(не)алые паруса. Часть 2

Пролог

Год спустя

Бахает так, что стены огромного здания содрогаются. Летит крошево штукатурки, ошмётки человеческих тел, брызги стекол. Грохот смешивается с дикими воплями и воем повреждённых сигнальных заклинаний. Громыхает камнепад рассыпающихся стен, противно трещит ломающаяся мебель и чьи-то кости. Всё пространство застилает зловонный сизый дым и клубы пыли.

Взрывной волной меня отбрасывает к стене в коридоре. Сверху, домиком, падает стенд, где размещалась информация о конференции библиотекарей. Он становится моим щитом, прикрытием и от летящих веером осколков, и от рыщущего взгляда монаха.

Господи! Зачем я только послушала Эгля и приехала сюда? Дура-дура-дура… Кляну себя последними словами, потому что реально страшно…

Отсюда, из своего импровизированного убежища вижу нечёткий силуэт твари. Назвать человеком существо, у которого полголовы – это механизмы и шестерёнки – язык не поворачивается.

Не смотри, Ассоль, одергиваю себя.

Нет-нет-нет… Говорят, если смотреть в бездну, она посмотрит на тебя. Это правда. Я знаю, потому что смотрела.

Звуки, вырывавшиеся из кривого рта монстра, что рыскает сейчас по округе, больше напоминают скрежет металла, чем человеческую речь:

– Найду! Убью! Выходи!

Когда-то Эгль рассказал мне про големов. И сейчас – я была уверена – передо мной один из них. И надо же такая гадость пряталась под рясой монаха из Ордена Скрижалей!

Сжимаю в ладони медальон со снимком матери – талисман, что всегда берёг меня от бед и несчастий. Впрочем, в уютном замке, где я в течение последнего года жила с сёстрами Артура – Кэрилайн и Мередит – бед и несчастий не случалось.

Их бы и теперь не было, не прибудь я на эту конференцию.

Забиваюсь в самый дальний угол своего импровизированного шалаша и стараюсь не дышать. Будь прокляты эти корсажи и турнюры… Они мешали сейчас слиться со стеной. Если бы я одевалась, как раньше, в простенькие ситцевые платьица, прятаться было бы в разы легче…

Может, тогда этот ненормальный монах всё-таки не заметит? И чего привязался, спрашивается? Из-за аномалии? Так, кажется, Эгль назвал меня… Да что же мне так не везёт? Почему не могу быть просто обыкновенной девушкой? Ага, ехидничает голос, обыкновенные девушки не выходят замуж за «серых осьминогов». Не влюбляются в них по уши. Не ждут кораблей под алыми парусами. Эх…

Хаос мыслей помогает отвлечься от происходящего, не сойти с ума от накатывающей паники.

– Выходи! – скрежещет адепт Ордена Скрижалей.

Дым рассеивается, пыль оседает, и мрачная фигура виднеется всё чётче. Но лучше бы не видеть его совсем.

Мне потом долго снился чудовищный гуингар, с которым довелось встретиться ещё в Каперне. Монах выглядел не менее пугающе: согбенная спина, похожая на вопросительный знак, серая кожа и совершенно жуткие глаза! Один человеческий, кроваво-красный, другой – механический. Картину довершает лысый череп, из которого, будто гребень древнего ящера, торчат зубцы шестерёнок.

– Мамочка! Милая! Помоги! – шепчу, сильнее сжимая в кулачке медальон. Мне хочется зажмуриться и не смотреть, но при этом страшно: вот закрою глаза, а тварь меня найдёт.

Вдох-выдох… Максимально тихо, как только могу.

Ещё бы унять бешено колотящееся сердце, а то, казалось, оно ухает так, что эхо разносится по всему залу. К тому же сейчас в моём сердце, кроме боязни за себя, проснулся и скулил страх за Эгля: что с ним? жив ли? где он?

Пыли всё-таки слишком много. Едкой такой, неприятной. От неё невыносимо свербит в носу.

Апчхи!..

Сердце ёкает – испугано, загнано – и уходит, кажется, в пятки.

Теперь он найдёт, точно доберётся до меня…

Я всё-таки зажмуриваюсь. Так легче поверить: происходящее вокруг лишь сон, дурной, затянувшийся сон. Сейчас открою глаза и…

– Вот ты где! – монах скрипуче и неприятно смеётся.

Стенд, скрывавший меня, отлетает в сторону. И тёмная тень от склонившегося существа – всё ещё не могу считать это человеком – накрывает меня.

Я кричу так, что у самой закладывает уши.

Монах хватает меня за шею и дёргает вверх, на целый фут подняв над полом. Адепт Ордена Скрижалей дико и надсадно хохочет, его искусственный глаз вращается с бешеной скоростью.

Я больше не кричу – лишь хриплю, задыхаюсь, сучу ногами, пытаюсь оторвать от своего горла жестокие механизированные пальцы. Но только рву в клочья изящные перчатки о зазубрины на фалангах. Силы иссякают, а дыханье грозит вот-вот покинуть меня.

Что-то тоненько свистит над ухом, рассекая воздух. Механизированная рука, отрубленная у локтя, летит на пол вместе со мной. Турнюр, конечно, несколько смягчает приземление, но удар всё равно получается ощутимый. Взвиваются клубы пыли. Алые брызги рассыпаются по бежевому шелку платья, будто рубиновый бисер. Горячие маслянистые капли падают на лицо и руки… Вздрагиваю от отвращения, судорожно стираю, мараясь ещё больше… Драные перчатки все красные, будто это я убила…

Гадко… Трясёт…

Кажется, я плачу. Слёзы тоже красные.

Меня оглушает происходящее, и даже душераздирающий вой доносится как через вату: это воет и мечется монах, баюкая обрубок руки, из которого хлещет кровь. Механизированной у него была лишь ладонь.

А потом я вижу Его.

Минутой раньше мне казалось, что предел ужаса на сегодня достигнут, но судьба ещё не закончила веселиться.

Я не видела его целый год, так мечтала о встрече, а сейчас – смотрю с ужасом, и крик застряёт в горле.

Он надвигается на меня, как девятый вал. Призрачные щупальца колышутся и вьются за его спиной. В глазах, лишённых белков, клубится кромешный мрак. На светлых волосах – словно капельки росы на траве – дрожат брызги чужой крови. Тонкие пальцы сжимают бумеранг.

– Нет! – прохриплю, отползая назад. – Нет! Не трогай меня. Уйди!

Снова зажмуриваюсь.

В этот раз судьба сжаливается надо мной: меня обнимают мужские руки и тянут в мерцающее зеленоватое зеркало Незримого коридора.

Глава 1. Ожидания и реальность

Замок Грэя, Абрикосовый остров, за два дня до событий пролога

– Вам письмо, миледи.

Это произносит Агнес, моя горничная в замке Артура. Теперь мне полагается личная служанка и обращение «миледи».

Горничная протягивает мне пухлый конверт, и мое сердце счастливо подпрыгивает, бьётся пойманной пичужкой и тут же ухает вниз, когда взгляд падает на почтовый штемпель и адрес.

– От Эгля, – печально выдыхаю я.

– Вы не рады, миледи? – сочувственно произносит Агнес.

Вскидываю на неё глаза и грустно улыбаюсь:

– Я же просила тебя – на «ты» и никаких «миледи». Мы ведь с тобой подруги, помнишь? – вымучиваю улыбку. – Потому что не миледи я вовсе и вряд ли ей стану. И да, я ждала другое письмо.

– От милорда? – В этот раз ответом был мой сдавленный полустон. – Да уж, – соглашается она, – весточки от вашего мужа всё нет.

Я вздыхаю: писем не было давно. Да и те послания, что всё же приходили, являли собой скупые приветствия, пожелания благоденствия и односложно сообщали: у отправителя всё хорошо. Но я всё равно бережно собирала записки и хранила в специальной шкатулочке. Отдельно от пространных писем Эгля и однотипных – «Люблю. Скучаю. Лонгрен» – телеграмм отца. Хоть я и попросила Грэя забрать Лонгрена с собой, отец заупрямился. Сказал, что останется в Каперне. Кто-то же должен зажигать свет на маяке.

Мысли о молчании Артура подкашивают меня, и я обессилено падаю на кровать. Не понимаю, за что он наказывает меня? Что я сделала не так? Эта мысль бьётся в голове, как попавшая в сети рыбёшка – так же отчаянно и безнадёжно.

И моя комната в этом замке, ставшая за год такой родной, сейчас давит на меня. Всё здесь чужое, будто неживое и слишком дорогое для дочери смотрителя маяка. Изысканная мебель, выкрашенная в белый, на гнутых ножках. Гобелены, бархат, хрусталь. Так полагалось жить принцессе. Но я не принцесса, и эта роскошь угнетает меня. Пришлось долго к ней привыкать. Как и к тугим корсетам. Как и к тому, чтобы не путаться в бесконечных вилках за столом. И что нельзя говорить всё, что вертится на языке. Всё это не моё. И никогда не будет моим.

Агнес смотрит на меня, качая головой, потом присаживается рядом, берёт за руку и говорит:

– Послушай, Солли, раз уж ты сама назвала меня подругой, и я старше, то должна сказать: лучше бы тебе держаться подальше от этой семьи. Они только внешне так милы и красивы. Здесь у каждого за спиной полно грязных тайн. Уж поверь мне. Мы, слуги, порой, знаем куда больше, чем даже родня наших господ.И да, ты права, ты не леди. Даже если научишься, как они, носить шелковые платья и холодно взирать сверху вниз – ты не станешь для них своей. Как бы милорд тебя не любил. Как бы его сёстры не были добры к тебе. Пойми, всё это временно, пока ты им не надоела. А потом, наигравшись, тебя выбросят, как сломанную куклу, как кожуру, как оболочку.

Я невольно вздрагиваю: именно такие слова мне когда-то говорил Эгль о «серых осьминогах». Казалось, это было уже в другой жизни. В той, где меня окружал незатейливый быт старого маяка, где чувства были искренни, где так легко и волшебно ожидалось чудо.

Так отчего же теперь, когда мечта исполнилась, мне так тоскливо?

Агнес встаёт и оправляет фартук:

– Ты подумай, Солли. Крепко подумай. И уходи отсюда, пока ещё можно. Пока тебя никто не держит. Потому что потом может быть… – она не договаривает, только горестно вздыхает и поднимается, направляясь к двери.

Горничная уходит, а я невидяще смотрю ей вслед и думаю о том, почему мечты бьются с таким красивым хрустальным звоном? Почему же любить – это так сложно? Ведь, казалось бы, всё так просто, если твоё сердце нараспашку и готово отдавать. Вот, например, у нас Артуром. Почему он бросил меня, когда я была готова принадлежать ему? Когда хотела этого всем своим существом? Может быть, потому, что не знала его? Не знала по-настоящему и настоящим? Я ведь дважды придумала себе своего Грэя. Сначала – после сказок Эгля, когда каждый день ждала корабль под алыми парусами. Потом – когда Артур спас меня от чудовища, выхватил из огня, нёс на руках через всю Каперну.

Как было не влюбиться в него тогда? Такого красивого, героического, лучшего на Земле. И, увы, нереального, придуманного мной.

– А я ведь действительно совсем не знаю его. Как он смеётся, как грустит, – печально признаюсь самой себе, притягивая к себе плюшевого осьминога – подарок Мередит на девятнадцатилетние.

Артур так легко бросил меня.

А после – отделался скупой телеграммой на день рождения.

Да, я совсем не знаю его.

Тогда, в пещере, он признался мне в любви, и моё сердечко затопило счастье. Но что если то был лишь бред, порождённый воспалённым сознанием?

Хотя… Потом… Он же пришёл за мной. Он просил моей руки на площади перед ратушей в присутствии всей Каперны! И на его чудесном «Секрете» полнились ветром алые паруса!

Если это не любовь, то что есть любовь?

Я чувствую, как сердце заполняет отчаяние. Мне так хочется увидеть Артура, поговорить с ним, держась при этом за руки и глядя друг другу в глаза. И даже если он – чудовище, я научусь любить его таким, каков он есть.

Сначала, не получая от Артура вестей, я писала Эглю: просила помочь, объяснить причины такого поведения мужа. К Лонгрену обратиться не решилась: отец, пожалуй бы, ещё взъелся на Артура. Да и вообще с Эглем мне проще говорить на такие щепетильные темы. Старый наставник ответил, правда, очень деликатно: мужчины не любят, когда женщины становятся свидетельницами их слабости. А Грэя, мол, накануне нашей свадьбы Циммер едва вытянул с того света. Муж мой, дескать, напился целебных зелий и едва продержался до конца дня и, усыпив меня и мою бдительность, отключился сам. Об этом потом ему, Эглю, сам маг-покровитель и отписал.

Я согласилась: хорошо, тогда не захотел. А потом? Неужели разлюбил? Так быстро. Вырвал меня из привычной среды, бросил в чуждый и неприятный мир аристократов и уехал. Зачем? Неужто, Артур и впрямь полагал меня корыстолюбивой? Что я мечтала вырваться из нищеты и попасть во дворец? Тогда он тоже меня совсем не знал! Но мне хотелось верить, что всё это не так, что лишь отчаяние и одиночество играют со мной дурную шутку.

Глава 2. Под всевидящим оком Судьбы

Гель-Гью, тот же день

У принцесс – свой бот, зачарованный таким образом, что может оказываться в любом порту мира почти мгновенно. Нужно только назвать необходимые координаты.

Поэтому не успеваем мы и глазом моргнуть, как перед нами уже пёстрый и шумный порт Гель-Гью. Но нам не досуг задерживаться ни возле лавок сладостей, ни у шатров бродячих артистов.

Поднявшись по мраморной лестнице, мы оказываемся на набережной, где плиточный бульвар, огибая пляж, петляет среди тенистых аллей. Наше внимание сразу же привлекает величественная арка, где два белых дракона дышат пламенем прямо на герб города. Сюда-то и выходят двери одной из приморских гостинец, где нас ждёт, если верить письму, Эгль.

Здесь снуют в разные стороны нарядные горожане, мальчишки-газетчики, коробейники, булочники, матросы, иноземные купцы и туристы в диковинных одеяниях… Мимо проносятся дамы и важные сановники в открытых паромобилях. Цокают копытами лошади, влекущие самые разные экипажи…

Я могла бы часами любоваться и впитывать в себя этот дух портового города, но, перекрывая шум толпы, вперёд выступают глашатаи и требуют:

– Расступитесь! Посторонитесь!

И люди сначала образуют пёстрый водоворот, а потом растекается по сторонам, образуя коридор. По нему вереницей идут люди, одетые в коричневые грубые рясы, подвязанные обычной пеньковой верёвкой. Их заунывные песнопения заставляют поёжиться. И, кажется, яркий летний день стремительно сереет и выцветает от этих звуков…

– Орден Скрижалей, – шепчет мне в ухо Мередит, сжимая мой локоть. – Какие е они жуткие! Главное, не смотри им в глаза. Говорят, они могут выпить душу через пойманный взгляд.

Но уже поздно. Я залипаю на унылом зрелище, как мушка в меду. Смотрю завороженно, не отрываясь.

И вдруг один из них оборачивается в мою сторону – и наши глаза встречаются. Меня продирает жутью – я не видела никого отвратительнее. Даже гуингар не был столь мерзок. А сейчас… Глаза адепта Ордена Скрижалей… Один – живой, человеческий, другой – механический. Брр…

Мне кажется, его губы приоткрываются, и я читаю слова:

– Ты умрёшь.

Это реально, или кажется? Не успеваю понять. Он так же быстро отводит взгляд, опускает голову и ускоряет шаг.

Но те слова ещё звучат у меня в ушах. И если бы на меня не толпа, напирающая со всех сторон, и Меридит, держащая меня под локоть, я бы точно упала.

– Плохо дело, Солли, – качает рыжей головушкой сестрёнка. – Ты бледнее полотна. Скорее выбираемся отсюда.

И вытаскивает меня из людского водоворота…

Когда мы, наконец, оказываемся на тротуаре возле шеренги нарядных лавок, Мередит спрашивает:

– Он что-то сказал тебе? Тот страшный адепт?

Пожимаю плечами и вру:

– Я не расслышала.

– Это хорошо, – произносит Мередит так мрачно, что я совсем не уверена в хорошести произошедшего. – Ты что-нибудь слышала об Ордене Скрижалей?

– Нет, – на сей раз отвечаю честно.

Мередит увлекает меня вперед, туда, где виднеются гордые фасады гостиниц.

– Речь идёт о тех самых Скрижалях Предначертания, где записаны все людские судьбы. Поэтому, поговаривают, что адепты Ордена могут предсказывать будущее…

Голова наполняется гулом, а сердце – страхом.

Ты умрёшь.

Слова шипят, как змеи. Ползут ко мне призрачными щупальцами. Кажется, вот-вот обовьют лодыжку и утащат во мрак.

Последний раз я испытывала что-то подобное ещё в Каперне. И меня потом долго мучили кошмары. Не хочу видеть их вновь.

От тяжёлых мыслей меня отвлекает Мередит, восклицая:

– Мы пришли. А вот и твой наставник! Совсем такой, как ты и рассказывала.

Старый библиотекарь действительно обнаруживается у входа в отель с красивым названием «Бриз». Эгль больше не выглядит потрёпанным, как прежде. Сейчас в новом чёрном сюртуке и шляпе с высокой тульей кажется даже презентабельным. Но по-прежнему в его облике царит милая рассеянность, которая, впрочем, весьма идёт ему.

Я радостно кидаюсь навстречу наставнику, но останавливаюсь в паре шагов – из-за спины Эгля выглядывает дама средних лет, весьма неприятной наружности в скучном сером платье и с таким же скучным пучком на голове. На длинном носу незнакомки красуется отменная бородавка.

Чествую острый укол ревности: у моего Эгля теперь новая подопечная! На что тут же, правда, ласково и попеняю ему.

Библиотекарь лишь усмехается:

– Это Нэнси, моя помощница.

Незнакомка окидывает меня таким злым взглядом, как будто это именно я виновата во всех её бедах. Мередит же не удостаивает и этого. А потом, повернувшись к своему спутнику, произносит (голос у неё, надо заметить, скрипучий и напоминает воронье карканье):

– Я пойду, думаю, вам и без меня есть о чём поговорить.

Эгль, к моей вящей радости, отпускает Нэнси, порекомендовав той подняться к себе в номер и передохнуть. Она же, фыркнув, отчаливает. Пренеприятная особа. Неужели Эгль не мог найти себе кого-то повежливее?

Впрочем – пусть её…

Хотя… Разузнать не мешает:

– Кто она такая? Не помню её в Каперне?

Эгль хлопает меня по ладони и говорит:

– Всему своё время, дитя моё. Её история очень грустна, и, когда ты узнаешь её в своё время, то пожалеешь бедняжку.

В этом весь Эгль – он, как всегда, полон историй и сочувствия к их героям. Живым или вымышленным.

А ещё – тихой радости с ноткой печали.

Он по-доброму улыбается мне, когда я хватаю его за руку и тащу к стоявшей чуть поодаль Мередит. Учитель вежливо целует изящную ручку сестрицы, сообщает ей, что наслышан о ней от меня, и очарован, поскольку никакие слова не передадут её красоты. Затем, взяв нас обеих под руки и весело подмигнув, говорит:

– Юные леди, уважьте старика и позвольте пригласить вас на чашечку кофе. Я видел тут неподалёку преуютную кофейню.

И, получив наше согласие, увлекает за собой.

А ко мне возвращаются уверенность, спокойствие и веселье. И страшное пророчество, по-змеиному шипя, уползает во тьму, где ему самое место.