Не оставляй меня

Глава 1.

«Чикаго. На улице Лейк-Шор-Драйв разгорелся настоящий ужас. Ранним утром было найдено обезглавленное тело местным жителем, мистером Ламбертом, который выгуливал свою собаку по набережной...далее»

Дальше в посте — всего одна фотография, и я, застыв от ужаса, не могу оторвать от нее взгляд. Под мягкими лучами восходящего солнца обезглавленный труп выглядит как зловещий арт-объект, выставленный на всеобщее обозрение. Рядом с телом стоит пляжный зонт, а на месте головы лежит широкополая шляпа, пропитанная кровью. Если бы не кровавые следы на песке, можно было бы подумать, что это просто отдыхающий мужчина, решивший вздремнуть у воды. Но нет — это настоящий труп, лишенный головы. От вида крови у меня подкатывает тошнота, я швыряю телефон на кровать и, оцепенев, смотрю в потолок.

Каждое утро я начинаю с того, что проверяю местные новости в соцсетях. Прокручиваю ленту, иногда останавливаюсь на научных статьях, которые мне рекомендуют, или заглядываю в медицинские разделы, напоминая себе, кем я могла бы стать, если бы не бросила университет. Но чаще всего я открываю страницу старшего брата. На его профиле всего одна фотография: хмурый Уильям нежно обнимает своего питбуля Максимилиана. За их спинами — наш родительский дом, словно хранилище воспоминаний, где когда-то царили смех и радость, а теперь остались лишь печаль и обиды. Уильям был не просто братом — он был моим лучшим другом, опорой и поддержкой. Но кто бы мог подумать, что в самый трудный момент, когда мне так нужна была его помощь, он станет первым, кто отвернется от меня?

Когда слезы подступают к горлу, а грудь сжимается от тоски, я закрываю его страницу и встаю с кровати. Холодный душ помогает собраться с мыслями и настроиться на новый день. Потом я выхожу на кухню, сажусь за стол и завтракаю в одиночестве — хлопья с молоком, как всегда. После завтрака возвращаюсь в комнату, одеваюсь, собираю сумку, обуваюсь и выхожу на работу. Кофейня «С Любовью от Алисы» находится прямо напротив моего дома. И так каждое утро. Ничего страшного. Никаких обезглавленных трупов.

Господи...

В моем городе убили человека.

Целого человека, блин! Ну, точнее, он был целым, пока какой-то аморальный урод не... отрубил ему голову? Или как это вообще происходит? Только так можно лишить человека головы, верно? Или есть другие способы, о которых я не знаю? Бензопила? Я морщусь, представляя, как по Чикаго разгуливает Томас Сойер с бензопилой в руках, высматривая жертв. Тогда, наверное, есть и другие способы, потому что в Чикагского Майкла Майерса с кухонным ножом как-то не верится. Мачете? Я мысленно стону, пытаясь избавиться от образа Чикагского маньяка, размахивающего мачете.

Господи, о чем я вообще думаю?

Если произошло убийство, это еще не значит, что в городе завелся убийца. Может, это случайность? Несчастный случай? Самоубийство? Хотя... как человек может сам себе отрезать голову? Или, может, голова сама отпала от туловища...

А вот это уже перебор, Лилиан.

Я пытаюсь вдохнуть, но одеяло, словно тяжелый мешок с песком, вжимает меня в матрас, выдавливая из легких последние остатки воздуха. Когда дышать становится совсем нечем, я с резким движением сбрасываю это чертово покрывало и сажусь посреди кровати, подтянув ноги к груди. Пальцы нервно впиваются в растрепанные волосы, а в голове никак не укладывается, как кто-то мог так жестоко обойтись с человеческой жизнью.

Раньше я читала новости о перестрелках между местными бандами или о трупах с ножевыми ранениями, но никогда не придавала этому особого значения. Однако обезглавленное тело... Это не просто поразило меня — это вызвало странное, глубинное удивление. Кажется, что такой труп, лишенный головы, выбивается из привычного порядка вещей, даже в нашем жестоком мире. Внутри меня пробегает легкий трепет; это нечто большее, чем просто очередное проявление насилия.

И еще один вопрос не дает мне покоя: откуда в мае на набережной взялся пляжный зонт и женская шляпа? Ведь по одежде убитого явно видно, что это мужчина. Что это за странная сцена? Кто-то специально все так обставил? Или это просто совпадение? Мысли путаются, а в голове крутится одна и та же картина: зонт, шляпа, тело... и отсутствующая голова.

Тишину нарушает звонок телефона.

Вздрогнув от неожиданности, я поднимаю голову с колен и тянусь за телефоном, все еще не до конца осознавая, что происходит. На экране горит имя моего начальника, и я спешу ответить.

— Генри, доброе утро! — восклицаю я, вскакивая с кровати. Босиком, перепрыгивая через разбросанную обувь, я выбегаю из комнаты на кухню, не обращая внимания на беспорядок и пульсирующую головную боль.

— Ох, дочка, что же это творится... — обычно басистый голос Генри звучит печально, в нем чувствуется тяжесть и горечь, которых мне бы хотелось избежать.

Он видел новости. Зная Генри, можно с уверенностью сказать, что он узнал гораздо больше меня от своего лучшего друга Патрика, местного полицейского. И сейчас эти знания терзают его больное сердце. Генри — сердечник, но при этом самый добрый и мудрый человек на свете. Если бы не его забота и поддержка, я даже представить не могу, какой была бы моя жизнь.

— Ты знаешь, что произошло? — спрашивает он.

От его сдавленного голоса в груди заныло. Каждый день я прошу его не волноваться, но он лишь отмахивается, считая, что больное сердце — это просто временное недомогание. Я облокачиваюсь на столешницу и нервно тру лицо свободной рукой. Вид недоеденной с вечера пиццы на столе вызывает тошноту. Я спешу отвести взгляд, опасаясь, что меня может стошнить прямо на пол кухни.

— Да, я... — осекаюсь и тяжело вздыхаю. Мне все еще трудно осознать произошедшее. Обезглавленный труп. Что могло привести к такому ужасному преступлению? Я не знаю и не уверена, что хочу знать. Но меня беспокоит другое, и я спрашиваю: — Генри, что известно об этом Патрику? Полиция уже нашла убийцу?

В трубке слышится судорожное дыхание и шум, словно Генри находится на улице.

Глава 2.

Квартира, в которую я переехала в Чикаго, больше похожа на сарай. Может, дело в том, что ей нужен ремонт и новая мебель, а может, в моей внезапно проснувшейся неряшливости. Хотя, если честно, я выросла в доме, где царил идеальный порядок. Моя мама терпеть не могла беспорядок, и я каждый день драила полы до блеска. Но когда я переехала, чистота перестала быть приоритетом. Денег было мало, а жить где-то надо.

Просмотрев кучу объявлений, я остановилась на районе Норт-Сайд — там цены были ниже. Нашла объявление с фотографиями, где квартира выглядела... скажем так, скромно, но цена была заманчивой. Я отправила сообщение хозяйке, не особо надеясь на ответ. Но уже через пару часов мне написала Эллен — добрая женщина с мягким сердцем. Она сразу предложила встретиться в тот же день, чтобы показать квартиру. Я, не раздумывая, согласилась.

Когда я приехала, Эллен уже ждала меня у подъезда. Дом выглядел так, будто его построили еще в эпоху динозавров: обшарпанные кирпичные стены, четыре этажа и человек десять жильцов, все пожилые. Мы поднялись по узкой лестнице с ковровым покрытием, которое когда-то было красным, а теперь стало грязно-коричневым. На каждом этаже пахло по-разному: на первом — едой, на втором — старыми книгами, на третьем — чем-то лекарственным.

Квартира оказалась на четвертом этаже. Эллен открыла дверь ключом, который с трудом повернулся в замке, и мы вошли. Первое, что я почувствовала, — запах сырости и плесени. Эллен, заметив мое выражение лица, сразу извинилась и объяснила, что квартира пустовала больше трех лет после смерти ее мамы.

Мы прошли в гостиную: белые стены, темный ламинат, мигающая люстра, стеклянный стол, шкаф без дверей и, к удивлению, небольшая плазма. В спальне едва поместились кровать с голым матрасом, тумбочка и шкаф. Окно выходило на улицу и кофейню «С Любовью от Алисы». Кухня была крошечной: гарнитур, стол и один стул. Зато ванная порадовала — чистая и с запахом бабушкиного порошка.

Эллен предложила выпить кофе, который я захватила в местной кофейне. За чашкой я рассказала ей, как переехала в Чикаго, искала жилье и почему у меня такой скромный бюджет. Она внимательно слушала, а потом неожиданно снизила цену со 160 до 130 долларов. Я была тронута ее добротой.

Когда Эллен ушла, я осталась одна. Осмотрела квартиру еще раз. После уборки и проветривания запах сырости исчез, и пространство стало казаться уютнее.

Со временем я добавила деталей: три картины с пейзажами — подарок Генри на новоселье. Они остались у него после смерти жены, которая любила рисовать. На ярмарке я купила книги — читать я не люблю, но полки больше не пустовали. Искусственные цветы в горшках, розовые занавески, мягкий коврик, подушки и плед на диване — каждая мелочь делала пространство теплее.

Иногда мне кажется, что, наполняя квартиру вещами, я пытаюсь заполнить пустоту внутри. Часто вспоминаю мамины слова: дом — это отражение души. И я верю, что, преображая свою временную квартиру, я понемногу преображаю и себя.

Однако есть одна вещь, которая остается неизменной — это входная дверь. Каждый раз, когда я пытаюсь ее закрыть, замок заклинивает, и ключ отказывается поворачиваться. Как и сейчас: я упираюсь коленом в дверь, сжимаю ключ покрепче и с трудом проворачиваю его влево. С облегчением выдыхаю и дергаю ручку вверх-вниз. Наконец, дверь сдается.

– Тебя бы починить, — ворчу я, легонько хлопая по двери ладонью. Поправляю сумку на плече и направляюсь к лестнице.

На этом этаже, кроме меня и пожилой супружеской пары, больше никто не живет. И я никак не могу понять, почему так происходит. Генри как-то рассказал, что раньше здесь тоже жили только пожилые люди. Когда они умирали, квартиры оставались пустыми.

За год, что я здесь, в дом въехали всего трое новых жильцов: женщина и двое молодых парней, которых я часто вижу в кафе за чашкой кофе.

Спускаюсь на первый этаж и уже тяну руку к железной двери, как она внезапно распахивается передо мной. Замираю, уставившись на мужчину в безупречном классическом костюме. Он на мгновение останавливается, словно оценивая ситуацию, а затем стремительно проносится мимо, едва не сбивая меня с ног. Его легкий аромат древесного одеколона остается в воздухе, пока он взлетает по лестнице, оставляя лишь эхо шагов.

Пожав плечами, я выхожу на улицу, и в голове возникает вопрос: кто он? Чей-то внук? Сын? Или, может, новый жилец? Его внезапное появление пробуждает во мне любопытство, но я быстро отгоняю эти мысли. В конце концов, это не мое дело. Если он новый сосед, я скоро это узнаю. А пока — зачем забивать голову лишними вопросами?

Сегодняшний день в кофейне ничем не отличается от предыдущих. Посетители приходят и уходят, звеня колокольчиком на двери. Я знаю их всех не только по именам, но и где они живут, с кем, чем занимаются.

Поначалу было странно, что люди так легко открываются мне, почти незнакомому человеку. Но Генри однажды объяснил, что в этом нет ничего удивительного. Доверие и искренность — это то, что делает наше общение особенным. Каждый день приносит новые истории, новые открытия. Моя задача — просто быть рядом и слушать тех, кому это нужно. И я слушаю.

Со временем я и сама начала раскрываться перед окружающими. Оказалось, что делиться своими переживаниями — это не только способ облегчить душу, но и мощное лекарство от одиночества. Особенно трогательно осознавать, что чужие люди, порой совершенно незнакомые, могут не только понять, но и искренне поддержать. В их глазах я вижу участие, тепло, готовность помочь. И это порой ценнее, чем поддержка самых близких. Ведь даже родные люди иногда бывают так поглощены своими проблемами, своими заботами, что не замечают, как отдаляются. А иногда им важнее сохранить лицо, чем протянуть руку собственной дочери.

Конечно, есть и такие посетители, которых мне очень хочется придушить. Особенно сейчас.

Эмметт Уотсон вальяжно облокотился на стойку и пристально смотрит на меня. Он здесь не ради своего обычного капучино. Нет, он здесь из-за меня.

Глава 3.

Сегодняшний день начался куда лучше, чем вчерашний. Просыпаюсь без новостей о каких-то ужасах, и впервые за долгое время прихожу на работу в отличном настроении. Даже мой хмурый сосед не смог испортить мне день. Кстати, о соседе... Утром снова застряла у двери, пытаясь справиться с этим упрямым замком. Упираюсь в дверь всем телом, кручу ключ влево, но он будто издевается — не поддается. Сдаюсь на секунду, отступаю, и смотрю на эту дверь с легким раздражением. Что с ней делать? Достаю телефон, пишу в заметки: «Починить чертову дверь». Пытаюсь снова, и тут... мимо меня буквально пролетает кто-то. От неожиданности роняю ключи, они с грохотом падают на пол.

Поворачиваюсь и вижу широкую спину в пиджаке. Это тот самый незнакомец, с которым я столкнулась вчера в подъезде. Я хмурюсь. Он мой сосед? Смотрю, как он спокойно открывает свою дверь, и я невольно закатываю глаза.

Но прежде чем он успевает скрыться в своей квартире, я, сама не понимая зачем, звонко бросаю:

— Доброе утро!

Сказала это, будто на автопилоте. Может, хотела быть вежливой, а может, просто задело, что он второй раз ведет себя так, будто я — прозрачная. Мужчина поворачивает голову, смотрит на меня с явным недовольством. Я, конечно, улыбаюсь, но замечаю, что он, в принципе, не такой уж и старый. Лет тридцать, не больше. Хотя выражение лица... ну, скажем так, не самое дружелюбное. Дверь захлопывается, и я остаюсь одна. Перестаю улыбаться, моргаю и смотрю на то место, где он только что стоял. Ну серьезно, почему он так себя ведет? Неужели так сложно кивнуть или хотя бы фальшиво улыбнуться в ответ? Я ведь не пустое место, в конце концов!

— Придурок! — вырывается у меня, и я злюсь на себя за то, что вообще обратила на него внимание.

А вообще... мне все равно! Ну вот, правда, буду я из-за него расстраиваться. Начинаю рыться в сумке в поисках ключей, а через минуту с легким стуком по лбу понимаю: они же на полу! Поднимаю их, снова пытаюсь справиться с дверью, и — о чудо! — она наконец-то закрывается. Взвизгиваю от радости и почти бегом отправляюсь на работу, оставив все эти глупости позади.

В кофейне царит настоящий хаос. Я мечусь между столиками, принимая заказы, разнося кофе и едва успевая улыбаться клиентам. Посуды накопилось столько, что, кажется, она вот-вот начнет вываливаться из раковины. Но я справляюсь — как всегда. На улице уже вовсю чувствуется лето, хотя май только набирает обороты. В обеденный перерыв я, как обычно, бегу в забегаловку «У Джесси». Там всегда шумно, но еда того стоит.

За прилавком стоит сама Джесси — высокая, статная женщина с теплой улыбкой, которая сразу поднимает настроение.

— Привет, Лилиан! — она машет мне рукой, и морщинки вокруг ее глаз становятся еще заметнее. — Как обычно?

Я подхожу к прилавку, оглядывая переполненное помещение. Голоса посетителей сливаются в гул, но я все равно кричу:

— Добрый день, Джесси! Если можно, конечно!

Она кивает и, повернувшись к кухне, выкрикивает:

— Эллиот! Одну порцию фунчезы для Лилиан!

Из кухни выглядывает молодой парень. Услышав мое имя, он смущенно кивает и быстро исчезает. Джесси качает головой, улыбаясь.

— Ты ему нравишься, — шепчет она мне, и я чувствую, как щеки начинают гореть.

В этот момент за моей спиной раздается голос:

— Добрый день. Фунчезу с креветками, пожалуйста. С собой.

Я оборачиваюсь и вижу его — того самого незнакомца. Он стоит, засунув руки в карманы, и изучает меню. На этот раз он выглядит более... человечным. Но я все равно хмурюсь. Интересно, он сделает вид, будто мы не встречаемся в третий раз?

Джесси снова зовет Эллиота, и тот исчезает на кухне.

— Лилиан, перестань хмуриться, — Джесси тычет пальцем в мою сторону. — Иначе к тридцати будешь похожа на бульдога.

— Ладно, — бормочу я, машинально касаясь лба.

Рядом раздается тихий смешок. Я поворачиваюсь к своему соседу, и наши взгляды встречаются. Его глаза — зеленые, как море после шторма.

— Что? — вырывается у меня, бровь сама собой взлетает вверх.

Он упирается локтями в прилавок и качает головой.

— Ничего. Это ты назвала меня придурком?

Я мысленно улыбаюсь, но внешне делаю вид, что оскорблена.

— Конечно, нет!

Он прищуривается, уголки губ поднимаются.

— Сделаю вид, что поверил тебе, — он наклоняется так близко, что я чувствую его одеколон. — Лилиан.

Мое имя звучит у него на удивление мягко. Я сглатываю, чувствуя, как щеки снова начинают гореть. Он ухмыляется и отворачивается. Меня бесит, что он знает мое имя, а я его — нет.

— Раз уж вам известно мое имя, может, стоит быть вежливым и представиться? — почти рявкаю я, но потом мило улыбаюсь.

Его взгляд скользит по мне, задерживаясь на коленях, потом на вырезе сарафана. Мои руки сжимаются в кулаки. Наконец, он поднимает глаза и встречается с моим взглядом.

— Алекс, — говорит он, слегка наклоняя голову. — Приятно познакомиться.

Воздух вокруг будто накаляется. Он продолжает смотреть на меня, и я чувствую, как напряжение растет. Чтобы прервать этот момент, я опускаю глаза на прилавок и замечаю его руки. Он ритмично постукивает пальцами по дереву, и я вижу неровный порез чуть ниже мизинца на левой руке.

— Лилиан, твой заказ готов! — кричит Джесси.

Я быстро отворачиваюсь, оплачиваю заказ, хватаю пакет и направляюсь к выходу.

— Хорошего дня, Джесси! — кричу напоследок.

Но мне отвечает не она.

— Хорошего дня, Лилиан, — звучит голос Алекса.

Я не оборачиваюсь, но чувствую его взгляд на своей спине. Черт, кто этот парень? И почему он так странно себя ведет?

Странное волнение, которое я ощущала после встречи с Алексом, наконец отпускает, когда я добираюсь до кофейни и устраиваюсь за своим любимым столиком у окна. Достаю из пакета коробку с едой, но не спешу ее открывать. Мысли крутятся вокруг этого загадочного соседа. С одной стороны, он выглядит совершенно обычным: высокий, примерно на полголовы выше меня, с крепким, но не перекачанным телосложением. Его мужественные черты лица сразу притянули мое внимание — волевой подбородок, покрытый густой щетиной, придает ему слегка неряшливый вид, но при этом делает его еще более привлекательным. Тонкие губы и ярко-зеленые глаза добавляют ему обаяния, а взъерошенные русые волосы напоминают мне о моем брате. Он всегда выглядит так, будто его только что подняли с кровати.

Глава 4.

Субботнее утро начинается с маленького удовольствия — я решаю побаловать себя аппетитными бутербродами с ветчиной и сыром. Сегодня рабочий день, но почему бы не начать его с чего-то вкусного? Устраиваюсь поудобнее на диване, включаю телевизор и начинаю перебирать каналы. Вдруг взгляд останавливается на утреннем шоу, где симпатичный кулинар готовит апельсиновые рулетики. Смотрю на свои бутерброды, и они вдруг кажутся такими простыми... Вздыхаю, откусываю маленький кусочек и медленно жую, думая о том, что могла бы позволить себе что-то более изысканное. Ведь Генри платит мне хорошо, и деньги у меня есть.

Но я привыкла откладывать на черный день. Не знаю, что может пойти не так, но лучше быть готовой, правда? Так всегда делали мои родители. Они часто повторяли: «Денег много не бывает». Хотя, если честно, у нас их всегда хватало. Вся моя семья — стоматологи, так что мои зубы всегда в идеальном состоянии, ярче алмазов на солнце. Да и услуги, конечно, бесплатные.

Год назад у отца было три клиники. Третью он открыл два года назад — это был подарок Уиллу на день рождения. Мой брат с детства мечтал о путешествиях: Италия, Япония, Франция... Но вместо этого он восемь лет учился, а теперь, в двадцать восемь, пропадает в клинике, делая вид, что это всегда было его мечтой. Все потому, что так сказал отец.

Джонатан Бейкер создал себе идеальную картину мира, где каждый член семьи должен заниматься одним делом — медициной. Он настолько одержим этой идеей, что даже не хочет слышать о мечтах своих детей. Я хорошо знаю своего отца и понимаю, почему Уиллу не хватило смелости вовремя сказать «нет». Отец презирает все, что не связано с медициной, и мой брат это знает не понаслышке — за любое непослушание он получал по полной. Поэтому теперь Уиллу ничего не остается, кроме как притворяться, что он доволен своей жизнью. Но кто я такая, чтобы судить? В конце концов, я тоже следую своим привычкам, даже если они не всегда приносят радость.

Если бы я продолжила бакалавриат и успешно окончила университет, меня ждала бы та же участь. Хотя я с детства терпеть не могу медицину, и даже сейчас, доедая бутерброд, могу с уверенностью сказать: ни капли не жалею о своем решении. Бросить университет было так же правильно, как и уйти из семьи. Как бы это ни звучало. Я не жалею, что сбежала и начала новую, взрослую жизнь, пусть даже и не без помощи Генри.

Сейчас я не знаю, в каком направлении мне двигаться дальше, чем заниматься и к чему стремиться. Мне нужно время, чтобы залечить душевные раны, разобраться в себе. Только после этого я смогу понять, к чему мне стоит стремиться и стоит ли снова впускать в свое сердце любовь.

На кухне раздается сигнал телефона, оповещая о новом сообщении. Я не обращаю на него внимания — слишком увлечена шоу, где мужчина, закатав рукава, обнажает сильные предплечья. Шеф-повар достает тесто из чаши и аккуратно выкладывает его на металлический стол, щедро посыпанный мукой. Я наблюдаю, как напрягаются его мышцы, когда он начинает раскатывать этот счастливый комок теста, и чувствую, как у меня пересыхает во рту. В этот момент телефон снова издает звук, затем еще один, и еще.

Проклятье.

Громко застонав, я иду за телефоном и возвращаюсь на диван. На экране высвечивается пять непрочитанных сообщений от Дансии. Неудивительно — только она, Генри и хозяйка квартиры знают мой номер. Быстро засовываю в рот кусочек сыра и открываю чат с подругой.

Дансия: «Смотри, что я нашла».

Пересланное сообщение: «В доме 670 на проспекте Норт Мичиган был обнаружен труп молодого человека, Дэвида Митчелла. Его тело нашли в его собственной квартире. По словам девушки Дэвида, она не могла дозвониться до него на протяжении суток. Почувствовав тревогу, она решила проверить, все ли в порядке. Войдя в квартиру, она увидела своего парня, лежащего на кровати с перерезанными венами».

Пересланное сообщение: «Дело Дэвида Митчелла до сих пор не закрыто. Экспертиза показала, что это было не самоубийство, а насильственная смерть. На теле Дэвида обнаружили гематомы, а на его шее — следы пальцев».

Что за черт...

Крепко сжимая телефон в руках, я снова перечитываю сообщение из популярной группы, где публикуют шокирующие новости. Со второго раза до меня доходит, что Норт Мичиган находится недалеко от моего дома — всего в тридцати минутах ходьбы. Но это не единственное, что заставляет меня насторожиться.

Дансия: «Тело Дэвида нашли два дня назад».

Дансия: «Перед тем как открыть фотографии, предупреждаю: там много крови».

Недолго думая, я нажимаю на ссылку. Через секунду на экране появляется фотография. Я мгновенно прикрываю глаза, пытаясь мысленно досчитать до пяти и подавить рвотный позыв. Приложив ладонь к губам, я заставляю себя снова взглянуть на снимок.

Черт возьми.

Фотография сделана с такого ракурса, что в кадр попадает только широкая кровать, постеры с изображениями неизвестной мне рок-группы, занимающие всю стену, и часть окна, где можно разглядеть картонные коробки. Я с трудом сглатываю, и мой взгляд снова останавливается на кровати. На окровавленных простынях во весь рост лежит безжизненное тело Дэвида. Его серая футболка и шорты того же цвета заляпаны кровью, будто кто-то выплеснул на него красную краску.

Я тяжело дышу, переходя к следующему снимку. На нем крупным планом запечатлено застывшее лицо бедного Дэвида. Его широко раскрытые глаза устремлены в потолок, а рот искривлен в немом крике, словно за секунду до смерти он увидел нечто настолько ужасающее, что не смог сдержать внутренний порыв. На бледной коже ярко выделяются синие губы. Присмотревшись, я замечаю в правом уголке рта тонкую струйку крови, которая спускается по подбородку к шее.

— Господи, — вырывается у меня.

На шее парня видны следы, напоминающие маленькие вмятины. Сначала трудно понять, что именно я вижу — кажется, это просто неудачно упавшие тени от люстры. Но я уже знаю, что это следы от пальцев. На Дэвида кто-то напал, и я не могу понять, как это могло произойти. Если он был дома, значит, кто-то ворвался в его квартиру. Скорее всего, это был вор, и он устроил весь этот тошнотворный ужас. Но зачем? Чтобы ограбить? Почему не использовать нож или пистолет, как обычно делают грабители?

Глава 5.

Я думала, что на сегодня хватит потрясений. Но, как оказалось, ошибалась. После известия о Дэвиде Митчелле мое состояние ухудшилось, и это не могло не отразиться на работе. Тревожные мысли роятся в голове, как стая встревоженных птиц, и я пробираюсь сквозь этот хаос, пытаясь найти хоть каплю здравого смысла.

Два трупа - это еще ничего не значит.

Я стараюсь привести мысли в порядок, но они только усиливаются. Каждый раз, когда закрываю глаза, передо мной встает образ Дэвида - его широко раскрытые глаза, бледная кожа, глубокая рана на руке и кровь. Море крови. Ее было так много, что казалось, будто на его кровати забили стадо коров. В какой-то момент я даже жалею, что увидела те фотографии - они прочно засели в моем сознании.

Чтобы отвлечься, решаю заняться уборкой. Вытаскиваю бутылки с водой, выжимаю тряпку и начинаю протирать внутренние стенки пустого холодильника. Возвращаю бутылки обратно, переставляю их несколько раз, чтобы они лучше смотрелись, и только когда остаюсь довольна результатом, перехожу к следующему холодильнику с десертами.

Внезапно слышу вой сирен - резкий, как раскаты грома в безоблачном небе. Резко поднимаю голову и вижу, как мимо кофейни проносится машина скорой помощи, а за ней - две патрульные полицейские машины. В груди все сжимается, мышцы напрягаются в тревожном предчувствии. Я бросаю тряпку в воду и бегу на улицу, пытаясь понять, куда направляются эти мигающие огни.

Выбежав на тротуар, едва успеваю заметить, как они сворачивают направо и исчезают из виду, унося с собой затихающий рев сирен.

Похоже, на Норт Раш что-то случилось.

Очевидно, что происходит что-то серьезное, раз вызвали скорую помощь и две полицейские машины. Любопытство буквально разрывает меня изнутри, но я понимаю, что ничего не могу сделать, кроме как вернуться в кофейню и спокойно закончить уборку. Проходит полтора часа, и, как всегда, приезжает Генри. Он устраивается за своим любимым столиком у окна, потягивает кофе и заполняет заявку на необходимые товары.

— Ты слишком много думаешь, — замечает он, глядя на мое мрачное лицо.

Я сижу за стойкой, уставившись в панорамные окна. Жизнь за стеклом кажется такой бесконечной, но в то же время хрупкой - она может оборваться в одно мгновение, быстрее, чем успеешь моргнуть.

— Знаю, — коротко отвечаю я.

Ничего не могу с собой поделать.

Генри тяжело вздыхает. Я рассказала ему о фотографиях мертвого Дэвида, и это явно его расстроило.

— Тебе нужно развеяться, — предлагает он, и в его басистом голосе снова слышны нотки грусти. — В твоем возрасте важно проводить больше времени на свежем воздухе, наслаждаться жизнью и заводить новые знакомства. А ты сидишь здесь и переживаешь из-за чужих смертей, которые к тебе никакого отношения не имеют.

Я закатываю глаза. Ну да, конечно, он сам-то такой спокойный. Притворяется, будто его это не трогает, но я же не слепая - понимаю, почему он на этой неделе так редко заезжал в кофейню. Его больное сердце - дело серьезное.

— Влюбиться тебе надо, — вдруг говорит он, и я морщусь от внезапной боли в груди. — В такого парня, который будет заботиться о тебе, дарить подарки, уделять внимание и всегда быть рядом, чтобы ты не чувствовала себя одинокой.

Каждое его слово будто бьет меня ножом. Я закрываю глаза, с трудом сдерживая резкие слова, которые так и рвутся наружу.

Влюбиться. Серьезно?

Он знает, что однажды я уже влюбилась, и к чему это привело. Теперь я даже не уверена, смогу ли снова кому-то довериться. Ведь основа любви - это доверие, а у меня с этим большие проблемы, особенно когда речь идет о мужчинах. Я боюсь открыться, боюсь снова пережить предательство и боль. Понимаю, что это неправильно, но, как я часто себе говорю, мне просто нужно время.

— Не хочу влюбляться, — бормочу я и открываю глаза как раз в тот момент, когда у кофейни тормозит полицейская машина.

Я тревожно смотрю на Генри.

— Что ты на этот раз натворила? — строго спрашивает он.

Что?

Я широко раскрываю глаза и качаю головой. Старик улыбается.

— Все в порядке, это Патрик, — успокаивает он меня.

Генри встает со стула, поправляет воротник рубашки и направляется к сотруднику полиции. Колокольчик на двери тихо звякает. Я расправляю плечи и натянуто улыбаюсь вошедшему мужчине.

— Добрый день, мистер Харрис! — бодро приветствую лучшего друга моего начальника.

— Мисс Бейкер, — кивает он в мою сторону, пожимая руку Генри. — Был вызов на Норт Раш, решил заехать по пути. — Понизив голос, добавляет: — Что за чертовщина у вас тут творится?

Он имеет в виду эту карусель сирен? Или за последние два часа произошло что-то еще, о чем мы не знаем?

— Это ты мне расскажи, — отвечает Генри. — Присаживайся. Кофе будешь?

Патрик садится за ближайший к двери столик, достает платок и вытирает лоб, покрытый глубокими морщинами.

— Просто воды, если можно, — просит он, и я наливаю стакан, подавая ему.

Полицейский бросает на меня обеспокоенный взгляд, но я сажусь за стол, игнорируя его. Он переводит взгляд на Генри, который одобрительно кивает.

— Она все равно узнает об этом завтра из новостей.

Именно. Поэтому я останусь здесь, за столом, и выслушаю все, что собирается сказать Патрик. Он откашливается в платок, делает пару глотков воды и переводит взгляд то на меня, то на Генри.

— Сегодня утром под колесами собственного автомобиля было найдено тело молодой девушки. Когда мы прибыли на место, даже обезглавленный труп не вызвал у меня такого шока, как это. У жертвы обнаружили два открытых перелома на правой руке и знакомый порез на запястье, — он бросает на Генри многозначительный взгляд, от которого по моему телу пробегает холодок. — Что касается ее головы... — Патрик закрывает глаза и делает глубокий вдох. — Мы предполагаем, что она потеряла сознание до того, как машина проехала по ней.

Порез на запястье...

Снова этот чертов порез.

Эмоции берут верх, и я начинаю дрожать, как это бывает, когда я сильно волнуюсь. Опускаю руки на колени и сжимаю края фартука, пытаясь унять эту предательскую дрожь. Но это не помогает, и меня охватывает беспокойство, словно из темноты возникла неведомая угроза, проникающая в каждую клеточку моего тела. Я перевожу испуганный взгляд на Генри. Подперев подбородок руками, он сжимает губы в плотную линию, прежде чем произнести:

Глава 6.

Возвращаюсь домой, чувствуя, как тяжесть дня буквально придавливает к земле. Сбрасываю кеды, еле волочу ноги на кухню, по пути оставляя сумку, букетик цветов и футболку где-то на полу. Открываю холодильник — полупустые полки, как будто отражают мое настроение. Ветчина и бутерброды? Нет, сегодня не их день. Вместо этого беру бутылку вина, закрываю дверцу и вздыхаю, глядя на гору посуды в раковине.

Пару минут мою тарелки, потом делаю три больших глотка вина. Тепло разливается внутри, мышцы понемногу расслабляются. Вот оно, то самое облегчение.

Перед тем как упасть на диван, смотрю на несчастный букет роз. Беру его в руки, нежно касаюсь лепестков, и на секунду в душе появляется что-то похожее на умиротворение.

—Ну и дурак,— шепчу про Эмметта.

Цветы? От него я такого точно не ждала. Что с ним случилось? Два дня только комплименты, ни единой колкости, а теперь вот этот букет — пятнадцать роз в нежно-розовой бумаге. Если он думает, что таким образом привлечет мое внимание, то зря старается. Хотя... признаюсь, мне приятно. Цветов в моей жизни было не так уж много. Аккуратно кладу букет на пол, беру бокал и допиваю вино. Оно, как и весь этот день, вытянуло из меня последние силы.

Я чертовски устала.

Облокачиваюсь на подушку, закрываю глаза. Всего на минуту. Просто тишина, просто покой. Никаких мыслей, никаких забот. Никаких размышлений о серийных убийцах. Всего одна минута, а потом снова начну копаться в себе и своих тревогах.

Чужая рука сжимает мое горло с такой силой, что дыхание перехватывает. Я пытаюсь вдохнуть, но легкие остаются пустыми. Паника накрывает с головой, я извиваюсь, пытаясь вырваться, но его пальцы только глубже впиваются в кожу, прижимая меня к дивану. Его тело тяжелое, как камень, а я будто беспомощная кукла. Глаза закрыты, но я чувствую его — этот знакомый, холодящий душу запах одеколона.

— Лилиан, — его шепот звучит прямо у моего уха, — ты тоже умрешь.

Холодный ужас пронзает меня до самых костей. Хочу крикнуть, чтобы он исчез, но из горла вырывается лишь сдавленный стон. В отчаянии я открываю глаза, вглядываюсь в темноту. Алекс смеется, и этот звук разрывает тишину. Моя шея будто трещит под его хваткой, боль пронзает остро и невыносимо. Зрачки мечутся, пытаясь найти его лицо в кромешной тьме, но его нет — только рука, которая сжимает все сильнее, и ощущение, что смерть уже рядом.

Слезы катятся по щекам, рыдания сдавливают грудь. «Пожалуйста...» — хочу умолять его, но слова застревают в горле. И тут я вижу его — длинное лезвие ножа, блестящее в темноте. Оно движется ко мне, и я кричу, брыкаюсь, пытаюсь оттолкнуть его. «Пожалуйста, не делай этого, Алекс!» — но нож уже разрезает воздух, приближается к моему горлу.

Глаза распахиваются от ужаса, губы застывают в беззвучном крике. Лезвие вонзается в мою шею, разрывает плоть, и я... просыпаюсь.

Распахнув глаза, я инстинктивно хватаюсь за горло, словно пытаясь убедиться, что оно цело. Внутри все еще давит тяжесть, будто я действительно задыхалась. Во рту сухо, горло саднит, как будто я кричала или долго не могла дышать. Ледяной рукой прикасаюсь к груди — сердце колотится так, будто я только что убегала от смерти.

Черт, что это вообще было?

Постепенно туман в голове рассеивается, и я понимаю, что лежу на диване, все еще в лифчике и джинсах. Великолепно.

Со стоном переворачиваюсь на живот и утыкаюсь лицом в подушку, которая все еще влажная от пота. В голове прокручиваются обрывки кошмара. Фотографии с мертвым Дэвидом, новости о третьем трупе, этот проклятый серийный убийца — конечно, мой мозг устроил мне такой сюрприз. Но что действительно не дает покоя — это Алекс. Он был в моем сне. Или это был не он?

Поворачиваю голову и смотрю в окно. Солнечный свет мягко льется в комнату, но он не может разогнать холод, который остался внутри. Перед тем как нож коснулся моей шеи, я успела разглядеть лицо. Это был не Алекс. Я чувствовала его запах, слышала его голос, но лицо... лицо принадлежало кому-то другому. Монстру. И эта улыбка — широкая, зловещая, — от одной мысли о ней по коже бегут мурашки.

Я закрываю глаза, пытаясь отогнать образ, но он будто врезался в память. Кто бы это ни был, он знал, как вселить в меня ужас. И, кажется, у него это отлично получилось. Надо бы прислушаться к Генри и постараться отвлечься от всей этой чертовщины, иначе мне снова придется пить успокоительные лекарства.

Я убираю руку с дивана и нащупываю на полу букетик цветов. Поднимаю его, но лепестки уже поникли, потеряв свою свежесть. С легкой грустью кладу их обратно и провожу пальцами по экрану смартфона. Щурясь от яркого света, смотрю на время и не могу поверить своим глазам — 12:47.

— Называется, закрыла глаза на минуту, — ворчу себе под нос, с трудом принимая тот факт, что проспала больше четырнадцати часов.

Через час я уже хожу по комнате, собирая разбросанную грязную одежду. К голым пяткам прилипает мелкий мусор, будто намекая, что пора бы уже заняться уборкой. И я берусь за дело.

После долгой и тщательной уборки я стою перед зеркалом, завернутая в полотенце, и разглядываю свое отражение. Большие голубые глаза, которые я унаследовала от мамы, смотрят на меня. Иногда мне кажется, что это она смотрит на меня по ту сторону зеркала. Мы с ней так похожи: светло-русые волосы, вздернутый нос, пухлые губы, мягкие черты лица и чистая кожа. Даже фигура у меня такая же, как у нее.

Бабушка как-то рассказывала, что у мамы было множество поклонников, но она влюбилась в парня с ужасным характером, который при первой встрече назвал ее уродиной. Мама ударила его, а он... влюбился. С тех пор они не расставались. Прямо как в тех мелодрамах, которые я часто смотрела с братом — Уилл обожает романтику.

Я провожу рукой по влажным волосам, удивляясь, как быстро они отросли за последний год. Кончики уже достают до пупка.

Вдруг раздается звонок в дверь.

Я замираю, широко раскрыв глаза, и пытаюсь сообразить, кто это может быть. Генри не беспокоит меня по выходным, Дансия никогда не приходит без предупреждения. Больше никого на ум не приходит. Я быстро натягиваю одежду — если это убийца, то пусть уж застанет меня одетой. От этой мысли я даже смеюсь. Убийца вряд ли станет звонить в дверь. Хотя... кто знает? Может, он хочет проверить, есть ли кто-то дома.

Глава 7.

Перебираю весь гардероб и наконец останавливаюсь на легком кремовом платье с нежной рубчатой текстурой. Его асимметричный подол игриво струится по голеням, а длинные рукава мягко облегают тонкие руки. Округлый вырез добавляет образу элегантности. Волосы, конечно, хотели стать роскошными локонами, но мои густые пряди решили иначе — остались свободно ниспадать на плечи, создавая естественный, но не менее красивый образ. Отхожу на шаг от зеркала, проводя руками по платью, будто разглаживая невидимые складки. В груди — легкий трепет от предвкушения вечера.

Ровно в восемь, как и обещал, Алекс звонит в дверь. Когда я выхожу, он замирает. Его взгляд скользит по мне с таким восхищением, что я едва сдерживаю улыбку. Он делает шаг ко мне, но вдруг останавливается, поймав мой взгляд.

— Ты невероятно красивая, — выдыхает он, и в его голосе столько искренности, что внутри что-то теплое отзывается.

Конечно, я не могу сказать, что не ожидала такой реакции. Я знаю, что выгляжу хорошо — я старалась. Сам Алекс в черной рубашке и светлых джинсах кажется таким беспечным, но уверенным. Это сочетание меня завораживает. Настолько, что я даже начинаю думать: а не стоит ли извиниться за то, что назвала его «придурком»?

— Спасибо, — улыбаюсь ему и киваю в сторону лестницы. — Я готова, пойдем?

Алекс предлагает прогуляться до ресторана, и я с радостью соглашаюсь. Мы идем медленно, вдыхая вечерний воздух, напоенный ароматами цветущих деревьев и свежей зелени. Как давно я не чувствовала такой легкости! За время прогулки Алекс рассказывает, что работает программистом в крупной IT-компании, а неделю назад приехал сюда, чтобы подготовить квартиру для переезда своей мамы. Месяц назад он похоронил отца, и теперь они с мамой остались вдвоем. После смерти мужа она чувствует себя одиноко в большом доме и хочет вернуться в свою прежнюю квартиру.

Слушая его, я чувствую, как внутри что-то сжимается. Печаль накатывает волной — не только из-за потери, которую пережил Алекс, но и из-за мыслей о своих родителях. У них все хорошо? А вдруг за этот год, пока я была далеко, что-то случилось? Мне становится не по себе, но я быстро останавливаю себя. Сегодня я хочу быть легкой, беззаботной Лилиан, которая отпускает все тревоги и просто наслаждается моментом. Ведь этот вечер — для радости, правда?

Неспешно, под легкие разговоры, мы добираемся до небольшого ресторана всего за пятнадцать минут. Алекс открывает стеклянную дверь и жестом приглашает меня войти. Его рука почти невесомо касается моей спины, мягко направляя меня к дальнему столику у окна. Я стараюсь не придавать этому жесту слишком большого значения, хотя внутри слегка напрягаюсь. Но напряжение постепенно уходит, как только я сажусь за стол и оглядываюсь вокруг. Интерьер ресторана стильный и уютный: длинные линии света, спускающиеся с потолка, мягко освещают помещение, будто обнимая темные стены. Это создает расслабляющую атмосферу. Столы накрыты белоснежными скатертями, на которых аккуратно расставлены изящные бокалы. Мне особенно нравятся тонкие металлические перегородки между столиками — они добавляют уединенности.

Я хочу взять меню, но Алекс останавливает меня, уверяя, что разбирается в еде лучше меня.

— Когда ты холостой мужчина, у тебя не всегда есть время готовить, поэтому приходится часто бывать в ресторанах, — объясняет он с легкой улыбкой.

Нам приносят бутылку красного вина. Пока Алекс рассказывает о себе, он берет мой бокал и наполняет его. Вино, которое за последний год стало для меня почти ужином, сегодня кажется особенно вкусным.

— Я уже говорил, что не состою в браке, и это правда. Но три года назад я собирался жениться на девушке, с которой мы познакомились еще в университете.

Он делает паузу, глядя мне в глаза, и отпивает глоток вина.

— Она изменила мне за месяц до свадьбы. С человеком, которого считала своим лучшим другом.

Улыбка мгновенно исчезает с моего лица.

— Черт, — сжимаю я губы. — И что ты сделал?

Честно говоря, я даже не могу представить, как бы поступила на его месте. Измена за месяц до свадьбы — это низко. А измена в браке — подло и отвратительно. Но самое страшное — это когда изменяют с тобой, а ты даже не подозреваешь. Ты любишь, а тебя бессовестно используют. Я понимаю Алекса и чувствую, как его боль отзывается во мне.

Алекс откидывается на спинку стула и слегка хмурится, прежде чем произнести:

— Убил ее, конечно.

Я чуть не поперхнулась вином.

— А если серьезно? — спрашиваю я, промокая губы салфеткой.

— Я вполне серьезен, — отвечает он, и от твердости в его голосе у меня тревожно екает сердце.

Я пытаюсь изобразить улыбку, но губы словно застывают. Чем дольше я смотрю в его глаза, тем меньше веры в то, что это была шутка. Алекс берет бокал и медленно отпивает из него. Прищурившись, он наклоняет голову набок.

— Что случилось, Лилиан?

В голове невольно всплывают слова мистера Харриса о том, что нужно быть осторожной с незнакомыми людьми. Мысленно ругая себя, я задаюсь вопросом: а вдруг Алекс и правда тот самый убийца? Нет, это невозможно. Это просто моя паранойя. И то, что преступления начались почти сразу после его появления здесь, — всего лишь совпадение.

— Черт возьми, — ругается он, и я тут же перевожу на него тяжелый взгляд. Его губы слегка подрагивают от сдерживаемого смеха, и я хмурюсь. — Ты же не думаешь, что я способен на такое?

Я смотрю на него в недоумении. Способен ли он убить свою невесту, которая изменила ему за месяц до свадьбы? В этом-то и проблема: я не могу знать наверняка.

— Между словами и поступками — огромная пропасть, — наконец произношу я, стараясь сосредоточиться. — Я могу сказать, что ты не совершал этого, но часто мы сами не знаем, на что способны в момент сильной боли.

Я точно знаю, что никогда бы не убила человека. Но в самые тяжелые моменты я была готова покончить с собой. Алекс приподнимает бровь, его лицо смягчается.

— Прости меня, пожалуйста. Я даже не предполагал, что ты настолько доверчива, — в его глазах читается вина. — Мои друзья всегда предупреждали, что я имею привычку перегибать палку в неподходящий момент. И вот, я снова это сделал.

Глава 8.

Какое. Гребаное. Дерьмо.

С каждым шагом в ушах отдается глухое эхо, будто весь мир сузился до этого узкого переулка. Перед глазами снова всплывает тот ужасный момент: незнакомец замахивается, его нога летит прямо в лицо Алексу... Я моргаю, пытаясь стряхнуть этот образ, но он будто врезался в память. Бегу дальше, вокруг — ни души, только зловещая тишина, которую нарушает мое прерывистое дыхание и звонкий стук каблуков по мокрому асфальту.

Шорох сзади вспарывает тишину. Я вздрагиваю и резко оборачиваюсь, сердце на миг замирает в ледяном коконе. Темнота сгущается, становится осязаемой. Тени на стенах извиваются, будто чернильные щупальца, их кончики дрожат в предвкушении. Мне чудится, как они тянутся к моим щиколоткам, готовые вцепиться, утащить в ту самую бездну, где шепчутся кошмарные твари. Поспешно отворачиваюсь и бегу дальше. Проклятые туфли предательски скользят, а внутри нарастает волна паники, смешанная с отчаянием. Больше не могу, останавливаюсь, трясущимися руками пытаюсь расстегнуть тугие ремешки, впившиеся в лодыжки.

— Быстрее, пожалуйста, быстрее, — шепчу я, голос дрожит, готовый сорваться в рыдание. Наконец, застежки поддаются.

Сбрасываю их, чувствуя, как обжигающий холод мокрого асфальта кусает босые ступни. Прижимаю туфли к груди, словно хрупкое сокровище, и бегу, бегу навстречу мерцающему свету впереди. Слезы душат, но я сдерживаю их, сглатывая горечь. Дождь хлещет по лицу, волосы мокрыми прядями прилипают к щекам, но мне все равно. Подхватываю подол платья, чтобы не споткнуться, ускоряюсь, влетаю на знакомую улицу Ривер-Норт.

И тут, внезапно, адская боль пронзает ступню. Чувствую, как что-то острое, мерзкое разрывает мою плоть, выкручивая каждый нерв. Вспышка невыносимой слабости подкатывает к горлу, грозя обмороком. Прикусываю губу до крови, чтобы не закричать, останавливаюсь, из глаз брызжут слезы. Инстинктивно поднимаю ногу — и вижу его. Стекло. Длинный, темный осколок, торчащий из свода стопы. Паника ударяет в виски, сжимая горло. Нужно вытащить. Сейчас же.

Опускаюсь на колени, асфальт ледяной и мокрый под ладонями. Пальцы смыкаются вокруг осколка — он кажется горячим, будто впитал мою боль. Рывок — и осколок отлетает в сторону. Тело взрывается белой вспышкой. Мир наклоняется, превращаясь в бешеную карусель — фонари пляшут, тени ползут по стенам. Кровь, алая и густая, начинает быстро растекаться по асфальту, окрашивая его в зловещий оттенок. Пытаюсь дышать глубже, чтобы унять дрожь, сковавшую все тело.

— Твою мать...

Дыхание сбивается. Каждый вдох — через зубы, каждый выдох — с хрипом. Боль пульсирует, синхронно с сердцем, напоминая: я в порядке, я в порядке, я в порядке.

Нужно встать. Нужно бежать.
Собрав остатки воли в кулак, осторожно поднимаюсь и в этот момент мимо проносится машина, ослепляя фарами, окатывая меня волной грязной воды из лужи. Вздрагиваю от отвращения и холода, чувствуя, как платье становится тяжелым, липким от дождя и грязи.

— Господи… — выдыхаю, пытаясь унять дрожь.

Вдох и выдох. Вдох и выдох.

— Держи себя в руках, Лилиан, — шепчу я, нервно перебирая ремешок сумочки и сильнее прижимаю туфли к груди.

Каждый шаг по шершавому асфальту – пытка, нога горит огнем, но сейчас боль – лишь отдаленный гул. Мне нужно домой. Пока этот хрупкий мир, удерживающий меня от безумия, окончательно не рухнул. Я балансирую на краю, и еще капля – и я взорвусь.

Знакомые витрины магазинов кажутся кадрами из чужого кино, далекими и нереальными. Но вот, наконец, мой дом. Останавливаюсь у подъезда, ища опору в холодной, шершавой двери, чтобы хоть немного отдышаться. Оглядываюсь, жадно вдыхая влажный ночной воздух – ни души. Только ночь, дождь и я – осиротевшая троица, слившаяся в едином отчаянии.

Проскальзываю в подъезд, и лишь здесь, в полумраке, меня накрывает волна усталости, такой всепоглощающей, что ноги отказываются слушаться. Цепляюсь за перила и начинаю свой мучительный подъем на четвертый этаж. Каждый шаг – маленькая победа над слабостью, над желанием просто упасть и сдаться.

На этаже полумрак, лампочка перегорела, и от этого кажется, будто стены смотрят на меня, следят за каждым шагом. Ковыляю к двери, дрожащими пальцами ищу ключи в сумочке и, наконец, врываюсь в квартиру. Дверь с глухим стуком захлопывается, и я прислоняюсь к ней, закрывая глаза. Только сейчас, в этой тишине, я чувствую себя в безопасности… хотя бы на мгновение.

— Все кончено, — шепчу я, чувствуя, как адреналин постепенно уходит, а усталость накрывает с головой.

Что это было?

Босоножки падают на пол. Я медленно опускаюсь на пол, обхватываю колени руками и прижимаю их к груди. В голове путаница, мысли мечутся, как птицы в клетке. Как я вообще оказалась в такой ситуации? От одной мысли о том, что могло бы произойти, если бы незнакомец не появился в самый нужный момент, меня охватывает волна отвращения. Не только к Алексу, но и к себе. Как я могла быть такой глупой? Согласиться на этот злополучный ужин с человеком, которого я едва знаю... Это было не просто ошибкой, это было безрассудством.

Только вчера мистер Харрис предостерегал меня. И что же? Уже на следующий день я совершаю роковую ошибку, последствия которой теперь кажутся непоправимыми. Незнакомец, напавший на Алекса, избил его так жестоко, что я до сих пор не могу прийти в себя. Боже мой, я никогда раньше не видела, как бьют человека. Эти воспоминания — его тяжелое дыхание, удары, кровь — вызывают у меня мурашки по коже. Я не знаю, как на это реагировать. Почему он напал на Алекса? Потому что Алекс был груб с ним? Или потому, что Алекс был груб со мной?

— Боже, — шепчу я, закрывая глаза. — Разве это сейчас важно?

Не важно, почему он это сделал. Важно то, что я стала свидетельницей чего-то ужасного. Незнакомец был невероятно сильным, его движения — точными и уверенными, словно он привык к таким ситуациям. Это пугает больше всего.

Я делаю судорожный вдох, пытаясь успокоиться, и провожу грязными руками по волосам. Они слиплись от дождя и грязи, и я чувствую, как холод пробирается до костей. Меня слегка трясет, но я не могу понять, от страха ли это или от холода.

Глава 9.

Утро понедельника начинается с тяжелой головной боли, будто я провела ночь в бесконечной пьяной гулянке, хотя вчера выпила всего два бокала вина. Меня знобит, мышцы ноют, а рана на ступне воспалилась и пульсирует, отдавая болью в виски. Генри, заботливый как всегда, оставил меня дома, строго наказав позвонить, если станет хуже. Поблагодарив его, я переодеваюсь в теплую пижаму, глотаю таблетки и валюсь в кровать.

Сон длится еще часа три. Просыпаюсь с легким облегчением: голова больше не раскалывается, лихорадка отступила, и даже желудок, изголодавшийся за время моего забытья, начинает бурчать. Но тело все еще чувствует себя разбитым, особенно нога. На ступне — рана, небольшая, но глубокая, будто от осколка толстого стекла. К счастью, у меня всегда под рукой целый арсенал мазей — привычка, доставшаяся от родителей. Приняв горячий душ, я тщательно обрабатываю рану, чтобы избежать инфекции.

Завариваю чай, делаю сэндвичи и устраиваюсь на диване, собираясь позвонить Генри и рассказать о вчерашнем. Но тут из соседней квартиры доносится шум — тихие шаги. С непрожеванным куском во рту я замираю и прислушиваюсь. Это Алекс. Чем дольше я слышу его шаги, тем сильнее злость поднимается внутри.

Что вообще с ним вчера стряслось? Весь вечер он казался таким милым и открытым, несмотря на его странное отношение к женщинам. Но как только мы оказались в том переулке, он словно подменился. Его поведение стало пугающим, непредсказуемым. До сих пор не могу понять, что заставило его попытаться взять меня силой. На улице, под этим проклятым дождем! Что он там бормотал? «Я хочу его?» С чего он вообще взял? Неужели он решил, что раз я согласилась на свидание, то автоматически хочу с ним переспать? С ним?

Меня тошнит от одной мысли об этом. А этот ужин? Была ли это просто уловка? Черт, тогда и его история о предательстве невесты — тоже ложь? Он специально рассказал мне о том, как его бросила любимая, чтобы вызвать жалость? Но он просчитался. Я тоже прошла через предательство, только в отличие от него, не выношу свои личные драмы на публику.

Придурок.

И все же, несмотря на всю злость, я чувствую вину. Ведь я тоже поступила неправильно, сбежав. Я стала той, кто молча наблюдала, как его избивают, и вместо того, чтобы вызвать полицию, просто убежала. Запиваю сэндвич чаем и тяжело вздыхаю. Алексу вчера досталось по полной: он потерял много крови, получил серьезные травмы, возможно, даже сотрясение после того удара ногой по голове. И это только то, что я видела. А что было потом? Отпустил ли его тот парень или добил, оставив в переулке под дождем? Может, он его ограбил, забрал телефон, и Алекс даже не смог вызвать помощь? Это объясняет, почему он пытался ночью пробраться ко мне... Боюсь представить, в каком он сейчас состоянии.

Черт, как же я устала от всех этих мыслей.

Почему я не могу просто понять, что если бы не тот незнакомец, Алекс мог бы сделать со мной что угодно? Он отвратителен, и я зла на него до безумия, но это чувство вины не отпускает. Единственный способ избавиться от него — проверить, как он. Потому что я не плохой человек, а вчера я бросила его в беде.

Через пять минут, еле переставляя ноги, я подхожу к двери Алекса. Собрав всю свою решимость, трижды стучу. Просто хочу убедиться, что с ним все в порядке, и сразу уйти. Мне нужно знать, что он жив и здоров, но пусть даже не надеется, что мой визит — это знак прощения. Нет, я не прощаю.

Теперь я точно знаю: Алекс мне никогда не нравился. Просто я была слишком одинока, чтобы сразу это понять. Увидела нового, внешне приличного парня, и мое воображение дорисовало то, чего не было. А он... ему от меня нужно было только одно.

Какой же он идиот!

И какого черта он не открывает?! После короткой паузы я стучу снова, уже сильнее. В ответ — тишина. Ни шагов, ни голоса, ни малейшего шороха. Ожидание становится невыносимым, и я уже собираюсь постучать в третий раз, как вдруг дверь с грохотом распахивается, будто ее выбили ногой изнутри. Я едва успеваю отпрыгнуть, чтобы не получить дверью по лицу.

— Черт! — вырывается у меня, и я поднимаю глаза, ожидая увидеть Алекса. Но передо мной стоит совсем другой человек.

Мой разум мгновенно пустеет. Все слова, которые я так тщательно подбирала, исчезают, словно их и не было. Мысли расплываются, как чернила на мокрой бумаге, и я чувствую, как погружаюсь в какой-то плотный туман, где нет ни ясности, ни понимания.

Иногда достаточно одного взгляда, чтобы мир вокруг изменился. Один взгляд — и сердце начинает биться чаще, дыхание сбивается, а в голове остается только хаос. И сейчас это странное, необъяснимое чувство накрывает меня с головой, как внезапно налетевшая буря — хаотичное, волнующее и многогранное.

Я не могу отвести от него взгляд. Его иссиня-черные волосы, словно волны темного океана, мягко спадают на лоб, а капли воды, будто жемчужины, медленно скатываются по ним. Черты лица — острые, словно высеченные из мрамора, а глаза... черные, бездонные, как космос, притягивают и не отпускают. Ровный нос, плотно сжатые губы, бледная кожа, контрастирующая с темными волосами и яркими глазами. И эти глаза сейчас смотрят на меня с явным раздражением.

Я чувствую себя глупо, не в силах вымолвить ни слова. Но проблема в том, что, когда я смотрю на него — точнее, в его глаза, — я забываю, как говорить. Молчание затягивается, и незнакомец делает шаг вперед. Я инстинктивно отступаю.

— Что тебе нужно? — его голос низкий, хриплый, как будто он только что проснулся.

Я пытаюсь собраться с мыслями и не смотреть на его полуобнаженное тело, обернутое полотенцем вокруг бедер. Чтобы не выглядеть как невинная девушка, теряющая дар речи при виде полуголого парня, я смело оглядываю его высокую, мощную фигуру и останавливаюсь на его черных глазах.

— Мне нужен Алекс, — наконец выдавливаю я.

Я вытягиваю шею, пытаясь заглянуть внутрь квартиры, но его широкая грудь полностью перекрывает обзор. Невольно замечаю, что мне нравится мятный аромат, исходящий от его кожи, покрытой каплями воды. Они блестят в мягком свете комнаты, подчеркивая каждую линию его тела. От этих мыслей жар поднимается по моему телу, достигая лица.