(не)жена для олигарха

Глава 1. Свадьба напоказ

— Что?

Я поверить не могу в сказанное бабушкой.

— Что слышала! — огрызается она. — И не вздумай кочевряжиться и принцессу из себя ломать. Мы с дедом в ниточку тянулись, учили тебя. Будь благодарной! 

Бабушка права — они с дедулей действительно старались, чтобы у меня было всё лучшее. Я могла позволить себе и квартиру снимать, конечно, вскладчину с одногруппницами, но всё же не приходилось жить с хозяйкой. И одета всегда была не хуже других. И на выходные бабуля всегда везла мне закрутки и другие продукты собственного производства.

Я им с дедом благодарна по гроб жизни. Моя непутёвая мама родила меня в шестнадцать и бросила. Где она сейчас — даже Интерпол не знает. Её так и не нашли. Бабушка с дедушкой — мамины родители — вот уже двадцать один год вся моя семья.

И вот дед слёг. Сердце. Нужно серьёзное, а главное, дорогостоящее  лечение. И, разумеется, таких денег у нас нет. Вот бабушка и впадает в отчаяние. Идёт на крайние меры. Только вот я к таким мерам не готова. Да и дедушка, если узнает, точно не в восторге будет. Как бы хуже ему от бабушкиных инициатив не стало.

Обнимаю её за талию, упираюсь подбородком в плечо.

— Бабуль, милая, ну давай без этого, — увещеваю я. — Мы справимся. Я работать пойду.

— Куда? — рассерженной кошкой фыркает бабушка. — В библиотеку? На бюджетную зарплату? О да! Мы сразу олигархами станем! И деда вытащим!

— Я подработку возьму. Кружки в школе буду вести. Уже договорилась.

— Ну да, — ехидничает бабушка, помешивая ягодное варенье, — лишние две тысячи…

— Пять! — обиженно поправляю я.

— Да хоть пять, Сашка! Хоть десять! Это капля в море и положение не спасёт.

Она устало опускается на колченогий табурет, поправляет съехавшую косынку, качает головой. В уголке глаз, некогда васильково-голубых, как рассказывал дедушка, а сейчас блёклых, окружённых лучиками морщин, собираются слёзы.

Я вглядываюсь в родные черты и замечаю, как бабушка осунулась и сдала. Страх трогает сердце — они с дедушкой моя единственная семья. И пусть я уже взрослая, совершеннолетняя, но оставаться одной — ой как страшно! А бабушка — замоталась, измучилась. Весь день в хлопотах — то в огороде, то в стайке.[1] Ни свет, ни заря — уже на рынок торопится в соседний крупный посёлок: парное молоко, творог, яйца. Всё домашнее, вкуснейшее. А я, фифа городская, уже неделю дома, а ещё даже в курятник ни разу не зашла.

— Думаешь, Сашка, мне хочется родную кровинушку под чужого мужика? Думаешь, о такой судьбе я мечтала для тебя? Такой твою свадьбу видела? — бабушка всхлипывает горько, с подвыванием.

Сажусь рядом, обнимаю, а у самой сердце заходится от жалости.

— Бааа, — жалобно тяну я, — откуда он вообще взялся на нашу голову? Этот олигарх?

— Да не он сам, Санька. Люди его на администрацию вышли. Развлекаются богатенькие так: мол, найдите нам девку посмазливее и обязательно невинную. Мы её того-этого, а вам — новую дорогу, или в школу нормальный водопровод. Да мало ли чего такому захолустью, как наша, богом забытая дыра, надо? Вот и согласился наш глава. — Бабуля вздыхает, трёт глаза уголком платка, а потом говорит: — Зовёт меня вчерась и начинает: ой, Никитична, знаю, что Семёныч-то твой слёг — бьёт, значит, гад, по больному, нутро выворачивает. В общем, предложение есть одно. Санька твоя — девка видная. И я знаю, ты её в строгости растила, так что, девочка она у тебя до сих пор, так? Я уже тогда испужалась: мол, куда клонит? А он: так вот, тут дело такое… Один олигарх право первой ночи хочет и кучу денег даёт. И селу нашему на подъём хватит, и деду твоему на лечение. Ну сломал меня. Согласилась я, Сашенька. Продала тебя.

Ревёт так, что плечи трясутся.

Я не злюсь, это она от отчаяния.

И я беру себя в руки.

Что я теряю? Честь? Гордость? Да, это потери ощутимые, не спорю. И собирать себя буду потом по кусочкам.

Но там же дедушка! Как представлю его, опутанного проводами капельниц, с дыхательной маской на лице, сердце у самой останавливается. Это же дедуля мой! Которой на руках качал: «Щаз до солнца докину, ууух!» Который рыбачить учил. Которому всегда в плечо поплакаться можно было. Не прощу себя, если из-за гордыни своей деда загублю.

Решительно сжимаю ладонь в кулак и говорю:

— Так что он там хочет? Право первой ночи?! Будет ему первая ночь…

— Санька! Санечка моя! — воет бабушка, бросаясь мне на шею. — Дожили! Детей продаём!

— Не причитай, — обнимаю её. — Лучше подумай, во что наряжаться будем и где жениха взять?

Бабушка вскакивает, гасит горелку под вареньем и частит:

— Тут я уже всё продумала. Твоя ж мать замуж так и не вышла, а платье я ей пошила. Идём!

Бабуля тянет меня наверх, где у нас полужилой чердак. Точнее, мансарда, но руки обустроить её нормально так и не доходят. Странно, что в детстве меня туда не тянуло. У меня сызмальства интерес к книгам был. Есть в руках новая история — и всё, я самый счастливый человек на земле. Всегда в библиотеке на почётном месте висела на стенде, как лучший читатель. Потому после школы на библиотечный и пошла. Мечтала вернуться в родное село и вдохнуть в наш «книжный храм» новую жизнь. Наша старенькая завбиблиотекой, Надежда Ивановна, хоть и очень образованная, но очень далека от современной молодежи и её пристрастий и интересов.

Не суждено сбыться моим мечтам. Не знаю, как ночь эту переживу.

Бабуля между тем открывает сундук и достаёт платье. Если бы я выходила замуж взаправду, лучше бы наряда и не пожелала. Только в бабушкином сундуке могли найтись такие сокровища — тончайший батист, муслин, шитый белой гладью, плетённые на коклюшках кружева. И даже венок на голову из вощеных цветов и кисейная фата — мечта любой девчонки.

— Ночами шила, — признаётся бабушка. — Хотела твою мать в нём под венец вести — не вышло. Вот теперь тебе на ненастоящую свадьбу даю.

— Всё в порядке, — улыбаюсь я натужно, хоть в душе и кошки скребут. Прежней меня после сегодняшней ночи не станет. — А жених?

Глава 2. Без объявления войны

Демидов ухмыляется самодовольно — хозяин, победитель, может. Что ему моя жизнь? Так, тряпочка, обувь протереть.

Глотаю злые слёзы и сдерживаю Ваську, который прямо-таки рвётся в бой.

— Вась, пожалуйста. Так надо.

Он бросает на меня грозный взгляд и вздыхает.

А Демидов, между тем, движется ко мне походкой сытого хищника. Не сожрёт — натешится вволю.

Сжимаюсь в комочек, а Васька рядом сжимает кулаки. Он не кинется, я знаю. Но мне приятно, что друг готов защищать.

Все готовы. Я вижу это на лицах «гостей», замерших то с вилкой в руке, то с рюмкой у рта.

Демидов поддевает рукой мой подбородок, заставляет смотреть ему в глаза и ухмыляется. Так, словно получил заветное лакомство, и сейчас будет его смаковать.

— Зелёные, значит, — констатирует он.

А у него — синие, чистые, невозможные. У захватчиков и обидчиков не должно быть таких глаз. И таких длинных густых ресниц, будто притрушенных золотой пыльцой по краям.

Гораздо лучше, когда твой враг уродлив и гадок. Так проще ненавидеть.

— Мне нравится, — он продолжает рассматривать меня, как товар на рынке. Вертит, будто куклу. — Со всех сторон. Осталось узнать, какова на вкус.

Он наклоняется и будто нависает надо мной всей своей громадой, подавляет. Обвивает рукой мою талию и нагло впивается в мои губы, бесцеремонно раздвигая их и врываясь внутрь. Нет, я, конечно, целовалась раньше…пару раз… Но… это ведь не поцелуй! Это — оральный секс. Демидов меня сейчас просто публично имеет в рот.

Колочу его по плечам, пытаюсь вырваться, извернуться.

Не даёт, держит крепко, целует до тех пор, пока не наступает угроза умереть от удушья.

Лишь тогда отпускает.

— Сладкая! — нахально лыбится он.

Потом берёт меня за руку, безвольную, сломленную, и ведёт к стульям во главе стола. Вообще-то это место жениха и невесты. Но ему всё равно. У него уплочено, как говорят наши селяне.

Он сажает меня к себе на колени, отводит фату и волосы, и целует в шею. Вернее, кусает, клеймит, следы оставляет. Нарочно. Будто помечает — моя. Дрожу от отвращения и унижения. Но не хочу показывать ему свою боль, прячу глаза, не желаю видеть, как его взгляд тяжелеет похотью.

Не пойму, почему он медлит, почему продлевает мой позор?

— Ну, давайте, — говорит он, обращаясь к собравшимся у нас селянам, — покажите мне класс! Выдайте национальный колорит!

Ага, повеселите барина, холопы, заключаю про себя. Еложу у него на коленях — он тихо рычит мне в ухо:

— Не драконь! Пока рано! — и снова к нашим: — Ну, что же вы сидите? Что за сонная свадьба?

На выручку приходит бабушка:

— А чего изволите, Иван Сергеевич? Есть песни-потешки, частушки, плясовые.

— Вера Никитична, — он знает мою бабушку по имени-отчеству? — а давайте всё! Жгите!

Наверное, никто ещё не поднимал мою бабушку на творчество такими словами. Но она жжёт.

Э-ээх!

Даже мажоры, что приехали с Демидовым, срываются в пляс с выкрутасами и присвистом.

Мне и самой хочется сорваться в пляс под переборы гармошки и наигрыши балалайки. Но меня держат крепко.

Я добыча. Сегодня у меня нет своей воли.

Его руки блуждают по моему телу — трогают, лапают, жмут. Это неприятно и не заводит ничуть.

Я хочу, чтобы всё прекратилось. Я хочу проснуться. Но ночь только началась…

Впрочем, за тем разухабистым весельем, что устраивает моя бабушка, тёмное время суток неумолимо движется к концу…

Когда мой покупатель поднимается с места со мной на руках, уже сереет.

— Где комната?

Машу в сторону дома.  Какая разница — где именно это произойдёт? Даже лучше будет, если до моей комнаты мы не доберёмся. Не останется в ней дурных воспоминаний, которые потом ничем не вытравить.

До моей комнаты он меня и не доносит, затаскивает в ту, которую бабушка называет гостевой, швыряет на кровать, нависает надо мной — огромный, распалённый, неотвратимый, как сама судьба.

Мне страшно. Сейчас я уже сожалею, что согласилась на этот фарс с подставной свадьбой и правом первой ночи. Он поиграет со мной, вынет сердце и оставит внутри лишь пустоту. Он разрушит меня. Но ему всё равно.

Вон, как горят глаза.

— Оставьте меня, — прошу жалобно, отползая от него.

Делаю попытку достучаться. Безуспешную.

Потому этот монстр надвигается на меня грозно, подавляет, заставляет сжаться в комок. В глазах — похоть и безумие. Он не привык себе отказывать, не привык слышать «нет». Ухмыляется только:

— Я заплатил за тебя, сладкая. Право первой ночи — моё.

 Подтягивает меня к себе за ногу и разрывает лиф платья.

Я зажмуриваюсь крепко-крепко. Не хочу видеть. Хотела бы и не чувствовать. Но ему так не нравится.

— Посмотри на меня, — требует он.

Подчиняюсь. Распахиваю глаза… и тону в ярко-синем океане страсти, восхищения и... нежности?..

Хотя, кажется, я тороплюсь с оценкой эмоций. От нежности так лицо не перекашивает. Это всё неверный свет зарождающегося утра да моя излюбленная привычка принимать желаемое за действительное. Избавляться от неё надо.

Сижу сейчас на кровати — растрёпанная, в разорванном платье, которое с такой любовью шила бабушка, с расставленными в разные стороны ногами, и думаю о том, что человек, купивший мою невинность, может испытывать ко мне нежность?

Ну не бред ли?

Демидов отстраняется от меня, сгибается пополам, плюхается на сундук и шипит сквозь зубы:

— Стерва!

Давлюсь удивлением.

— Я?

Вроде бы ничего дурного ему не сделала. За что меня стервой-то костерить?

— Нет, — сдавленно рычит Демидов, — бабка твоя, ведьма старая!

— Что вы! — оправляю платье, натягивая изуродованный лиф. — Моя бабушка — верующая. Она в церковь ходит. Она никак ведьмой быть не может.

— Может! — он бросает на меня однозначно злой взгляд. — Она подмешала какого-то дерьма в наливку!

Глава 3. А кто в чём виноват?

Но сейчас я не позволяю себе раскисать. Наоборот, быстро мобилизуюсь, стряхиваю с себя оцепенение и бегу искать бабушку. Нахожу её на кухне у раковины, полной грязной посуды.

Бабушка, в отличие от меня, уже успела переодеться, и снова вся в делах и заботах.

Увидев меня, она всплёскивает руками, роняет тарелку, та бьётся вдребезги.

— Сашка! Ты чего? На тебе лица нет!

Она кидается ко мне, обнимает, стягивает у меня на груди разорванный лиф.

— Прости меня, девчонка, — со всхлипом говорит она, — отдала тебе ироду. А он, теперь, поди, деньги назад отзовёт.

Машу рукой:

— Чёрт с ним и с его деньгами, ба. Меня он не тронул. Только платье и порвал. Дело не во мне, — и, собравшись с духом, выдаю главное: — Дедушке плохо… его доктор звонил.

Теперь уже бледнеет бабушка, оседает на табурет, хватается за грудь.

Ой, только бы ей ещё плохо не стало! Только не бабуля моя!

— Думаешь, этот басурман лапу приложил? — бабушка кивает за окно, где некогда красовались иномарки моего покупателя и его сопровождающих.

— Не исключено, — грустно контактирую я. — С него станется.

— Значит, не тронул он тебя? — интересуется она.

— Не тронул, — отзываюсь эхом.

— И то хлеб, Сашка. Хоть позора бесчестия на тебе нет. А деда вытянем. У меня от беды совсем мозг поплыл. Забыла я про шкатулку, которую мой Семёныч дарами наполнял. Кольцо, что у тебя, колье жемчужное, серьги — это лишь малая толика. Мы, Сашка, с тобой и сами олигархи. Щаз поедем в город, в ломбард. К другу моему старому, Израилю Бройману. Денег выручим. Выдюжим, Санька, не горюй. — И плюёт три раза через левое плечо: — Тьфу, Карпыч, бес проклятый! Совсем меня попутал!

Анатолий Поликарпович Седых — наш глава, только в народе его все Карпычем или, вовсе, Карпом зовут. За уныло-рыбье выражение лица. И сейчас он явно встаёт у меня перед глазами, и так и вижу, как бабушку обхаживал и уговаривал. Небось, сам корысть имел. Но сейчас не о нём речь. Бабушка права — надо срочно ехать в город.

— Так давай собираться. Василия попросим — он отвезёт. А с близняшками тёть Оля посидит.

Бабушка вздыхает и встаёт с табурета:

— Идём, детка.

В моей комнате бабушка помогает мне раздеться, костеря Демидова за то, что тот платье изувечил.

— Ну, ничего, — утешает она сама себя, — тут зашью, тут заделаю, тут вставку подгоню. Лучше прежнего будет.

— Конечно, будет, — чмокаю её в морщинистую щёку. — Ты ж у меня волшебница…

А потом вспоминаю, как Демидов обзывал бабулю ведьмой, и понимаю, что я недалека от истины.

Быстро переодеваюсь в свою любимую длинную серую льняную юбку с широким кружевом по подолу, лёгкую блузу в народном стиле, заплетаю волосы в косу, хватаю сумку — она у меня плетённая из соломки — и, сунув ноги в кожаные коричневые балетки, выбегаю во двор.

У ворот уже нас ждёт Василий на своём УАЗике.

Бабушка устроилась рядом с ним, на пассажирском сидении, а я забираюсь назад.

Успеваю заметить, что на коленях бабушка держит деревянную шкатулку, свою сокровищницу, как в детстве я её называла. И мне жаль немного вещицы, которые там. Ведь некоторые самой бабушке в наследство достались от её бабушки — дочери тех самых ссыльных революционеров, чья кровь, порой, даёт о себе знать и во мне.

Прыгая по ухабам нашей убитой в хлам дороги, Васькин УАЗ несёт нас в сторону города.  Но проехать мимо поселковой администрации никак не получается — путь только один. А здесь нас уже ждут.

Карпыч едва ли не наперерез машине бросается.

— Стой! Стой, окаянные! — орёт и руками машет.

Васька тормозит.

Пухлое красное лицо поселкового главы появляется в окне.

— Урусовы! Стервы! Вы что ж это натворили, а? Мне сейчас от губернатора звонили! Теперь проверками замучают, инспекциями… А в школе водопровод не доделан. В столовой, где наших аграриев потчуют, новое кухонное оборудование не завезено… Ой, что будет?! Ты, Санька, совсем там в своём городе охренела! Родное село не ценишь? Не могла что ли ноги перед этим богачом раздвинуть, а?

Я  сжимаюсь в комок от его обвинительных речей, а главное от той истерики, что сквозит в голосе бедняги… Низко мстит Демидов. Грязно. Знает же, что финансирование в селе — с гулькин нос. Наш Карпыч всё пороги районной администрации обивает, но и там ответ один: «Денег нет, но вы держитесь». А штрафы на него выписывают. Проверяющим службам и дела нет до того, что все недостатки давно были бы устранены, если бы все проекты финансировались нормально. Но Карпыч у нас честный, откаты не признаёт.

Из-за этого мне особенно стыдно и обидно. Знаю же, что бьётся он, как рыба об лёд. Потому и ухватился за такую гадкую идею, как продажа моей девственности. Это он не со зла, а от отчаяния, как и бабуля.

Я вздыхаю.

А бабушка показывает Карпычу свою сокровищницу.

— Не переживай, Анатолий, прорвёмся, как молодёжь говорит. Сейчас золотишко продам — и тебе на водопровод будет.

Карпыч утирает слезу.

— Золотой ты человек, Никитична, — говорит он. — Пущай бог тебя хранит. И прости, что на внучку твою наорал. И ты, Санёк, — уже ко мне, — прости.

Киваю:

— Ничего страшного. Я понимаю. Вы же не со зла.

— Здоровья вам, и Семенычу скажите, чтоб поправлялся скорее. А то мне на рыбалку не с кем…

Наконец, отпускает нас, и мы мчимся в город.

Сначала бабушка просит остановить возле лавки своего знакомого — Израиля Исааковича Броймана. Я удивлённо оглядываю заведение, в котором мы оказываемся. Столько лет прожила в городе, а о том, что здесь самая настоящая лавка старьёвщика есть, и предположить не могла. Впрочем, бабушка с дедушкой делали всё возможное, чтобы я не думала, откуда берутся деньги и уж точно не бегала по ломбардам.

Сейчас старый еврей, которого окружают настоящие антикварные диковины, с важным видом рассматривает всю, выложенную бабушкой на стол, ювелирку.

Глава 4. А теперь, душа-девица...

Надежда Ивановна просит меня выйти на работу даже раньше, чем я ожидала. И это к лучшему. Потому что, несмотря на то, что дедушка пошёл на поправку, события последних дней не отпускали меня. А работа с любимыми книгами поможет отвлечься, погрузит в дорогой для меня шуршаще-сказочный мир.

Я буквально выросла в библиотеке, но каждый раз переступая порог книжного храма, испытываю странное волнение. Кажется, прикрой глаза  — услышишь тысячи шепотков. Это книги зовут тебя. У каждой — свой голос: нежно-мелодичный у сборников стихов, строго-профессорский у словарей и энциклопедий, страстно-экспрессивный у любовных романов, шипяще-жуткий у мистических историй… Различать голоса книг — это вовсе не фантастика и сверхспособность. Просто для меня каждая книга живая. Нет ничего страшнее зрелища, чем то, когда книге отрывают обложку, перед тем как отправить на макулатуру. Жестокая и бесцеремонная казнь книги.

Вот и теперь переступаю порог и замираю. Книги тоже замирают на полках, замолкают, настораживаются. Будто зверьки, которые обнюхивают чужака.

Заметив меня, Надежда Ивановна расплывается в улыбке:

— Ну что же ты застыла, Сашенька. Мы давно тебя ждём, — она обводит рукой книжные стеллажи. — Тут — твой дом и твои друзья.

 И книги оживают, начинают говорить-говорить-говорить, наперебой. Приветствуют, поздравляют, просятся в руки.

Я прохожу за кафедру, вешаю сумку на спинку стула и понимаю, что мне хочется делать это изо дня в день. Сердце наполняет то ликование, которое мы чувствуем, когда обретаем дело всей жизни.

Надежда Ивановна права: это — мой дом, и я хочу здесь жить.

Работы оказывается много, и она тут же поглощает меня с головой. Я не виню старенькую заведующую за небрежно заполненную тетрадь статистики, за то, что книги расставлены не по отделам ББК,[1] заголовки выставок давно выцвели и измялись. Она, банально, ничего не успевала в силу возраста и одолевающих болезней. Для того и есть молодая смена, то есть я, чтобы вдохнуть в сельскую библиотеку новую жизнь.

И вдыхать я принялась сразу. Сначала нужно всё проветрить и обеспылить. Затем можно и более творческим заняться: например, нарисовать новые заголовки выставкам.

Надежда Ивановна рядом со мной и сама помолодела. Начала делиться секретами мастерства. Например, что в её время, когда цветной бумаги было не достать, буквы для заголовков вырезали из старых цветных журналов. Мне эта идея очень понравилась да и списанных журналов обнаружилась целая кипа. И закипела работа в нашем кружке «Умелые ручки».

Вырезая литеры, делюсь с Надеждой Ивановной идеями.

— Хочу мероприятие для детей провести. Квест по сказкам. Локации разобьём до самого озера. В завершение ребятня сможет искупаться и потом попить чаю со сладостями на берегу.

— Фантазёрка ты, Сашенька, — ласково пеняет мне пожилая заведующая. — Словес, вон, умных ненашенских понахваталась, а практики и практичности — ноль! За какие шиши чаепитие собираешься устраивать?

— Да хоть бы и за свои! — вскидываю голову. — На первых порах.

— Ой, Сашка-Сашка… Эта первая пора потом никогда не закончится. Только начни. Потом всё так и будешь делать за свои…

Расстраиваюсь, что реальность так жестко и в самом начале подрезает крылья. Но квест провести мне очень хочется. На практике в областной библиотеке они у меня просто замечательные выходили.

Возможно, наш разговор перекинулся бы на темы и вовсе нелицеприятные, но нас прерывают…

На пороге появляется Митька Старостин, главный бандит нашей девятилетки. Чуть отдышавшись от быстрого бега, мальчишка окидывает помещение библиотеки таким взглядом, каким, должно быть, чёрт смотрел бы на церковь. От вида книг его явно передёргивает. Но вот он замечает меня и едва ли не подпрыгивает от радости:

— Александра Павловна! Вас-то я и искал! Вас там у Карпыча спрашивают!

— Кто? — интересуюсь, а сердце ёкает от дурного предчувствия.

— Откуда ж я знаю? — разводит руками мальчишка. — Мимо пробегал, меня окликнули, велели вас найти и в администрацию направить. Я с ног сбился, пока нашёл. Никогда не подумал, что вы здесь!

Ну конечно, Митька из тех, кто и не предполагает, что на свете есть такое учреждение как библиотека.

Но я не обижаюсь. Откладываю ножницы, встаю, беру сумку и говорю Надежде Ивановне:

— Я мигом.

— Иди-иди, — добродушно говорит она, а сама приобнимает Митю за плечи: видимо, кого-то ждёт профилактически-разъяснительная беседа.

От библиотеки до администрации и впрямь недалеко — всего полквартала. У нас село маленькое, тут всё близко. Дорогой меня снедает любопытство: что могло понадобиться от меня Карпычу?

По лестнице на второй этаж буквально взлетаю, открываю дверь и замираю, занеся ногу за порог. Обоняние ощущает уже знакомый терпкий парфюм — что-то древесное, свежее, цитрусовое. Слух улавливает низкий раскатистый бас с красивыми бархатными вибрациями. А взгляд… он натыкается на другой — холодный, насмешливый, пронзительный… Взгляд ярко-синих глаз.

И, встретив его, я пячусь назад.

Но уйти мне, разумеется, не дают.

Анатолий Поликарпович поднимается из-за стола и идёт ко мне, всем своим видом показывая крайнее радушие. Будто дедушка. Того и гляди обнимет и по спине потреплет.

— Александра! Как хорошо, что вы пришли! — восклицает он, рукой показывая мне: проходи, мол, не стесняйся. Располагайся поудобнее, смотри, как я тебя продавать буду.

Разумеется, я не говорю всё это вслух, но через порог всё-таки перешагиваю: совсем не хочется, чтобы вся администрация слышала, о чём здесь пойдёт речь. По селу уже ползут шепотки. На каждый роток ведь не накинешь платок. Поэтому я дверь даже за собой закрываю: так-то лучше, хоть и ощущаю себя так, будто сама за собой выход из клетки с хищником захлопнула.

А хищник, судя по физиономии, доволен. Вон как скалится! Едва слюна с клыков не капает.

Но я не намерена тут антимонии разводить — меня ещё недоделанные выставки ждут. О чём и заявляю.

Глава 5. А давай по-честному?

Иван, видимо, чтобы удобнее было проводить в жизнь наш конфетно-букетный период, остаётся в селе. Карпыч его к себе затаскивал: мол, дом большой, места всем хватит, но Иван упёрся рогом и сказал, что намерен жить неподалёку от своей невесты.

— В курятнике? — ехидничаю я, услышав предположение.

Закрываю рот рукой и тихо хихикаю.

Иван прожигает меня злым взглядом. Наверное, будь у нас фэнтези, а он — драконом (а что, очень похож!), от меня бы осталась горка пепла.

Но отвечает он совершенно спокойно:

— Боюсь, ваш зверь, который там за главного, на такие жертвы не пойдёт и делиться не станет.

Усмехаюсь:

— Это точно. Федосей у нас единоличник.

— Федосей, значит, — таинственно произносит Иван. — Отлично, врага надо знать по имени.

Что же касается жилья, то чёрт меня дёргает за язык предложить Василия.

— Это типа жених твой?

— Он — мой друг! — поправляю, гордо вскинув голову. — И на моей лучшей подруге был женат.

— Ну что ж, веди к этому своему другу.

И я веду.

До машины — поблёскивая серебристым боком, огромный внедорожник красуется неподалёку от администрации.

— Ты сам за рулём? — не помню, в какой момент перехожу «на» ты, а в мыслях начинаю называть его «Иваном».

— Да, люблю сам погонять, — он галантно открывает дверь со стороны пассажирского сидения, я забираюсь в кресло и накидываю ремень безопасности. За что получаю одобрительный взгляд.

— А я считала, что олигархи ездят только с водителями.

— В основном, — соглашается Иван, — но тут вопрос чересчур щепетильный. Мне нужно выяснить, где у вас тут скрывается тот партизан, что слил снимки в газету.

Вот и я бы хотела знать. В тот вечер находилась в таком раздрае, что вообще не помню, кто там был в гостях. Вместо лиц — смазанные картинки. Думаю, бабушка так же. Не о том мы тогда думали. Этим доморощенный папарацци и воспользовался.

Подъезжаем к дому Василия, я прошу Ивана пока что остаться и решаюсь сама уговорить друга.

Едва вхожу в сени, как на меня налетают два урагана.

— Тётя Саня пишла! Тётя Саня! — вопят они.

На крики детворы из кухни высовывается Василий, в фартуке, перепачканном мукой.

— Санька! — радуется он. — Садись, рассказывай…

— Да рассказывать особенно нечего, — некстати всплывает поцелуй на столе Карпыча и щёки мгновенно вспыхивают. — Но дело вот есть… Тут понимаешь, Иван… Он…

— Иван? — морщит лоб мой друг.

— Ну, Демидов! — подсказываю я, но понимания в глазах Василия прибавляется не особо. — Ну, олигарх же! — напоминаю.

— Аааа, — как-то насторожено тянет Василий. — А с каких пор он у тебя уже Иван?

— С некоторых, — огрызаюсь я. — Он меня замуж позвал, а я согласилась.

Василий попёрхивается:

— Серьёзно, что ли? Прям замуж?

— Прям замуж! — передразниваю я. — Фиктивно. На полгода.

— Снова игры? Ой, Сашка… Нет на тебя Любани моей, она бы тебе мозги вправила.

— Не игры, Вась, договорённость. Взаимная. Я сама согласилась.

— Зачем?

Краснею и прячу лицо в ладонях, мотаю головой.

— Не знаю…

— А вот я — знаю! Знаю, что если этот урод что-то тебе сделает, я его из под земли достану и грохну. А на том свете Любаня встретит, из Рая отпросится, и скалкой его так приложит!

Замечательные у меня друзья. От осознания, что они есть, душу заполняет тепло.

— А ко мне зачем пожаловала? — интересуется Василий, вытирая руки передником.

— Ивану нужно остановиться в нашем селе на неделю. Хочет, быть ко мне поближе. Приглядывать за мной.

— Правильно, — соглашается Василий, — а мы за ним. Зови своего олигарха. Заселять будем.

Когда я спархиваю с крыльца, встречаю полный тревоги взгляд Ивана. Он стоит, опираясь о капот машины, сложив руки на широкой груди, ветер играет золотистыми кудрями, и я залипаю на миг, залюбовавшись совершенной, очень мужской, чуть холодноватой красотой. Наверное, так выглядели боги, когда спускались на землю. У простых смертных точно не может быть настолько синих глаз.

Заливаюсь краской до корней волос и тихо ойкаю.

— Что-то случилось? — взволновано спрашивает он, и бархат в низком, чуть хрипловатом голосе ласкает, укутывает и…смущает ещё больше.

— Ничего, — опускаю голову, чтобы скрыть вспыхнувшие щёки. — Иди. Василий тебя ждёт.

Иван проходит мимо, обдавая меня запахом своего невозможного древесно-цитрусового парфюма. Когда мы едва ли не соприкасаемся, я прикрываю глаза. И лишь когда шаги Ивана затихают у меня за спиной, отмираю и юркаю следом.

Василий встречает гостя с истинно русским гостеприимством: достаёт из подпола бутыль, в которой плещется мутноватая жидкость.

— Ну, садись, постоялец, к столу, — говорит он, — сейчас прописывать тебя будем.

Друг подмигивает мне, я улыбаюсь ему и со спокойной совестью иду домой.

Дворы у нас с Василием — забор в забор. И прописка явно удалась. Об это свидетельствует многократное исполнение дурными голосами любимого народом хита: «Мы идём с конём по полю вдвоём…»

Короче, парни спелись. Буквально.

Только вот слушатели не рады.

Бабушка ворочается и ворчит:

— Да чтоб вы скисли, окаянные!

Не сплю и я: смотрю в потолок, считаю трещинки в полумраке и думаю о том, предполагает ли фиктивный брак интим. Потому не уверена, что в следующий раз откажусь…

… я занимаюсь расстановкой книг по отделам ББК. Для кого-то — скучнейшее занятие. А для меня — наслаждение. Нравится, когда книги обретают упорядоченность, в них словно появляется особый смысл. От этого важного занятия меня и отрывает запыхавшийся Карпыч.

— Сашка! — орёт он с порога. — Иди, уйми своего женишка! А то больно хорохорится!

От громкого вскрика сельского главы я подпрыгиваю на месте, а Надежда Ивановна роняет лейку, из которой поливала немногочисленных зелёных обитателей библиотеки — кротон, монстеру и фикус.

Глава 6. Только каменное сердце не болит…

— Стоп! Снято!

Я не сразу вникаю в смысл этих слов. И не сразу соображаю, что изо всех окрестных кустов, пригорков и даже с веток дерева, под которым мы стоим, появляются люди.

И у меня создаётся впечатление, что всю эту неделю эти люди незримо были рядом. А теперь вот решили себя явить.

Один парень — невысокого роста, вёрткий, в красной бейсболке и жёлтой толстовке — подбегает к нам.

— Замечательно, Иван Сергеевич! Очень реалистично получилось!

Иван всё ещё стоит рядом, всё ещё держит меня за руку, но вот только выражение его лица — кардинально меняется. Становится жёстким, циничным, презрительным. Таким, как я увидела его первый раз.

— Что здесь происходит? — мой голос совсем садится от эмоций и сейчас еле слышен.

— Съёмки, — буднично отвечает он, — разве сама не видишь?

— То есть — всё это постановка! И кольцо твоё! — сдираю травяное изделие, рву в клочья и отшвыриваю прочь.

Он усмехается:

— Вот что мне в тебе нравится, Саша, — это твои наивность и вера в людей. А ещё — завышенная самооценка. Ты, правда, считаешь, что я с пол-оборота влюбился в деревенскую пигалицу, у которой ни кожи, ни рожи?

— Какой же ты… — задыхаюсь и не могу подобрать достаточно злых и ранящих слов.

— Ну же — продолжай: гад, мразь, урод, чудовище… Что там ещё есть в твоём арсенале?

На глаза наворачиваются злые слёзы.

— За что ты со мной так? — шепчу.

Он фыркает:

— Ты так ничего и не поняла, да? Ты — просто расходный материал. Мы, когда стратегию разработали, сразу решили: другую искать не станем, легенду надо вести до конца. Это реальность, детка. Снимай свои розовые очки, захлопывай свою книгу сказок и спускайся с небес на землю.

Я давлю в себе всхлип, обнимаю себя за плечи, потому что мне внезапно становится так холодно, словно оказалась на улице в декабре.

— Но зачем… — бормочу я…— зачем было всё это? Школьный водопровод, квест, библиотека, песни у костра, цветы?..

— Имидж, Саша, деловая репутация. Кто вспомнит ту дурацкую статейку в жёлтой прессе, когда по центральному каналу покажут, как золотопромышленник Иван Демидов вкладывается в благоустройстве захудалого села… Водит детей в походы… Осыпает свою невесту цветами… Мы будем бить надёжнее — телевидение, интернет. Охват куда больше.

— Это же гадко! — восклицаю я в сердцах. — Тебе же все верили!

— Это и хорошо. Слышала, как сказал мой помощник: вышло очень реалистично.

Я не сдерживаюсь и залепливаю ему пощёчину. Прямо по красивой наглой самодовольной роже.

— Котёнок злится! — ехидно улыбается он.

— Ты не боишься, что мы тоже всем селом можем собраться и снять про тебя такооой ролик!

— Валяйте! Пробуйте! Только кто вам поверит? Да и на центральные каналы точно никто не выпустит.

— Иван Сергеевич! — доносится справа, и я только сейчас замечаю, что там развернули целую съёмочную площадку: камеры, прожектора, ноутбуки…

Как я не замечала раньше всех этих людей? Хотя каждый день чувствовала, что кто-то пристально следит. Но отмахивалась, списывала на нервозность обстановки.

— Иван Сергеевич, — продолжает всё тот же помощник в красной бейсболке, — будете отсматривать материал?

— Да, — отзывается Демидов, — уже иду.

— Тогда и я пойду, — разворачиваюсь к дому.

— Куда собралась? — он хватает меня за руку. — Так дела не делаются, Саша. Ты сама согласилась. Два раза. Так что будь добра, доигрывай роль.

— Какую ещё роль? — зло выкрикиваю, слёзы по щекам размазываю.

— Известно какую — счастливой невесты.

С этими словами он берёт меня за руку и поворачивает к столу, где разместилась съёмочная команда.

Я пытаюсь вырваться, злюсь, но Демидов держит крепко и отпускать не собирается.

— Не дёргайся! — зло кидает он. — Если ты не хочешь, чтобы я сломал тебе руку.

Фыркаю: ах, так! Угрожаешь, принуждаешь? Ну-ну!

Я ж злопамятная и мстительная!

Однако к столу, где разместилась съёмочная команда, мы всё-таки подходим вместе. Здесь я позволяю себе заглянуть через плечо парня в красной бейсболке и… У меня слов нет! Они снимали едва ли каждый мой шаг!

— Как? — удивляюсь я.

Демидов хмыкает:

— Новые технологии, детка. Теперь камеру можно вставить, например, вон в ту, очень достоверную птицу. Или в эту стрекозу, — он кладёт на ладонь воистину футуристический гаджет. Сделано насекомое столь реалистично, что действительно легко принять за настоящую.

— А как же тайна личной жизни? — склоняю я голову набок и сверлю недовольным взглядом Демидова.  

Он ехидно ухмыляется:

— А вот так, детка. Было тайным — стало явным. А совсем скоро — достоянием общественности…

— Какой же ты гадкий!

Демидов морщится:

— Ты повторяешься, Саш. Придумай что-то новое. Я знаю, ты у нас бойка на язычок.

Однако произносит это так двусмысленно, что у меня вспыхивают щёки. И вновь опаляет злостью. Это хорошо, если мне больно и если я злюсь, значит, ещё жива. А то уже начала думать, что у меня на месте сердца огромная дыра. Потому что кое-кто выдрал мой главный орган и растоптал его в прах.

— Иван Сергеевич, — поворачивается к нам парень в бейсболке. — У нас как-то романтики маловато. А в таких историях, прежде всего на лав стори внимание обращают.

— Хорошо, сейчас добьём недостающее, — уверено говорит Демидов, даже не удосужившись у меня спросить: а собираюсь ли я с ним что-то там «добивать»? — Кстати, позволь представить, Саша, моего помощника и главного креативщика моей команды Романа Филипучука.

Обладатель красной бейсболки улыбается мне белозубо и совершенно искренне. Как давней знакомой.

— Рад познакомиться с вами, Александра Павловна, так сказать воочию, а не через экран монитора.

— А я вот не рада, — говорю совершенно искренне.

— Да бросьте вы, не каждой девчонке из села выпадает такая честь с олигархом настоящим потереться, на федеральный канал попасть.

Глава 7. В логове Змиевом...

Смотрю в окно.

Вдоль дороги — бегут деревья, словно — сбиваются с ног, силятся догнать, предупредить, воротить в родное гнездо, где всё было ладно и понятно.

А теперь? Что будет со мной теперь?

Мужчина рядом — холоден, как айсберг. Он склонился над планшетом и поглощён работой. До меня ему и дела нет.

Сегодня, как и полагается олигарху, Демидов делит со мной заднее сиденье. За рулём — водитель, на переднем — охранник. Ещё одна машина с охраной едет впереди и одна сзади. Это — не считая тех, что везут съёмочную команду. Целая кавалькада, настоящий свадебный поезд. Был бы. Будь у нас настоящая свадьба.

Впрочем, Демидов обещает, что всё всерьёз — будет и платье, и гости, и просто море цветов. И брачная ночь, если захочешь, ухмыльнулся тогда самодовольно. Ну да, он же не такой, он же не берёт женщин силой. Он просто рушит в прах их жизни, не считается с желаниями, уничтожает мечты. Это ли не насилие?

Горько хмыкают.

Демидов ненадолго отрывается от планшета, смотрит на меня странно, будто в первый раз увидел. Я выдерживаю его взгляд, снова хмыкаю и демонстративно отворачиваюсь к окну.

Деревья отстают, машут кронами вслед, будто кричат: «Возвращайся! Ждём!» Дальше только поля, потом — деревеньки… Мелькает жизнь: весёлая и грустная, интересная и скучная, но — настоящая, не напоказ, не для камер.

Мне не грустно даже. Внутри всё выстыло, как в избе, которую бросили нараспашку в мороз. Корочкой льда пошло. Закоченело.

И то ли ещё будет?

— Есть хочешь? — соизволяет снизойти до беседы со мной их олигаршество.

Пожимаю плечами:

— Не очень.

Чувствую себя питомцев: вот хозяин вспомнил, покормить решил, надо бы хвостиком повилять и руку лизнуть.

— Давай, не дуйся, — как ни в чём не бывало заявляет он, будто мы просто поссорились из-за мелочи. — Тут ресторанчик неплохой есть. Там даже сносно для провинции кормят… А за едой и разговоры лучше идут.

Никаких разговоров мне не хочется вообще, да кто бы меня спрашивал.

Придорожный ресторанчик действительно оказывается милым, уютным, отделанным в деревенском стиле — много грубого камня и дерева. Когда вся команда Демидова заваливается сюда — места в и без того небольшом зале резко становится мало.

Но нам выделяют отдельный столик — тут типа небольшая VIP-зона на подиуме.

— Что ты будешь? — спрашивает он, замечая, как я отодвигаю меню, даже не открыв его.

Пожимай плечами:

— На твой выбор.

Он заказывает вино и какие-то закуски. Официант раболепно внимает каждому слову и выполняет заказ, наверное, быстрее всех предыдущих в своей жизни.

Когда наши бокалы наполняет рубиновая жидкость, Демидов поднимает свой и провозглашает:

— За нас!

Вскидываю брови:

— За нас? А разве есть мы?

— Ещё нет, — ухмыляется он, — но скоро будем.

— Иван, играть, конечно, хорошо, но переигрывать-то зачем? Давай наедине без всего этого. Мне и так несладко.

— Да, — окидывает меня взглядом Демидов, — ты напряжена и замкнута. Тебе надо выпить ещё. Расслабиться.

— Нет уж, уволь, — отодвигаю второй бокал, — алкоголь не расслабит. Лишь притупит боль. Не надо.

— Как знаешь, — говорит он.

И приступает к еде. А мне кусок в горло не лезет. Не понимаю, как он может есть? Неужели у этого мужчины совсем нет сердца. А вместо него — кусок камня. Гранит.

Даже песенка вспомнилась: «Только каменное сердце не болит, твои чувства разобьются об гранит».

…дальше мы снова едем молча, прогружённый каждый в свои дела и размышления.

У Демидова не дом — усадьба, дворец, поместье. Мы от ворот к дому только минут пять добираемся.

— Добро пожаловать, — картинно кланяется мой типа-жених, открывая дверцу с моей стороны и подавая мне руку.

Я выхожу, сжимаю в руках сумку, собранную бабушкой, и чувствую себя Золушкой, у которой лошади не вовремя превратились в крыс, а карета — в тыкву.

Я чужая на этом празднике жизни.

Это подтверждает и женщина, которая появляется на крыльце роскошного особняка.

Ей — чуть за сорок, но выглядит она шикарно, хоть сейчас на обложку журнала: элегантный костюм, яркий макияж, стильная причёска.

— Иван, кто это? — она говорит по-русски с лёгким акцентом, который делает её лишь привлекательнее.

— А это, Клэр, моя невеста, — говорит он, подходит, становится рядом, берёт за руку и осторожно сжимает.

— Как так невеста? — идеальный брови этой Клэр ползут на лоб. — А что ты сказать Ангелина?

— С Ангелиной я как-нибудь сам разберусь, — резко обрывает её расспросы Демидов. В голосе и глазах — холод и сталь.

Но тут уже интересно становится мне:

— А может быть меня, недалёкую, кто-нибудь просветит — кто у нас Ангелина?

Глаза Клэр становятся круглыми, как плошки.

— Иван, ты не сказать?! Это нехорошо! Ангелина — его невеста. Вот уже семь лет. Они должны быть жениться… Скоро… Иван, что происходит? Я не понимать?

— Тебе и не надо, Клэр.

— А мне? — высвобождаю руку и упираю кулаки в бока. — Уж просвети, женишок!

Демидов тяжко вздыхает.

— Клэр, — говорит он, обращаясь к женщине, — оставь нас.

Она смотрит на него с вызовом несколько секунд, потом фыркает и уходит.

Демидов же протягивает мне руку:

— Идём, — и поясняет на моё недовольное сопение: — Не на улице же говорить.

Я не касаюсь его руки, прохожу мимо, стремительно взбегая на крыльцо.

Демидов открывает дверь, придерживает её ногой, а потом — прежде, чем я успеваю ойкнуть или что-то возразить — подхватывает на руки и переносит через порог.

Опускает почти бережно и говорит:

— Так-то лучше. Так этот дом и его обитатели быстрее примут тебя.

Я грустно хмыкаю: сомневаюсь, что этот дом меня примет. Стою у порога и не решаюсь ступнуть. Потому что попала в сказочный замок. Такую красоту я видела только в дорогущих журналах по дизайну, которые любила листать во время практики в областной библиотеке.

Глава 8. Злой фей и прочие неприятности

— Артур! Сынок! Что же ты застыл в дверях, как неродной? — от показного радушие Демидова-старшего перекашивает даже меня.

А этот Артур лишь хмыкает и вразвалочку, уверенной походкой сытого хищника, идёт к столу. Свободное место тут только одно — рядом со мной. И я невольно подбираюсь, а хочу и вовсе исчезнуть, потому что он явно не тот человек, рядом с которым хочется находиться.

Артур же, тем временем, усаживается на стул и обдаёт меня запахом своего парфюма — холодновато-терпко-цитрусового — смешанного с запахом дорогого табака. Головокружительный аромат, очень идущий ему.

— Сашенька, — якобы по-отечески начинает Сергей Петрович, — позвольте вам представить ещё одного моего сына — Артур Неклюдин. Вы не смотрите, что сыновья у меня такие непохожие внешне, — видимо, он правильно оценивает мой недоуменный взгляд, которым я окидываю сначала одного, потом другого. — Их родили разные женщины, но вот что удивительно — не только в один год, но и в один день. Так что они у меня — считай близнецы. Между ними царит настоящая братская любовь.

«Близнецы» обмениваются такими испепеляющими взглядами, что в братской любви не остаётся никаких сомнений, ага.

А я — между молотом и наковальней. Между драконом и злым феем. И страшно мне так, что даже дышать тяжело.

А тут ещё и Клэр слишком показательно давится в конце мужней тирады и неприлично для светской дамы закашливается, брызгая на скатерть едой. Демидов  бросает на неё сочувствующий взгляд, фальшивый, как и его радушные речи.

Неклюдин осторожно берёт мою руку и подносит к губам.

Вроде бы не делает ничего дурного — вежлив, галантен, изыскан — но меня аж трясёт от леденящего ужаса. А в том месте, где он касается кожи губами наверняка останется ожог.

Почему мужчины этой семьи, даже не причиняя видимого вреда, заставляют рядом с ними чувствовать неудобство и дискомфорт?

Артур задерживает мою ладошку явно дольше, чем того требует этикет. И явно с определённой целью — побесить Ивана. О моих чувствах он не думает, так же, как и его брат.

У них — своя и, судя по всему, давняя война. А я лишь орудие возмездия. Разве у оружия могут быть чувства?

Однако — и с видимой неохотой — он всё-таки отпускает мою руку. И я едва удерживаюсь оттого, чтобы не потрясти ею в воздухе, как делают, обжегшись.

— Иван, — произносит он, и низкий бархатный голос посылает волну неприятных мурашек по моему телу, — где ты взял такой нежный цветочек?

Демидов почти рычит, облапывает меня, притягивает к себе:

— Где взял — там больше нет. Не зарься!

— Боже упаси! — Неклюдин вскидывает руки, ладонями вверх, будто упирается в стену. — Заглядываться на невесту брата — это гадко даже для такого, как я.

Ангелина презрительно фыркает и швыряет на стол салфетку:

— Что-то раньше тебя это обстоятельство не особенно останавливало. И при том — не только заглядываться!

Боже! Почему лажает она, а стыдно — мне! Да так, что хочется закрыть пылающее лицо руками.

— Ангелочек мой, — ехидно расплывается в улыбке Неклюдин, — а почему я должен отказываться от сладкого, если мне его предлагают на блюдце?

На лицах домочадцев и мускул не вздрагивает. Видимо, эта «тайна Мадридского двора» озвучена специально для меня. А так все давно уже в курсе, даже шпиц Клэр, что топчется сейчас у неё на коленях.

Но разговор — для меня — продолжается:

— А ты, Ангелиночка, — это уже Иван, нежно так, вкрадчиво, что у меня аж волосы на затылке шевелятся, — времени даром не теряла, смотрю. Ни один брат — так другой.

Она снова рассерженно фыркает:

— А что мне было делать? Ты кормил меня завтраками! Семь лет, Иван! Семь лет! Чтобы в итоге получить такой нож в сердце! — визгливо выпаливает она, вскакивает, роняя стул, и уносится прочь, громыхая каблуками.

Клэр обводит всех собравшихся испепеляющим взглядом:

— Вы злые! Злые недобрые люди! Вы обидеть девочка!

Она тоже встаёт, подхватив шпица, и уходит следом за племянницей.

А я сжимаюсь в точку, мечтая превратиться в невидимку или вовсе провалиться сквозь землю. Потому что остаюсь одна с тремя мужчинами, у которых такой вид, будто на десерт они собираются есть меня…

Я подбираюсь, словно перед прыжком. Хотя куда и зачем прыгать — не знаю? Просто в мозгу воет, тоненько так: «Бежать! Бежать! Бежать!», но тело будто налито свинцом. Я не могу сдвинуться с места. Что там с места — вилку поднять!

Сижу и тупо смотрю, как Демидов-старший и Неклюдин синхронно разрезают свои стейки с кровью. И я сама чувствую себя этим стейком — будто крохотная Саша лежит на каждой тарелке и гигантский людоед заносит над ней приборы…

Я не ору лишь потому, что вопрос Сергея Петровича, заданный спокойным тоном, возвращает меня в реальность:

— Александра, мы выяснили, что ваши бабушка с дедушкой — фермеры…

— Кхм, — закашливается Неклюдин, — простите — фермеры?

Иван, перегибаясь через меня, бросает ему:

— Да. А разве что-то не так?

— Нет, что ты, братик, — и в это обращение он вкладывает максимум ехидства, — всё так! Извините, отец, что я вас перебил. Продолжайте, пожалуйста.

— Ты так любезен, дорогой Артур! — у меня скулы сводит от их лицемерных взаимных расшаркиваний: это как же сильно нужно ненавидеть друг друга? — Итак, Сашенька, — вы же позволите мне так вас называть? — киваю: разве я вправе запрещать? — чем же занимаетесь вы?

— Я — библиотекарь.

За столом повисает тишина, кажется, они сейчас переваривают не только пищу, но и мой ответ. Хотя не понимаю, чего плохого в том, что я сказала?

А потом тишину разрывает смех. Вернее, совершенно неприличное и несветское ржание. Неклюдин едва ли по столу рукой не колотит. Отсмеявшись, вытирает слёзы и говорит — уже вполне вежливо и даже… слегка смущённо:

— Простите великодушно, Александра, но вы только что жёстко порушили мой стереотип библиотекаря. Я считал, что в библиотеках работают одни пыльные тётеньки глубоко бальзаковского возраста. А тут — такое феерическое создание. О, если бы в моей жизни хоть раз встретился такой библиотекарь — я бы наверняка стал заядлым читателем.