка-карандаш. А бёдра всё-таки какие, песочные часы в сторонке нервно считают песчинки…

— А за что я должен был извиниться? — Тяну возможность с ней тут постоять.

— Ну Вы вчера… — сцепляет руки за спиной, отчего её рубашка натягивается в очень интересных местах.

— Кхм, ну будем считать, извинился. Хотя бы за то, что ты не дочитала девятую главу.

— Дочитала, — прячет взгляд в области моей футболки, — после Вашего визита.

Или на рану смотрит? Вспоминает мясо, кровь, секс на заднем сидении? Ой ля, не, это снова мои фантазии.

— А Вы сегодня свободны? — Поднимает глазки блондиночка.

Второй раз на это не попадусь.

— Снова хочешь свести меня с Савой?

— Ну Вы же слышали, как он про Вас… и у нас выступление после четвёртого урока. Только мы там не участвуем. Но активно болеем за свою параллель. Будет очень интересно!

— Желаю активно кричать кричалки. А я пас. Есть дела поважнее.

— Да? И какие же? Что может быть важнее сына?

Да не сын он мне, блядь. Вдыхаю поглубже и опять улыбаюсь.

— Пойду купать в кипятке пару рож, которые посмели меня, — указываю на плечо, — задеть.

Полина леденеет на глазах и сглатывая отходит на шаг.

— Да ты что? Поверила что ли? — Улыбаюсь помилее, размораживая училку. А то слишком пугливая. — Да ты брось! Разве такое возможно? Мы ж в двадцать первом веке живём! Я вообще чту всю эту муть вашу про равноправие там и про уважение к ближнему своему. И к скотинке разной вполне лоялен!

А вот не получается удержаться, нечего на меня так мило смотреть. Делаю шаг и нагибаюсь к ней, говоря потише:

— Ну хочет парочка пидарасов, — аж шипит на меня, разморозившись, — принять расслабляющие процедуры, ну серьёзно! Кто я такой, чтобы этому мешать? Ладно-ладно. — На бойкот отстраняюсь. — Шучу я, зайчушь. Шу-чу. Не паникуй давай. Давай лучше до субботы, ага? Спортивки надень покрасивее. Я заценю.

Спустившись и даже добравшись до помятого бампера и трещины на лобовом у своей машинки, принимаю входящий с неизвестного. Надо записаться в автосервис какой-нибудь, а то из-за этой паутинки нишиша не видно. Важное дело.

А вот разговор... да ясно же уже всё.

— Я-то гадал, кто объявится. А это сама ты?

Бывшая подруга и по совместительству крайне змеюче-липучая баба, за которой я убирал всякое первосортное дерьмо почти два десятка годиков, решает заговорить:

— Да я соскучилась, Марк! Вижу, ты в полном порядке? Уже нашёл себе новое занятие? Наконец заинтересовался Савой? Ой, кажется, дело в чём-то другом…

Оглядываюсь, замечая в соседней припаркованной шушлайке слишком любопытного водителя. Дохожу до него, стучу по стеклу разочек и, когда тот опускает створочку, прописываю ему левой в нос.

Херовая у них работа. Никакого соц.пакета и страховки за то, что какой-то мудила вот так их палит. До хруста, который точно ей был слышен.

— Ай, Марк! Ну что ты… от меня так третий уволится, заканчивай людей калечить. И двух мальчиков моих добровольно отпусти, ладно?

Стираю костяшки и ухожу обратно до своего американца, заметив, как стремительно скрываются её новые глазки со сломанным хрящиком.

— Ну тогда уж четвёртый уйдет, Ирада. Я первого тоже найду, но живым отдать не обещаю. Или считать разучилась?

— Трое. Тот снайпер не от меня. Я вообще о тебе волнуюсь, потому и поставила ребят. И не уберу их, даже не проси.