Не открывайте глаза, профессор!

Глава 1.

- Ну, ты и дура, Матильда!

Я сказала это себе раз десять. Когда ползком пробиралась мимо стоящих на стрёме привратников, категорически отказавшихся добровольно выпускать адептку Вэйд на вечернюю прогулку. Хотя ещё несколько дней назад они равнодушно махнули рукой в более позднее время при взгляде на моё умоляющее лицо – в тот раз мне взбрела в голову мысль отыскать не столь привередливую к срокам цветения акарию пятилистную… Сказала, когда угодила ногой в какую-то яму и чуть не вывихнула лодыжку. Когда проклятые кровососы – я про москитов, вампиры в Храме Наук не обучаются ввиду официальной вымершести – облепили каждый свободный клочок моего тела, присосавшись с энтузиазмом голодных младенцев к вожделенной мамкиной груди. Когда начался занудный холодный дождь. Когда стало понятно, что проклятущую эурканию златоцветную, ту самую, что в сушёном и измельчённом виде усиливает действия большинства целительских зелий, а цветёт исключительно в ночь болотника – я не найду. По правде говоря, надежды изначально не должно было быть. Ладно бы дикий нехоженный лес, а то так – лесок в получасе пешей ходьбы от Виснейского Храма Наук, где мне выпало несчастье учиться целительскому ремеслу. Впрочем, лесок не такой уж и хилый, очень даже густой и обширный лес, просто все более-менее ценные растения в окрестностях Храма давно выкопаны или вытоптаны предприимчивыми адептами.

Даже странно, что я ни на кого не наткнулась. В обширной группе целителей моё место по успеваемости было почётным пятым. С конца, конечно же. Не верится, что никто из всей моей группы не слышал про эурканию, болотник и полнолуние.

Тогда почему…

Я почти с облегчением выдохнула, увидев маячивший впереди в полумраке тёмный силуэт. А вот и ещё один однокурсник, желающий попытать счастья и обеспечить себе золотую звезду на предстоящих испытаниях по отварному мастерству и пробравшийся мимо неуступчивой стражи. Впрочем, на звезду-то я и не рассчитывала. Сдать бы!

С моей проблемой… это действительно было проблемой. Ист, мой приятель-старшекурсник, обещал помочь и, конечно же, помог, но зелье, которое он добыл и притащил не далее как парой часов ранее, оказалось крайне дорогостоящим. Эуркания существенно снизила бы столь неподъёмную для нищей адептки-сироты стоимость.

Составлять целебные зелья нравилось мне с раннего детства. Стоило маленькой Матильде прошлёпать во двор бабушкиного деревенского дома, как вся местная живность – кошки, собаки, куры и козы – разбегались и забивались во все доступные дыры, потому что знали: сейчас Матильда начнёт экс-пе-ри-мен-ти-ро-вать! А кто будет пробовать результаты её впечатляющих экспериментов?! Бабушка не раз проходилась хворостиной по мягкому месту неугомонной внучки, козы бодались, кошки царапались, на щиколотке на всю жизнь остался шрам от укуса соседского пса Бублика, но Тильда не унывала. В пору беззаботной юности я поняла две вещи: у меня всегда есть под рукой подходящее тело для опытов – я сама, и я хронически несовершенна, улучшай – не хочу!

И я принялась «улучшать». Чудом не спалила ресницы, брови и волосы, не сожгла кожу, вытравляя веснушки, прыщики, неровности и волоски. Не иначе как божественное провидение уберегло глаза, когда я пыталась придать им томность и вообще поменять цвет радужек. И только одно зелье подействовало по полной программе.

Не так, как я хотела – но с эффектом, который трудно было не заметить… Зелье, призванное сделать мой от природы писклявый (на взгляд меня же трёхлетней давности) голосок более глубоким и бархатным. И я даже добилась желаемого, вот только с неприятным побочным эффектом: отныне – и на протяжении трёх уже лет – мой голос периодически пропадал, то на час, то на день, то на десяток дней, пропадал начисто или садился до омерзительной осиплости. Походы к целителям результата не принесли, впрочем, какие в нашей глухой деревне целители! А обращаться к преподавателям и признаваться в собственной дурости не хотелось. Так я и училась, периодически подставляемая обиженными голосовыми связками под преподавательский гнев в адрес злостной «симулянтки» – мне отвечать, а я сиплю, хриплю, а то и вовсе молчу, хватаясь за горло…

И вот теперь Ист отыскал мне зелье, возвращающее голос! Правда, с небольшим эффектом искажения – было очень забавно…

Силуэт то исчезал, то появлялся вдали, начисто игнорируя противный дождь и сгущающиеся сумерки. Я невольно ускорила шаг, пытаясь его нагнать, а между тем, пора было возвращаться. В темноте я только заблужусь и уж точно не найду ничего, кроме ещё пары сотен комариных укусов, ямок и прочих неприятных сюрпризов.

- Эй! – окликнула я пытателя-эрудита, в очередной раз порадовавшись вернувшейся возможности говорить внятно. – Эй, ты!

Фигура замедлилась, но почему-то не спешила обернуться. Я почти перешла на бег и остановилась, только когда между нами осталось не более трёх шагов.

- Тоже ничего не нашёл? Пора возвращаться, поздно уже, да и дождь. Пойдём вместе? Ты…

Он молчал. Отчего-то я вдруг пожалела о своих словах, о том, что вообще открыла рот. Еще до того, как обернулась загадочная фигура – высокая, плечистая, несомненно, принадлежавшая рослому юноше…

…не юноше. Взрослому мужчине.

Я узнала его, разумеется, проглотив оставшиеся невысказанными слова вместе с воздухом и слюной. Профессор Мортенгейн собственной персоной. У нашей группы он проводил всего лишь пару вводных лекционных занятий в самом начале обучения, его основная занятость приходилась на старшие курсы, начиная с четвёртого или пятого, но я запомнила это хищное властное лицо, резкий отрывистый голос, идеальную дисциплину на его занятиях. А кто бы в здравом уме посмел вслух возражать матёрому чистокровному дуплишу?

Оборотни встречались редко, даже такие, легальные, полностью контролирующие звериную сторону своей натуры, подчинившие её человеческой разумной воле. И хотя все понимали, что Вартайт Мортенгейн никогда не обернётся в стенах Храма Наук, что он безопасен, как спящий младенец, проверять на собственной шкуре границы его известной в нашей части Виснеи вспыльчивости никому не хотелось. Мы, конечно, в шутку называли себя самоубийцами и безумцами, поскольку покинули семьи на целых семь долгих лет, чтобы корпеть над зубодробительными учебниками, раскалёнными котлами, дурно пахнущими пробирками и распотрошёнными трупами, вместо того, чтобы пить ягодную прянку на праздниках да рожать детишек на радость маме с папой... но всерьёз злить настоящего дуплиша?! Увольте!

Глава 2.

Я почувствовала ладонь, гладящую меня по волосам, срывающую удерживающую их ленту, эта ладонь прошлась по всей их немаленькой длине, намотала их на кулак.

- Какая сладкая девочка… Даже жаль, что человек. Очень жаль.

- Не надо!

Губы профессора припали к моей шее, и я снова ощутила боль от неестественно острых зубов, моментально сменившуюся спасительным онемением. Кажется, оно волнами разбегалось по телу, которое то теряло чувствительность, то содрогалось от невероятного чувственного возбуждения.

…откуда? Почему? Он же мне не нравится! Да что там, совершенно отвратительный, потасканный, самодовольный тип, пусть даже и выглядит героем, а язвит так, будто на язык перца насыпали…

Но никакого перца в действительности не было, это я могла утверждать со всей уверенностью, потому что именно в этот момент язык профессора вторгся в мой рот, а руки уже стянули разорванный корсаж платья и нагло поглаживали обнажившуюся грудь.

- Не сопротивляйся, сладкая. Я могу не сдержаться и обернуться… и тогда всё закончится куда хуже.

- Жаль, что вас не сожрала гарпия! – бессильно зарычала я, пытаясь выбраться из-под его тяжелого тела – но куда там. За исключением всё еще закрытых раненых глаз, профессор, кажется, вполне пришёл в себя. И он действительно был близок к обороту – его трясло, и черты лица подрагивали. Сквозь привлекательный человеческий облик то и дело проступали искажённые звериные волчьи черты – и это было жутко.

Я решила сменить тактику.

- Пожалуйста, отпустите… вы же знаете, какие последствия может иметь нападение дуплиша на человека?! У меня влиятельная родня… Хотите скандала?!

Про влиятельную родню – это была ложь от первой до последней буквы, не было у меня никакой родни. Да и насчёт последствий я преувеличила. Вряд ли я смогу что-то доказать, свидетелей-то нет. Вряд ли любое моё доказательство будет что-то значить против слова именитого дуплиша.

Я блефовала, в карточных играх это иногда срабатывало, а в жизни – нет.

- Хочу тебя. Здесь и сейчас, кем бы ты ни была. Грэт Всемогущий, как же ты вкусно пахнешь…

- Вас уволят!

- Не возражаю.

- Посадят в темницу! У меня отец… э-э-э… городской судья!

- Да хоть бы и сам Его Величество. Я хочу тебя.

Он снова поцеловал меня, язык протолкнулся между губ так, что я едва не закашлялась. Целоваться мне уже доводилось, пару раз, но куда более целомудренно, что ли… Мой единственный и недолгий воздыхатель только едва ощутимо касался губ. И в тот момент меня это не слишком-то впечатлило.

А сейчас…

Я позволила стянуть с себя порванное платье только потому, что понимала – разорвёт в лоскуты, никакой бытовой магией потом не восстановить. Поняв, что мольбы и угрозы на озверевшего профессора не действуют, постаралась охладить его пыл ледяным презрением и равнодушием.

Не помогло. Плевал он на моё презрение.

Да и с равнодушием выходило плохо.

Сначала меня затрясло, заколотило ознобом, когда он стягивал с меня облегающие панталоны. Губы профессора прошлись по животу, безошибочно спускаясь к треугольнику между ног. Сильные руки раздвинули колени, язык, только что хозяйничавший в моём рту, моментально облизал чувствительные складочки («две пары складок кожи, составляющие часть женских наружных половых органов», - зазвучал в голове мерный голос преподавательницы по анатомии), и от стыда и страха я вцепилась в густые волосы Мортенгейна, стараясь посильнее дёрнуть густые тёмные прядки.

- Прекратите! Да вы… вы...!

Он не обращал внимания, словно охваченный приступом безумия, неконтролируемого, как недавний оборот. Я попыталась мысленно отстраниться от вороха незнакомых ощущений, не реагировать, не откликаться, просто перетерпеть, но пресловутые ощущения проползали внутрь, как холод поздней осени сквозь влажную тонкую одежду. Настойчивые и бесстыжие ласки, горячий язык, скользивший между ног, выступающая влага смазки, животная чувственность, передававшаяся мне от обезумевшего Мортенгейна. Как же так, я же целитель, я знаю, что это возбуждение насквозь физиологично, я знаю всю анатомию и физиологию процесса, но знать и чувствовать – разные вещи.

«Если партнёрша возбуждена, акт коитуса пройдёт легче и безболезненнее…»

Словно подслушав мои мысли, Мортенгейн приподнялся, накрывая меня собой, член ткнулся между ног, а я снова дёрнула его за волосы.

- Не надо, да перестаньте же вы! Шэд, вы не в себе, профессор, очнитесь…

Куда там.

Я только беспомощно застонала, чувствуя, как он вторгается внутрь, чувствуя, как легко и безвозвратно лопается хрупкое свидетельство девичьей невинности. Сущая ерунда, столь высоко, тем не менее, ценимая в нашем «обществе».

Будь проклято это общество, всегда и во всем обвиняющее только женщину, требующую только от женщины, непримиримое к женщинам. Будь прокляты дуплиши, считающие, что им всё дозволено просто потому, что «я хочу»!

«Нарушение целостности девственной плевы нередко сопровождается…»

Ох, хватит думать цитатами из наших лекций. Выхухоль небесная, как же так, почему, как же так…

- Грэт Всемогущий, ты девственница? – Мортенгейн замер на миг, по его ослепшему лицу ничего нельзя было прочесть, я чувствовала только, как член пульсирует внутри, казалось, стоит профессору шевельнуться – и я порвусь, точно тонкая медицинская марля, натянутая до предела. Я не ответила, постаравшись замереть. Губы Мортенгейна неожиданно ласково коснулись щеки. Кажется, я заплакала.

- Это потрясающе. Сладкая невинная девочка, – тихо пробормотал Мортенгейн. – Нет, солёная…

Его губы снова обхватили мои, и я не почувствовала своего чужеродного привкуса. Теперь он целовал меня иначе – всё ещё глубоко и властно, но медленно, будто бы стараясь прочувствовать каждую секунду, попробовать каждый миллиметр. И одновременно он начал двигаться внутри меня, тоже медленно, но незаметно ускоряясь с каждым толчком.

Боль отступала, как вода в период отлива, теперь она маячила где-то на горизонте, бессмысленная, будто полнолуние в пасмурную ночь. Зато с каждым новым толчком какое-то новое чувство раскрывалось внутри лепестками исполинского цветка. Что-то такое щекочущее, нарастающее по спирали, заставляющее неуверенно двигать бёдрами ему навстречу, углубляя проникновение…

Глава 3.

Тихо подвывая про себя, я кое-как проскользнула в свою комнатёнку при Храме, благодаря всех богов тёмного горизонта, что Аглана, моя соседка, на пару дней уехала проведать захворавшую мать. Каково мне было бы сейчас смотреть ей в глаза?! Кому бы то ни было…

Пробралась кое-как мимо дремлющей охраны, стягивая заледеневшими ладонями порванное на груди платье.

Закрыв за собой дверь, я еще и кроватью её перегородила – для надёжности. И окна зашторила. Хотя о какой надёжности может идти речь?! Если проклятый дуплиш захочет меня найти, кровать ему не помеха…

Матильда, ты окончательно сошла с ума!

Прежде всего я юркнула в душевой закуток – крошечное тесное помещение, где можно было потянуть за металлический рычажок и несколько минут постоять под потоками тёплой воды. Будущим целителям полагалось держать тело в чистоте, а ближайшая речка находилась в паре миль от Храма Науки, не набегаешься. Потом я завернулась в домашний халат и принялась трудиться над испорченным платьем: бытовую магию, в отличие от целительской, я освоила очень даже прилично. Разорванный корсаж удалось восстановить почти идеально, но что делать с юбкой? Оторванный кусок – надеюсь, он слетел с глаз профессора во время оборота – останется оторванным… Пришлось немного укоротить юбку в целом.

Будь проклята моя жалостливость и неумение вовремя проходить мимо! Но кто же знал, что всё закончится… так.

Скотина мохнатая! Ненавижу! И очень надеюсь, что гарпия достанет его, рано или поздно. Лучше рано. Да что там, я сама бы ей приплатила… Как он мог? За что?

Я скинула халат и стала рассматривать себя. Места укусов на шее, плечах и груди налились розовым и лиловым, между бёдер всё саднило. От воспоминаний накатывала дурнота. Мерзость какая! Ещё и сделал что-то со мной, чтобы я не сопротивлялась, а наоборот, отвечала ему со всем старанием. Чтобы потом сказать – ты же была согласна, маленькая развратная дурочка!

Ну, да. Согласна, как же. И вообще, во всём сама виновата: сама заявилась в лес, когда там разгуливал одуревший по своему оборотническому расписанию дуплиш, сама спасла его от птицы с бабьей головой, сама осталась с раненым, хотя могла сбежать. А говорила мне бабуля не бродить по ночам в незнакомых лесах и не разговаривать с посторонними волками! Что он сделает со мной, если найдёт, как и обещал?

Что я сделаю, если эта ночь не пройдёт бесследно?

Вернусь с позором домой, к бабушке?

Поток самобичевания был прерван этой отрезвляющей мыслью.

Нет, ну уж нет. Не для того мы с бабулей продали родительский дом, чтобы теперь из-за какого-то кобеля похотливого сдаваться на полпути! Если у этой ночи будут… последствия, избавлюсь от последствий, целитель я или нет, в конце концов. Если эта тварь захочет меня разыскать, ему придётся очень постараться.

Он же меня не видел, разве что – в несколько секунд после первого оборота и несколько секунд после, но учитывая, что было темно и насколько невменяемым он был в тот момент… А потом гарпия повредила ему глаза.

Милая, чудесная птичка, я тебя совсем не осуждаю…

Следы укусов? От них необходимо избавиться как можно скорее. Жаль, что, как и любой целитель, я не имею возможности лечить саму себя.

Что ещё?

В памяти всплыло, как Мортенгейн намотал на кулак мои волосы, тут же я вспомнила прикосновение горячего языка, губ, уверенное и бесстыжее, и меня затрясло. Проклятая псина, наверное, это какая-то магия дуплишей. Не хочу вспоминать, но ведь со стороны и впрямь могло показаться, что я не против. На поцелуй ответила, и… и… и стонала, как идиотка безмозглая, на весь лес. И бёдра сдавила – сама, когда он…

Я закусила губу, открыла дверцу прикроватной тумбочки, как была, голая, достала ножницы и отрезала волосы по плечи. Криво, косо, неумело. Замерла посреди рыжеватого облака, чувствуя необыкновенную лёгкость и одновременно пустоту, внутри и снаружи.

Слишком много потерь для одной-единственной ночи.

Вот так-то, профессор.

***

- Ты подстриглась?! С чего это вдруг?!

- Ну вот, а говорят, мужчины невнимательны к женщинам, – хмыкнула я, беззастенчиво плюхаясь на кровать. У шестикурсников Храма Наук были свои привилегии – например, одиночные комнаты. Предполагалось, что ничто не должно отвлекать дошедших почти до самой вершины пути героев от целительской науки.

С Истаем мы познакомились банально и просто – в день моего поступления, когда меня стошнило от волнения прямо на его ботинки. И вот с тех пор приятельствуем. Да что там – дружим, как брат и сестра, что особенно ценно – безо всякого романтического подтекста, хотя многие в это и не верят.

Оно и к лучшему, особенно сейчас.

Мужская душа потёмки, лично я бы держалась подальше от такой коварной особы с некрепким желудком, но приятель вроде не против, шествует надо мной, беззлобно подтрунивая, как над маленькой сестрёнкой, вечно попадающей в дурацкое положение.

- Что это?! – ошарашенно спросил Исти, когда я, задержав дыхание, стянула закрывающий шею и плечи платок. Провёл кончиком пальца по следам профессорских зубов пальцем. – Откуда?! Кто…

- Разве не ясно, меня укусил взбесившийся ёж.

- Какой, Шэд его побери, ёж, Тильда?! Это, по меньшей мере большой и толстый песец, сиречь…

- Послушай, – выдохнула я. – Ты единственный человек, к которому я могу обратиться за помощью. Мне нужно сделать так, чтобы эти следы прошли без следа в кратчайшие сроки, понимаешь?

- Это ведь не человек тебя укусил? – тихо пробормотал приятель.

Я зажмурилась и кивнула. Возможно, эта информация была нужна для… лечения.

- Дуплиш.

- Но… – я прямо-таки слышала, с каким чудовищным скрипом в голове Истая крутятся извилины, не желая принимать и озвучивать единственно возможный вариант. – Но дуплиш в Храме Наук сейчас только один, и это…

- И это он, великий, ужасный, совершенно омерзительный. Он меня вчера ночью покусал за неуспеваемость. И не спрашивай подробности, пожалуйста, а то меня опять на тебя стошнит. Мне нужно залечить следы его зубов, понимаешь? Не могу же я ходить обмотанной в тряпки, как мумия, а вопросы мне не нужны. Чем быстрее, тем лучше. Короче, я немного скрываюсь, Ист.

Глава 4.

Мы встретились с Истом снова сутки спустя, в библиотеке. У шестикурсников была особая привилегия посещать это унылое местечко после завершения рабочего дня – предполагалось, что никакого более увлекательного вечернего досуга придумать они не смогут.

- Всё довольно плохо, – глухо сказал Ист, протягивая мне баночку с мазью. Баночка казалась тёплой на ощупь и была начисто лишена каких-либо надписей. На меня, обмотанную по подбородок шарфом, Ист смотреть избегал, буквально вонзаясь взглядом в пустое пространство кирпичной стены над камином. Камин был ненастоящий, огонь – необжигающей иллюзией, потому-то его и держали в библиотеке.

- В каком смысле? – нервно спросила я. Полтора дня, прошедшие с роковой встречи в лесу оказались непростыми. Меня то и дело знобило, бросало то в жар, то в холод, днём клонило в сон, зато ночью глаза отказывались смыкаться, а на рассвете голова награждала свою хозяйку отборными кошмарами, в которых был ночной лес, запах влажной листвы и сырой земли, птицы с человеческими головами, и – Мортенгейн. Везде и всюду, чудовищно неумолимый, тяжёлый, жаркий и бесстыжий. Я постаралась хотя бы как-то внутренне смириться с самим фактом этой нашей ночи – в конце концов, я не из аристократок с их культом добрачной невинности. Разумеется, будь моя воля, Мортенгейн до конца жизни – как он там выразился? За гоблинами бы судно выносил? Ну, ладно, примем за аксиому смягчающее обстоятельство – он был несколько не в себе, да и назад уже ничего не вернёшь, стоит ли сокрушаться до седых волос. Но что происходило со мной теперь?

Может, от дуплишей возможно заразиться не только блохами, но и… нет, конечно, я не думала, что способность к обороту передаётся через укус или – о, боги тёмного горизонта! – через постель, эти, некогда широко распространённые в наших краях суеверия давно изжили себя. Дуплишем можно только родиться, но в целом я знала об оборотнях и их особенностях преступно мало. Радовало одно – пока что Мортенгейн не попадался мне на глаза, а его ближайшие лекции у старшекурсников были отменены. Лечился.

А может быть, он вообще уволится?! Мечты-мечты… Вылечится он, к прорицательнице не ходи, причем очень быстро, учитывая их регенерацию, и вернётся. И, возможно, попытается найти меня… хотя, если так подумать – зачем? Уж точно не для того, чтобы принести бедной обесчещенной девице благодарности за спасение и глубочайшие извинения.

- Я мало знал о дуплишах, в конце концов, мы редко с ними встречаемся, да и они, с их способностями к восстановлению практически не обращаются к нашим целителям. Так что пришлось порыться в библиотеке, навести кое-какие справки у знающих людей…

- Спасибо, – мне неожиданно стало совестно – Ист помогал совершенно бескорыстно, а мне и отблагодарить-то его было нечем.

- Погоди благодарить. Слушай. Лекции Мортергейна отменены на четыре дня, так что время у тебя есть.

- Время на что?

- Чтобы сбежать!

Я так и села на стул.

- Куда сбежать? От него? Зачем я ему сдалась, Ист?! Я хочу залечить следы укусов, чтобы никто не увидел. А потом… буду жить и учиться дальше, куда деваться. Не я первая, не я последняя, на этом жизнь не кончается. Может, он уже и забудет обо всём к своему возвращению в Храм. Сдалась я ему, у него таких, как я, небось, как блох недавленных. К тому же доказательств против него у меня нет, опасаться ему нечего. Да и не видел он моего лица!

Я хотела сказать «надеюсь, последствий не будет» – но не сказала. Слишком уж напряжённое было у приятеля лицо.

- Он очень даже будет тебя искать, и со всем старанием. И дело тут вовсе не в твоём обращении к стражам, если ты об этом.

- А в чём? – мне стало совсем не по себе.

- Если я правильно понял, вы же… вы были… близки в ночь болотника, так? Ты – и профессор? Так?

Против воли моё лицо вспыхнуло. «Близки», так это называется! Я зло сжала зубы и кивнула.

Ближе некуда, выхухоль небесная.

- Он будет тебя искать, – выдохнул Ист. – И найдёт, непременно. Да, он тебя не видел, но он найдёт тебя по запаху, у дуплишей нечеловечески острое обоняние…

- Ист! Посмотри на меня, зачем ему такое недоразумение, как я? У него девок навалом, явно! Ты ещё скажи, что твои однокурсницы ему глазки не строят!

Приятель прислонился к книжному шкафу. Достал из кармана лучину, сунул в рот, пожевал – и выплюнул.

- Строить они могут что угодно, хоть ткацкие мануфактуры. У дуплишей свои заморочки. С одной стороны, они по большей части сейчас не заморачиваются поисками пресловутых «истинных», заключают между собой обычные браки, как и мы, нередко – договорные браки по расчёту. Частично они усмирили своё звериное начало, прошли те времена, когда дуплиши жили инстинктами и не могли зачать наследников ни с кем, кроме как с парой, чей запах казался им желанным, но! Они не люди. В ночь болотника их звериное начало особенно сильно. Обостряются инстинкты, в том числе, ну… и этот самый. Ищут самок для спаривания.

- Сам ты… – не сдержалась я, но осеклась на полуслове. Снова ощутила озноб, а следом – жар.

Со мной что-то не так.

- Ты будешь слушать или придираться к словам?! Дуплиши в ночь болотника агрессивны и озабоченны, но дело не только в этом. Теперь для Мортенгейна ты – его самка, понимаешь? Он тебя укусил, пометил. Ты его пара. Всё его естество будет требовать найти тебя, правда – и это хорошая новость – только в течение лунного цикла. Найти и, гм, ну… повторить. Повторить много раз. Это инстинкты его зверя, Тильда! Усмирить их насовсем у дуплишей не вышло, природа отвоевала у разума эту проклятую ночь. Вот как-то так.

- Я же не дуплиш! – пискнула я. – Или как там у них называется… дуплишиха? Дуплишица? Какая пара, Ист?! Он просто трахнул меня в лесу, хотя я была категорически против. Скотина мохнатая. Со своей парой так не обходятся, даже если одурел по каким-то календарным причинам.

Ист резко отвернулся, вытащил очередную лучину – и внезапно метко вонзил ее в мягкий корешок какой-то книги.

Глава 5.

На следующее утро Ист действительно принёс закупоренную стеклянную колбу с прозрачным содержимым и бумажный конверт. Сперва я ознакомилась с содержимым, точнее, попыталась ознакомиться – и недовольно уставилась на Иста.

- Это что ещё за каракули?!

- Это лафийская рунопись, – совершенно серьёзно отозвался приятель. – Моя знакомая планирует работать в лафийском посёлке.

Я подумала и всё-таки выдала:

- Но откуда я знаю, что здесь на самом деле написано?

- А что там может быть написано?! – поразился Ист. – Признание в любви?

- Ну-у…

- Если чего-то опасаешься, всё ещё можно отыграть назад. Но я дал честное слово, так что уж прости, если ты против…

Я ещё раз посмотрела на загадочный листок с закорючками лафийских рун.

- А ты уверен, что лафийцам мнение виснейского профессора будет значимо?

- Профессора-дуплиша, уверен, будет.

- Ладно, – неохотно выдавила я. – Сделаю всё, что смогу.

У себя в комнате я осторожно откупорила стеклянную ампулу. Поднесла к носу и принюхалась. Пахло ненавязчиво и приятно, с лёгкой ноткой горчинки, словно я растёрла в пальцах травинку. Неужели этот лёгкий аромат способен обмануть чуткое обоняние дуплиша?

Как бы то ни было, вариантов у меня особо нет. И не мешало бы подумать, как заполучить подпись этого пса блохастого под загадочными лафийскими закорючками. Никогда бы не отправилась работать к лафийцам. Конечно, говорят, они красивые – высокие, тонкокостные, длинноволосые, щедро одарённые магически и всякое такое, но нравы у них там слишком уж вольные и довольно странные. Целители им особо и не требуются – регенерация у лафийцев не хуже, чем у дуплишей.

Впрочем, как выяснилось, и дуплиши уязвимы – минимум раз в году уж точно.

Я нанесла нейтрализатор по схеме, изложенной мне Истаем: за ушами, в ложбинку груди, под мышками, на внутреннюю сторону бёдер, на запястья… Если бы я не знала, что именно требуется унюхать, никогда не обратила бы внимание на запах. Может, знакомая Иста ошиблась или обманула его?

…может, подпись профессора Мортенгейна можно подделать?

Может, он вообще перестанет преподавать в нашем Храме Науки и найдёт себе местечко получше? Что у нас тут хорошего: по лесам в неурочный час бродят человечки-целительницы, с небес опускаются гарпии, ремонт уже три года не делают, сливочный вишняк в столовой взбивают безо всякого усердия…

- Мать твою итить, Тильда!

Сварливый голос споткнувшейся о порог Агланы выдал всё это невнятной скороговоркой. Получилось что-то вроде «мать-ть-тильда». Я обернулась на голос соседки и подруги:

- Буду на том свете – передам ей обязательно. А твоя как поживает?

- Всех нас переживёт и похоронит, и ещё будет на мою могилку приходить с нравоучениями, – бодро отозвалась Агла, плюхаясь на кровать.

Моя соседка и по совместительству добрая приятельница имела весьма заурядную физиономию – и при этом незаурядный характер. В Храм Науки на общих основаниях она не поступила, но унывать не стала. Проработала год сиделкой старого капризного аристократа, горбатилась с утра до ночи и неожиданно пришлась богатому одинокому старикану по душе – он называл её дочкой, безропотно выполнял все указания юной помощницы, а в итоге тихо скончался, оставив ей внушительную сумму денег, которую не смогли отобрать даже налетевшие голодным вороньём невесть откуда взявшиеся родственнички. Другие девушки потратили бы деньги на развлечения и наряды, но только не Аглана – она снова отправилась брать штурмом Храм наук и, опять потерпев неудачу, осталась вольнослушательницей, оплачивая комнату, посещая все лекции и семинары, скрупулёзно выполняя все задания… Одно «но» - в списках студентов она не значилась и на диплом права не имела.

Невыразительную, несколько мышиную внешность: светлые, почти серые волосы, бледную кожу, тонкие бескровные губы, острый нос – она с лихвой компенсировала ярким, даже взрывным темпераментом. Обычно мне импонировала её фонтанирующая во все стороны эмоциональность, но сейчас я предпочла бы кого-то молчаливого и замкнутого.

- Представляешь, у нас изменения в расписании.

Не то что бы мне были свойственны предчувствия и обострено предвидение, но я даже не пыталась убедить себя, что всё обойдётся. Уже не обошлось.

- Что такое? – каменным голосом ответила я, примерно представляя, что сейчас услышу. И, к сожалению, не ошиблась.

- Этот, как его, с трудной фамилией, Мортенгейн, профессор нонемологии, будет вести у нас курс. Завтра первое занятие. В восемь утра! Ты представляешь?! Мы останемся без завтрака. Эх, сюда бы мою бабулю, уж та бы намотала его кишки на подсвечник за подобное…

Мысли бесновато толкались в голове. Ну, вот и всё. Он догадался, кто я.

- Нам же ещё рано проходить… эту… как его… целительство и физиологию нечеловеческих рас, вымерших и существующих, – выдала я еле ворочающимся языком. – Это вообще факультатив у старшаков!

- Так он будет не её читать, а общую анатомию, курс профессора Зиммельца, – Агла принялась возбуждённо болтать ногами, сидя на кровати.

- Что, в два раза больше анатомии?! От двух профессоров?

- Не-а. Зиммельца, видать, попросту турнули. Где он – и где дуплиш. Сама понимаешь.

- Он что, в карты проигрался, раз решил читать непрофильный для себя курс?

- Очень даже может быть. Потому что он не только нас взял, а первый и второй курсы тоже. И не только лекарей общего профиля, но вообще всех, прикинь?! Будет теперь пахать от рассвета и до заката, трудяжка. Ну и мы вместе с ним. Конечно, он тот ещё красавчик, но анатомия на рассвете – это перебор. Что думаешь, Тильда? Эй, Тиль? Не спи. Завтра, на лекции Мортенгейна выспишься!

У меня отлегло от сердца, даже голова закружилась от внезапно нахлынувшего облегчения. И одновременно что-то внутри томительно, мучительно сжалось.

Мортенгейн не уволился и не уехал. Он неожиданно взял все три младших курса, непрофильные для себя дисциплины. И я сильно сомневаюсь, что он испытывает денежные затруднения или внезапный трудовой порыв…

Глава 6.

Вялая толпа непроснувшихся адептов-третьекурсников ввалилась в прохладную тёмную аудиторию. Магосферы неохотно засветились под высоким сводчатым потолком, освещая бледные помятые лица будущих лекарей и целительниц, недовольно щурящихся на свет, как выкопанные из земли и насильственно поднятые умертвия. Неоднократно упоминались Шэд, Блэш и другие боги тёмного горизонта.

И всё же кое-какое оживление в первых рядах энтузиастов присутствовало. Забившейся в середину потока алкающих знаний отроков мне были прекрасно слышны жаркие перешёптывания адепток:

- Сам профессор Мортенгейн!

- Да-да, именно он!

- Высокородный дуплиш!

- Красавчик!

- Несколько староват для тебя, Марисоль? Сколько ему, за тридцать?

- Да нет же, у дуплишей это самый рассвет!

- …всё равно не женится, Глинта, подбери слюни!

- Да я бы и так…

- У него такие сильные руки…

- Ммм, какие руки!

Хотелось заткнуть уши, а лучше выскочить из аудитории в спасительную тишину коридора – может быть, я и выскочила бы, останавливал только страх, что Мортенгейн вот-вот придёт, и мы столкнёмся с ним в дверях.

Я представила себе наше столкновение в красках, его руки, которыми так восторгалась Глинта, моя расфуфыренная губастая и глазастая однокурсница, хватают меня за плечи, чтобы удержать от падения, а потом... Я поднесла к носу запястье и вдохнула едва уловимый травяной запах нейтрализующего запах эликсира.

Как самовольному зельевару, мне очень хотелось определить его точный состав. Увы, нос мне тут помощником не был.

Спокойно, только не впадать в панику. Самое главное – у меня-то голова на плечах. К ознобу и жару можно привыкнуть. Что бы там ни болтал Ист, на людей эти проклятые инстинкты так сильно действовать не должны. Даже смешно – инстинкты, передающиеся со слюной!

Со слюной при поцелуях… Или с другими физиологическими жидкостями. Выхухоль небесная, не смей вспоминать этот ужас сейчас, Матильда!

Я не успела додумать интригующую мысль о том, как безумие передаётся через слюну подобно кишечному расстройству или губному лишаю, потому что шепотки и перешёптывания внезапно стихли, и я, моргнув, поискала источник воцарившейся в аудитории тишины. Источник стоял всего в нескольких шагах от меня, высокий, плечистый, омерзительно уверенный в собственной неотразимости. И, к моему великому сожалению – действительно неотразимый… даже в глухой чёрной повязке на лице, закрывающей оба глаза.

И с тростью, на которую он опирался настолько небрежно, что трудно было заподозрить травму ноги.

Скучающее выражение холёного лица с острыми чертами резко контрастировало со звериной хищностью его повадок. Он вошёл, явно не испытывая сложностей с ориентировкой в пространстве, так что я в первый момент даже подумала, что ткань на самом деле прозрачная, и он устроил этот спектакль исключительно для меня.

То есть – для той девушки из леса, которая является мной… ох, небесная выхухоль!

- Рад знакомству, сожалею, что наши занятия поставлены на столь ранний час, – в полной тишине звучный мужской голос, казалось, проникал под кожу. – Вартайт Мортенгейн к вашим услугам. Надеюсь на плодотворную совместную работу. Чтобы сразу же развеять ваши сомнения – у меня небольшая травма, какое-то время я буду лишён возможности видеть вас, но не рассчитывайте, что это сделает наше взаимодействие проще для вас, все остальные органы чувств работают с утроенной силой. Начнём с небольшого опроса, посмотрим, насколько всё плохо. Адептка Лайра Койро, прошу вас.

…он что же, выучил наизусть список всех студентов Храма?!

Тогда уж студенток!

Вечно дремавшая на заднем ряду Лайра, самая отстающая из моего курса, встрепенулась и, кажется, даже не сразу поверила, что её вызывают – прежний наш преподаватель давно уже понял, что дело это зряшное. Впрочем, само присутствие Лайры на занятии уже было из ряда вон выходящим событием.

- Так щас же лекция, а не семинар, – пискнула она откуда-то сверху.

- Хоть приватный танец в доме терпимости, чем вам заниматься на моих занятиях, решаю только я, – любезно отозвался Мортенгейн. – Идите сюда.

Лайра, нервно одёргивая юбку и так и норовя споткнуться на каждой ступеньке, покорно спустилась со своего укромного уголочка и замерла в паре шагов от профессора.

Тот подошёл к девушке со спины и встал, не касаясь её, разумеется, но нависая над невысокой Лайрой угрюмой незрячей скалой – на мой взгляд, непозволительная, вопиюще непристойная близость…

Ставшие уже привычными жар и озноб неожиданно накинулись на меня с новой силой, только на этот раз – одновременно. Мне вдруг захотелось совершить абсурдную немыслимую вещь: вскочить и кинуться вниз, оттолкнуть профессора от однокурсницы, залепить пощёчину… ему или ей? Да обоим сразу! Вцепиться в волосы, может быть, даже укусить. А следом опять подоспели воспоминания – его ладони на моей талии, его зубы, сжимающие кожу шеи, безжалостно наматывающая волосы рука…

- Ну, начинайте, адептка, – вкрадчиво произнёс Мортенгейн, стоя за спиной дрожащей Лайры.

- Что начинать? – зазаикалась девушка.

- Излагайте нам тему занятия. Живее.

- А к-ка-к-кая у нас тема?

- Ах, да, я же её не озвучил. Дайте-как подумать… Чтобы поднять настроение с утра – мужская половая система.

Лайра закачалась, как осина на ветру. Я закусила губу – казалось, Мортенгейн вот-вот обнимет её или укусит в шею.

- С ч-чег-го начать?

- С главного. Кожа полового члена содержит… Ну что ж вы заалели, как цветок сильтарона перед опыляющей пчелой, вы же целитель, а не монашка! Продолжайте, живо, ну!

- Кожа полового члена содержит многочисленные нервные окончания, – послушно начала Лайра, всё больше и больше краснея. Её лидирование среди отстающих, как ни странно, объяснялось отнюдь не железными мозгами или пренебрежением будущей профессией, а частыми прогулами и огромной неуверенностью в себе. Прогулы в свою очередь были вызваны подработками, которая девушка умудрялась находить в Виснее, чтобы банально не умереть с голоду – как и я, Лайра была сиротой, к тому же в наследство от родителей ей остались долги и два малолетних брата, – свободные окончания, тельца… тельца… пластинчатые тельца и… ещё какие-то тельца.

Глава 7.

Следующая лекция с Мортенгейном прошла примерно почти так же, как и первая… За исключением того, что нам с профессором однозначно стало хуже. Я смотрела в его осунувшееся лицо, как в зеркало – разве что на моём отсутствовала повязка, подчёркивавшая мертвенную бледность кожи. Чёрные волосы рассыпались по плечам, на щеке подрагивала жилка. Сама я выглядела явно не лучше после бессонной ночи. Не то что бы спать не хотелось – не моглось видеть нескончаемую вереницу снов с участием проклятого волчары.

Что ж я влезла-то, дура несчастная, гарпию от него отгонять?! Чем дальше, тем больше укреплялась в мысли, что за дело она его… Знать бы ещё, за какое!

После самой первой лекции, во время которой, обнюхав и частично облапав студенток, свой интерес к нам Мортенгейн по большей части удовлетворил, он проявил себя строгим и взыскательным преподавателем. Материал давал чётко и по делу, с адептами не шутил, не разговаривал «о личном» и требовал идеальной дисциплины. Да, зрения он временно был лишён, а вот слуха, к сожалению, нет.

Аглана продолжала заменять меня в случае необходимости и я, слушая её бойкие правильные ответы, порой к своему стыду завидовала ей. Мысленно дала себе слово учиться лучше…

…но приступить к усиленному навёрстыванию упущенного можно было явно не раньше, чем после того, как пройдёт этот ужасный лунный цикл. В какой-то момент мне стало даже жаль Мортенгейна, но я с усилием отогнала эту мысль. Продержусь месяц, а потом…

На обед я сегодня не пошла – мысль о еде вызвала тошноту. Так что на пороге столовой я потопталась, попятилась и пошла по коридору Белого корпуса Храма Науки.

Всего корпусов было девять. Красный, Чёрный и Серый – жилые, Белый – для различных административных кабинетов, а также столовой и зала общих собраний, остальные пять – Лиловый, Бирюзовый, Пурпурный, Изумрудный и Терракотовый – учебные. В Пурпурном располагались местная гордость – обширный анатомический театр и морг, в остальных – аудитории и лаборатории. При входе каждого корпуса красовался герб Храма: чаша, полная ягод беладонны, с торчащей из ягодной мякоти рукояткой скальпеля. Тонкую ножку чаши обвивали ростки паслёна.

Странная картинка, мы целители – а на гербе ядовитые растения. Я задумалась об этом не без усилия, заставила себя задуматься. Бросила беглый взгляд на герб – и остолбенела. Поверх привычного, набившего оскомину изображения был прикреплён бумажный лист с надписью, сделанной крупным, но неразборчивым скачущим почерком с сильным нажимом и наклоном влево:

«НАДО ПОГОВОРИТЬ»

Только эти два слова – ни подписи, ни обращения. Ох, и попадёт же адепту, позволившему себе такое, если хулигана найдут, разумеется.

…если, конечно, хулиган – адепт, а не преподаватель, профессор и дуплиш в одном лице.

Я отшатнулась от провокационной надписи и медленно двинулась в сторону частично закрытого на ремонт Изумрудного корпуса. Тот стоял поодаль, там занимались только старшие курсы, внутри я не была ни разу… Но внутрь проходить и не требовалось. Табличка у входа радовала всё той же надписью, всё тем же кривым почерком:

«НАДО ПОГОВОРИТЬ»

Дверь распахнулась, наружу выглянула дородная дама средних лет. Проследила за взглядом моих выпученных глаз и нахмурилась.

- Это что ещё такое?!

Я замотала головой и, уже отходя прочь, услышала звук рвущейся бумаги – женщина явно отдирала послание с двери, сдавленно возмущаясь.

Что же это, действительно, такое?!

Небольшая пробежка по всем корпусам подтвердила мои подозрения – соответствующие надписи были везде. Прошло всего восемь дней, а Мортенгейн уже предлагал переговоры…

На мгновение я испытала торжество. Как истинному дуплишу, ему должно быть хуже, чем мне, и это не мо не радовать. Впрочем, о чём нам с ним говорить?

Я вернулась-таки в опустевшую столовую, наскребла остатки еды, уселась в уголок и задумалась. Взгляд сам собой зацепился за окно, не привычный цветной витраж с орнаментом, как в аудиториях, а простое прозрачное стекло, и я подавилась куском антрекота: белой краской с внешней стороны было выведено пресловутое «надо поговорить».

Идиот.

Придурок!

Я сплюнула недожёванное мясо в салфетку и решительно встала. Абсурдным образом захотелось вернуться в комнату и убедиться, что под моей подушкой или в шкафу не прячется записка от Мортенгейна, что он по-прежнему не знает, кто я.

И не узнает никогда, я же не дура!

Возвращаться в комнату я не стала, вместо этого отправилась обратно в свой Лиловый учебный корпус. Аналогичные послания обнаружились в библиотеке, на каждом этаже из трёх, в нескольких аудиториях – мелом на грифельных досках, а также в женском туалете – на зеркале у входа. Последнее открытие заставило меня стукнуться затылком об стену.

Это уже слишком!

Очень хотелось приписать «не о чем нам говорить!», но я сдержалась – всё равно не увидит. Я выскочила из туалета и отправилась прямиком в Терракотовый комплекс, где в одном из лабораторных хранилищ – я это точно знала по прошлогодней практике – имелись запасы медицинского гипса. Нацепив на лицо самое скучающее и отчасти мученическое выражение, я назвалась дежурному Майдой Дьюкс с четвёртого курса и принялась клянчить ключ от пятого отсека, где хранились всякие безобидные вещи вроде мешка с медицинским гипсом, сославшись на старшего преподавателя Вайтэра, «будь он неладен, изверг».

Мне поверили на слово, вот так вот просто. Заполучив мешочек с гипсом, я закрылась в отсеке туалета в Пурпурном корпусе и на найденной у ремонтирующегося Изумрудного деревянной дощечке принялась лепить ответное выпуклое послание, чувствуя себя буквально личным шпионом Его Величества на секретном спецзадании.

…знать бы ещё, что отвечать!

Очень хотелось послать профессора куда-нибудь подальше, пожелав ему дюжину гарпий в постель, и чтобы они оторвали ему всё лишнее, дабы обезопасить невинных студенток в следующую ночь болотника, но гипса было не так уж много, да и лепить из него маленькие буквы оказалось довольно сложно, липкая белая субстанция расползалась в пальцах, но дурацкая кропотливая работа отвлекала от знобящего жара. К вечеру он становился невыносимым.

Глава 8.

Убежать было первым моим порывом, но ноги буквально подкосились, я застыла на месте.

- Как ты умудрилась замаскировать запах? – хриплый голос Мортенгейна проникал внутрь моего тела, моя ладонь непроизвольно сжала проклятую ручку, впрочем, не поворачивая её. – Я не чувствую тебя, но слышу. Это ты? Это же ты?!

Я молчала, но тело бунтовало. Однако я была сильнее… пока что.

- Не убегай, девочка. Нам есть, что обсудить.

Вот с этим я бы поспорила.

- Проклятая гарпия… даже регенерация дуплишей не может быстро справиться с её ядом. Мне жаль, что всё так вышло, девочка.

Нет, на этот бред я не куплюсь. «Жаль»!

- Чего ты хочешь, наказание моё? Извинений? Если бы я знал, что всё так случится, приковал бы себя к стене в подвале.

Так ещё не поздно!

- Я могу сейчас вышибить дверь одним ударом, ты не успеешь убежать, – лихорадочный шёпот больше возбуждал, нежели пугал, я прикусила язык. – Могу, но не буду… Не буду! Пока что я ещё держу себя в лапах. Не доводи меня, открой дверь сама, она не заперта. Я… я отойду к противоположной стене. И не подойду, пока ты сама меня не позовёшь. Я хочу услышать твой голос.

Боль в щеке и привкус крови в слюне отрезвили меня на мгновение. Заходить к нему?! Я не сумасшедшая!

- Открой дверь сама.

Вот я попала. Надо бежать…

…от обернувшегося дуплиша не сбежишь. Особенно когда в ногах противная слабость, а рука буквально прилипла к ручке, отказываясь от неё отрываться.

- Мы можем помочь друг другу, девочка. Заходи. Я тебя не трону, пока сама не попросишь…

По-про-шу?! Да он псих!

- Иди сюда.

Точно, псих. Думает, позовёт – и я прискачу?!

- Поговорим. Я тебя не трону. Я даже соглашусь на твои условия, если смогу. Даю слово. Дуплиши никогда не нарушают данного слова.

Мои условия? Что он имеет в виду? Ему действительно так хочется поговорить, ему действительно не всё равно, как я?

- Ты мне снилась, – вдруг сказал профессор. – Но твоего лица увидеть не удалось и во сне. Проклятый болотник! Ты не первая девственница, с которой я был, но почему-то я никак не могу выкинуть тебя из головы… я словно чувствую твоё состояние, может быть, от этого мне так паршиво. Не убегай.

Скотина похотливая. Состояние он моё чувствует!

- Иди сюда.

Пальцы дрогнули, ручка повернулась, словно сама собой. Дверь в аудиторию открылась.

***

В аудитории было темно, но странным образом видеть мне это не мешало, Мортенгейн действительно оказался у противоположного окна, шагах в десяти, к тому же – ко мне спиной. Его точёный чёрный силуэт показался мне угрожающим.

И совершенным.

- У меня подозрительно улучшилось зрение, – пробормотала я.

- Ничего удивительного, – тут же откликнулся профессор. – После ночи болотника, проведённой со мной, ты получила на какое-то время многие качества дуплишей – зрение, слух, обоняние. Раны будут затягиваться быстрее.

- А на сырое мясо не потянет? Нет? Ну, хоть что-то. Жаль, отношение ко мне останется прежним. Зачем эти игры в добровольность и сочувствие, профессор? Что вам мешает сейчас взять меня силой, как тогда, в лесу? – сказала я негромко. – Что вам мешает свернуть мне шею? Ну, не врите, какой в этом смысл, со мной можно быть честным.

- Тогда, в лесу, я был не в себе, – глухо отозвался он, не пытаясь повернуться ко мне. – Сейчас всё иначе. Я дуплиш, разумное духовное существо, а не животное. Я не насилую женщин.

Я криво ухмыльнулась.

- Хороший пёсик. Хочется расплакаться от умиления.

Он так явно скрипнул зубами, что я едва сдержала невольную улыбку.

- Ещё раз скажешь «пёсик», я тебя на суку повешу. Не обольщайся моим терпением, маленькая язва.

- Это я-то? Вот вы испортили мне всю жизнь, – сказала я, улыбка превратилась в оскал. – Всё ясно, какое вам дело до простой человечки, это же не дуплиш, так – создание второго сорта.

- Кто тебя просил соваться в лес ночью, в болотник? – его голос, будто отражая моё состояние, пропитался животным рыком. – В эту ночь мы теряем контроль над своей звериной сущностью!

- Откуда мне-то было это знать? К тому же, если бы не я, та тварь разорвала бы вас на куски! – возмутилась я, а потом резко выдохнула, чувствуя, что с ума сошла всё-таки я, а не он. Я смотрела на него, не в силах глаз отвести, отмечала каждую мелочь, вроде изгиба пряди тёмных волос или складки на пиджаке, и меня тянуло к нему. – Вы говорили о моих условиях, на которые якобы согласитесь… Они таковы. Я… я согласна быть с вами добровольно. Иногда. Встречаться будем только на нейтральной территории, например, в аудиториях, после занятий. Вы не будете пытаться узнать моё имя, мой курс и прочее. И, – я набрала побольше воздуха в грудь, потому что сказать то, что я собиралась, было архитрудно, стыдно до одури, – не кончайте в меня. Хочу, чтобы наши встречи ограничились одной лунной фазой и не имели последствий. Процессом наших… м-м-м… встреч буду управлять я, в противном случае добровольно ничего не будет, а ваше слово ничего не стоит. Раздевайтесь, профессор.

- Любопы-ы-ы-тное предложение, – медленно и насмешливо проговорил Мортенгейн. Побарабанил пальцами по стене. – Девушки мне ещё так свидания не назначали. На одну лунную фазу, говоришь? Нужна ты мне, – в мягко-томном голосе профессора вдруг отчётливо промелькнула звериная ярость. – Да, ты не дуплиш, ты никто и ничто. Безмозглая малолетняя дурочка, не вовремя попавшаяся под руку… Как тебя зовут?

- Вы можете пообещать, что не отчислите меня? Только не врите.

- Не могу. Работа в этом Храме наук полностью меня устраивает, а видеть постоянное напоминание собственной слабости…

- Ну, хотя бы честно. Как же остальные дуплиши справляются с ночью болотника?!

- Большинство находят себе пару к тому моменту, как вступают в период зрелости и подпадают под влияние Болотника.

- А вы? Гордый независимый одиночка?

- А мне не повезло. Что ж… Так ты хочешь, чтобы я разделся, так? Здесь и сейчас? Закрой дверь изнутри.