Не могу тебя отпустить

1

Маша

Мороз узором расписывал стекла огромных окон главного коридора университета, а внутри пахло хвоей, старой пылью и ожиданием праздника, который я больше не чувствовала. Вот уже два года Новый год был для меня просто еще одной датой в календаре, днем, который нужно пережить, как и все остальные.

Я механически приклеивала серебряный дождик к стене, пока Леша придерживал стремянку. Он ловил каждый мой взгляд, тихий и ненавязчивый, как тень. Я знала о его чувствах. Лика мне рассказала еще год назад, намекая, что «нужно двигаться дальше». Леша был нашим одногруппником. Милым, спокойным. Не очень высокий парень, нормальной комплекции, одевался всегда стильно и деловито. Глаза у него серо-голубые, очень яркие, аккуратная прическа, коротко стриженная, волосы же темные, нос прямой, губы слегка тонкие, при всем этом он мне казался симпатичным. Но в романтическом плане никогда не рассматривала. Он никогда не давил, только приносил мой любимый вишнёвый латте перед парой и молча слушал, если мне вдруг хотелось говорить. Но внутри меня была выжженная пустыня, где ни одно семя уже не могло прорасти.

– Маш, смотри, чтоб ровно! – раздался звонкий голос Насти. Она, как всегда, руководила процессом с серьезностью гендиректора корпорации, поправляя гирлянды с идеальной симметрией. Заучка. Но без ее организаторского таланта мы бы до сих пор копались в коробках с игрушками.

– Все ровно, Насть, – безэмоционально ответила я, спускаясь со стремянки.

Рядом порхала Лика. Она закрепляла на ветках искусственной ели огромный шар цвета шампанского – невероятно блестящий и дорогой, явно подарок Миши. За два года она почти не изменилась внешне: все те же карие глаза, задорная улыбка, темные волосы, собранные в небрежный пучок. Но ее простенькие джинсы и свитера сменились элегантным кашемировым комплектом, а на шее поблескивала тонкая золотая цепочка – еще один знак внимания от Миши, который уже окончил МГУ и теперь строил карьеру, обеспечивая свою «дерзкую маленькую хулиганку», как он ее называл, с царской щедростью.

Она поймала мой взгляд и подмигнула, подходя ко мне, пока Леша и Настя спорили о расположении следующей гирлянды.

– Ну что, как тебе наша предновогодняя каторга? – обняла меня за плечи Лика. Ее дыхание превращалось в маленькое облачко на морозном воздухе у окна.

– Как всегда. Весело и задорно, – я попыталась влить в голос хоть каплю иронии, но получилось плосковато.

Лика внимательно посмотрела на меня, ее улыбка слегка потухла.

– Маш… Может, сходим вечерком куда-нибудь? Миша будет недолго на работе, могли бы втроем… В новый клуб или кино.

– Спасибо, Лик, но нет. Я дежурю в кофейне, – отвернулась, делая вид, что поправляю мишуру. Это была не совсем ложь. Я действительно взяла лишнюю смену. Лучше работать, чем слушать щемящую тишину своей квартиры и думать.

– Опять? – в ее голосе послышались знакомые нотки легкого упрека и беспокойства. – Ты работаешь слишком много. Учеба, кафе, дом. Это же не жизнь. Новый год на носу…

– Для меня это просто обычный день, – резко, куда резче, чем хотелось, оборвала я ее. – Никакой магии там нет. Я уже два года как перестала верить в чудеса.

Лика вздохнула. Она понимала. Она всегда понимала. Но ее натура борца не позволяла сдаваться.

– Я знаю. Но… – она перевела взгляд на Лешу, который застенчиво улыбнулся нам, поймав его на себе. – Он хороший парень. И он явно не на шутку влюблен. Может, просто дашь ему шанс? Сходи попить кофе. Не на свидание, просто… как друзья.

Я посмотрела на Лешу. Милый. Приятный. С добрыми глазами. Совсем не то, что… Нет. Я резко оборвала ход мыслей.

– Во мне ничего нет, понимаешь? Ничего. Я пустая. И тащить в эту пустоту кого-то еще… Это нечестно по отношению к нему.

Лика сжала мое плечо, и на мгновение в ее глазах отразилась вся наша общая боль, вся тяжесть этих двух лет.

– Ты не пустая, – тихо, но твердо сказала она. – Ты раненая. И раны заживают. Миша ведь смог меня полюбить после своей утраты.

Я ничего не ответила, просто снова взяла в руки ветхий картонный ящик с елочными игрушками. Они звенели внутри, как погребальный колокольчик по тому, чего больше не вернуть. За окном медленно падал снег, заворачивая Москву в стерильную, белую пелену. Он скрывал грязь, но не мог скрыть пустоту. Особенно во мне.

После универа я вышла на холодный воздух и автоматически, почти не дыша, зашла в метро. Толкучка, чужие взгляды, скрежет тормозов – все это сливалось в один сплошной белый шум, который я научилась просто пропускать сквозь себя. Мне не нужно было никуда пересаживаться, моя ветка была как прямая линия: университет – моя квартира – кофейня. Прямая и безответвленная, как моя жизнь последние два года.

Я повернула ключ в замке, который слегка заедал, и толкнула дверь плечом – так было проще. Знакомый запах встретил меня: немного пыли, старого дерева от комода в прихожей и слабый, едва уловимый аромат моих духов, которые я уже почти не использовала. Моя крепость. Моя нора.

Однушка. Сначала мне казалось, что я здесь задохнусь от одиночества. Но очень быстро я поняла, что это единственное место, где можно не притворяться. Не нужно делать вид, что тебе хоть что-то интересно, не нужно отводить взгляд, когда кто-то говорит о парнях, планах на будущее или о том, как здорово было прошлым летом.

Ремонт здесь был еще с прошлых хозяев: простенькие светлые обои, кое-где отодранные у плинтусов, недорогой ламинат на полу, потрескавшийся от времени в районе балконной двери. Мебель – самый простой и дешевый набор из «Икеи», который я собрала сама, с грехом пополам, в первые недели после переезда. Диван-кровать, комод, стол у окна, заваленный конспектами, и маленький телевизор, который я почти не включала. Никаких лишних деталей, никаких «уютных мелочей». Только необходимое.

Я скинула пуховик на спинку стула и плюхнулась на диван, где лежала рубашка Тима, которую я успела забрать еще тогда и сплю с ней теперь каждый день. Мысли сами собой вернулись к тому, как все это началось.

2

Я все еще стояла, опираясь о стойку, пытаясь вытереть из памяти едкий смех Милки и ее слова, впившиеся под кожу мелкими занозами. Рука сама потянулась к телефону в кармане – старой привычке искать хоть каплю отвлечения в этом цифровом окне в другой мир.

И тут он провибрировал. Один раз, коротко и сдержанно. Не как навязчивый звонок, а как тихий стук в дверь.

На экране горело имя: Майкл.

Что-то внутри, заледеневшее и сжавшееся после визита Милки, дрогнуло. Небольшая трещинка в ледяной корке. Я провела пальцем по экрану.

«Привет! Как ты? Как твоя смена? Не хотел отвлекать, просто посылаю виртуальные объятия. Во Флоренции такой ливень, что я сразу о тебе вспомнил»

Я невольно прижала телефон к груди, ощущая глупую, детскую улыбку, которая рвалась на губы. Майкл. Майкл из солнечной Италии, который сейчас жаловался на дождь.

Он был моим спасательным кругом. Лучшим другом. Случайностью, которая стала необходимостью. Полтора года назад, в отчаянной попытке хоть как-то вернуть себе контроль над жизнью, я скачала приложение для языковой практики. Хотела отточить английский до блеска, сделать его своим щитом. А нашла его.

Он написал первым. Вежливо, с легкой американской непринужденностью:

«Привет, я видел твой профиль. Ты изучаешь лингвистику? Это круто! Если хочешь практиковать с носителем – я к твоим услугам».

Сначала все было строго по делу. Обсуждали грамматику, идиомы, он терпеливо исправлял мои ошибки. А потом как-то незаметно мы начали говорить не об языке, а на языке. О жизни. О книгах. О музыке.

Он стал тем, кому я могла написать в три часа ночи, когда просыпалась от кошмара с криком Тима в ушах. И он отвечал. Всегда. Не словами жалости, которые я ненавидела, а простым: «Я здесь. Я слушаю».

Я рассказала ему про Тима. Все. Что я не могу отпустить его и виню себя. Майкл не стал говорить пустых утешений. Он просто сказал: «Я понимаю. Чувство вины… это тяжелый спутник. Он любит задерживаться дольше, чем нужно».

А потом он рассказал свою историю. Про девушку в Штатах, с которой они выросли вместе и встречались с подросткового возраста, и ради которой он чуть не бросил учебу в Италии. Про то, как обнаружил ее переписку с другим. Про то, как рухнул его мир, построенный на доверии. Его сердце было в таких же дырах, как и мое. Только его раны были от предательства живого человека, а мои – от мёртвого. И он это понимал. Он никогда не сравнивал и не обесценивал мою боль. Он просто был рядом. По ту сторону экрана.

Я чувствовала в нем... родную душу. Та душа, что нашла тебя в другом клочке мира, потому что уловила знакомый запах твоей боли.

Я быстро стерла следы влаги с уголков глаз и ответила:

«Смена была... насыщенной. Но твое сообщение все исправило. Дождь во Флоренции звучит куда поэтичнее, чем мокрый снег в Москве. Виртуальные объятия получила. Отправляю ответные»

Я посмотрела на часы. До конца смены оставалось еще два часа. Но теперь они казались не такими бесконечными. Где-то там, за тысячу километров, кто-то думал обо мне. И от этой мысли лед внутри понемногу начинал таять.

Еще не успела я убрать телефон, как он снова вибрировал. На этот раз – чуть более продолжительно, сигналя о новом сообщении. Я открыла его.

И у меня перехватило дыхание.

Майкл прислал фото. Не селфи, сделанное наспех, а будто бы случайный, но идеальный кадр. Он сидел за столиком на улице, у какой-то уютной итальянской пиццерии. За ним была видна вывеска с неразборчивыми буквами и горшок с яркими цветами.

Но все это было просто фоном. Главным был он.

Майкл широко улыбался прямо в камеру, будто поймал тот самый момент, когда солнце выглянуло из-за туч. На нем были простые шорты и легкая льняная рубашка нараспашку, наброшенная поверх футболки. Он выглядел так… по-летнему. По-жизненному. Такой яркий контраст с моим серым московским вечером за стеклом кофейни.

И он был невероятно красив. Не той надуманной, актерской красотой, а настоящей, здоровой, американской. Прямо сейчас я могла представить его капитаном баскетбольной команды в какой-нибудь старшей школе из фильма – тем парнем, за которым вздыхали все девчонки, но который при этом оставался милым и простым.

Его волосы… Они были точно такого же светло-русого, медового оттенка, как у меня. Взъерошенные, будто он только что пробежался по набережной или провел рукой, сражаясь с легким ветерком. Они ловили последние лучи солнца, и казалось, будто вся его голова светится изнутри.

А глаза… Серые. Ясные и такие живые, даже через экран телефона. В них читалась доброта и тот самый открытый характер, который меня в нем и подкупил. И эта улыбка… широкая, чуть асимметричная, с такими лучиками вокруг глаз, которые появляются только когда улыбаешься по-настоящему.

Он выглядел как модель из каталога дорогой молодежной одежды. Совершенно естественно и при этом сногсшибательно.

Под фото было короткое сообщение:

«Вот так сижу, ем пиццу и скучаю»

Я застыла, уставившись на экран. На мои щеки против воли выступил румянец, а на губах – та самая улыбка, которую я уже почти разучилась чувствовать. Вдруг стало так тепло, будто это итальянское солнце с его фотографии проникло сюда, в мою кофейню, и коснулось моего лица.

В этот момент прозвучал требовательный кашель клиента у стойки. Я вздрогнула и судорожно сунула телефон в карман, словно пойманная на чем-то запретном. Но образ его – этого солнечного, улыбающегося красавца с медовыми волосами – уже навсегда впечатался мне в память. И на душе стало чуть светлее.

***

Будильник прозвенел с такой же безжалостностью, с какой Милка вчера ломала мой хрупкий покой. Голова была тяжелой, словно налитой свинцом, все тело протестовало против необходимости двигаться. Вечерняя смена высасывала все соки, оставляя после себя лишь сладковатый привкус перегоревшего кофе и усталость в каждой клеточке.

Я кое-как откопала себя из-под одеяла, на ощупь нашла в темноте разбросанную одежду и наспех собралась. Мысли путались, единственным ясным пятном в памяти было солнце на фотографии Майкла и его улыбка. Этот образ, как маленькая таблетка от головной боли, слегка приглушал общий дискомфорт.