Навстречу к тебе

Пролог

Телевизор мерцал, будто старый костёр, в котором догорали последние искры прошлого. Комната была тиха, слишком тиха для субботнего вечера. Только комментатор, с надрывом в голосе, повторял имя, от которого у Виктории защемило дыхание:

— Теодор Моретти выходит на последний круг...

Она смотрела, не моргая. Камера скользила по трассе — мокрый асфальт, прожекторы, череда машин, каждая из которых рвалась в ночь, как живое сердце, загнанное в сталь.

Её пальцы, холодные, как стекло экрана, сжимали чашку — чай давно остыл, но она не чувствовала холода. После их ссоры так и было.

На мгновение показалось, что всё идёт, как всегда: он выверен в каждом повороте, точен, как стрела. И вдруг — крошечная ошибка, всего одно неверное движение. Машина пошла юзом. Камера дрогнула, и по студии пронёсся крик.

— Контакт! Машина Моретти уходит в занос...

Сердце Виктории сорвалось. Всё остальное — звуки, комментаторы, мелькающие цифры — стало пустым шумом.

Она вскрикнула — тихо, будто извиняясь перед самим воздухом.

Телевизор показал, как чёрно-серебристый болид, ударившись о барьер, вспыхнул облаком дыма. На секунду — тишина. Потом шум толпы, бегущие люди, красный крест скорой помощи.

И что-то внутри неё оборвалось, как тонкая струна, которую слишком долго держали натянутой.

Она вскочила, даже не осознавая, что делает. Телефон выскользнул из рук, экран мигнул — уведомление, новость: «Пилот Теодор Моретти доставлен в клинику Сан-Джулиано. Состояние стабильно тяжёлое».

— Сан-Джулиано... — повторила она шёпотом, будто это слово могло стать заклинанием.

Шкаф открылся рывком. Рука металась по полкам — свитер, паспорт, ключи.

Всё происходило, как во сне, где тело движется быстрее сознания.

Она натянула пальто, накинула сумку через плечо и выбежала из квартиры, оставив телевизор включённым. На экране по-прежнему крутили повтор аварии — как будто сама судьба нажала «реплей».

Лифт ехал слишком медленно. Виктория спустилась по лестнице, считая шаги — будто каждый шаг мог сократить расстояние между ней и тем, кто всегда жил на грани.

На улице шёл дождь. Фары машин превращали капли в осколки света.

Она остановила такси почти бегом, бросив водителю адрес:

— Клиника Сан-Джулиано. Быстрее, пожалуйста.

И когда город поплыл за окном, Виктория впервые за долгое время не думала ни о том, как правильно поступить, ни о том, что скажут другие.

Только одно пульсировало в голове — будто отголосок старой боли, старой любви:

«Он всегда любил скорость. А я — только боялась не успеть».

Глава 1

Ночь встретила Викторию не просто моросью, а промозглым, назойливым дождем, который, казалось, пытался просочиться под кожу. Воздух был густым от запаха мокрой хвои и влажной земли, а тишина давила, прерываемая лишь равномерным шумом дворников такси. Фары машины выхватили из кромешной темноты кованые ворота — массивные, черные, с витиеватой эмблемой, где золотом таинственно мерцала буква K. Это уже не было похоже на «небольшой домик за городом», о котором небрежно упоминал отец. «K»... Его фамилия, Кавальери. Значит, адрес все же верен, но сюрприз, похоже, приготовили знатный, гораздо более масштабный, чем она могла вообразить.

Она оплатила поездку, стараясь не выдать своего замешательства, и, кряхтя, вытащила тяжелый чемодан. Подняв воротник шерстяного пальто до самых ушей, Виктория, глубоко вдохнув промозглый воздух, шагнула по мокрой гравийной дорожке. Каждая капля дождя оставляла на ткани темное пятно. В окнах величественного, раскинувшегося впереди коттеджа не горел свет — лишь редкие, бледные отблески луны скользили по стеклам, создавая ощущение заброшенности. Тягучая, оглушающая тишина.

— Пап! — крикнула она, едва переступив высокий порог и ощутив резкий перепад температуры. Внутри было еще холоднее, чем на улице, и воздух был затхлым, словно дом долго стоял пустым.

Её голос, непривычно звонкий в этом пустом пространстве, эхом прокатился по длинному коридору, отразился от стен и затих где-то в недрах дома, не принеся никакого ответа. Лишь вновь наступила тишина.

Виктория поставила чемодан в прихожей, скинула промокшие ботинки и, проходя по просторным, почти пустым залам, присвистнула от удивления.

— Вот это хоромы, — пробормотала она себе под нос, — на целую команду... или на два батальона.

Лакированные полы блестели, отражая скудный свет с улицы, а на стенах вместо уютных картин висели широкоформатные фотографии: замершие в движении гоночные машины, размытые трассы, напряженные лица в шлемах. На одной из них был он — отец. Все такой же: уверенный, выпрямленный, с той самой холодной сталью во взгляде, которая всегда означала «я занят и не отвлекайтесь». Виктория вздохнула, привычно ощутив легкий укол в груди.

— Ну и ладно, — сказала она в пустоту, скидывая пальто на стул. — Хоть душ приму, пока не объявится. Надеюсь, хоть горячая вода здесь есть.

Девушка вынула из чемодана пушистое полотенце, — Папочка! — крикнула она ещё раз, уже громче, стараясь перекричать шум воды, надеясь, что отец наконец услышит её.

Нащупала ближайшую дверь, показавшуюся ванной, распахнула ее. Щелканье выключателя, и мгновенный поток горячей воды хлынул из душа. Едкий, обволакивающий пар мгновенно заполнил небольшую комнату, затуманивая зеркало и обдавая приятным теплом. Виктория ощутила, как расслабляются замерзшие мышцы.

Дверь в ванную комнату, оставленная полуоткрытой, вдруг распахнулась настежь.

Из клубящегося облака пара, вышел парень — высокий, смуглый, с мокрыми, прилипшими ко лбу темными волосами. Он был в одном лишь полотенце, обмотанном вокруг бедер. Капли воды стекали по его широким плечам, по рельефным мышцам груди, блестя на тонком, едва заметном шраме, что пересекал правую ключицу. Он явно не ожидал увидеть никого, и его глаза, сначала сонные, мгновенно расширились от шока. Она, в свою очередь, замерла, ошарашенная не меньше.

— Э-э... — только и успел выдавить он, прежде чем Виктория, чьи инстинкты сработали быстрее разума, совершила самое нелепое действие в своей жизни.

Шампунь, что Виктория держала в руке, от чистого ужаса и внезапного шока полетел прямо ему в лоб. Не целясь, просто отдернув руку.

— Ай! — парень схватился за голову, в его глазах теперь читалось не только удивление, но и легкая боль. — Польщён, конечно, но я не “папочка”. Хотя… — губы, влажные от пара, тронула озорная, вызывающая ухмылка, и он опустил руку, открывая взору мокрые, слегка растрепанные черные волосы.

Виктория не дрогнула. Её взгляд, быстрый и цепкий, оценил его от мокрой челки до босых, крепких ступней.

— С лёгким паром, — произнесла она ровно, словно ничего странного, включая ее шампуневый бросок, не произошло. В ее голосе звенел холодный металл.

Он усмехнулся, почесал висок, вероятно, там, куда прилетел шампунь, и, прислонившись к дверному косяку, скрестил руки на груди, не сводя с нее изучающего взгляда.

— Так-так-так... И как зовут столь прекрасное, но весьма боевое создание?

— Тебя не касается, — спокойно, но твердо ответила Виктория, сдвигая брови. — Что ты вообще делаешь в этом доме? И почему в таком виде?

— Живу, — его улыбка стала шире, а глаза блеснули вызовом. — А ты, случайно, не ошиблась адресом, «боевое создание»? Здесь не отель.

— Интересная песня, — она аккуратно поставила шампунь на пол, как будто в ее руках был ценный хрусталь, а не пластиковая бутылка. — Я вроде сюда приехала. Мой отец...

В этот момент в коридоре послышались шаги, быстрые, приближающиеся. Появились ещё трое парней — оба спортивного телосложения, в майках и с полотенцами на шее, с влажными волосами, явно тоже после душа. Они замерли, увидев сцену в ванной.

— Дор, ты что, девчонку притащил? — присвистнул один, его взгляд скользнул по Виктории с нескрываемым интересом.

— Хорошенькая, — подхватил второй. — Старик же запретил!

Глава 2

Утро выстрелило звуками. Не будильником, не привычным городским шумом, а какофонией, чуждой её обыденности. Сначала — гул мотора, резкий, взлетающий, потом — стук, словно кто-то ронял что-то металлическое на бетон, и наконец — крики из-за окна, обрывистые и полные страсти:

— Газуй! Газуй, я сказал! Не слушай его, слушай машину!

Виктория приподнялась на кровати, сонно щурясь в полумрак комнаты. Поток вчерашних событий обрушился на неё, как холодный душ. Комната — чужая, но удивительно чистая, с серыми шторами, которые с трудом сдерживали утренний свет, и тонким, приятным запахом свежей древесины. На стуле, словно кто-то заботливый позаботился, аккуратно сложены её вчерашние вещи, у двери — чемодан, так и не распакованный. На прикроватной тумбе — фотография отца, ещё с молодым, задорным лицом, где не было ни одной морщины, и рядом — небольшой кубок, покрытый слоем пыли.

Она потянулась, чувствуя, как хрустят позвонки, зевнула, прикрыв рот ладонью, и пробормотала, обращаясь к невидимым стенам:

— Доброе утро, лагерь экстремалов. Похоже, здесь не бывает тихо.

Спустившись на кухню, Виктория замерла на пороге, наблюдая за картиной, достойной лучшего ситкома. Четверо парней, включая вчерашнего "Дор", ели прямо стоя, на бегу, словно им вот-вот предстоял старт в гонке на выживание. Хлеб, яичница, кофе — всё исчезало из тарелок быстрее, чем можно было сказать «приятного аппетита». На большом деревянном столе, уставленном крошками, лежали гоночные шлемы, а под ними — раскрытый ноутбук, на экране которого мелькала запись вчерашних заездов, сопровождаемая комментариями на итальянском.

— О, утро без макияжа, но с характером, — протянул знакомый, чуть хрипловатый голос.

Теодор стоял у плиты, по-домашнему расслабленный в спортивных шортах и серой футболке. Его чуть влажные волосы всё так же торчали во все стороны, создавая эффект легкой небрежности. В руке он держал большую кружку кофе, на губах играла та самая полуулыбка, от которой, наверное, любая другая девушка дрогнула бы, смутилась или покраснела. Но не Виктория.

— Не начинай, — спокойно сказала она, подходя к чайнику. В её голосе не было и тени дрожи, лишь утренняя хрипотца. — Я вчера почти убила тебя шампунем, не вынуждай к повторению. Может, в этот раз я буду целиться лучше.

Теодор с притворным удивлением приподнял бровь.

— О, так это было покушение? А я решил, ты просто проявляешь симпатию. У нас в Италии это, знаешь ли, так принято: если девушка бросает в тебя чем-то, это значит “я влюблена, но стесняюсь сказать”. Обычай такой.

— В Италии, может, и так, — ответила Виктория, не отрывая взгляда от закипающего чайника. Горячий пар окутал её лицо, как вчера. — А у нас на родине, это называется “держись на расстоянии”. Иначе рискуешь получить по лбу чем-то потяжелее.

Один из ребят, не выдержав, прыснул от смеха, подавившись хлебом.

— Дор, похоже, тебе впервые кто-то ответил твоим же тоном. А не смущенным поцелуем.

Теодор обернулся к нему, его улыбка не померкла.

— Потому что обычно мне отвечают поцелуем. Или восторженным взглядом.

— А теперь тебе ответили кипятком, — сказала Виктория, поднимая только что налитую, дымящуюся кружку с чаем. Она сделала небольшой глоток.

Он хмыкнул, его глаза блеснули вызовом.

— Острый язык. Мне нравится. Это освежает.

— Мне — нет, — отрезала Виктория, выдерживая его взгляд.

Между ними наступила короткая, но ощутимая пауза. В воздухе пролетела тень — не вражды, нет, а чего-то настораживающего, предвещающего. Как будто оба почувствовали: если они продолжат эту словесную дуэль, это быстро перерастёт в игру, из которой никто из них не выйдет без эмоциональных шрамов. В этом танце они были равны.

— Тренер в гараже, — поспешно вмешался один из парней, пытаясь разрядить обстановку, чувствуя напряжение. — Просил, чтобы ты к нему зашла, Вики. Сказал, как проснёшься.

— Поняла, — кивнула она, отпивая чай. — Спасибо.

Когда Виктория проходила мимо Теодора, направляясь к выходу, он тихо сказал, почти шёпотом, но достаточно громко, чтобы она услышала. Его голос был низким и бархатистым.

— Если бы ты действительно хотела меня ударить, выбрала бы что-то потяжелее шампуня, Кавальери. Я знаю, как девушки бросаются, когда по-настоящему злы.

Виктория остановилась на мгновение, не оборачиваясь, но её плечи напряглись. Потом медленно повернулась, и её глаза сверкнули сталью.

— Не испытывай судьбу. Может, в следующий раз под рукой будет гаечный ключ. Или что-нибудь из инструментов отца.

Он усмехнулся, глядя ей вслед, когда она, наконец, пошла к двери. Его взгляд был долгим и оценивающим.

— И всё же ты не похожа на трусишку, Кавальери. Не пытаешься притворяться хрупкой. Это интересно.

— А ты — на того, кто когда-нибудь поймёт, что женщина может быть не частью шоу, не просто наградой, а штурманом, — ответила она, уже на пороге, не оглядываясь. Последние слова были сказаны с такой уверенностью, что звенели в воздухе.

Дверь хлопнула, оставив после себя легкий, но ощутимый запах её духов — смесь цитруса и чего-то терпкого, и лёгкий привкус чего-то нового и неизбежного в воздухе.

Глава 3

Полигон был окружён туманом и звуками, которые дрожали в груди — низкое рычание моторов, короткие выкрики, щелчки инструментов. Воздух был пропитан густым запахом раскалённого металла, жжёной резины и тем самым особым, пьянящим азартом, от которого у Виктории чуть кружилась голова, словно она вдохнула что-то запретное. Она чувствовала адреналин, витавший в воздухе, как электричество перед грозой.

Отец шёл впереди, решительным шагом, в кожаной куртке, поношенной, но идеально сидящей на его широких плечах, и с новеньким планшетом в руках, словно генерал, ведущий свою армию в бой. Он был сосредоточен, его лицо выражало ту самую знакомую решимость, которую Виктория видела в детстве перед важными соревнованиями.

— Вот они, мои гладиаторы, — усмехнулся Вильям, подходя к ограждению трассы и обводя взглядом суетящихся вокруг машин парней. Усмешка была гордой, но в ней читалась и усталость. — Вики, держись позади, тут шумно, пыльно и опасно.

— То, что нужно, — ответила она, откинув назад длинные, непослушные светлые волосы, которые всё время лезли в глаза. В её голосе звучала не только бравада, но и неподдельный интерес. Она действительно жаждала окунуться в этот хаос, почувствовать его на себе. Снова.

Рядом с ними громко хлопнула дверь одного из трейлеров, и на площадку вышли ребята. Все — в фирменных гоночных комбинезонах, с перчатками, плотно облегающими руки, с той самой лёгкостью и уверенностью в движениях, которая присуща только людям, привыкшим к скорости, опасности и постоянному риску. Они двигались словно кошки, готовые к прыжку.

— Смотрите-ка, наша утренняя звезда снова с нами, — первым отозвался Теодор, подтягивая молнию на высоком вороте своего комбинезона. Его взгляд был насмешливым, но в глазах читался интерес, смешанный с каким-то непонятным вызовом.

— Светит ярче солнца, — поддакнул другой, высокий и худой, смеясь и поправляя растрепавшиеся волосы. — Может, хоть тепло станет.

— Осторожнее, а то ослепнете, — парировала Виктория, складывая руки на груди и выдерживая их взгляды.

Ребята засмеялись, но один, светловолосый, с чуть растерянной улыбкой и открытым лицом, вдруг прищурился, внимательно глядя на Викторию.

— Подожди... я точно тебя где-то видел. Твоё лицо кажется очень знакомым.

— О, началось, — вздохнул Теодор с показным преувеличением. — Сейчас скажет: «Ты похожа на мою бывшую».

— Нет, правда! — не сдавался парень, отбросив шутки в сторону. — Виктория... Кавальери... «Тори Каваль» Писательница, да? Я читал твои книги. Ты... ты знаменитость.

— Серьёзно? — Виктория удивлённо приподняла брови, не ожидая такого поворота событий. — Не думала, что у гонщиков есть время на чтение.

— Да. «Девять зим без сна» и «Когда глохнет сердце». У тебя очень... живые тексты. Чувствуешь каждое слово, каждое переживание. Это... невероятно.

Она улыбнулась, слегка смущённо, но искренне, с теплом, которое пробилось сквозь её обычную броню.

— Да, это я. Приятно, что мужская половина тоже иногда увлекается книгами.

— Да ладно! — вмешался другой, коренастый и мускулистый. — У нас тут, оказывается, звезда литературы! Ребята, может, автограф возьмём перед гонкой? Вдруг это последний раз, когда мы её видим.

— Лучше пусть напишет роман о том, как мы спасаем человечество от заносов на мокром асфальте! — подхватил третий, с хитрым блеском в глазах. — Это будет бестселлер!

Теодор фыркнул, закатив глаза.

— Тогда пусть вас убьёт в первой же главе, чтобы читатели не страдали. И не тратили деньги.

— А ты, значит, герой? — поддела его Виктория, вскинув подбородок.

— Я — катализатор, — лениво ответил он, прислонившись к одной из машин. — Без меня история не движется.

Она усмехнулась, но её взгляд невольно задержался на белобрысом — том самом, что признался в чтении. В нём было что-то искреннее, не отточенное, без лишнего бахвальства. Что-то, что располагало к себе.

— Тогда я, пожалуй, сначала просто побуду здесь, — сказала она, обращаясь ко всем, но глядя на светловолосого парня. — Освоюсь, посмотрю, как вы живёте. Надо же проникнуться атмосферой, прежде чем писать. Понять, что движет этими «гладиаторами».

Отец подошёл к ней, держа планшет под мышкой. Его лицо, казалось, немного разгладилось, и в глазах появилась теплота, которую она не видела уже очень давно.

— Это правильно, звёздочка. Сначала — почувствуй. А потом уже слова сами придут. Главное сначала вдохновение, потом – дисциплина.

Вильям говорил спокойно, но взгляд его смягчился — таким Виктория не видела его с тех самых пор, как умерла бабушка и как он развелся с её матерью. Он словно пытался наладить связь, восстановить что-то утраченное.

— Как там мать? — спросил он негромко, словно боялся, что его услышат.

Виктория вздохнула, чуть опустив глаза, стараясь скрыть раздражение.

— Спятила, пап. Захотела выдать меня замуж, будто я товар на витрине. Выбрала какого-то богатого ухажёра... Я... просто ушла. Не смогла больше выносить этот цирк.

Он молча кивнул, понимающе сжав губы.

— Разберусь. Не волнуйся. Я поговорю с ней.

Глава 4

Вечер спустился на дом мягко, как старое, любимое одеяло — с теплым запахом жареного мяса, тихим звоном посуды и редкими, но от этого ещё более ценными шутками, которыми гонщики заполняли паузы в разговоре. После дня, полного рёва моторов и напряжения, эта тихая, почти домашняя атмосфера казалась особенно приятной.

Отец Виктории, вечно собранный, строгий и отстранённый, вдруг стал почти домашним: снял кожаную куртку, под которой виднелась простая клетчатая рубашка, засучил рукава и даже сам нарезал хлеб, аккуратно раскладывая его на тарелки. Это было так непривычно, что Виктория не могла отвести от него взгляда. На длинном, слегка поцарапанном столе — большая кастрюля дымящейся пасты, миски с разноцветным салатом, бутылка красного вина, которую он достал из старого бара в гостиной, и простые кружки с водой.

— Итак, ребята, — сказал Вильям, обводя всех взглядом, в котором читалась не только строгость тренера, но и отцовская забота. — Познакомьтесь наконец. Это — моя дочь, Виктория. С этого дня живёт с нами. Надеюсь, вы примете её в свою безумную семью.

Сразу после этих слов в воздухе повисло многозначительное молчание. Виктория чувствовала на себе взгляды всех парней, оценивающие, любопытные и, возможно, слегка настороженные.

Первым нарушил тишину Теодор, с самым невинным видом, на какой только был способен, поднимая вилку с намотанной на неё пастой.

— Мы уже... слегка знакомы, тренер. Настолько, что обменялись комплиментами и даже немного... шампунем.

Отец окинул его таким взглядом, в котором было больше стали, чем в кузове самого мощного болида. Виктория невольно поежилась.

— Слегка? Я бы сказал, слишком. И предупреждаю сразу: никто, слышите, никто — не смейте к ней приближаться. Даже на шаг. Она — моя дочь, и я не потерплю неуважения. Никаких глупостей.

— Поняли, тренер, — хором ответили парни, едва сдерживая смешки и переглядываясь. Они знали, что отец не шутит.

Белобрысый — тот самый, что читал её книги, — поднял руку, словно школьник на уроке.

— Мы обещаем, шеф. Будем относиться к ней, как к младшей сестрёнке. Оберегать и защищать.

Отец смягчился, выдохнул, словно сбрасывая груз с плеч.

— Вот и славно. Тогда ешьте, пока не остыло. И ведите себя прилично.

Он остался за столом ещё минут десять, наблюдая, как Виктория болтает с ребятами — сначала настороженно и сдержанно, потом уже с лёгкой улыбкой, чувствуя, как постепенно оттаивает. Он был рад видеть её такой. Когда телефон зазвонил, нарушив идиллию, он нехотя поднялся из-за стола.

— Я на звонок, — бросил он, не глядя ни на кого конкретно. — Без глупостей. И никаких гонок на вилках.

Дверь закрылась за ним — и напряжение тут же спало, словно кто-то убрал стоп-кран. Все расслабились, словно им только что разрешили дышать.

— Фух, теперь можно разговаривать по-человечески, — протянул рыжеватый парень, ковыряя вилкой в пасте и обводя всех взглядом. — Я — Марко. Механик, универсальный солдат. Если что-то заглохло, сломалось или просто не работает, починю. Или добью, если нет другого выхода.

— Симоне, — представился белобрысый, тепло улыбаясь ей. — Пилот номер два, если Дор вдруг решит уйти в модельный бизнес или в монастырь.

— Не дождётесь, — пробурчал Теодор, делая вид, что ест, но его глаза сверлили Викторию.

— А я — Лукас, — отозвался парень в очках, подтягивая миску с салатом поближе к себе. — Электроника и телеметрия. Если бы не я, вы бы ездили на инстинктах, как неандертальцы. Так что благодарите меня за то, что вы еще живы.

— А я, — вставил Теодор, с самодовольной улыбкой, — Пилот номер один. Здесь, чтобы выигрывать. И страдать от переизбытка женского внимания. К сожалению, в этом захолустье с этим туговато.

Виктория спокойно откусила кусочек хлеба, обмакнув его в соус, и ответила, не глядя на Теодора:

— Можешь расслабиться. Здесь тебе грозит только дефицит терпения.

Ребята прыснули от смеха. Теодор хотел что-то сказать в ответ, но передумал — просто покачал головой, глядя на неё с тем раздражённым интересом, который был хуже любых слов. Это было похоже на тихий вызов.

— Так, ладно, писательница, — сказал Марко, подперев подбородок рукой. — Расскажи, ты правда хоть что-то понимаешь в гонках? Или это всё ради вдохновения, чтобы написать книгу о красивых парнях в комбинезонах?

— Я выросла на этом, — пожала плечами Виктория. — Смотрела гонки с отцом с тех пор, как научилась ходить. Он сам был гонщиком и тренировал команды, пока у него не начались проблемы со здоровьем. Просто потом университет, диплом, работа, карьера... и я выпала из этого мира. Что у вас тут изменилось? Кроме того, что трассы стали опаснее, а гонщики — наглее?

Ребята переглянулись, словно решая, с чего начать. И началось.

Они говорили наперебой, перебивая друг друга, жестикулируя и споря: о новых трассах, о падении старых команд, о том, как один из легендарных гонщиков попал в аварию и теперь тренирует молодёжь, потеряв все свои деньги. О новых правилах, об электронике, о бешеной конкуренции и о том, как сложно выжить в этом жестоком мире.

— Подожди, “Ревелл” расформировали? — удивилась она, нахмурив брови. — Но ведь это была топ-команда! Они выигрывали все чемпионаты!

Глава 5

Сумерки легли на тренировочный городок мягко, как дым после заезда, постепенно окрашивая небо в оттенки индиго и фиолета. Воздух был густым, пропитанным стойким запахом бензина, тёплого металла, который остывал после дневных нагрузок, и свежескошенной травы, принесенной легким ветром. Где-то вдали, за холмами, мерцали одинокие огни трассы — ровно и спокойно, будто там дышала сама машина, готовясь к новому дню.

Виктория вышла из корпуса, натянув лёгкую кожаную куртку, которая немного защищала от вечерней прохлады. На площадке, залитой мягким светом фонарей, её уже ждали ребята — Марко с вечной ухмылкой, словно он только что провернул какую-то хитрость, Лукас, погруженный в свой телефон, на котором, вероятно, мелькали графики и телеметрические данные, и Симоне, облокотившийся о капот чёрного пикапа, с лицом, освещенным мягкой улыбкой. Теодор, конечно, стоял чуть в стороне, опираясь на столб, скрестив руки на груди, будто весь мир мешал ему дышать, и он снисходительно позволял остальным существовать в его присутствии.

— Ну что, мисс Кавальери, готовы к вылазке? — улыбнулся Симоне, его глаза весело блестели. — Или вы предпочитаете общество книг и тишины?

— Готова, — ответила Виктория, вздёрнув подбородок. — Если по дороге никто не решит устроить дрифт на чужой клумбе. И если музыка будет не слишком громкой.

— Без обещаний, — хмыкнул Теодор, лениво отходя от столба и открывая заднюю дверь пикапа. Его голос был низким и чуть насмешливым. — Сиденье справа свободно, но пристегнись. И не жалуйся, если запачкаешься.

— Я лучше поеду с Симоне, спасибо, — ответила она с идеальной вежливостью, в которой сквозила тонкая колкость. Она обошла Теодора, даже не взглянув на него, и села рядом с белобрысым пилотом, демонстрируя свой выбор.

Марко прыснул, едва сдерживая смех.

— Кажется, Моретти проиграл ещё один старт. И даже не успел тронуться с места.

— Это не гонка, Марко, — буркнул Теодор, закрывая дверь с такой силой, что машина слегка дрогнула. — Это временная тактическая уступка, чтобы не искушать судьбу. — Но глаза его опасно сверкнули, выдавая, что он вовсе не шутит.

Дорога в город тянулась серой лентой, вившейся сквозь бескрайние поля и прохладный ночной ветер. Симоне что-то рассказывал — про местные кафе, про трассу, которую они могли бы освоить, про смешные случаи на заездах, когда чьи-то покрышки неожиданно лопались. Виктория смеялась, слушая его истории, иногда вставляла короткие, но меткие замечания, от которых парни на заднем сиденье — Марко и Лукас — хохотали ещё громче, забывая о своей обычной сдержанности. Даже Теодор, сидевший молча, иногда выдавал глухой смешок.

Но когда они проезжали мимо тренировочного бассейна — огромного, открытого, подсвеченного изнутри мягким голубым светом, с зеркальной поверхностью воды, где никто сейчас не плескался, — она невольно замедлила шаг взгляда.

Бассейн был слишком тих. Слишком пуст. Слишком идеален.

Она вдруг почувствовала, как под кожей поднимается холод — не от ветра, а от нахлынувших воспоминаний. Мать. Истерика. Слёзы. Скандал. И то самое слово «удави́сь» — брошенное, как нож, вонзившийся ей в самое сердце, после того, как она отказалась выходить замуж.

Виктория отвернулась, пытаясь смахнуть эти мысли.

— Эй, всё нормально? — спросил Симоне, заметив её изменившееся выражение лица. В его голосе была искренняя забота.

— Да, просто... не люблю воду, — тихо ответила она, стараясь говорить спокойно. — Слишком неподвижная. Слишком много в ней отражений.

Он не стал расспрашивать, лишь взглянул на неё с пониманием и просто включил музыку погромче, словно пытаясь заглушить не только тишину, но и её тревожные мысли.

Город встретил их шумом, яркими огнями и гулом голосов. Маленькие уютные кафе, сверкающие витрины магазинов, пьянящий запах свежесваренного кофе и горячей пиццы — всё было живым, настоящим, простым и полным энергии. Они заняли столик у самой улицы, откуда открывался вид на прохожих и неоновые вывески, заказали пасту, бутылку местного вина, десерт. Смех звучал свободно и легко, как будто каждый из них забыл, что утром снова будет рёв моторов, напряжение и риск.

— Ты и правда круто разбираешься в гонках, — сказал Симоне, когда разговор снова свернул на трассу и её особенности. — У нас тут парни меньше знают, чем ты. А ведь это их хлеб.

— Так бывает, когда читаешь не только меню и технический регламент, — поддела Виктория, бросая быстрый взгляд на Теодора.

Марко прыснул в вино, едва не подавившись.

— Вот это попадание, Дор, ты слышал? Она тебя нокаутировала.

— Я стараюсь не слушать, когда кто-то путает дерзость с умом, — ответил Теодор, откинувшись на спинку стула. Его тон был небрежным, но в глазах зажглись искорки.

— А я стараюсь не слушать, когда кто-то путает эго с талантом, — спокойно парировала Виктория, даже не повысив голоса. В её словах чувствовалась такая уверенность, что они, казалось, звенели.

Тишина зависла на долю секунды, натянутая, как струна. Потом Лукас прыснул, Симоне хохотнул, а Марко хлопнул ладонью по столу так, что зазвенела посуда.

— О, да это же комбо! Ребята, она его опять! Идеальное исполнение!

Теодор смотрел на неё долго. Без усмешки. Без раздражения. Просто — прямо, с каким-то новым, более глубоким интересом, словно впервые увидел её насквозь. И это её немного смутило, заставив отвести взгляд.

Глава 6

Утро выдалось свежим, прозрачным, как будто само небо вымыло себя дождём, оставив после себя лишь хрустальную чистоту. Сквозь открытые окна тянуло ароматом крепкого кофе, машинного масла и чего-то неуловимо металлического — острым, бодрящим запахом гаражного утра, который здесь был так же естественен, как восход солнца.

Виктория спустилась в столовую, где уже гремели чашки, разносился громкий хохот ребят, и отец стоял у кофемашины, как на посту, сосредоточенно наливая очередную порцию эспрессо.

— Доброе утро, звёздочка, — сказал он, протягивая ей кружку с дымящимся напитком, даже не глядя. Его голос был привычно хрипловатым.

— Утро не бывает добрым, когда кто-то орёт “пять минут до старта” в семь утра, — пробормотала Виктория, зевая и принимая кофе. Горячий фарфоровый кружок приятно согревал ладони.

Марко махнул ей рукой, его лицо сияло от утреннего веселья.

— А вот и наша муза! Осторожно, не мешайте — она наблюдает и собирает материал!

— Тогда пусть запишет, кто вчера забыл слить бензин после тестов, — хмуро заметил Лукас, поправляя очки. Он был серьёзнее остальных. — Я еле оттёр пятно.

— Симоне, признавайся, это снова ты. У тебя талант к таким вещам.

— Эй, я вообще святой, — возмутился тот, широко улыбаясь. — А она — наш ангел-хранитель. Вдруг теперь у нас удача появится, и мы выиграем этот чертов чемпионат. Надо потихоньку выходить из отпуска.

Теодор хмыкнул, не поднимая глаз от своей чашки с кофе. Его волосы были ещё чуть влажными, и он выглядел так, будто только что вынырнул из душа.

— Если ангелы кидаются шампунем, то да, мы спасены. У нас есть персональный, весьма агрессивный ангел.

— Ты жив, значит, ангел сработал. Самоконтролем, — ответила Виктория, садясь рядом с ним. Между ними было небольшое расстояние, но их словесная перепалка уже стала чем-то привычным.

Вильям перевёл взгляд с одного на другого, качнул головой, в котором читалась смесь усталости и нежности.

— Вы как дети. Завтрак — и на трассу. У нас день отработки связки поворотов. Никаких отговорок.

Через час они уже были на автодроме. Воздух звенел от нетерпения — моторов, голосов, шагов. Солнце уже поднялось высоко, пробиваясь сквозь остатки тумана.

Виктория стояла на трибуне, облокотившись на холодные перила, с блокнотом и ручкой в руках. Она записывала короткие фразы, словно ловила ветер, который приносил обрывки мыслей:

«Дорога — это всегда исповедь. Каждая кривая — признание в слабости или в силе».

«Скорость лечит, но оставляет рубцы, которые не заживают до конца».

Она делала пометки, рисовала схему трассы, ставила стрелки, помечала имена пилотов. Но глаза её иногда теряли фокус, взгляд становился отсутствующим, как будто она смотрела сквозь трассу, сквозь время.

Пустота в зрачках становилась всё глубже — пока где-то внутри не щёлкнуло, как старый выключатель, возвращая её к чему-то давно забытому.

Руль — холодный, вибрирующий в ладонях. Знакомая тяжесть.

Солнце — прямо в глаза, слепящее, как прожектор на сцене.

Крик — мужской голос в наушнике, короткий, отчаянный: «Тормози! Немедленно!»

Потом вспышка. Белая. Ослепляющая.

И — темнота. Глубокая, непроницаемая.

В больнице пахло антисептиком и тишиной, которая давила на барабанные перепонки. Голос отца, глухой и далёкий, звучал откуда-то из-за пелены боли:

— Ты обещала, что не сядешь за руль в таком состоянии, Вики... Клялась...

Виктория моргнула — картинка исчезла. Трасса вновь жила: ревущие моторы, гул, команда, сосредоточенные лица.

Но внутри всё ещё звенело. Звенело от воспоминаний, от боли, от невысказанных слов.

Она медленно закрыла глаза и вдохнула глубже. Запах бензина, горячей резины, мокрого асфальта. Всё, что когда-то было её жизнью, её страстью, её будущим.

— Не грусти, — раздался рядом тихий голос.

Она вздрогнула, так неожиданно было это появление.

Отец стоял у перил, руки в карманах, лицо всё ещё напряжено после тренировки. Только что он кричал на ребят за ошибки, его голос звенел от раздражения — резкий, командный, непреклонный. А теперь — другой. Тот, кто помнит, как держал её на коленях, пока она маленькой девочкой слушала гул мотора по телевизору.

— Пап, я не грущу, — выдохнула она, стараясь скрыть дрожь в голосе. — Я просто... вспоминаю.

— Не стоит, — сказал он тихо, глядя на трассу, словно видел в ней нечто большее, чем просто асфальт. — Иногда нужно просто отпустить. Такие вещи... в жизни бывают.

И эти слова, простые, невинные, сказанные с лучшими побуждениями, вдруг будто ударили. Не физически, но эмоционально.

Что-то внутри Виктории оборвалось. Ноги дрогнули, дыхание сбилось, и в глазах запекло. Она схватилась за перила, будто земля пошла волной под ногами, а мир вокруг начал терять очертания.

Вильям успел подхватить её, его руки крепко сжали её плечи.

Глава 7

Когда Виктория проснулась, солнце уже стояло высоко, посылая свои лучи через неплотно задернутые шторы, а в доме царила тишина — звенящая, непривычная и даже немного пугающая. Обычно здесь постоянно что-то гремело, шумело, звучало. А сейчас — лишь тишина. С потолка падали золотистые лучи, рисуя причудливые узоры на стенах, где-то за окном шумел ветер, раскачивая ветви деревьев, и только тихий тик-так часов на стене напоминали, что мир не остановился, а продолжает двигаться в своём неизменном ритме.

— Они на трассе, — подумала она, сладко потянувшись и ощущая приятную усталость в мышцах после вчерашней прогулки. — И слава богу.

Она поднялась с постели, закутавшись в мягкий, просторный халат, и прошла в ванную комнату. Холодная плитка под босыми ступнями приятно взбодрила, а струи горячего душа быстро смыли остатки сна, возвращая её к реальности, к жизни. К настоящему моменту.

Когда волосы ещё были мокрыми, пахнущими свежестью, она включила музыку — старую итальянскую эстраду, ту, что звучала у матери на кухне, когда Виктория была ещё совсем ребёнком, а мир казался простым и понятным.

Звук заполнил дом, лёг на стены, как тёплый солнечный свет, изгоняя тишину и тоску. Она сушила волосы феном, покачиваясь в ритм музыки, потом подхватила кухонную ложку, как микрофон, и спела пару строк на ломаном итальянском, засмеялась своему отражению. В зеркале отражалась девушка — свободная, красивая, немного уставшая, но настоящая, без масок и притворства.

Потом был холодильник. И внезапное вдохновение. Она открыла дверцу, заглянула внутрь и поморщилась.

— Если они снова закажут доставку пиццы и бургеров, я их всех убью, — пробормотала она, доставая яйца, свежие овощи, кусок сочного мяса и целый набор ароматных специй. Пора взять ситуацию в свои руки.

Сковородки зашипели на плите, нож стучал о разделочную доску, аромат чеснока, розмарина и тимьяна наполнил кухню, перебивая запах машинного масла, и заглушая её грустные мысли. Виктория напевала в такт музыке, перемещаясь от плиты к столу, от окна к раковине, кружась в своём маленьком, импровизированном танце, как будто готовила не просто еду, а волшебное зелье, способное излечить душу. Музыка звучала громко, но ей было всё равно — ведь впервые за долгое время она чувствовала себя живой, нужной и свободной.

Она так увлеклась процессом, что не заметила, как хлопнула входная дверь, и как по коридору, приближаясь к кухне, прошли чьи-то шаги.

Ребята вернулись с тренировки — усталые, запылённые, с запахом трассы и топлива, который въелся в их одежду. Первым остановился Теодор. Он замер на пороге кухни, уткнувшись взглядом в то, как Виктория, смеясь, покачивает бёдрами под музыку, мешая соус в большой сковороде на плите. Её волосы блестели в солнечном свете, щеки порозовели от жара, а рубашка на ней была явно велика — старая, отцовская, кажется.

Он даже не сразу понял, что просто стоит и молча смотрит на неё, словно заворожённый. Забыв обо всём на свете.

Пока Симоне не хлопнул его по плечу, вырывая из этого транса:

— Эй, Дор, ты жив вообще? Или завис намертво? Что-то случилось?

Теодор моргнул, словно просыпаясь.

— Что? Нет. Просто... оценил аромат. И музыку. И... пейзаж.

— Да ладно тебе, мы все оценили, — подмигнул Марко, уже жадно вдыхая аппетитный запах, который распространялся по дому. — Что готовишь, Виктория? Божественно пахнет!

Виктория, услышав шум, обернулась, выключила музыку и смущённо улыбнулась, не смутившись ни на секунду от того, что они застали её в таком виде.

— А, вы вернулись. Отлично. Еда как раз готова. Надеюсь, вы успели проголодаться.

Симоне, смеясь, подошёл к ней и шутливо схватил её за руку:

— Ты нас спасла! Мы уже были готовы съесть друг друга! Ну-ка, маэстро, покажи класс! — И закружил её прямо посреди кухни, под медленные итальянские ритмы, которые еще звучали в его голове.

Она рассмеялась, чуть не выронив ложку, но отпустила танец — лёгкий, искренний, будто и не было ни грусти, ни боли, ни прошлого.

— Чем это пахнет?! — воскликнул Лукас, заглядывая в кастрюлю, и его глаза загорелись от предвкушения. — Это рай!

— Едой, мальчики, едой. Настоящей, не из коробки, — ответила Виктория, с гордостью оглядывая свои творения. — Сегодня у нас паста с мясом, овощной салат и кое-что ещё.

— Святое небо, — простонал Марко, его глаза закатились от удовольствия. — Мы реально жили на доставке всё это время. Как дикари какие-то.

— А где папа? — спросила Виктория, вытирая руки полотенцем.

— Тренер с кем-то разговаривает на улице. По телефону, что-то срочное, — ответил Симоне, поглядывая в окно. — Так что можно есть спокойно, пока он не ворчит и не рассказывает нам о дисциплине.

— Тогда садитесь за стол, пока горячее. Через пару минут всё будет готово.

Они сели за большой деревянный стол, уставившись на тарелки с едой. Ели молча первые несколько минут — с тем благоговением, которое бывает только у голодных мужчин перед настоящей, домашней едой. Потом послышались вздохи, благодарности и неизбежные признания в любви.

— Виктория, мы тебя обожаем!

— Ты наш кулинарный ангел!