Не отпускай меня...

Пролог

Светящееся табло на крыше вокзала показывает по очереди время и температуру воздуха. Плюс три по Цельсию. Два часа тридцать шесть минут. Время словно застыло. Я тут меньше часа, а кажется, что полночи прошло.

Стою на пустом перроне, крепко вцепившись в чемодан. Будто там какая-то великая ценность. А на самом деле, я даже не помню, что туда складывала. По-моему, бросала всё, что под руку попадалось. Главное, паспорт взяла. Я инстинктивно сую руку в карман, нащупываю его плотную корочку.

Накрапывает дождь, хотя уже не накрапывает, а льет вовсю. Плащ насквозь мокрый, в туфлях хлюпает, с волос течет ручьем. Но в здание вокзала не захожу. Там люди, а я не хочу, чтобы меня кто-то видел. А то, что дождь – это даже хорошо. Никто не поймет, что я плакала, нет, до сих пор плачу, глотая слезы…

Наконец из громкоговорителя раздался короткий треск помех, а затем женщина-диспетчер объявила: «На первый путь прибывает скорой поезд номер восемьдесят Москва-Благовещенск. Стоянка поезда – две минуты».

Из здания вокзала начинают потихоньку выползать люди. Я отворачиваюсь, хотя никому нет до меня дела.

Вскоре вижу огни приближающегося поезда и нарастающий шум. Вот ночную тишину оглушает мощный гудок. Стуча колесами, тянется состав, мелькают квадраты полутемных окон.

Поезд постепенно сбавляет скорость. Под конец почти ползет и, скрипуче вздрогнув, останавливается.

Мой – четвертый – вагон протягивает в самый конец перрона. И я со всех ног бегу, волоча за собой чемодан.

Проводница меня встречает зевком. Едва успеваю вскарабкаться в тамбур, как поезд трогается. Мимо проплывает вокзал, затем – депо, какие-то постройки, дома и улицы спящего поселка, в котором я жила последние несколько месяцев.

Глядя в окно на исчезающие огни, шепчу еле слышно: прощай. Где-то там остался он…

Мой любимый, мой мучитель, мой палач.

Интересно, как скоро он заметит мой побег? И что почувствует тогда?

Сердце мучительно сжимается, а стук колес заглушает то ли всхлип, то ли стон, сорвавшийся с губ.

Пожалеет ли он обо мне хоть чуть-чуть? Хоть разок? Хоть на секундочку? Или только обрадуется? А, может, подумает: наконец-то избавился от этой ненавистной Зои?

Впрочем, я и сама прекрасно знаю ответ: скорее всего, ему будет глубоко плевать…

На глаза снова наворачиваются слезы. Смахнув их ладонью, я протискиваюсь по узкому проходу к своему купе. Там давно спят. С верхних полок слышно мерное сопение. Поэтому я, стараясь не шуметь, снимаю мокрый плащ и заталкиваю свой чемодан в рундук.

В детстве я обожала ездить в поездах – меня всегда усыпляли покачивания и постукивание колес. Но сегодня мне не спится. Я лежу, свернувшись калачиком, и, укутавшись в одеяло, пытаюсь согреться. Хочу уснуть и забыться хотя бы до утра, но мысли и воспоминания рвут душу.

Еще полтора года назад у меня было всё, о чем только можно мечтать – дом, друзья, любящая семья, блестящие перспективы. А сегодня я – изгой. Меня ненавидят, презирают и не желают знать даже самые родные и близкие люди. От меня отвернулись все, кроме младшей сестренки Алисы, но она – сама еще ребенок.

Мне некуда пойти и не с кем даже просто поговорить. Я бы смогла это вынести, если бы рядом был он. Но он меня оттолкнул. Жестоко и безжалостно. Он тоже меня ненавидит. И, наверное, даже больше, чем другие. Что ж, у него на это хотя бы есть причина. Очень веская причина. Неоспоримая. Я и сама себя ненавижу за то, как поступила с ним.

Если бы только можно было отмотать время назад и сделать всё по-другому…

Я пытаюсь понять, с чего всё началось. В какой момент моя жизнь полетела под откос, и я потеряла всё, что было дорого. Могла ли я тогда поступить иначе?

Закрываю глаза и в мыслях переношусь на полтора года назад…

1

Полтора года назад

На террасе за длинным дубовым столом сидели гости.

Во главе, конечно, папа. Рядом с ним по правую руку – бабушка и дядя Володя, папин старший брат, он у нас врач, точнее, главврач в железнодорожной больнице. Дальше – пара знакомых лиц из прокуратуры, их имена я подзабыла. Слева от папы – я, затем Денисовы, Сан Саныч и его жена. Раньше он тоже работал с папой в прокуратуре, но уже года четыре как судья. Ну и замыкал круг Иван Федорович Кирсанов, он – полковник, командир местной воинской части и живет в соседнем коттедже. Наши участки разделяет только невысокий штакетник.

С папой они дружат очень давно. Ездят вместе на рыбалку и охоту. По субботам парятся в бане. Они и внешне чем-то похожи: высокие, мощные, суровые, даже грозные. Бабушка говорит про них: «Нашли же друг друга два солдафона».

Когда-то жена Ивана Федоровича и моя мама тоже были близкими подругами. Но мама уже десять лет как умерла, болезнь забрала ее у нас. А его жена сбежала с молодым офицером. Теперь они оба одиноки. Хотя у папы есть мы: я и мои младшие сестры, Ася и Алиса. Есть бабушка и родной брат. А у Ивана Федоровича – никого.

– Друзья, – грузно поднимается папа с бокалом коньяка. Он возвышается над столом как скала. – Кое-кто, помнится, фыркал, мол, нет у меня сына, одни девчонки. Некому, дескать, пойти по стопам отца. Так вот, скажу я вам, этот кое-кто сильно ошибался. Моя Зоя не только поступила сама в Москву! На юридический! Но и второй курс подряд закончила на отлично. Так-то! Растет моя смена, гордость моя!

Гости тут же устремили на меня радостные взгляды и давай поддакивать и чокаться бокалами.

– Молодец Зоя! Наш человек! Так держать! За тебя!

А я в этот момент как раз жевала шашлык и могла только смущенно улыбаться с набитым ртом.

Папа закатил эту пирушку в мою честь. Утренним поездом я приехала домой на каникулы, сдав сессию раньше срока. И да, папа не соврал – на одни пятерки. Но от всеобщего внимания и хвалебных речей мне стало неловко. Да и заскучала я быстро. Поэтому вскоре, извинившись, тихонько выбралась из-за стола и пошла к сестрам. Их ко «взрослому столу» папа еще не пускал. Да и меня сегодня с гостями усадили впервые.

«Гордись, тебя удостоили великой чести, а мы пока не доросли», – ерничала Ася.

Я поднялась на второй этаж, однако ни Асю, ни Алису в доме не нашла. В общем-то, ничего удивительного. У них ведь тоже каникулы. На улице лето. Жара. Кому охота в такую погоду дома сидеть? Наверное, пошли купаться, рассудила я. Прошлым летом мы круглыми днями пропадали на пляже: плескались, загорали, дурачились.

Наш коттеджный поселок располагался как раз у самого залива. А от нашего дома – буквально семь минут пешком по тропинке через небольшой пролесок и вот он, берег.

Я немного послонялась без дела, повалялась в гамаке на заднем дворе, а потом решила – тоже пойду искупаюсь. Может, как раз и девчонок там встречу.

Надела купальник. Он у меня сплошной, и Аська называет его костюмом утенка за желтый цвет и махровую ткань. Но он неожиданно оказался маловат – грудь в нем стала выглядеть приплюснутой. Пару лет назад меня бы это привело в восторг – я тогда сильно комплексовала, что у меня всё плоско и страстно хотела, чтобы хоть какие-то формы появились. Но сейчас стояла перед зеркалом в замешательстве. А затем достала мамин купальник, старый, но симпатичный – в бело-синюю полоску, с раздельным верхом и низом. А вот он был, наоборот, мне немного большеват. Но я нашлась – нижнюю часть затянула вязочками потуже, а в каждую чашечку лифа вложила по свернутому носку. Покрутилась перед зеркалом и осталась вполне довольна. Выглядело очень даже ничего.

Сверху натянула легкий сарафан и побежала к заливу. Правда, сестер там не обнаружила. И вообще никого. Приуныв, я побродила в одиночестве вдоль сонного берега.

Не то, чтобы я обиделась на сестер, но могли бы и подождать меня. Я ведь так по ним соскучилась. Все-таки несколько месяцев не виделись и из-за папиных гостей даже не успели толком пообщаться.

От полуденной жары меня слегка сморило, и я решила искупаться, а потом уже идти обратно домой.

У самой воды берег был песчаный, а чуть подальше, шагах в сорока, начинался пролесок, разделявший залив от коттеджного поселка. Я сняла сарафан и повесила его на один из кустов. Там же оставила босоножки. Тихонько зашла в воду, уже прогретую солнцем. Окунулась с головой, побарахталась немножко, еще раз окунулась, а когда вынырнула – увидела, как из пролеска на берег выскочили незнакомые парни с криками и громким хохотом. Как табун молодых жеребцов.

Я сразу занервничала. Черт, угораздило же их заявиться сюда именно сейчас! Не то чтобы я была такая пугливая, но оказаться в безлюдном месте одной среди пятерых развязных парней… Нет, наверное, все же пугливая, потому что наша Аська уж точно не растерялась бы, а у меня внутри всё задрожало.

Кто вообще они такие? И откуда взялись? Это ведь закрытый пляж, только для своих. Чужие сюда не суются. А здесь у нас всего-то десятка два коттеджей, и я прекрасно знаю всех жителей. Но эти парни точно не наши...

2

С минуту я еще сидела в воде, глядя, как они резвятся на берегу. Думала – сейчас парни пойдут купаться, а я быстренько выскочу и побегу домой. Они уже скинули майки, оставшись в одних штанах. Но тут двое из них затеяли шуточную потасовку, и остальные тоже остановились. Наблюдали, подначивали и улюлюкали.

Пока они не обращали на меня внимания, увлекшись борьбой, я все же решилась и вышла из воды. Чуть в стороне от них. Потихоньку, стараясь обойти их по дуге, направилась к тому месту, где бросила свои вещи. И когда оставалось буквально несколько шагов до куста, на котором висел мой сарафан, один из парней, долговязый, с выгоревшими добела короткими волосами, случайно заметил меня.

– Ух ты, какая телочка! Куда спешишь? Беги ко мне.

Еще двое сразу же обернулись. А потом и те, что дрались, увидели меня и тотчас забыли про свой поединок.

– Классная задница! – прокомментировал кто-то из них.

Все пятеро потянулись ко мне, окружая кольцом. Мне бы быстро рвануть прочь, пока еще была возможность. Пусть и в одном купальнике. Но от страха ноги онемели.

Я застыла столбом, в ужасе глядя, как они смыкают круг. Все как один, полуголые, загорелые, крепкие, мускулистые. В сравнении с ними я просто Дюймовочка.

Еще пара секунд, и всё – я оказалась в ловушке. От страха меня затрясло. А они только посмеивались и пялились на меня.

– Попалась, – осклабился один.

– Ну че, познакомимся, малая? – прогнусавил долговязый. – Повеселимся чуток, а? Не бойся, мы тебя не обидим. Больно не будет…

– Ага, – поддакнул ему другой парень. – Тебе понравится.

Компания загоготала. Только один не смеялся, но при этом пугал даже больше остальных. Стоял как раз напротив меня, широко расставив ноги и сунув руки в карманы армейских штанов. И с наглой ухмылкой бесстыже меня разглядывал, перекатывая в губах травинку. Несмотря на то, что он молчал, было чувство, что он среди них главный заводила.

От страха пересохло во рту. Кое-как я вымолвила, обращаясь к нему:

– Дайте пройти.

– Иди. Кто тебя держит? – хмыкнул он.

Я сделала пару шагов, но тут же еще один парень, обогнав меня, подскочил к кусту и сорвал с него мой сарафан.

– Отдай! – кинулась я к нему, но тот проворно отвел руку подальше, а потом, скомкав мою одежду, швырнул ее долговязому.

– Ну че, малая, поиграем? – гаркнул тот весело

Я шагнула к нему. Он несколько раз, дразня, протягивал мне одежду, но, когда я пыталась взять, сразу одергивал руку и заливался смехом. А затем перекинул следующему. К нему я уже и подходить не стала – понятно же, что не отдаст.

Вместо этого посмотрела прямо в глаза пацану, тому, что с травинкой. Откуда-то взялась уверенность, что, если он велит своим дружкам прекратить, они послушаются.

– Отдай мою одежду, – как можно тверже произнесла я.

– Забирай, – ухмыльнулся он.

И тут же за спиной один из этих сволочей пропел трескучим басом:

– Эй, подруга, посмотри на меня! Делай как я, делай, делай как я…

– Ха, Гриня, – крикнул кто-то из них. – Ты еще примерь! Тебе пойдет.

Я оглянулась – этот самый Гриня тряс моим сарафаном, приставив его к себе, и пританцовывал. Вся компашка покатывалась со смеху. Но когда я все же попробовала отобрать, он, как и другие, быстро скомкал мое несчастное платье и швырнул его у меня над головой, гаркнув:

– Лови!

Сарафан упал прямо к ногам наглеца с травинкой. Тот не стал ни ловить, ни подбирать. Он и рук из карманов не вынул. Я кинулась к нему, и все остальные сразу заверещали:

– Лёха! Че стоишь! Хватай скорее! Блииин…

Я подняла сарафан из тонкого нежно-сиреневого батиста с его испачканных грязью кирзовых сапог. Этот наглец даже не отошел, не отодвинул ногу. Как еще поверх не наступил!

Внезапно осмелев от злости, я оглядела его с ног до головы и в сердцах бросила:

– Сволочи вы и трусы! Попробовали бы вы так же поиздеваться над тем, с кем вы на равных. Нет, вы можете только как шакалы… нападать стаей на одного. Трусы вы последние!

Парни стали еще больше потешаться надо мной, крича наперебой:

– Эй, Лёха, берегись! Что-то телочка разбушевалась... Ишь, горячая какая... По ходу, пора её обуздать… Но сначала отшлепаем... Эй, подруга! Иди ко мне… Сделаем друг другу приятно… Твои ножки будут круто смотреться у меня на плечах…

Я старалась не слушать их похабные шутки, чтобы не паниковать еще сильнее. Я смотрела только на него одного, но со всем презрением и злостью, на какие была способна. Однако его мой гнев никак не трогал, а, может, даже веселил.

– Да кто над тобой издевался, мочалка? Кому ты нужна? – ухмылялся он. – Шуток не понимаешь?

Урод!

На самом деле, внешне пацан был симпатичный. Тёмно-серые глаза, длинные ресницы, чувственные губы. Одна бровь – идеальной формы, будто нарисованная черным карандашом, а вторая – с изломом там, где ее пересекал давний, уже белый шрам, хотя это его не портило.

Такие парни девчонкам чаще всего и нравятся. Смазливые, наглые, грубые. И у этого наверняка отбоя нет от глупых малолеток. Меня же, наоборот, такие отталкивают. Не внешностью, а тем, что они обычно ведут себя как самовлюбленные ублюдки. И этот – яркий тому пример.

– Шутка – это когда смешно и остроумно. А это просто тупо. Уровень дебилов! Хотя что с вас взять, – под стать ему скривилась я. – Какие сами, такие у вас и шутки.

– Успокойся, истеричка. Бери свое тряпье и чеши к мамочке, – он тоже начал злиться.

Меня передернуло. Я до сих пор болезненно реагирую на любые слова о маме.

– Думаешь, ты такой крутой, да? – негодуя, выпалила я. – Стоишь тут, выпендриваешься со своими дружками, хотя я вам ничего плохого не сделала! И ты, и твои дружки – полное ничтожество… тупое, самодовольное, озабоченное быдло!

Он стиснул челюсти так, что заострились желваки. В глазах его вспыхнула ярость, несмотря на то что остальные парни вообще не приняли мои слова всерьез и только расхохотались.

3

Не разбирая дороги, я неслась к дому. Пока не наступила голой пяткой на сосновую шишку. Вскрикнула от боли и… разревелась. Хорошо хоть эти сволочи за мной не увязались. Но все равно – до чего было больно, обидно и стыдно. Такой позор!

Всхлипывая и прихрамывая, я доплелась до дома. Заслышав голоса и смех, доносящиеся с террасы, поморщилась. Меньше всего хотелось сейчас встретиться с кем-то из гостей. Да и с папой тоже. Поэтому я обогнула дом и зашла с бокового хода.

В ванной я снова расплакалась. Такой долгожданный первый день дома – и так безвозвратно испоганен кучкой каких-то озабоченных придурков! Зачем я только потащилась на этот берег…

Мало-мальски успокоилась я только к вечеру, однако все равно настроение было хуже некуда. Ничего не хотелось. Лежала, свернувшись калачиком, у себя в комнате совершенно разбитая и глубоко несчастная. Но хотя бы гости разошлись, а то под конец они там уже песни завели. Мне же от их заунывного пьяного пения совсем тошно стало.

Вскоре вернулась Алиса.

Она у нас самая младшая. В этом году закончила девятый класс.

Отец всех нас любит, конечно, но в ней прямо души не чает. Я не ревную, я сама ее люблю чуточку больше, чем заполошную Асю.

Наверное, потому что Алиса очень похожа на маму в молодости. Светловолосая, голубоглазая, хрупкая. Немного капризничает иногда. Но тут папа виноват – разбаловал ее. И то я за ней уже давно никаких капризов не припомню. А еще она из всех нас самая добрая и жалостливая. Аська даже дразнит ее сентиментальной дурочкой.

Алиса тихонько постучалась в мою комнату. И не вошла, пока не дождалась моего угрюмого «да». Она всегда такая – деликатная, даже с родными. Аська бы влетела как ураган.

Подойдя ко мне, – а я так и валялась на тахте, пытаясь читать журнал «Мы» – Алиса присела с краю.

– Посижу у тебя?

– Конечно, что спрашиваешь, – отложила я журнал в сторону.

– Что читаешь?

– Повесть. «Дневник Наташи» Владимира Чередникова.

– А-а, – понимающе кивнула она. – Я ее читала. Прикольная… А ты не обиделась, что мы ушли? Я не хотела, но Ася… Знаешь же, что она как привяжется, так не отстанет. Сказала, что ты все равно до вечера будешь с гостями. А ей очень надо было куда-то. А без меня папа ее из дома не отпускает. Он ее наказал. Она на той неделе пришла домой почти в два часа ночи.

Алиса примолкла, посмотрела на меня виновато.

– Скажи, пожалуйста, скорее, что ты не обиделась. А то я переживаю…

– Не обиделась, – улыбнулась я сестре. – Но теперь я от тебя не отстану, пока не расскажешь, как вы тут без меня жили эти полгода.

– Да обычно, – пожала плечами Алиса. – Ничего особенного. Расскажи лучше ты про себя. Как тебе там, в Москве? Скучаешь по дому?

– Очень!

– Но все равно прикольно ведь жить одной? Аська тебе ужасно завидует.

– Да нечему завидовать.

– Ну как? Столица же! Столько там всего!

– Я все равно никуда не хожу. Только в институт и в библиотеку. Ну, один раз в мавзолей сходила. И в Третьяковскую галерею.

– А на концерты? Ни разу? А звезд видела? Юру Шатунова? Нет? А «Маленького принца»? Ну или хоть кого-нибудь?

– Нет, – покачала я головой. – Говорю же, я нигде не бываю.

– А парень у тебя есть? – допытывалась Алиса.

– Нет.

– А почему? Ни за что не поверю, что в тебя никто не влюбился!

Я вдруг снова вспомнила мерзкую сцену на берегу, и меня передернуло.

– Не нужны мне никакие парни.

– А чего так? – разочарованно протянула сестренка.

– Потому что у них у всех на уме только одно… И вообще, некогда мне о парнях думать.

– А Ася сказала, что ничего плохого в этом нет. Говорит, что естественно, то не безобразно. И что…

– Слушай ее больше! – раздраженно перебила я сестру и поспешила перевести тему разговора: – А вы где были? Гуляли?

– Ну, сначала – да, гуляли с Аськой. Пока не встретили ее подруг, Вику Трифонову и Светку Лядову. Они меня спровадили, а сами… – Алиса покосилась на дверь и снизила голос до шёпота: – Кажется, пошли на дискотеку в «Прометей».

4

«Прометей» – это наш главный местный клуб. С понедельника по четверг там всё прилично: идут всякие кружки и секции, показывают фильмы, утром – детские, вечером – для взрослых. Но в пятницу и субботу разворачивается настоящая вакханалия под названием дискотека.

Я, конечно, ни разу на тех дискотеках не была, но наслышана. Это не школьные вечера. Там и пьянство, и разврат, и драки. Причем дерутся и девчонки, и парни, и стенка на стенку, и район на район, и школа на школу. Ни одной дискотеки без происшествий не проходит. А еще, папа говорит, в последнее время в клубе стали сбывать наркотики. Все знают, что это Кемаловы, но никто ничего сделать не может.

Дома за ужином папа ругается, что десять лет назад их бы влёт скрутили и отправили в места не столь отдаленные, лес валить. Но в те годы они сидели тихо, как мыши в норах. А теперь их диаспора вовсю хозяйничает в городе и устраивает свои порядки. И неплохо приплачивают кому надо, чтобы закрывали глаза на их делишки.

Правда, насчет этого папа при нас помалкивает, бережет честь мундира. Но я еще зимой, во время новогодних каникул, случайно подслушала, как он обсуждал с Иваном Федоровичем этих Кемаловых и их «взносы в профсоюз». Они тогда вдвоем с соседом глушили коньяк на кухне, а я встала среди ночи и спустилась вниз попить водички. Ну и заслушалась, даже про воду забыла.

– Понимаешь, они, как зараза, уже повсюду. Скоро не они к нам, а мы к ним будем на поклон ходить.

– Что, совсем наглеют? – спросил Иван Федорович.

– Еще как! Ладно, они подмяли весь местный рынок, ладно, девочки под ними, ладно – казино по ночам… Но эти мрази еще и наркотой теперь занялись! Толкают эту гадость, считай, детям. Вон, недавно на дискотеке в этом чертовом «Прометее» парень окочурился. Юра Гурков. Зойкин бывший одноклассник, между прочим. Прямо в туалете, на заплеванном полу, у толчка. От чего, думаешь? От передоза. А я его пацаном помню. Смышленый такой был. К Зойке на день рождения приходил. В бадминтон я их как-то учил играть. Ну это когда мы еще на Пролетарской жили. И мать его помню. А тут смотрю протокол… Мать его рыдала, просила найти виновных… А кого тут искать? И так ясно. И ничего сделать нельзя.

Папа прервался. Судя по звукам, выпил рюмку, фыркнул, захрустел огурцом. Потом продолжил:

– Ей-богу, задавил бы их голыми руками. Детей бы уж не губили. Так, знаешь еще что? Эти мрази повадились втягивать тех, с кого можно что-то взять. Или чтобы родителей на крючок посадить. Дочку нашего Сергеева, Иринку, знаешь? Он уволился недавно из органов. Помнишь, какая умница-красавица была? А сейчас… увидел вот на днях – не узнал. Тощая, страшная. И из дома, говорят, всё вынесла. То же самое и с сыном Кости Ларина. Тот вообще из-за сынка своего дурного на зоне сейчас. А этим мразям хоть бы что. Процветают.

– Ларин – это тоже из ваших? Из прокурорских? Да, наглеют Кемаловы, наглеют. Раньше уважали власть, а сейчас… – вздохнул Иван Федорович. – Ну, хоть платят исправно?

– Да тошно уже у них брать, Ваня, тошно, – воскликнул папа. И тут же согласился: – А не будешь брать – быстро найдутся другие, не такие щепетильные. Для кого деньги не пахнут. И в два счета тебя отправят… хорошо если просто на покой…

– Относись к этому, как к неизбежному злу, Паша. Сейчас везде так. У нас тоже всякого дерьма хватает, а раньше такой порядок был, комар носа не подточит, всё строго, ну ты и сам знаешь, – подхватил полковник. – А эти Кемаловы… они, конечно, те еще черти, но! Ты посмотри, что за молодежь пошла. Стадо, тупое стадо, без мозгов, без идеалов, без цели. Ничего не хотят, ни к чему не стремятся, вот и кончают плохо… Не то что мы в их годы. Не все такие, конечно. Если, скажем, у твоей Зойки есть голова на плечах, она же к этой дряни и не притронется. Так что это, считай, естественный отбор…

– Что верно, то верно. Но будь моя воля, я бы этих мразей Кемаловых к стенке как в тридцать седьмом. И дискотеки бы запретил, а то устроили в клубе рассадник…

Тогда меня их разговор шокировал. Потряс до глубины души. Отчасти из-за Юрки Гуркова, который так ужасно умер – я ведь его помню нормальным. Хорошим мальчишкой. Помню, как друг к другу в гости в детстве бегали, как он мне с физикой и алгеброй помогал, как пиджак свой мне на плечи накинул, когда после выпускного всем классом пошли на берег встречать рассвет...

Но, наверное, еще сильнее меня потрясло то, что папа, оказывается, связан с цыганской диаспорой, пусть и не по доброй воле. Деньги у них берет, и наверняка не за просто так. Такое горькое разочарование накатило. Я даже поплакала и поклялась себе, что закончу институт, тоже стану прокурором и никогда, ни копеечки не возьму у таких, как Кемаловы.

Нет, папу я все равно люблю и уважаю, но лучше бы я этого не слышала. Я попыталась себя утешить, найдя ему оправдание: просто у него нет выбора…

Сестрам я ничего не рассказала. Алиса слишком любит папу, он для нее непререкаемый авторитет. Такая новость ее бы сломила. А Аське, по-моему, было бы просто плевать.

Однако она сошла с ума, если в самом деле уперлась на дискотеку!

Если папа узнает… даже представить страшно. Он нам строго-настрого запретил даже приближаться к «Прометею», когда там идет дискотека.

– Кажется или точно пошла? – уточнила я у Алисы.

– Кажется, точно пошла, – снова прошептала сестра. – Просила ее прикрыть, если что.

– Она совсем рехнулась! – охнула я, подскакивая с тахты.

Папа, конечно, сейчас хорошенько подпил с гостями и наверняка скоро отправится спать, но мало ли… Вдруг ему взбредет в голову подняться к нам, проверить, чем мы тут занимаемся. У него бывают такие порывы. А уж если что-то случится в клубе, он сразу узнает.

Но самое главное – я действительно испугалась за Аську. Она у нас совершенно безбашенная и пустоголовая. И как магнит притягивает всякие неприятности.

Я быстро натянула джинсы и кофту с капюшоном.

– Зоя, ты куда? – встревожилась Алиса.

5

«Прометей» от нас не так уж далеко. На велосипеде я бы домчалась минут за пятнадцать. Но побоялась ехать одна. Позвала с собой Егора Плетнева.

Егор живет на соседней улице и, что удобно, у него есть мопед. Правда, пришлось его, конечно, поуговаривать.

– Да что с твоей Аськой случится? – ворчал он. – Нагуляется и вернется. А мне надо пленку проявлять.

– Ты Аську будто не знаешь! Напомнить, что она учудила на твой день рождения? Или как чуть на море не уехала? А пленка твоя никуда не денется.

Егор примолк – а что он мог сказать? Прошлым летом она и правда чуть не укатила на море с какими-то незнакомыми парнями. Папу тогда отправили в Москву в командировку. Я должна была следить за сестрами. И я честно старалась, но не под замком же их держать круглосуточно. Аська тогда всё с той же Светкой Лядовой пошла гулять, встретила каких-то двух чужаков на девятке. Они сказали, что едут на море и позвали их с собой. Не знаю уж, что они им наплели, но эти дуры на полном серьезе собрались ехать с ними. И даже доехали до Железногорска. Но там эти парни остановились на заправке и повздорили с кем-то. Началась драка, и девчонки убежали – хоть на это ума хватило. На последней электричке вернулись домой и потом со смехом рассказывали, как «съездили на море».

Помню, у меня чуть инфаркт на месте не случился, а им весело. Я ей: «Ася, вы с ума сошли?! Как можно сесть к незнакомым парням в тачку? Вас бы прибили где-нибудь по дороге и выбросили. И никто бы даже не знал, где вас искать». Она на это, закатив глаза, простонала: «Какая же ты зануда, Зойка».

Ну а в день рождения Егора Плетнева Аська чуть не спалила его дом, тоже по дурости. Решила вдруг, что стало как-то скучно. Без спроса забралась к ним в кладовку, нашла там коробку с бенгальскими огнями, притащила и устроила фейерверк прямо посреди комнаты. Одна из искр попала на штору, та сразу вспыхнула, все завизжали, повскакивали… В общем, мы еле потушили. У меня так и остался шрам на руке – обожглась, когда пыталась сдернуть пылающую штору, чтобы затоптать.

В общем, Аська – это настоящее стихийное бедствие, и постоянно ищет приключений на свою пятую точку. Специально лезет туда, куда нельзя. И так было с самого детства. Она у нас и в лесу терялась, и тонула, и в колодец проваливалась, и током ее било, и даже мужик на нее нападал. Другая бы уже давно от психологической травмы лечилась, а ей хоть бы что. Как с гуся вода. И никак не уймется.

– Ладно, – нехотя согласился Егор. – Жди меня на улице, сейчас выкачу мопед. Только быстро! И это… в клуб заходить я не буду.

Плетнев, конечно, совсем не богатырь, но вдвоем все равно не так страшно.

Когда мы подъехали, уже совсем стемнело, но площадь вокруг клуба была ярко освещена огнями, и народу там толпилось, наверное, ненамного меньше, чем на самой дискотеке.

– Я тут вас подожду, – сказал Егор, остановившись в тени.

– Пойдем со мной?

– А вдруг мопед угонят? И вообще мы так не договаривались.

– Ладно, жди тут.

На всю округу грохотал «It’s my life» доктора Албана. Казалось, даже асфальт под ногами вибрировал.

Все скамейки на площади были облеплены молодежью. Некоторые прямо тут же, на улице, подтанцовывали.

Я, конечно, слегка растерялась – где в этой толпе искать Аську.

Возле одной скамьи, что ближе всех к клубу, началась какая-то суета. Два парня громко выясняли отношения, крыли друг друга матом, что-то предъявляли, а девчонки, которые были с ними, старались их успокоить. Однако те только сильнее распалялись. Потом один толкнул другого, и понеслось. Сначала эти двое вцепились друг в друга. Затем подтянулись парни с соседних лавочек. Вроде как в качестве зрителей, но не прошло и пяти минут, как там уже образовалась куча мала из дерущихся. Вокруг орали, визжали, матерились, хохотали.

Вскоре из клуба повалил еще народ – кто-то смотреть на потасовку, а кто-то и участвовать.

Я подошла ближе, пытаясь найти глазами Аську. Когда уже совсем отчаялась – услышала совсем рядом ее истошный вопль. Рванула к ней и очень вовремя. Она тоже сцепилась с какой-то незнакомой толстой девчонкой, и та как раз драла ей волосы, обзывая шалавой и другими словечками похуже.

Не задумываясь, я с размаху залепила девчонке сумкой по голове. Та остановилась, отпустила Аську. Пока она соображала, я схватила сестру за руку и потащила прочь. Девчонка крикнула что-то грозное и попыталась нас схватить, но мы быстро шмыгнули от нее и затерялись в толпе. Однако пока продирались сквозь народ, кто-то случайно зарядил мне локтем прямо в скулу.

С горем пополам мы выбежали к зданию почты – туда, где остался ждать Егор. Но не обнаружили там ни Плетнева, ни его мопеда. Поискали его немного и пошли домой пешком.

– Да очканул он, вот и свинтил, – изрекла Аська. – Сыкло!

– Зато ты, как посмотрю, самая смелая, – одернула ее я. – Нет, правда, ты совсем ничего не понимаешь? Зачем ты потащилась в клуб? Ты вообще головой хоть иногда думаешь?

– Не-а.

– Оно и видно! А если бы с тобой что-нибудь случилось? А если бы…

– Ой, хватит! Давай без нотаций, а? – заныла Аська. – У меня и так башка трещит. Эта корова чуть все волосы мне не выдрала.

6

А утром я едва сумела разлепить глаза. Пошла в ванную и ужаснулась – левый глаз заплыл, а под ним растекся здоровенный синяк. И никак этот кошмар не спрячешь, ничем не прикроешь.

Алиса, увидев меня, испуганно ахнула, Аська захохотала, как ненормальная. Но хуже всего была реакция папы.

– Это… это что? – выкатив глаза, спросил он.

– Я ударилась… нечаянно, – залепетала я, пряча взгляд и чувствуя, как приливает к лицу краска.

Врать я совсем не умею. Просто патологически. Когда пытаюсь сказать неправду, тут же покрываюсь пунцовыми пятнами, начинаю заикаться, а в глаза вообще не могу смотреть. В общем, выдаю себя с потрохами.

Конечно, папа сразу всё просек. К тому же, про потасовку в «Прометее» он уже знал.

– Только не говори мне, что ты была в клубе, – рявкнул он.

А у меня все слова сразу в горле комом встали.

– А ну, посмотри на меня! – он подошел ко мне, взял за плечи. Стиснул их так, что чуть руки не отстегнулись. – В глаза смотри, я сказал! Ударилась, говоришь? Мне уже доложили, что вчера в «Прометее» была массовая драка. Там тебе поддали? Отвечай! Так, ясно… Ну что ж, молодец, не успела приехать и сразу отличилась. Я даже представить себе не мог в кошмарном сне, что моя дочь… моя дочь! Потащится в этот вертеп… Какой срам!

Я не выношу, когда папа орет. Почему-то я от этого прямо цепенею в страхе, хотя он ни разу нас не бил. Даже пальцем не трогал. Но у меня сердце едва не останавливается от его рева.

– Вот уж от кого-кого, а от тебя я такого не ожидал!

Аська тем временем встала из-за стола и потихоньку выскользнула из кухни. Алиса осталась на месте, глядя на меня перепуганными глазами.

– Как ты могла?! – рычал папа. – Я-то думал, ты умная, серьезная, порядочная… Гордость моя. А ты… Да уж, гордость. Позор!

Потом наконец отпустил мои плечи. Отошел к окну, тяжело и яростно дыша. А я стояла, низко наклонив голову, чтобы он не видел, что я плачу.

– Значит так, – отчеканил он после ужасающе долгой паузы, во время которой я стояла ни жива ни мертва. – Ты будешь наказана. До конца августа будешь сидеть под домашним арестом, ясно? Ни шагу со двора без моего позволения! Поняла?

Я кивнула, не поднимая глаз. Папа, больше не говоря ни слова, вышел из кухни. Алиса тут же подскочила и обняла меня.

***

На самом деле, домашний арест для меня не особо страшен. Я ведь и так не рвалась болтаться по городу. А уж с таким фингалом и подавно. Гораздо больше меня расстроило то, что папа во мне разочаровался. Он так со мной говорил! Таким тоном! Это меня просто раздавило.

После завтрака я сидела у себя. Сначала плакала, потом успокоилась, но все равно выходить из комнаты не хотела. Сидела на подоконнике и смотрела в окно. Оно у меня, как и у Аськи, выходит на дом соседа, Ивана Федоровича. Точнее, на его баню, которую он строит с прошлого лета. Не сам, конечно. Солдаты из его части строят. С раннего утра стучат молотками, сверлят, шумят.

Иван Федорович всегда использует солдат как бесплатную рабочую силу. Порой и папе своих бойцов одалживает. Зимой вот от снега чистили нам и крышу, и двор.

Сейчас двое из них, полуголых и загорелых, тащили строительные носилки с грудой кирпичей. Потом я увидела папу. Он прошел мимо бани, рыкнул на солдат и направился к дому соседа. Наверное, сейчас будет жаловаться под коньячок, как я его подвела, как осрамила.

За стеной о чем-то спорили сестры. Я не вслушивалась, но потом они стали препираться все громче и громче, так что некоторые слова и даже фразы целиком я вполне могла различить.

– Скажи всё папе! – говорила Алиса. – Это же ты виновата. Зоя из-за тебя пострадала! Она же за тобой в клуб ходила!

– Еще чего! – возмущалась Аська. – Я ее ни о чем не просила.

– Ты должна признаться!

– Никому ничего я не должна. И марш из моей комнаты!

– Куда ты собираешься?

– Куда надо. Гулять!

– Ну как ты так можешь?! Зою из-за тебя наказали, а ты идешь гулять! Как тебе не стыдно?

– Хочу и иду! Ты мне еще тут поуказывай, малявка.

– Ты, Ася, плохой человек.

– Зато не дура, как некоторые.

– Ты должна остаться.

– Да с чего бы? Разве отец меня наказал? Нет. Почему я должна киснуть дома? Потому что наша святая Зоя не смогла отмазаться нормально?

– Если ты не признаешься, я сама всё папе расскажу.

– Ах ты, мелкая дрянь! Только попробуй! И вся школа узнает, как ты сохнешь по Шацкому…

– Я не сохну…

– Все узнают, как ты за ним следила… как письма ему тайком подбрасывала… какие оды сочиняла…

Алиса ахнула и выбежала из Аськиной комнаты, хлопнув дверью. Вскоре и Аська ушла, напевая под нос что-то веселенькое. А я отправилась утешать Алису.

Упав лицом в подушку, она горько рыдала. И сначала никак не реагировала на меня. Потом постепенно затихла. Поднялась вся зареванная, с красным лицом и опухшими глазами.

7

На следующий день дома разразился скандал похлеще, чем накануне.

Утром я спустилась к завтраку позже всех. Полночи не спала – отчасти все еще не перестроилась с московского на наше время. Там ведь еще ранний вечер, когда у нас уже глубокая ночь. А отчасти – переживала из-за ссоры с папой. Не то чтобы я на него обиделась, но он меня очень ранил.

Как легко он меня осудил! И сию секунду забыл, как я все время из кожи вон лезу, чтобы быть лучшей. Достойной его. Я ведь так учусь, что света белого не вижу. Зато медаль золотая и в зачетке ни одной четверки. Мне даже повышенную стипендию платят. Никаких гулянок и развлечений, никаких парней, романов и лишних знакомств – все его наказы неукоснительно соблюдаю. Господи, я даже в кино сто лет не была. А ему хватило такой малости, чтобы всё-всё перечеркнуть…

Его «Позор!» до сих пор звучало у меня в ушах и разъедало душу.

А я ведь всегда его жалела, любым его поступкам находила оправдания, даже тем, что мне претили. Как вот с Кемаловыми.

Нет, ему и правда не позавидуешь. Я-то знаю, как тяжело ему было.

Отец очень любил маму. Любил с самой школы. Они – бывшие одноклассники. Правда, мама не сразу ответила на его чувства. У нее был долгий роман с другим. И замуж она собиралась за другого. Но тот ее бросил. Потом папа сделал маме предложение, и она его приняла. Может быть, и от отчаяния, но позже полюбила и даже как-то сказала, мол, жаль, что не сразу его разглядела. Папа никогда не попрекал ее бывшим, да и вообще ничем, он ее на руках носил, сдувал пылинки, боготворил. А когда она заболела, он бился за нее до последнего, несмотря на неутешительные прогнозы врачей. При этом не унывал сам и маме внушал, что все будет хорошо. Нам тоже ни на секунду не давал почувствовать, что в наш дом пришла беда.

Я даже не представляю, каких сил ему это стоило, но однажды случайно застала сцену, поразившую меня до глубины души. В тот день папа на своих стареньких жигулях возил нас в парк. Мы тогда очень весело провели время. Объедались сахарной ватой и мороженым, пили газировку из автоматов, катались на аттракционах, фотографировались. Он в тире выбил для Алисы плюшевого медведя. Аська раскапризничалась, что тоже хочет. Папа и ей настрелял какого-то зайчика. Потом привез нас домой, довел до квартиры и пошел обратно. Сказал, что ему еще нужно в магазин. Немного погодя, я побежала за ним следом, мама попросила что-то купить, уже не помню что. Но ни папы, ни его машины во дворе не оказалось. Я дошла до магазина, покрутилась там, покружила во дворах – нигде его не было.

Я его все-таки нашла. Возле гаражей. Точнее, его Жигули. Потом уже увидела и его. Он сидел в машине и горько рыдал, закрыв лицо руками. Это так меня поразило – мой сильный, всемогущий, жизнерадостный папа плачет!

Я не стала к нему подходить. Потрясенная поплелась домой. А вскоре и папа пришел – радостный и энергичный, как всегда. И ни за что не скажешь, что он плакал.

Мамы не стало осенью того года. И папа остался один, с нами тремя. Алисе тогда только-только исполнилось шесть, Аська пошла во второй класс, а я – в четвертый.

Он горевал, много пил, а потом с головой ушел в работу. Но прежним папа уже не стал. Мне даже кажется, со смертью мамы он больше ни разу не улыбнулся.

А еще я все время вспоминала, как он тогда плакал, и очень старалась облегчить ему жизнь. Научилась готовить, стирать, гладить. И, конечно, следила за сестрами. С Алисой проблем не было никогда – где ее оставишь, там же и найдешь. Но Ася... с нее ни на минуту нельзя было глаз спускать. Что она только ни вытворяла! И не слушалась ни черта. Но я ему не жаловалась, не хотела лишний раз расстраивать.

И вообще всегда, что бы я ни делала, думала в первую очередь: лишь бы папу не огорчить, лишь бы папу порадовать. Даже на юриста поступила в угоду ему, тогда как сама с детства мечтала быть врачом.

С такими невеселыми мыслями я уснула только перед рассветом. Поэтому и встала поздно. Спустилась вниз, на кухню. Ася, папа и Алиса завтракали в суровом молчании. Но когда я, пробормотав «Доброе утро», села за стол, папа тут же недовольно высказал:

– Скоро обед, а она только соизволила проснуться. Совсем распустилась.

Я вспыхнула. Аська, жуя сырник, прыснула так, что изо рта вылетели крошки и одна повисла у нее на губе.

Алиса решительно отложила вилку. Посмотрела на нас троих поочередно. На Аську – с негодованием, на меня – с жалостью, на папу – словно крича: «Ну как ты так можешь?!».

Я подала ей знак, мол, ничего страшного, не заводись. Но она вдруг выпалила:

– Папа, так несправедливо! Зоя ни в чем не виновата!

– Ты о чем? – нахмурился папа.

Алиса на секунду повернулась к Аське, которая тут же перестала жевать и смотрела на нее исподлобья.

– Ася, извини, но я так не могу. Это несправедливо! – повторила Алиса. – Папа, это Ася вчера пошла на дискотеку с подругами, а Зоя, как узнала от меня, что она там, побежала за ней. Привела ее домой, а ты…

– Сучка, – одними губами прошептала Аська.

– Ты ходила на дискотеку?! В «Прометей»?! Тогда как ты и так наказана?! – громыхал отец, багровея на глазах. – Зная, что там творится?!

– Там просто танцуют! – хорохорилась Аська, хотя явно трусила.

8

Папа уехал на работу. Мы с Алисой вымыли после завтрака посуду. Потом она выкатила из гаража велосипед и поехала в Химки. Купить хлеб, молоко, что-то еще из продуктов. Я проводила ее до ворот. С удовольствием поехала бы с ней – погода была чудесная, но синяк под глазом даже не начал бледнеть, хоть я и натирала его специальной мазью.

Сначала я хотела остаться до ее возвращения во дворе – поваляться в гамаке с книжкой, понежиться на солнце. Но не прошло и двадцати минут, как с соседнего участка раздались мужские голоса и хохот. Опять эти ненавистные солдаты…

Пока они меня не заметили, я выбралась из гамака и зашла в дом. И сразу услышала, что Аська болтает с кем-то по телефону в гостиной. Двери она затворила, но все равно можно было легко различить почти каждое слово.

– … говорю же, не смогу теперь… эта мелкая сучка сестра моя… Алиса, кто еще… сдала меня отцу. Прикинь, коза какая? … Да капец! Он тут орал как резаный. И теперь никуда меня не отпускает… так что накрылось всё медным тазом…

Мне даже страшно было представить, что там у нее накрылось медным тазом. Но специально прислушиваться к ее жалобам я не стала и собиралась уже подняться к себе в комнату, как вдруг Аська выдала:

– О, слушай, Светка, что скажу. Помнишь, этой весной какая-то влюбленная дура писала Дэну Шацкому письма? Ну он еще читал их тогда вслух и ржал… Да-да, эти… – Аська хохотнула. – Короче, прикинь, эта дура и есть моя тупая сестра… Да, Алиса… Она тащится по Шацкому уже… не знаю, давно, короче… И эти письма она ему подбрасывала. Потом рыдала, когда он ее оборжал…

Аська залилась хохотом. Я спустилась. Распахнула дверь и остановилась на пороге. Аська сидела на диване задом наперед. Точнее, лежала на спине с трубкой у уха, задрав ноги вверх и сложив их на спинку дивана. Меня она не видела и, просмеявшись, продолжила:

– Так она до сих пор по нему сохнет… ага… Да почему? Можешь рассказать кому хочешь, хоть девкам, хоть самому Шацкому… А чё? Пусть знает, какое счастье ему привалило…

Она опять захохотала. Я подошла и нажала на телефоне рычаг, сбросив звонок. Аська тотчас запрокинула голову и, увидев меня, спустила ноги, перевернулась и села нормально.

– Э! Ты совсем уже? – возмутилась Аська.

– Ну и дрянь ты, Ася. Как ты могла? Это низко!

Аське стало неловко – глаза у нее забегали, сама покраснела, но вслух бросила с гонором:

– А тебя в твоих институтах не учили, что подслушивать неприлично?

– Это ты еще будешь говорить о приличиях? Ты сейчас предала родную сестру, разболтала ее тайну.

– Она первая разболтала. Я ее предупреждала.

– Только она сделала это из чувства справедливости и открыто, а ты – из мелочной глупой мести и исподтишка. Не думала я, что ты такая подлая.

– Да, да, да, конечно, это вы у нас святые и правильные, а я – паршивая овца, как меня назвал отец, – высказала Ася и подошла к окну. Встала ко мне спиной – видать, не хотела смотреть в глаза.

В коридоре хлопнула входная дверь, и раздался бодрый голосок Алисы.

– Я – дома! Зоя, Ася, я нам по мороженому купила…

***

– Ненавижу ее! – захлебывалась горькими рыданиями Алиса, лежа лицом в подушку. – Ненавижу! Не хочу такую сестру! Лучше бы ее вообще не было! А еще лучше – чтоб не было меня!

– Не говори так, – утешала я ее. – Ты что?

– Зоя, Зоенька, я жить не хочу… умереть хочу… прямо сейчас… Нет, правда, я не буду жить... я не могу...

Мне стало не по себе от ее слов. Я до сих пор помню историю с дочкой нашего директора школы. Три года назад, когда мы учились в выпускном классе, в 11 «В» пришел новенький. Эдик Шаламов. Он многим девчонкам нравился, из-за него даже дрались.

Поначалу он встречался с моей одноклассницей, Ирой Шестаковой. А потом переключился на дочку директора, она нас на год младше была. Хорошая, скромная девочка. Очень красиво пела. А он ее соблазнил. Переспал и бросил. А потом еще и растрепал всем об этом.

В школе на нее стали тыкать пальцами, оскорблять, обсмеивать. Ирка вообще хотела бедную девчонку со свету сжить, но не успела. Эмилия, так ее звали, не выдержала и чуть не совершила ужасное…

Слава богу, ее откачали. Но больше у нас ее никто не видел. Она куда-то уехала. Папа сказал, что директор увез ее от позора подальше и его просил всё замять поскорее. Хотя все у нас, даже Ирка Шестакова, пожалели, что травили ее. Устыдились и раскаялись.

Тогда эта история произвела на меня, да и на многих у нас, сильнейшее впечатление. Поэтому сейчас слова Алисы прямо ножом по сердцу полоснули.

– Ну что ты, моя хорошая? – гладила я ее разметавшиеся светлые волосы, чуть сама не плача. – Этот мальчишка не стоит этого. Он даже слез твоих не стоит. И вообще ни один мальчишка не стоит. Пусть катится к черту. А у тебя всё хорошо будет, вот увидишь. К осени вообще никто даже не вспомнит об этом.

– Нет… – рыдала Алиса. – Больше меня никто не увидит. Никто и никогда. Потому что я больше из дома никогда не выйду. И в школу больше не пойду. Я такой позор не вынесу… Скажи папе, что я сильно заболела и с кровати больше не встану… Ой, Зоя, мне так плохо... Зачем она так? Ненавижу ее!

Наревевшись до икоты, до лихорадки, окончательно ее вымотавшей, Алиса наконец уснула. А я до поздней ночи сидела рядом, глядя, как подрагивают на щеках длинные, слипшиеся от слез ресницы. Не хотелось оставлять ее одну. Потом и уснула там же, в кресле.

9

Следующие три дня Алиса ходила как в воду опущенная. На все папины расспросы механическим голосом отвечала: ничего не случилось, не заболела, все хорошо.

С Аськой она вообще не разговаривала. Да и со мной уже не так откровенничала, словно замкнулась в себе.

Я не на шутку за нее тревожилась. Но, к счастью, это ее состояние долго не продлилось. И к концу недели она опять ожила. Забыв про свои клятвы, Алиса снова стала ходить с подругой гулять, в кино или на пляж. Вечерами мы с ней смотрели видик или просто болтали о том о сем. Про Шацкого она больше не вспоминала. И всё ждала, когда у меня сойдет этот проклятый синяк, чтобы и меня вытянуть «в свет». Но он, зараза, только-только начал цвести. Так что приходилось мне отсиживаться дома.

Со скуки я перечитала все, какие нашлись, старые журналы «Пионер» и «Юность». Пересмотрела все видеокассеты, а некоторые и не по разу. Время от времени переругивалась с Аськой, которая от домашнего заточения превратилась в фурию. Иногда поглядывала из окна, как у Ивана Федоровича работают солдаты. Скорее бы уж они достроили эту несчастную баню и сгинули отсюда!

Аська тоже их приметила. И теперь ходила по двору мимо них в одном купальнике. Не ходила даже, а дефилировала, покачивая крутыми бедрами. Причем расхаживала именно там, где работали эти солдаты. Они аж работать переставали, пока она шла. Замирали на месте, пожирая ее голодными глазами.

А то еще она взяла в моду расстилать покрывало на траве где-нибудь поблизости от них и ложиться загорать, меняя позы. Порой на такие вызывающие, что мне делалось стыдно. Один раз я ее и вовсе без лифчика увидела. Она, конечно, лежала на животе, но все равно… Эти же стояли и пялились на нее из-за забора, пуская слюни.

– Зачем ты их дразнишь? – спросила я ее.

– Я всего лишь загораю, – состроив невинную гримасу, ответила Аська.

– Ну да, конечно. Никогда не загорала, а тут вдруг каждый день повадилась. И не где-нибудь, а именно перед солдатами. Мне можешь не рассказывать.

– Да что ты все время ко мне цепляешься? Ничего такого я не делаю. Я за-го-раю! Если при этом на меня смотрят парни, то я тут при чем? Я ничего такого не делаю.

– Смотри, Ася, как бы папа не узнал про твои забавы.

Аська вмиг разозлилась.

– Ты просто мне завидуешь. Я нравлюсь парням, на меня заглядываются, а на тебя даже никто не смотрит. Вот ты и бесишься. Но я тебе так скажу: ты завидуй молча, ага?

***

Днем я обычно не сплю, но тут неожиданно сморило. А разбудил меня чей-то смех. Со сна я испугалась, но потом поняла, что доносится он с улицы. Это опять веселились солдаты.

– Как зовут тебя, красивая? – услышала я мужской голос.

– А ты угадай, – игриво ответила ему Аська со своего балкона.

– Оля, Наташа, Лена, Катя, Светлана… – перечисляли снизу.

– Холодно, – смеялась моя сестра.

– Сдаюсь.

– Что-то ты быстро. Я думала, ты понастойчивее будешь, – вовсю кокетничала Аська.

– Катя, Маша, Вика?

– Холодно.

– Оксана, Марина, Альбина?

– Эм… чуть теплее… самую-самую капельку…

– Арина?

– Не-а.

– Аня?

– Еще теплее! Почти жа-а-арко… – протянула она загадочно.

В конце концов он добрался до Аси.

– О! Горячо! – выдала она таким тоном, будто фильм для взрослых озвучивает.

– Вау! – возликовали снизу.

– А как тебя зовут?

– А ты спустись, я тебе скажу.

Я все-таки подошла к окну и осторожно, из-за шторы, выглянула так, чтобы меня с улицы не увидели. И тотчас отпрянула.

Черт возьми! Это был тот самый подонок. Как там его? Леша! Какого черта Аська с ним заигрывает? И какого черта он к ней лезет?

– Не могу, – жалобно ответила Аська.

– А что так? Мама не пускает? – с усмешкой спросил этот наглец.

– Папа, – пожаловалась Аська. – Запер меня дома. Вот и сижу я в четырех стенах как в тюрьме.

– А ты прыгай, я тебя поймаю, – бесстыже зазывал ее он.

Аська залилась от смеха.

– А вдруг нет?

– Поймаю. Не бойся. Как я могу такую красивую не поймать?

Вот же нахал! Как он смеет так настырно лезть к моей сестре? Внутри закипала ярость на него.

На Аську я тоже злилась. Ну вот что она за дура такая? Готова флиртовать напропалую с кем угодно. И даже думать не хочет, чем это может обернуться. Мало ей было того, что на нее однажды напал какой-то озабоченный мужик, затащил к гаражам, облапал всю, и если бы не случайный прохожий, то страшно подумать, что еще бы он с ней сделал. Или что их с Лядовой чуть не увезли неизвестно куда. Нет, она никаких выводов не делает и строит глазки любому мало-мальски симпатичному парню.

10

На выходные папа с Алисой поехали в гости к бабушке в Железногорск. Точнее, к дяде Володе, на его юбилей.

Нас с Аськой тоже приглашали. Но я из-за синяка до сих пор не показывалась людям на глаза. Его даже солнцезащитными очками не скроешь. А Аська сама не захотела.

– Кому интересны эти пенсионерские посиделки. Ну, разве что тебе, – скривившись, ответила она на мое: «Да поезжай, бабушка нас всех так ждет. Я бы обязательно поехала».

Уезжали они на два дня. Поэтому папа строго-настрого велел присматривать за сестрой, никуда ее не отпускать и, если вдруг что, сразу звонить дяде Володе. Самой Аське он тоже, конечно, сделал внушение.

Она прикинулась раскаявшейся скромницей, пообещала, что будет вести себя как паинька и во всем меня слушаться. Но папа совсем не знает Асю, если ей поверил.

Как только они уехали, я сразу ее предупредила:

– Даже не думай, что я буду тебя покрывать. Если надумала куда-то идти, я позвоню папе.

– Да я не куда-то, – взмолилась она. – Я только на залив. Искупаюсь, поваляюсь на берегу и приду. Всего на часок, честное слово!

– Нет. Папа запретил.

– Ну, Зоя, пожалуйста! Ну, ты-то должна меня понять. Лето, а я дома сижу сутками из-за отцовской придури. Как в тюрьме. Как будто я преступница какая-то. Мне уже повеситься хочется. Ни у кого такой тирании дома нет, как у нас. Ну, пожалуйста, ну, Зоечка! Я всего на часик. А я за это, когда приду, дома все полы перемою. Хочешь?

– Да что тут мыть? И так чисто.

– Будет еще чище! Я еще что-нибудь сделаю полезное, все, что скажешь. А хочешь, пойдем со мной?

– С этим? – я показала на синяк, который стал чуть поменьше, но все еще сильно бросался в глаза.

– Да кто тебя увидит? А даже если увидит, не все ли равно, кто что подумает?

– Нет, не все равно.

– Ну, пожалуйста, Зоечка, – она сложила ладони в молящем жесте и лицо состроила такое же – смиренно-просительное.

Я засомневалась. С одной стороны, отпускать ее куда-то очень не хотелось. Не из вредности. Просто я ведь слово отцу дала. А с другой – папа действительно перегибает палку, и мне ее тоже жаль. Мне-то, человеку спокойному, уже до чертиков надоело сидеть безвылазно дома. А этой неугомонной авантюристке, наверное, совсем невмоготу. Раз вон даже предлагает что-то по дому потом сделать. Обычно ведь ее не допросишься.

В конце концов, рассудила я, что плохого в том, если она прогуляется до берега среди бела дня. Это же не на ночь глядя идти в клуб. И у Ивана Федоровича сегодня тихо. Нет ни его самого, ни его солдат.

– Ну, хорошо, – после недолгих сомнений разрешила я. – Только до залива и только на час! В четыре будь дома как штык. Если задержишься хоть на минуту – я звоню папе. Если уйдешь еще куда-то – я звоню папе. Ты поняла?

– Так точно, командир, – просияв, отрапортовала Аська и помчалась наверх переодеваться.

Она надела купальник и шорты. И взяла свой плед, чтобы потом позагорать на берегу. Перед уходом чмокнула меня в щеку, выбежала во двор и у ворот махнула рукой.

А я от нечего делать решила перебрать старые фотографии. Достала парочку тяжеленных альбомов в красной бархатной обложке и еще несколько маленьких и легких. Сгрудила всё это богатство на журнальный столик, а сама уселась рядом прямо на ковер. Так удобнее будет их перебирать. А заодно включила кассету с фильмом «Знахарь».

Я его уже видела, но все равно засмотрелась. Даже про фотографии забыла. Опомнилась только через час с лишним. И подскочила. Проверила время – четверть пятого. Выглянула в окно – Аськи нигде на горизонте нет. Ну вот и как ей верить?

Расстроенная я слонялась из комнаты в комнату, то и дело подходя к окну или выглядывая во двор. Аськи не было…

Она могла, конечно, просто забыть о времени. Это в ее духе. Но мне с каждой минутой становилось все тревожнее. А вдруг с ней что-то случилось?

Не выдержав, я помчалась к заливу, кляня себя на чем свет стоит: «Дура! Какая я дура! Как я могла отпустить ее одну! А вдруг она уто… нет, нет, нет, только не это! Хоть бы она просто зазевалась. Хоть бы с ней все было хорошо!».

Я выбежала к заливу, но лишь поодаль увидела двух женщин с детьми. Аськи нигде не было.

Меня затрясло от страха. Где ее искать? Куда бежать? И, как назло, в голову упорно лезли самые плохие мысли…

11

Я как сумасшедшая бегала по берегу и кричала: «Ася!». И раз за раз в отчаянии повторяла: Господи, только бы она была жива!

Так, стоп, попыталась я как-то успокоить себя, надо прекратить панику и подумать логически. Наверное, стоит поискать ее шлепанцы или одежду вдоль берега. Если ее вещей нет – то она просто ушла. Во всяком случае, не утонула…

А вдруг не ушла? Вдруг ее силой утащили? А, может, она вообще сюда и не приходила и придумала историю с купанием-загоранием просто для отвода глаз? И где мне тогда ее искать?

Стараясь худо-бедно держать себя в руках, я прошлась от тропинки сначала в одну сторону, потом – в другую. Заодно спросила у тех женщин с детьми, не видели ли они Асю.

На мой вопрос обе покачали головой, но затем одна как будто что-то вспомнила.

– А хотя нет, была тут девушка… в красном таком купальнике…

– Да, это она, – обрадовалась я. – Она куда-то ушла? В какую сторону?

– Честно говоря, я не заметила. Мельком видела, что она была где-то вон там, – она махнула рукой, – а когда они ушли и куда, я даже не обратила внимания.

– Они? – озадачилась я.

– Да. Девушка и парень.

– А давно вы их видели в последний раз?

– Не скажу точно. Ну, может, минут двадцать назад…

– Спасибо, – поблагодарила я и с тяжестью на душе побрела обратно.

– Мам, а у тети синяк, – услышала я за спиной детский голос. И тут же тихое: «Тшш! Нельзя так говорить».

А я так расстроилась, что даже не сконфузилась. Вообще плевать стало на этот синяк. Но как же обидно, что она обманула меня! Хотя я тоже хороша, знаю ведь Аську как облупленную и все равно купилась на ее заверения.

Что ж, зато она жива-здорова. Это ведь главное.

Я шла по тропинке через пролесок и вдруг отчетливо различила шорохи, возню, чей-то мужской голос и Аськино хихиканье.

– Леш, а тебе влетит за самоволку?

– Если запалят. Ну и смотря кто запалит. Если ротный – наорет и все. Может, наряд влепить. Он у нас – мировой мужик. Понимающий. А если комчасти, сосед ваш, или замполит, то могут и на гарнизонную губу отправить.

– Губу?

– Гауптвахту. Это как тюрьма.

– Надолго?

– Да нет, на неделю, может.

Я в замешательстве остановилась. Как-то стыдно стало вторгаться в их беседу. Но и уйти, оставив с ним Аську, я тоже не могла.

Пока я набиралась мужества, они продолжали ворковать.

– А если бы за это тебя очень сильно и страшно наказали, ты бы…

– К тебе бы, моя сладкая, я б все равно пришел, даже если б потом расстреляли.

Аська снова хихикнула. А он хрипло произнес:

– Иди ко мне.

Потом они, наверное, стали целоваться. Мне бы пресечь все это дело и увести Аську домой, но я никак не могла решиться. Стояла в смятении и ждала неизвестно чего.

– А можно его потрогать? Ой, какой большой…

– Не бойся, малыш. Я буду очень осторожен. Ты, главное, расслабься…

– Я и не боюсь… сейчас… подожди секундочку…

Поборов наконец стеснение, я пошла на звук. Продралась через кусты и чуть не наступила на них. Аську и этого подонка. Вскрикнув, я остановилась.

Они лежали на сбитом пледе. Оба совершенно голые.

Увидев меня, Аська взвизгнула, а он выругнулся. Затем спросил у Аськи негромко и неприязненно:

– Это что, и есть твоя сестра?

Аська кивнула.

Он поднялся, ничуть не стесняясь своей наготы и ничем не прикрываясь. Я как-то не ожидала такого и случайно увидела его торс, его пах с темными кучерявыми волосками и его мужской орган, огромный и вздыбленный, просто жуть. Охнув про себя, я резко отвернулась, густо заливаясь краской. Никогда прежде я не видела полностью обнаженных мужчин вживую, да и на картинках тоже. И смутилась так сильно, что щеки зажгло огнем. А все красноречивые слова из головы повылетели.

Я смотрела куда-то в сторону невидящим взглядом, стараясь успокоить разогнавшийся пульс.

Однако какой же он мерзавец! Все-таки совратил Аську. Ну почти. Если бы я не появилась именно сейчас, то… Меня замутило. Как забыть то, что я увидела?

Судя по звукам, он натянул штаны и теперь застегивал ремень, гремя пряжкой. Я наконец осмелилась взглянуть на него. И тут же напоролась на взгляд, полный ненависти и презрения.

Аська тоже злилась, ерзая на пледе и неуклюже пытаясь надеть лифчик.

12

Вот он полностью оделся и шагнул ко мне вплотную. Мне захотелось отступить, столько от него исходило давящей ярости. Но отступать было некуда – за спиной колючие кусты.

Смерив меня все тем же враждебным взглядом, он грубо произнес:

– Тебе чего надо? Какого хрена ты к нам лезешь? И что ты там Асе про меня наплела, а? Кто это тебя чуть не трахнул, кто чуть не изнасиловал, ты, сказочница шизанутая? Что за ересь ты распускаешь? Да я б с тобой не стал, даже будь ты последней бабой на земле. Кому ты вообще сдалась, такая стремная? Пацаны над тобой прикололись немного, а ты уже нафантазировала.

– Ася, собирайся. Идем домой, – старалась я не обращать внимания на его слова.

– Да, щас, и так одеваюсь… – недовольно буркнула Аська.

Этот же подонок продолжал испепелять меня ненавистным взглядом, цедя оскорбления:

– Ты себя видела в зеркале? Ни один потный и грязный солдат на тебя даже и не позарится.

Ну надо же, как его уязвили мои слова, которые зачем-то передала ему дурная Аська.

– Такая чувырла сама, а еще кого-то из себя строит, – ухмыльнулся он презрительно.

Я сглотнула ком в горле. Подняла на него глаза. И, пытаясь подавить внезапную дрожь, как можно тверже произнесла:

– Если ты еще хоть раз тронешь мою сестру, мерзавец, ты очень пожалеешь.

– Да пошла ты. Скажи спасибо, что я баб не бью, а то за твой поганый язык я б тебе под второй глаз фонарь повесил.

– Я тебя предупредила. Если не хочешь проблем – держись от моей сестры подальше.

Потом он подал руку Аське, помог ей подняться, глядя на нее совсем по-другому. Даже сквозь злость, которая так и кипела в нем, в его взгляде проступила нежность.

– Идем, – велела я сестре.

Подняв с травы покрывало, она шагнула за мной следом. И тут же он поймал ее за талию и притянул к себе. Она послушно прижалась к нему, подставив губы под поцелуй.

– Убери от нее свои руки, подонок! – потребовала я.

Но он, глядя мне прямо в глаза со злой усмешкой, нарочно стал целовать ее тягуче, медленно, с причмокиванием. Фу!

Я дернула ее за руку.

– Пошли, я сказала!

Она нехотя поддалась.

А дома мы разругались вдрызг.

– Ты ведь мне обещала! Я никогда в жизни больше тебе не поверю.

– А сама-то! Ты всё про Лёшу сочинила! – огрызалась Аська. – Оболгала его! Чуть ли насильником не выставила! А никто тебя не трогал, никто тебя не домогался. Как я вообще могла в такую чушь поверить.

– Я сказала правду.

– Что же ты тогда молчала при нем, а?

– Ты, Ася, совсем дура? Я, по-твоему, должна была спорить с этим вахлаком? Оправдываться перед ним? Доказывать ему что-то? Да с какой стати? Мне все равно, что говорит какое-то неотесанное хамло. Разговаривать с ним – себя не уважать. А вот ты повела себя как…

– Как кто? Договаривай.

– Сама знаешь. Ты хочешь, чтобы на тебя тоже пальцем показывали? Говорили: вон, идет Аська Верник, которая дает каждому. Хочешь, чтобы тебя тоже подстилкой называли? Смеялись вслед?

Если я и преувеличиваю, то совсем немного. Потому что и кроме Эмилии Майер были на моей памяти еще девчонки с похожей историей. Просто в их случае не произошло такой трагедии.

Взять хотя бы Олю Дееву, которая училась со мной в одном классе. Она пошла с девчонками на дискотеку в «Прометей» и вместе со всеми выпила. Мне потом говорила, что впервые и совсем немного. Вроде как даже отказывалась, но девчонки уломали. И сразу же ее развезло. И как переспала с парнем, она даже не помнит. Но все это произошло там же, в клубе, в уборной. Многие видели. И он еще, как назло, оказался из третьей школы. Так ее потом очень долго дразнили. Всякие похабные жесты ей показывали. В лицо говорили скабрезности. Напевали при ней: «Спит, спит Оля с кем попало…». В туалете и на партах писали про нее гадости. Она кое-как доучилась, но даже на выпускной не пошла. Сразу после школы уехала из города. И никто ее не пожалел ни разу. Даже те, кто не издевался, говорили: сама виновата.

Лишь то, что случилось с Эмилией, как-то всех встряхнуло и хоть немного отрезвило.

– Времена уже не те. И я не даю каждому! – верещала Аська. – У нас с Лёшей любовь! Настоящая! Я люблю его, а он любит меня. Да!

– Дурочка!

– Ты мне просто завидуешь. А он мне сам признался в любви!

– Да было бы чему завидовать. Ася, я серьезно. Если я еще хоть раз тебя с ним увижу, я расскажу папе про эту вашу любовь. Даже не сомневайся. Думаю, ты догадываешься, что он с вами обоими сделает.

Глядя на меня исподлобья, она выпалила со злостью:

– Ненавижу тебя!

Мы обе в растрепанных чувствах разбрелись по своим комнатам и больше до конца вечера не сказали друг другу ни слова. Да и вообще на глаза не показывались.

У меня в комнате стояло высокое трюмо. Я встала перед ним, глядя на себя в зеркало. Выглядела я и правда ужасно. С синяком на пол-лица, косматая, в растянутой линялой футболке. Я же думала, что дома буду сидеть, не предполагала, что придется куда-то бежать. Впрочем, зачем я оправдываюсь? Я и в самом деле не красавица.

13

Продержалась Аська недолго. Все-таки натура взяла свое. Хотя поначалу она демонстративно изображала из себя скромницу. Где-то на антресолях раскопала мамино старое платье, длинное и балахонистое, и ходила в нем. И все время смотрела на меня так, будто вопрошала: ну что? Довольна?

Однако спустя неделю я снова застукала ее с этим подонком.

На этот раз они прятались в сарае Ивана Федоровича, где он хранит садовый инвентарь и всякие инструменты. Папа попросил у него компрессор и отправили за ним меня.

Я их не сразу заметила. В сарае, даже с включенной лампочкой, было довольно темно. Хотя это, наверное, мне так казалось после солнечного света. Я стала шарить по полкам, по верстаку. Потом услышала за спиной шорох, обернулась и увидела, как Аська, оправляя сарафан, выбежала из сарая.

А этот остался. Шагнул из темноты, прожигая ненавидящим взглядом.

Я, если честно, внутри дрогнула и хотела тотчас уйти. Черт с этим компрессором, скажу, что не нашла. Но когда я бросилась к выходу, он метнулся ко мне наперерез.

Выскочить я не успела. Он меня поймал. Его руки, точно стальное кольцо, обвили талию и с силой дернули на себя.

Взвизгнув, я внезапно оказалась прижата спиной к шершавой деревянной стене сарая. Прижата его телом, полуголым и пышущим молодым жаром. Ноздри забивал его запах. Запах мужчины. Горьковато-терпкий и будоражащий. Я отвернула голову и старалась дышать поверхностно, через раз.

Грудь его тяжело и часто вздымалась. Как и моя.

– Отпусти сейчас же! – облизнув вмиг пересохшие губы, потребовала я. Но он и не подумал. Не ослабил свою хватку ничуть, не отстранился. Наоборот, еще плотнее вжался в меня. Прессом, пахом, бедрами.

Это было неприлично, удушающе стыдно. От этого вмиг ослабели колени и кровь ударила в лицо, опалила скулы, застучала в висках.

Я попыталась оттолкнуть его. Уперлась одной ладонью в его грудь, другой – в каменные бицепсы. Но не сдвинула его ни на миллиметр. Он нависал как скала и давил собой. И все мои трепыхания не приносили ни малейшего результата.

– Ты следишь за нами? – выдохнул он мне в губы. – Шпионишь? Нет своей личной жизни, так портишь ее другим?

– Убери от меня свои грязные лапы, сволочь! – пыхтела я, пытаясь вырваться.

– Грязные лапы? А ведь тебе это нравится, – самодовольно ухмыльнулся подонок. – Вон как завелась.

– Ты мне омерзителен!

– Ну да, оно и видно. Тебя хоть раз хоть один мужик трогал? Нет? Так я и думал. Потому ты и бесишься. И нос свой везде суешь. А ночами, поди, мечтаешь, чтобы тебя наконец отодрали…

– Заткнись! Мерзость какая! Фу! Только такие приматы, как ты, думают, что все сводится к… этому делу. И не хватает ума понять, что не всем это надо!

– Ну да, тебе-то точно не надо. Именно поэтому ты себе сиськи из тряпок делаешь, – глумился он.

– Отпусти меня сейчас же или закричу!

– Кричи сколько влезет. Но если ты навредишь Асе, я с тобой разберусь очень жестко. И не посмотрю, что ты девка.

– Это ты вредишь Асе! А я ее защищаю от таких ублюдков, как ты.

– Я тебя предупредил. Попробуй только пойти сейчас пожаловаться на нее вашему папаше. Горько потом пожалеешь.

Он наклонился ко мне близко-близко и прошептал в самое ухо, задевая его губами так, что всю шею подернуло мурашками:

– Я тебе обещаю.

Наконец он отстранился и убрал руки. Я опрометью выскочила из сарая и побежала домой. Хотелось немедленно смыть с себя его наглые прикосновения, его запах, которым я пропитана насквозь.

Глотая слезы, я терла себя губкой как ненормальная, стоя под горячим душем. И все равно, казалось, его следы так и горели на коже.

Вечером ко мне забурилась Ася, вся из себя несчастная и смиренная.

– Расскажешь отцу?

– Расскажу.

– Ну не надо. Пожалуйста! У нас ничего не было. Мы только разговаривали. Ну и поцеловались разок. И всё. Это же не преступление.

Я молчала.

– Если расскажешь, я сбегу из дома. И вы меня никогда не найдете.

Я опять ни слова в ответ.

– Ну, Зоя, ну пожалуйста, не говори отцу. Я же ничего такого не сделала…

Я ее даже не слушала. И слезы ее, и мольбы на меня больше не действовали.

Нет, про то, как их застукала в кустах, я рассказывать не собираюсь. И даже про сарай не скажу. Не из-за ее рыданий и, уж точно, не из-за угроз этого подонка, а просто папу пожалела. Для него такая новость будет ударом. Я решила, что скажу мягко, обтекаемо, без конкретики.

Пусть поговорит с Аськой и заодно с Иваном Федоровичем, чтобы тот приструнил своих бойцов. Потому что сама я уже устала ее опекать. И не хочу больше. Очень сильно не хочу. В памяти тотчас всплыли слова: "Ты шпионишь за нами?". Почему-то от них мне становилось нехорошо, даже как будто стыдно, так что опять горело лицо, хотя я не шпионила, а вообще случайно их застала.

– Ну, Зоя...

14

С того дня, как подонок зажал меня в сарае, прошло несколько дней, а я все не могла успокоиться. Почти не выходила из дома. Окна свои не только не открывала, но даже не раздвигала шторы – лишь бы не видеть и не слышать этого мерзавца и его дружков. Иногда мне даже снилась та сцена в сарае, причем так отчетливо, что я снова как вживую ощущала его горячую кожу, стальные мускулы, этот проклятый запах и даже его руку на своей груди. И просыпалась с колотящимся сердцем.

Ненавижу его! Мерзавец, подонок, неотёсанный чурбан!

Скорее бы конец августа – я уеду и всё забуду.

Но до моего отъезда оставалось больше месяца...

Аську подводить под монастырь я не стала. Папе сказала только то, что некоторые солдаты Ивана Федоровича ведут себя с ней слишком фривольно, не называя имен. Сосед в тот же день выстроил их в ряд и страшно наорал, сама слышала.

Этот, конечно, принял всё на свой счет. Понял, в чей огород камушек. А вот пусть теперь попридержит свое достоинство в узде. Потом, правда, смотрел на меня так, будто пытался взглядом сжечь. Но хотя бы ничего не сказал, и на том спасибо. Хотя, скорее всего, промолчал, потому что я в тот момент была не одна.

Ко мне как раз приходил Егор Плетнев, звал на день рождения. Я в дом его заводить не стала, разговаривала с ним во дворе. Точнее – отказывалась, а он уговаривал. А этот проходил как раз мимо со строительной тележкой и посмотрел так, что не только мне, но даже Плетневу стало не по себе.

Егор сразу перестал меня уламывать и ушел. Я тоже поспешила в дом от греха подальше. Мне и одного его убийственного взгляда хватило, чтобы занервничать.

***

В один из дней мы с Алисой гуляли по городу. С утра съездили на Киевский рынок, купили там по просьбе папы свежих груздей. Ему вдруг захотелось на ужин жареной с грибами картошки. Заодно зашли в Стекляшку, объелись мороженным. И на автобусе вернулись обратно.

Папа не мог нас отвезти – он был в тот день в суде. Ждали мы его только к вечеру. Если не к ночи. После суда папа частенько задерживался допоздна и приезжал навеселе.

Мы с Алисой сидели на террасе, ели малину из чашки и играли в песни.

– Шесть семь в мою пользу! – радостно провозгласила счет Алиса. – Теперь твоя очередь загадывать слово.

Я обвела взглядом залитый солнцем двор, террасу, в общем, всё, что попало в поле зрения. Посмотрела на сестру, которая в ожидании крутила пуговку на блузке.

– Пуговица, – загадала я.

Алиса тотчас озадаченно наморщила лоб.

– Что-то не могу вспомнить ни одной песни с пуговицей...

Минуты две она сосредоточенно перебирала в уме песни, неслышно нашептывая их себе под нос. Потом просияла.

– Знаю! Слушай! У солдата выходной, пуговицы в ряд… – напела она мелодично.

– Молодец, – улыбнулась я и тут же вспомнила: – Интересно, как там Ася.

Мы ее где-то час назад звали посидеть с нами. Она пожаловалась на головную боль и сказала, что полежит у себя в комнате.

– Ой да! Я совсем забыла про нее. А пойдем проведаем? – предложила Алиса. – Вдруг ей стало хуже...

– Ну пойдем.

– Погоди, я ей в блюдце малины отложу.

Алиса торопливо наполнила блюдце ягодами.

– Всё, пошли.

Мы поднялись к ней в комнату. Но там ее не оказалось. Поискали дома и на участке, даже в гараж спустились – нигде ее не было. Как сквозь землю провалилась.

Затем снова вернулись в ее комнату и вышли на балкон.

Рядом с недостроенной баней Ивана Федоровича толклись солдаты. Один из них вознамерился зайти внутрь, но другие парни его остановили.

– Да дай пройти, у меня там сигареты.

– Ну подожди. На вот, мою добей, – протянул ему окурок.

– Да че там такое-то?

– Да там Лёха с этой своей…

Парень несколько раз развратно качнул бедрами взад-вперед и кивнул в нашу сторону. Но, увидев нас на балконе, тотчас прекратил свои похабные движения и вообще как-то бочком-бочком стал отходить за спины товарищей, пока не скрылся из виду.

– А-а, – понимающе протянул тот, кто просил курить. – Так бы и сказали. И давно они там?

– Да, по ходу, Леха уже на второй круг пошел, – ответили ему.

И все снова захохотали.

Алиса посмотрела на меня с благоговейным ужасом.

– Зоя, ты слышала? Это же то, о чем я подумала?

Я обречённо кивнула. Господи, какая же Аська дура! Какой стыд! Какой жуткий позор!

Мы спустились вниз, вышли на террасу. И тут услышали, что у ворот остановилась машина. Это вернулся папа.

– Он же говорил, что сегодня допоздна будет? – спросила Алиса.

Я пожала плечами.

– Мамочки, что сейчас будет, – прижала она ладошку к губам.

15

Этот кошмар продолжился дома. Аська пронеслась мимо нас с Алисой, пулей влетела по лестнице на второй этаж и закрылась в своей комнате. Но папа вынес дверь и продолжил ее бить.

Мы тоже вернулись в дом.

Сверху доносились звуки шлепков и крики:

– Дрянь бесстыжая! Позорница! Шалава подзаборная! Потаскуха! Ты не только себя, ты всех нас осрамила! Как мне теперь людям в глаза смотреть? Хорошо, что твоя мать этот позор не застала…

– Мы с Лешей любим друг друга! Мы скоро поженимся! Папа, не надо! Мне больно!

– Я тебе поженюсь! Я всю дурь из тебя выколочу!

– Папа, прекрати! А-а! Мне больно! Я тебя ненавижу! Я никогда тебя не прощу! Ты мне больше не отец! Слышишь, я ненавижу тебя! Ты мне никто!

Алиса сползла по стене на корточки и закрыла ладонями уши. Ее бедную аж трясло. Мне тоже было не по себе. Я поднялась к Асе, поймала папу за руку.

– Папа, пожалуйста, перестань! Хватит! Успокойся!

Он еще дергался, но я буквально повисла у него на руке. Аська и так была вся исполосована пунцовыми следами от армейского ремня. Видимо, он его там, в бане, схватил.

С огромным трудом мне удалось вытянуть его из Асиной комнаты и отвести вниз, на кухню. Спускаясь по лестнице, он еще яростно клокотал, громогласно ругался, грозил, что уничтожит Аськиного солдата. Но переступив порог кухни, резко притих. Будто выдохся.

Я хотела заварить папе чай с мелиссой и мятой, чтобы он успокоился, но заметила, что он вдруг побледнел, даже посерел и как-то обмяк, а еще потирает рукой левую грудь.

– Пап, тебе плохо? Сердце? – испугалась я.

Он даже не ответил внятно, только что-то промычал.

– Алиса! Папе плохо! Накапай ему скорее корвалол! Бутылек в холодильнике, сбоку, на дверце.

Алиса тут же встрепенулась, засуетилась, а я побежала в гостиную к телефону. Набрала скорую.

– Верник Павел Павлович, сорок пять лет. Мой папа – прокурор города, – добавила я, хоть диспетчер и не спрашивала, кто он. Но так к нему, возможно, приедут быстрее. Папина должность всегда на всех действует. А женщина на том конец провода показалась мне равнодушной и вялой.

– Адрес? – сразу как-то бодрее спросила она.

– Химки, коттеджный поселок, улица Мира, дом двадцать пять. Приезжайте скорее! – выпалила я на одном дыхании.

– Ждите.

Скорая приехала достаточно быстро, не прошло и пятнадцати минут. Мы к этому времени помогли папе перебраться в гостиную и уложили его на диван. Потом Алиса побежала на улицу встречать скорую у ворот и почти сразу вернулась уже с врачами.

Папу осмотрели, послушали, сделали ЭКГ на переносном аппарате.

– Да, изменения в работе сердца есть, – произнес пожилой врач, разглядывая ленту с кардиограммой. – Предынфарктное состояние. Однако это тоже дело такое, опасное. Поэтому лучше поехать с нами в больницу. Полежите недельку-другую, прокапаетесь, подлечитесь.

– Вот еще! – фыркнул папа. – Никуда я не поеду.

– Павел Павлович… – начал было врач.

– Сказал, не поеду! Дайте мне какую-нибудь таблетку и всё.

Но тут к нему подсела Алиса.

– Папочка, не отказывайся! Ты же сам говорил, что врачам виднее. Помнишь, когда меня положили в больницу с ангиной? Папочка, мы за тебя очень боимся. Что я буду делать, если ты умрешь? – всхлипнула она.

– Ну, ну, не плачь. Хорошо, – нехотя согласился отец. – Что там надо? Вещи какие? Паспорт?

– Пап, я всё соберу, – встала я.

Мы с Алисой тоже поехали в больницу. И вместе с папой сидели в приемном покое, пока его оформляли. Впрочем, долго ждать не пришлось. Его быстро определили в кардиологию.

Обратно мы возвращались пешком – автобусы уже не ходили.

Дома я поднялась к Аське. Она не вышла, когда папу увозили. И когда мы с Алисой вернулись, тоже не поинтересовалась, что с ним.

– Ась, как ты? Хочешь чаю? Или, может, поесть? – спросила я у нее.

Она лежала в спортивном костюме на кровати, лицом к стене. И даже не пошевельнулась. Я присела рядом.

– Ась, папу в больницу положили. У него предынфарктное состояние.

– Так ему и надо, – буркнула она.

– Что ты такое говоришь?

Она резко обернулась и посмотрела на меня с ненавистью.

– Что думаю, то и говорю! Я его ненавижу! Пусть сдохнет, я только рада буду.

– Замолчи сейчас же! Он твой отец!

– И что? Я его не-на-ви-жу, – по слогам отчеканила она. – И тебя ненавижу. И эту блаженную дуру Алиску ненавижу. Вы все мне уже вот где, – Ася полоснула ребром ладони по шее. – Век бы вас не видеть.

– Ты сейчас просто злишься, вот и говоришь что попало. Но ты сама виновата в том, что случилось.

– Иди к черту! Это ты во всем виновата. Таскалась за нами, следила, и отца в баню привела ты. Правильно Леша сказал про тебя. Ты – лживая лицемерка. А я еще и от себя добавлю: завистливая сучка ты, которая только притворяется хорошей. Тебя никто не любит, вот ты и завидуешь нам. Потому что мы любим друг друга. И мы все равно с ним поженимся, поняла? Он мне уже предложение сделал, а я согласилась. У него скоро дембель, и мы с ним уедем к нему. А вас я вообще больше видеть не хочу. Убирайся из моей комнаты!

16

Папа пробыл в больнице всего неделю. Не вытерпел дольше. К тому же Аська, пока его не было, выкинула очередной фортель – собрала свои вещи и ушла из дома.

Нашли мы ее быстро – она подселилась к подруге в общежитие швейного техникума.

Как мы с Алисой ни упрашивали ее вернуться домой, она ни в какую не соглашалась.

– Ну уж нет! Ни за что! После того, что он сделал, я туда ни ногой.

– Но там же наш дом! – искренне не понимала ее Алиса, с отвращением оглядывая убогую обстановку комнаты: ободранные обои, зашорканный пол, облезлую тумбочку, по которой полз жирный таракан.

– Тюрьма там, а не дом.

– Папу скоро выпишут. Что мы ему скажем? Вдруг ему опять плохо станет?

– Да мне по барабану. Он мне больше не отец.

Алиса ахнула.

– Как ты можешь так говорить про папу?!

– Он меня зверски избил, если ты забыла.

– А как ты жить будешь? – пыталась я ее образумить.

– Прекрасно жить буду! Как хочу, жить буду. Без его указок. И учиться буду, где хочу, а не в его институте, который мне нафиг не сдался. Это называется свобода, поняли? Сво-бо-да! И это кайф. Так что обратно вы меня в эту тюрьму не загоните.

Она сложила фигу.

– А на что ты жить будешь? Питаться, одеваться?

– До осени как-нибудь уж протяну, недолго осталось, а там Лёша дембельнется, и мы уедем.

– Куда?

– В Березники. Он оттуда родом. Там его мама живет. Справим свадьбу. Будем у него жить. И я стану Асей Гараниной. Звучит?

– Это где вообще?

– Это село. В ста километрах отсюда.

– И ты поедешь в село? – ужаснулась Алиса.

– И правда, – поддержала я. – Ты хоть представляешь себе, как там люди живут? Ни воды своей, ни отопления, ни туалета, ни душа. А из развлечений только огород и скот.

Меня-то трудности никогда не пугали, а вот Аську даже посуду помыть не заставишь. Так что в какое село она там собралась?

– С милым рай и в шалаше, – беспечно ответила Аська.

– А вы с ним еще виделись после того раза? – спросила Алиса, покосившись на меня.

– Нет, – Аськино лицо вмиг стало злым. – Я два раза ходила на проходную в его часть. Мне сказали, что он на гауптвахте… наказан… Всё из-за тебя, – она метнула в меня сердитый взгляд. – Довольна?

– Ась, может, все-таки одумаешься? – предприняла последнюю попытку Алиса.

– Нет, нет и нет! Ладно, сестрички, чао!

***

Папа, когда выписался, тоже пытался забрать ее из общаги. Но она закатила жуткий скандал. Визжала и орала на весь этаж. В конце концов папа ушел ни с чем.

С расстройства даже запил, хотя врачи строго-настрого запретили. На работу он не ходил, так как все еще числился на больничном.

Три дня подряд папа практически безвылазно сидел дома, в гостиной, и потихоньку глушил коньяк перед телевизором. На четвертый, наконец, прекратил. Отпаивался молоком – он всегда так делает, когда накануне перепьет.

Ну а на пятый день, это как раз была суббота, к нему наведался сосед, Иван Федорович. Я думала, они опять пить будут, теперь уже на пару. Но нет. Они просто разговаривали «о деле».

Я как раз за стеной готовила на кухне ужин и слышала каждое слово. К тому же двери гостиной они оставили открытыми и телевизор выключили, чтобы не мешал.

– Надеюсь, Ваня, у тебя хорошие новости, – сказал папа.

– Хорошие, Паша, хорошие, – ответил отцу Иван Федорович. – Все эти дни он на киче* в одиночке. Но главный наш вопрос, считай, решен. С кем надо я договорился. И не только договорился, уже всё на мази. В самые ближайшие дни его переводят в другую часть. А уже оттуда по разнарядке вместе с другими солдатами младший сержант Гаранин отправится в Чечню.

– Это точно?

– Абсолютно, – заверил Кирсанов. – Приказ о переводе уже подписан. Через две недели он уже будет там.

– Туда ему и дорога, паршивцу, – прокряхтел папа. – Главное, чтобы не сорвалось, а то мало ли…

– Не сорвется. Связей у него никаких. По словам ротного, у него только одна больная мать-старуха в деревне. Так что отчалит скоро наш Ромео далеко и надолго, не переживай, Паша.

– Спасибо, Ваня. Должен буду.

– Да что ты такое говоришь? Я виноват перед тобой. Мой солдат. Я не уследил.

Оба немного помолчали, затем Иван Федорович снова спросил:

– Как там она?

– Ася-то? Да совсем сдурела. На полном серьезе собралась за этого ублюдка замуж. Не понимает, дура, что он ей наплел с три короба про любовь да про женитьбу. Ничего слышать не желает.

– Ну, ничего-ничего. Побесится да успокоится. Возраст такой. Больше его не будет, так и забудется все быстро. Не переживай так.

Забыв про готовку, я, замерев с ножом в руке, слушала их разговор. И когда Иван Федорович ушел, я насела на папу.

17

– Ненавижу тебя! Никогда не прощу! – орала, словно обезумев, Ася. – Это ты во всем виновата! Ходила за нами шпионила, а потом донесла… Ты нам жизнь сломала! Из-за тебя его на войну отправили! Ты мне больше не сестра!

Девчонки, которые жили в одной комнате с Асей, тактично вышли в коридор, когда я приехала.

Ася выла как раненая волчица. Громко, горестно, протяжно. И я не знала, чем ей помочь, как исправить ситуацию.

– Леша, Лешенька… бедный мой… любимый мой…

– Ася, прости меня, я не хотела этого…

– Вон! Пошла вон! – завизжала Ася и, схватив с тумбочки будильник, швырнула в меня. Не попала. Угодила в стену, и девчонки тотчас зашли в комнату. Видимо, под дверью стояли и слушали.

А я, едва сдерживая слезы, выскочила из комнаты и побрела прочь.

***

До самого отъезда я не могла успокоиться. Терзала себя, сокрушаясь: что я наделала? Зачем влезла? Места себе не находила. Все время думала: он уже там или еще нет?

Предчувствия были самые плохие. И сны такие же. Через раз снились кошмары, после которых просыпалась в холодном поту, вся вымотанная. И тогда, закрыв глаза, я почти до рассвета шепотом молилась: хоть бы он остался жив! Хоть бы вернулся домой целым и невредимым!

Но ощущение беды не уходило…

А может, это чувство вины так меня разъедало. Как камень оно висело на душе. Давило, душило, отравляло каждый вдох. Оно и ненависть мою к нему заглушило. Вспоминая его, я больше не испытывала злости, а только страх, что с ним что-нибудь случится.

Я не знала, кто его мать, но воображение очень живо рисовало сгорбленную старую женщину, одинокую и несчастную, которая выплакала все глаза. И от этого становилось так стыдно перед ней, просто невыносимо.

Наконец закончилось это мучительное и горькое лето. Впервые в жизни я рвалась скорее уехать в Москву. Не понимала еще тогда, что от самой себя не сбежишь, езжай хоть на край света. Но за учебу принялась с утроенным рвением. Работала над курсовиком, собирала к нему материалы, закопавшись с головой в библиотеке. Вдобавок записалась на кучу спецкурсов, чтобы уж точно не оставалось времени на самоедство. И везде выкладывалась по полной.

И, в общем-то, у меня вполне получалось не думать о том, что случилось летом. Может быть, как раз потому, что приходила я с учебы поздно и без сил валилась спать. Лишь письма от Алисы ненадолго возвращали меня туда. Даже не так. Ее письма я читала с щемящей нежностью, живо представляя себе свою младшую сестренку: как она морщит лоб, как грызет кончик ручки, как старательно выводит красивым почерком слова. А вот когда писала ей ответ, когда спрашивала, как папа, как Ася, какие новости – тогда снова накатывало это безысходное чувство горького сожаления. Конечно, не такое острое и мучительное, как раньше, но муторное, как тошнота.

В начале декабря я защитила курсовую на отлично. С зимней сессией тоже разделалась быстро. Все зачеты и половину экзаменов мне поставили автоматом. Так что на каникулы я ушла на две недели раньше остальных сокурсников.

На Новый год меня ждали дома. Алиса еще с начала зимы расписывала, как мы будем отмечать праздник. Целую программу подготовила. А в последних письмах все время повторяла, как ей не терпится встретиться. Я тоже, конечно, очень соскучилась.

Со следующего семестра у нас начиналась практика. Папа позвонил заранее и сообщил, что я буду отрабатывать у него, в прокуратуре. С квартирной хозяйкой, у которой я снимала комнату, он тоже договорился. Не знаю, что он ей пообещал, но она согласилась придержать комнату до весны, когда я должна буду вернуться. И хотя уезжала я почти на три месяца, вещей взяла с собой минимум. Только необходимое. Ну и подарки, конечно.

Папе я купила ручку, настоящий Паркер. Алисе – фоторамку и мягкую игрушку. Она их до сих пор любит. А Аське – красивый бордовый свитер английской вязки, такие сейчас в моде.

Про него я тоже подумала. И в церкви поставила за его здоровье свечку…

18

Этот новый год мы впервые отмечали без Аси. Она так и не простила меня и папу.

Тридцатого декабря мы с Алисой наведались к ней в общежитие, думали уговорить хотя бы на праздник побыть дома, в кругу семьи. Папа хоть и злился на нее, и ругался, когда речь о ней заходила, но все равно скучал и беспокоился. Денег ей передал на тот случай, если не удастся уговорить.

Общежитие швейного техникума было женским. И правила, что висели на стене в вестибюле, запрещали приводить парней в гости. За такое нарушение могли выселить. Да и вахтерши у них строгие. Без документов никого не пропускают.

Однако, когда мы поднялись на ее этаж, то на лестничной площадке встретили нескольких парней. Они сидели на корточках и курили. Завидев нас, полезли знакомиться. Но мы быстренько проскочили мимо них. Однако, подойдя к двери Аськиной комнаты, услышали и оттуда мужские голоса.

– Что-то мне страшно, – призналась Алиса, крепче сжимая пакет с подарками.

– Не бойся, – подбодрила я ее и постучала. Подождав несколько секунд, повторила стук уже погромче. Но никто не отозвался. Впрочем, у них довольно громко играл магнитофон. Могли просто не услышать.

Тогда я на удачу толкнула дверь, и она оказалась незапертой. Кивнув Алисе, мол, не переживай, шагнула в комнату первой. Но дальше порога идти не осмелилась.

У них полным ходом шла гулянка. За столом, заставленном стаканами, тарелками, какими-то закусками, сидела компания. Трое парней, Ася и еще четыре девушки. Двух я уже встречала – это ее соседки по комнате. А еще двух – видела впервые.

Строго говоря, Ася не сидела, она стояла со стаканом в руке, как будто собиралась произнести тост.

С нашим появлением вся компания на миг замолкла. Наверное, от неожиданности.

Аська тоже сначала застыла с улыбкой на лице, но как только оторопь прошла, она скривилась, будто увидела что-то гадкое. Затем один из парней подскочил к нам:

– Девчонки, присоединяйтесь! Давайте-давайте, проходите, садитесь.

– Спасибо, но мы буквально на секунду, – на автомате ответила я, даже не взглянув на него. – Ася, можно тебя на пару слов?

Теперь сестра смотрела на меня как на заклятого врага.

­– Ася, выйдем в коридор на минуту, – повторила я свою просьбу.

– А зачем? – вздернув подбородок кверху, с вызовом спросила она. – Говори, что хотела. У меня от друзей секретов нет. Только скажу сразу. Если вы приперлись звать меня домой к папочке, разворачивайтесь и чешите обратно. Я не пойду. Ноги моей больше там не будет. Ясно? Так что ты хотела?

– Ась, а кто это? – спросила ее незнакомая девушка.

Аська вдруг осклабилась.

– Ой, простите-извините, – гримасничая, обратилась она к своим друзьям. – Забыла вам представить. Вон та испуганная овечка в белой шубе – это моя младшая сестра. Алиса. Вся такая добрая, хорошая и правильная. Правда, слегка того… – она постучала пальцем по голове. – Не то чтоб совсем дура, но наглухо застряла в детстве.

– Прекрати ерничать! – одернула я ее.

Но Аську понесло.

– Ну а это, – она театрально, широким взмахом руки, указала на меня, – это моя старшая сестра. Зоя. Познакомьтесь! Она у нас – само благоразумие и порядочность. Ну, якобы. А на самом деле она – жалкая лицемерка. Подлая, завистливая и лживая. Это из-за нее мой Леша сейчас воюет в Чечне! Мы должны были пожениться, но она все разрушила. Я даже не знаю, что с ним! Не знаю, когда увижу его… и увижу ли…

– Ась, успокойся… – попыталась ее утешить девушка, что сидела справа от нее. – Не думай сейчас об этом…

Аська, как подкошенная, рухнула на стул и закрыла лицо руками. Плечи ее затряслись в беззвучном плаче. Девушка приобняла ее. Наклонившись к ней, стала что-то нашептывать. А я не могла сдвинуться с места, прибитая ее горем. Смотрела на нее – и сердце кровью обливалось. Как же я могла так поступить с ней? С ними…

Музыка замолкла, наверное, кассета закончилась. Друзья ее тоже притихли. И в наступившей тишине ее жалобный плач раздирал мне душу.

– Ась, ну не расстраивайся ты так… еще же ничего неизвестно… – гладила ее по плечу подруга. – Ну не плачь.

Аська подняла на меня мокрое лицо. Сощурив глаза, зашипела с ненавистью:

– Какого черта ты приперлась? Поговорить? Так мне не о чем с тобой разговаривать после того, что ты сделала. Ты мне больше не сестра. Ты для меня умерла. Всё. Тебя нет. Поняла?

Я взяла у Алисы пакет с подарками, поставила на край стола. Туда же положила конверт от папы.

– С Новым годом, Ася, – произнесла я не своим, механическим голосом. Затем взяла под руку Алису: – Идем.

Мы заговорили с Алисой, только когда вышли из общежития. И то, если б не Алиса, я бы молчала всю дорогу – так меня придавило.

– Зоенька, как ты? Ты не должна обращать внимания на Асины слова, – утешала меня Алиса. – Она сама не понимает, что говорит.

– Она права, – глухо возразила я. – Все правильно она сказала. Я всё разрушила. Я ему жизнь сломала и ей.

– Не говори так! – запротестовала Алиса. – Ты – очень хорошая. Ты – замечательная. Я люблю тебя. А тогда ты поступила так, как считала правильным. Ты же не знала, что папа отправит его на войну.

19

На следующий день я все делала на автомате: резала, тушила, жарила, пекла. Папа запросил к новогоднему столу фаршированную щуку и салат с грибами, а Алиса ­– слоенный торт. В другой раз я бы выкладывалась со всей душой, я люблю готовить, особенно что-то необычное, праздничное. Люблю радовать. Но сегодня я двигалась как заводная кукла: руки делали, а мысли и душа были далеко отсюда. Как еще ничего не сожгла, не пересолила – не знаю.

Алиса мне, конечно, помогала, но пока она мало что умеет. Мы с папой ее всегда берегли и домашними хлопотами не нагружали. А когда я уехала в Москву, к нам три-четыре раза в неделю стала приходить женщина – та же, что давно уже ходит к Ивану Федоровичу. У соседа она выполняла всю домашнюю работу. А у нас – только готовила в мое отсутствие.

К одиннадцати вечера мы накрыли в гостиной стол.

Иван Федорович тоже праздновал с нами. Принес отцу коньяк, нам – по коробке конфет. В общем-то, он почти все праздники отмечает с нами уже несколько лет, но в этот раз он почему-то угнетал меня одним своим видом. Впрочем, к чему кривить душой? Ведь очень даже понятно, почему. Из-за Асиного солдата…

Папа с Иваном Федоровичем потихоньку цедили коньяк и вели размеренную беседу, поглядывая то на часы, то на телевизор в ожидании полуночи. Мы с Алисой и вовсе молчали.

Папа вдруг всполошился:

– Ой! Уже без пяти! Шампанское! Заболтались и не налили шампанское…

– Да ну эту кислятину, Паша, – наморщил нос Иван Федорович.

– Пригубить все равно надо, – возразил ему папа, разливая в хрустальные бокалы по чуть-чуть. Буквально с наперсток. – Традиция! Вот так…

Только Алисе налили сок. Затем папа замер с бокалом в руке, устремив ждущий взгляд в телевизор. Наконец на экране появился Ельцин с новогодним обращением. И как только он закончил, начали бить куранты.

На последнем ударе папа поднял свой бокал и пробасил:

– С Новым тысяча девятьсот девяносто шестым годом! Ура-а-а!

Заиграл гимн, и папа с Иваном Федоровичем торжественно поднялись. Мы тоже, конечно, встали. Я даже вымучила из себя улыбку и пару дежурных фраз.

А потом мы с Алисой отсели на диван смотреть «Голубой огонек». Все равно папа с соседом завели разговор о своем. Алиса смотрела увлеченно, даже некоторым тихонько подпевала. Она очень любит концерты. Я же пялилась в телевизор как баран на новые ворота. И в конце концов снова забылась и ушла в себя.

– Зоя, тебе почистить мандаринку? – коснулась моей руки Алиса.

– А? Что? Нет, спасибо, – улыбнулась ей.

Алиса убежала на кухню.

­­– Доча! – крикнул ей вдогонку папа. – Принеси нам еще бутылочку коньяка.

– Тебе же нельзя! – вернулась в гостиную Алиса.

– Один раз можно!

Она посмотрела на меня вопросительно, и я жестом показала: делай, как просит. Ему и правда пить врачи не рекомендуют, но он уже хорошо поддал, и теперь его так просто не остановить. Только разбуянится.

Со страдальческим видом она принесла им коньяк и уселась со мной рядом, забыв про свой мандарин.

Пока папа разливал, Иван Федорович что-то ему рассказывал. Я не вслушивалась, но вдруг отчетливо уловила «Гаранин».

Это же Аськин солдат Леша!

Стараясь не выдавать своего интереса, я сразу напрягла слух и теперь жадно ловила каждое слово. Вдруг он скажет, что с ним.

Он и сказал…

– … да, Паш, погиб… Понимаю, что ты зол на него. Я и сам зол... как ни крути, а он тут покуролесил. Но, черт возьми, молодой же пацан… жалко его... И мать его жалко… Представь, на новый год получить похоронку…

Внутри у меня всё оборвалось. Погиб?! Как погиб? Нет! Пожалуйста, нет!

– И когда это случилось?

– В начале декабря. Но сообщили нам только на днях. Так, мол, и так, младший сержант Гаранин погиб, выполняя боевое задание... – Иван Федорович издал протяжный вздох. – Такие вот дела, Паша.

Цепенея от ужаса, я зажала ладонью рот. Мне казалось, что все мои внутренности в одну секунду застыли, покрылись ледяной колючей и хрусткой коркой и не могут больше нормально функционировать. И следом потихоньку умираю я сама...

– Самое нелепое, был же такой засранец и шалопай, а поди ж ты погиб героем, – продолжал Кирсанов. – Думаю, к награде потом представят… посмертно…

– Что? Серьезно – героем? И что он такого сделал?

– Спас шестерых бойцов и командира ценой своей жизни. Так-то вот.

Папа недоверчиво хмыкнул.

– Там как было? Зачистка района шла… неподалеку от Грозного… И тут их группа нарвалась на обстрел боевиков из окон разрушенного здания милиции. Там окна были забраны решетками, а второй выход завален. Командир приказал нашим штурмовать здание. К тому же на открытой улице их бы просто перебили. Боевики попали в ловушку, но зато по численности их оказалось в два, а то и в три раза больше наших. И оснащены под завязку. Кого-то из них положили, но оставшиеся открыли шквальный огонь. Во время боя ранили командира и вот его, Гаранина. Мальчишка велел своим уходить и уносить командира, а сам закрыл собой выход и отстреливался до последнего патрона… А когда осталась одна граната, видимо, подпустил боевиков к себе поближе и выдернул чеку... Был взрыв, все погибли...

20

Спустя две недели

– А как доехать до села Березники? – спросила я в вокзальной справочной.

– Покупаете билет на электричку и едете, – ответила диспетчер таким тоном, словно я спрашивала несусветную глупость. И посмотрела на меня так же – как на дурочку.

– А когда электричка будет?

­– Сегодня уже была. Только завтра. В девять двадцать.

Очень удачное расписание. Папа как раз уедет на работу и Алису заберет в школу. А я останусь дома одна и смогу туда съездить. Сейчас самое подходящее время – пока папа думает, что я больна и не дергает меня. Потому что врач ему сказал, что всему виной стресс и переутомление, что мне нужен отдых и покой.

Нет, я на самом деле слегла. Сразу же после Нового года. Все каникулы провела в постели. Но сейчас стало полегче, только под вечер еще температура немного поднимается. Ну и слабость небольшая осталась. Но это ерунда, все равно поеду. Я должна проведать его маму. И я же не успокоюсь, пока не съезжу. Я себя знаю.

После вылазки на вокзал у меня опять поднялась температура. Алиса, вернувшись из школы, первым делом проверила градусник и сразу взяла меня в оборот. Уложила в кровать, заставила проглотить таблетку, натерла меня какой-то ядерной мазью.

– Вот тебе чай с лимоном и медом, пей, пока горячий. А хочешь, я тебе почитаю?

– Хочу.

Алиса устроилась с ногами в кресло и стала читать вслух повесть «Вам и не снилось» Щербаковой. Она хорошо читала, выразительно, в лицах, и книгу эту я люблю, но все равно меня сморило. Зато ночью, наоборот, металась в постели, мучилась, давилась беззвучными рыданиями. Смогу ли я вообще когда-нибудь нормально жить, зная, что из-за моего вмешательства погиб он…

***

До самого утра я так и не заснула. Не вставая с кровати, слышала, как у Алисы в комнате прозвенел будильник, как она собиралась в школу, как внизу ходил отец, как позже оба уехали. Только тогда я поднялась и в темпе засобиралась. А через два часа я уже ехала в электричке, полупустой и выстуженной.

Я не знала точного адреса его матери. Но, по моим представлениям, в селах не так уж много жителей и все они друг с другом знакомы. Надеюсь, кто-нибудь да подскажет, где ее найти.

Ехать было страшно. Особенно одной. И особенно тайком. Но папа о моем поступке знать не должен. Мне стыдно, что приходится действовать у него за спиной, но у меня нет выбора. Он бы меня просто не пустил.

Алису втягивать я тоже не хотела, поэтому ни о чем ей не сказала. Вот с Аськой можно было бы поехать, но она меня ненавидит как самого лютого врага.

Третьего января она приходила к нам домой. Хотя точнее будет – ворвалась. И устроила жуткую истерику. Громила посуду, орала, проклинала нас с отцом. Норовила подняться ко мне – я тогда еще лежала в полубреду, но папа ее не пустил. Как сквозь туман я слышала ее крики: «Эй ты, трусливая тварь! Что, спряталась? Боишься на глаза мне показаться? И правильно. Бойся! Я все равно до тебя доберусь! Ты – убийца! И ты тоже! Вы его убили! Он из-за вас погиб! Лучше бы он жил, а вы умерли! Сдохли бы как собаки. А я бы даже на минуту о вас не пожалела…».

Потом отец ее вытолкал. А Алиса снова вызывала скорую.

В начале двенадцатого электричка остановилась на станции Березники. Я вышла и сразу угодила в сугроб выше колена. Еле выбралась на дорогу. В сапоги набился снег и неприятно холодил ноги.

Я зашла в привокзальный магазинчик. К счастью, кроме сонной продавщицы там никого не оказалось. При людях мне было бы неловко ее расспрашивать. Я и наедине-то не сразу отважилась.

– Извините, вы не подскажете, где дом Гараниных? Алексея Гаранина и его мамы…

Продавщица смерила меня оценивающим взглядом.

– А тебе зачем? Ты вообще кто такая?

Я занервничала еще больше: что ей сказать? Что?

– Я… я его подруга, – стремительно краснея, соврала я. И отвела глаза, не выдержав ее взгляда.

Сейчас она мне скажет: «Какая ты подруга?» и прогонит. Но она спросила:

– Оттуда?

Я не поняла, про что она, но кивнула.

– Надежда, Лешкина мать, вроде, что-то говорила или я путаю с кем-то другим… Но ты молодец, что приехала. Плохо ей сейчас очень. Не знаю, как она держится, бедная. Такое горе…

Я снова кивнула, чувствуя себя лживой сволочью.

– А дом их рядом с почтой. Луговая, шесть. Сейчас выйдешь, повернешь направо и иди, иди до самого конца улицы, потом снова – направо и… налево, – женщина прикидывала в уме, как идти, и сама крутилась на месте, поворачиваясь то направо, то налево. – До водонапорной башни. Снова направо, еще немного пройдешь и там будет сначала двухэтажка, а затем – почта. Синий такой дом. Увидишь. А напротив – как раз их, Гараниных. Можешь не стучать, сразу заходи, она почти не встает. Собак у них нет.

– Спасибо, – поблагодарила я. – А что можно ей купить, не подскажете? Может, ей что-то надо?

– В каком смысле? Из продуктов, что ли?

21

Весь следующий месяц я ездила в Березники. Сначала пару раз в неделю. Потом – всё чаще. Ездила втайне от отца. Но Алисе я все же призналась. Она приходила из школы раньше, чем я успевала вернуться. А врать еще и ей не хотелось.

К счастью, она меня поняла, поддержала и поклялась: папе – ни слова!

Он ни о чем не подозревал. Думал, я все дни провожу дома, потихоньку прихожу в себя, восстанавливаю силы после болезни. На позапрошлой неделе у меня началась практика. Но папа неожиданно сказал: «Практика подождет. Окрепни сначала, отдохни хорошенько. Успеешь еще в наших бумагах закопаться».

Даже представить боюсь, что он сказал бы, узнай, чем я на самом деле занималась. Но не ездить я не могла.

Матери Алексея я возила продукты и кое-какие лекарства. Она страдала от запущенного артроза, потому и передвигалась еле-еле.

Я позвонила дяде Володе и выспросила у него, что это за болезнь и чем ее лечат. Оказалось, вылечить артроз нельзя, можно только замедлить его течение и немного снимать боли. В последней стадии, когда сустав совсем разрушен, делают операцию по его замене.

– И тогда человек опять может ходить?

– Ну, в общем, да. Если операция успешна.

– А как узнать какая стадия? Моя знакомая еще передвигается, но очень плохо, с костылем…

– Зоя, по телефону никто тебе диагноз не поставит и лечение не назначит, – сказал дядя Володя. – Надо снимки сделать, анализы сдать, показаться ревматологу.

Но все же пару препаратов он порекомендовал от сильных болей. Затем правда пристал с расспросами, у кого артроз. Я еле выкрутилась. Не сказала ничего, потому что он наверняка передал бы отцу, хоть у них и не самые теплые отношения. А отец… он бы даже не попытался понять, что мне эти поездки гораздо нужнее, чем ей. Я себя хоть ненавидеть перестала и наконец сплю нормально. Дышу нормально. Ем. Живу.

Первые дни Надежда Ивановна, мама Алексея, еще очень стеснялась меня, даже больше, чем я ее. Но постепенно привыкла, даже привязалась. Ждала меня и очень радовалась, когда я приезжала.

Я старалась по силам облегчить ей жизнь. Варила еду – слава богу, кроме печи у нее была и обычная плитка на две конфорки. Понемногу прибирала в доме и мыла полы. Перестирала и отгладила постельное белье, полотенца, занавески, одежду. Так что вскоре неприятный запах исчез.

Один раз я и ей помогла помыться. Это было целое дело, конечно. Хорошо хоть она маленькая и худенькая, а то бы я вряд ли справилась. Но зато я сама научилась затапливать печку, хотя поначалу здорово трусила и не знала, с какой стороны к ней подступиться.

Дровами Надежду Ивановну снабжал сосед, тот самый, что меня подвез. И копеечки за это не брал. Сказал, что обещал Леше, мол, он ему должен.

За чаем Надежда Ивановна рассказывала про свою жизнь, про мужа, про Лешу и его братьев. Показывала фотографии, объясняя, кто есть кто. Вспоминала всякие случаи из жизни. А я ловила себя на том, что слушаю ее с жадным интересом. Что хочу узнать о нем еще больше.

Наверное, я сошла с ума, но в какой-то момент вдруг поняла, что мне там хорошо и уютно. Наверное, даже лучше, чем дома.

Но это, конечно, пока я не вспоминала, что я – самозванка, по вине которой погиб ее сын. И лгунья. Потому что так и не смогла сказать ей правду. Пару раз порывалась, когда она, растрогавшись, благодарила за что-нибудь или радовалась, что «судьба послала ей меня».

– Ты меня к жизни вернула, Зоенька, – говорила она со слезами на глазах.

А я готова была сквозь землю провалиться. И честное слово, хотела признаться, но смотрела на нее и язык не поворачивался. А потом решила: нужна ли ей эта правда? Она же ее добьет. Пусть уж лучше я одна буду мучиться.

На выходные я никуда не ездила, потому что по субботам и воскресеньям папа утром всегда бывал дома. Если и уходил на работу, то позже, ближе к обеду. Так что выбраться не получалось. Поэтому в пятницу я напекла для Надежды Ивановны пирогов, чтобы не сидела впроголодь. И чтобы не надо было возиться кастрюлями. В прошлый раз она хотела налить себе борщ и нечаянно опрокинула всё на пол. Счастье, что сама не убилась и не обварилась.

Мы попили чай, и когда я уже засобиралась на вечернюю электричку, она вдруг засуетилась:

– Погоди, Зоенька, у меня для тебя кое-что есть.

Я помогла ей встать из-за стола, подала костыль, и она направилась к серванту. Каждый шажок давался ей с большим трудом, поэтому я спросила:

­– Может, что-то подать?

– Сейчас-сейчас… – кое-как она добралась до серванта, где стояли хрустальные салатницы и фарфоровые чашки, распахнула дверцу и что-то оттуда взяла.

Обратно я уже ей помогла дойти – и то она чуть не упала. Хорошо, я следила и успела вовремя ее подхватить.

– Вот, – положила она на стол кольцо. Золотое, с крупным изумрудом. – Возьми, Зоенька, это тебе.

– Нет, нет, что вы, – опешила я. – Нет, я не могу. Не возьму.

– Я прошу тебя, – она посмотрела на меня с мольбой. – Мне и так неловко, что ты ездишь все время, тратишься, ухаживаешь за мной, старухой… Дай мне хоть чем-то тебя отблагодарить.

22

В понедельник утром папа привез меня к себе на работу. В общем-то я не раз у него бывала и знала в лицо почти всех его коллег, но он все равно меня представил. Причем с гордостью и пафосом, так что мне стало не по себе.

– Это моя дочь Зоя. Зоя Павловна Верник. Студентка третьего курса юридического факультета МГУ! Между прочим, круглая отличница. Одна из лучших на курсе. Сейчас у нее практика, и отрабатывать она будет у нас. Так что прошу любить и жаловать.

После такой вводной его подчиненные ко мне лишний раз стеснялись обратиться. Тогда папа прикрепил меня к своему помощнику Николаю. Тот сам был ненамного меня старше и сильно меня не нагружал. Выделил мне стол и стул. Поначалу я должна была сортировать почту: акты, представления, обращения граждан. И вести реестр всей корреспонденции. Ничего сложного.

Но меня изводила мысль: как там Надежда Ивановна? Что она ест? И меня наверняка потеряла, переживает. Получается, что уехала и с концами. Неделю уже меня нет. И я ведь даже позвонить ей не могла – телефона у нее не было.

В конце концов я подошла к Николаю и предложила:

– Можно я лучше буду работать до вечера, но через день?

– Конечно, – ответил он. – Ну, то есть, если Павел Павлович не будет против.

Папа был не против.

***

Надежда Ивановна и правда меня успела потерять. Забеспокоилась, вдруг со мной что-то случилось. И когда я зашла в дом, так заторопилась навстречу, что опять чуть не упала.

Я усадила ее на диван.

– Простите, что я так пропала. Не могла приехать раньше. Я теперь работаю. По понедельникам, средам и пятницам. Смогу бывать у вас только во вторник и четверг.

– Да что ты, Зоенька! Какой разговор! Когда сможешь, тогда и приезжай. А не сможешь – так и ничего страшного. Я же понимаю, что у тебя своя жизнь. Наоборот, только рада буду, если ты еще найдешь свое счастье. Ведь это не дело, что ты, такая молоденькая, столько времени со старухой проводишь. Я не хочу, чтобы ты себя заставляла…

– Я и не заставляю. Мне тут у вас нравится, – ничуть не соврала я и перевела в шутку: – Не гоните меня, все равно не прогоните.

Она на миг замерла, глядя на меня с щемящей тоской. Я даже испугалась: вдруг что-то не то сказала? Но она пояснила:

– Лёша мне так говорил. «Мам, что ты меня все время гонишь?». А мне просто жалко его было. Молодежь гуляет, а на нем весь дом. Я ведь уже давно с ногами мучаюсь. Пенсии моей нам не хватало, скотину я продала. Так он с четырнадцати лет то тут, то там подрабатывал. Утром – школа, днем – работа, вечером – больная мать. И еще кому-то помочь всегда надо. Руки-то у него золотые. Коле, соседу, помог крышу перестелить. Томке, золовке моей, телевизор починил. Туалет вот теплый сделал сам перед армией, для меня постарался. Он заботливый такой. Был…

Я слушала ее и словно кино смотрела, представляя его совсем юным. А на слове «был» вздрогнула, будто резко проснулась.

– Давайте лучше чай пить. Я из дома привезла пирожных, мы с младшей сестренкой вчера их сами напекли.

– С сестренкой? Алисой? Ну, раз такое дело – то с удовольствием. Может, как-нибудь покажешь ее фотокарточку?

– Хорошо, привезу потом, – пообещала я.

Тут дверь распахнулась, и на пороге возникла женщина, грузная и одышливая.

– Здравствуйте, – поприветствовала ее я.

Вперившись в меня недовольным взглядом, она ответила сквозь зубы:

– Здрасьте.

– Ой, Тома… а это и есть Лешина Зоя, про которую я тебе рассказывала. Зоя, это Тамара, сестра моего покойного мужа.

Женщина рассматривала меня, не скрывая неприязни. Затем отвлеклась на Надежду Ивановну.

– А я тебе гречку принесла, мчалась с работы как угорелая, думала, ты тут голодаешь, а у тебя вон гости… Деликатесы, смотрю, едите…

– Это Зоенька привезла. Она меня балует. Садись с нами, – пригласила Лешина мама.

Мне хотелось, чтобы эта Тамара ушла – от нее так и веяло какой-то неясной враждебностью. Хотя непонятно, что ей не нравилось. Вроде делить нам нечего. Однако при ней сразу стало некомфортно.

Тяжело вздохнув, она уселась за стол.

– Значит, вот ты какая, Лешкина невеста, – заглотив пирожное, произнесла она с набитым ртом, явно разочарованная. А прожевав, сказала: – Как говоришь, тебя звать? Зоя? Кем работаешь?

– Я еще учусь.

– Ясно, – изрекла она и затем обратилась к Надежде Ивановне: – Любка-то поярче будет, покрасивее.

– Тома, замолчи, – одернула ее Лешина мать.

– А что ты мне рот затыкаешь? Говорю, что есть. Красивой они с Лешкой были парой. Загляденье просто.

Родственница Надежды Ивановны потянулась за конфетами, и я придвинула вазочку к ней поближе.

– Оба такие красивые… – на автомате пробормотала она, не сводя взгляда с кольца на моем пальце. Взяла конфету и отправила целиком в рот.

Надежда Ивановна изменилась в лице и сухо сказала:

23

Практика подходила к концу. И вместе с тем на душе росла и крепла тревога.

Каждый день я собиралась сказать отцу, что хочу взять на год академ, чтобы ухаживать за Надеждой Ивановной. Каждый раз морально готовилась к этому разговору и даже репетировала. И каждый раз меня что-то останавливало.

Чаще всего папа приходил не в духе или был слишком занят, а порой – вообще не приходил до поздней ночи. У него сейчас шел какой-то сложный и нервный процесс, и его уже дважды вызывали в область и, видимо, закручивали гайки. Потому что возвращался он дерганый и злющий. Срывался на своих работников, орал и угрожал, а дома даже для Алисы не мог выдавить из себя ни единого доброго словечка. Хотя она изо всех сил старалась его порадовать.

Я к нему такому и с невинным-то вопросом побаивалась подходить, что уж говорить о моей новости.

– Ты знаешь, когда ему обо всем скажи? – придумала Алиса. – Седьмого марта. Папа на работе поздравит женщин, придет домой выпивший и добрый. Вот ты ему и скажешь всё. Он, может, и разозлится, но не так. И к тому же восьмое марта на носу, он не станет сильно ругаться в такой день.

Но всё случилось двумя днями раньше.

Во вторник я возвращалась от Надежды Ивановны. Накануне ночью я мало спала, и от мерного покачивания задремала. Как вдруг рядом со мной раздался громкий возглас:

– Зоя! А ты как тут?

Вздрогнув, я открыла глаза, в первый миг ничего не понимая спросонья. Напротив меня сидел знакомый паренек. Он был сыном какого-то папиного приятеля и на полставки работал в прокуратуре курьером. За все время мы с ним несколько раз пересекались, здоровались, ну и всё.

– Я домой еду, – ответила я, тщетно пытаясь вспомнить его имя. Саша? Сережа?

– Ну это понятно, что не из дома, – хохотнул он. – Я тоже. А ты откуда?

– От знакомых.

– В гостях была?

Я из вежливости продолжала этот натужный и пустой разговор, но к счастью, вскоре мы уже приехали. На следующий день я и думать забыла об этой встрече. С утра работала в архиве – меня попросили найти кое-какие документы по делу. Вечером прошлась по магазинам – хотела купить подарки Алисе и Надежде Ивановне. Потом, уже дома, на скорую руку приготовила ужин, когда вернулся папа.

Он выглядел усталым, даже ел вяло. И почти все время молчал. А под конец вдруг вспомнил:

– Ах да, хотел тебя спросить. Мне тут Славик Тимошенко, наш курьер, сказал, что видел тебя в электричке. Вчера вечером. Он тебя с кем-то спутал?

Я закаменела, а сердце упало куда-то вниз. Но все же ответила правду:

– Нет, он действительно видел меня.

– В электричке? – удивленно переспросил папа и вскинул на меня глаза.

– Да.

– И куда ты ездила, позволь узнать?

За столом повисла тягостная пауза, пока я собиралась с мыслями. Алиса взволнованно смотрела то на меня, то на папу. Затем с деланной радостью сообщила:

– Папа, а я сегодня контрольную по химии написала на пять. Одна из класса. Меня очень хвалили…

Наивная моя Алиса думала его хоть немного задобрить. Но папа, естественно, даже не отреагировал на нее. Он не сводил с меня цепкого взгляда, как будто уже что-то понял.

– Ну? Что ты молчишь?

– Папа, я давно хотела с тобой поговорить, – наконец решилась я.

– Так, – вздохнул папа и отложил вилку. – Кто-то что-то натворил?

– Помнишь, Асиного солдата? Который погиб в Чечне?

– Как не помнить, – нахмурился пуще прежнего папа.

– В общем, в поселке… тут рядом… у него осталась мать. Она совсем одна. Она очень больна и беспомощна. Почти не ходит. Живет впроголодь. У нее никого нет, вообще никого.

– И дальше что?

– Я ездила к ней.

– Зачем?!

– Проведать. Ну, сначала проведать, а потом помочь… продуктами и так… Я же говорю, она сама не справляется.

– А ты тут при чем?! Есть собес. Это их работа, а не твоя. Тебе заняться больше нечем? Что за дурость! И что значит – сначала? Хочешь сказать, что ты еще и не раз к ней ездила? – стремительно закипал папа.

– С января.

– С января? То есть всё это время ты таскалась тайком в какую-то дыру к какой-то… Это потому ты попросила ходить на практику не каждый день?

– Да, но я не об этом хотела поговорить.

– То есть это еще не всё?! Этого, по-твоему, недостаточно?! Ты еще что-то приготовила?!

– Папа, я не могу ее бросить. Я должна остаться…

– Я не понял. Ты сейчас о чем? Что значит – остаться? Где остаться?

– Здесь. Я не могу просто уехать и всё. Я хочу взять академ на год. Буду ездить к ней два-три раза в неделю, в остальное время работать у тебя… ну или еще где. В общем, буду ухаживать за ней, пока что-нибудь не придумаю.

На папу страшно было смотреть. Он жутко побагровел, как будто вся кровь, что есть, хлынула в голову, выкатил глаза, а на лбу и на шее вздулись узловатые вены.

24

Когда я уходила, больнее всего было слышать плач и крики Алисы. Поэтому я ускорила шаг, насколько позволял громоздкий чемодан, бьющий по ногам.

Сначала я шла, не задумываясь, куда иду. Горечь и обида гнали меня вперед. Незаметно я оказалась в Химках на центральной площади. Я поставила чемодан и присела на скамейку. Лишь теперь, немного успокоившись, я стала думать, куда мне податься. И, в общем-то, так получалось, что некуда. К тому же и время было уже позднее.

В темноте поодаль горела красным вывеска: Гостиница «Тайга».

Может, попробовать туда? Не ночевать ведь на улице. И деньги у меня, к счастью, были – хорошо, что в порыве гордости я их не выложила. Но когда-нибудь потом верну все до копеечки обязательно.

Я доплелась до гостиницы. Зашла в холл. Здесь же, на первом этаже, располагался ресторан, тоже «Тайга». Папин любимый. Он вечно здесь встречается с кем-то, отмечает успехи или заливает неудачи. Двери ресторана выходили в этот же холл. И сейчас оттуда несло запахом застолья, перегаром, духами. Громыхала живая музыка. Мужчина с хриплым голосом пел «А белый лебедь на пруду…».

Я подошла к стойке администратора.

– Здравствуйте. Можно взять номер на ночь? – мне приходилось почти кричать из-за ресторанного певца. – Пожалуйста.

Ярко-накрашенная женщина с высоким начесом смерила меня придирчивым взглядом.

– Тебе сколько лет-то? Паспорт есть?

Я положила на стойку документ. Она взяла, внимательно посмотрела на фото, затем – на меня. И сразу смягчилась.

– Ты подожди немного, ладно? Я сейчас узнаю, есть ли у нас свободные номера. Постой пока тут. Или вон в кресло сядь лучше.

У нее стоял телефонный аппарат на стойке, но она почему зашла в каморку и затворила за собой дверь. С минуту я ждала, но тут певец допел своего лебедя и образовавшейся тишине я услышала из каморки ее голос:

– … хорошо, Пал Палыч, поняла, так ей и скажу.

Снова заиграла музыка, но я, не дожидаясь женщины, взяла чемодан и ушла. Могла бы и догадаться, что раз это любимое отцовское заведение, то все его тут знают.

Я прошла метров сорок и остановилась рядом с автобусной остановкой. И куда теперь идти? К Асе? Она-то уж точно меня на порог не пустит.

Тут из-за поворота вывернул рейсовый. Я не ожидала, что он так поздно еще ходит, и обрадовалась: вот же выход! Можно ведь доехать до вокзала, переночевать в зале ожидания и утром отправиться в Березники. Неловко, конечно, внезапно свалиться на другого человека как снег на голову, и будь это кто-то другой, я бы, наверное, и не осмелилась. Но почему-то была уверенность, что Надежда Ивановна не откажет. Что она вообще единственный человек в целом мире, к кому я вот так могу прийти.

Однако водитель, высадив нескольких пассажиров, объявил, что едет в депо и больше никого не берет.

– Пожалуйста, подбросьте меня до депо, – попросила я от отчаяния. Водитель бросил на меня недовольный взгляд, однако согласился. А потом и вовсе спросил, куда мне надо.

– На вокзал, – ответила я.

– Ладно, довезу уж. А то поздно уже, шляются всякие, пристанут еще, обидят…

Мы без остановок домчали до вокзала. Я хотела расплатиться, но он не взял деньги.

– Я уже не на рейсе, так что не надо оплаты. Давай, удачи тебе.

Он захлопнул двери и уехал. А я вдруг расплакалась. Именно сейчас, столкнувшись неожиданно с чужой добротой.

В зале ожидания села в самом дальнем углу. Думала, ни за что не усну, но все-таки немного подремала под утро. Хорошо хоть электричку не прошляпила.

Я не стала рассказывать Надежде Ивановне, почему мне пришлось уйти из дома. Просто сказала, что мне пока некуда пойти. К счастью, она деликатно не лезла в душу. Только посмотрела сочувственно, обняла и сказала:

– Живи здесь со мной, Зоенька. Сколько хочешь живи. Можешь навсегда остаться. Я буду только счастлива.

***

Спустя четыре дня как-то в обед к нашему дому подъехала машина и посигналила. Надежда Ивановна увидела ее в окно и позвала меня. Я как раз доставала из погреба картошку.

Это был отец. Он ждал меня у калитки за забором. Накинув пуховик, я вышла на улицу.

– Собирайся поехали, – потребовал он.

– Куда?

– Домой. Повыступала и хватит.

– Папа, я не выступала. Я не могу ее бросить. Сейчас – тем более.

– Почему нет? Этот ваш Казанова оказался жив. Теперь есть кому за ней ухаживать.

– Как жив?! – вырвалось у меня. Сердце подскочило и заколотилось в горле.

– Вот так. В Железногорске он. В военном госпитале. На днях доставили. Ваня сказал, его тогда завалило после взрыва. Потому и решили, что погиб. Но кто-то из местных его нашел.

– А где же он все это время был? – спросила я, схватившись за столбик калитки. От этой новости у меня шла кругом голова, и хотелось одновременно и плакать, и смеяться.

– Ну там где-то его лечили. Сюда уже долечивать отправили.

Визуализация

Алексей Гаранин

Зоя Верник

Ася Верник

25

На следующий день

– И что, ты ему прямо в лицо так и сказала? Не поеду с тобой и всё тут? – переспрашивала меня Ася, наверное, уже в четвертый раз.

Я молча кивнула и отвернулась к окну.

Мы ехали с ней вместе в Железногорск в общем вагоне. Мне адски хотелось спать, потому что последние сутки было не до сна. Но Ася донимала разговорами.

Я и правда отказала папе, когда он приезжал вчера в Березники, чтобы сообщить, что Алексей жив, и забрать меня домой. Это чудо и счастье, что он выжил, но ведь неизвестно, в каком он состоянии, когда вернется домой, сможет ли сам ухаживать за Надеждой Ивановной. Я хотя бы должна дождаться его возвращения, а там уж…

Всё это я пыталась сказать папе, но он рассердился еще сильнее, чем накануне. Кричал так, что из соседних домов повыглядывали люди послушать. Ну и, в конце концов, поставил мне ультиматум: или я еду с ним немедленно, или с этой минуты мы друг другу никто, и чтобы я даже не появлялась в городе.

Я вернулась в дом и, как ни крепилась, а все равно разревелась. Напугала, дурочка, Надежду Ивановну. Она охала, спрашивала, что случилось, а я даже сказать толком ничего не могла. Только заикалась и всхлипывала, подбирая слезы рукавом. Кое-как заставила себя успокоиться, продышалась и усадила ее. Сама села рядом и, взяв за руки, сообщила про Лёшу.

– Он жив. Его нашли и спасли. Привезли в Железногорский военный госпиталь. Он сейчас там. На лечении.

Надежда Ивановна сморгнула, будто не сразу поняла мои слова. А затем, ахнув, зачастила:

– Живой? Мой Лешенька живой? Это правда? Сыночек мой жив? Где он? Я хочу к нему! Я хочу к моему мальчику…

Потом она крепко зажмурилась и тихо забормотала: спасибо, Господи, спасибо…

А у самой по щекам струились слезы. Я обняла ее за плечи.

– Надежда Ивановна, все будет хорошо, он скоро вернется. Поправится и вернется…

– Зоенька, мне нужно к нему! – произнесла она с хрипом, а потом задышала как-то странно. Даже страшно. Открыв рот широко, она с шумом хватала воздух, бледнея прямо на глазах, и как будто все равно не могла вдохнуть полностью.

Я подскочила, бросилась на кухню, сунула ей стакан с водой. Но она, стуча о край зубами, почти все пролила мимо. А дальше я пережила несколько самых жутких минут. Ей становилось хуже, а я даже не знала, чем помочь. У нее ведь даже телефона не было. Я кинулась к серванту, где видела раньше какие-то таблетки, но ничего подходящего не нашла.

Тогда вылетела на улицу, хотела бежать к ее родственнице Тамаре, но, на мое счастье, к соседнему дому как раз подъехал на своем уазике сосед. Николай.

Я бросилась к нему, испуганно крича:

– Помогите! Скорее! Надежде Ивановне плохо!

Если бы не он, я даже не знаю, что было бы…

Николай без лишних расспросов вбежал в дом, подхватил ее на руки. Я помогла ему осторожно разместить ее на заднем сиденье. Сама села так, чтобы ее голова была у меня на коленях. И всю дорогу приговаривала, успокаивая, скорее, себя, чем ее.

Минут через пять мы остановились у длинного деревянного здания, над дверями которого висела табличка: Фельдшерско-акушерский пункт.

Старичок в белом мятом халате велел уложить ее на кушетку в своем кабинете. Потом Николай вышел, а я помогла ей раздеться и отошла к двери, чтобы не мешать.

– Ты чего это, Надежда, надумала? – спросил фельдшер, послушав ее.

– Леша жив, – судорожно выдохнула она. – Он жив.

– Лешка? Твой? Жив? Ошиблись тогда, что ли? Перепутали? Вот это дела! А где он?

– Он в госпитале, в Железногорске, – ответила я.

– Так это замечательно! Радоваться нужно, а не помирать.

– Это Зоя, Лешина невеста, – тихо произнесла Надежда Ивановна.

– Невеста – это хорошо, – пробормотал старичок. – А вот нервничать так – плохо. Следи за моим пальцем…

«Хоть бы всё обошлось, хоть бы ничего серьезного», – повторяла я мысленно, пока ее осматривали, пока девушка, чуть старше меня, делала ей укол, пока фельдшер выписывал какие-то назначения.

– Пока, главное, покой, – сказал он, вручая мне бумажку, исписанную мелким неразборчивым почерком. – Купите сейчас в аптеке вот эти капли и таблетки. Как принимать, вот тут написано. И следите за давлением. А это направление в районную больницу. Надо потом обязательно показаться неврологу. И не тяните с этим.

– А сейчас ничего страшного уже не случится? – спросила я.

– Этого я знать не могу. Но нервничать ей категорически нельзя, чтобы новый приступ не спровоцировать.

Уже дома Надежда Ивановна сокрушалась.

– Он там совсем один, а я даже приехать не могу к моему мальчику… Ты съезди, Зоенька, к нему завтра. Узнай хоть, как он там. Может, надо ему чего? И ему счастье узнать, что ты его дождалась, увидеть тебя…

Я договорилась с соседями, что будут к ней заходить, присматривать, а сама с раннего утра поехала в город. К Асе.