Научи меня любить

Глава 1

Красавица заходит в комнату в тот момент, когда Виталик принимается за мою «двоечку». Холеная брюнетка с пакетом еды в одной руке и сумочкой от Шанель в другой - дорогая, породистая сука.

Виталик, что б ты подавился!

Я вспоминаю Олега и мысленно чертыхаюсь. Не того парня ты выбрала сегодня греть свою постель, Марина, ой, не того!

Мы продолжаем сверлить друг друга взглядами под томный аккомпанемент моего несостоявшегося любовника. В голове играет музыка из вестерна и очень хочется приложить Виталю чем-нибудь тяжелым, чтобы не чавкал, но прервать зрительный контакт с соперницей - значит проиграть. А проигрывать я не люблю, поэтому делаю лицо ровнее и палю по пигалице огнем из глазищ на расстоянии.

Самое удивительное, что Виталик так занят процессом, что ничего не замечает. Он слепо шарит по ногам и забирается под юбку в поисках не иначе как моей красной кнопки, когда лицо красотки меняется, и я понимаю, дело - дрянь.

Ее глаза сужаются до узких щелок, которые не разглядеть сквозь воинственные ряды наращенных ресниц. Рука с пакетом выворачивается под неестественным углом и я с ужасом наблюдаю, как она превращается в требушет - смертоносное осадное орудие.

Пакет, под завязку набитый едой, прокручивается над головой и со свистом прилетает Витале по хребту.

Есть такой вестерн - Хороший, плохой, злой.

Почему я вспомнила о нем именно сейчас? Наверное, потому что состоявшийся водевиль как нельзя лучше раскрывает эту тему - фурия, заставшая нас за непотребством, становится Злой, я, без сомнения, остаюсь Хорошей, а Виталик, за неимением других вариантов - Плохой.

И я ору не своим голосом, когда, не ожидая нападения, он прикусывает мой правый сосок и с силой сжимает в кулак левый. Брюнетка подвывает в ответ, а я, освободившись от хватки Витали, прикрываю руками пострадавшую грудь с единственным желанием - свалить отсюда подальше.

Мама, родная моя мамулечка! Спасибо тебе огромное за то, что воспитала меня аккуратной и приучила к порядку. Я хватаю лабутены и любимую сумку от Диор и бегу из квартиры прочь.

Сволочь... свадьба... ненавижу!

Летит мне в след, и уже за закрытыми дверями лифта я начинаю истерично хохотать. Любовь и боль, боль и истерика, истерика и одиночество - мои верные спутники не изменяют мне и сегодня.

На часах начало второго ночи, телефон разряжен, и я даже не надеюсь вызвать такси. В шелковой блузке без лифчика я выхожу в теплую летнюю ночь родной столицы и, убаюкивая сисечки на руках, бреду в сторону метро.

Уж оно точно не способно на предательство.

Глава 2

Метро, конечно, работает. Хвала Богам!

Станция ярко освещена, и я жмурюсь, пока иду к кассе. В кошельке только пятитысячные. Я вздыхаю и, не глядя, кидаю купюру в окошко. Она трепыхается и пролетает мимо блюдечка, оседая где-то за пределами моей видимости.

- Черт! Ладно, на сдачу купите себе конфет, - грудь адски болит. Ну, Виталя и козел! Сисечки ужасно жалко, я люблю их нежно и преданно, потому что не представляю, как их можно не любить?

Билет так и не появляется и с мыслью, что муниципальные работники в конец охренели, заглядываю за бронированное стекло.

- Ау, ты там умерла что ли? Билет мне дай, - ответа нет, как впрочем, и кассирши по ту сторону окна. - Ну, не хотите, как хотите, - я воровато оглядываюсь.

Ни охраны, ни других смертных. Обвожу взглядом потолок - даже камер нет, вот же убогое место!

Взяв сумочку под мышку, подхожу к турникетам с твердым намерением вспомнить все, чему меня в детстве учили на художественной гимнастике. Юбку задираю повыше, до самых ягодиц, когда на пропускной машине загорается зеленый свет и дверцы сами разъезжаются в стороны.

Что, вот так просто? Да ладно!

Сверкнув задом для красоты и ухмыляясь про себя, я становлюсь на эскалатор и припадаю на одну пятку. Как же я устала. Ноги ноют - одиннадцатисантиметровые шпильки не оставляют им шанса. Конечно, лабутены в принципе для передвижения на метро не предназначены и вряд ли хоть раз спускались под землю, по крайней мере, по доброй воле.

Я улыбаюсь, выходя на станцию.

Лабутены, это ваше месть, да? Изощренное издевательство над той, что посмела осквернить идеальные красные подошвы немытыми полами! Хотите на ручки? Простите, не сегодня. Сегодня мы страдаем вместе ради поруганных двойняшек.

Я ищу глазами нужную ветку и, убедившись в том, что на станции больше никого нет, расстегиваю верхние пуговицы на блузке, оценивая ущерб.

Левая грудь красная и припухшая. Завтра будет синяк, сто процентов. Я глажу ее пальцами и закусываю губу - больно. С правой грудью все не так гладко. Четко вижу две кровавые отметины от зубов над соском и две внизу. Ореола цела, но укус выглядит хуже, чем я ожидала. Как бы не пришлось от бешенства уколы колоть.

Ничего, моя маленькая, сейчас мама привезет тебя домой и подлечит. Я застегиваю блузку, лелея надежду, что дома в аптечке найду что-нибудь от заражения, типа перекиси. Ну, а если нет, то в баре есть столичная, ничем не хуже.

По крайней мере, душевные раны она залечивать умеет даже лучше.

На станцию тянет чем-то приторно сладким с кислинкой, я слышу скрежет и из темного тоннеля на свет выныривает покатый нос поезда. В мгновение ока мимо пролетает пустая кабина без машиниста, и тошнотворный запах сменяет другой, не менее «приятный» - запах сырости и земли.

Опять все скрежещет и дергается, когда срабатывают тормозные системы и, наконец, двери вагона открываются.

- Кабздец, - лампа в проходе нервно мигает, но не тухнет, давая в полной мере насладиться видом старых драных сидений во всем их убогом великолепии.

Кто бы мог подумать, что городской метрополитен в таком упадочном состоянии. Мелькает шальная мысль подождать следующий поезд, но я ее отбрасываю. Сейчас еще окажется, что этот последний, и тогда я точно найду себе приключения на пятую точку.

Шагаю в вагон и еле успеваю проскочить – дверцы захлопываются прямо за спиной, и поезд набирает скорость, так что приходится с грацией эквилибристки  прокладывать путь к более-менее приличному сидению.

Бла-жен-ство!

Как же хорошо! Я разминаю ноющие икры и откидываюсь на спинку. Так, сколько там мне станций ехать? Пять или шесть? Блин, хоть бы без пересадок!

Шарю глазами по вагону в поисках карты, но ничего кроме рекламных листовок не вижу.

Что за черт?

Вагон изнутри похож на папье-маше - листовки висят везде, даже на потолке. Ворох бумаги валяется под ногами, грязный, в темных потеках чего-то явно неприятного на вид. Представляю бедных рабочих, которым все это предстоит убирать перед новым рейсом, и благодарю судьбу за свою счастливую звезду.

И где же карта метро? Я встаю и подхожу ближе к дверям вагона.

Поверх предупреждающей надписи и отдельно от прочих листовок, висит черно-белая фотография альбомного формата. Двое детей – мальчик в выходном костюме и девочка в воздушном платьице чуть помладше стоят на фоне разрушенного города, взявшись за руки, а позади них в небо уходят десятки дымовых труб.

Дети улыбаются. Словно нет вокруг разрухи и запустения, закопченного неба над головой и человеческих тел, погребенных под обломками вокруг. Они улыбаются так, как улыбаются дети с семейных фотографий, когда у них есть мягкие постельки и дорогие игрушки, а самое главное, любящие родители.

И все. Ни душещипательного слогана, ни адреса, ни даже телефона. Только отпечаток синей ладони поверх изображения.

Бррр, гадость какая! Ох, уж эти свободные художники. Против эпатажа я, конечно, ничего не имею, но эксплуатация детей для пиара это, господа, попахивает статьей.

На поверку оказывается, что такая листовка в вагоне не одна. Еще парочка приклеена к окнам с другой стороны вагона и на всех стоят отпечатки синих ладоней.

от Автора

Дорогие читательницы! Добро пожаловать в новую историю!

Как вы уже поняли из аннотации, обложку я чуть позже поменяю, поэтому не забудьте добавить историю в библиотеку, если она вам понравилась)

Выкладка через день - не хочу больше Вас подводить из-за загруженности на основной работе - надеюсь, это позволит мне распределять ресурсы))

История о реальных людях в реальном мире, но с долей мистицизма, который, надеюсь, не испортит Вам впечатление от прочтения))

Ваша,

Эмма Ласт

Глава 3

Следующий вагон мало чем отличается от предыдущего – те же рваные сиденья, грязный пол и окна, заклеенные сектантскими листовками. Держась за поручни, я с трудом удерживаю равновесие. Скорость поезда увеличивается с каждой минутой. Это чувствуется по нарастающей амплитуде, с которой раскачивается из стороны в сторону вагон, и мне совершенно не нравится.

Правую ногу сводит судорога и я опускаюсь на грязное сидение и скидываю лабутены. Как от сердца отрываю, но ногу клинит адски - большой палец ведет в сторону и я разминаю сустав, чтобы хоть как-то снять спазм. Вот зараза, никогда больше их не надену!

Думаю вслух и тут же ужасаюсь своим мыслям. Простите, хорошие мои, это все нервы. В вагоне становится светлее и, подняв голову, я вижу станцию, но поезд не останавливается. Продолжая мерно раскачиваться, он несется вперед, отсчитывая по секундам кафельные колонны. Одна, две, пять…

Забыв о туфлях, я бросаюсь к дверям, всем телом налегая на предупреждающую надпись.

- Выпустите меня! - кричу, барабаня кулаками по стеклу, и вижу за колонной высокого худощавого парня в светоотражающей жилетке работника метро на голое тело. 

Станция сменяется бетонной стеной тоннеля и крик о помощи застревает в горле, потому что я точно знаю, что он видел меня. И не просто видел, но смотрел так, будто ждал.

Знал, что я появлюсь.

Я отшатываюсь от окна и прижимаюсь спиной к металлическому поручню. Тяжелый день. Просто богатое воображение и небольшой нервный срыв. И слишком много всего навалилось разом.

Но это точно не галлюцинация. Я видела его так же отчетливо, как злополучную пустую кабину машиниста. Почему он голый? И, кстати, в чем были вымазаны его руки? Мазут? Так он же черный, а кисти и предплечья этого типа отсвечивали синим. Может, татуировки? может.

Я делаю в уме пометку, поднимаю с пола лабутены – даже самый сильный страх не может заставить меня оставить их – и бегу вперед, еще сильнее, чем прежде, желая, добраться до головы поезда.

В отличие от предыдущих, в этом вагоне сидений нет, только металлические каркасы, прогнившие изнутри. Пол устлан сплошным ковром из старых газет и журналов, многие из которых выгорели от времени.

Стены, окна, двери и даже потолок – все заклеено черно-белыми плакатами с улыбающимися детьми. И везде, куда бы ни упал глаз, виднеются отпечатки человеческих ладоней. Синие, неровные, одни с четкими папиллярными узорами, другие смазанные, словно их оставили второпях или злобе. 

К горлу подступает тошнота и я прикусываю губы:

 - Спокойствие, детка, только спокойствие, - звук собственного голоса почему-то пугает до чертиков, но я продолжаю.. - Ты справишься, и не из таких передряг выбирались. Давай, просто будь осторожна и не касайся дерьма вокруг. И все будет хорошо...

Вдруг уши закладывает от дикого, на грани ультразвука, свиста. В тот же момент впереди что-то хрустит и вагон резко подается вперед, опрокидывая меня на спину. Туфли летят в разные стороны и, прижимая к груди бесценный Диор, я другой рукой пытаюсь собрать лопнувший сзади шов на юбке. Только не это!

Следом гаснет свет.

Тусклые лампы под потолком мигают молочно-белым и исчезают в темноте, оставляя в глазах фиолетовые разводы. Я чувствую, как поезд сбавляет ход и переворачиваюсь на живот, вставая на корточки.

А вагон наполняет голубое сияние. Отпечатки ладоней на окнах, дверях, куполообразном потолке, кое-где на поручнях лучатся, как неоновая краска. Тусклый, тошнотворный свет бьет отовсюду, и в нем, как бактерии под микроскопом, копошится что-то живое.

 В отпечатке совсем рядом с моей пяткой перебегают туда-сюда крошечные голубоватые точки, словно маленькие муравьи. 

Что это за фигня?!

Живые, они живые! От их движения свет подрагивал, мерцая всеми оттенками голубого. Я подаюсь назад, не решаясь подняться на ноги, и мне кажется, что от отпечатков исходит мерное жужжание, как от телевизора или ноутбука, если он долго включен в сеть. Но это невозможно.

Невозможно!

Больше сотни отпечатков широких, сильных ладоней.

И мерзкое копошение внутри.

И мерзкое голубое мерцание. 

Оно касается кожи и, кажется, проникает внутрь с каждым вздохом.

От панической атаки меня спасает остановка вагона. Поняв, что поезд больше никуда не мчится, я ощущаю какую-то безграничную эйфорию. И погружаюсь в абсолютную тишину.

- Ну, что, детка, кажется, у нас есть все шансы на победу. Даю десять к десяти, что ты выберешься из этого дерьма и встретишь утро в своей постельке, а?

Надо быть полной дурой, чтобы шутить в такой ситуации, но и другой я никогда не была. Схватив туфли, я возвращаюсь к началу вагона и дергаю ручку. Рельсы двумя серебряными кривыми уходят в темноту. 

Первый вагон исчез. Отцепил балласт и свалил, сволочь!

Я вспоминаю парня со станции и методично разминаю фаланги пальцев – старая привычка, которая помогала снимать стресс. Мать, помнится, как-то пригрозила мне артритом в старости, но я с бравадой отмахнулась.

Старость? Увольте, какая старость!

Глава 4

В сцеплении между первым и вторым вагонами стоят люди. Я вижу их нескладные фигуры в свете единственной лампы тоннеля, подвешенной высоко у потолка. Тусклое желтое пятно охватывает больше десяти человек, мужчин и женщин в потрепанных одеждах и без обуви. Они стоят неподвижно, не разговаривая и смотря строго перед собой.

После секундного замешательства, встаю на колени. Руки и ноги незнакомцев в местах, не прикрытых одеждой, шея и даже лицо – все покрыто рваными, похожими на мох, наростами. Они почти не светятся в темноте, но я готова голову отдать на отсечение, что так же, как и в отпечатках рук в вагоне, в них копошатся маленькие голубоватые комочки.

Паразиты.

Словно прочитав мои мысли, они снимаются с места. Всей массой, словно под гипнозом, шаг за шагом продвигаясь вперед, и щебенка тихо шуршит под босыми ногами.

Травля.

Слово возникает в голове само собой. Просто всплывает, как иногда бывает со старыми болезненными воспоминаниями. Вспыхивает на секунду и придает мне адское ускорение. Босиком, позабыв про лабутены и прижимая к груди чудом уцелевшую сумку, я бегу вдоль путей.

Удираю на пределе сил, босыми пятками по шпалам. Пару раз срываюсь, грязно матерясь под нос и молясь всем Богам ничего не подвернуть и не сломать по пути. Дыхалку как подменили.

Я, в отличие от Светы, не дымлю по пачке в день, предпочитая модный нынче девайс, но и марафоны каждый день не бегаю. Сердце стучит в ушах, кровь горячая и густая, приливает к щекам и я чувствую, как в груди разливается пожар.

А еще в тоннеле темно. Я в сотый раз жалею, что не поставила смартфон на зарядку, пока была у Виталика. Фонарик мне бы не помешал, и тут же отбрасываю эту мысль, ведь свет может привлечь преследователей.

Хотя, преследователей ли? Может, это все пранк или того хуже, локальная террористическая атака... или даже ЧП. Ну, мало ли, это тупо работники метро и хотят мне помочь?

Ага, почему тогда молчат? Почему не кричат вслед что-то типа: «Остановитесь! Вам туда нельзя! Что вы здесь делаете?» И все в том же духе. Неее-ет, они молча догоняют и намерения их ни фига не адекватные.

Я уже готова сдаться, когда тоннель резко поворачивает вправо, рельсы обрываются и я чувствую под ногами мокрый песок. Что это? Песок холодный и на мгновение меня берет оторопь, но шаги преследователей быстро возвращают мозги на место, и я пробираюсь вперед, шаря руками по стене в поисках убежища.

Кем бы они ни были, их физической подготовке можно только позавидовать. За все время не издали ни звука, даже дышали ровно, хотя я от бега взмокла, как последняя скотина. Когда-то в детстве казаки-разбойники, прятки и подобные игры доставляли мне массу удовольствия. Но, участвуя в них, я всегда была на стороне ищущих, была охотником. 

И сейчас, играя роль жертвы, я понимаю, что, чем ближе они приближаются, тем сильнее хочется кричать. Глаза почти привыкли к темноте, и я могу различать отдельные контуры предметов, избегая препятствий, но спасительного выхода нигде нет. 

Если я не найду, куда спрятаться, мне конец...

Я делаю шаг и чуть не наступаю в плотное голубое скопление мха прямо перед собой. Грязно ругаюсь, чувствуя, как корчится все внутри от брезгливости, и бегу мимо. Воздух надо мхом вибрирует и я чувствую исходящее от него тепло, родное, как от близкого человека. 

Черт, меня уже глючит! 

Песок сменяется ровным полом, состоящим из бетонных плит, выложенных стык в стык. Здесь голубые образования встречаются чаще. Воздух заряжен теплом и кисловато-сладким запахом и я вижу липкие голубые наросты на бетонной поверхности стен, арматуре и металлических штырях, торчащих из пола

Они не светятся так ярко, как следы в вагоне поезда, и, кажутся совсем не живыми – по крайней мере, я не вижу этого суматошного копошения внутри – но стоит приблизиться, как они преображаются, начиная пульсировать, наливаясь голубым светом.

И чем ближе, тем ярче.

Они манят, играют с образами и ассоциациями, поют в голове сладкими голосами, зовут и уговаривают. Желание прикоснуться, которые они вызывают, пугает до чертиков. Я дергаюсь в сторону и ногу опять сводит судорога.

Приходится остановиться и я оборачиваюсь. Преследователи в каких-то двадцати метрах позади, но двигаются хаотично и беспорядочно, перебираясь от одного голубого образования к другому, совсем потеряв ко мне интерес.

Они ступают босыми ногами в светящийся мох, закатывают глаза, как в религиозном трансе, и он медленно пульсирует вокруг, то поднимаясь по коже до колен, то опускаясь вниз. Свет его усиливается, пульсация убыстряется до мельтешения, от которого рябит в глазах, а потом расплывается, увеличиваясь в размерах.

Я отворачиваюсь, борясь с тошнотой. Что же, мать твою, здесь происходит и как мне отсюда выбраться?!

Осматриваюсь.

Здесь тоннель ощутимо расширяется, куполообразный потолок уходит вверх метров под тридцать, теряясь в темноте, а в бетонных стенах, то тут, то там, проявляются арочные углубления.

Из них на меня безразлично смотрят десятки голубых глаз. Я не вижу ни лиц, ни тел – только контуры покрывающего кожу светящегося мха с рваными краями. Они не предпринимают попыток схватить меня, только наблюдают из своих укрытий.

Глава 5

Когда я вижу над головой затянутое тучами небо, чувствую дуновение холодного ветра, убеждающего меня в том, что я все еще жива, то даже не удивляюсь тому, что оказалась на другом конце города у давно заброшенного перерабатывающего завода. Вырываю руку из хватки незнакомца и иду по дороге в сторону ближайшей остановки.

Только бы повезло словить бомбилу!

На свет мы появились из канализационного люка - вовек не отмоюсь от это вони, Боже! И теперь мой любимый костюм отправится на помойку вслед за воспоминаниями об этом дне. Сердце колет скорбь по лабутенам. Новеньким, чистеньким и ни в чем не виноватым.

Сволочи, как же я всех ненавижу!

Передергиваю плечами и оборачиваюсь. Парень идет за мной, но близко не подходит. Возьми его с собой, совсем охренел! Наркоша, наверное, приведешь такого в дом и потом найдешь себя в пустой квартире. Вынесет все, не задумываясь.

- Куда ты идешь? - спрашивает вроде буднично, а я вся подбираюсь.

На открытом пространстве его голос звучит иначе - низкий и грудной, как у известного актера дубляжа, он непроизвольно вызывает на разговор, который я бы предпочла даже не начинать.

- Не твоего ума дело!

Впереди маячат первые жилые постройки, несколько фонарей вдоль дороги и одинокая остановка – стеклянный короб с лавочкой и табачным ларьком. Прибавив шагу, решаю под козырек не заходить и останавливаюсь под фонарем, в самом освещенном месте у дороги. 

Незнакомец садится на лавочку, не сводя с меня заинтересованных глаз.

Молодая, не старше 27, шатенка среднего роста с красивым тренированным телом. Скорее всего, достаточно обеспеченная… и вся такая сложная. Что же она делала ночью в метро? Интересно… возможно, я видел ее раньше? На телевидении, например. Кто знает.

Память в последнее время подводит чаще, чем раньше, так что иногда он и сам не знает, что было на самом деле, а что навеяно спорами.

Вот, например, о спорах. Он осторожно чешет голубые образования на руках. Когда он о них думает, они почему-то всегда чешутся. Почему он так их называет? Он не помнит. Знает только, что они появились недавно… может быть, месяц или около того. 

Откуда? Тоже хороший вопрос. Вот у других они живут годами, иногда даже с рождения, но он ни разу не видел, чтобы споры позволяли женщинам беременеть.

А она их боится. Не так как он когда-то. А глубоко подсознательно. Это видно по тому, как она смотрит на него. А ведь он спас ей жизнь. 

Наросты чешутся сильнее и он чувствует непреодолимый голод. Чтобы сдержаться, обхватывает лавочку по обе стороны от себя и с силой сдавливает. 

Дерево хрустит под пальцами.

- Как тебя зовут? – наконец выдавливает, кое-как справившись с собой.

Она не отвечает. Даже не поворачивается в его сторону.

- Меня… - на секунду задумывается. – Игорь… кажется, - как бы глупо это не звучало, но он действительно вспоминает свое имя с трудом. Пока оно еще не стерто спорами, наверное, стоит его записать. Он сделает это обязательно, когда найдет ручку и бумагу. А потом он запишет много чего еще. – Как ты оказалась под землей?

Никакой реакции.

- Я ведь спас тебе жизнь, - она оборачивается. Он понимает, что она смотрит на синие отметины на его теле. – Не бойся, они не передаются от человека к человеку. Только от неживого к живому.

- …Откуда ты знаешь? – наконец произносит она. Голос приятный, бархатный. Наверное, она недавно бросила курить. Он сам себе удивляется – откуда такая уверенность? Но все же отвечает.

- Тогда ты бы уже нашла их у себя на запястьях и груди. Ведь я тебя касался.

Она понимает его слова двояко. Бросив на свои руки и грудь короткий взгляд, отходит в сторону, совсем выйдя на дорогу.

Он же не понимает ее совсем. Может быть, он должен как-то откликнуться на это движение? Прислушался к себе. Но ощущение было таким далеким, что не стоило даже стараться его поймать.

- Что ты делала так поздно в метро?

- Не твое дело.

- Нет мое, раз по закрытой ветке гуляют посторонние, - она поворачивается к нему.

- ...по закрытой?

- С февраля 2018 года, закрыли из-за осадки. Совсем небезопасно для пассажиров, - он снова удивляется сам себе.

Откуда он знает? Ведь под землей совсем недавно. И поставили его пока только смотрящим. Он и смотрел, а потом… все его тело снова затрясло от голода.

- Но…

В этот момент асфальт высвечивает пара фар. Волга замедляет ход, но не останавливается. Переднее стекло опускается на пару сантиметров и грубый мужской голос интересуется:

- Подвезти, красавица?

      Игорь смотрит на водителя и споры щекочут кожу, а чужие мысли прыгают в голове, мешаясь с его собственными.

      Не хило так ее приласкали... по шмоткам вроде элитная, а присмотришься - дешевая давалка, хоть и смазливая. Да еще и босая, ну дела... видно, весело ночку провела... интересно, сколько возьмет за минет...