Не прощай меня

Глава 1.

Эймон.

Боль пронизывает каждую клетку моего тела. Она пульсирует в ногах, словно раскаленные гвозди беспощадно вбивают в плоть. Снова и снова пытаюсь пошевелиться, но тело будто чужое - тяжелое, непослушное, предательски слабое. Каждое движение отзывается адской агонией, и я сжимаю зубы, чтобы не закричать. Господи, как же больно. Зачем я вообще очнулся? Лучше бы остался там, в пустоте, где нет ничего: ни боли, ни страха, ни этого проклятого осознания, что я едва жив.

Воздух, густой и холодный, медленно заполняет мои легкие. Вокруг темно и тихо, будто я уже в могиле. Но нет... я здесь. В этом аду. И единственное, что удерживает меня от полного погружения в тьму, - это она. Ее образ, словно светлячок в кромешной тьме, всплывает в моем сознании. Голубые глаза, чистые, как небо после дождя, смотрят на меня, наполненные теплом и надеждой. Я хочу улыбнуться, но даже это дается с трудом. Рука, невыносимо тяжелая, едва шевелится, но я мечтаю протянуть ее, коснуться ее щеки. Просто почувствовать ее присутствие. Почувствовать, как она прижимается ко мне, как ее тепло разливается по моему телу, согревая каждую клеточку. Я мечтаю обнять ее, крепко, так, чтобы она знала - я никогда не отпущу. Вдохнуть ее запах, смесь чего-то легкого и нежного, что всегда было только ее. Ее свет. Именно он удержал меня от того, чтобы сдаться, не позволил утонуть в этой тьме. И сейчас, сквозь боль, сквозь эту адскую слабость, я чувствую, как он тянет меня обратно. К жизни. К ней.

Я резко открываю глаза, но тут же зажмуриваюсь от яркого света. Ощущение, будто песок сыпется в глаза, заставляет меня морщиться. Глубокий вдох. Еще один. Медленно, через силу, вновь поднимаю веки. Где я? База? Лилиан...

Опускаю взгляд от потолка, медленно, с трудом поворачивая голову. Огромное помещение вокруг - пустое. Тишина. Слишком безжизненная, слишком гнетущая. В груди что-то сжимается, неприятное, холодное, но я стараюсь не обращать на это внимания. Вместо этого опускаю взгляд на свои ноги и... замираю. Кровь. Ее так много. Темные, почти черные пятна на одежде, на матрасе, повсюду. Какого хрена я все еще жив? Сколько нужно терять крови, чтобы просто сдохнуть? Вопросы крутятся в голове, но ответов нет. И, честно, да какая разница? Почему я дышу, почему еще не умер - плевать. Единственное, что имеет значение сейчас, - это она.

Лилиан.

Я приказал ей быть рядом. Приказал. Она была обязана подчиниться. Ей надлежало быть рядом со мной, потому что я так сказал. Но... ее нет. Пустота вокруг кричит об этом громче, чем любая боль. Тишина давит, становится невыносимой. Я прислушиваюсь, пытаюсь уловить хоть что-то - шаги, дыхание, голос. Но ничего. Только эта проклятая тишина и нарастающее чувство в груди, которое я не хочу признавать.

Она ушла. Бросила. И это... это хуже предательства. Хуже любой пули, любой раны. Я здесь один. Совершенно один. И, кажется, это больнее, чем все раны вместе взятые.

Закрываю глаза и делаю глубокий вдох, чувствуя, как сердце в груди начинает биться быстрее, а дыхание становится рваным, прерывистым.

Она. Блять. Ушла. От. Меня.

Я резко распахиваю глаза, и ярость вспыхивает во мне, как огонь, сжигающий все на своем пути. Не обращая внимания на боль, я оглядываюсь вокруг. Мой телефон. Я же просил принести его. Он должен быть поблизости. Где-то тут. И она... она тоже должна быть здесь. Но ее нет. И мобильника тоже.

Мои глаза бегают по голому матрасу, по тумбочке рядом с кроватью, по полу - ничего. Пусто. Где он, черт возьми? И вдруг, словно в насмешку, в помещении раздается звонок. Мой взгляд мгновенно устремляется в сторону звука, и я вижу его. Телефон. Лежит на столе, рядом с чертовым диваном.

Из груди вырывается тихое, почти звериное рычание. Какая же она мразь. Сбежала. Бросила меня. Маленькая. Глупая. Дура. Что ты наделала? Ты думаешь, что можешь просто уйти? Просто оставить меня здесь, совершенно одного?

Я сжимаю зубы, пытаясь подавить ярость, но она только нарастает. Она не понимает, что значит для меня. Она не осознает, что я для нее значу. Ей не дано просто уйти. Никогда! Я испепелю ее. Сотру с лица земли, будто она никогда не существовала.

Телефон замолкает, но через несколько секунд звонок раздается снова. Хорошо. Это Марио. Только он может названивать без остановки, как будто у него больше нет дел. И если он звонит сейчас, значит, он не знает, что я здесь, и что я ранен. Если бы Марио увидел по камерам, что я истекаю кровью, он бы уже отправил сюда медицинскую помощь. Он сам примчался бы, чтобы поднять меня с этой кровати. И уж точно не звонил бы мне, как будто ничего не произошло. Но он не знает. И это заставляет меня задуматься. Чем, черт возьми, заняты его люди? Те, кто должен следить за камерами видеонаблюдения на перевалочном пункте? Почему они до сих пор не сообщили ему о моем состоянии? Кто-то крупно облажался. И когда я разберусь с этим, они пожалеют, что вообще родились. Но сначала... мне нужно дотянуться до этого проклятого телефона.

Я делаю глубокий вдох, собирая остатки сил, и медленно, через боль, начинаю двигаться к краю кровати. Каждое движение отзывается огнем в ногах, но я не смею остановиться. Марио должен знать, что происходит. Он нужен мне сейчас.

Стиснув зубы, я снова пытаюсь пошевелить ногами, хотя уже знаю, что это бесполезно. Но мне нужно убедиться в этом окончательно. Боль, острая и жгучая, пронзает меня, будто изнутри жгут огнем. Я не сдерживаюсь и сдавленно рычу проклятия, мой голос звучит хрипло и злобно. Нет, я не смогу встать.

Блять.

От осознания того, что мне сейчас придется сделать, меня просто разрывает ярость. Но выбора нет. Я не могу позволить себе умереть здесь, в этой пустоте, пока она, эта маленькая дрянь, продолжает существовать. Я не погибну. А если даже и умру, то сделаю все, чтобы утащить ее с собой в ад. Она будет гнить там, но зато в моих объятиях.

Я вздыхаю, собираюсь с духом и осторожно сваливаюсь с кровати на пол. Мгновенно все тело охватывает такая сильная боль, будто меня облили кислотой, разъедающей кожу и мышцы.

Глава 2.

Эймон.

Я с трудом раздираю глаза, и ослепляющий поток дневного света тут же заставляет меня жмуриться. Все вокруг плывет, как в густом тумане, и я медленно моргаю, пытаясь прояснить сознание. Огромные окна от потолка до пола заливают помещение ярким светом. Серые занавески нежно струятся в легком сквозняке, едва колыхаясь, словно воздушные тени, и откуда-то издалека доносится чириканье птиц.

Воздух. Он проникает в легкие свежим, чуть терпким дыханием хвои, неся с собой ощущение пробуждающейся природы. Деревья. Их много. И я уже точно знаю, где нахожусь. Марио просто решил, что эта комната в его особняке должна быть моей. С самого начала нашего знакомства он буквально подарил мне этот угол, настойчиво предлагая приходить сюда в любое время и жить здесь. И впервые за долгое время, я невероятно рад здесь оказаться.

Мой взгляд скользит по стене, окрашенной в светло-песочный цвет, по полу, выложенному светлым дубом в утонченном узоре «французская елочка», по огромному шкафу глубокого серого цвета, в котором до сих пор хранятся мои вещи. Те самые, которые я так и не забрал, когда ушел от Марио.

Перевожу взгляд на широкую кровать и медленно опускаю глаза на свое тело. Я без футболки, кожа кажется бледной, почти прозрачной под этим ярким светом. Ноги накрыты тонким, темным одеялом, и я не решаюсь пока сдвинуть его, чтобы посмотреть, что там. К левой руке присоединен катетер. Я смотрю на пластиковую трубку, вставленную в вену, и чувствую, как в груди снова начинает тяжелеть. Может, обезболивающее и помогает справиться с физической болью, но внутреннюю не унять. Она глубже, острее, и от нее нет лекарств. Голова тяжелая, мысли путаются, и сознание то и дело пытается ускользнуть обратно в темноту...

— Grazie a Dio ti sei svegliato.

Голова дергается влево, и я морщусь от жгучего головокружения, вскидывая взгляд на Марио. Я настолько слаб, что даже не почувствовал его присутствия. Невероятно. Он сидит в кресле рядом с кроватью, напряженно сведя локти к коленям. В его глазах вихрем кружатся ярость и облегчение, словно он балансирует на грани между желанием растерзать меня и обнять. Наверное, второй вариант, хотя сейчас я уже и не уверен. Под тонкой тканью шелковой рубашки идеально белого цвета, которая слепит ярче, чем солнце за окном, отчетливо выделяются напряженные мышцы его широких плеч и рук. Но, несмотря на гнев, который он так старательно подавляет, Марио пытается выдавить из себя легкую улыбку, которая, однако, никак не доходит до его глаз.

— Как себя чувствуешь? — спрашивает он слишком мягким, почти натянутым голосом, странно лишенным итальянского акцента. — Что-нибудь болит? Пить хочешь?

Вода… Черт, за глоток воды я бы сейчас продал душу. Я киваю и Марио тут же берет маленький пульт с кровати, нажимает на кнопку. Кровать подо мной оживает, приходя в движение, вынуждая меня морщиться от острого ощущения застывших мышц. Мне не больно, но тело будто окаменело, словно я пролежал без движения целую вечность.

Марио медленно поднимается с кресла, его движения кажутся плавными, но скрывают за собой едва сдерживаемую мощь. Он берет полный стакан воды с прикроватной тумбочки и плавно опускается на край кровати рядом со мной. Его пальцы почти незаметно подрагивают, сжимая стакан – достаточно, чтобы понять: он на пределе. Что ж, надо было мне постараться, чтобы вывести из равновесия даже его. Марио протягивает мне воду, и на его губах появляется та самая улыбка, которую я ненавижу – слишком нежная, та, что скрывает то, что я отказываюсь признавать.

— Я помогу тебе, — его голос звучит с мягкой настойчивостью.

Я отвечаю ему недобрым взглядом, забирая стакан. Мои пальцы мертвой хваткой впиваются в стекло, грозясь расколоть его. Марио улыбается, наблюдая, как я жадно, большими глотками опустошаю стакан. Вода кажется мне лучшим, что я пробовал за всю жизнь, но даже она не может смыть горечь, которая поднимается у меня в горле.

— Идеально, — хриплю я, мой голос звучит слабо, будто я долго молчал. — Сколько я пробыл в отключке?

Марио берет стакан из моих рук и плавно опускает его на тумбочку. Как только его взгляд вновь находит меня, я замечаю, что он стал пронзительным, почти ледяным.

— Двое суток, — отвечает он.

Я прикрываю глаза, чувствуя, как давление в груди усиливается. Двое суток отняли у меня. Двое суток она была одна. Двое суток я понятия не имел, где она. Двое суток прожила без меня.

— Самые тяжелые двое суток в моей жизни, Caro, — продолжает он, и его голос начинает дрожать, выдавая усилие скрыть это. — И я правда хочу понять, почему ты оказался в такой ситуации, но не могу. Это выше моего понимания. Объясни, как? — его тон мгновенно становится громче, резче, и я открываю глаза, чтобы встретиться с его зеленым, жестким взглядом. — Объясни мне, как ты посмел допустить такую ошибку? Как ты посмел стать мишенью для гребаных копов?

Он взрывается криком:

— Две ноги, Эймон! Тебе прострелили две ноги! Ты что, блять, рехнулся? Совсем голову потерял из-за этой девчонки?

От упоминания Лилиан ярость волной поднимается во мне, смешиваясь с болью, которую я не хочу принимать. Мне сейчас и так хреново, а мысли о ней только усугубляют ситуацию. Марио срывается с кровати, отбрасывая на меня давящую тень. Мой взгляд скользит к его рукам, испещренным римскими цифрами и украшенными увесистыми золотыми перстнями, что сжимаются в кулаки.

— Я с самого начала понял, что она тебе дорога, — его голос теперь звучит тише, с отчетливой угрозой. — Увидел, как ты мило трахаешь ее, и сразу все понял. Промолчал. Решил, что ты знаешь, что делаешь, — он всплескивает руками, голос вновь грохочет. — Но я не могу закрыть глаза на то, что ты рискуешь своей жизнью ради нее! Ты чуть не умер, Эймон! Да что уж там, я сам чуть не умер, когда увидел тебя…

Он резко обрывает себя на полуслове, делает глубокий вдох и медленно проводит руками по черным волосам, спадающим до плеч. Его лицо, обычно такое уверенное и холодное, сейчас выражает только усталость и гнев, но в каждом движении чувствуется напряженное стремление взять себя в руки.

Глава 3.

Семь недель спустя.

Эймон.

Я упираюсь свободной рукой в бедро, а другую сгибаю, медленно поднимая гантелю к подбородку и обратно. Мышцы горят, будто их прожигают изнутри, но мне нравится это ощущение. Оно напоминает, что я все еще жив, что могу чувствовать, могу контролировать свое тело. Спорт всегда был моим спасением. Зал – единственное место, где я могу сконцентрироваться только на весе, который поднимаю, и больше ни на чем. Только тяжесть в руках, только напряжение в мышцах. Больше ничего.

В последнее время я практически не вылезаю из зала. Только спорт помогает мне отвлечься от нее… и от сигарет, о которых я мечтаю уже почти два гребаных месяца. Мартина – не женщина, а настоящая ведьма, идеальный тюремный надзиратель, от которой никуда не скрыться. Два раза. Я два раза получал по шее за то, что срывался и сбегал от ее настойчивых разминок, растяжек, упражнений на перекур. Но эта женщина… Она хороша, горяча, и у нее стальной характер, без которого она вряд ли смогла бы продержаться у Марио на службе больше восьми лет.

Скольких парней она подняла? Скольких воскресила буквально из мертвых? Это достойно уважения. Она сильная женщина, и за это я ее уважаю. За это ее уважает каждый мужчина в этом доме, и каждый, кто преклоняется перед Марио, вне зависимости от того, где они находятся. Все знают ее имя, ведь она та, кто спасает их гребаные задницы.

Я делаю равномерные глубокие вдохи, наслаждаясь тяжестью веса. За время лечения я неплохо так раскачался. Спина, руки, пресс, в последнее время и ноги. Боль уже не такая сильная, но я справляюсь. И думаю только о Лилиан. Мысли о ней придают мне сил, как и пятьдесят килограмм железа в моей руке. Идеальный вес.

Я опускаю гантель, чувствуя, как мышцы дрожат от напряжения, но внутри я спокоен. Спокоен, потому что знаю – я уже совсем близко. Осталось немного, и я встречусь с ней. С моим котенком. Как же я по ней скучаю. Ее пронзительно голубые глаза… Они преследуют меня даже во сне. Ее лицо, ее улыбка, ее мягкий голос, который сводит меня с ума. Она снится мне такой, какой я видел ее всего один раз – в парке аттракционов. Счастливой, искренней, светлой. Такой, какой она была тогда, и какой я больше никогда ее не увижу.

Она где-то там, далеко, но я знаю, что она думает обо мне так же навязчиво, как и я о ней. Знаю, что и я снюсь ей, но это не сонные идиллии, а оцепенелые кошмары, вырывающиеся наружу холодным потом и сорванным криком. Марио рассказывает мне все. Он слышит, как она, в слезах, кричит мое имя, видит, как она мечется по кровати, охваченная ужасом. И я улыбаюсь, наслаждаясь тем, что даже так я медленно свожу ее с ума.

Каждый ее крик, каждый страх – моя победа. Мое напоминание: я всегда с ней, даже когда ее глаза закрыты. Она может бежать, может прятаться, но я всегда буду там, в ее мыслях, в ее снах. В ее кошмарах. И это только начало.

В зале становится душно, пот скатывается по лицу, волосы прилипают к коже. Я меняю руку и продолжаю поднимать железо, чувствуя, как мышцы горят, но это приятное жжение, которое помогает мне оставаться в реальности. Внезапно дверь в зал распахивается, и я, не останавливаясь, поднимаю голову, глядя на довольное лицо Марио.

— Ты ужинал? — спрашивает он, останавливаясь в нескольких футах от меня.

— Еще нет, — отвечаю я, глядя на его бордовую шелковую рубашку, заправленную в белые брюки. Марио закатывает рукава, обнажая предплечья, густо исписанные татуировками, и массивные дорогие часы. Он складывает руки на груди, наблюдая, как я поднимаю гантелю, его взгляд недовольный. Ему явно не нравится, что я снова торчу в зале, вместо того чтобы «восстанавливаться и отдыхать», как твердит Мартина.

— Тогда я хочу, чтобы ты поужинал со мной, — говорит он и, увидев мое недовольное лицо, тихо смеется. — Давай, Caro, я выкупил этот проклятый французский ресторан, и мы должны это отметить.

— Пожалуйста, скажи мне, что на этот раз ты предложил им не мешки с деньгами, а мешки с кишками их родственников, — говорю я, пытаясь сконцентрироваться на огне в мышцах.

Марио проводит рукой по волосам и садится на ближайшую скамью для жима.

— Я мечтал об этом, — раздраженно бормочет он. — Эти проклятые французы не желали продавать мне их фамильный сарай, который даже язык не повернется назвать рестораном. Ты бы видел, Эймон, эту дыру. Но больше всего меня задело то, что они не хотели отдавать мне его только потому, что я итальянец. — Он всплескивает руками и смотрит на меня с недоумением. — Я – лучшее, что когда-либо случалось с их забегаловкой, а они все еще нос воротят.

— И все-таки ресторан твой, — подмечаю я, приподняв бровь в легком изумлении.

— Конечно, — его голос звучит твердо и решительно. — Удвоил сумму. Сказал, чтобы до завтрашнего утра они освободили помещение, иначе я лично предам их помойное ведро огню и пеплу. Клянусь, Эймон, я очень старался не прибегать к угрозам, но они упорствовали. А у меня, между прочим, куча других дел, и я не собираюсь тратить время на то, чтобы уговаривать их продать мне ресторан за цену, будто я выкупаю Белый дом.

Он делает паузу, его взгляд становится тяжелым, почти угрожающим, но еще я вижу искру азарта, которая всегда зажигается, когда он сталкивается с сопротивлением.

— Ты бы видел их лица, — продолжает он, его губы растягиваются в сардонической улыбке. — Они думали, что могут торговаться со мной. Со мной! Как будто я какой-то мелкий торговец, а не человек, который может купить и продать их всех, не моргнув глазом.

Я киваю, чувствуя, как его слова наполняют меня знакомым, хищным предвкушением. Марио всегда был таким – непреклонным, решительным, готовым пойти на все, чтобы получить то, что он хочет. И в этом есть что-то восхитительное, что-то, что заставляет меня уважать его, даже если он меня раздражает. Мы очень похожи, и именно это нас сближает. Я заранее знал о его планах по захвату этого «сарая», как он его называет, – ведь Лилиан работает там. И мне нравится, как Марио входит во кус, превращая свою игру в мою, постепенно, шаг за шагом, лишая ее возможности скрыться.

Глава 4.

Лилиан.

«Котенок».

Одно-единственное слово. Всего одно, но оно вонзается в самое сердце, безжалостно разрывая старые, едва затянувшиеся шрамы. Это слово я пыталась похоронить в глубинах памяти, вычеркнуть, забыть, как самый страшный кошмар, от которого хочется проснуться. Но оно здесь. Оно живое. Оно дышит.

Сердце колотится в груди, будто отчаянно пытается вырваться на свободу. Дыхание сбивается, становится прерывистым и рваным, словно невидимая рука сжимает горло. Кровь в жилах леденеет, а по спине пробегают мурашки, холодные и острые, как лезвия.

Потому что это слово принадлежит ему. Единственному. Тому, кто когда-то был всем: моим сердцем, моей душой, моим телом. Тому, чье имя я боюсь произнести даже шепотом. Оно – словно проклятие, ключ, открывающий двери в ад. Дьявол. Это слово принадлежит дьяволу, и если я сейчас не сошла с ума и действительно вижу его, то, должно быть, я проклята.

Через силу я делаю глубокий, судорожный вдох. Рука сама, будто движимая какой-то невидимой силой, поднимается с колен. Нет, это не может быть тем, о чем я думаю. Не может! Ведь он мертв. Я видела это своими глазами, чувствовала его угасающий пульс. Я должна быть в безопасности. Должна.

Дрожащими пальцами беру конверт с коробки, ощущая его неожиданный, пугающий вес. Медленно, почти с болезненной осторожностью, надрываю край, боясь, что из него вырвется что-то невидимое, но ужасное. Внутри обнаруживается сложенный вдвое белый листок. Я раскрываю его, заставляя себя отвернуться, чтобы не увидеть написанное сразу. Все будет хорошо. Это просто совпадение. Всего лишь случайность. Моя паранойя. Не может быть, чтобы это было правдой.

Может, это подарок от Рэйчел? Но почему тогда на конверте выведено «котенок»? Наверное, это для Миссу. Да, конечно. Господи, мне даже приходит в голову позвонить Рэйчел, спросить, но сама эта мысль звучит настолько абсурдно, что я тут же отбрасываю ее прочь. Сознание неустанно перебирает возможные объяснения, тщетно пытаясь отыскать хоть один проблеск ясности, но как солгать самой себе, если одного лишь взгляда на это слово хватило, чтобы его голос ожил в моей голове, звуча так отчетливо, будто он прижался ко мне сзади и прошептал на ухо.

Еще один вдох.

Раз, два, три.

И я смотрю на листок.

«Здравствуй, мой драгоценный котенок.

Пишу тебе из самых глубин ада, представляешь? Кстати, все эти байки про вечный огонь и сковородки – полная чушь. Здесь, на самом деле, просто ужасно скучно. Никаких чертей, только бесконечная тишина и холод, как в твоей душе после того, как ты сбежала от меня.

В общем, я решил ненадолго воскреснуть. Скучно тут одному, а ты ведь всегда умела меня развлечь. Так что готовься, котенок, я иду за тобой. Надеюсь, ты по мне скучаешь, потому что я соскучился по тебе. Сильно. До боли. До смерти. Ой, подожди, я уже умер...

До скорых встреч в аду, котенок.

От всего сердца (которое, кстати, до сих пор бьется только для тебя), твой убийца.»

Слова вонзаются в меня, будто острые когти, терзая кожу, оставляя неизгладимые шрамы. Каждая буква пылает, подобно ядовитому огню, разъедая мое спокойствие. Я ощущаю, как опора исчезает из-под ног, а воздух вокруг становится вязким, словно едкий туман, в котором я задыхаюсь. Это не может быть реальностью... Невозможно, чтобы это было правдой.

Я читаю письмо во второй раз. Третий. Четвертый. Я повторяю его строчку за строчкой, не останавливаясь, пока каждый изящный изгиб буквы не будет выучен сердцем. Пока этот шрифт, написанный невесомыми черными чернилами, навсегда не отпечатается в глубинах моего разума. Я тщетно пытаюсь отыскать в нем хоть какую-то зацепку, что это всего лишь капризная шутка, злой розыгрыш, болезненный прикол. Но разве может это письмо быть простым обманом? Слова слишком разят правдой, его голос слишком отчетливо пульсирует в каждой строчке – низкий, хриплый, почти бархатный, именно такой, каким он запечатлелся в моей памяти. Кто еще, кроме него, мог создать подобное? Это переплетение жестокости и черного юмора – его почерк, его клеймо. Его проклятие.

Мой убийца…

— Нет, — вырывается у меня, голос срывается на хрип.

Я отбрасываю письмо, будто оно обжигает пальцы, и резко вскакиваю на ноги. Миссу, сидевшая рядом, вздрагивает и забегает за коробку, откуда смотрит на меня своими круглыми, испуганными глазенками. Я не могу на нее смотреть. Не могу ни на что смотреть.

Повернувшись, я распахиваю дверцу холодильника. Мои руки дрожат, но я стискиваю челюсти, выхватывая бутылку виски, что ждала своего часа с прошлой недели. Сегодня – ее час. Пальцы едва слушаются, откручивая крышку, я беру стакан и почти до краев наполняю его темной, обжигающей жидкостью. Это не прихоть – это необходимость. В трезвом рассудке я просто не вынесу мыслей о нем. Вот уже два месяца я пытаюсь утопить его в алкоголе, стремясь вымыть из каждой клеточки своего тела, отыскать хотя бы мимолетное забвение в этой горькой отраве.

Но безуспешно.

Подношу стакан к губам. Первый глоток обжигает горло, второй – глаза, третий – душу. Я смаргиваю слезы, которые не хочу признавать, и морщусь от горечи. Гадость. Но сегодня она – мое спасение.

Стакан в моей руке дрожит, а уже через секунду с треском врезается в стену. Осколки, словно тысячи сверкающих глаз, с грохотом разлетаются по полу, усыпая его острыми, прозрачными лепестками. Миссу, испуганно мяукнув, вихрем вылетает из кухни.

— Ублюдок! — кричу я, и голос звучит так, будто это не мой голос, а чей-то другой, полный отчаяния.

Леденящий страх смешивается с жгучей яростью, и я чувствую, как они пожирают меня изнутри. Этого просто не может быть. Я собственными глазами видела его мертвое тело, пальцами чувствовала, как его пульс остановился. Я была рядом в минуту его смерти, и я точно уверена, что он умер, потому что я была там! Я видела, как он истекал кровью. Ее было так много. Слишком много. После такого нельзя просто взять и воскреснуть! Он не имеет права воскреснуть! Он должен быть мертв!

Глава 5.

Эймон.

Мы подъезжаем к небольшому двухэтажному дому, который теперь принадлежит Марио, как и все, на что падает его взгляд. Стены здания выкрашены в глубокие оттенки серого, почти черные, делая его едва видимым в ночи, если не считать широких витражных окон, из которых струится мягкий, теплый свет. Фонари в саду едва освещают дорожки, когда машина останавливается у входа. На мгновение воцаряется тишина, сквозь приоткрытое окно машины доносится лишь легкий шелест листьев на ветру.

— Ну как, не слишком скромно для Гуэрра? — спрашивает Марио с усмешкой.

Мне все еще не по себе от того, что он решил лететь со мной, будто у него нет других дел. Два месяца в его компании – это настоящая пытка. Я устал от его бесконечной болтовни, от его навязчивости. Если Марио привык к тому, что в одно мгновение его особняк может наполниться сотнями головорезов, и к этому постоянному гулу голосов и суете, то я предпочитаю тишину. Одиночество. Я планировал прилететь в Бойсе один, снять дом и просто отдохнуть от всего этого хаоса, но Марио решил, что мне нужен «друг». И, честно говоря, я не стал спорить. В этом нет смысла.

Я перестаю разглядывать деревья, что слегка колышутся на ветру, добавляя ночи ложное ощущение спокойствия, и наконец перевожу взгляд на Марио. Он сидит рядом, его взгляд лениво скользит по мне, а на губах играет та самая ухмылка, которая всегда меня раздражала.

— На кой черт тебе дом в этой дыре? — спрашиваю я, выгибая бровь.

Какой это уже по счету дом? Сотый? У него дома везде, даже там, где не ступала нога человека.

— Ну ты чего, Эймон, — он прикладывает руку к груди, изображая обиду. — У меня теперь здесь бизнес. Ресторан, помнишь?

— Я думал, ты избавишься от него, как только я разберусь с Лилиан, — говорю я, пристально глядя ему в глаза.

— Знаешь, я тоже так думал, — отвечает он, не отводя взгляда. — Но потом вложил в это место кучу денег, и оно стало для меня чуточку важнее, чем просто очередная сделка. Да и представь, в будущем мы сможем приезжать сюда и вспоминать то волшебное время, когда ты сходил с ума по девчонке, которую сам же и убил.

Ну вот опять.

Он снова пытается меня задеть. Весь перелет он не закрывал рот, талдычил о моих «чувствах» к Лилиан, строил догадки о том, как я буду страдать, и, конечно, не упустил шанса напомнить, что я буду рыдать у него на плече, когда осознаю, что совершил ошибку. Но я не собираюсь плакать. Я не умею. И страдать я тоже не намерен. Он хочет, чтобы я передумал. Зря старается. Я не передумаю.

— Ты слишком много говоришь, Марио, — бросаю я, резко распахивая дверь и выходя на прохладный ночной воздух. — Хватит строить из себя психоаналитика.

Марио выходит следом, его шаги легкие, почти бесшумные. Он хлопает ладонью по крыше Роллс-Ройса, и машина тут же отъезжает, растворяясь в темноте.

— Я просто забочусь о тебе, дружище, — говорит он, и хотя голос его звучит игриво, в нем сквозят нотки искренности. — Кто, если не я? Лилиан? Не думаю, что после твоего «привета» с того света она встретит тебя с распростертыми объятиями. А вот я – всегда готов.

Я сжимаю кулаки, вдыхая прохладный воздух, насыщенный ароматом хвои и цветов из сада у входа. Лилиан. Этот запах так напоминает ее духи – легкие, цветочные, манящие… Я скучаю по ней. Сильно.

— Хорошо, что подарок был заготовлен заранее, — говорю я, когда Марио останавливается рядом и лениво осматривает дом. — Жаль, конечно, что она не оценила, — улыбаюсь, вспоминая ее реакцию на мой сюрприз. — Но больше всего меня удивило, что она не вызвала полицию. Я этого ждал, если честно.

Марио хмыкает, вытягивая сигарету из кармана. Зажигалка щелкает, пламя на мгновение освещает его острые черты лица.

— Эймон, знаешь, если бы в аду проводили конкурс на самый ебнутый подарок, ты бы уже десятилетие как был его бессмертным чемпионом. — Он делает театральную паузу, выпуская дым колечком. — Помнишь, как ты подарил мне Мело?

Наши взгляды встречаются, и через секунду мы оба взрываемся смехом, как два психа, внезапно вспомнивших лучшие моменты в жизни. В голове четко всплывает та картина: я вытаскиваю этого ублюдка Мело, командира «Лос Кайманес», из его же бронированного логова, как крысу из норы. А потом этот божественный момент, когда я вручаю его Марио… в виде подарка на день рождения.

А началось все с того, что Марио возжелал захватить Халиско – штат, о котором мечтает любой наркоторговец. Полиция с руками по локоть в деньгах, дороги, куда даже свет не доходит, и маршруты, по которым грузы идут, как по маслу. Марио начал наступление, но эти ничтожные «кайманы» вообразили себя королями. Они отказались делить земли, и это было их роковой ошибкой. Они решили объявить войну Марио, не понимая, что подписали себе смертный приговор. А пиком их маразма стало то самое видео: два десятка пафосных дегенератов в тактичке и стволами наготове, а в центре – сам Мело, развалившись за столом, с важной рожей бубнит по бумажке:

«Штат Халиско процветает благодаря нам. Однако находятся идиоты, позволяющие себе некорректные высказывания в наш адрес. Марио Гуэрра, это касается тебя и твоих пидорасов. Наш ответ прост: хуй вам, а не наша земля. Ползите отсюда, грязные тараканы, пока мы вас не раздавили. У этого штата есть хозяин, и он им останется. А если ты, сука, продолжишь в том же духе, я лично передам привет твоей шлюхе-матери. С уважением, Мело, картель Лос Кайманес»

До сих пор ломаю голову, что за дурь лезла в башку этого ублюдка, когда он открывал рот? Дело даже не в том, что он посмел кинуть вызов Марио. Нет, он переступил последнюю черту, задев его мать. «Кайманы» подсунули нам это видео за два дня до дня рождения Марио. Он, конечно, взбесился, но я видел: в его глазах горел холодный, расчетливый огонь. Он мог стереть их всех в порошок одним щелчком пальцев, но решил подождать. Настоящий мастер знает, что месть вкуснее, когда ее подают охлажденной.

Но была одна незадача… Это чертово видео увидел я.

Глава 6.

Лилиан.

Самая ужасная ночь в моей жизни. Я лежу без сна, и даже алкоголь не помогает заглушить тот хаос, что бушует у меня в голове. Он засел там, словно ядовитый паразит, медленно отравляя каждую мою мысль. И самое страшное – я не знаю, существует ли вообще лекарство от этого.

Вчерашняя истерика после прочтения письма сменилась этой бесконечной, мучительной ночью, полной кошмаров и неотвязных мыслей. И где-то между приступами ужаса и ярости ко мне пришло странное осознание – он вернулся.

Он жив.

Как ни дико это звучит, но в самой глубине души, под всеми этими слоями страха и ненависти, теплится крошечное чувство облегчения. Оно такое маленькое, что я едва осмеливаюсь признать его существование, но оно есть. Часть меня, та самая слабая, глупая часть, которую я так ненавижу, почему-то рада, что он не погиб.

Я переворачиваюсь на другой бок, впиваясь пальцами в подушку. Эта мысль отвратительна. Нелепа. Опасна. Но от нее не убежать, как не убежать от собственной тени. Он вернулся, и теперь мне предстоит решить – что делать с этим знанием. С этими противоречивыми чувствами. С тем фактом, что где-то в этом мире он снова дышит, ходит, существует.

За окном начинает светать. Первые лучи солнца пробиваются сквозь шторы, но вместо облегчения приносят лишь сознание – теперь все эти мысли, все эти чувства придется нести с собой в новый день. В мир, где он снова существует. Где его дыхание смешивается с тем же воздухом, которым дышу я.

Сегодня мой первый выходной. Странно, но весь персонал ресторана получил два дня отдыха, что абсолютно неслыханно для нашего руководства – тех, кто и на перекур-то отпускал со скрипом. В обычное время я бы прыгала от радости, но сейчас это лишь усугубляет ощущение западни. Теперь я заперта здесь, наедине со своими мыслями, с этим невыносимым знанием, что он жив.

Тело, словно отлитое из бетона, отказывается повиноваться, каждый вздох дается с трудом. Но я не даю себе ни секунды на слабость. Резко сажусь на кровати, смаргиваю последние остатки ночного кошмара и, превозмогая отвращение, заставляю себя встать. Только ветер в лицо и бешеное колотящееся сердце помогут мне хоть на миг почувствовать себя живой. Я решаю пойти на пробежку. Утро в лесу свежее, поэтому натягиваю лосины, футболку и тонкую кофту с капюшоном. Волосы оставляю как есть – они все равно не поддаются без воды и шампуня.

Я зову Миссу на кухню. Она лежит на куче грязной одежды в углу спальни, такая сонная и милая, медленно поднимается на своих коротких лапках и плетется за мной. Открываю холодильник и беру предпоследний пакетик жидкого корма для котят.

— Надо не забыть купить тебе корм, принцесса, — говорю я, выкладывая еду в миску.

Миссу смотрит на корм, потом поднимает глаза на меня, грустно моргает, разворачивается и уходит. Я стою, ошарашенная.

— Миссу! — зову я. — Иди кушать!

Но она уже показала мне хвост и скрылась в спальне. Вздыхаю, опуская взгляд на полную миску, которую она даже не понюхала. Что с ней? Она никогда раньше не отказывалась от еды. Мысли о ветеринаре вихрем проносятся в голове, добавляя еще одну тревогу к уже существующим. Опустевший пакет от корма летит в мусорку. Придется разбираться с этим позже.

Беру кроссовки, обуваюсь и выхожу на задний двор через кухню. Свежий воздух немного приводит меня в чувство. Медленно иду через участок с ровным газоном – спасибо Тайлеру и его газонокосилке – и направляюсь к лесу, где уже протоптана узкая тропинка.

Вроде бы все как обычно, но внутри – тяжесть, будто все вокруг вот-вот рухнет.

Впихиваю наушники в уши, отчаянно пытаясь заглушить хор голосов и навязчивых образов, что сводят меня с ума с прошлой ночи. Под глубокий бит Plaza я срываюсь с места, переходя на бег. Лес обнимает меня прохладой, запахом сырости и хвои – идеальное убежище, которое должно принести покой. На крошечную секунду напряжение отступает, словно я нырнула под воду. Но эта секунда тает, как дым.

Музыка гремит в наушниках, а сердце колотится в груди – не от нагрузки, а от этого странного, липкого ощущения, что я не одна. Это всего лишь паранойя, так? Но, черт возьми, я чувствую, будто чей-то взгляд буквально прожигает мне затылок. Резко оборачиваюсь. Никого. Только безмолвные деревья, их тени и пустота.

Вдыхаю глубоко, почти до боли в легких, пытаясь прогнать ледяной страх, и продолжаю бежать. Ноги горят, легкие пылают, но эта физическая боль приветствуется – она хоть на мгновение отвлекает от внутреннего кошмара. Однако с каждым шагом ощущение чужого присутствия только нарастает. Я снова резко оглядываюсь. Опять никого. Только скелеты деревьев, их тени, вытянувшиеся, словно хищные лапы, и бесконечная, угрожающая темнота.

Я ускоряюсь, неистово пытаясь убежать не только от невидимого преследователя, но и от собственной навязчивой тревоги. Но оно не отпускает. Оно всегда рядом, сливаясь с дыханием, ощущением чужого взгляда, что дышит в затылок, наблюдает из-за каждого ствола. Снова оборачиваюсь. Никого. Но почему-то это не приносит облегчения. Потому что я знаю – это не просто паранойя. Кто-то действительно здесь. Кто-то следит. И он не покажется, пока я не окажусь совсем одна...

Внезапно я во что-то врезаюсь. Даже сквозь грохот музыки в наушниках слышу свой собственный крик – короткий, звериный, словно у загнанного в угол существа. Телефон выскальзывает из руки, я падаю на сырую землю, чувствуя, как ледяная влага мгновенно проникает сквозь лосины, обжигая кожу. Пульс стучит в висках, а в груди бушует ураган. Задыхаясь, поднимаю голову и вижу его – невысокого мужчину, который смотрит на меня широко раскрытыми глазами, будто я призрак, возникший из воздуха.

Он что-то говорит, но его слова остаются неслышными, скрытые за грохотом в моих ушах, наступившим после собственного отчаянного крика. Мои руки дрожат так сильно, что я с трудом вырываю наушник из уха.

— …Не хотел вас напугать, — его голос звучит глухо, будто доносится издалека, сквозь толщу воды. Он нервно проводит рукой по коротким русым волосам, выдыхает сквозь стиснутые зубы. — Черт… вы не ушиблись? Все в порядке? Ничего не болит?

Я молчу, не в силах выдавить ни звука. Просто смотрю на него, пытаясь понять: реален ли он, или это еще один продукт моей измученной паранойи? Он кажется настоящим – его прерывистое дыхание, его настойчивый взгляд, его глухой голос. Но почему тогда мне так страшно? Почему я чувствую, что за ним, за плотной завесой деревьев, кто-то еще скрывается?

— Я… я в порядке, — наконец выдавливаю я из себя, поднимаясь с земли. Ноги дрожат так, что едва держат вес, но я стараюсь этого не показывать.

Он наклоняется, поднимает мой телефон с мокрой листвы, протягивает его мне.

— Вот, держите.

Я беру телефон, но не смотрю на него. Мой взгляд скользит за его спину, ныряя в сумрачную глубь леса. Там, среди извивающихся стволов, мне снова кажется, что кто-то стоит. Кто-то наблюдает, не мигая.

— Спасибо, — бормочу я, отступая на шаг.

— Извините меня, — он смотрит на меня с беспокойством, но я уже не могу его слушать, моя паранойя заглушает его слова. — Я потерял своего пса… Джеки… Белый питбуль. Он сорвался с поводка и рванул куда-то в лес, я… Черт возьми, я не могу его найти и подумал, может быть, вы его видели?

Я задерживаюсь на его черной толстовке, отмечая про себя с легким, неприятным холодком, что, несмотря на невысокий рост, мужчина выглядит на удивление крепким и плотным – чистая мышца. Медленно качаю головой, поднимая растерянный взгляд на его лицо. Мужчина выглядит очень обеспокоенным, но что-то в его поведении настораживает меня до мурашек. А точнее, в его глазах. Там штиль. Пустая тишина. Ноль эмоций.

— Я… я его не видела, — выдавливаю я, чувствуя, как слова застревают в горле.

Мужчина тихо ругается сквозь зубы, поджимает губы, и его взгляд скользит по мне с ног до головы, словно рентген, пытаясь убедиться, что я цела. Этот взгляд тяжелый, давящий, будто он взвешивает каждую мою реакцию, каждое невольное движение. Он глубоко вздыхает, и его голос звучит почти неслышно, но в нем сквозит что-то… хищное, опасное.

— Знаете, он никогда не убегал от меня, — произносит он, его взгляд прикован к чему-то за моей спиной. — Я думал, что достаточно его надрессировал. Думал, он никогда не предаст своего хозяина. Но он просто взял и сбежал.

Я делаю инстинктивный шаг назад, чувствуя, как по спине пробегает ледяной ручеек. Мужчина резко переводит взгляд на меня, его голос приобретает стальную твердость, словно он говорит вовсе не о потерянной собаке.

— Он сбежал, даже после того, как я велел ему быть рядом. Глупая псина. И где мне теперь его искать?

«Лилиан, будь рядом» – последние слова Эймона вспыхивают в моей голове, обжигая сознание. Мужчина смотрит на меня испытующе, прожигая насквозь, будто ждет не ответа, а признания. Нет, он смотрит так, будто я не только знаю, где его пес, но и сама вырвала его из его рук. Эта мысль душит.

Господи, что за ужасное утро. Кажется, я застряла в каком-то дурном сне.

Я заставляю себя выдавить что-то, что напоминает улыбку – натянутую, раздраженную, но все же улыбку. Она должна смягчить мой голос, когда я отвечаю:

— Не думаю, что он мог убежать далеко. Уверена, вы найдете его.

Мужчина медленно кивает, его глаза сужаются до тонких щелочек, и в них мелькает что-то холодное, расчетливое.

— Обязательно, — говорит он, и в его голосе слышится не просто уверенность, а непреклонная решимость. — Вы не подумайте, я люблю своего пса. Сейчас я зол на него, но как только найду, успокоюсь. Ведь это всего лишь глупый пес.

Он делает короткую, значимую паузу, словно давая мне время осознать скрытый смысл его слов. Потом добавляет, и его голос становится почти ласковым, но от этого еще более жутким:

— Ладно, не буду вас задерживать. Еще раз извините, мисс. Я не хотел вас напугать.

Я даже не замечаю, как крепко впиваюсь пальцами в телефон. Мне мерзко от этой встречи. От этого извращенного разговора о хозяине и собаке. Мне мерзко, потому что когда-то я сравнивала себя с собакой. И тогда я поняла, что собака может сбежать, а у меня такой возможности никогда не будет. Ведь мой хозяин всегда найдет меня, куда бы я ни сбежала. Его взгляд, его слова – все это бьет в самую больную точку, задевая свежие раны.

— Хорошего дня, — сухо бросаю я, осторожно огибая мужчину, словно пытаясь избежать прикосновения к чему-то заразному.

— Хорошего дня, — отвечает он, и в его голосе мне слышится еле уловимая, но глубокая усмешка.

Я иду медленно, чувствуя, как его взгляд – а может, и не только его – буквально приклеился к моей спине. Уже собираюсь вставить наушник обратно в ухо, когда его голос разрезает утренний воздух, заставляя кровь стынуть в жилах:

— Лучше не ходи туда, Лилиан.

Я резко останавливаюсь, словно ударившись о невидимую стену. Сердце замирает, а потом срывается в бешеный, оглушительный ритм. Глаза широко распахиваются. Какого черта?! Я не говорила ему своего имени!

Осторожно оборачиваюсь и смотрю на его безмятежное, спокойно-довольное лицо. Его губы трогает легкая, нечитаемая улыбка.

— Иди домой, — добавляет он, и, подмигнув мне, сворачивает с тропинки, растворяясь в гуще леса, оставив меня наедине с дрожью в руках и абсолютной паникой.

Проходит долгая, мучительная секунда, прежде чем я срываюсь с места, словно выпущенная стрела, и мчусь прочь, обратно домой. Что, мать их, только что произошло? Откуда он знает мое имя? Кто он, черт возьми? Откуда он вообще здесь взялся? Он следил за мной? Зачем?! Вопросы роем кружатся в голове, угрожая разорвать ее изнутри.

Каждый шаг отдается в висках гулким эхом, а лес вокруг внезапно оживает, становится слишком густым, будто смыкается, пытаясь окружить, поглотить меня. Я тяжело, хрипло дышу, пытаясь обуздать нарастающую панику, но от этого только хуже. Спотыкаюсь о предательски лежащую ветку, едва удерживаю равновесие и, не останавливаясь, продолжаю не бежать, а лететь домой, словно безумная, спасаясь от невидимой погони.

Дерьмо.

Страшнее ситуации я и представить себе не могла. Сначала это идиотское письмо, потом посылка с кровавой альпакой, теперь этот незнакомец с жуткими намеками о собаке и хозяине… И я абсолютно уверена: все, что он сказал, было не просто словами человека, потерявшего своего пса. Нет. Это было послание. Но что именно он хотел мне передать? Что я предала его и сбежала? Что он нашел меня?

Нет. Здесь скрывается нечто гораздо более глубокое и зловещее.

Его слова… он хотел сказать мне, что собака глупая, поэтому хозяин не будет злиться на нее по-настоящему. Ведь собака не может предать осознанно, с умыслом. А человек может.

Я сбежала от Эймона. И сделала это осознанно.

И мой хозяин за такой поступок меня не погладит по головке. Он зол. Нет, он взбешен. Взбешен до дрожи, потому что я сорвалась с поводка, сбежала… Предала его.
Черт побери, я же думала, что он умер! Он не может злиться на меня из-за того, что я ушла и оставила его «мертвого» лежать на базе, ждать, пока кто-нибудь другой найдет его тело и…

Я не знала. Понятия не имела, что должно было произойти дальше. И, честно говоря, мне было плевать. Все, чего я хотела – уйти. Исчезнуть. Точка. Я не задумывалась ни о ком, кроме себя и своего отчаянного спасения.

Но теперь он здесь. И он не поймет меня… он не простит меня. Никогда.

Я врываюсь в дом, с грохотом захлопываю дверь за спиной и припадаю к ней, пытаясь проглотить воздух, который, кажется, исчез из легких. Это безумие. Самое чистое, неподдельное безумие, и я понятия не имею, что теперь делать.

Приложив нечеловеческое усилие, я отрываюсь от двери и делаю несколько шагов, останавливаясь у кухонного стола. Упираюсь в него дрожащими руками, чувствуя, как холодная, гладкая поверхность слегка охлаждает горящие ладони. Дышу. Глубоко. Медленно. Каждый вдох – это борьба.

Мне нужно взять себя в руки, немедленно. Сейчас не время для панической атаки. Нельзя позволить страху поглотить меня.
Сделав еще один судорожный вдох, я трясущимися пальцами стягиваю с себя кофту, бросаю ее на кухонный стол. Следом летят футболка и лифчик. Кожа после бега липкая, противная, а в доме нестерпимо душно, так что я чувствую, как буквально загораюсь изнутри.

Стягиваю лосины, и мой взгляд невольно цепляется за полную миску с нетронутым кормом. Миссу так и не поела. Эта маленькая деталь лишь усиливает тревогу, добавляя новый слой беспокойства к уже существующему хаосу.

Подхватив смятую одежду в руки, я на дрожащих, еле держащих ногах плетусь в ванную, чтобы смыть с себя не только пот, но и это противное, навязчивое ощущение, будто даже сейчас за мной продолжают следить. Это невыносимо. Он только вчера дал о себе знать, а я уже на грани, на самом краю безумия.

Швыряю одежду в стиральную машинку, туда же отправляю трусики, и, не раздумывая, шагаю в душ. Вода холодная, почти ледяная, касается кожи, и я вздрагиваю всем телом, ощущая, как тугие нервные узлы медленно развязываются, ослабляя железную хватку.

Стою под струями, зажмурившись, отчаянно пытаясь сосредоточиться на шуме воды, на ее обжигающем прикосновении. Но мысли упрямо возвращаются к нему. К его черным глазам. К его двусмысленному голосу. К тому, как он всегда знал, как вывести меня из себя.

— Нет, — шепчу я, сжимая кулаки до побелевших костяшек. — Нет, нет, нет!

Но это не помогает. Потому что я знаю: он здесь. Он реален. И он не остановится. Он никогда не останавливается.

Я резко выключаю воду, хватаю полотенце и оборачиваю его вокруг тела, словно пытаясь спрятаться. В зеркале вижу свое отражение – бледное, измученное, с глубокими темными кругами под глазами.

— Ты сильнее, — говорю я себе, впиваясь взглядом в собственное отражение. — Ты сильнее его.

Но в глубине души я знаю, что это ложь.
Потому что он – это не просто человек. Он – это кошмар, который вернулся, чтобы закончить начатое. И этот кошмар никогда не закончится.

И я, черт возьми, не знаю, как с этим жить.

Чтобы уложить волосы, мне требуется около получаса. Это мой утренний ритуал, попытка собрать себя по частям. Я сушу их феном, затем с помощью щипцов для завивки создаю аккуратные волны, укладываю челку. И последнее, без чего я не могу нормально на себя смотреть, – это косметика. Моя броня.

За два месяца я научилась краситься быстро, почти на автомате: стрелки, тушь для ресниц, румяна, чтобы скрыть эту болезненную бледность, и губы – красные, почти алые, как свежая кровь.

И только после того, как я начинаю нравиться себе в зеркале, видя в отражении ту, что способна выстоять, я покидаю ванную комнату.

В спальне натягиваю первое, что попадает на глаза, – шорты и укороченный топ. Миссу сидит на краю кровати и наблюдает за мной, поджав свои крошечные ушки. Я правда не понимаю, что с ней такое, но чувствую острый укол вины за то, что вчера создала столько шума, напугала ее до полусмерти. Медленно глажу ее по спинке, пытаясь передать свое извинение, и направляюсь на кухню, чтобы наконец-то позавтракать.

Но даже сейчас, когда я выгляжу так, будто готова к новому дню, внутри все еще остается это липкое, удушающее чувство. Чувство, что он где-то рядом. Что он наблюдает, неотрывно, из тени.

Пошел к черту!

Я резко открываю холодильник, достаю яйца и молоко, ставлю сковороду на плиту. Тишину кухни разрывает внезапный, громкий стук в дверь, от которого я так вздрагиваю, что яйцо выскальзывает из ослабевших пальцев и с чавкающим звуком падает на пол.

— Сука! — невольно вырывается у меня, сквозь стиснутые зубы.

Я смотрю, как вязкий белок расплывается по деревянному полу, и закрываю глаза, сдерживая поток отборных ругательств, готовых сорваться с языка. Стук в дверь продолжается, настойчивый, почти требовательный, бьющий по нервам.

Естественно, я никого не жду в такую рань. Злость вытесняет страх. Выключаю плиту и выхожу из кухни, чувствуя, что готова убить того, кого там принесло. И мне абсолютно плевать, будет ли это тот, о ком я думаю, даже если думать не хочу.

Медленно, с каждым шагом нагнетая внутреннее сопротивление, подхожу к центральному входу. Открываю первую дверь, и мои брови взлетают вверх, почти касаясь волос.

Цветы.

Целая корзина темно-красных, почти бордовых роз.

Господи…

Я открываю вторую дверь, и моя челюсть буквально падает на пол. Передо мной стоит парень с такой широкой, почти неестественной улыбкой, что кажется, будто он только что выиграл в лотерею, или, по меньшей мере, отхватил главный приз на конкурсе оптимистов. Его веселое лицо контрастирует с моим внутренним хаосом, вызывая волну глухого раздражения.

— Доброе утро! — радостно восклицает он, его голос звучит слишком громко для такой ранней поры, слишком беззаботно. — Меня зовут Марио, я курьер из «Harmony blooms». Это для вас.

И тут он указывает пальцем на огромную корзину. Мой взгляд цепляется за бутоны, и я замираю. Розы. Темные, словно впитавшие в себя саму кровь. Их сотни, будто кто-то решил перенести кусочек ботанического сада, нет – кровавого поля, прямо к моему порогу. Я моргаю, пытаясь осознать эту абсурдную реальность. Сколько их тут? Пятьсот? Шестьсот? Неужели кто-то тратит столько денег на цветы?

— Для меня? — слышу я свой голос, в котором явно звучит не просто сомнение, а откровенное недоверие. Я отрываю взгляд от пугающего великолепия цветов и смотрю на парня. Марио? Серьезно? Это имя звучит как неудачная шутка из второсортного фильма ужасов. — Вы уверены? — добавляю я, нахмурившись, ища хоть каплю неискренности в его сияющем лице.

— Абсолютно, — уверенно кивает он, продолжая сиять своей голливудской улыбкой. — Вам нужно подтвердить получение. — Он протягивает планшет, чуть ли не впихивая его мне в руки, будто я немедленно должна выполнить его приказ. — Пожалуйста, распишитесь здесь.

Я смотрю на него с усиливающимся подозрением. Марио? Это вообще реально? Я беру планшет, но вместо того, чтобы сразу подписать, поднимаю на него взгляд, пытаясь прочесть что-то за этой маской вежливости.

— Стилус на боковой панели, — добавляет он, его голос полон снисходительности, будто я не знаю, как пользоваться обычным гаджетом.

— Скажите, а вы знаете, кто отправитель? — спрашиваю я, стараясь придать голосу настойчивость, но внутри уже чувствую, как тонкие нити нервов натягиваются до предела.

— К сожалению, нет, — Марио качает головой, но улыбка не сходит с его лица, лишь чуть дергается уголок губ. — В моих документах только ваш адрес. Может, в букете есть открытка? — он кивает на корзину, его взгляд слишком пристален.

Я заставляю себя изобразить улыбку в ответ, хотя настроение на самом дне, а внутри все леденеет.

— Да, возможно, — бормочу я, и подпись ложится на экран планшета чужой, неровной линией.

— Спасибо! — радостно забирает он планшет, словно я сделала ему величайшее одолжение. — Теперь, пожалуйста, разрешите сделать фотографию для подтверждения доставки. Это стандартная процедура.

Я замираю. Фотографию? Серьезно? Это уже переходит все границы.

— Я бы не хотела... — начинаю я, но он меня перебивает, не давая договорить.

— Извините, но отправитель настоял на этом, — виновато говорит он, поджимая губы, но в его глазах нет ни капли вины, только жесткое ожидание. — Нужно зафиксировать, что вы получили заказ. Вы можете просто стоять рядом с корзиной, я быстро сделаю снимок.

Отправитель настоял? Кто этот человек, черт возьми?! Потому что я точно знаю, что это не Эймон. Этот придурок скорее прислал бы мне коробку с ядовитыми пауками, чем цветы. Курьер явно торопится, и мне тоже хочется поскорее от него избавиться, выгнать эту навязчивую улыбку со своего порога.

— Ладно, если это необходимо, — сдержанно говорю я, мысленно благодаря себя за то, что хоть макияж сегодня нанесла – хоть какая-то иллюзия нормальности.

— Отлично, спасибо! — Он отходит на шаг, направляет планшет и щелкает, словно фотоаппаратом. — Готово.

Я с облегчением выдыхаю, чувствуя, как часть напряжения спадает с плеч.

— Это все?

— Да, все. Приятного дня! — бросает он, уже спускаясь по ступенькам, даже не оглядываясь.

— И вам… — тихо отвечаю я, все еще хмурясь, глядя ему вслед.

Марио быстро запрыгивает в грузовик и уезжает, оставляя меня одну с этой огромной, пугающей корзиной роз. Я стою, смотрю на них, и не могу понять: то ли это подарок, то ли какая-то извращенная шутка, начало новой, непонятной игры. Но цветы хоть немного смягчают мое плохое настроение. Они прекрасны.

Я хватаюсь за массивные ручки корзины, дергаю, пытаясь поднять ее, но черт возьми, она такая тяжелая, будто набита камнями! Глубокая морщина прорезает лоб. Я мысленно ругаю себя последними словами за то, что не догадалась попросить этого сияющего Марио помочь занести ее в дом. Конечно, зачем думать на шаг вперед, когда ты на грани нервного срыва? Делаю глубокий вдох, собираю всю свою скудную силу и, наконец, отрываю корзину от порога. Осторожно, шаг за шагом, оставляя мокрые следы на полу, заношу ее в дом и опускаю на маленький коврик в зале, рядом с диваном. Отхожу в сторону, дрожащими руками вытирая пот со лба, смотрю на это мрачное великолепие и… охренеть.

Не могу удержаться – навязчивое любопытство берет верх. Я начинаю пересчитывать розы. Сколько времени прошло? Не знаю, часы перестали существовать. Но когда я наконец заканчиваю, обессиленная, падаю на диван и прикладываю ладонь к пылающему лбу. Пятьсот. Пятьсот темно-алых, почти черных роз, каждая из которых словно вырезана из самого дорогого бархата. Их лепестки идеальны – ни единого изъяна, ни одной царапины, ни намека на увядание. Они плотно прилегают друг к другу, образуя густую, зловеще-живую массу, от которой веет холодом, несмотря на их пышность. Это самый громадный и странный букет, который я когда-либо получала.

В руках у меня одинокая записка, которую я нашла в самой гуще цветов, пока пересчитывала их, словно пытаясь найти какой-то скрытый смысл. Подношу ее к лицу и вдруг чувствую едва уловимый, но такой знакомый запах... Цитрусы. Выпрямляюсь, подношу ближе к носу, жадно вдыхая, пытаясь понять: это его духи, его фантом или мое измученное воображение? Запах такой слабый, что я не могу его однозначно разобрать, но холодок уже пробежал по коже. Раскрываю записку и вижу короткую электронную подпись:

«Вот мой скромный подарок тебе на новоселье.»

Скромный? Серьезно?! Поднимаю взгляд на корзину, и мои глаза расширяются. Это не просто корзина – это произведение искусства, шедевр извращенного вкуса. Она сделана из темного, почти черного дерева, с тончайшей, жутковато-изящной резьбой, которая переплетается в замысловатые, почти колдовские узоры. Ручки отлиты из позолоченного, тускло мерцающего металла, а дно выстлано мягким шелком цвета слоновой кости, который подчеркивает глубину алого оттенка роз, делая их цвет еще более кровавым. Кажется, что на эту корзину потратили целое состояние, возможно, чье-то последнее. Она выглядит так, будто ее принесли не с цветочного рынка, а из какого-то скрытого, роскошного бутика, где каждая деталь продумана до дьявольских мелочей.

И все это великолепие – для меня.

Глава 7.

Эймон.

Я небрежно откидываюсь на стуле, наблюдая, как один из парней Марио изображает курьера доставки. На экране ноутбука – моя девочка, которая принимает огромную корзину цветов. Интересно, как она отреагирует на такой скромный подарок. Хочу включить звук и услышать ее удивленный, возможно, даже испуганный голос, но пока держусь.

— Марио, — тяну я, отрывая взгляд от экрана, но все равно видя боковым зрением, как Лилиан пытается справиться с весом корзины. — Как бы ты отреагировал, если бы я вдруг решил подарить цветы девушке?

Он резко оборачивается, держа в руках кофейник, и смотрит на меня так, будто я только что предложил ему сдать весь картель полиции. Его брови взлетают к самой линии волос.

— Что? Цветы?! — выпаливает он. — Ты серьезно? Зачем тебе это, Caro?

Я пожимаю плечами, стараясь сохранить на лице полную невозмутимость, но уголки губ все равно едва заметно подрагивают от предвкушения.

— Ну, сложный вопрос? — делаю глоток крепкого кофе, наслаждаясь его теплом, оседающим на языке. Утро сегодня выдалось на редкость спокойным, почти домашним. Давно я не чувствовал такой странной, почти неземной безмятежности. Наконец-то я мог расслабиться, не терзаясь мыслями о своей драгоценной девочке. Мысль о ее близости, о том, что она сейчас так близко, дарит мне истинное наслаждение, а осознание того, что я медленно, но неуклонно проникаю в ее жизнь, наполняет меня глубоким удовлетворением.

Марио медленно качает головой, возвращаясь к кофейнику. На нем безупречно сидящие черные брюки и белоснежная рубашка – он явно готовится к встрече, которая потребует его полного внимания. Сегодня после завтрака он отправится в ресторан, чтобы лично проконтролировать, как продвигается ремонт, на который он выделил целое состояние. Честно говоря, я поражен, что он так увлечен этим рестораном. Я был уверен, что он уничтожит его сразу после того, как все закончится. Но, похоже, Марио действительно нашел в этом мелком бизнесе что-то, что захватило его внимание.

— Caro, — снова начинает он, не отрывая взгляда от кофейника, — ты же знаешь, что с женщинами у тебя не очень. Я помню всех твоих подружек, и ни одной из них ты цветов не дарил.

Я хмыкаю, наблюдая на экране, как Лилиан с трудом пытается втащить корзину с цветами в дом. Мою корзину. Решил побаловать свою девочку. Букет, конечно, не идеальный – в этой дыре под названием Бойсе большего не нашлось. Но, кажется, ей нравится. А раз ей нравится, то и я доволен.

— Ты же знаешь, что можешь спросить у меня совета? — голос Марио внезапно разрезает утреннюю тишину.

Я поднимаю взгляд, нахмурившись.

— О чем это ты?

— Caro, — он наливает себе кофе, затем поворачивается ко мне, его глаза блестят от какой-то внутренней шутки. — У меня, если что, женщин было больше, чем у тебя, и ни одна не устояла перед моим неотразимым обаянием. Тем не менее, однажды появилась та, что по-настоящему меня зацепила.

О, черт, я знаю, к чему это идет, и пытаюсь его остановить, чувствуя, как подкожные мышцы на лице дергаются в попытке скрыть скуку.

— Марио, я в курсе…

— Эймон, ты даже не представляешь, что я для нее сделал! — он уже завелся, и теперь его не остановить, словно спущенный с цепи бульдог. Марио делает глоток кофе и облокачивается на столешницу, его взгляд загорается. — Мелисса… она была как богиня. Как будто сама Венера сошла с небес, чтобы ослепить меня. И ты думаешь, я просто подарил бы ей цветы? Нет, это слишком банально для нее.

Он делает эффектную паузу, его взгляд становится далеким, словно он снова там, в прошлом, в воспоминаниях. На его губах появляется улыбка, почти нежная, почти нелепая для такого человека.

— Однажды я узнал, что она мечтает увидеть закат в Санторини. Знаешь, это греческий остров, где белые домики, синее море и небо, которое горит огнем на закате. И что ты думаешь? Я арендовал виллу на краю скалы. Только мы вдвоем, закат и море.

Я киваю, делая вид, что мне интересно, хотя на самом деле каждая клеточка тела кричит от нетерпения закончить этот монолог.

— Ну и? — спрашиваю, приподнимая бровь. — Ей понравилось?

Марио моргает и смотрит на меня так, будто я спросил какую-то неслыханную глупость.

— Понравилось ли ей? — он усмехается, подходя ближе, его голос понижается до заговорщицкого шепота. — Без понятия. В тот момент, когда небо загорелось кроваво-красным, она стояла на коленях с моим членом во рту. Но я оценил… Это был мой самый дорогой минет в жизни.

Марио останавливается прямо за моей спиной, так близко, что его горячее дыхание щекочет мне затылок. Он пристально смотрит на экран ноутбука, где моя Лилиан с милой улыбкой пересчитывает розы.

— Mamma mia! — вырывается у него, и он разводит руками, словно только что увидел настоящее чудо. Кофе из кружки выплескивается на пол, оставляя темные пятна. — Non posso crederci!

Я оборачиваюсь, с легкой ухмылкой наблюдая за его неподдельной реакцией. Марио резко переводит взгляд с экрана на меня, его зеленые глаза округляются до предела, отражая чистое, невыразимое изумление.

— Это ты ей подарил?! — спрашивает он, явно не ожидая такого поворота событий.

Я лениво киваю, и он тут же хватается за голову свободной рукой.

— С ума сойти, Caro, ты не перестаешь меня удивлять, — бормочет он, снова глядя на экран, где Лилиан уже нашла записку.

Я делаю глоток кофе и неотрывно слежу за Лилиан на экране. Она топчется вокруг корзины, ее движения выдают чистый восторг. Кажется, мой подарок удался.

— Как думаешь, ей нравится? — спрашиваю я, хотя ответ и так очевиден до смешного.

— Еще бы не понравилось, — Марио качает головой, не отрывая глаз от монитора. — Пятьсот роз, Caro. Пятьсот! Ты дал понять, что эта красота твоих рук дело?

— А кто еще, кроме меня, ей может подарить цветы? — я хмурюсь, переводя взгляд на него. Неужели он думает, что у нее есть другие поклонники?

— Ну, кто угодно, только не ты, — парирует он, наконец отрываясь от экрана. Он делает глоток кофе и ставит кружку на стол с легким стуком. — Ты слишком занят тем, чтобы портить ей жизнь, а не делать ее счастливой.

Глава 8.

Лилиан.

Последние несколько вечеров я живу в каком-то странном, тяжелом тумане. Я сплю. Слишком крепко, слишком глубоко. Как будто меня вырубают, стирая из реальности. Две ночи подряд я отключаюсь, едва голова касается подушки. Вчера еле доползла до кровати, думала, усну прямо на полу. И сон… он такой плотный, будто меня нет. Никаких кошмаров. Ни одного. И это пугает. Может, кошмары исчезли, потому что самый страшный из них стал реальностью? Эймон жив. И теперь ему не нужно приходить ко мне во сне. Он может прийти в любое время. Когда захочет. Когда ему будет угодно.

А еще цветы. Эти чертовы цветы. Сначала я отчаянно пыталась убедить себя, что это не Эймон. Я даже специально поблагодарила Тайлера, сделав вид, будто верю, что это его подарок, хотя отчетливо понимала: этот парень никогда не смог бы позволить себе такой дорогой букет. Но когда Тайлер сказал, что не дарил их… Я окончательно убедилась – это был Эймон. Мысль о том, что он мог преподнести такой «подарок», кажется дикой, почти абсурдной. Пятьсот роз. Идеальных, как будто ненастоящих, вырезанных из самого сердца тьмы. Их запах заполнил весь дом, сладкий, густой, навязчивый, проникающий под кожу. Я два дня сидела на диване и смотрела на них. Не могла оторваться. Что дальше? Письмо. Посылка. Мужчина в лесу. Цветы… Что будет следующим? Чего он хочет? Почему он еще не показался? Но я чувствую его. Он здесь. Будто живет в стенах этого дома, будто дышит за моей спиной, подкрадываясь все ближе.

Вчера утром я проснулась с головой, будто месяц не выходила из запоя. И первое, что почувствовала, – его запах. Цитрусы, мята, теплая корица… Я узнаю его везде. Узнаю, потому что когда-то любила этот запах, он был моим спасением. Но вчера это был не запах любви. Это был запах ужаса. Я не знаю, было ли это реальным или моим воображением. И не знаю, что хуже: поверить, что он был здесь, в моем доме, или признать, что я окончательно сошла с ума.

Я ничего не знаю. Ничего, кроме одного: я не боюсь его. Нет, это не так. Я боюсь. Но не за себя. Я боюсь за город, за людей, которые здесь живут. Боюсь, что он причинит боль тем, кто мне дорог. Но его… его я не боюсь. Он уже сделал со мной самое страшное. Он уже сломал меня. Осталось только убить. И я не боюсь смерти. Я не боюсь Эймона. Мой страх имеет совсем другую цель.

Я держусь. Пока держусь.

Дрожащими пальцами стираю лишнюю помаду с кожи, причмокиваю губами и отхожу на шаг, глядя на свое отражение. Волосы уложены в идеальные волны, макияж безупречен… Со стороны кажется, будто я собираюсь на красную дорожку, на какой-то праздник жизни. Но внутри… Внутри я чувствую только грязь. Мерзость. Липкое отвращение к себе.

Раньше я никогда не красилась так, не наносила тонны косметики, не тратила часы на прическу. Потому что внутри я была красивой. Чистой. Настоящей. А сейчас… Сейчас я себя не узнаю. Это не я. Это жалкая тень той Лилиан, которая когда-то смеялась, не боялась быть собой. Та Лилиан, которая бы с презрением посмотрела на то, как я прячусь за слоями тонального крема и туши, пытаясь стереть себя.

Эта косметика – мой щит. Она дает мне хоть каплю уверенности, хоть тень смелости. То, что я потеряла, когда Эймон… когда он якобы умер. Он умер для меня, и часть меня умерла вместе с ним. Но теперь он вернулся. А та часть меня… та часть не вернется никогда. Она похоронена глубоко, под тоннами пыли и боли. И я стою здесь, перед зеркалом, с лицом, которое выглядит идеально, и с душой, которая разбита на тысячи осколков, острых, режущих.

Я резко отворачиваюсь от зеркала и иду в спальню, чтобы наконец одеться и отправиться на работу. Господи, как же я счастлива, что выходные прошли… без происшествий. Это даже удивительно, но я рада, что эти два дня закончились и началась рабочая неделя. Теперь мне не придется сидеть и думать о нем. Работа хоть немного отвлекает от этих мыслей, позволяя на короткое время забыться.

Захожу в спальню и вижу свою маленькую принцессу, которая безмятежно лежит на горе все еще грязной одежды. Да, я так и не постирала ее. Была занята тем, что два дня залипала на пятьсот идеальных, словно издевательство, роз в своей гостиной. И кто меня за это осудит? Эймон, который якобы не любит грязь, хотя сам же ее разносит, принося хаос в мою жизнь? Нет, он последний, кто имеет право судить меня за беспорядок в доме. Да и почему я снова о нем думаю? Пошел к черту, Эймон!

— Пошел ты к черту! — вырывается у меня вслух, будто закрепляя эту фразу, превращая ее в заклинание.

Достаю из шкафа чистые белые брюки и черный топ с открытыми плечами. Сбрасываю полотенце, беру чистое белье и начинаю одеваться, собираясь начать новый день. И мне плевать, как он пройдет и будет ли в нем Эймон. Черт!

— Да какого хрена ты опять у меня в голове? — рычу я, натягивая брюки, каждое движение полно детского раздражения. — Эймон, ты паразит. Нет, ты хуже паразита. От паразитов можно купить лекарство, а от тебя меня ничего не вылечит.

Я затягиваю ремень потуже и хватаю топ, но он выскальзывает из рук и падает на пол. Это заставляет меня громко выругаться, раздражение перерастает в отчаяние. Миссу пугается и подскакивает на своих коротких лапках, глядя на меня круглыми, испуганными глазами. С секунду я смотрю на нее, а потом взрываюсь.

— Ну прости меня, Миссу! — кричу я, чувствуя, как голос дрожит. — Я не знаю, как себя контролировать, когда Эймон где-то здесь, понимаешь? Я чувствую его везде, даже в твоей шерсти, в каждом уголке этого дома!

Я наклоняюсь, поднимаю топ и продолжаю говорить сама с собой, потому что это хоть как-то успокаивает, давая выход накопившейся ярости и безысходности.

— Вот скажи мне, принцесса, как ты смогла начать пахнуть им? Ты что, где-то прячешь духи? Если да, выброси их. Они воняют и тебе не идут!

На самом деле, запах не воняет. Он прекрасен, но он принадлежит Эймону, и поэтому я задыхаюсь от него. Господи… Я знаю, как это выглядит со стороны. Я рехнулась, разговариваю с кошкой, ненавижу запах, который когда-то обожала. Но я не могу иначе. Он отравляет мне жизнь, проникая повсюду, даже в шерсть моей несчастной Миссу.

Глава 9.

Лилиан.

Подходя к ресторану, я хватаюсь за сигарету, пытаясь успокоить нервы, которые уже натянулись до предела. Но она вываливается из моих рук, когда я замечаю… что-то не то. Ресторан. Французский ресторан. Широкое, одноэтажное здание с когда-то белыми стенами, которые со временем пожелтели… Его нет. То есть он есть, но… он изменился. За два дня!

Я стою и смотрю на совершенно незнакомое мне здание. Идеально черный фасад, гладкий, блестящий, будто только что построенный. Окна – новые, идеально прозрачные, отражающие небо, словно зеркала. Но больше всего меня поражает вывеска. Огромная, сверкающая золотом корона с надписью «La Corona Italianа». Шрифт такой, будто его создавали боги. Корона сияет, буквально источая золотистое свечение, что играет и переливается на бархатном черном фоне. Это… это невозможно. Мой мозг отказывается воспринимать.

Моргаю, пытаясь понять, не сошла ли я с ума. Здание окружено пышными зелеными растениями, которые контрастируют с темным фасадом, добавляя уюта и атмосферы. Но черт возьми… Какого хрена французский ресторан превратился в итальянский?! Кто это сделал?!

Сигарета валяется у моих ног, но я даже не замечаю ее. Мой взгляд прикован к этой вывеске, к этой короне, которая сверкает так, будто ее сняли с самого бога, или выковали в преисподней.

— Что за хрень… — шепчу я, чувствуя, как сердце начинает колотиться громко и быстро, отбивая бешенный ритм. В голове раздается тревожный звоночек, не намекающий, а гудящий на полную громкость: это не к добру. Эта корона, эти изменения… они не случайны.

Сжимаю пачку Мальборо в руке, словно пытаясь ухватиться за что-то реальное, за остатки здравого смысла, и медленно движусь вперед. Может, я ошиблась? Может, свернула не туда? Но черт… Я знаю это место. Это тот самый ресторан. Должен быть.

Подхожу к стеклянной двери, ручки которой блестят золотом так ярко, что страшно прикоснуться. Делаю глубокий вдох, чувствуя, как легкие наполняются запахом дорогой кожи и чего-то сладковатого, и открываю дверь.

Мать вашу…

— Что здесь происходит? — вырывается у меня, когда я переступаю порог и останавливаюсь, ошеломленная. Мой взгляд безумно мечется по сторонам, пытаясь ухватиться за что-то знакомое.

Сначала замечаю столы. Овальные, массивные, из темного дерева, с золотой окантовкой, которая блестит под мягким светом. На них – белоснежные скатерти, аккуратно разложенные салфетки с вышитыми золотыми коронами. Свечи в стеклянных подсвечниках мерцают, отражаясь в полированной поверхности столешниц. Мой взгляд скользит дальше. Кожаные стулья с бордовыми спинками, на которых… конечно же, золотые короны. Все выглядит слишком идеально, слишком навязчиво.

Я медленно поворачиваю голову к барной стойке. Темное дерево, мраморная столешница, подсветка снизу, которая мягко освещает полки с бесчисленными бутылками вина. Каждая бутылка будто подсвечена изнутри, их стекло переливается золотым светом, создавая иллюзию нереального богатства.

Панели на стенах – темно-бордовые, с тонким золотым орнаментом, изображающим виноградные лозы. Они словно плетутся по стенам, обвивая все вокруг, создавая ощущение, будто я попала в какой-то роскошный итальянский замок, его великолепие ослепляет, оно почти нереально.

Из сказки? Возможно. Ведь в сказках всегда есть дворцы, золотые убранства и волшебство, что заставляет сердце замирать от восторга. Все здесь кричит о несметных богатствах и жизни, о которой я и мечтать не могу. Это похоже на сон, на грезу, сотканную из самых изысканных желаний.

Но из кошмара? Определенно. Потому что в кошмарах тоже бывают роскошные, манящие ловушки, где каждый золотой завиток скрывает опасность, а идеальная красота лишь предвещает что-то зловещее. Это слишком идеально, слишком безупречно, чтобы быть настоящим и безопасным. Словно декорации к страшной пьесе, где я – главная и ничего не подозревающая жертва.

Я делаю глубокий вдох, пытаясь успокоить дрожь в руках, которая нарастает, и поднимаю голову. Роскошные хрустальные люстры висят под потолком, их свет теплый, уютный, но он не успокаивает. Наоборот, он кажется слишком ярким, слишком навязчивым, словно пытается ослепить. Настенные бра с золотыми элементами дополняют эту картину, добавляя еще больше блеска, от которого начинает рябить в глазах.

Я моргаю и смотрю вниз. Пол покрыт коврами с геометрическим орнаментом, который идеально сочетается с интерьером. В углах – винные бочки, картины с итальянскими пейзажами и виноградниками. И живые растения… Это что, настоящие лианы? Они вьются по стенам, добавляя еще больше «атмосферы». Слишком много атмосферы. Слишком много всего.

Я стою посреди всего этого великолепия, смеси роскоши, элегантности, итальянской культуры, и не могу понять: это реальность или я все еще сплю?

— Невероятно, — шепчу я, касаясь стола, чтобы убедиться, что это реально. Он холодный, твердый, настоящий.

Внезапно дверь, ведущая на кухню, распахивается с такой силой, что я невольно вздрагиваю и поднимаю голову. Из нее вылетает Рэйчел, нереально счастливая, буквально сияющая, будто этот ресторан теперь принадлежит ей.

— Лилиан! — пищит она так громко, что я морщусь, чувствуя, как звук режет по нервам. — Лилиан, ты только посмотри! Скажи, ты в шоке, да? Потому что я в шоке! Прикинь, оказывается, нам выходные давали для того, чтобы сделать здесь ремонт! Это же просто нереально красиво! Ты почему такая бледная? Тебе что, не нравится?!

Она подлетает ко мне, ее движения быстрые и порывистые, и берет мое лицо в ладони, заглядывая мне в глаза. Я смотрю на нее и чувствую, как что-то внутри меня отпускает, острая боль сменяется теплой волной. Рэйчел… Она не изменилась. Все те же русые волосы, собранные в высокий хвост, те же широкие брови, те же три маленькие родинки над правой бровью и одна, почти незаметная, на кончике вздернутого носа. Ее глаза – зеленые, любопытные, хитрые – смотрят на меня с тенью беспокойства. На тонких губах играет нежно-розовый блеск, а над верхней губой виднеется небольшой шрам…

Глава 10.

Лилиан.

Рассказать Рэйчел о Марио оказывается проще, чем я думала. Я лгу – легко, без запинки, будто репетировала эту историю годами. Говорю, что он просто друг моего бывшего. Хотя как назвать «бывшим» того, с кем никогда официально не встречалась? С кем были только тени отношений, слишком личные, чтобы быть случайными, но слишком странные, чтобы считать их чем-то настоящим. Поэтому я просто бормочу что-то о «болезненном расставании» и «проверке, как я себя чувствую».

Рэйчел – благослови ее бог – клюет на это. Она тут же начинает соединять точки: мое внезапное появление здесь, перепады настроения, те слезы в подсобке на прошлой неделе… Пазл складывается. Она даже обещает никому не рассказывать, за что я готова ее расцеловать.

Остальные коллеги тоже лезут с вопросами, но им я отвечаю коротко и холодно: «Просто знакомый». Мне плевать на их перешептывания за спиной. Пусть думают, что хотят.

День пролетает странно. Ресторан полон – необычно полон для буднего дня. Но больше всего меня настораживают новые лица. Мужчины в безупречных костюмах, оставляющие чаевые втрое больше счета. Они почти не разговаривают, лишь изредка перебрасываются фразами на каком-то диалекте. Когда я несу заказ к одному из столиков, мне кажется, что я слышу знакомое имя: «Марио». Но, возможно, мне просто мерещится.

Во время перерыва я выхожу во двор перекурить. В сгущающихся сумерках курят двое из новых посетителей. Когда я достаю ту самую зажигалку – серебряную, с волком, украденную у Эймона – они резко замолкают. Один бросает взгляд на зажигалку, потом на меня.

— Красивая вещица, — говорит он, и в его голосе скрывается что-то… не просто любопытное. Знакомое.

Я киваю, стараясь не дрожать. Его напарник тоже поворачивается, изучая меня. Не меня – зажигалку. Затем они переглядываются, и первый что-то тихо говорит на том же странном языке. Через мгновение они исчезают в сгущающихся тенях, оставляя меня с одной мыслью: они узнали ее. Узнали зажигалку Марио.

Когда я возвращаюсь в зал, эти двое уже сидят за своим столиком, но теперь их взгляды –тяжелые, оценивающие – следуют за мной. Марио не просто купил ресторан. Он привел сюда своих людей. И теперь я понимаю, что моя попытка отделиться обернулась прахом. Этот мир, от которого я так отчаянно пыталась убежать, теперь сам пришел ко мне, нахлынув будто волна, и безвозвратно поглотил меня. Я погрязла в нем.

Куда же без меню и винной карты. Но больше всего меня впечатляет не то, что теперь у нас в меню такие блюда, будто их подают в королевском зале в Италии, а то, что вино, которое так чудесно украшает барные полки, – это вино личного производства Гуэрра. Я в шоке таращусь на название «Sangue Reale» и сразу же беру в помощь переводчик, потому что мне действительно интересно, как оно называется. И, конечно, совсем не удивляюсь, когда читаю: «Королевская кровь».

Серьезно? Королевская кровь? Даже не замечаю, как мои губы трогает легкая улыбка. Это так забавно, что я решаюсь узнать об этом вине побольше. Кроме того, что оно стоит столько, что мне не хватит денег, даже если я продам все свои органы.

Вбиваю в интернете название, нажимаю на первую ссылку и читаю: «Vigneto Reale – это не просто винодельня, это душа Гуэрра, расположенная в самом сердце Тосканы. Она сочетает в себе многовековые традиции и современные технологии. Каждая бутылка вина, произведенного здесь, – это символ страсти, власти и итальянского мастерства. Виноградники, выращенные под щедрым солнцем Италии, дарят миру вина, которые становятся легендой».

То, что у винодельни название «Королевский виноградник», говорит само за себя. Этот мужчина действительно верит в то, что он король. Так же я узнаю год основания – 2018, и замечаю, что это не так уж и давно. Всего шесть лет он занимается вином, а оно уже обрело такую популярность. Ну и сама бутылочка этого вина выглядит так, будто ее создали специально для Иисуса: бордовое стекло, черная этикетка с золотой короной посередине и с названием, будто написанным пером, которое макнули в жидкое золото.

Конечно, почему бы и нет? Если уж быть королем, то с размахом. И, честно говоря, я даже немного впечатлена. Не каждый день видишь вино, которое выглядит так, будто его должны пить в коронационных залах.

К концу смены я выматываюсь настолько, что готова рухнуть прямо посреди ресторана. Еле-еле дотягиваю до закрытия, прощаюсь с Рэйчел и бреду домой к Миссу, которая, судя по всему, уже изголодалась за день без еды. По дороге звоню Уиллу. Разговор короткий – у него опять свидание с той девушкой, у которой, как оказалось, есть подходящая кандидатура для его пса. И я искренне рада, что брат наконец-то начинает налаживать свою личную жизнь. Я хочу, чтобы у него все было хорошо, чтобы он был счастлив. Уилл, как всегда, просит меня связаться с родителями, которым он так и не рассказал, что мы общаемся. Я отвечаю, что пока не готова, мне нужно больше времени. Он не давит, и я спокойно заканчиваю разговор, напоминая ему позвонить и рассказать, как все прошло. Потому что я хочу знать, что он будет счастлив, даже когда меня не станет.

Захожу домой, и первое, что чувствую, – запах цитрусов. Замираю посреди комнаты, вдыхаю полной грудью, пытаясь понять: это реальность или игра моего воображения. Запах едва уловим, но он есть, и от этого становится не по себе. Он был здесь? Как он пробрался? Или все-таки я ошибаюсь? Не знаю. Я правда не знаю, но теперь я точно уверена: он здесь. Где-то в этом городе. Закрываю глаза, глотаю воздух, стараясь не паниковать. Паника – это последнее, что мне сейчас нужно. Я не хочу паниковать из-за него. Все в порядке. Я справлюсь.

С этими мыслями иду на кухню, наливаю бокал вина и позволяю ему исчезнуть в себе. Едва слышное, сонное мяуканье нарушает тишину, и я поворачиваюсь к источнику звука. На полу, рядом с опустевшими мисками, сидит Миссу, подняв голову и нетерпеливо моргая своими огромными, голодными глазами. От ее присутствия на душе чуточку теплеет.