Не его жена

1 глава

«Бал — это та же битва. Только сражаешься в шелках, а раны невидимы.»

Бальный зал сиял, как драгоценность, огранённая морозными окнами. Сотни свечей отражались в паркете, в золочёных рамах зеркал, в пустых глазах светской толпы. Елена Преображенская стояла у колонны, стараясь дышать ровно и не думать о том, что корсет сжимает её ребра.

Воздух был густ от запаха пудры, духов и воска. Скрипки выводили изящную, тоскливую мелодию, но для Елены это был похоронный марш. Она ловила на себе взгляды — жалостливые, любопытные, циничные.

«Смотрите, последняя дочь разорившегося князя Преображенского. Выставлена на торги.»

— Елена, выпрямись, — тихий, жёсткий голос отца прозвучал у неё за спиной. — Он уже здесь.

Она не обернулась, лишь пальцы в перчатках сжали складки платья. Речь шла о графе Кирилле Владимировиче Орлове. Её женихе и приговоре.

Когда он появился в дверях, толпа перед ним расступилась. Он был стар. Ему было около шестидесяти. Высокий, прямой, с тростью в руке, которая выглядела холодным оружием. Его морщинистое лицо ничего не выражало, кроме высокомерия. Карие глаза медленно скользили по залу, пока не остановились на ней.

Елена почувствовала, как лёд заполняет душу. Граф подошёл.

— Князь. Елена, — его голос был низким, ровным. Он взял её руку и наклонился над ней. Его губы лишь формально коснулись перчаток. Дыхания она не почувствовала, будто перед ней был не человек, а портрет.

— Граф, — её голос прозвучал чуждо, тонко, как трещинка на фарфоре.

Его взгляд заскользил по прическе Елены, платью, остановился на лице, но не встретился с глазами. Он оценивал товар. Качество отделки. Отсутствие видимых изъянов.

Елена вспомнила, как в детстве отец привёз ей из Парижа изящную фарфоровую куклу. У неё были стеклянные глаза и идеальная улыбка. Елена тогда спросила: «А она меня любит?» Отец рассмеялся: «Кукла не может любить. Она может только украшать полку».

Теперь она чувствовала себя той куклой.

— Брачный контракт подписан, — обратился Орлов к её отцу. — Мои люди уладят все дела с вашими кредиторами через банкирский дом Штиглица. Вам останется лишь подписать расписку.

Соколиное. Его родовое гнездо. Говорили, оно стояло в глухом лесу, где метели заметали дороги по месяцу. Её новая полка.

— Елена будет счастлива, я уверен, — поспешно сказал отец. В его голосе прозвучала фальшивая нота, которую слышали все, кроме него самого.

Орлов медленно перевёл на него взгляд.

— Счастье — понятие растяжимое. Она будет под моей защитой. Этого достаточно.

В этом было больше правды, чем во всех сладких речах, которые она слышала от отца последние недели. Не будет любви. Не будет нежности. Будет защита.

Граф предложил ей руку.

— Пройдемся. Покажемся.

Елена вложила кончики пальцев в его огромную ладонь. Они сделали круг по залу, а ей казалось, что она идет по краю пропасти. Шепотки замирали, когда они приближались, и снова оживали за спиной. Она видела сжатые от жалости губы подруг матери и циничные усмешки молодых повес.

«Он купил её, как лошадь на ярмарке», — прошептал кто-то слишком громко позади неё.

Орлов не дрогнул. Он не слышал. Или ему было всё равно.

— Мы уезжаем в имение через три дня, — сообщил он ей, глядя перед собой. — Климат там суровый. Одевайтесь соответствующе. Развлечений мало. Надеюсь, вы любите читать.

Это было первое, что он сказал ей, обращаясь непосредственно к ней.

— … люблю, — выдавила она.

— В библиотеке у меня собрано достаточно книг. Вы сможете ими пользоваться. В установленные часы.

Клетка. Даже книги должны были быть дозированы.

Они завершили круг и остановились. Он отпустил её руку.

— До венчания. Не простудитесь.

Граф повернулся и ушёл, так же неспешно, как и появился. Его тень скрылась в дверном проеме.

Елена осталась стоять одна посреди сияющего зала. Она подняла подбородок, заставляя себя дышать ровно.

Музыка наконец смолкла, возвещая о конце танца. И будто по этому сигналу к ней хлынул поток незнакомых дам с дежурными улыбками и молодых людей. Каждый хотел взглянуть поближе на ту, что досталась старому Орлову.

— Милая княжна, какие у вас прелестные волосы, — сипло прошептала пожилая дама в лиловом.

Она отвечала что-то, кивала, чувствуя, как маска учтивости прирастает к лицу, а её мысли были далеко — в мрачном имении, «Соколином гнезде». Она представляла себе высокие, тёмные комнаты, запертые двери и тишину, нарушаемую лишь скрипом полов под тяжелыми шагами графа.

Толпа расступилась, и Елена заметила, как к ней направляется тучная тётка, опекунша юной наследницы, чьё состояние было единственной причиной, по которой её еще не выдали замуж.

— Дорогая моя, — её голос зазвенел фальшивой нежностью. — Поздравляю вас с такой блестящей партией! Граф — человек строгих правил, конечно. Но какая стабильность! Какая надежная опора в наши неспокойные времена.

— Благодарю вас, — отвечала Елена, глядя куда-то в район жемчужного ожерелья дамы. — Я чувствую всю ответственность своего нового положения.

Это была правильная, вышколенная фраза. Тётка удовлетворенно кивнула, и поплыла дальше, оставив после себя шлейф тяжелых духов.

Елена позволила себе отойти к высокому арочному окну, будто желая полюбоваться видом. За стеклом, в обрамлении позолоты, кружился снег. Снег, что скоро занесёт её в другом, чужом месте. Тяжёлые хлопья с размаху бились о стекло, чтобы на мгновение задержаться причудливым узором и растаять, оставив влажный след. Шум бального зала отступил, превратившись в глухой гул. Она приложила горячий лоб к холодному стеклу и закрыла глаза.

Под веками стояли слезы, но она не позволяла им пролиться. Внутри всё бунтовало и рвалось на свободу. А снаружи: идеальная поза, прямая спина, опущенные ресницы.

Она заставила себя открыть глаза и смотреть. Петербург тонул в белой пелене, фонари на набережной превратились в расплывчатые жёлтые пятна. Куда-то в эту белизну, в этот холод, ей и предстояло отправиться. Она вдруг с предельной ясностью осознала: все кончено. Кончена её прежняя жизнь, пусть и небогатая, но своя. Кончена девичья свобода. Начиналось нечто новое, пугающее и безрадостное. И единственное, что оставалось в её власти — это решить, какой она войдет в эту новую жизнь. Сломленной и покорной? Или иначе?

2 глава

Возвращение домой было похоже на похоронную процессию. Карета, уютная и мягкая, казалась Елене тесным ящиком. Противоположное кресло, где сидел отец, пустовало — он предпочел ехать верхом, будто стыдясь смотреть ей в глаза. За окном мелькали огни ночного Петербурга, но она их не видела. Перед ней стояли ледяные глаза графа и ясный взгляд незнакомого офицера.

Карета плавно остановилась у особняка Преображенских. Белоснежный фасад с колоннами выглядел поблёкшим и усталым. Штукатурка местами облупилась. В тёмных окнах не горел привычный тёплый свет — экономя на свечах, слуги освещали только нужные комнаты. Даже львы у подъезда, чьи каменные морды она в детстве украдкой гладила, казались теперь не гордыми стражами, а просто грудами камня, вросшими в землю.

Она помнила, как десять лет назад бегала по отполированному мрамору прихожей, а её смех отражался от высоких потолков. Помнила балы, когда весь дом наполнялся музыкой и светом, а хрустальные люстры дрожали от танцевальных шагов. Теперь особняк словно съёжился и потускнел.

Елена ждала, пока кучер откроет дверь, и чувствовала, как вся тяжесть вечера свалилась на неё. Она вышла, не дожидаясь помощи; затёкшие ноги, едва держали её.

В прихожей ждала мать. Лицо княгини было бледным.

— Ну как? — выдохнула она, хватая Елену за руки. — Всё прошло... хорошо?

— Всё прошло, мама, — устало ответила Елена, высвобождаясь из её пальцев. — Контракт подписан. Долги будут уплачены.

Она двинулась по лестнице к себе, чувствуя, как по её спине блуждает растерянный взгляд матери. Ей не хотелось разговоров. Не хотелось утешений. Она хотела остаться наедине со своим новым будущим.

В своей комнате она, наконец, позволила себе рассыпаться. Горничная, расстёгивая бесчисленные крючки и шнуровки платья, бормотала что-то восторженное о графе и его богатстве. Елена не слушала. Она стояла в центре комнаты, чувствуя, как с неё как панцирь спадает тяжёлое шёлковое платье, освобождая тело, но не душу.

Когда та ушла, она подошла к зеркалу. Светлые кудри, обычно упрямо вьющиеся даже в самой строгой причёске, теперь беспорядочным ореолом обрамляли осунувшееся лицо. Глаза, которые отец когда-то называл «сапфировыми озёрами», были теперь просто синими, тусклыми и безрадостными.

Она провела пальцами по щеке, мысленно возвращаясь к взгляду того офицера. Почему лицо, мелькнувшее всего на мгновение, взволновало душу? Может, искра настоящей, не наигранной жизни в его глазах, могла так всколыхнуть её сердце, смирившееся со своей участью? Это было похоже на ослепительный луч света, внезапно упавший в мрачную комнату.

Её губы задрожали. Она сжала ручки туалетного столика, пытаясь сдержать подступающие слёзы. Но не вышло. Они катились по щекам, оставляя солёные следы на губах. Текли беззвучно и обильно, прорывая плотину, сдерживавшую отчаяние этого вечера.

Елена сделала глубокий вдох и позволила последним каплям скатиться с подбородка, не пытаясь их остановить.

«Вот и всё», прошептала она про себя, касаясь пальцами влажных ресниц. «Больше не буду. Слёзы бесполезны.»

Она вытерла лицо ладонями. В душе воцарилось хрупкое, выстраданное спокойствие.

Потушив свечу она легла в постель. Но сон не шел. Из-за спущенных штор пробивался тусклый свет фонаря, отбрасывая на потолок длинные, пляшущие тени.

Утро пришло серое и безутешное. Солнце, если оно и было, пряталось за плотной пеленой петербургских облаков. Елена спустилась к завтраку, чувствуя себя выжатой, как лимон. За столом царила странная, натянутая атмосфера.

Отец сидел, развернув газету. Он излучал неестественную, показную значительность.

— Документы уже в работе, — сказал он, не глядя на дочь, обращаясь скорее к своему чаю. — Штиглиц действует быстро. К вечеру всё будет улажено.

Мать суетилась, переставляя тарелки, её руки дрожали.

— Кирилл Владимирович такой... солидный человек, Лена. Опора. В его имении, говорят, прекрасная библиотека.

Елена молча намазывала масло на хлеб. «В установленные часы», — эхом прозвучало в памяти.

— Да, — тихо согласилась она. — Библиотека.

Внезапно отец отложил газету.

— Кстати, о «Соколином гнезде». Орлов упомянул, что у него есть сын.

— Сын?

— Алексей. Поручик гвардии. Служит в Петербурге. Кажется, он должен был быть на балу вчера. Характер, говорят, скверный, — отец брезгливо поморщился. — С графом не ладит. Но тебя это не касается. Держись от него подальше.

«Служит в Петербурге». И он был на балу. Это был он! Сомнений не оставалось. Других офицеров на балу небыло. Тот насмешливый взгляд цвета зимнего неба — Алексей Орлов. Сын её жениха.

Это открытие пришлось по ней как удар тока. Запретность, которую она чувствовала интуитивно, теперь обрела имя и статус. Это было в тысячу раз опаснее и... необъяснимо притягательнее.

— Я поняла, отец, — сказала Елена, опуская глаза в тарелку. — Буду держаться подальше.

Но внутри у нее всё пело и трепетало от странного возбуждения. Он обрёл имя. А значит, его можно было изучить. Понять. Она входила в семью, где уже бушевала своя война. И на противоположной стороне баррикады стоял он.

После завтрака она уединилась в маленьком будуаре, который когда-то был её детской школой. Елена подошла к окну. На улице снова шёл снег. Прикоснулась пальцем к холодному стеклу. Всего три дня, и её жизнь перевернётся.

Но теперь в её несчастной судьбе мерцала единственная точка света. Потребность узнать его. Алексея Орлова.

Оставшиеся до отъезда дни пролетели в странном оцепенении. Дом опустел — слуги шептались в коридорах, глядя на неё с подобострастным почтением, смешанным с жалостью. Мать то и дело пыталась обнять, говорить о будущем. Отец исчезал в городе, улаживая дела, и возвращался с сияющим видом, пахнущий вином и дорогими сигарами.

Елена проводила часы в бездействии, что было для неё непривычно и мучительно. Она перечитывала восторженные письма подруг, полные зависти к её «блестящей партии». Они видели титул и богатство, но не видели пустых глаз графа и тяжёлую трость в его руке.