Найду тебя в Нави

Берегись огней болотных

Ночь была чёрной, как смоль, а дождь — косым и колючим, будто иглы невидимых бесовок впивались в стены нашего трактира.

Я стояла у очага, помешивая варево в котле, когда дверь скрипнула, впустив стужу и двух путниц.

Первая — знатная барыня, высокая, статная, в платье, что шелестело, словно крылья ночной птицы. Волосы её, заплетённые в тугую косу, блестели, как вороново перо, а глаза… О, эти глаза! Холодные, серые, будто лёд на реке. За ней шла служанка — бледная, почти прозрачная, с волосами белыми, как первый снег. Но глаза… глаза её горели жёлтым огнём, словно два кусочка солнца, застрявших в ночи.

— Добро пожаловать, госпожа, — поклонились мои девочки, помощницы, улыбаясь слаще мёда.

Я лишь усмехнулась про себя — уж они-то знали, как угодить гостям.

— Подайте нам ужин, да тёплого вина, — прозвучал голос барыни.

Кивнув, я скрылась на кухне, где тени от свечей плясали по стенам, будто нечисть на шабаше. Но едва я взялась за нож, как за спиной раздался шёпот:

— Не торопись, хозяюшка…

Я обернулась — и тут же чьи-то когти впились в моё запястье. Служанка барыни стояла передо мной, улыбаясь так, будто знала все мои тайны.

— Отпусти! — прошипела я, пытаясь вырваться, но её хватка была крепкой. Она лишь рассмеялась, перегородив дверь своим телом.

— Не узнала меня? — девушка наклонилась ближе, шепча мне на самое ухо. — …А я-то думал, ты умнее, кролик.

Сердце моё замерло. Этот голос… этот проклятый сладкий шёпот!

— …Кума?! — вырвалось у меня, и в тот же миг передо мной уже не стояла бледная девица — а лис-оборотень, с золотыми глазами и острыми клыками.

Он рассмеялся, проведя когтем по моей щеке.

— Не обо мне волнуйся, кролик мой сладкий. Госпожа моя уже, наверное, забрала твоих девочек. Уж больно они славные у тебя… Таких и в подарок не стыдно принять.

Я рванула обратно в горенку, но было уже поздно. Сама Княгиня Кобрина стояла посреди палат, а у ног её извивались две кошки — одна чёрная, как ночь, другая белая, как снег. Мои девочки…

— Прощай, хозяюшка, — прошептала Кобрина с едкой ухмылкой. — Они мои теперь. Не надо было от меня сбегать тогда. Теперь все твое — моим будет.

Я кинулась вперёд, но княгиня и её лис растворились в дымке, оставив лишь эхо смеха, да стук дождя по крыше.

***

Я проснулась с криком, который застрял в горле, как рыбья кость. Грудь вздымалась, а пальцы впились в одеяло, будто пытаясь ухватиться за реальность. Кошмар то был? Или вещий сон, посланный в предостережение?

Сердце колотилось, как птица в клетке, когда я сорвалась с постели и босиком бросилась в соседнюю горницу. Лунный свет, пробиваясь сквозь щели ставней, серебрил две маленькие головки на узкой кроватке.

— Мои девочки...

Одна — белокурая, с глазами светлыми, как утренняя роса. Вторая — с волосами темнее ночи и... черными очами. Такими же, как у него…

Я провела пальцем по щеке дочки, и губы сами растянулись в улыбке. Живы. Целы. Слава Богам…

Выдохнув, я накинула на плечи шаль и вышла во двор. Ночь стояла тихая, словно заколдованная. Ветра не было — лишь тёплый летний ветерок, будто сама Макошь гладила меня по волосам. Деревня спала, избы тонули в тенях елей, и только луна, круглая и бледная, как лицо утопленницы, висела над лесом.

Пять лет… Пять лет я пряталась здесь, в этой глухомани, где даже псы теряли след на охоте. Деревенские знали меня как вдову-ткачиху с двумя дочками — благо, руки помнили ремесло, а язык быстро перенял местный говор. Никто не спрашивал, откуда у меня всякие разные травы в сундуке или почему иногда я ухожу ночью в лес, а возвращаюсь лишь на рассвете. Да и я была нелюдимой и скрытной от греха подальше.

Луна будто подмигнула мне, и я вспомнила её — Княгиню Кобрину. Она выманила меня из мира Нави, когда жизнь моя висела на волоске здесь, в мире людей. А потом использовала меня, как ключ к дверям обители тёмных божеств и мертвых, когда забрала к себе во Дворец Чернограда. Через моё тело с ней говорили мертвые цари, их голоса скрипели, как ржавые ставни, советуя ей, как править землями во владении её. Через мои губы шептали тёмные ворожеи рецепты заговоров, продлевающих молодость. Я стала Верховной Жрицей темного города, но каждый ритуал оставлял на моей душе шрам.

А потом... потом я поняла. Я жду ребенка. Мое дитя — дитя двух миров, — прошептала я тогда, чувствуя, как под сердцем шевелится жизнь. Навь и Явь смешались в нём, как мёд и яд. Сила. Такая, что Княгиня превратила бы его в своё оружие и забрала бы мое чадо себе навсегда. Поэтому я бежала.

Где-то вдали, в лесу, завыл волк. Я вздрогнула, но тут же рассмеялась сама над собой. Ещё не время было встретиться с суженым моим.

— Мама?

Я обернулась. В дверях стояла моя младшенькая — черноглазая, с куклой в руках.

— Тебе приснилось что-то страшное?

— Да…

Я подняла её на руки, прижимая к груди.

— Это лишь сон. Всё хорошо, ласточка моя. Мама никогда тебя в обиду не даст.

Я качаю малышку на руках, её тёплое тельце прижимается ко мне, а маленькие пальчики цепляются за мою рубаху. Мои губы сами собой начинают напевать старую колыбельную, ту, что пела мне моя мать в очень далёком детстве:

"Спи, дитятко, не вздумай плакать,
Лунарий кот у крыльца стережёт.
Не пустит он ни кикимору златую,
Ни сову с очами, что в полночь поет.
Запеленала тебя я оберегом,
Семь раз спряла нитью судьбы.
Только ветер, да звёзды за нашим порогом,
Да материнские крепкие руки-мои."

Дочка засыпает, её дыхание становится ровным.

Тени шепчут на ветру

Тринадцать зим прошло с той ночи, когда я ждала Морона у того озера. Теперь каждую ночь я отправляюсь в Навь на его поиски. Я брожу по её темным дорогам, сражаюсь с тварями, что прячутся в тенях, ищу любые следы волколаков. Но поместье Морона — словно призрак, ускользающий от меня. Приходилось биться с болотниками, что попадались мне на пути, — беседовать с рогатыми лешими, охраняющих беспросветные чащи, и расправляться с кровожадными кикиморами с длинными когтями, что цеплялись за подол моего платья. Их кровь, черная и густая, как смола, оставалась на моих руках, но я не останавливалась. Каждое дерево, каждый камень на длинном пути я помечала рунами, чтобы не потеряться в этом вечно меняющемся мире. Дороги Нави — не те, что в Яви. Они живые, они коварные, извиваются, как змеи, и ведут не туда, куда нужно. Я искала поместье на потусторонних границах Чернограда и Белоярска — там, где, по моим воспоминаниям, был дом волколаков. Но вместо кованной ограды и башен находила лишь туман, болота, да кривые избушки, что смеялись надо мной скрипучими ставнями. Эти избушки я обходила самыми дальними тропками. С их обитателями даже я бы не справилась.

Я шла по опушке, где деревья стояли черными свечами, а земля дышала гнилью. Вдруг воздух сгустился, и из-под корней выползло нечто. Это был навник — мертвец, что не нашел покоя. Кожа его обвисла, как старая кора, глаза — две ямы, полные червей. Он пополз ко мне, скрипя костями, а изо рта его закапала черная слизь.

— Живая... — прошипел он.

Я схватила нож, выкованный из лунного серебра, но навник был быстрее. Его когти впились мне в бок, и острая боль пронзила меня.

Я ударила его в грудь, и нож вспыхнул синим пламенем, но мертвец лишь захохотал. Пришлось бежать.

Метнувшись к старому дубу, я заметила в нем дупло. Втиснулась внутрь, чувствуя, как кровь сочится сквозь пальцы. Навник скребся снаружи, но внутрь не лез — видно, боялся древней силы, что жила в этом дереве. Деревья эти, в двух мирах стоят одновременно. И в нашем, и тут. Поэтому нечисть и побаивается их. Не тревожит почём зря.

Когда шаги навника затихли, я выбралась наружу. Но он как раз того и ждал.

— Не уйдешь... Живая…

Я побежала к озеру, что сверкало вдали, как зеркало, забытое в траве. Навник гнался за мной, его дыхание холодило спину.

Силы мои были на исходе, отступных путей не было…

И тогда я решилась прыгнуть в воду.

Холод обнял меня, мир померк, и я вынырнула уже в Яви. В человеческом мире.

Ночь стояла тихая, лишь совы перекликались в темноте. Но воздух… Воздух здесь был свежим, живым. Не тот, что там.

Кое как я добралась до нашей избы.

Дочки спали, не ведая, что пережила только что их мать.

Я прошла мимо, не желая их будить, заперлась в своей горнице. Сняла одежду, осмотрела рану. Серьезная. Кровь уже темнела, края пореза почернели — значит, яд навника уже был внутри.

Достала травы, что собирала в Нави на болотах, и начала шептать заклинание. Но в голове крутилась одна мысль: Почему я до сих пор не нашла его? Может, Морон не хочет, чтобы его нашли? Или... может, его уже нет?

Я сжала зубы до боли. Нет. Я буду искать. Даже если мне придется пройти через все круги Нави.

Скрип двери в хлеву разорвал ночную тишину. Потом — шарканье босых ног по половицам. Мама вернулась. Как всегда, под утро. Как всегда, будто тень, скользящая по избе. Веленка, младшая моя сестренка, не раз говорила мне, что у каждого свои тайны, и совать нос в чужие — себе дороже. Но разве можно унять это жгучее любопытство, когда твоя матушка каждую ночь исчезает в темноте, а возвращается с глазами, полными усталости и печали лишь под утро.

Когда звуки стихли, я сбросила одеяло и осторожно ступила на холодные половицы. Сердечко тревожно сжалось, но любопытство было сильнее.

Дверь в мамину горницу оказалась закрытой, но из-под нее сочился узкий луч от свечи — теплый, дрожащий.

Я тихонько опустилась и прильнула к щели. Видела только босые ступни мамы — бледные, в царапинах, будто она бродила не по мягкому мху леса, а по колючему чертополоху.

— Моя сила уходит… — прошептала мама кому-то. — Там я становлюсь слабее с каждым разом.

В ответ прозвучал шорох, словно кто-то перебирал сухие листья. Неожиданно раздался хриплый голос, от которого по спине моей побежали мурашки:

— Навник? Пф! Мелкая нечисть. Там есть твари и пострашнее. Но тебе бы не о том мире думать лучше, а о своем. Когда совсем иссохнешь без сил, тебя и здесь найдут. Она найдет. Учует, как волк чует раненую лань.

Мама вздохнула.

— Что же делать? Бежать? Бросить дом?… Девочкам здесь так нравится.

— Есть способ… — зашелестел незнакомый голос. — Сажа с мертвого капища волхвов. Ею стены обмажешь, под порог насыплешь — и ни один нос, ни человечий, ни нечистый, твоего следа не возьмет.

— Где ее взять?

— Знаю я одно место… Три дня пути. Одолеешь?

Мама ответила без колебаний:

— Все одолею. Ради них. Ты же знаешь, Игоша.

Ради них? Значит, ради нас… Но больше всего меня поразило другое… Игоша? В нашей деревне никто так не звался. Ни среди живых, ни среди мертвых.

И тут я едва не вскрикнула. Что-то мягкое коснулось моей щеки.

Дымка. Моя кошка, серая, как предрассветный туман, с янтарными глазами, пыталась приласкаться.

Отругала ее мысленно, схватила на руки и бросилась назад в постель. Сердце ухало где-то в животе, а в голове кружилось множество вопросов: Кто такой этот Игоша? И почему мама говорила с ним так… будто она знала его уже очень давно?

***

Ах, какое же утро! Солнце только-только поднялось над лесом, а мы с подружками уже как угорелые носились по амарантовому полю, смеясь так, что у нас животы болели. Трава еще мокрая от росы была, босиком бегать — одно удовольствие, хоть и холодно! Но нам хоть бы что — Живина ночь на носу, а значит, сегодня будут пляски, песни, да и парни наши разохотятся наконец подойти поближе.

Кто ночью имя назовёт

— Ну, Велена, ну хоть на чуть-чуть! — дёргаю сестру за рукав, а она всё копается у сундука, перебирает платья, будто специально время оттягивая. — Да что ты там так долго? Уже костры зажгли, песни поют, а мы тут как совы в дупле сидим!

Она вздыхает, достаёт платье с узорами, что матушка сама вышивала для нас — зигзаги, круги, знаки на рукавах и поясе, которых я и половины не знаю.

— Это обереги, — сообщает сестра. — Без них матушка говорит, что беда может случиться с нами.

— Да брось! — машу рукой. — Это всё, чтобы нас пугать, чтоб мы по ночам из дома не шмыгали!

— А ты все хочешь ушмыгнуть, тебя хлебом не корми.

— Так отпустишь меня?… Прошу, сестренка! Совсем на маленечко! Отпустишь, а?

Велена хмурится, но всё равно накидывает мне на плечи платок — тоже с узорами, тоже «от сглаза».

— …Ну хорошо.

— Ой, спасибо, Милавушка!

— Только при одном условии!… Я с тобой пойду и ты ни на шаг от меня отходить не будешь.

Ну и ладно, лишь бы идти уже.

В центре деревни — пир горой! Костры пляшут, медовуха льётся рекой, а старики уселись на брёвнах и судачат о чём-то своём. Про урожай, про то, как у Гордея корова опять через плетень перелезла и весь урожай потоптала, про то, что в лесу волки стали завывать — не к добру, мол.

Нас усаживают за стол, но со мной-то никто особо не разговаривает — все косятся на хмурую Велену, а она сидит, как каменная баба, глаза в стол. Ну не дело!

— Эй, — толкаю её локтем, — да расслабься ты!

Она морщится, но я уже придумала, как её разговорить. Вот потеха будет!

Пока она гладит соседского пса под столом, я ловко подливаю ей в кружку самой крепкой медовухи.

— Ой, — хмыкает сестра после первого глотка, — что-то горьковато… Это точно квас?

— Да ладно, привыкнешь! — ухмыляюсь я, подливая и себе немного. — Давно ты просто кваса не пила, сестренка. Отвыкла небось!

Шалость моя удалась — через пару глотков Велена уже улыбается, даже с соседкой нашей заговорила про травы, да заговоры. А тут и гулянка началась — хороводы, песни, смех.

И тут Любка подбегает ко мне сзади, шепчет на ухо:

— Все наши уже на полянке собрались! Идёшь?

Глазом сверлю спину Веленки — та увлечённо слушает какого-то парня, даже не смотрит в мою сторону.

— Иду, конечно!

И мы с Любкой сливаемся с толпой, а потом — в темноту, к полянке в лесу, где уже смех звенит, и огоньки мелькают, как светлячки. А Велена? Ну… с ней всё будет в порядке. Не успеет хватиться меня, как я вернусь уже.

Лесная поляна встретила нас смехом и треском горящих веток. Любка, как всегда, не могла замолчать про Тихомира дорогой — то он Злате цветок подарил, то Агафье коснулся руки, а теперь вот с Душаной шепчется у костра.

— И что? Ну и пусть себе шепчется! — фыркнула я, отбрасывая камешек ногой. — Неужто не видишь, что он как петух на насесте — всем курам по очереди внимание уделяет?

Любка надула губы, а Злата лишь покачала головой — она всегда была тише нас, мудрее.

Тем временем парни уже раскалили костёр до малинового жара. По обычаю, девушки должны будут перепрыгнуть через пламя, а кто из парней поймает — тому и достанется её внимание до утра.

— Никогда не прыгала… — пробормотала я, но сердце уже заходилось в груди. Восемнадцать лет — пора.

Тихомир, конечно, тут как тут — стоит у края, ухмыляется, ждёт, кому первое предложение сделать. Но я нарочно отвернулась — пусть знает, что не все перед ним тают.

И тут… появился он. Богдан.

Тёмные волосы, высокий, будто дуб молодой, а глаза… серые, как дым. Они скользнули по мне — и щёки мои вспыхнули так, что хоть угли подкидывай.

— Ой, смотрите, Богдан пришёл! — зашептали Агафья с Душаной, тут же облепив его, как пчёлы мёд.

— А ты кого-то сегодня ловить будешь, Богдан? — томно спросила Агафья, поправляя косу.

— Или, может, сам прыгнешь? — добавила Душана, едва не касаясь его рукава.

Но Богдан лишь пожал плечами и улыбнулся — спокойно, сдержанно, — и отстранился от них.

— Не решил пока.

Агафья надулась, а я… я вдруг подумала: "Он мне точно не нравится. Мне не может нравится то, что всем нравится. Это глупо."

Но когда его изучающий взгляд снова нашел меня в толпе, я поняла — убеждать себя бесполезно. Не сработает самообман тут. Какой же он... красивый.

Девки затягивают старинную песню, кружась в хороводе вокруг костра, который уже пылает так ярко, что отблески танцуют на их румяных щеках. Мой венок, сплетенный из васильков, ромашек и колокольчиков — тех самых, что растут у реки, где мы с подружками купаемся по утрам, — вдруг срывается с головы в танце.

Но прежде чем он касается земли, его ловит… Богдан.

Мы замираем. Его пальцы, грубые от работы, на удивление бережно поправляют мой венок, возвращая его мне.

— Цветы твои… как искры. Жаль, если пропадут, — говорит он тихо. — Тебя украшают.

Я алею до корней волос, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле.

— Спасибо… — лепечу ему вслед, и ко мне тут же подбегают Любка с Златкой, глаза у них горят любопытством.

— Ой, а о чем вы там шептались?! — хватает меня за руку Любка.

— Да так… про венок, — отмахиваюсь я, делая вид, что поправляю цветы.

— Венок, говоришь… — Злата хитро прищуривается, но я лишь закатываю глаза и отворачиваюсь к костру.

Тем временем пляски разгораются сильнее. Девки, взявшись за руки, пускаются в бешеный перепляс, а парни бьют в ладоши, подзадоривая их. Потом начинается самое главное — прыжки через костер.

Первой прыгает Агафья — смело, с разбегу, но ловит ее не Богдан, как она очень хотела, а Еремей, что стоит у нее давно в поклонниках. Она морщится сначала, но потом смеется, принимая свою судьбу.

Врата в мир, где нет солнца

Два дня я брела по лесным тропам обратно домой, обходя стороной людские деревни, чуя неладное. Сердце ныло, предчувствуя беду, но такой... такой беды я и представить не могла.

Когда из-за вековых сосен открылся вид на родные земли, вместо привычного дыма из печных труб в небо поднимались лишь черные, жирные клубы. Чем ближе я подходила, тем сильнее сжимало грудь от тревоги. Деревня... вся деревня была выжжена дотла. Черные остовы домов, обугленные бревна, пепел, кружащийся в воздухе, словно зловещий снег. Ни звука, ни живой души.

Я побежала, спотыкаясь о тлеющие головешки, к своей избе, что стояла на самой окраине, чуть в стороне от прочих. И чудо, или проклятие, но она одна стояла целая, нетронутая огнем.

Стены, крыша, даже ставни — все было на месте, лишь тонкий слой пепла покрывал крыльцо.

Значит... значит, подожгли ее. Наш дом был под крепким оборонительным заклятьем, что я плела из веток и трав, из крови и шепота. Коли кто с лихим умыслом к нам придет, заклятье обернется против него самого.

Так вот почему вся деревня сгорела... Они пришли за моими девочками, за Милавой и Веленой, а заклятье, что должно было защитить лишь наш порог, развернулось, подпитываемое их ненавистью, словно разъяренный зверь, и пожрало все вокруг.

Но их нет. Дочек моих нет. Нигде. Ни в избе, ни рядом. Только пустота и запах гари. Ужас сковал меня, холоднее, чем зимняя стужа.

Куда они подевались? Живы ли?

Вдруг скрип колес разорвал мертвую тишину.

Из-за обугленных остовов домов выехала черная, словно сама ночь, карета. Тянули ее вороные кони, чьи глаза горели красным в сумраке. На боку кареты вился серебряный узор, похожий на змею, что обвивает корону.

Княгиня Чернограда… Агнесса Кобрина. Ее имя шептали с ужасом даже самые отважные воины Белоярска.

Дверца кареты распахнулась, и на землю спрыгнул огромный белый лис. Его шерсть сияла, как свежевыпавший снег, а глаза горели желтым, словно два уголька. И хвостов у него было два, пушистых, мягко извивающихся.

Он подбежал ко мне, обогнул, и один из его хвостов ласково коснулся моей ноги. Я вздрогнула, а лис исчез за моей спиной, растворившись в воздухе.

И тут же, словно из ниоткуда, передо мной возник высокий, статный парень. Его кожа была бледной, как лунный камень, и короткие волосы до плеч были цвета снега. Глаза, однако, были все те же, лисьи – желтые, пронзительные.

Он улыбнулся, и эта улыбка не предвещала ничего доброго.

— Ну, что, крольчонок? — голос его был сладким, почти девичьим. — Нашли мы тебя. Плохо ты спряталась.

Холод. Пронизывающий, ледяной холод, что впивался в кожу, вытягивая из нее последнее тепло. Вода, в которую меня толкнула Велена, была не просто холодной, она была... другой. Она выплюнула меня не на берег знакомого лесного озера, а в какую-то ледяную пустошь, где каждый вдох обжигал легкие.

Я стояла по колено в снегу, продрогшая до нитки, а вокруг простирался бесконечный лес, укутанный в белые сугробы. Ели стояли, словно застывшие стражи, а с неба медленно падали тяжелые хлопья, оседая на моих ресницах.

Попыталась подойти к замерзшему ручью, чтобы умыться от этой болотной жижи, но замерла.

В ледяном зеркале не было моего отражения. Только голые ветви, да тусклое небо. Как так?

Я потрогала свое лицо, свои руки – они были здесь, настоящие, но их не было в отражении воды. Сердце заколотилось, как пойманная птица. А еще, когда я выныривала, пришлось бить кулаками по тонкому льду, что сковал поверхность. Костяшки пальцев были содраны, и по ним медленно стекали алые капли, яркие, как ягоды рябины на снегу.

Я быстро распустила свои длинные косы, вытянула из них яркие ленты, что вплетала утром, и кое-как перевязала пораненные пальцы. Хоть какая-то малость, но все же.

Шаг за шагом я брела вперед, проваливаясь в снег по пояс. Каждый шаг давался с трудом, ноги не слушались, а мокрая одежда словно приросла к телу, вытягивая остатки тепла. Слезы уже подступали к глазам. Где Велена? Где мама?…

Я крикнула, сначала тихо, потом громче, но мой голос словно растворился в этой белой тишине. Ни эха, ни ответа. Какое странное, жуткое место…

Еле выбравшись из очередной снежной ловушки, я забралась на поваленный пень, чтобы хоть немного перевести дух. В голове крутились мысли о Велене. Зачем она толкнула меня в то озеро? Что это были за водные врата, которые перенесли меня сюда? Как далеко теперь дом?… Вернется ли она за мной? Или бросила?

В животе заурчало. Холод и страх отступили на время перед острым приступом голода. Я встала и побрела дальше.

Вспомнился Богдан… Что с ним случилось после того, как я его поцеловала? Он ведь тогда сразу плохо себя почувствовал. Неужели это правда все из-за меня? Я проклята??…

Эта мысль кольнула сердце, и я неловко оступилась, покатившись по пологому склону, пока не уткнулась лицом в сугроб. Подняв голову, я увидела чудо.

Прямо передо мной, посреди этого бесконечного зимнего леса, рос куст, усыпанный ярко-красными, сочными ягодами. Летними ягодами!

В животе заурчало так, что, казалось, услышит весь лес. Была не была, есть хотелось до жути!

Я протянула руку, чтобы сорвать одну, но…

— Не трожь, коли жить ещё хочешь!

Я резко обернулась, но никого не увидела. Только снег, да голые ветви.

— Кто здесь?… А ну покажись!

И тут, с ветки старой ели, прямо мне под ноги, спрыгнуло нечто.

Огромных размеров серая кошка с крыльями, как у летучей мыши, и рогами, прямо как у козы.

Я чуть не упала назад, открыв рот в немом изумлении.

Волк с человечьими глазами

Скрип колес по пыльной дороге отбивал такт моей обреченной поездки. Внутри кареты, пропахшей затхлым бархатом и едким запахом мускуса, было душно, несмотря на свежий ветерок снаружи.

Напротив меня, развалившись на сиденье, сидел Кума. Его глаза, узкие и хитрые, блестели в полумраке, а лисья ухмылка не сходила с лица. Он был слишком близко, и каждый его вздох, каждый шорох его меховой шубы вызывал во мне отвращение, смешанное с тревогой.

— Ну что, мой сладкий кролик, — промурлыкал он, протягивая руку с длинными, чуть изогнутыми золотыми когтями, — неужто совсем разучилась говорить? А помнишь, когда в тебе яд вурдалака бурлил, ты была куда разговорчивее. И куда… аппетитнее.

Я не удостоила его ответом, лишь отвела взгляд к запыленному окну, за которым мелькали силуэты деревьев. Холод, что исходил от меня, был не только от мороза, но и от усталости, от знания того, что ждет меня впереди. Княгиня Чернограда не прощает беглецов, а уж тем более тех, кто осмеливается унести с собой ее тайны.

Кума, не дождавшись реакции, подался вперед. Его дыхание опалило мою щеку, и я почувствовала, как его нос почти коснулся моей кожи. От него несло землей и чем-то приторно-сладким, что заставляло мои инстинкты кричать об опасности.

— Твой запах… он сводит меня с ума, кролик, — прошептал он, и его язык, шершавый и горячий, потянулся к моей шее. — Такой чистый, такой… живой.

Я почувствовала, как по моей спине пробегает холодок, но это был не страх, а лишь предвкушение того, как я его проучу.

Мои губы беззвучно зашевелились, выплетая слова на языке волхвов – языке древнем, как сами горы, языке, что шептали ветры в незапамятные времена. Звуки были не слышны уху, но они вибрировали в самой плоти, проникая в каждую клеточку его существа.

Мой взгляд пригвоздил его, и в глазах лиса-оборотня, до этого полных похоти, появилась муть, а затем они и вовсе закатились.

Тело Кумы обмякло, и он, сползши на сиденье, умолк, погруженный в глубокий сон.

Я позволила себе медленный, глубокий выдох. Наконец-то тишина.

Придвинулась ближе к окну, отдернула тяжелую штору. Весенние поля сменились чахлым, почерневшим лесом, где деревья стояли, словно скелеты, протягивая к небу скрюченные ветви. Небо над нами было не просто серым, оно было цвета старого, потемневшего железа, и ни единого луча света не пробивалось сквозь эту непроглядную хмарь.

Вскоре лес расступился, и вдали показались очертания Чернограда. Город не горел огнями, не приветствовал путников шумом. Он лежал, словно древний, спящий зверь, выкованный из черного камня и чугуна.

Узкие, кривые улочки петляли между высокими, щербатыми домами, чьи крыши были увенчаны острыми шпилями. Окна домов были темными провалами, словно пустые глазницы, и даже редкие факелы, закрепленные на стенах, лишь подчеркивали мрак, не разгоняя его. Ни звука, ни движения — лишь мертвая тишина, от которой стыла кровь.

Карета миновала массивные, окованные железом ворота и въехала на мощеную улицу. Здесь, в самом сердце города, мрак сгущался еще больше.

И тогда, высоко над крышами, пронзая свинцовое небо, возник он — дворец Чернограда. Неприступный, огромный. Его башни, острые и зазубренные, казались когтями, впивающимися в небеса. Стены, черные и гладкие, не отражали света, поглощая его без остатка.

…Я вернулась в свою клетку.

Железные ворота за моей спиной с лязгом захлопнулись, отрезая меня от мира, что остался за стенами Чернограда.

Два стражника, облаченные в черные доспехи, украшенные острыми навершиями, молча взяли меня под локти. Их хватка была крепкой, но не грубой — дань уважения или же просто осторожность. Я не сопротивлялась. Какой в этом смысл? Я знала, куда меня ведут.

Внутри дворец оказался еще более мрачным, чем снаружи. Высокие сводчатые потолки терялись в непроглядной тьме, лишь изредка пронзаемой мерцанием факелов, закрепленных на стенах. Полы были выложены плитами из черного мрамора, отполированного до зеркального блеска, в котором отражались наши тени, вытянутые и искаженные. Вдоль стен тянулись ниши, в которых стояли изваяния — не святых, не героев, а нечто иное. Существа с рогами, копытами, крыльями, высеченные из темного камня, их лица искажены в вечной гримасе боли или экстаза.

Мы прошли длинными, запутанными коридорами, где каждый шаг отдавался эхом, пока наконец не оказались перед огромными, двустворчатыми дверьми.

Стражники распахнули их, и меня провели внутрь.

Тронный зал. Он был огромен, настолько, что его размеры казались нереальными. Потолок, усыпанный тысячами мелких, мерцающих точек, имитировал ночное небо. Вдоль стен, под тяжелыми, расшитыми золотом и серебром гобеленами, изображающими сцены кровавых битв и жертвоприношений, суетились слуги. Они сновали туда-сюда, расставляя высокие подсвечники с черными свечами, раскладывая на столах блюда с яствами, поправляя драпировки из темного бархата. В воздухе витал запах благовоний и свежих цветов. Казалось, весь дворец готовился к какому-то грандиозному событию.

В центре зала, на возвышении, стоял трон, вырезанный из цельного куска обсидиана, украшенный черепами и костями. На нем восседала она — Княгиня Чернограда. Ее черные, как смоль, волосы были уложены в сложную прическу, украшенную паутиной из серебра и черных камней. Глаза, глубокие и непроницаемые, были подобны омутам, а на губах играла хитрая, почти плотоядная улыбка.

Она медленно поднялась, протягивая ко мне руки, увенчанные длинными, острыми ногтями, похожими на когти хищной птицы.

— Возвращение моей блудной Жрицы! — ее обволакивающий голос наполнил зал. — Ну, наконец-то! Я уж думала, ты совсем позабыла дорогу домой. А где же мой верный Кума? Неужто бросил тебя на полпути?

Я холодно взглянула на нее.

Взгляд ее — как лунный свет, что пленил меня

Хлопки Якова разнеслась по коридору, словно выстрел. Ратибор резко отпрянул от меня, его лицо было искажено яростью. Яков же просто стоял, прислонившись к косяку, и его улыбка становилась все шире, обнажая ряд ровных белых зубов.

— О, какая идиллия! – произнес он, его голос был елейным, но в нем слышались стальные нотки. — Неужели наш доблестный княжич Ратибор решил променять белоярскую княжну на… Верховную Жрицу?

Ратибор шагнул к старшему брату, его кулаки сжались.

— Не твое дело, Яков, — прорычал он. — Убирайся!

Тот лишь усмехнулся, оттолкнувшись от косяка и медленно, вальяжно двинувшись к нам. Его взгляд скользнул по мне, задержавшись на моем наряде, а затем вернулся к Ратибору.

— О, но это становится моим делом, братец, — промурлыкал он, обходя меня, чтобы встать между нами. Яков повернулся ко мне, его глаза блеснули. — Верховная Жрица, вы, должно быть, обладаете поистине колдовскими чарами, если способны так быстро сбить с пути истинного нашего будущего правителя. Или… это просто старые привычки?

Он протянул руку и коснулся пряди моих волос, заправляя ее за ухо. Его прикосновение было легким, но я почувствовала, как по моей спине пробежал холодок.

Я отшатнулась, но он лишь усмехнулся.

— Холодна, как зимняя ночь, Жрица, — прошептал он, его глаза не отрывались от моих. — Но я люблю холод. Жар я могу получить в любое время дня и ночи. Стоит лишь пальцем поманить.

Яков провел пальцем по моему поясу, чуть поддев его шнуровку.

Ратибор, не выдержав, схватил его за плечо.

— Не смей! – выдохнул он, его голос дрожал от сдерживаемой ярости.

Яков отбросил его руку, словно та была назойливой мухой. Его улыбка исчезла, и на лице появилась холодная, расчетливая маска.

— О, ты ревнуешь, братец? Это хорошо. Это значит, что ты у меня теперь на крючке. Будешь слушаться. Будешь делать все, что я скажу тебе. Иначе… — его взгляд снова метнулся ко мне, а затем вернулся к Ратибору. — Иначе я расскажу твоей невестушке, Оляне, о твоих… свиданиях с Жрицей. И о том, что ты не прочь целовать её всю ночь напролет, пока она ждет тебя в своих покоях. Как думаешь, что скажет она? И что скажет матушка, когда узнает, что ее сын, надежда Чернограда, готов пожертвовать союзом с Белоярском ради… старых привязанностей?

Ратибор побледнел. Его лицо стало мрачным, глаза потухли. Он знал, что Яков не блефует. Его мать, Темная Княгиня, никогда не простит ему такого позора. Союз был слишком важен. Я видела, как в нем боролись гнев и безысходность. Он был пойман в ловушку.

Я не стала ждать продолжения. Эта игра была мне отвратительна. Я скользнула мимо двух княжичей, словно тень, и выбежала из своих покоев.

Свежий ночной воздух был бальзамом для моей души. Я накинула капюшон плаща и поспешила прочь, подальше от этих стен, от этих интриг, от этих людей, что играют чужими судьбами.

Слава Богам, мне было дозволено покидать стены дворца. Только вот на границах города бы меня не выпустили.

Сумерки сгущались, окутывая город мягкой синевой. Улицы Чернограда, обычно шумные и многолюдные, сейчас были почти пустынны. Лишь редкие путники спешили по своим делам, да изредка доносился смех из таверн. Я шла быстро, ориентируясь по памяти. Большой рынок. Место, где всегда кипела жизнь, где можно было раствориться в толпе и стать незаметной.

Когда я добралась до рынка, он уже изрядно опустел. Ряды лавок были закрыты, лишь кое-где горели тусклые фонари. Я прошла к условленному месту, к старому дубу, что рос посреди торговой площади.

И там, в тени его раскидистых ветвей, уже ждала меня Велена.

Ее тонкая фигурка казалась еще более хрупкой в полумраке. Она повернулась, и ее глаза, обычно полные серьезности, сейчас были тревожные.

— Мама! — прошептала она, и мы обнялись. Ее объятия были крепкими, полными облегчения.

— Велена, что случилось? Что с Милавой? — спросила я, отстраняясь.

Лицо Велены помрачнело.

— На нас ополчилась вся деревня. Пришлось спрятать Милаву.

— Где?

Вижу, как лицо дочки осунулось, а руки начали сжимать юбку.

— …В Нави. Там, где никто не найдет.

Мое сердце сжалось, а в глазах помутнело. Навь... Мир мертвых, мир духов. Это было опасно. Очень опасно!

— Что ты наделала?! — вырвалось у меня, мой голос был историчным. — Это безумие! Это опасно, Велена!

Она покачала головой, потупив взгляд.

— У меня не было выбора, мам. Они искали ее. Искали повсюду. Там она в безопасности. И с ней Дымка. Она ее защитит. Дымка ведь не простая кошка, ты же знаешь. Она видит то, что скрыто от глаз смертных.

Я глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Дымка… Да, Дымка была особенной. Но Навь…

— Мы должны вернуть ее, Велена, — сказала я, приобнимая дочку. — Вернуть ее в Явь, к нам. Немедленно.

Велена опустила голову, утыкаясь лицом мне в грудь.

— А как, матушка?… Как её вернуть?

— Я знаю, что делать. Но сначала… Ты должна прийти во дворец. Как служанка или придворная дама.

Велена подняла на меня удивленный взгляд.

— Во дворец? Но…

— Только так мы сможем быть рядом, — перебила я ее. — Видеться каждый день. И вместе думать, как отыскать в Нави нашу Милаву. Но только никому не говори, что ты моя дочь. И никому о способностях своих не рассказывай. Хорошо?

Велена задумалась, ее взгляд блуждал по пустынному рынку. Затем она кивнула.

— Хорошо, мам. Я поняла. Завтра же пойду проситься на службу.

Дворец встретил меня не ласковыми объятиями, а холодным, надменным взглядом. На следующее утро, как и договаривались с матушкой, я явилась к воротам, представившись сиротой, ищущей пропитания и службы. Меня провели в душную каморку, где уже толпились другие девушки, чьи лица были измождены ожиданием и тревогой. Старая ключница, сухонькая, с крючковатым носом, окинула меня цепким взглядом.

В золотых оковах дворца

Я сложила руки на груди, стараясь выглядеть уверенно.

— Приласкать не разрешу.

— Почему же?… Я в ласках толк знаю. Не пожалеешь. Спроси у любой другой придворной дамы.

— А мне не нужно то, что пользуется спросом у всех. — хмыкнула я, качая головой.

Кума чуть сощурил глаза, прохаживаясь внутрь моих палат.

— Тогда давай поговорим.

— ...О чем же? О верности Княгине, которой ты так рьяно служишь? Или о том, как ты ловко заговорил ее сегодня, чтобы выручить меня?

Улыбка Кумы стала шире.

— О, милая моя, верность — это понятие относительное. Особенно в этом дворце... Я, кстати, давно ищу себе новую госпожу. Ту, что оценит мою… полезность. А эта, старая и злобная, — он кивнул в сторону княгининых покоев, — ни во что не ставит мою верную вековую службу. Только кнут и угрозы.

Я прищурилась.

— Так быстро ты решил предать свою княгиню? Это проверка? Хочешь узнать, соглашусь ли я на это?

Он ухмыльнулся, и в его глазах мелькнули озорные огоньки.

— Нет… Не проверка. Но, коли хочешь доказательств. Смотри.

Он неожиданно потянулся к своему поясу кафтана и начал развязывать его.

Я отшатнулась, вытаращив на него глаза.

— Что ты делаешь?!

Кума стянул с себя кафтан и повернулся спиной ко мне. На его бледной коже, от плеч до поясницы, были видны старые, зажившие рубцы и несколько свежих, красных полос.

Следы от плетей…

— Это любимое занятие Княгини, — пробормотал юноша, между тем разглядывая свои ноготки. — За все. За хорошую службу, за малейший промах. Она достает плеть. А мне… мне ласка нужна. Я хочу женской любви и заботы. Понимаешь?

Кума снова повернулся ко мне, его взгляд был полон какой-то странной мольбы.

— А ты такая… Хрупкая, нежная… Не как эти молодые перепелки и старые куры при дворе. Они даже и не знают, что перед близостью и прелюдии могут быть.

Он шагнул ближе, его рука осторожно коснулась моей щеки, затем скользнула по волосам. Я невольно поддалась этому прикосновению, и моя рука сама собой поднялась, чтобы погладить его по предплечью. Его кожа была горячей, гладкой.

Кума прильнул ко мне, словно большой, ласковый зверь, и начал тереться щекой о мою ладонь.

«Он знает так много, — пронеслось у меня в голове. — Он знает все тайны этого дворца, всех его обитателей. Целый век службы. Если мы объединимся, если я приму его… предложение… Я смогу забраться еще выше. Стать незаменимой во дворце. И тогда… тогда я смогу лично попросить Княгиню освободить матушку. Отпустить ее. Отпустить, куда бы она ни собиралась. А потом… потом посмотрим».

Я продолжала гладить Куму, и он ластился еще сильнее, словно котенок, нашедший тепло после долгого холода.

— Я… я подумаю над твоим предложением, Кума, — произнесла я, стараясь придать голосу твердость, которой не чувствовала. — Но мне нужно время.

Кума медленно выпрямился. Его янтарные глаза изучали меня, и на губах вновь заиграла сладкая улыбка. Он подобрал с пола свой пояс и кафтан. Благо, штаны все еще висели на его худой фигуре, иначе я бы сразу выставила его за дверь.

— Время — это хорошо, милая Ве-ле-на, — промурлыкал он. — Но чтобы тебе лучше думалось, чтобы ты яснее представила себе все выгоды нашего… союза… — он вдруг остановился, его взгляд скользнул по мне с головы до ног. — Я могу предложить тебе кое-что еще.

Я нахмурилась, подняв брови.

— Что именно?

Он шагнул ближе, его глаза недобро заблестели.

— Можешь потрогать меня.

Я непонимающе моргнула.

— Ч-что?

Кума не стал ждать. Он взял мою руку, осторожно, но настойчиво, и повел ее к своему оголенному животу. Я почувствовала тепло его кожи, напряжение мышц под ней.

Мои щеки вспыхнули и я резко отдернула свою руку, словно обожглась.

— Что ты себе позволяешь?!

Он лишь усмехнулся, ничуть не смутившись.

— Раз ты такая стеснительная… Может, ты захочешь просто посмотреть? — с этими словами он потянулся к шнуровке своих штанов.

Мое терпение лопнуло.

— Вон! Вон из моих покоев, немедленно!

Кума замер, его рука все еще была на шнуровке. Он окинул меня насмешливым взглядом, затем расхохотался.

— Как пожелает моя будущая госпожа! — он подмигнул, красиво разворачиваясь. — До скорой встречи… Велена. Возможно, в следующий раз ты будешь чуть смелее.

С этими словами он грациозно поклонился и исчез так же бесшумно, как и появился, оставив за собой лишь легкий запах полыни, садовых цветов и тревожное ощущение.

Я рухнула на кровать, чувствуя, как сердце колотится в груди. Шок, возмущение, но где-то глубоко внутри… странное возбуждение.

Во что я ввязалась? Этот дворец… он затягивал. Медленно, неумолимо, он тянул меня в свою бездну интриг и власти. И чем больше я играла по его правилам, тем глубже он меня затягивал, приглашая в свою пучину.

Я подошла к окну, распахивая его. Ночной ветер приласкал мое лицо и я нахмурилась.

И мне… почему-то нравилось в этой пучине. Это было так непохоже на скучную жизнь в деревне, где единственным развлечением были сплетни и работа от зари до зари. Здесь… здесь я могла достигнуть таких высот, о которых даже и не мечтала. И матушка… матушка мной гордиться будет. Ведь она всегда говорила, что я особенная.

Мы с Муркой, кряхтя и спотыкаясь, тащили Кирилла. Его тело, хоть и казалось легким после перевоплощения из волка в человека, все равно было тяжелым, а снег под ногами предательски проваливался. Мурка ворчала, ее ушки прижимались к голове с рожками, а крылья то и дело задевали сугробы.

— Ну вот, — шипела она, — спасительница нашлась! Теперь тащи его, а я что, на крыльях его понесу?