Не делай мне больно

Пролог

Порой достаточного одного шага, чтобы закончить все свои мучения. Но я его не сделаю. Я заслуживаю страданий и боли.

Каждый в этом мире несёт свой крест. Это — мой.

Я обнимаю себя за плечи. На обрыве у реки прохладно: зябкий ветерок пробирается под ветровку, щиплет кожу острыми мурашками. Вдали, на другом берегу широкого устья реки, различаются силуэты деревенских домов. Село не лучше и не хуже того, которое находится позади моей спины. Мой новый дом. Я не хотела сюда возвращаться, но пришлось.

Я закрываю глаза и переношу вес тела на другую ногу. Кроссовка неожиданно скользит на неустойчивой поверхности. Днём прошёл дождь. Сердце обрывается, когда меня ведёт к краю. Я отчаянным рывком разворачиваю себя, падаю на живот, отчего выбивает дух, и цепляюсь пальцами за траву, под ногти забирается влажная грязь. Холодею от нового страха: земное притяжение работает против меня, тащит вниз. Лететь метров пять. Может, не умру?

Сквозь шум в ушах слышу чьи-то быстрые шаги. Бег. Я спасена? Поворачиваю голову, в лицо летят брызги грязи — колено моего спасителя угодило в лужу.

— Держу, — тяжело выдыхает он, хватая меня за шкирку и руку.

Сейчас меня не трогают ненавистные прикосновения, я им даже рада. Парень дёргает меня вверх и сам вместе со мной падает на бок. Сильный. Похоже, мой ровесник. Тёмно-русые волосы влажные у лба; над верхней губой, ближе к правому уголку, родинка. В неожиданно выразительных зелёного цвета глазах смешались беспокойство и злость.

Мы пару секунд разглядываем друг друга, а затем парень резко поднимается на ноги и дёргает меня за собой. Стремительно отводит нас от обрыва. А у просёлочной дороги разворачивает меня лицом к себе и грозно рычит:

— Жить надоело, идиотка?

— Отпусти, — едва слышно прошу я и тяну руку на себя.

Рукава и куртки, и кофты задрались, нестерпимо хочется их оправить, но я зря опускаю взгляд, потому что парень делает то же самое и успевает заметить. Он дергает мою руку обратно к себе и задирает рукава ещё выше. Поражённо выдыхает. Меня вот-вот утянет в воспоминания, взгляд начинает плыть, и я делаю новую попытку вырваться из его хватки, но он уже и сам отбрасывает мою руку, словно та превратилась в мерзкого червя.

Привлекательное лицо искажают презрение и лютая злоба. Словно то, что с собой делаю я, касается его лично. Что, разумеется, не так.

Но, спасибо ему за это, его реакция помогает мне остаться в реальности.

— Теперь всё ясно, — выплёвывает он. — Только зря одежду испачкал.

Что?..

— Я не собиралась…

— Плевать. Хотя нет, — парень делает шаг ближе, глаза лихорадочно блестят, а его слова наполнены едким ядом: — Сделай всем одолжение и попробуй ещё раз, я не стану вмешиваться.

Он награждает меня напоследок ледяным взглядом вкупе с презрительной усмешкой и стремительно уходит вперёд по дороге. Я привычным движением оттягиваю рукава кофты, прячу в них пальцы и смотрю ему вслед.

На душе мрачно и тревожно. Из-за его жестоких слов в том числе. Но я не собиралась и не собираюсь умирать. Да и слова слышала похуже этих.

______________

Добро пожаловать в новую захватывающую историю! Очень рада, что вы здесь, со мной! Надеюсь, мы интересно проведём время вместе, и нам будет что обсудить — темы будут подниматься неоднозначные, но определённо стоящие внимания) Буду ждать вашего мнения)

Можно, кстати, авансом поставить книге звезду — вам ничего не стоит, а мне приятно, и книге существенный толчок к успеху))

Итак…

Теперь только вперёд, к звёздам!)

Люблю!

Глава 1

[Маша]

Несколькими часами ранее…

Я получаю хороший тычок в спину от тёти Вали, запинаюсь о собственную ногу и налетаю на папу, который, стоя к нам спиной, укладывает мою небольшую сумку с вещами в багажник своей машины. Он тут же изворачивается и поддерживает меня за локти. Смотрит обеспокоенно:

— Ты в порядке?

Я спешу выбраться из его рук, следом обнимая себя за плечи:

— Да, спасибо. Запнулась.

Он слегка хмурится из-за моего поведения, но обращается к тёте:

— Одна сумка?

Я поворачиваюсь так, чтобы ни она, ни папа не заметили, как я морщусь от её визгливого голоса, который разносится эхом на весь двор. Женщины, которые присматривают за своими детьми на небольшой и старенькой детской площадке, сначала реагируют на звук, а затем привычно отворачиваются и продолжают беседовать между собой — они не раз и не два слышали, как тётя вот так же кричит на меня.

— А чего ты ещё ждал, а? Откуда взяться вещам? Мы живём на хлебе с солью, чтобы прокормить твою дочь! Сидишь там в своей деревне и в ус не дуешь! А то посмотрите на него, Регинка сама не захотела принимать его помощь! А ты и рад! Не настаивал! Вот и забирай теперь дочь с одной сумкой вещей!

— Ясно, — только и говорит он по окончании её обвинительной речи. Смотрит на меня: — Попрощаешься?

— Мы… уже.

Он кивает, закрывает багажник и отправляется к водительской дверце. Я иду к пассажирской.

— Там хоть веди себя прилично! — летит мне в спину едкое. — Угробишь ещё и отца, придётся жить на улице! Если б не опека, сразу вышвырнула б тебя вон, потому что ты не заслуживаешь, чтоб о тебе заботились! Мелкая гадина.

Последние слова она шипит, как змея, но они меня не трогают, куда больнее было слышать о том, что я «угроблю» ещё и папу. Я с силой щипаю себя за плечо, чтобы заглушить физической остро вспыхнувшую боль в душе, а затем открываю дверцу и занимаю сиденье.

Папа смотрит прямо перед собой.

— Она всегда такая?..

— Да.

Он кивает и поворачивает ключ зажигания. Мотор звучит утробно и мягко. Я пристёгиваю ремень безопасности, прячу пальцы в рукава кофты и зачем-то поднимаю взгляд на окно второго этажа. Наверное, почувствовала, что он смотрит. Злорадная ухмылка вкупе с гневно-раздосадованным взглядом вмиг приводит меня в ужас, знакомый до боли: сердцебиение учащается, пульс тоже, в ушах шумит кровь. Я буквально умоляю себя отвести глаза — этот человек всегда умел держать меня в своей власти — и тоже смотрю прямо перед собой: на дорогу, которая сулит мне избавление пусть не от всех, но значительных мучений.

Теперь он в прошлом. Я никогда не вернусь в это место, пусть мне и не всегда было плохо в нём. Очень надеюсь, что не придётся.

Впрочем, место, которое меня ждёт, тоже не вызывает во мне восторга. И не потому, что это богом забытая деревня, а точнее, село — Ильинка, а потому что и там со мной тоже случались ужасные вещи. Да, я была маленькой, но именно с того случая и начались все мои беды. Впоследствии я напрочь отказалась навещать папу, с которым мама развелась, когда я была годовалым ребёнком, но это не помогло избавиться от ужасных воспоминаний.

Считаю, что в тот раз меня пометила сама смерть.

До Ильинки путь неблизкий: сначала нужно покинуть город, а затем около часа ехать по трассе, в основном степной. Виды из окна приятные: бескрайние холмистые поля уже с собранным с них урожаем, или смешанные леса. В небе парят коршуны. Кое-где пасутся стада овец или коров. Когда я вижу лошадей, сердце отзывается восторгом, но не то чтобы сильным. Чувства со счастливым окрасом не для меня.

Всё это время мы с папой молчим. Что меня вполне устраивает, как и его — он вообще никогда не отличался болтливостью. Думаю, это одна из причин, почему мама захотела от него уйти, она и мне не раз говорила, что немногословностью я пошла в него.

«Ты, как твой отец: всё держишь в себе».

Что касается внешних данных — я пошла в неё: те же тёмно-русые волосы, кукольное личико, неестественная худоба и невысокий рост. Всё, что теперь мне от неё осталось, не считая совместных фото и воспоминаний.

Мы с папой заговариваем, когда машина подъезжает к табличке с названием его родного села.

— Со школой я договорился: тебя примут в одиннадцатый «А», необходимые учебники выдадут. Канцелярию я немного прикупил, если нужно что-то ещё, скажи, и я дам тебе денег.

— Хорошо, спасибо.

— Если нужна новая одежда…

— Я скажу, — киваю я.

Она мне не нужна. Та, что у меня есть, находится в отличном состоянии: чистая и целая, а наряжаться я не умею, да и привлекать чужой интерес не люблю. И без этого буду в новой школе в центре внимания: деревня пусть и большая, но не огромная, а я дочь единственного здесь владельца шиномонтажной станции, который, ко всему прочему, возглавляет сельский совет. Плюсом к этому вольюсь в учебный процесс лишь спустя две недели после начала учебного года, что тоже возымеет нежелательный эффект.

Ильинка — деревня проездная и всё время достраивающаяся, уже на повороте дороги вверх по холму видны будущие дома. И не простые. На въезде с городской стороны они все как один дорогостоящие особняки. Что-то вроде элитного района, где живут богачи, уставшие от городской суеты.

Настоящая деревня начинается чуть позже, когда мы проезжаем мимо красивых домов и минуем «центр» села, где находятся здания администрации, «Почты России», сетевых продуктовых магазинов с пунктами выдачи маркетплейсов и одинокой кондитерской. Что-то мне знакомо, что-то, как, например, кондитерскую, я вижу впервые. Инфраструктура села развивается в ногу со временем, к чему наверняка не в последнюю очередь причастен мой папа. Нам с ним, кстати, нужно в самый конец деревни по главной дороге. Со двора папиного дома можно разглядеть реку, которая вместе с полями разделяет нас со следующим селом. А если обойти дом сзади и добраться до тонкой колеи просёлочной дороги, то можно выйти к невысокому обрыву, где у одинокого дерева тихо и спокойно.

Глава 2

[Маша]

Встреча с тем странным парнем на обрыве весь оставшийся вечер не покидает мои мысли. Я чувствую к нему благодарность за помощь и стыд за то, что ему пришлось мне помочь. И меня пугает новая встреча с ним, если таковая случится — его предложение сброситься с обрыва было наполнено такой злобой, что стало страшно. А если я не ошиблась с его возрастом, то школа — одно из основных мест, где мы, возможно, увидимся вновь. И я очень хочу этого избежать.

Поэтому следующим утром среды я, собираясь, волнуюсь ещё и по этому поводу. Словно мне мало других тревог: середина сентября, середина учебной недели, новые лица и нежелательное внимание, которого никак не избежать. Я заранее знаю, что одноклассники невзлюбят меня с первых же минут, потому что я никогда не умела нравиться. Что, с одной стороны, хорошо — я не ищу друзей, а с другой — пусть и капельку, но обидно.

Папа поднимается вместе со мной. Пока я умываюсь, готовит мне завтрак, от которого я, извинившись, отказываюсь. Накануне мы договорились, что он отвезёт меня в школу, чтобы мне не пришлось её искать, и тем самым сэкономит время для того, чтобы я познакомилась с классным руководителем и получила в школьной библиотеке учебники. По обыкновению, едем мы молча. Я стараюсь запомнить дорогу, чтобы завтра добраться самой и не напрягать папу.

Ильинская общеобразовательная школа представляет из себя двухэтажное здание с тёмно-малинового цвета облицовкой, расположенное квадратом. Над аркой, служащей проходом в её двор, прямо на стене выведена надпись: «Добро пожаловать!». Моя прошлая школа выглядела ничуть не лучше и не хуже, чем эта. Я прощаюсь с папой и выхожу из машины.

Так как мы приехали заранее, в школьном дворе пусто, и я даже успеваю испугаться, что здание будет заперто, а внутри не окажется даже сторожа, но резная дверь с округлой вертикальной ручкой из окрашенного дерева поддаётся мне без каких-либо проблем, и я вхожу внутрь. Меня встречает полумрак мраморного холла и широкая лестница, которая на небольшой площадке расходится в стороны двумя узкими пролётами, такие же пролёты внизу уходят в подвальные помещения. Широкие резные поручни добавляют лестнице аристократического уюта, словно она находится не в школе, а в прихожей какого-нибудь когда-то богатого особняка.

По словам папы, классным руководителем моего класса является учительница истории, Дудинцева Юлия Николаевна, а учительская находится на втором этаже. Туда я и иду. И, на удивление, уже совсем скоро нахожу дверь с нужной табличкой. Стучу.

— Да? Кто там? Входите!

Открыв дверь и войдя внутрь, я вижу двух женщин, одну помладше, а другую постарше. Последняя разглядывает меня не очень доброжелательным взглядом, прищурив глаза. Я робею, натягивая рукава кофты на пальцы, и негромко произношу:

— Здравствуйте, я Маша Юсупова, новенькая, мне сказали, что нужно прийти к классному руководителю…

— Мария, да, здравствуй! — реагирует та, что помладше. — Я Юлия Николаевна, твой классный руководитель. Рада знакомству!

В поле моего зрения появляется ухоженная рука, я поднимаю глаза на лицо учительницы, и моё дыхание на мгновение замирает. Вблизи Юлия Николаевна оказывается настоящей красоткой: модное каре и окраска, выразительные глаза и по-настоящему обворожительная улыбка; макияж едва заметный и лишь для того, чтобы подчеркнуть данную природой красоту.

— Я ждала тебя, — замечает она, всё ещё удерживая руку на весу.

Я снова опускаю глаза в пол, сцепляя пальцы в замок, и неловко киваю:

— Простите, если вам пришлось долго…

— Нет-нет, глупости! — взмахивает она рукой, так и не дождавшись моего рукопожатия. — Ты уже успела взглянуть на своё расписание? Знаешь, где оно висит? Нет? Тогда идём, я покажу, а затем провожу тебя в библиотеку. Ты завтракала? Школьная столовая начинает работу после второго урока, но есть буфет, он тоже находится на первом этаже. Знаешь, так здорово наконец познакомиться с дочерью главы нашего сельского совета! Твой отец по-настоящему хороший человек.

Не представляя, как реагировать на комплименты моему папе, я выдыхаю:

— Спасибо.

Она ещё не раз и не два хвалит моего папу, когда мы покидаем учительскую и следуем из одного коридора в другой. Также она рассказывает и о многом другом. Например, что её одиннадцатый «А» лучший по успеваемости класс из всех выпускных. Что все её ребята нацелены на результат, и что от меня она надеется ожидать того же самого. Я молчаливо киваю, и только. Учиться я люблю, здесь ей переживать не о чем.

Юлия Николаевна прощается со мной до следующей встречи лишь в библиотеке. Я с облегчением выдыхаю: приятно остаться в тишине среди старых книг. Библиотекарь, милого вида пожилая женщина, очень скрупулёзно выдаёт мне учебники на сегодняшний учебный день — за другими приду завтра или в следующие дни, — отмечая у себя их целостность, чтобы в будущем избежать споров о том, кто именно нанёс им вред. Я не спорю, просто жду. А дождавшись, благодарю библиотекаря и иду на первый урок — алгебру.

Коридоры больше не пустуют: ученики разных классов, кто по одному, кто по двое или больше, ходят от кабинета к кабинету или стоят у стен, многие из них занимают своими сумками или собой подоконники. Повсюду звучат разговоры, смех и крики. Всё, как и в моей прошлой школе, и снова без моего участия.

Я вздыхаю, обхватываю плечи руками и продолжаю поиски сто одиннадцатого кабинета.

Дверь в него оказывается открытой, а внутри уже кто-то есть — до меня вновь доносятся смех и беззаботные разговоры, но войти я не успеваю. Передо мной неожиданным образом возникает помощник папы, Стас. От испуга, сделав резкий шаг назад, я с шумом врезаюсь спиной в дверь. Успеваю заметить, как на меня обращают внимание те, кто сидит за первой партой первого ряда, а затем вижу тревожную улыбку Стаса.

— Прости, не хотел тебя напугать. Но… зачем так шарахаться? Я ж не кусаюсь.

— Извини, — шепчу я, пока моё сердце набирает обороты.

Глава 3

[Маша]

Мне отказывают в переводе в другой класс.

После следующего урока русского языка, который проходит не менее напряжённо, чем алгебра, я нахожу Юлию Николаевну и, запинаясь, спрашиваю о переводе. Её идеальные брови удивлённо взлетают:

— Что? Маша, это так не работает. А что случилось? Тебе не понравилось в нашем классе? Кто-то обидел? Расскажи мне, кто это, и я обязательно с ним поговорю. Может, вы просто недопоняли друг друга? Такое часто случается, когда люди ещё не успели узнать друг друга получше. Пожалуйста, дай нашим ребятам шанс, уверена, они приятно удивят тебя. Но если тебя всё же кто-то обидел — просто назови мне имя.

Я не называю, да и не обижал меня никто, но от расспросов учительницы и её искреннего беспокойства мне становится настолько неловко и стыдно, что я, пролепетав извинения, сбегаю. На следующий урок по физкультуре я не иду, провожу его в женском туалете, сидя на подоконнике и размышляя, как быть дальше.

Трудности должны закалять характер, верно? Вот только со мной это правило никак не хочет работать. Зато жалеть о чём-либо я мастер. И именно об этом меня предупредил Илья. Выходит, в новой школе меня ждут всё те же «старые добрые» издевательства. Я, конечно, надеялась на изменения, но не забывала, что страдания — мой крест. От судьбы не убежишь, как ни старайся. Поэтому пусть всё будет так, как будет.

В памяти совсем не к месту всплывают слова мамы, сказанные одним ранним утром:

— Машунь, рыбка моя, хочется плакать — плачь, ты имеешь право на те чувства, что испытываешь здесь и сейчас, но помни, что также ты имеешь право отстаивать саму себя. Это страшно, знаю, и, если ты понимаешь, что не справишься сама — попроси помощи. Это не зазорно. Расскажи мне, кто тебя так расстроил, рыбка, и я постараюсь помочь.

На тот момент мы уже около трёх лет не были так близки, как раньше. Мама работала едва ли не круглосуточно, чтобы обеспечить нам мало-мальски достойную жизнь, и я не могла, не имела права беспокоить её своими проблемами. Особенно теми, от которых напрямую зависело наше с ней проживание в квартире тёти Вали. В чём отчасти, где-то на краю сознания, я винила маму. И поэтому ответила ей тогда непозволительно грубо:

— Попросить помощи, как ты, смертельно уставая на работе, просишь помощи у папы?

Мой ответ заставил её побледнеть и сказать, что это не одно и то же, и я, кивнув, не стала спорить, просто заперлась в ванной комнате, зная, что она ляжет спать после суточной смены.

Отстаивать саму себя.

Моя мама была невозможно гордой. Как я догадывалась, они с папой не очень хорошо расстались, и она категорически отказывалась от его помощи. И то, что я в своё время больше не захотела гостить у него, лишь усугубило их отношения. Ей не нравилось делить квартиру со своей сестрой, не нравилось работать сутками напролёт, но выбора у неё не было — ей нужно было заботиться обо мне. О той, кто не заслуживал её заботы.

Господи, как же больно осознавать, что она теперь не просто пропадает на работе, а что её нет. Нигде. Она исчезла насовсем. Мне больше никогда — никогда в жизни! — не услышать её голоса. Ни-ког-да...

Чувство безысходности сдавливает всё внутри так сильно, что не вдохнуть. Кружится голова, звон в ушах нарастает с геометрической прогрессией, а пространство вокруг, пульсируя, начинает уменьшаться.

Пожалуйста, только не это!

В глазах появляются мушки, всё внутри вибрирует гулким эхом, а я сама никак не могу сделать полноценный вдох. Пытаюсь, но не могу! Паника затмевает разум. Но я знаю — знаю! — способ избавиться от этого парализующего страха, от этой нестерпимой боли, что намерена меня задушить! Нужно только вспомнить…

Рюкзак!

Я пытаюсь его схватить, но он падает на пол; из него на кафель вылетают вещи. Я сваливаюсь с подоконника вслед за ним, шарю руками по полу, не нахожу то, что нужно, но натыкаюсь на ручку. Стены продолжают надвигаться, воздуха всё меньше, ещё немного, и я просто умру. Ручка без колпачка, кончик острый. Дрожащей рукой задираю рукав кофты как можно выше и с силой вонзаю её остриё себе в плечо.

Жгучая, пронизывающая сам мозг боль вынуждает меня резко втянуть в себя спасительный воздух, отрезвляет. Сознание проясняется, чтобы сосредоточиться на пульсации в плече, а не вокруг. Слёзы брызжут из глаз и ручьём бегут по щекам, из груди вырываются рыдания — как освобождение. Я осматриваюсь: стены больше не давят, всё стало нормальным. Я часто дышу и перевожу взгляд на руку: по коже плеча стекает струйка крови. Выдёргиваю ручку, вскрикивая как можно тише, и стираю с глаз слёзы. Даю себе минуту на отдых, а затем нахожу в сумке аптечку, замаскированную под косметичку, и приступаю к обработке раны. На завёрнутое в платок лезвие, хранящееся там же, стараюсь не смотреть.

Мне очень везёт, что никто из девочек в этой части здания не хочет отлучаться с урока, чтобы сходить в туалет.

Я привожу себя в порядок ровно к тому моменту, когда в коридоре звенит звонок с урока. Правда, жаль, что холодная вода не помогает избавиться от красноты глаз. Впрочем, кто вообще будет на меня смотреть, верно? Я покидаю женский туалет до того, как туда шумной стайкой влетает компания девочек из младших классов, и направляюсь в столовую. Мне нужна хоть какая-нибудь еда, чтобы не принимать обезболивающее на голодный желудок.

Столовая на секунду поражает меня своим светлым простором и современной обстановкой: продолговатые столы чистые, без скатертей, но с наполненными держателями для салфеток на каждом из них, а стулья рядом, хоть и без спинки, но с мягкими сиденьями. Стойка раздачи, сверкая металлическим отливом, полнится тарелками с разнообразной ароматной выпечкой, салатами и прочими угощениями. Сейчас здесь не так многолюдно, как, я уверена, будет чуть позже. Поэтому, не теряя времени, я беру себе стакан яблочного сока и запечённый пирожок с картошкой. Боюсь, что-то более существенное сейчас просто не осилю.

Глава 4

[Маша]

Во дворе школы мне становится значительно легче, но в воздухе ощущается приближение скорой грозы; небо, на котором всё утро ярко светило солнце, теперь затянуто тяжёлыми и мрачными, как моё настроение, тучами.

Илья Абрамов, по всей видимости, ошибочно решил, что я хочу покончить с собой. После взгляда на мои руки... И его это очень сильно задело, верно? Потому что он уже сталкивался с подобным? Или же сам довёл «до края» погибшую девочку? Учитывая нашу с ним ситуацию и его недавнюю угрозу.

Ох...

Словно мне мало прежних тревог и несчастий.

Я касаюсь бинта под рукавом кофты и осторожно поглаживаю ранку — напоминаю себе, что я живу, живу здесь и сейчас, а не в болезненном прошлом. Жаль, что не существует ножниц, которые смогли бы вырезать из памяти всё плохое.

Вздыхаю и осматриваю двор: дождь, который наверняка вот-вот хлынет с неба, не пугает ребят из младших классов, они носятся друг за другом, кричат и хохочут; ребята же постарше, не успев выйти на крыльцо, тут же заходят обратно — им хватает одного взгляда на тёмно-серое небо, чтобы понять, что лучше остаться в здании.

Я сижу прямо на траве, ещё сухой и зелёной, недалеко от того самого крыльца.

Спустя минуту на него выходит Броскина Людмила, осматривается, видит меня, и по её лицу пробегает тень сожаления. Она направляется ко мне и вскоре присаживается рядом, даже не задумываясь, что, возможно, испортит дорогие вещи.

— Войнов неплохой парень, — мрачно сообщает она. — Но иногда напрочь отказывается думать собственной головой.

Я решаю внести ясность:

— Он помогает моему папе с машинами, мы с ним только вчера познакомились.

— Точно, важный в наших кругах господин Юсупов, — улыбнувшись, кивает она. — Мой папа хорошо о нём отзывается. Он, кстати, тоже входит в сельский совет, а вообще трудится адвокатом. В городе. Из-за чего мы с ним редко видимся. Но не суть. Ты тоже со своим нечасто виделась, да? А почему теперь переехала к нему?

Я отвожу взгляд в сторону и решаю, что в конце концов об этом узнают, и если не от меня, то от папы. Даже странно, что по этому поводу до сих пор не ходят слухи.

— Четыре месяца назад умерла моя мама, папе пришлось взять надо мной опеку.

— О... Прости, я не знала. Сочувствую.

Я снова цепляюсь за бинт на руке, слегка давлю на ранку.

— Спасибо, Люда.

— О, Боже, нет! Только не Люда, умоляю. Мила. Исключительно Мила, ладно?

Я непроизвольно улыбаюсь:

— Ладно.

Она вдруг склоняется и обхватывает пальцы моей свободной руки своими. Сжимает их. Я не успеваю среагировать и давлю на ранку сильнее, чтобы остаться в настоящем.

— Мне правда жаль, Маша. Не могу представить, как больно лишиться дорогого человека в нашем возрасте.

Я киваю, мысленно моля её отпустить меня, и шумно выдыхаю, когда она спустя секунду делает это. Чтобы отвлечь и её, и своё внимание, тут же спрашиваю:

— Соня, да? Что с ней случилось, и почему Стас подозревает Абрамова Илью?

Мила тяжело вздыхает и смотрит прямо перед собой:

— Соня Мухина. Училась в классе Войнова. Этим летом, в конце июня, её нашли мертвой. В реке ниже по руслу, в сторону Малиновки. Папа рассказывал, что полиция зашла в тупик: так и не смогли разобраться — то ли она сама утопилась, то ли это вышло случайно, то ли ей кто-то помог. А до этого кто-то видел её в компании Абрамова, — Мила смотрит на меня и, закатив глаза, поясняет: — Семью Абрамовых в принципе многие недолюбливают и побаиваются, а наш Абрамов так вообще заимел надёжную репутацию одиночки, вот недалёкие люди и болтают всякое-разное.

— А почему его семью недолюбливают?

Мила, пожав плечами, хмыкает:

— Они самые богатые и влиятельные в нашем селе. Живут тут уже не одно поколение подряд и содержат весьма доходную раковую ферму.

Я сглатываю удивление:

— Ту самую раковую ферму?

— Тоже слышала, что к ним за раками приезжают аж из самой Москвы? — улыбается Мила.

— Ага.

Как и том, что под её началом по всему Кузбассу открыта сеть самых престижных и дорогих ресторанов. Даже странно, что сын владельца чего-то настолько крупного учится в обычной сельской школе.

— К слову, Абрамов не всегда был одиночкой, — грустно улыбается Мила. — Он, как и ты, слишком рано, намного раньше тебя, лишился матери, и с тех пор...

Мила замолкает, пока я усваиваю услышанное, а её взгляд тяжелеет.

— Вы с ним дружили? — делаю я вывод.

— Не то чтобы... но хотя бы общались. Сейчас же он терпит рядом с собой лишь придурка Жукова, и то, только потому что они знакомы с самого детства.

— Понятно, — киваю я.

Мила встряхивается и смотрит на меня уже более лёгким взглядом:

— Ну что? Идём на урок? Юля Николаевна обещала нам сегодня что-то интересное.

Я снова киваю, мы обе поднимаемся на ноги и отправляемся в кабинет истории.

Не успеваю я войти в класс, как учительница тут же манит меня к своему столу. Мне вновь становится неловко и стыдно, а ещё я боюсь, что она сообщит о моём желании перевестись в другой класс во всеуслышанье. Как же я жалею, что поддалась эмоциям и подошла к ней...

Поэтому, замерев у учительского стола, я её опережаю, лепеча как можно тише:

— Юлия Николаевна, всё правда в порядке, я не знаю, что на меня нашло... Мне жаль. Давайте забудем о моей просьбе, словно её и не было? Пожалуйста.

Она улыбается и смотрит, мне кажется, на Милу, а через пару секунд переводит взгляд на меня:

— Договорились, Маша. Я искренне надеюсь, что тебе у нас понравится.

Я часто киваю:

— Так и будет.

— Хорошо, можешь идти и готовиться к уроку.

До звонка ещё минут пять, но в кабинете истории уже собрался почти весь класс. Не хватает лишь девочки с длинными волосами и, что меня вполне устраивает, Ильи Абрамова. Но я всё равно задумываюсь о нём. Как я теперь знаю, Илья из богатой и влиятельной семьи, одиночка, которого побаивается почти весь класс — я хорошо помню ту странную реакцию ребят на его появление на первом уроке. Из-за чего? Слухи о нём и погибшей девочке или он жесток не понаслышке? Вот только как я могу забыть, что именно он, наверняка не раздумывая, бросился мне на помощь? Пусть и обозвал после этого идиоткой.

Глава 5

[Маша]

Дождь всё-таки хлынул в конце пятого урока — последнего на сегодня.

Я смотрю в окно на эту стену из воды и не представляю, как под таким ливнем добираться до дома папы. Просить его, чтобы он меня забрал, не хочется. Звенит звонок с урока, а следом многие ребята как по команде заглядывают в свои телефоны, некоторые радуются прочитанному там, другие недовольно морщатся, наш староста поднимается с места и сообщает:

— Внимание, кто не видел сообщение: классный час переносится на сегодня — шестым уроком!

Я присоединяюсь к компании тех, кто обрадовался — глядишь, там и дождь кончится.

Мы собираем свои вещи и возвращаемся в кабинет истории на втором этаже, по дороге Савелий спрашивает мой номер телефона и буквально сразу же добавляет меня в чат одиннадцатого «А» под броским названием: «Лучшие!». Первое сообщение после надписи о моём добавлении в чат приходит от Милы:

«Добро пожаловать к лучшим, красотка! Теперь ты одна из нас!»

Я сильно смущаюсь, входя следом за ней же в кабинет, и читаю приветствия от других ребят, которые сыплются после сообщения Милы. Я зачем-то подмечаю, что имени Абрамова Ильи среди них нет. Чуть позже, когда занимаю своё место, отвечаю ребятам ёмким «спасибо». Меня поражает их дружелюбие, но я не должна ему радоваться. Ничего не изменилось — я по-прежнему не ищу друзей.

Со звонком в кабинет входит Юлия Николаевна, а следом за ней Илья. Я стараюсь на него не смотреть.

— В общем, я подумала, зачем некоторым из вас пережидать ливень без дела, — улыбается руководительница, многие из ребят тоже улыбаются ей в ответ с благодарностью. — Итак, на повестке дня приближающийся день учителя. Концерт по этому поводу мы обсудим чуть позже, а сейчас поговорим о старой школьной традиции по случаю этого праздника. В день учителя уроки у младших классов будут вести старшеклассники. Мне, как учителю истории, нужно выбрать тех, кто будет вести мой предмет, — она оглядывает класс с лукавой улыбкой на губах и спрашивает: — Вы уже догадались, кто эти двое из вас?

Мила почему-то оборачивается на меня и широко улыбается, а Абрамов в это время усмехается и заявляет:

— И не подумаю. Только не с ней.

До меня тут же доходит: наше с Ильёй соперничество на позапрошлом уроке не прошло бесследно.

Боже, только не это...

— Вы с Машей превосходно ориентируетесь в истории, Илья! — восклицает руководительница.

— Значит, выберите кого-то одного.

— Положено, чтобы вас было двое.

— Поставьте в пару к ней кого-то другого. Точно не меня.

Его сосед по парте пихает Илью локтем и негромко замечает:

— Чего ты? Научишь детей плохому. Или нашу Машу.

Лицо начинает пылать, когда он плюсом к замечанию подмигивает мне из-за плеча Ильи. Я отворачиваюсь.

Юлия Николаевна проходит к нашему ряду, останавливается у первых парт и говорит:

— Илья, тебе будет полезно хоть чуточку побыть социально активным. И Маше среди нас нужны друзья.

Мне хочется крикнуть, что не нужны они мне, но я лишь сползаю ниже по стулу в попытке превратиться в невидимку. Становится жутко стыдно и некомфортно.

— Мне дружить с ней? — высокомерно усмехается Илья. — Шутите?

— Тебя не красят подобные замечания, — укоризненно замечает руководительница.

— А я и не красовался ни перед кем. Говорю по факту.

— Нет, Илья, ты ведёшь себя прямо сейчас высокомерно и не проявляешь элементарного уважения ни к учителю, ни к своей однокласснице.

Илья на это ничего не отвечает, я осторожно смотрю в его сторону: он, скрестив руки, отвернулся к стене, на которой висит стенд с фактами воинской славы России.

Юлия Николаевна кивает:

— Вот и отлично. На следующем уроке по истории выдам вам материал для подготовки. Напомните мне об этом, пожалуйста.

Она возвращается к учительскому столу, и с этого момента начинается мозговой штурм по выбору номера на концерт в честь дня учителя, в котором я, разумеется, не участвую. Не участвует в нём и Илья. И многие другие. Зато между Милой и Жуковым разгорается настоящий спор. Первая настаивает на танцевальном номере, сосед Ильи — на юмористической переделке какой-нибудь песни, которую готов переписать сам. Как я понимаю, он музыкант, а Мила — занимается танцами. Кто-то из ребят поддерживает идею Милы, кто-то идею — я наконец узнаю его имя — Жукова Влада; сойтись на чём-то одном, кажется, не представляется возможным. Но Юлия Николаевна в конце концов прекращает все споры, авторитетно заявляя:

— Решено! Вы, Мила и Влад, становитесь ответственными за номер от нашего класса. Совместите ваши идеи в одну, соберите ребят, которые вам помогут, и готовьте номер. Часы для репетиций в музыкальном зале я сообщу вам отдельно.

— Но, Юлия Николаевна, как можно танцевать под дебильную песенку?! — возмущается Мила.

— Это под мою шикарную песню не нужны будут дебильные танцы!

— Прекратите немедленно. Ещё раз: совместите ваши идеи в одну. В необычную и оригинальную. Сделаем так: вместе подумайте, какой она может быть, и сообщите мне ваши варианты к следующей неделе. Помните о компромиссах. На этом наш классный час окончен, и дождь давно прошёл. Отправляйтесь по домам, ребята.

Первым уходит Илья Абрамов, резко и стремительно, словно только и ждал отмашки руководительницы. Остальные же, переговариваясь, только-только начиняют вяло и неторопливо подниматься из-за парт. Многие из тех, кто горячо участвовал в споре, и правда не заметили, что ливень прекратился, и теперь удивлённо пялятся в окно. Я, довольная, что не придётся мокнуть под дождём, поправляю на плече рюкзак и тоже отправляюсь вон из кабинета.

Но в коридоре меня ждёт неприятный сюрприз: кто-то грубо хватает меня за руку, что меня неимоверно пугает, и толкает спиной к стене. Ремень рюкзака соскальзывает с плеча, и тот падает в ноги. Прямо напротив меня на расстоянии около десяти сантиметров стоит Илья. Мне приходится задрать голову, чтобы видеть его упрямо сжатые челюсти и презрение в глазах. Но он, к моему сожалению, даже с таким выражением лица всё равно остаётся самым симпатичным из тех парней, что я видела в своей жизни. И эта его родинка у выразительных губ...

Глава 6

[Илья]

Идёт последний урок последнего учебного на этой неделе дня, и я откровенно мучаюсь от скуки. Фёдор Давидович хоть и хороший учитель, но удивительно нудный и медлительный. Чтобы встать из-за стола, подойти к висящей поверх доски карте и что-то на ней показать, у него уходит ровно семь минут — я засекал. Вот и сейчас старик подхватывает видавшую виды указку и, кряхтя, поднимается с места. Я вздыхаю и отворачиваюсь к окну.

Разумеется, в поле моего зрения тут же попадает Юсупова — подобные манёвры с моей стороны вот уже третий день подряд заканчиваются именно так: смотрю в окно, а взгляд, как назло, цепляет сгорбленную над партой фигурку. Невозможно худая. И одежда на ней всегда исключительно чёрного цвета, что визуально делает девчонку ещё меньше. Идиотка с милым личиком, большими глазами и чертовски чувственными губами. Они у неё, кстати, почти всегда чуть-чуть приоткрыты, словно она, однажды сделав испуганный вздох, теперь боится двадцать четыре на семь.

Ненавижу таких, как она: слабовольных и вечно страдающих.

— О, Кулак снова что-то затевает, — шепчет рядом Влад. — Любопытненько.

Я с удовольствием отрываю взгляд от новенькой и насмешливо спрашиваю у приятеля:

— Ты всерьёз подписан на канал этих придурков?

«Бойцовский кулак» — местная группировка старшеклассников, устраивающая уличные драки один на один. В основном к ним прутся младшеклассники, чтобы заработать мнимый авторитет в определённых кругах. Также парни просто отслеживают тех, кто находится на грани драки, и предлагают тем сделать всё «красиво», а сами получают новый контент.

— Развлечений в нашей местности не то чтобы... Вот чёрт! — Влад отрывает взгляд от телефона и во все глаза смотрит на меня, я вопросительно поднимаю бровь. — Там твой брат.

Я хватаю его руку с телефоном и заглядываю в экран. Артём на фотке, подворачивая рукав белой рубашки, вызывающе лыбится во все тридцать два; взгляд серых, как у нашего отца, глаз блестит холодным высокомерием.

Мелкий придурок.

Я отталкиваю от себя руку приятеля и спрашиваю сквозь зубы:

— Знаешь, где это?

Влад пару секунд разглядывает фотку и кивает:

— Двор с внешней стороны, у стены спортзала.

Ну да, удобно: окна в вышине, никто из учителей не увидит.

С громким скрежетом резко отодвигаюсь на стуле, поднимаюсь и иду вон из кабинета. Головы одноклассников вскидываются, а вот старик у карты даже не успевает обернуться, как я уже захлопываю дверь за спиной.

Иду по коридорам так быстро, как могу; по пищеводу поднимается едкая злость, а в груди звенит тревога. Последнее чувство особенно не люблю, поэтому злюсь на брата ещё сильнее. Терпеть не могу, когда он так делает: ввязывается в неприятности, чтобы привлечь к себе внимание. Словно чёртов всеобщий интерес и без того не прикован к каждому из нашей семьи пристально и на веки вечные.

Вылетаю на улицу, сбегаю по ступенькам крыльца и мчу к арке, чтобы выйти во внешний двор школы. Заворачиваю за угол и, когда вижу впереди гомонящую толпу из малолеток и парочки старшеклассников, сбавляю скорость, привожу дыхание в норму. Попутно делаю вид, что заинтересован происходящим лишь отчасти. Пусть Артём не думает, что я примчался его спасать. Нет, я всего лишь пришёл посмотреть на его потуги быть крутым и опасным. До него всё никак не дойдёт, что подобная репутация достаётся вовсе не кулаками.

Но мне, чёрт, нравится, что драка ещё не успела начаться.

Кто-то из пацанов замечает меня и пихает Артёма в бок, предупреждая. Тот оборачивается, на секунду в его глазах вспыхивает страх, но уже в следующую они светятся такой искренней радостью, что у меня болезненно сдавливает грудь. Я отворачиваюсь, останавливаюсь у стены и приваливаюсь к ней спиной. Брат тут же подбегает ко мне.

— Эй, пришёл болеть за меня? — самодовольно спрашивает он.

Я на него не смотрю:

— Нет. Стало любопытно посмотреть, как из твоей тупой башки выбьют последние мозги.

— Ребзя, прямой эфир начался! — кричит кто-то. — Сходитесь, покажите, кто из вас по-настоящему крут!

Артём не двигается с места, я перевожу на него взгляд и, вопросительно приподняв бровь, усмехаюсь:

— Чего застыл? Иди, ведь именно участие в драках показывает остроту ума отдельно взятого человека, как и наличие у него мозгов в принципе.

Лицо Артёма мрачнеет, а затем и краснеет от бессильной ярости. Оскалившись, он наконец психует, разворачивается и устремляется в круг из таких же недалёких малолеток. Его соперник — классический представитель деревенской шпаны: стрижка-ёжик, щуплое, но поджарое тельце и вагон лютой ненависти к тем, чьи родители богаче, чем его собственные. Ставлю на то, что он запросто уделает моего брата, и плевать, что этот мелкий придурок занимается каратэ вместе со мной. Уличные драки с занятиями в зале не сравнить.

Итак, поначалу у Артёма получается уворачиваться от хаотично молотящих воздух кулаков соперника, он даже слегка задевает своим его челюсть. Толпа взрывается восторгом. Артём неблагоразумно тоже радуется, выделывается и бахвалится. И в мою сторону успевает самодовольно улыбнуться. А в следующий момент получает удар «рогатого» головой и плечом в живот и сгибается пополам. У меня нервно дёргается щека, но я остаюсь на месте. Деревенский пацан хватает Артёма под колени и, натужно рыча, опрокидывает его на спину. Упав на траву, тот болезненно выдыхает и морщится. Соперник со свирепым и красным, как рак, лицом быстро распрямляется и замахивается ногой. Это не тот случай, где работает правило «лежачих не бьют». Всем на него плевать. Первый удар прилетает Артёму в бок. Снова болезненный стон. Но мелкий придурок соображает перекатиться на бок и поставить блок коленями и локтями. Тем временем деревенщина вовсю отрывается, нанося мощные удары куда придётся.

Ладно. Думаю, урок усвоен. Хотя о чём это я? Это же мой придурок-брат.

Всё равно иду ближе, захожу в круг и, не обращая внимания на несогласно стонущую толпу, останавливаюсь напротив бьющего. Он заметно тушуется под моим взглядом и делает неловкий шаг назад; правда, ненависти в его глазах от этого меньше не становится, даже наоборот, она вспыхивает ещё острее. Перевожу взгляд на брата: он тоже смотрит на меня волком, тяжело и свирепо дыша.

Глава 7

[Маша]

В ушах оглушительно шумит кровь, сердце вот-вот выпрыгнет из груди; сижу ни жива ни мертва и боюсь пошевелиться. Кожа сиденья, в которое я вцепилась, под вспотевшими пальцами удивительно мягкая. Мужчина на водительском месте что-то говорит, улыбается через зеркало заднего вида, но значение его слов в таком состоянии мне не понять. Салон машины очень просторный. В воздухе пахнет ванилью и… Ильёй: тем самым парфюмом, которым он пользуется. Между нами достаточно большое расстояние, но мне всё равно кажется, что он сидит слишком близко. И от этого я волнуюсь ещё сильнее, словно одной поездки в дорогом автомобиле недостаточно.

И вообще, всё это очень удивительно, если не сказать больше.

Илья ведь сам заявил, что я ему не нравлюсь, а тут решил подвезти… Может, водитель настоял? Кто он ему? Схожих черт между ними нет, но, может, Илья, как и я, похож на маму? Тогда странно, что сын не сел на переднее сиденье, рядом с отцом.

Я тихонечко выдыхаю и скашиваю глаза в сторону Ильи, он пристально смотрит в затемнённое специальной плёнкой окно.

Когда чуть раньше он без спроса покинул урок географии, многие ребята тут же вопросительно уставились на его соседа по парте, и тот, закатив глаза, негромко произнёс одно-единственное слово, которое, по его мнению, должно было всё объяснить: «брат». Для многих так и вышло — они выразительно хмыкнули и вновь занялись своими делами. Но не я. Мне на выручку в который раз пришла Мила. От неё я узнала, что младший брат Ильи учится в восьмом классе и вечно ввязывается в разного рода неприятности; братья не то чтобы ладят — Илья в принципе мало с кем ладит, — но старший брат всегда стоит горой за младшего, хоть и делает при этом вид, что печётся о репутации семьи.

А ещё вчера и позавчера я видела Илью из окна своей комнаты. Теперь я знала, что он делал в тот день, когда помог мне, — бегал. Просёлочная дорога, огибающая поля за селом и идущая вдоль реки, круто сворачивает в сторону домов, как раз недалеко от заднего двора дома папы. Илья в своих вечерних пробежках добегает до этого поворота и поворачивает обратно к полям.

Я вновь смотрю в окно со своей стороны и с облегчением подмечаю, что мы уже совсем недалеко от дома папы. И когда машина останавливается напротив нашего гаража, я пулей вылетаю из салона, едва не упав коленями на гравий, потому что из головы совершенно выветривается, что посадка у машины очень высокая. Удерживаюсь на ногах благодаря тому, что мертвой хваткой вцепилась в дверцу. Илья негромко цокает.

Он тоже выходит из машины, но куда спокойнее и ленивее меня, а в открытом гаражном проходе появляется папа. Он вытирает пальцы грязной тряпкой и удивлённо хмурится. Мимо меня проходит водитель машины и раскидывает руки в стороны:

— Я наконец до тебя добрался, Паш!

Папа приветствует его широкой улыбкой и крепким рукопожатием. В это время из-за машины выходит Илья и ставит рядом со мной велик. Папа тут же направляется к нам:

— Что-то сломалось, Маш?

— Колесо спустило.

Папа хмурится, присаживается рядом с передним спущенным колесом и начинает прощупывать шину. Велик до сих пор держит Илья. Я спохватываюсь и перехватываю у него руль, а потом тихо произношу, стараясь не смотреть ему в глаза:

— Спасибо.

Он лишь хмыкает.

Папа с тревогой смотрит на нас снизу:

— Шину порезали.

— Да уж, знаком я с этим хулиганьём! — досадливо замечает водитель. — Приехал однажды за своими раньше времени да вышел покурить, а там знакомого увидел, отошёл потрещать за жизнь. И ненадолго ведь. Возвращаюсь, и пожалуйста — шину кто-то вспорол. Балуются с ножами, мелкие черти, а мы страдай.

Папа распрямляется и спрашивает, не отрывая тревожного взгляда от колеса:

— Думаешь, и здесь проделки хулиганов?

— Как пить дать!

Я чувствую на себе взгляд Ильи, смотрю в ответ, но он тут же отворачивается. Папа вздыхает:

— Хорошо, подниму этот вопрос на следующем собрании — дети не должны разгуливать по школе с ножами в карманах. Спасибо, что помогли моей дочке добраться до дома.

— Илью благодари, я-то и не понял даже, что у девочки колесо спущено. Ехал масло поменять.

— По пути было, — бросает Илья, когда папа смотрит на него.

Всё же очень он странный.

— Значит, масло, — кивает папа. — Сделаем. А ты, Маш, может, Илью чаем угостишь?

О Боже…

— Не откажусь, спасибо, — коротко смотрит тот на меня.

Ну да, не сидеть же ему всё это время в машине. Я киваю и качу велик вперёд, Илья идёт следом. Оставив велик у стены, я веду одноклассника через гараж к смежной двери в кухню. Сердце снова набирает обороты. Там укладываю рюкзак на край кухонного диванчика и включаю чайник, Илья занимает место с другого края, осматривается. Мои щёки пылают, пока я тянусь к полке с кружками, а руки дрожат. Молчание затягивается, нервирует, но я даже не представляю, о чем мне можно с ним поговорить. Другое дело — Стас, этот сам болтает без умолку, слова не вставить. А Илья… он другой. Совершенно.

Щёлкает чайник, я вздрагиваю, и упаковка конфет в моих руках разрывается полностью. Батончики, глухо стуча о плитку, рассыпаются по полу. Краснея ещё жарче, я присаживаюсь, чтобы их собрать. Илья усмехается:

— Расслабься, Юсупова.

Это, конечно же, очень помогает.

И тут он лениво поднимается с места, подхватывает вазу для конфет и присаживается напротив. Поднимает один батончик, второй. А я как прилипла, от неожиданности привалившись боком к дверце шкафчика, так и не отлипла. Лишь смотрю на него во все глаза и не знаю, как реагировать. Илья кидает в вазу последнюю конфету и, одарив меня тяжёлым взглядом, тянется за теми, что до сих пор покоятся в моих руках. Я тут же отшатываюсь, прижимая руки с конфетами к груди и падая на попу. Шкаф позади меня гремит хранящейся в ней утварью.

Илья вздёргивает брови.

— Я закончу, спасибо, — лепечу я, опуская глаза в пол.

Илья ничего не говорит — возвращается на кухонный диванчик. Я ссыпаю конфеты в вазу, ставлю её на столешницу тумбы и, мысленно молясь больше не оплошать, берусь за чайник.

Глава 8

[Маша]

Выходные проходят одиноко и тоскливо: я почти не выхожу из своей комнаты, с мрачным рвением убеждаю себя, что именно этого и хочу, и, когда совсем припекает, нахожу среди купленной папой канцелярии чёрный маркер, чтобы придать новую жизнь неприятно-розовым обоям. Выходят вполне забавные сценки с участием монстров и набивших оскомину единорогов, а главное — удалось отвлечься и занять время. Правда, это не спасает от попеременных взглядов в окно, чтобы не пропустить бегающего Илью Абрамова.

Самое ужасное, что меня не останавливает от этого унизительного занятия даже случившийся в вечер пятницы конфуз.

Илья в тот раз, как обычно, добежал до поворота и вдруг остановился. И не просто так, устав или ещё чего, а чтобы поднять глаза на наш дом, заглянуть в окна и, разумеется, застать в одном из них таращащуюся на него меня.

Я, конечно же, в тот же миг распласталась по полу, но, как вариант, Илья мог это заметить. В следующие вечера я старалась быть как можно осторожней и смотреть на него издалека, да и сам парень больше не останавливался.

Тем не менее предстоящая с ним встреча в школе вызывает стыд. Но не только она. За выходные я также успела отказаться от приглашения Милы на барбекю во дворе её дома, куда она пригласила почти весь класс, и достаточно сильно нагрубила Стасу.

Просто он уже не в первый раз пытается то приобнять меня, то ещё как-нибудь прикоснуться.

Вот и в утро воскресенья я захожу на кухню, чтобы попить воды, а Стас уже тут как тут — он и почти всю субботу провёл у папы в гараже. Улыбается широко в знак приветствия, лакомится конфетами, которые накануне по полу собирал Илья, и запивает их чаем. Папа умиляется его аппетиту, а затем уходит в гараж. Я пью воду и тоже собираюсь уйти, чтобы вернуться в спальню, но Стас преграждает мне путь.

— Давай погуляем вечером? — предлагает он. — Могу сводить тебя на мост, познакомить со своими друзьями.

Речь идёт о недостроенном заброшенном мосте, расположенном между двух невысоких холмов в начале села. Кто начал строительство и почему его так и не завершили, мне неизвестно. Зато я знаю, что его облюбовала для своих весёлых и порой опасных посиделок местная молодёжь. Но, стоит признать, место это и правда интересное и со стороны выглядит впечатляюще.

Вот только идти туда и знакомиться с друзьями Стаса мне не хочется.

— Спасибо, но я… занята весь день.

Он делает шаг в сторону, мешая мне его обойти, и спрашивает:

— Чем?

— Дай мне пройти, Стас, — прошу я.

Теперь он делает шаг вперёд, опускает глаза и явно хочет взять меня за руку, я тут же отвожу её за спину и отступаю. Стас смотрит на меня с обидой:

— Я же просто хочу стать тебе другом, чтобы тебе не было скучно. А то сидишь в доме, как сыч, и носа на улицу не показываешь.

— Мне… — я сглатываю горечь. — Мне не нужны друзья, Стас.

— У тебя кто-то есть? — сужает он глаза, делая собственные выводы. — Там, в городе, да?

— Не в этом дело, — говорю я тихо.

— А в чём?

— Можно я всё-таки пройду? — уже молю я его.

— Тебе не нравится со мной общаться? Недостаточно хорош? Слишком туп? Не дотягиваю до городских мерок?

— У меня нет никаких мерок.

Я снова делаю попытку его обойти, и вот тут-то как раз он и ловит меня за руку. Крепко. Чтобы остановить, вынудить послушать то, что он хочет сказать. Но когда я, не позволяя себе утонуть в воспоминании с подобной крепкой хваткой, с силой вырываю кисть из его пальцев, он как будто запинается и, хмурясь, говорит совсем другое, возмущённо и зло:

— У меня чистые руки! Чего ты всё время шарахаешься от меня, как от заразы?

— Я не…

Волнение зашкаливает, и дышать становится трудно. Ещё же и гостиная, где всё и случилось, совсем рядом…

— Или у тебя бзик какой? — звучит как хлёсткая пощёчина.

Вцепившись в обиду, что доставляют его слова, как в спасательный круг, я позволяю злости вылиться обвинительным криком:

— Да, именно! И ты, прилипчивый и вездесущий, буквально плюющий на чужое личное пространство, здесь ни при чём! Прекрати ко мне лезть, Стас! Оставь в покое!

Я наконец убегаю, а чуть позже, конечно же, жалею о своих словах. И о том, что в своё время не могла сказать что-то похожее другому человеку. Почему? Потому что он был много старше и опаснее, угрожал моей маме, а в соседней комнате не находился папа, который при необходимости мог за меня вступиться.

Не знаю, как в тот день мне удалось не прибегнуть к действенному способу избавления от сожалений, страха и страданий; я даже не смотрю в сторону «косметички», где хранится лезвие, а сразу же приступаю к дальнейшей разрисовке стен.

Может быть, отчасти мне помогает мысль, что Илья, прикоснувшись ко мне и убедившись в моей ненормальной реакции на это, не стал обзывать меня чокнутой и даже извинился.

— Между прочим, ты пропустила просто потрясающую вечеринку!

Мила появляется словно из ниоткуда, возвращает меня в сегодняшний понедельник и идёт рядом. На её лице притворное выражение гордой обиды. По коридору носятся школьники, повсюду слышатся гомон, крики и смех. Я смущаюсь:

— Прости.

Она, улыбнувшись, отмахивается:

— Брось. Но мясо и правда было очень вкусным. Чем занималась на выходных?

— Эм... Разрисовкой стен в комнате.

— Да? Как интересно! — она видит впереди Савелия и, прежде чем отправиться к нему, берёт с меня обещание: — Пригласи меня как-нибудь в гости: любопытно посмотреть.

Она не ждёт ответа, и я в немом удивлении провожаю её спину взглядом. Мимо проходит Илья Абрамов, сворачивает к кабинету истории и заходит в класс. Сердце ускоряет бег. Я даю себе минуту, но она не помогает успокоиться, и мне ничего не остаётся, кроме как тоже отправиться в кабинет.

— О, а вот и Маша! Иди к нам, милая!

Юлия Николаевна сидит за учительским столом, возле него стоит Илья. Он мажет по мне равнодушным взглядом и отворачивается. Я опускаю глаза в пол и направляюсь к ним, чувствуя себя так, словно по меньшей мере иду на казнь.

Глава 9

[Маша]

Илья в тот же день перед последнем уроком кидает мне на парту копии всего того, что мне понадобится для подготовки к урокам в день учителя. А следующий урок истории — в среду — я провожу в кабинете ИЗО в гордом одиночестве, на что даже не думаю жаловаться, хоть и нехотя задаюсь вопросом, где это время проводит сам Илья. Стас всю неделю, если мы случайно сталкивались в коридорах школы, демонстративно разворачивался в другую сторону и спешил уйти подальше от меня. Мне стыдно, грустно и неприятно, но пусть лучше так. Попутно с этим Мила уговаривает меня пойти на пятничную школьную дискотеку, посвящённую последним полноценным выходным — с октября мы станем учиться и по субботам.

В один из дней перед уроком литературы Илья Абрамов становится свидетелем очередной попытки Милы склонить меня к согласию составить ей приятную, по её словам, компанию в вечер пятницы, одаривает меня тяжёлым взглядом и сухо бросает:

— Не будь дурой.

Я, сколько не силюсь, так и не могу понять, что он имеет в виду: то ли мне и правда лучше остаться в этот вечер дома, то ли не загоняться лишний раз и попробовать повеселиться вместе с Милой и другими ребятами.

Как бы там ни было, Миле удаётся добиться своего. Утром пятницы она просто перечисляет беспрекословным тоном причины, по которым я обязана явиться на дискотеку; и, поскольку она нравится мне как человек и не раз приходила на выручку, я не могу ей отказать.

— Во-первых, — заявляет она, усевшись за мою парту и не поздоровавшись, — ты должна мне за то, что отказалась прийти на барбекю. Во-вторых, номер на концерт из-за придурка-Жукова будет ужасным: без нормального красивого танца. Отсюда вытекает в-третьих: мы с девочками, с которыми вместе ходим на танцы, подготовили шикарный номер, который и продемонстрируем на сегодняшней дискотеке. Потому что его должен увидеть каждый и пожалеть, что однажды поддержал Жукова! Надеюсь, теперь я тебя убедила? — смотрит она на меня строго и в то же время умоляюще. — После уроков поедем ко мне, при необходимости можем заглянуть и к тебе. В общем, я приклеюсь к тебе как банный лист, чтобы ты не смогла отвертеться.

Я не могу сдержать улыбку, когда она, выразительно кивнув, мол, на этом у меня всё, встаёт и через пару секунд садится на своё место. И, если честно, мне не верится, что кто-то, вроде неё, настолько заинтересован в моём обществе, а поэтому это немного льстит.

Ну проведу я один вечер с кем-то по-настоящему мне интересным, не случится же с ней сразу что-то ужасное, верно? Я надеюсь.

И всё равно я жутко волнуюсь, когда нас с Милой забирает её водитель и везёт в «элитный» район села, к её дому — очень красивому особняку в три этажа. Комната девушки занимает весь мансардный этаж. Я даюсь диву, а Мила всё продолжает жаловаться на по-дурацки переделанную песенку Жукова и на него самого. Я узнаю, что они соседи и в детстве крепко дружили. А с учёбой в школе Влад открыл для себя мир музыки, новых друзей по интересам и легкомысленных девчонок, готовых за один его взгляд вешаться ему на шею. Мила же занималась танцами буквально с пелёнок, и их дружба в конце концов сошла на нет.

Мне кажется, что там есть ещё что-то, о чём Мила рассказывать не хочет, и я принимаю это как данность.

Чуть погодя, после того как Мила угощает меня чаем с пирожными и усаживается за туалетный столик, чтобы нанести вечерний макияж, а меня усаживает в кресло рядом, наш разговор каким-то образом переключается на Абрамова Илью.

— У него есть сестры-близняшки, знала? — улыбается девушка в зеркало. — Совершенно очаровательные малышки, последний год в детском саду, — тут её улыбка мрачнеет: — Так жаль, что они и не помнят свою маму... Им и года не было, когда это случилось, — она снова улыбается: — О, и старший брат у него тоже имеется, Егор Петрович — главный наследник, его с детства растили с мыслью, что, когда придёт время, он заменит своего отца. Ну и Артём — про него я тебе уже рассказывала.

— Какая большая семья, — восхищённо замечаю я.

— Ага, но я им не завидую: у меня всего один младшенький, и я уже готова повеситься из-за его вечных истерик.

Я улыбаюсь с некоторой грустью, потому что мне не понять её недовольства или возможной радости — у меня нет ни братьев, ни сестёр, даже двоюродных. Поэтому снова возвращаю разговор к Абрамову:

— Так необычно, что Илья занимается каратэ и при этом играет на гитаре...

Мила аж выпрямляется на стуле без спинки и всем корпусом разворачивается ко мне:

— Ты видела, как Абрамов играл на гитаре?

Я начинаю ёрзать на кресле: может, зря я ей сказала?

— Ну... да. Мы были в кабинете музыки, и он...

Я замолкаю под невозможно пристальным, кажется, желающим залезть прямо в голову, взглядом Милы и продолжение фразы говорю уже про себя, опустив глаза на руки. Хочется провалиться сквозь землю. Вдобавок к этому приходит ощущение, что я разболтала чужой, доверенный мне одной секрет.

В итоге Мила хмыкает и философски замечает:

— Выходит, не я одна разглядела в тебе что-то особенное.

Она снова поворачивается к зеркалу и продолжает наносить на скулы блёстки. Много блёсток.

Я задумываюсь: Илья увидел во мне что-то особенное? Глупость какая. И почему его игра на гитаре такая редкость, интересно?

— А теперь я займусь тобой. Садись.

Я пугаюсь заявления Милы, вежливо отказываюсь от предложения, но она уговаривает меня хотя бы сделать причёску. Блёсток на скулы в итоге тоже добавляет, но я уже и не против после её комплимента:

— У тебя шикарные волосы, я не спорю, но если их убрать с лица, а не завешиваться ими, как портьерой, от всего света, то и очень миловидное личико можно увидеть. Посмотри: совсем другой вид! А эти глазищи! Красотка!

Всё же странное это ощущение: нравиться кому-то. И приятно, и неловко одновременно. Ну и боязно, конечно.

Я отказываюсь от предложения заехать ко мне, чтобы переодеться — у меня всё равно нет ничего нарядного, — и мы, когда приходит время, едем обратно в школу. Уже перед аркой до нас доносятся звуки громкой музыки. Я замечаю, как за углом с внешней стороны школы парни-старшеклассники, а с ними и некоторые девочки, воровато оглядываясь и хихикая, дымят сигаретами и передают друг другу банки с алкоголем, что вызывает во мне осуждение и тревогу. Мила, проследив за моим взглядом, говорит, что они безобидные, и просит быстрее шевелить ногами.