Найду тебя

1

Когда раздаётся выстрел, я вся съёживаюсь и крепче зажимаю ладонями уши. Хочется скукожиться до размеров точки. Исчезнуть. Каким-то волшебным образом перенестись подальше отсюда.

— Лёва, ты, блять, мазило, — раздаётся противный, бьющий по нервам гогот. — Давай я!

Пространство режут ещё два выстрела, и рядом с барной стойкой, под которой я прячусь, водопадом сыплется стекло разбитых в прах бокалов с полки.

Я зажмуриваюсь и закусываю губы. Дрожащими руками сжимаю свой фартух и молюсь, чтобы эти ублюдки не увидели меня, не поняли, что я здесь.

Едва эти черти вошли в бар, я сразу поняла, что закончится всё плохо. Эти пятеро абсолютно без головы, их весь наш университет знает и лишний раз никто в их сторону не смотрит. Потому что за это может хорошо прилететь.

Богатые, беспринципные сволочи, смотрящие на людей, как на дерьмо.

Посетители разбежались, как тараканы, стоило этим пятерым войти в двери бара. Кто-то даже забыл куртку на спинке стула. Эту компанию в районе университета все знают и предпочитают держаться подальше.

Наташка, вторая официантка, тут же попятилась и убежала через кухню. Я же осталась. Хозяину бара это бы очень не понравилось, что мы все бы ушли и оставили бар.

И пожалела.

Эти скоты устроили тут настоящий шабаш.

Они забрали алкоголь, пьют, стреляют по плафонам и бутылкам на барной стойке, ржут как кони.

Неадекватные твари.

Один из них, рыжий верзила с лицом, не прошедшим все этапы эволюции, выдернул Степана, нашего бармена, прямо из-за стойки. И они уже полчаса превращают его в кусок мяса.

— Ещё раз, придурок, — говорит кто-то из них, обращаясь, как я понимаю, к Степану. — Поимённо. Всех. Кто стучал, кто говорил про порт.

— Не помню, — сердце сжимается от голоса Степана, пропитанного болью и тут же слышен приглушенный стук и низкий болезненный вскрик.

— А так? — снова тот же голос. — Так помогает для памяти? Имена. Всё, что слышал.

Мне кажется, Степан всхлипывает и начинает тихо плакать. Я и сама зажмуриваюсь, прикусываю зубами нижнюю губу до боли, чтобы не завыть от страха.

Вызвать бы полицию или кому-нибудь написать, чтобы вызвали, но мой телефон остался на кухне.

— Я уже… уже всё сказал, — хрипит Степан. — Это был Родион. Второго он называл Серый. Всё что я слышал, это “порт”, какая-то руда и “двенадцать тридцать”. Я… я больше ничего не слышал.

Они снова его бьют. Просто так уже, хотя вытянули из него всё, что могли, судя по всему.

Я понятия не имею, о чём они вообще с ним говорили, но изо всех сил молюсь, чтобы меня не заметили. Потому что, думаю, свидетели этого разговора им не нужны. А учитывая, какие слухи ходят в университете про эту банду, от них можно ожидать какой угодно расправы. Даже…

— Иди сюда, киса, — снова противный гогот, а потом тонкий женский вскрик. Боже, эта девчонка забежала в бар случайно, кого-то искала, а попала к этим уродам. И они её, конечно же, уже не выпустили.

Звуки борьбы, женский вскрик снова, я вздрагиваю, когда слышу, как с треском рвётся одежда. Страшно представить, что они собираются с ней сейчас сделать.

Боже мой, вот это я попала. Сущий кошмар.

Как же мне выбраться? Что делать?

— Герман.

Звуки и смех стихают, когда раздаётся этот спокойный, даже слегка ленивый, ледяной голос. Он звучит глухо, давит, делая воздух вязким.

Я узнаю этот голос. Слышала уже как-то в университете.

Это Кирилл Вяземский. С четвёртого курса. Он у них главный.

От его взгляда мурашки по коже бегут, и душа в пятки проваливается. И лучше, чтобы этот взгляд на тебе никогда и ни за что не останавливался.

— Да ладно, Кир. Всё равно гуляем сегодня.

— Говорил, не трогай посторонних, — всё так же тихо, но в голосе уже чувствуется стальная тяжесть.

— Я ж аккуратно, — вякает тот.

И замолкает. Быстро. Слишком быстро. Будто тухнет.

— Не тупи, — снова голос Вяземского. Всё так же спокойно. — И давай завязывай с девкой.

Они молчат. Как школьники перед директором.

Я замираю, едва дыша. Этот голос — в нём что-то ненормальное. Что-то, что давит на психику. Не угрожает. Просто выталкивает из тебя чувство безопасности.

Снова женский вскрик и напротив барной стойки на пол приземляется девушка. Вся в слезах, блузка на груди разорвана и видно нижнее бельё. Она вся съёживается, подбирая коленки, затравленно смотрит в сторону зала.

А потом замечает меня.

Её глаза расширяются, подбородок дёргается, но я прикладываю палец к губам и смотрю на неё умоляюще.

Только не выдай меня, прошу. Пожалуйста.

Девушка зажмуривается и обхватывает себя руками, пытаясь стянуть края блузки на груди.

А вакханалия в зале продолжается. Треск мебели, звон битого стекла, хохот, ругань.

2

— Я… сейчас… задохнусь… — девчонка тормозит меня за руку, едва мы забегаем за угол.

Она сгибается пополам, схватившись за живот и тяжело, едва ли не со свистом, дышит. Её всю трясёт. Да что там — меня тоже бьёт крупная дрожь.

— Они точно… точно не гонятся за нами? — она вскидывает на меня глаза, я вижу, как у неё дрожит нижняя губа.

— Не знаю, — мотаю головой. — Но мне кажется, нам лучше убраться подальше.

Я выглядываю из-за угла осторожно, но, кажется, за нами эти сволочи действительно не гонятся.

— Пошли, — говорю, хватаю её за руку и тащу за собой. — Тут рядом должен быть выход на проспект. Выйдем — вызовем кого-нибудь.

Она кивает, снова прерывисто дышит и едва поспевает за мной. Мы почти бежим, петляя по каким-то подворотням, дворам, через парковки. Ноги подкашиваются, всё тело болит, но страх гонит вперёд.

На пересечении улицы и проспекта — огни, машины. Люди. Мир живёт, как ни в чём не бывало.

— У тебя есть телефон? — спрашиваю, и она достаёт из кармана джинсов смартфон, пальцы дрожат так, что она с трудом разблокирует экран.

— Вызови… полицию. Скорую. — Я выдыхаю, пытаясь восстановить дыхание. Пульс всё ещё сходит с ума. — Там… бармен. Они его ужасно избили, ему нужна помощь.

Она кивает, набирает сто двенадцать и прижимает телефон к уху. Слушает гудки.

— Алло? Пожалуйста, пришлите наряд и скорую. Там людей избивают. Один… в крови. Они вооружены… Пожалуйста, быстрее… Адрес… я не знаю точный адрес, но это бар на…

Она смотрит на меня, вскинув брови.

— "Точка", — подсказываю. — Возле студгородка.

Я просто стою рядом, обнимаю себя руками, чтобы не рассыпаться. Смотрю на проезжающие машины, на чьи-то силуэты в окнах, на кафе напротив, где светло и спокойно, и думаю о том, что просто хочу сейчас оказаться в тишине и безопасности, у себя в кровати под одеялом. А лучше бы вообще оказалось, что это всё мне приснилось.

— Они сказали, уже едут, — говорит девчонка. — А ты… ты как? Я, кстати, Майя.

— Анжелика, — киваю, сглатывая вязкую слюну. Пить хочется неимоверно. — Можно Лика.

Майя кивает, опуская “очень приятно”. Потому что наше знакомство оказалось ничерта не приятным.

— Ты… наверное мне жизнь спасла, — она закусывает губы. — Спасибо тебе.

— Я себя спасала, — говорю честно.

Она бледно улыбается и ёжится, пытаясь кое-как стянуть на груди порванную кофту.

Хочется чего-то горячего, чтобы согреться, потому что на улице ноябрь, а мы обе без верхней одежды. Но идти в кофейню в таком виде так себе идея. Да и денег у нас нет.

Поэтому я предлагаю пойти ко мне в общежитие, которое тут совсем недалеко, где дам ей свою спортивную мастерку, чтобы она могла хотя бы нормально до дома добраться.

Нам везёт, что коммендантши нет на месте, куда-то отлучилась, поэтому мы с Майей прошмыгиваем мимо её комнаты и быстро поднимаемся на шестой этаж, на котором расположена моя комната.

— Ты одна живёшь? — спрашивает Майя, рассматривая мою комнату, пока я сдираю с себя форменный передник и открываю шкаф, чтобы выудить ей спортивную мастерку из своего и так довольно скудного гардероба.

— Нет, у меня есть соседка. Но она часто остаётся у парня, а третья кровать пока пустует, — киваю на кровать без матраса.

Майя опускается на стул, а я включаю электрический чайник. Нам обеим надо согреться.

— Им ничего не будет, да? — она неожиданно тянет носом и всхлипывает. — Заявление писать бесполезно?

— Думаю, не будет. К сожалению.

— Ты их видела раньше? Этих сволочей.

— Они учатся в нашем университете. Видела издали.

— Ты из Политеха?

— Да, — я кладу в чашки по пакетику. У меня их осталось всего лишь два, но я не решаюсь предложить Майе заварить один на двоих. — А ты?

— Тоже. Я перевелась сюда две недели назад из Воронежа. Мне ещё не дали общежитие, и я живу у маминой двоюродной тёти временно.

Я подвигаю Майе одну чашку, а сама опускаюсь на скрипучий старый стул рядом и беру вторую. Обхватываю её пальцами и выдыхаю с судорожным облегчением. Подушечки начинает моментально жечь, но я всё равно крепко сжимаю чашку.

Майя допивает чай и вызывает такси. Ещё раз благодарит меня за помощь, что не бросила её. Оставляет мне на листочке свой номер телефона и уходит.

Я запираю за ней дверь, хотя, признаться, замки на общажных дверях не особо впечатляют своей надёжностью, но я привыкла уже. А потом сбрасываю одежду, оставляю её прямо на полу, переодеваюсь в чистую футболку и забираюсь под одеяло.

Даже обжигающий чай не помог — зубы так и стучат. Тело скукоживается, дрожит. Я подтягиваю коленки к груди, сворачиваясь калачиком.

Сегодня я реально испугалась.

Я далеко не фиалка и многое уже видела. Драки и пьяные дебоши я наблюдала почти всё своё детство, лет с восьми — с тех пор, как птицефабрика в нашем посёлке закрылась и отец потерял работу, а потом буквально за год спился. И мать споил. Так что дерьма я к своим двадцати годам повидала немало.

3

С утра я встаю с ощущением, будто всю ночь по мне ездили на тракторе. Спина ноет, ноги ватные, голова тяжёлая, словно я совсем не спала. Я кое-как соскребаю себя с постели, сдёргиваю с верёвки полотенце и тащусь в душ.

К моему удивлению, очереди в душевые почти нет. Время ожидания занимает всего минут пять-семь.

Но не скажу, что душ, даже контрастный, взбодрил меня. Но он прояснил голову, и ко мне возвращается вчерашний страх. По телу пробегает стадо противных, колючих мурашек и возникает порыв не идти в университет, а лучше свалить отсюда подальше.

И подавить этот порыв выходит не сразу.

Однако я стискиваю зубы и собираюсь. Натягиваю джинсы, машинальными движениями заплетаю волосы в привычную косу-дракончик. Не для красоты, а чтобы не мешались. Потом натягиваю худи и выталкиваю себя за дверь. Мне нельзя пропускать учёбу, в университете всё очень серьёзно с посещением. За пропуски можно вылететь, на каждое бюджетное место очередь. А восстановление потом я не потяну, конечно же. Этот университет — мой шанс в жизни, которого я очень добивалась, корпя за учебниками, и не собираюсь его терять.

На входе в университет возле ворот замечаю знакомые фигуры. Стасик — мой одногруппник. Тощий, длинный, весь в чёрном. Очки в чёрной оправе. У него, кажется, два выражения лица: нейтральное и "немного удивлён".

С ним Даня, с механического. На курс младше. Худая шея, худые пальцы. Всегда носит капюшон даже в помещении.

Они оба — не из числа любимчиков девчонок. Не ходят в спортзал, не брызжут одеколоном.

Просто ребята, которые не делают тебе хуже. А это, на мой взгляд, уже признак хорошего человека.

— О, Сотникова, — Даня кивает мне. — Слышала новый трек “Wet rain”?

— Не до песен, — бурчу, останавливаясь рядом с парнями. Да и… не с кем больше. Эти двое — единственные, с кем я общаюсь из нашего универа. Ну ещё с одной девочкой из группы иногда. Но в основном мы можем с ней просто сесть вместе на паре или в столовой и в основном молчать.

— Да ты чё, он офигенный. Там на припеве такой гитарный риф, ты офигеешь.

Станислав поворачивается ко мне.

— Мы хотели вечером поиграть. Разучишь аккорды?

— Давайте в другой раз, — отрезаю. — На завтра по философии задали кучу всего учить.

— Кстати, — Даня щёлкает пальцами. — Я тебе отправлял песню, ты не прочла. И утром звонил — телефон вне зоны.

— Да вчера на работе забыла, — отмахиваюсь, а сама леденею внутри, вспоминая, при каких обстоятельствах это произошло.

Мы идём к ступеням корпуса, а я чувствую, как мой пульс с каждым шагом начинает частить.

Я быстро оглядываюсь.

Сначала даже выдыхаю, но потом дёргаюсь от взрыва хохота со стороны парковки рядом за забором.

Те самые ублюдки. Их ржач ни с чем не спутаешь — как скрежет ложкой по сковородке.

Я вижу рыжего, этого громилу, который упал через стул. С ним двое из тех, кто орал и стрелял. Один сидит на капоте чёрного лексуса, болтает ногой. Курят, ржут — всё как всегда.

Но Вяземского с ними нет.

Я резко набрасываю капюшон на глаза и сворачиваю к деревьям вдоль дорожки, ведущей к второму корпусу. Стас и Даня идут за мной, болтают о чём-то, даже не удивившись, что я резко свернула направление движения. Но я их уже не слышу. У меня в ушах звенит от напряжения.

Когда начинается первая пара и нас впускают в аудиторию, я немного выдыхаю, но всё равно сижу, как в тумане. Всё плывёт. Преподаватель что-то пишет на доске. Кто-то хихикает в заднем ряду. Девчонки на первом ряду перешёптываются.

Я — прозрачная. Как всегда. Но меня роль незаметной более чем устраивает. Особенно сегодня.

Вторая пара. Психология. Мой нелюбимый предмет. Преподавательница молодая, говорит с лёгким визгом и странным акцентом. Слушать её сложно — одни фразы из учебника, но деваться некуда.

Она даёт нам самостоятельное задание, а сама садится за стол и заполняет какой-то бланк.

— Кто-нибудь отнесёт в деканат? — обводит взглядом группу.

Никто не двигается. Первая пара, все ещё досыпают по сути.

Староста, конечно же, открывает рот.

— Пусть Сотникова сходит. Ей полезно будет хоть раз по коридорам пройтись, а не в углу сидеть.

Я дёргаюсь.

— Сама сходи. Я тебе что, курьер?

— Сотникова, идите, — вставляет преподаватель, даже не глядя. — Отвлечётесь.

Отлично, что ж.

Забираю ведомость и выхожу, с трудом сдержавшись, чтобы не хлопнуть дверью. Не хочется драконить преподавательницу.

В коридоре пусто. Сердце стучит как-то гулко, но я успокаиваю себя, ведь что может случиться в пустом коридоре университета во время пары.

И вот я дохожу до угла, поворачиваю и…

Воздух в лёгких будто в тягучую резину превращается, выдохнуть получается с трудом. Я несколько раз моргаю, но мне совершенно не кажется.

4

Он стоит у окна. Не один, с каким-то парнем.

Спокойный и расслабленный, одна рука в кармане брюк, второй лениво листает что-то на экране смартфона. Никуда не торопится.

Твою ж…

Вяземский вроде бы просто разговаривает. Вроде бы ничего особенного. Но мне хватает одного взгляда, чтобы всё внутри похолодело.

Я застываю на месте, переминаясь с ноги на ногу. Мне, чтобы попасть в деканат, нужно как раз пройти мимо этих двоих.

Рискнуть? Может и правда не запомнил моё лицо?

Но тут он поворачивает голову в мою сторону и смотрит прямо на меня. Прищуривается, и по тому, как медленно, почти лениво это делает, я понимаю — узнал. Точно.

Холод пробегает от затылка до пяток. В горле тяжело, будто кто-то нажал на трахею изнутри. Пульс начинает стучать в висках.

Он меня не только запомнил, но и узнал сейчас.

Я делаю шаг назад. Потом ещё один. А потом разворачиваюсь, будто случайно забрела сюда, и быстрым шагом иду прочь.

— Стоять, — доносится за спиной. Негромко, но отчётливо. Угрожающе. Словно команда, брошенная собаке.

Я не слушаюсь, конечно же, ещё чего. Но тут же перехожу на бег.

Ведомость в руке дрожит. Стук ботинок по полу кажется слишком громким. Но я уже несусь, не разбирая направления.

Поворот. Ещё один. Коридор, коридор, лестница.

Я прыгаю через ступеньку. Почти лечу вниз.

Кажется, что если остановлюсь, то обязательно услышу шаги за спиной. Но пока я глохну только от шума собственной крови в ушах.

Поворачиваю ещё раз и врезаюсь плечом в стену, едва не падаю, но бегу дальше, стиснув зубы от боли. На мгновение затормозив, я осматриваюсь и понимаю, что забрела куда-то, где за почти полтора года учёбы в университете не была. На стенах стенды с изображением всяких колб и формул, на колонне барельеф, изображающий микроскоп.

Наверное, это факультет химии или физики.

А мне ведь как-то надо добраться до своего деканата, а потом ещё вернуться в аудиторию, там ведь остались мои вещи.

Я останавливаюсь, прижимаюсь спиной к стене, пытаюсь отдышаться. Пульс бешеный. В груди давит, будто не хватает кислорода. Сквозь свист в ушах улавливаю шаги сверху на лестнице.

Блин…

Дергаюсь с места и, забежав за угол, врываюсь в первую приоткрытую дверь.

Оказываюсь в учебной аудитории, и тут как раз идёт пара. На скамейках студенты. Лекция в процессе. Преподаватель рассказывает что-то, не отрываясь от конспекта. Его голос монотонный, словно старый магнитофон.

Вообще, большинство преподавателей спокойно реагирует, когда кто-то подтягивается уже в процессе лекции. Обычно даже не прерываются.

Групп тут явно больше двух, так что типа за свою сойду.

Я тихо сажусь на край лавки, ближе к стене, стараясь дышать тише. На секунду кажется, что всё. Пронесло.

Снимаю капюшон. Смотрю в зал.

И вдруг воздух встаёт в горле, и я быстро отвожу глаза.

Двое. Из бара. Из того кошмара. Из той конченой компании.

Это группа Вяземского.

Сидят, как ни в чём не бывало. Один ковыряется в телефоне, другой что-то черкает в тетрадке.

Становится тошно. Горячо в груди. Хочется исчезнуть.

Я снова поднимаюсь и медленно, тихо выхожу.

Никто не обращает внимания. Ни преподаватель, ни студенты.

И слава Богу.

Я снова в коридоре и снова бегу. Главное — это сейчас вернуться к своим, но я не понимаю, в какой части корпуса нахожусь. Куда вообще идти. Если честно, я уже и в этажах потерялась, а их тут много. Кажется, сейчас я на третьем.

Сворачиваю в поворот и иду по лестнице вниз. На первом этаже должно быть основное расписание и схема корпуса, там и станет понятно, куда мне нужно.

Иду быстро. Почти бегу. И как назло никого не встречаю. Ни одного административного кабинета, как будто в этой части корпуса сейчас нет занятий.

К моему огромному разочарованию, я оказываюсь права. Потому что за очередным поворотом обнаруживаю плёнку на стенах, вёдра с краской, стремянки.

Да что же ты будешь делать.

Я слышала об этом крыле учебного корпуса. Оно вроде бы как аварийное и закрыто последние лет восемь. Здесь пахнет сыростью, пылью и чем-то металлическим. На дверях старые таблички, не золотистые с чёрными буквами, как везде, а ещё чёрные со стеклами. Батареи ржавые под подоконниками, какой-то старый стул, заляпанный краской и побелкой.

— Просто интересно, куда ты свернёшь, когда углы закончатся? — раздаётся где-то совсем рядом, ощущение, что прямо за слоем плёнки.

Я бросаюсь в обратную сторону, бегу вниз по лестнице, пока он не увидел, куда я побежала.

Останавливаюсь под лестницей. Приседаю. Спина к стене. Руки на коленях. Смотрю в пол, пытаясь отдышаться.

5

Я вздрагиваю от каждого его шага у меня над головой. Цепенею от страха, который, кажется, можно потрогать и ощутить всю его липкость.

Наивно надеяться, что он просто так идёт сюда, спускается по лестнице, не зная, что я здесь.

Я не из тех, кто теряется. С самого детства я училась защищать себя, пуская в ход кулаки, хитрость, ярость и желание выкарабкаться. Дралась в кровь за место под солнцем. В прямом смысле — шрамы на костяшках не дадут соврать.

Но сейчас меня будто парализовало. Один лишь голос и взгляд издалека этого Вяземского повергает в ступор, заставляя сердце от страха трепыхаться не в такт.

Потому что я понимаю, что такого противника я не потяну. Ни физически, ни морально.

Он сильнее, могущественнее и опаснее. Он в сравнение не идёт с теми деревенскими отморозками, с которыми я когда-то сталкивалась. Уже того, что я краями слышала о нём в университете, достаточно, чтобы это понимать.

Говорят, его отец — бандит. И сам Вяземский его правая рука. И поведение его и его шайки в баре вчера вечером это лишь подтверждает.

— Знаешь, в последний раз я сломал руки одному идиоту за то, что он выстрелил окурком в мою тачку и даже не извинился. — голос спокойный, даже скучающий. — Хотя извинения ему вряд ли бы помогли. Ну, может, если бы постарался, я бы сломал ему только одну.

Дыхание теряется. Грудь сдавливает в тисках страха, а ноги будто свинцом наливаются. Потому что я прекрасно понимаю, что Вяземский сейчас совсем не шутит и не сгущает краски. То, что он сделал с тем бедолагой, сомнений не вызывает нисколько у меня.

— А ты меня, убогая, едва глаза не лишила, — его шаги всё ближе. — Правда думала, что обойдётся?

Шаги стихают, потому что Вяземский останавливается прямо напротив меня, загораживая собой выход из-под лестницы и небрежным привычным движением подтягивая рукава толстовки.

Чтобы… не запачкаться?

Я в ловушке. Сзади стена, по бокам тоже. А спереди — он. Огромный, как скала. Сколько в нём? Метра два роста?

Чёрные джинсы, кроваво-красная толстовка, тяжёлый взгляд ледяных глаз. Мощные руки в странных татуировках, имитирующих карту созвездий.

На секунду у меня даже в голове возникает диссонанс. Лицо у Вяземского кажется идеально по-мужски красивым. Правильные черты, высокие скулы, идеальная кожа, чёрные брови вразлёт. Но всё перебивается тьмой, что сквозит во взгляде.

Как природа может создать такую идеальную внешность, но вложить в неё столько пугающего холода?

Если тому парню он сломал руки, мне с лёгкостью переломает позвоночник.

Вяземский проходится по мне взглядом с головы до ног, а на лице застывает выражение то ли отвращения, то ли презрения. Я сглатываю и сжимаю кулаки, готовая биться за себя, как всегда, хотя понимаю, что даже дёрнуться вряд ли успею.

— Действительно убогая, — тянет, скривив губы, а меня это внезапно больно цепляет. Больнее, чем могло бы в данной ситуации.

— Сам ты убогий, — шиплю сквозь зубы.

Он прищуривается, уголки его губ едва заметно дёргаются, а температура взгляда падает на несколько тысяч градусов.

— Что ты там вякнула, существо? — он делает неспешный шаг под лестницу в моём направлении, для чего ему приходится немного склонить голову.

Я пячусь назад, туда, где высота от пола до лестницы меньше. Но Вяземскому это не мешает приблизиться ко мне вплотную.

— Охуела? — выплёвывает он и, резко выбросив руку вперёд, вцепляется в косу на затылке и притягивает меня за голову ближе к себе.

Я вскрикиваю от боли и жуткого унижения и хватаюсь обеими руками за его запястье, пытаясь высвободиться. Но у него рука словно чугунная труба — мои трепыхания не имеют совершенно никакого эффекта.

— Отпусти, придурок, — вонзаю ногти в его кожу, но он только сильнее сжимает пальцы, заставляя зашипеть от боли. — Слышишь?

— Знаешь, девочка, — усмехается, но и не думает отпускать меня. Кажется, ещё секунда — и он приложит меня об угол бетонной лестницы прямо лицом, — я, признаться, почти не встречал таких, как ты. Тех, у кого просто напрочь отсутствует инстинкт самосохранения.

— А я не встречала таких конченых ублюдков, как ты, — голос внезапно звучит хрипло, потому что я чувствую, как подступают непрошенные слёзы. Но нет, я этому уроду не покажу своих слёз.

Решение приходит быстро, когда я внезапно замечаю, что на стоящей рядом высокой стремянке с площадкой, которую кто-то запихнул под лестницу, стоят какие-то вёдра. Я даже не уверена, что у меня хватит сил привести всё это в движение.

Но думать и выбирать некогда, поэтому я резко изворачиваюсь и изо всей силы толкаю ногой эту стремянку.

Раздаётся дикий, просто невообразимый грохот. Старая стремянка складывается, вёдра валятся с неё, из одного выливается какая-то вонючая грязная жижа, которую там явно забыли.

Пока Вяземский дергается, я успеваю вырваться и прошмыгнуть мимо него, как раз до того, как его всем этим благополучно накрывает. А потом, не медля, бросаюсь в сторону лестницы.

6

Мне кажется, что в груди у меня не сердце бьётся, а кто-то с бешеной скоростью лупит в гонг. Адреналин шпарит по венам, всё тело пружинит.

Мне конец.

Вот откровенно и без сомнения. Мне просто крышка теперь.

На таких, как Вяземский, таким, как я, лишний раз, проходя мимо, даже глаза лучше не поднимать, а я: первое — увидела бесчинства его шайки; второе — едва не лишила его глаза; ну и третье — “уронила” на него строительное оборудование и пару вёдер с какими-то вонючими помоями.

Так что, да, мне конец. Без шуток. В прямом смысле.

И что делать с этим, я не знаю.

Прямо сейчас мне нужно просто отдышаться, поэтому я залетаю в женскую уборную, закрываюсь в кабинке и влезаю ногами на ободок унитаза, чтобы никто не видел, что я здесь. Зажимаю сжатыми в кулаки руками виски и зажмуриваюсь. Пытаюсь дышать медленно, выдыхая через рот.

Что же мне теперь делать?

Ну допустим, я смогу выбраться из здания университета, потому что Вяземскому, в данный момент мокрому и даже, вполне вероятно, с лёгким сотрясением, не до меня. Но это сейчас. А потом?

Твою мать.

Может просто стоило извиниться, Лика?

Мотаю головой, зная, что не смогла бы. Да и за что? Этот мудак ухватил меня за волосы и начал угрожать. Реально, что я должна была делать?

Ладно, дышим, Лика, дышим.

В туалете я сижу ещё минут сорок, наверное. Телефона нет, он остался в баре вчера, фитнес браслет разрядился, и всё, на что я могу ориентироваться, это отдалённый звонок с пары и на пару после перемены в двадцать минут. Плюс минус.

Когда, наконец, решаюсь выйти, то через каждый метр оглядываюсь, пока не попадаю уже в людное фойе на втором этаже центрального корпуса.

— Эй, ты где была, Сотникова? — окликает меня возле расписания Даня. — Ты вообще ку-ку, что ли? Преподша рвала и метала, что ты свалила, ещё и с ведомостью, потому что ей звонили из деканата и требовали эту бумажку срочно.

— Блин, — закусываю губы. — Хреново.

— Ага, — кивает Даня, вскинув брови. — Так что случилось?

— Да так… — нервно пожимаю плечами. Не хватало ещё друзей втягивать. — Нехорошо стало, к медработнику пошла. Пришлось посидеть немного, а то голова кружилась.

— Ясно. Но ты к Анне Валерьяновне зайди. А то скоро зачёт, она тебе ещё припомнит.

— Да, зайду. Прямо сейчас и сделаю.

Я иду на кафедру, где обычно находятся преподаватели в перерывах между парами, ну или хотя бы узнаю, где у неё сейчас лекция. Но мне везёт, она оказывается на кафедре. Слезливо извиняюсь, нагораживая о том, что утром не поела, и пока шла, стало плохо. Пришлось идти к медсестре. Даже приправляю подростями о том, как меня пару раз вырвало, и что таким образом испортилась ценнейшая ведомость, с которой меня послали в деканат.

Врать я не очень люблю, но иногда пользуюсь этим неблагородным инструментом в целях самосохранения. Такова эта жизнь, что ж.

Анна Валерьяновна кривится, подробности о том, как меня полоскало на её ведомость, ей, кажется, не особо приятны, но цели я достигаю — она смягчается и велит переписать конспект и подготовиться к семинару по теме “Общая возрастная психология”. Я клятвенно обещаю, что всё выполню и в следующий раз обязательно поем перед парами.

Одна проблема решена, но в сравнении с той, которая нависла надо мною в виде мафиозного отбитого сынка, она кажется точкой на карте.

Я возвращаюсь в общежитие, запираюсь и начинаю ходить от стены до стены, погружаясь в раздумья. Паника подсказывает, что мне нужно собирать монатки и валить отсюда нахрен.

Но что тогда? Снова деревня? Захолустье без надежды вырваться?

То, что я смогла поступить в институт в мегаполисе — огромная, невероятная удача. Шанс, который выпадает один на миллион. И я не могу вот так его потерять.

Выкуси, бандитский сынок, но я привыкла сражаться за своё место под солнышком.

К тому же, может он просто забудет обо мне, если упустит из виду? Попробую на пару дней отпроситься у куратора по состоянию здоровья, а потом буду делать, что и обычно — максимально не отсвечивать. Ну правда же, какой ему интерес долго помнить обо мне?

И вроде бы как прийдя к определённому консенсусу с собственной паникой, я сажусь за подготовку к семинару. Плотно погружаюсь в учёбу, не замечая, как пролетает два часа.

Хозяин бара сказал, что будет вечером, и я могу подойти за телефоном. Бар ещё закрыт на ремонт, но, я так понимаю, никакого заявления он в полицию не писал. Ни меня, ни Степана, который сейчас лежит дома с переломом носа и челюсти, для дачи свительских показаний никто не вызывал.

Обычное дело в таких случаях, я даже не удивляюсь.

Идти совсем не хочется, но без телефона мне никак. У меня для работы над заданиями только старенький ноутбук, но он не подключен к интернету, я делала это всегда через смартфон. Поэтому я собираюсь, натягиваю пониже козырёк кепки и топаю в бар.

Павел Дмитриевич, хозяин бара, сообщает мне, что на ближайшую неделю заведение будет закрыто. Он отдаёт мне зарплату за предыдущую неделю, я пытаюсь спросить, что насчёт заявления.

7

На автомате бросаю взгляд в сторону коридора нашей секции, но понимаю, что вариантов сбежать у меня нет — в конце коридора, сложив мощные руки на груди, стоит один из прихвостней Вяземского.

Я в ловушке.

На этот раз это уже абсолютно точно. И бежать совсем некуда.

Сжимаю зубы и вздёргиваю подбородок, глядя на Вяземского. Осторожно перешагиваю порог, кожей ощущая, как моё привычное пространство пропиталось чужим присутствием.

— Какого хрена ты тут забыл? — подбираюсь, ощущая, как каждая мышца в тонус приходит, напрягается. Тело готовится к вероятной борьбе, хотя мозг и говорит, что это бессмысленно. Я не выиграю противостояние. Даже если не брать, что собой представляет Вяземский, что он настоящий бандит, физически он в сто крат сильнее.

— В смысле? — невинно вздёргивает брови. — К тебе пришёл. А то мы в прошлый раз не договорили.

Он, кстати, кажется, совсем и не пострадал там под лестницей, если не считать едва заметной царапины над бровью. А жаль. Только толстовку красную на чёрную сменил.

— Мне не о чём с тобой разговаривать.

— Ошибаешься, — плотоядно ухмыляется. — Ещё как есть. Я прям изнывал от желания поболтать. Настолько, что пока тебя ждал, решил перетереть с твоим парнем.

Чего?

— Парнем? — выгибаю бровь, но потом Вяземский кивает в сторону кровати моей соседки по комнате, я перевожу взгляд и шокировано замираю, ощущая, как по телу прокатывается горячая волна, а волосы на затылке дыбом встают.

На полу, странно закинув голову, лежит Даня.

Он без сознания, уголок губы немного опух — явно разбит.

— Ты что сделал, козёл?! — бросаюсь к Дане, но Вяземский резко встаёт, пнув ногой стул прямо мне под ноги, я перецепляюсь через него и тоже падаю на четвереньки, больно ударившись коленом. Хочется взвыть, но я прикусываю щёку, не позволяя себе даже ойкнуть.

— Не ссы, убогая, живой твой ебарёк. Он в обморок от пощёчины хлопнулся, я по факту его даже не тронул. Так, немного поинтересовался, где ты. Так что через пару часиков максимум придёт в себя, — говорит с абсолютно равнодушным видом, засовывая ладони в карманы джинсов.

— Ты… — я с трудом поднимаюсь, хватаясь за край стола. В колене будто током пробивает, но сейчас не до боли. Сейчас по венам только страх, злоба и кипящее бессилие. — Он не мой парень.

— Это неважно, — Вяземский делает шаг вперёд. В его голосе нет ни капли интереса, ни тени беспокойства. Только ледяная насмешка. — Да и похуй мне. Придурок сюда припёрся, искал тебя и вообще, жутко меня выбесил.

А потом он с таким же холодным безразличием, даже не вынимая рук из карманов, подцепляет носком кроссовки мою пятку как раз той ноги, которой я зашибла колено, и я, рвано выдохнув от боли, снова валюсь на пол.

— Я тебе не разрешал вставать, убогая.

— Ты псих. Тебя надо закрыть, — выдаю сквозь зубы, прослеживая взглядом, как этот мудак лениво делает несколько шагов по моей комнате.

— Возможно, — равнодушно пожимает плечами. — Но видишь ли, убогая, есть нюанс. Закрывают тех, у кого нет защиты. А у меня — есть. Самая крепкая из возможных. — Он разворачивается и снова подходит ближе. Слишком близко, отчего у меня в животе неприятно всё сжимается. На секунду кажется, что он меня сейчас изо всей силы пнёт ногой куда-нибудь в живот. Но он просто останавливается и смотрит с какой-то брезгливостью. — Так что ты, прежде чем строить из себя героиню, подумай, а хватит ли у тебя духа потом жить с последствиями.

— Я тебя не боюсь, — вру, и сама слышу, как слабо звучит мой голос.

— О, нет, — он наклоняется ближе, упираясь ладонями в колени, смотрит, прищурившись, мне прямо в глаза. От него пахнет мятной жвачкой и каким-то дорогим, холодным ароматом. — Боишься. Только пока ещё не на полную. Не так, как мне хочется. Но это всё поправимо.

— Уходи отсюда. Сейчас же, — пытаюсь отползти к шкафу, чтобы быть от него как можно дальше.

— Не-а. Я ещё не закончил. Слушай сюда, девочка, — он берёт меня за шкирку, как плешивого кота и чуть приподнимает. — Ты переходишь мне дорогу второй раз. Это уже становится привычкой. Сначала в баре. Потом под лестницей. Наносишь мне увечья. И у меня терпение не бесконечное. Так что вот как будет. Теперь ты делаешь всё, что я скажу. Без глупостей, истерик и выпендрёжа.

Он тянется к моему лицу, и я резко отвожу голову, сдерживая рвущийся наружу панический вздох.

— Ты больной, — цежу сквозь зубы, ощущая удушливую волну ненависти к этому ублюдку.

— Наверное. Но ты мне задолжала, существо. И я умею забирать долги. С процентами.

Я молчу. Ещё сильнее, до солёного вкуса во рту, прикусываю щёку. Даня начинает шевелиться, тихо постанывая, и я не хочу, чтобы этот придурок сейчас переключился на него.

А ещё потому что я, внезапно, не знаю, что сказать. Потому что страшно. Реально страшно.

Потому что Вяземский говорит это спокойно, без агрессии, как будто обсуждает домашку по математике. И именно это пугает больше всего.

— Мы ещё поболтаем, — ухмыляется, отпуская меня и делая шаг назад. Бросает короткий взгляд на Даньку, а потом снова переводит на меня. — У меня на тебя есть планы, существо. Будешь хорошо служить хозяину, и, возможно, твои ущербные друзья даже не сильно пострадают.

8

Дверь захлопывается, и я остаюсь в тишине, в которой звон стоит не меньше, чем от взрыва. Несколько секунд просто сижу на полу, прислонившись затылком к стене, и не двигаюсь. Пытаюсь нащупать точку опоры внутри себя, что-то, за что можно ухватиться, чтобы не развалиться на куски.

Руки всё ещё дрожат. Колено горит, словно кто-то приложил к нему паяльник. Но больше всего жжёт внутри. От унижения. От бессилия. От страха.

Сволочь…

Поворачиваю голову в сторону кровати соседки. Даня. Он всё ещё лежит. Морщится, дёргается, стонет.

— Эй, — подползаю к нему, прикасаюсь ладонью к его щеке. — Даня, слышишь? Очнись.

Он шевелится, с трудом приоткрывает один глаз. Потом другой. Брови сдвигаются.

— Лика?.. Что… — он пытается приподняться, но я тут же прижимаю его обратно к полу. Стаскиваю с кровати подушку и подкладываю ему под голову.

— Тсс. Всё нормально. Ты в порядке, — надеюсь, я ему не вру. — Просто… Вяземский приходил.

— Что?.. — он смотрит на меня, несколько раз моргает, а потом будто осознаёт и резко дёргается. — Он… Это он? Он меня вырубил?

— Не вырубил, — шепчу, помогая ему сесть и опереться спиной на спинку кровати.

Хочу сказать, что придурок сказал, что ты в обморок от пощёчины упал, но осекаюсь. Даня, при всей своей хрустальности, очень не любит выглядеть слабым. И это может его задеть. Поэтому откашливаюсь и добавляю.

— Ну да, получается, этот козёл тебя вырубил.

Даня хмурится. Щека у него красная, немного припухла. Губа тоже треснула в уголке.

— Я… просто пришёл к тебе, — он сглатывает. — Хотел спросить, нормально ли ты себя чувствуешь. После вчерашнего. А тут он… Как он вообще оказался в общаге?

— Не знаю. Он везде, — мрачно отвечаю и встаю. — Я сейчас… чай сделаю. Нам обоим нужно прийти в себя.

На автомате включаю чайник, достаю свой последний чайный пакетик, который ещё и подмок недавно, но я его феном высушила. Сокрушённо вздыхаю о потерянных сушках и целой пачке чая, которые остались где-то возле стройки.

Подумать только, ещё утром я жалела, что остался всего один. Сейчас кажется, что это самое ценное, что у меня есть. Моё общажное богатство.

Когда чайник закипает, заливаю кружки и подаю одну Дане. Он берёт её обеими руками, как будто пытается согреться. Пальцы дрожат.

— Лик… — он хрипло выдыхает, подцепляет пакетик и опускает в мою кружку. — Ты чего вообще… Как ты с ним пересеклась-то? Он же… Он неадекватный. Что он вообще от тебя хотел-то?

— Ну… — я сглатываю, откашливаюсь, а потом выкладываю Дане всё по факту, как было.

— Ох ёпт, — качает он головой. — Вот это ты попала, Сотникова. Что делать будешь? Валить надо.

— Знаю, — отхлёбываю горячий чай и чувствую, как от жара кружится голова. — Но это не повод валить отсюда.

Он моргает.

— Ты не собираешься… документы забирать? Из универа?

— Нет. Из-за какого-то там мудака я не буду рушить свою жизнь. Он отстанет. Рано или поздно ему надоест понтами передо мной трясти и отвалит. Такие, как он, не умеют долго играть в одно и то же. Если я не буду лезть под руку — рано или поздно переключится.

Даня качает головой.

— Лика, он же ненормальный. Он может реально… Я не знаю…

— Послушай, — сажусь рядом с ним, кладу ладонь ему на плечо. — Я справлюсь. У меня выбора нет. Я не поеду обратно в деревню. Я слишком много прошла, чтобы сдаться. И если даже придётся терпеть… немного… Я справлюсь.

Он смотрит на меня, не понимая. И я его не виню. Даже сама себе сейчас кажусь полусумасшедшей. Но это — мой путь. Мой выбор. И я слишком хорошо знаю, что бывает, когда отступаешь.

Я не могу вернуться в деревню. Что меня там ждёт? А сестра? Как она одна с малышом? Я обещала себе, что буду им помогать, я и так копейки отправляю, этого даже на смесь не хватает, а молока у Леры нет.

— Ты… сильная, — шепчет он.

Я отвожу взгляд. Не потому что стыдно. Потому что страшно. Но и потому, что иначе никак.

— Просто научилась быть такой. Иначе бы меня уже давно не было, Дань.

Даня уходит, а я сажусь за подготовку к следующему семинару. Завтра пойду в универ, больничный отменяется. В нём, как оказалось, нет надобности, потому что моё отсутствие в университете — не повод для ублюдка портить мне жизнь.

Когда ложусь спать, уже после двух, долго не могу уснуть, ворочаюсь с боку на бок, мысли скачут. Неприятное предчувствие щекочет под ложечкой.

Вяземский не тронул меня сегодня сильно. Запугал — да, но я представляла себе худшее. Хотя, худшее ещё, возможно, впереди.

И если бы я только знала, что действительно меня ждёт…

________________

Девочки, продолжаю вас знакомить с книжками-участницами нашего горячего литмоба!

Я не пишу мжм, да и читать было как-то стрёмно, пока я не познакомилась с книгами Марии Зайцевой.

"Принадлежать им"

https://litnet.com/shrt/gS2g

9

Погода сегодня жутко сырая и противная. Хорошо, что я накинула ветровку, а не только худи. Ещё бы шапка или, хотя бы, бейсболка не помешали бы, а то капюшон по дороге раз пять сорвало ветром.

Захожу в фойе университета и на ходу приглаживаю выбившиеся из “дракончика” пряди. Волосы от влаги надо лбом свернулись колечками.

Сдаю куртку в гардероб и бегу на пару. Первой — экономическая теория. Нудная, тягучая, как холодная каша в детском саду, но я старательно конспектирую абсолютно всё.

Вторая пара — практика. Я всё ещё ощущаю странный груз под сердцем, но загружаю себя задачами по максимуму. Пишу, считаю, отвечаю, чтобы только не думать и не представлять, что меня может ожидать, и что этот ублюдок Вяземский придумает.

К обеду в животе уже неприятно сосёт — я с утра толком не ела. Не было ничего в общаге. Даже чая. Его и мои сушки доедают где-то на стройке бродячие псы. А я с утра доела упаковку своих тыквенных семечек и последнего желейного червя из пачки, с которой вчера приходил Даня.

Денег осталось в обрез, зарплату свою я вчера сестре перевела, им с Павлушей деньги сейчас очень нужны. Поэтому шиковать в столовке не вариант.

Покупаю себе самый дешёвый комплекс: котлету с пюре и компот из вишни, который подозрительно отдаёт хлоркой.

Занимаю столик у окна, как всегда. Ко мне через пару минут подсаживаются Стасик и Даня. Оба с подносами.

— Живая, Сотникова? — хмыкает Даня, ставя свой поднос рядом, а потом перекладывает на мой поднос одни небольшой кекс в прозрачной упаковке, оставляя себе одни. Я не выпендриваюсь и беру, благодарно кивнув.

— Относительно, — бурчу я, тыкая вилкой в котлету. — А ты как?

Он пожимает плечами и садится. Стас тоже устраивается напротив, достаёт бутерброд с подозрительного вида колбасой и начинает его методично жевать.

— Привет. Можно? — слышу знакомый голос.

Обернувшись, вижу Майу. Она смущённо глядит на меня, переминаясь с ноги на ногу.

— Конечно, — вскидываю брови. — Садись к нам. Майя, знакомься, это Даня и Стас.

Парни кивают ей в знак приветствия, Майя слабо улыбается, садится рядом.

Мы едим молча. Перевариваем и еду, и какие-то свои мысли. Потом перекидываемся парой фраз — ни о чём, но тепло. Майя оттаивает понемногу, даже смеётся на какую-то дурацкую шутку Дани.

И вдруг...

Шум в столовке глохнет, словно кто-то нажал на кнопку "выключить". Я вздрагиваю, кожей ощущая надвигающиеся проблемы. Поворачиваю голову — и сразу понимаю, почему.

Вяземский.

И его стая позорных волков.

Они появляются у входа так, будто им вообще принадлежит весь этот мир. И столовая в том числе, хотя тут их нечасто можно увидеть.

Широкие плечи, чёрные куртки, уверенные, расслабленные движения. Самоуверенность так и сочится с каждого.

Я боковым зрением замечаю, как напрягается Майя. Её руки начинают дрожать так сильно, что чай в кружке колышется.

И это было бы ещё ничего, но Герман — один из тех ублюдков, что были в баре, который порвал на Майе блузку — замечает нас.

Точнее, её.

Он ухмыляется и резко меняет траекторию, направляясь в нашу сторону. Подходит к нашему столику. Нагло. Медленно.

Герман встаёт за спиной у Майи, опирается руками о стол с двух сторон, нависая над ней, как огромная тень.

— Привет, красавица, — тянет вкрадчиво, скаля зубы. — А я всё никак забыть тебя не мог. Врезался твой запах в память, представляешь?

И медленно тянет носом у её шеи.

Майя каменеет. Она даже не дышит, кажется.

Я чувствую, как кровь начинает стучать в висках. Я кидаю вилку на тарелку с таким звоном, что Стасик вздрагивает.

— Отвали от неё, придурок, — рявкаю.

Герман медленно отводит взгляд на меня. Прищуривается.

— Бессмертная? — шипит гадко. А потом присвистывает, вскинув брови. — Кир! — окликает он, не отрывая от меня глаз. — Это не твоя собачонка тут совсем распоясалась?

И тогда Вяземский поворачивается. В его глазах, к моему ужасу, вспыхивает интерес. Он кивает остальным, и они подходят и садятся за наш столик. Без приглашения. Без вопросов.

Вяземский с видом полного собственника этого мира устраивается на краю скамьи, прямо напротив меня. Его взгляд скользит по мне лениво, как будто рассматривает вещь на витрине.

Герман плюхается рядом с Майей. Она вжимается в стену, сжав плечи, словно хочет провалиться сквозь неё.

Кто-то из их компании — кажется, Ренат — выхватывает с подноса Стасика булочку и откусывает от неё, ухмыляясь.

— Невкусная, — комментирует, кидая булочку обратно.

Я сжимаю кулаки под столом. Ногти впиваются в ладони. Горло перехватывает ярость. Долбанные ублюдки, ну что же вам нужно?

Вяземский, заметив это, ухмыляется краем губ.

— Расслабься, убогая, — лениво говорит он. — Если будешь себя хорошо вести, может, тебя даже никто не обидит и ты сможешь даже доесть свой убогий обед.

10

— И что ему нужно было? — хмурюсь. Внутри всё опускается от рыданий сестры. На фоне хнычет Павлуша, и от этого ещё хуже. — Денег хотел?

— Да, — всхлипывает. — Стучал в окна в два часа ночи. Я так испугалась, Лик.

— Открыла ему?

— А что мне было делать? — голос Леры глохнет, прерывается. — Он так просил, уходить не хотел. Павлик плачет, перед соседями стыдно.

Блин, Лера…

Я зажмуриваюсь, но молчу. Сжимаю телефон в руке до дрожи.

— Ты же знаешь, что они просто пропьют их, Лер.

— Знаю! Но я не смогла отказать. Папа говорил, что они с мамой не ели уже два дня.

— Лера… — качаю головой, хоть сестра и не видит. — Ну врёт же, сама знаешь. У них огород есть, картошка была, капуста, не выдумывай. На бутылку им не хватает, вот что.

В горле поднимается горечь. Я уже давно не плачу по поводу родителей — слёз нет. Плакала, когда ребёнком была, и то недолго, года три. А потом поняла, что слезами делу не поможешь.

— Сколько денег осталось? — медленно выдохнув, спрашиваю у сестры.

— Четыре тысячи. Две папе отдала.

Твою ж… Это только на смесь Павлуше и то, даже на месяц не хватит. А с работой у меня сейчас полный швах.

— Лер, я постараюсь найти деньги. Ты только больше не давай папе ничего.

Откладываю телефон и сжимаю виски пальцами. Мы в полной заднице. Ну откуда в моей жизни столько дерьма?

Вот поэтому ничто не заставит меня бросить учёбу. Я не буду всю жизнь жить вот так. Не хочу! Мне нужен этот университет, это образование, этот диплом и этот шанс!

Да, конечно, многие говорят, что диплом ещё ничего не решает и сам по себе ничего не даёт. Но когда ты девочка из забитого села, без связей и знакомств, то диплом — это уже хоть что-то.

Хватаюсь за телефон, намереваясь посмотреть в группе микрорайона, может, кто-то предлагает мелкую работу по дому или няней на выходные, когда он вздрагивает в руке. Номер Павла Дмитриевича.

— Лика, привет, — говорит сразу без предисловий, когда беру трубку. — Бар снова открывается. Я понимаю, что ты в тот раз испугалась, но мне некогда искать новых официанток, тем более Наташа всё же уволилась. Очень надо.

Я на секунду закрываю глаза. В груди переворачивается всё при воспоминании о том вечере. Но деньги мне нужны. Срочно. У меня нет вариантов.

— Плачу на десять процентов больше.

— Пятнадцать, — выдаю на выдохе, молясь, чтобы Дмитрич меня не послал сейчас. — И деньги в конце смены.

— Хорошо, — отвечает довольно спокойно.

Собираюсь быстро. Чистая футболка, чёрные джинсы, привычный “дракончик” на голове.

Перед уходом звоню Майе.

— Эй, как ты? — спрашиваю, натягивая кроссовки и придерживая смартфон ухом.

— Да... Вроде нормально, да. Только завтра в универ... страшно. Вдруг они опять...

Я зажмуриваюсь. Эти сволочи сегодня хорошо нам всем нервы потрепали. Не знаю, что у них там случилось, но Вяземскому позвонили, он коротко ответил, и их потом будто сдуло. Однако Майе и этого хватило. Этот ублюдок Герман на неё явно глаз положил.

— Будем держаться вместе, — пытаюсь её приободрить.

Мы прощаемся, я скидываю звонок и кладу трубку в карман, решив не говорить Майе, что снова иду на смену в бар. Да и зачем ей это знать.

В баре сразу принимаюсь за работу, на ходу надев форменный передник. У Дмитрича действительно напряг с персоналом, потому что сам он стоит за баром, а его жена руководит на кухне. В зале работает только Лена и Света. Втроём мы к концу смены свалимся просто.

И посетителей довольно много уже, так что прохлаждаться некогда. Однако, хоть работы и много, чувствую я себя словно на иголках. Каждый раз звон колокольчика на входе заставляет замирать. Первые раз десять так точно.

Но на одиннадцатый я как раз записываю заказ небольшой компании ребят за дальним столиком, поэтому даже не реагирую. Поднимаю глаза уже чисто автоматически, чтобы запомнить, куда сядут новые гости, чтобы подойти к ним.

И в первую секунду мне даже кажется, что это страх со мною злую шутку играет…

Но нет. Ублюдки действительно снова здесь. Меньшим составом, но во главе со своим вожаком.

Хозяин бара, увидев их, сам напрягается, выходит из-за стойки. Я инстинктивно сдвигаюсь ближе к кухне, к заднему выходу, ощущая, как сердце начинает колотиться где-то в горле.

Но Вяземский кивает хозяину бара с лёгкой ухмылкой.

— Спокойно. Сегодня мы пришли чисто посидеть.

Дмитрич показывает рукой на свободный столик, один из лучших, а у меня тошнота подкатывает к горлу от его услужливости к подонкам, которые буквально на днях разнесли его бар. Хотя и понимаю, что делает он это из страха.

Придурки располагаются, о чём-то негромко болтая, ржут.

— И да, кстати, — окликает Вяземский Дмитрича, — хочу, чтобы нас обслужила вот эта.

11

— Что желаете? — говорю сквозь зубы, упёршись взглядом в салфетницу на столе. Не хочу смотреть на этих придурков.

Чувствую, как каждая клеточка тела гудит от напряжения. Кладу меню, молча, подчёркнуто холодно. Внутри всё клокочет, жжёт, будто меня в печь засунули. Но я держусь. Максимально спокойная, почти каменная Лика.

— Кир, — слышу, как один из ублюдков, этот длинный, с кособоким прищуром, противно ухмыляется, — это теперь твоя сучка? Или можно попользоваться?

Холодная, липкая злость взрывается под рёбрами, но я всё равно никак не реагирую. С трудом удаётся подавить дичайшее желание всадить ручку козлу прямо в глаз. Но я сжимаю зубы и ставлю им приборы аккуратно, будто не слышу.

— Её бы отмыть сначала, — лениво добавляет другой, щёлкая зажигалкой. — Замухрышка какая-то.

Ржут в голосину. Злобно, мерзко. Я так сильно сжимаю поднос в руках, что костяшки белеют.

Моя цель — не дать им хоть каплю слабости увидеть.

Вяземский в основном молчит. Просто сидит, откинувшись на спинку стула, наблюдая за мной. Спокойно. Оценивающе. От его взгляда будто занозы под кожей, всё ныть неприятно начинает.

Они заказывают алкоголь и лёгкие закуски. Я передаю заказ и закрываюсь в уборной. Мне точно нужно несколько раз плеснуть в лицо ледяной водой, потому что щёки, по ощущениям, горят огнём, хоть на смуглой коже это не особенно заметно.

Набираю полную пригоршню воды и опускаю туда лицо, задержав дыхание. Так даже немного легче, но надолго тут задержаться не получится — в зале аврал. Да и заказ этим королям мира отнести надо.

Блин, неужто не ходится им по всем этим элитным клубам? Бар у Дмитрича тоже вполне приличный, но совсем не лакшери.

Неприятная мысль, что они пришли сюда как раз для того, чтобы покошмарить меня, вызывает неприятное покалывание в затылке. Я тут же пытаюсь отбросить её, слишком уж много чести.

Ещё раз окунув лицо в воду, я вытираюсь бумажными салфетками и выхожу. Забираю на кухне заказ и, вставив стержень в спину, снова иду к столику с ублюдками.

Ставлю на стол их коктейли, тарелки и ухожу. Надо же, почти ничего даже никто не гавкнул в ответ. Но уже через двадцать минут, когда я заканчиваю принимать заказ у соседнего столика, Вяземский окликает меня, щёлкнув пальцами.

Скотина. Я что тебе собачонка?

— Убери, — кидает коротко, указывая на тарелку перед собой.

Мудак.

Я молча подхожу, незаметно сжимая кулаки. Вдох-выдох, Лика.

Изо всех сил сжимаю зубы и забираю тарелку, пока Вяземский, откинувшись на спинку стула, поднимает руки.

Чувствую его взгляд, прожигающий мой висок. Но упорно не смотрю на него. Лучше провалюсь, чем поверну голову в его сторону.

— А послушная, — мерзко ржёт его дружок. — Команду “на колени — соси” тоже так же безропотно выполняет?

Они все ржут, я же концентрируюсь на шуме собственной крови в ушах. Чтобы вам всем пусто было, короли мира, блять.

Уже делаю шаг от столика, как вдруг слышу за спиной щелчок зажигалки и едкий запах сигареты.

Медленно оборачиваюсь, сглотнув.

— У нас не курят, — холодно говорю, встречаясь с его глазами.

Вяземский выпускает струю дыма в сторону и ухмыляется, лениво прищурившись.

— Запретишь мне, убогая?

Всё помещение бара словно сжимается вокруг нас. Лена возле соседнего столика притворяется, что сосредоточенно записывает заказ, Дмитрич делает вид, что разговаривает по телефону.

Все делают вид, что ничего не видят.

А я стою и смотрю на него, застывшая, пока внутри гремит градом злость и страх.

Я не отвечаю. Просто поворачиваюсь и ухожу. Если останусь хоть на секунду — сорвусь. Потому что терпение моё не безгранично всё же.

Они ржут ещё минуты три, потом, наконец, собираются и уходят, бросая на стол какие-то купюры на чай, которые я ни за что не возьму, как бы ни нуждалась в деньгах.

И только когда хлопает дверь, я, словно сломанная пружина, почти бегу в подсобку. Запираюсь изнутри и сползаю на холодный кафель. Дрожащими руками обхватываю голову.

Горло сводит. Глаза жжёт. Но я заставляю себя дышать медленно и глубоко.

В моей жизни случались унижения. И не одно. Далеко не одно, с таким-то детством. Но так дерьмово мне давно не было.

Но я умею с этим справляться, так что никаких слёз. Хренушки.

Когда эта жуткая смена, наконец, заканчивается, я почти волоку за собой ноги. Павел Дмитриевич суёт мне в руку деньги, быстро бормочет «спасибо» и снова отворачивается к бару.

На улице прохладно, мокрый асфальт блестит в свете фонарей. Я кутаюсь в худи, засовывая зябнущие руки поглубже в карманы, и перехожу дорогу.

Но едва я сворачиваю за угол, как останавливаюсь, будто в бетон врезавшись.

Машина. Спортивная тачка внаглую перегородила тротуар.

Лениво опёршись на капот, стоит Вяземский. Сигарета в пальцах, куртка расстёгнута.

12

— Давай, поторопись. Я и так тут задолбался стоять.

— Я никуда не поеду, сказала же, — обхватываю себя руками и делаю шаг назад.

— Анжелика, — медленно проговаривает моё имя, раскатывая его на языке. Вау, я даже и не подумала бы, что он его знает. Да и не знал бы лучше. — Села в машину. Быстро. А попробуешь дёрнуться, я тебя всё равно поймаю и тогда уже затолкаю в багажник. Не беси меня больше, чем ты уже выбесила.

— Пошёл ты! — резко разворачиваюсь и даю дёру.

Хренушки я по доброй воле сяду в его машину.

Тут он всё равно не проедет, так что припускаю в проулок, а уже за ним выбегаю к углу магазина. Вряд ли этот мажор недоделанный решит бежать за мной, это ж надо через лужи прыгать. А на машине тут не проехать.

Только вот как теперь в общежитие идти? Или по дороге перехватит, или в самой общаге. Ему в прошлый раз, судя по всему, не составило труда проникнуть не только в общежитие, но и в мою комнату.

— Дерьмо, — резко выдыхаю, остановившись за магазином возле трассы.

Упираюсь руками в колени, пытаясь отдышаться. Ноги и так гудят после тяжёлой смены, а я ещё и побегать решила.

Может, в полицию стоит обратиться?

Хотя, вряд ли это чем-то поможет. Если бы Вяземский со своими миньонами боялись ментов, уже бы нашлись те, кто написал бы на них заявление. Тот же Дмитрич, например.

Может просто забиться в трамвай в последний вагон и пару часов покататься? Потом как-то достучусь, чтобы коммендатша открыла мне дверь в общежитие. Не будет же Вяземский сидеть под общагой часами и караулить меня.

— Детка, потерялась? — слышу смешок из остановки чуть дальше.

Поднимаю глаза и вижу троих парней. А ещё чувствую не самый приятный запах какого-то жуткого курева.

Твою ж… Ну чего так не везёт-то мне?

— Просто гуляю, — отвечаю нейтрально. Место тут узкое, и мне в любом случае надо пройти мимо.

— Так может вместе погуляем?

И снова ржач. А у меня по спине мурашки колючие бегут, потому что рядом никого. Только пара машин проехала, но кому дело до девчонки у остановки?

— Нет, домой уже пора, — прохожу мимо, стараясь не выдать внутреннее напряжение. Давайте, придурки, просто отвалите.

— Да ладно тебе, — один из них делает шаг в мою сторону и хватает за рукав худи.

— Отвали! — выдергиваю руку, пытаясь пройти, но второй и третий встают один спереди, другой сзади.

Спина покрывается липким потом, в горле начинает саднить. Сжимаю руки в кулаки, но понимаю, что против троих я не выстою, если кинусь в драку.

— У-у-у, какая ты злая, — ухмыляется тот, что ухватил меня за рукав, а у меня внутри тошнота подкатывает, когда вижу его мерзкий рот без переднего зуба. — Мы же по-нормальному. Чего все тёлки такие сучки?

— Потому что ты уёбище? — как бы я ни старалась, смолчать не получается. Вести себя как забитая мышь — так себе тактика. Не поможёт всё равно. Это меня почему-то только перед Вяземским в ступор выталкивает, эти же придурки вызывают, кроме страха, волну дикой злости.

— Нихрена себе…

Опешив, он снова делает шаг ко мне, как вдруг все трое дёргаются, когда рядом раздаётся резкий свист тормозов. Я не успеваю даже охнуть, как барабанные перепонки разрывает выстрел в воздух.

— Съебались, плешивые, — слышу спокойный голос над ухом, а потом меня бесцеремонно хватают за шкирку. — Это существо моё.

Я даже дёрнуться не успеваю, как эти трое бросаются наутёк, а Вяземский тащит меня, едва достающую ногами до земли к багажнику.

Боже, он правда собрался меня затолкать в багажник? Я жутко боюсь замкнутых пространств. Только представить стоит, что окажусь там заперта, льдом каждую клеточку сковывает.

— Нет-нет, пожалуйста, только не туда! — цепляюсь ногтями за его куртку.

— Я же предупреждал, убогая, — он убирает пистолет в карман. Господи, этот ублюдок с собой огнестрел таскает! Что ещё надо о нём знать?

— Я сяду в машину, сяду! Пожалуйста, только не в багажник!

Он на секунду замирает и отпускает меня, а я едва не падаю перед ним на колени, потому что ноги уже просто подкашиваются.

Вяземский окидывает меня хмурым взглядом и хмыкает.

— Тогда пошла, — кивает на дверь.

Я на деревянных ногах подхожу к передней дверце, но он снова хватает меня за шкирку, открывает заднюю дверь машины и буквально заталкивает меня внутрь. Я едва успеваю пригнуться, чтобы не стукнуться головой. Через несколько секунд он уже садится за руль, и замки на машине блокируются, заставив меня нервно вздрогнуть.

Автомобиль срывается с места, а я вся сжимаюсь от страха, обхватывая себя руками. Сердце заходится в панике.

— Куда ты везёшь меня? — голос предательски дрожит и я злюсь на себя за это.

Вяземский меня игнорирует. Просто молча ведёт машину, будто меня в салоне вообще нет.

— Слышишь? Какого хрена? Куда мы едем? Что тебе вообще нужно от меня?! — наверное, повышать на него голос не лучшая идея, но меня уже начинает нервно трясти.

13

Мы едем молча. Я сижу, вжавшись в пассажирское сиденье, будто от этого хоть как-то могу стать незаметнее.

За окном уже не мелькают городские огни — вместо них темнота, редкие фонари и тени деревьев. Мы явно едем за город.

Желудок болезненно сжимается в тугой узел. Ладони становятся влажными.

Мне страшно.

Вяземский держит руль одной рукой, другую закинул на подлокотник, как ни в чём не бывало. Спокойный. Расслабленный.

Будто не похитил только что человека.

Я кусаю щеку изнутри до солёного привкуса крови. Бежать? Прыгнуть на ходу? На такой скорости это верная смерть.

Да и... если даже выживу — он точно поймает. Уже продемонстрировал, что от него бежать смысла не имеет.

И тогда будет хуже. Намного хуже.

Хотя, куда ж ещё-то?

Мы сворачиваем через шлагбаум в какой-то коттеджный посёлок. Камеры, охрана на въезде. И всё внутри меня окончательно съёживается в комок страха.

Машина плавно останавливается у одного из домов.

Шикарный коттедж из светлого камня. Высокие ворота, кованая изгородь, за уже распахнутыми воротами виднеется мощёный дворик с фонарями.

Я даже не сразу понимаю, что заглушён мотор. Что Вяземкий уже вышел.

Щёлкает замок. Я вжимаюсь в спинку кресла, затаив дыхание.

Вяземский обходит машину и открывает мою дверь. Смотрит сверху вниз даже как будто с раздражением. Будто я сама напросилась в его тачку, а не он меня в неё затолкал.

— Выходи, — говорит, кивая в сторону.

Я не шевелюсь. Будто срослась с сиденьем.

Тогда он без лишних слов хватает меня за рукав и легко, словно котёнка, вытаскивает наружу.

Я оступаюсь, но успеваю поймать равновесие, и он удерживает меня за то же самый рукав.

— Куда ты меня привёз? — голос срывается, как-будто и не мой вовсе — чужой, сиплый от страха.

— Домой к себе, — отвечает без единой эмоции.

Домой? К себе?

Я почти физически ощущаю, как кровь отливает от лица.

Зачем? Что он собирается сделать со мной?

У меня в голове одна за другой вспыхивают самые страшные картинки. А вдруг у него тут подвал, в котором мучают, а потом убивают людей?

Он же из семьи какого-то бандита, у таких точно есть подобный подвал.

— Ты с ума сошёл?! — выдавливаю охрипшим голосом. — Зачем?

Он делает пару шагов ко мне и, чуть наклонившись, говорит почти в ухо.

— Я же сказал. Отрабатывать будешь. Всё, что должна.

Внутри меня всё клокочет.

Страх душит. В груди жжёт из-за недостатка кислорода, потому что я от напряжения задерживаю дыхание.

Но я сжимаю кулаки так сильно, что ногти врезаются в ладони — чтобы не показать свой страх. Потому что у меня есть ощущение, что Вяземский питается им, кайфует просто, подонок.

— Я тебе ничего не должна! — хочется прокричать, но получается лишь прошипеть.

— Правда? — вскидывает брови. — Тебе напомнить?

Мой взгляд интуитивно падает на пластырь на его щеке под глазом. Я сжимаю зубы крепче, ощущая, что уже на грани.

— За такое, убогая, я обычно ноги ломаю. Но твои мне ещё пригодятся. Так что топай давай за мной и не пизди без дела.

Не знаю, что он задумал, но у меня мороз по коже от одного лишь его взгляда. Как можно быть таким красивым, но при этом таким ублюдком? Это такая ошибка природы? Разве красота не должна спасать мир?

Что бы ему не взбрело в голову, я буду биться за себя. Сражаться до последнего. Пусть и сломаюсь потом, но просто так не сдамся.

— Чеши давай, — подталкивает меня в спину в сторону входа в дом.

Сам обходит и идёт впереди, а я за ним — как на плаху.

По пути осматриваюсь по сторонам, насколько могу, чтобы иметь представление, где я вообще нахожусь, возможно, это мне пригодится.

Двор огромный. Пахнет сырой землёй и хвоей. Чуть дальше большой вольер с огромными собаками. Псы поднимаются, чуя чужака, рычат глухо, надсадно.

Я вздрагиваю и обхватываю себя руками, тру плечи, но это не помогает хоть немного расслабить мышцы. Напряжение дикое.

А ещё во дворе куча вооруженных людей. Охрана по видимому. Все вооружены, лица каменные и беспристрастные.

Твою ж мать.

Шансов нет.

Мы заходим в дом. Внутри пахнет кожей, деревом и чем-то дорогим, горьковатым. На стенах картины, подсветка приглушённая. В холле большой камин, огонь в нём тлеет, отбрасывая пляшущие блики на пол.

— За мной, — бросает Вяземский, не оборачиваясь.

Я тащусь следом, ступая по мягкому ковру на ватных ногах. Поднимаемся по широкой лестнице на второй этаж. Коридор узкий и длинный, в конце — тяжёлая дверь, которую Вяземский толкает плечом.