Не родные, но родные

Пролог

Я увидел её раньше, чем она узнала моё имя.

Она стояла на краю фонтанной площади с блокнотом в руках и рисовала. У неё были наушники, в волосах запутался солнечный луч, а на щеках — пятна от пастели.

Я сидел в кофейне через дорогу. Просто... смотрел.

Улыбнулся, сам того не замечая. Как будто в этом городе — кроме моих гитар и пустых вечеров — появился новый цвет.

Но я не подошёл.

Просто... закрыл тетрадь, встал и ушёл.

Через две недели отец сказал: «У меня появилась женщина. У неё есть дочь. Вы, наверное, сдружитесь.»

И когда я вошёл в гостиную — она подняла глаза.

Та самая.

1

Я стояла у порога с охапкой холстов, как снежный человек с кисточками.

В одной руке — коробка с красками, в другой — портфель, который никак не хотел висеть на плече.

Рядом мама с румянцем на щеках, а впереди — дом. Большой, светлый, с крыльцом, как в фильмах, где обязательно случается что-то важное.

— Миланочка, может, я подержу? — засуетился Сергей, будущий отчим.

— Нет-нет, я герой, я справлюсь, — бодро отозвалась я, хотя кисточка уже почти лезла мне в ухо.

Мы зашли в дом. Просторный коридор, запах дерева и свежей выпечки.

Сергей обернулся и крикнул куда-то вверх:

— Лев, спустись! Познакомься!

И тогда он появился.

С верхней ступени спустилась фигура — высокая, чёрная футболка, капюшон, наушники в ушах.

Он двигался неспешно, как тень на рассвете.

Волосы собраны в небрежный пучок, глаза — тёмные и внимательные.

Он посмотрел на меня, ровно секунду. Не сказал ни слова. И продолжил спускаться, будто мы с мамой были просто мебелью.

— Это мой сын, Лев, — улыбнулся Сергей, словно ничего не заметил.

-Здравствуйте - буркнул он, посмотрев на маму.

Она была женщиной лет 35 и звали её Алла.

— Привет! — радостно ляпнула я, переместив холсты с одного бедра на другое. — Я Милана. Очень приятно!

Лев кивнул. Один раз.

Не ухмыльнулся. Не скривился. Просто… кивнул.

А потом прошёл мимо и исчез куда-то вглубь дома.

Ну, отлично.

Сводный брат-молчальник.

Но ничего — я его растоплю. Рыжие позитивчики на то и существуют, чтобы будить таких, как он.

Сергей показал нам комнату, которая теперь была моей.

Я толкнула дверь бедром, всё ещё балансируя с холстами, и чуть не присвистнула.

— Вау. Серьёзно? Это всё мне?

Комната была словно вырезана из пинтереста: светлая, большая, с окном в пол, откуда видны деревья и кусочек заката. У стены — кровать с мягким серым покрывалом, на полу — ковёр, на котором хотелось полежать звёздочкой. И даже маленький столик для рисования. Как будто этот дом сам знал, кто в него приедет.

— Лев тут сам всё подготовил, — сказал Сергей, ставя коробку у порога. — Сказал, что художникам важен свет.

Я замерла.

Он?

Тот самый молчун в капюшоне, который прошёл мимо меня как мимо вешалки?

Может, я его зря на старте списала?

— Спасибо, — тихо сказала я, больше себе, чем кому-то.

Сергей ушёл, оставив нас с этой новой главой жизни. Я поставила холсты к стене, раскрыла коробку с красками, вдохнула запах масла и пыли — мой любимый.

И вдруг...

Откуда-то сверху — тихие аккорды.

Не радио. Не плейлист. Настоящая гитара.

Грубая, красивая, чуть нерешительная.

Я подошла к окну, приоткрыла его.

Звук усилился — мелодия была грустной, почти старой. Такой, что хочется смотреть в потолок и думать обо всём.

Наверное, это был он.

Лев.

Улыбнулась.

Кажется, у нас всё-таки получится.

Я шла на звук, как по ниточке.

Музыка вилась по лестнице — чуть глухая, сдержанная, но красивая, почти упрямая.

На втором этаже было полутемно, пахло деревом, книгами и чем-то металлическим — может, струнами.

Остановилась у одной из дверей.

Постучала два раза.

Гитара замолчала, будто я нажала на паузу внутри кого-то.

— Можно? — спросила я тихо, уже почти жалея, что не принесла печеньки в залог мира.

Пауза.

— Заходи, — прозвучало хрипловато и не особо обнадёживающе.

Я толкнула дверь.

Комната была совсем не похожа на мою — тёмные стены, постеры с группами, которые кричат даже в тишине, чёрный компьютерный стол, аккуратно сложенные наушники. Лев сидел на кровати, гитару он уже положил рядом. Смотрел на меня так, как будто я принесла не краски дружбы, а налоговую проверку.

— Ты красиво играешь, — сказала я, входя осторожно. — Правда. У тебя руки живут отдельно от тебя?

Он прищурился.

— Это был комплимент? — спросил он. — Или ты подозреваешь меня в расщеплении личности?

— В комплименте. Но, видимо, с побочным эффектом.

Он усмехнулся. Впервые. Криво, с укором.

— Ты всегда так вваливаешься в чужие миры с улыбкой и метафорами?

— Ну… я стараюсь быть вежливой.

— М-м. Странный способ выживания.

Я закатила глаза, но с лёгкой улыбкой.

— А ты всегда встречаешь гостей, как будто им вход по предварительной броне и с предъявлением паспорта?

— Только если гость врывается в мою жизнь с холстами и желанием «подружиться».

— Подумаешь, дружелюбие — смертный грех, — пробормотала я, отступая к двери.

— Не смертный, — ответил он, поднимая взгляд. — Но подозрительный. Особенно когда оно рыжее и шумное.

Я рассмеялась — коротко, чуть раздражённо, но честно.

— Знаешь, ты очень...

— Осторожно, — перебил он, глядя в упор. — Сейчас опять комплимент будет, и придётся хамить в ответ.

— Тогда ладно, — кивнула я. — Оставлю оценку на потом. Вдруг у тебя вторая сторона души повежливее.

— Вторая занята. Играет на гитаре.

И дверь за мной закрылась.

Я захлопнула за собой дверь и буквально сбросила себя в комнату.

Холсты остались у стены, коробка с красками открыта, но я плюхнулась прямо на ковёр — звёздочкой, лицом вверх, руки в стороны.

— Бука, — протянула я в потолок. — Ну просто форменный бука.

Саркастичный, хмурый и, наверное, питается грустью.

И ещё у него слишком правильные скулы.

Для буки это вообще законно?

Лето было в самом разгаре, но кондиционер тихо гудел, распространяя прохладу. Ковёр оказался идеальным — мягким, как взбитые сливки, только пушистым. Я зарылась в него щекой, закрыла глаза и выдохнула.

— Я приехала, чтобы рисовать, а не воевать. Неужели так сложно просто сказать: "Привет, Милана, рад знакомству"? Ну ладно, хотя бы "Привет, не мешай жить". Хотя бы...

Я снова закатила глаза, на этот раз в никуда.

2

Он нырнул, вынырнул и откинул волосы назад, стряхивая воду с лица. Всё вокруг шумело, сверкало, визжало — аквапарк был сущим хаосом. Но в воде было проще: никто не лез, никто не спрашивал, никто не трогал. Просто ты и стихия. Здесь не нужно было разговаривать.

Он уже собирался снова погрузиться, как взгляд зацепился за неё.

Маленький рыжий вихрь на надувном круге. Она чуть наклонилась, поправляя солнцезащитные очки, и рассмеялась кому-то на берегу. Или, может, просто себе. Эта девчонка вообще всё делала так, будто мир — её личный комикс. Слишком громкая. Слишком живая. Слишком… настоящая.

Лев на секунду застыл.

Это была та самая девочка.

Он не сразу узнал её — теперь она рыжая, яркая, почти мультяшная. Но в первый раз он увидел её давно. У фонтана, когда ждал отца возле какого-то безликого кафе. Она тогда рисовала, сидя на ступеньках, в огромной футболке и с сосредоточенным выражением лица. Он просто смотрел — минуту, может две, — а потом она уехала на самокате, как будто никогда и не была рядом.

Он тогда подумал: "Хорошо, что не познакомился. Такие, как она, в мой мир не вписываются."

А теперь… она в его доме. В его жизни. На его кругу общения.

И смеялась, и смотрела по сторонам, как будто искала кого-то.

Его?

Он резко выдохнул. Девчонки на бортике снова крикнули что-то, одна махнула, но он уже не смотрел в их сторону. Он нырнул — глубже, чем нужно. Чтобы охладить голову.

Думал ли я тогда у фонтана, что всё так сложится?

Нет.

И чёрт побери, это пугало.

Сентябрь в этом городе был сухим и тёплым, но в воздухе уже витал запах учебников, пыли и чужих духов. Милана развешивала на стену свой коллаж — где-то между плакатом с танцовщицей и фото закатов. В комнате играла музыка, и кондиционер шелестел мягко, почти убаюкивающе.

И вдруг — стук. Негромкий, но решительный.

Она даже не успела ответить, как дверь приоткрылась.

Лев.

В футболке и чёрных джинсах, опершийся на косяк, с таким выражением лица, будто всё это ему сто лет как надоело, но он почему-то всё равно здесь.

— Ты чего? — удивлённо спросила она, выключая музыку.

— Мы почти ровесники, — начал он, как будто продолжал давно начатый разговор. — Завтра ты переводишься в мой класс. Так вот… — он сделал паузу, взглянув на неё с тем прищуром, который обычно означал, что сейчас будет нечто неприятное. — Никто не должен знать, что мы… типа... будущие родственники. А тем более — что ты мне как бы сестра.

Милана заморгала.

— А в чём проблема? Ты боишься, что я испорчу тебе мрачную репутацию своим рыжим позитивом?

— Именно, — без капли улыбки. — Мне не нужны вопросы, шутки и вообще весь этот цирк. Ты — просто новенькая. Мы не общаемся. Всё просто.

Он уже собирался выйти, но она остановила его голосом:

— А что, если я не соглашусь?

Он чуть обернулся.

— Тогда ты быстро поймёшь, почему лучше согласиться.

Глаза встретились на секунду — её, яркие, упрямые, и его — усталые, насторожённые.

Но в них вдруг промелькнуло что-то другое. Не злость. Не раздражение.

Страх? Или это просто игра света.

— Ладно, — пожала плечами она, сделав вид, что её не задело. — Буду твоей "незнакомкой". Но предупреждаю: я отлично притворяюсь, что тебя не знаю. А вот ты — не уверенна.

Он не ответил. Просто закрыл за собой дверь.

И только потом она поняла, что он впервые назвал их "будущими родственниками". Не "соседями", не "жильцами под одной крышей".

И это отчего-то оставило странное тепло где-то в глубине груди.

С утра всё шло слишком спокойно, а значит — подозрительно. Милана заплела два хвоста, приклеила на рюкзак значок в виде улыбающегося солнца и пошла в бой. Новая школа пахла свежей краской, линолеумом и чужими взглядами. Лев шёл чуть впереди, как и обещал — будто они вообще не знакомы. Даже не оглянулся.

«Ну и ладно», — подумала она. — «Я и сама себе команда поддержки».

Коридор гудел, как улей, и, конечно же, она шла не в ту сторону, как и все новички. Повернула резко, чтобы войти в нужный кабинет — и врезалась во что-то мягкое, дорогое и пахнущее ванилью.

Словно в замедленной съёмке, перед ней покачнулась стройная фигурка с идеально уложенными волосами. Девушка сделала шаг назад и смерила Милану взглядом, способным заморозить вулкан.

— Ты ослепла, что ли? — ледяным голосом поинтересовалась та.

— Я... извини, я не заметила... — начала Милана, отступая. Хвосты затрепетали.

— Конечно не заметила. Новенькая? — блондинка окинула её с ног до головы. — Судя по всему, и одеваться здесь тебя ещё не научили.

— Ой, да. Вижу, ты — местный иконостас. Прямо светишься от важности, — усмехнулась Милана, даже не подумав сдержаться. — Я не специально, но, честно, если бы знала, что ты такая хрупкая, то подошла бы с матрасом.

В коридоре кто-то прыснул. Королева сузила глаза.

— Тебе лучше следить за языком, девочка. Я — Рада. И если хочешь выжить в этой школе, лучше не попадаться мне на глаза.

Милана наклонилась ближе, будто делилась тайной:

— А мне вот кажется, что ты и без моих стараний замечательно себя видишь. Даже спиной.

Раздался звонок. Толпа потекла к кабинетам, и Рада, дернув плечом, ушла, бросив через плечо:

— Ты пожалеешь.

А Милана пожала плечами.

— Уже жалею. О том, что не ударилась об шкафчик вместо этого спектакля.

Класс встретил её гробовой тишиной. Милана, как всегда, вошла с размахом, яркая, живая, не в меру уверенная.

— Всем привет! — громко и дружелюбно бросила она, оглядевшись.

В ответ — ничего. Кто-то хихикнул, кто-то сжал губы, несколько девчонок дружно отвели глаза, будто она — пятно на белой рубашке. Пара парней с задних парт переглянулись и присвистнули, явно не от восхищения.

Милана почувствовала, как сердце ухнуло вниз, но не подала виду. Она расправила плечи, как будто так и надо, и сделала вид, что не заметила ледяного приёма.