Данил проснулся от страшного звука, как от звонкой пощечины. Он соскочил с кровати и заметался по комнате: от окна с металлической решеткой — к двери. Паника холодной волной смела остатки сна: где-то там, снаружи, страшно выла его собака.
Накануне Найде нездоровилось. Вечером Данил несколько раз выводил ее на улицу, гадая, какая дрянь была украдена на помойке и не прижилась в собачьей утробе. Подобное случалось нередко, поэтому ночью он привычно выпустил Найду во двор, а сам вернулся в постель досматривать сны. Вот только позже его разбудило не деликатное поскуливание, а отчаянный душераздирающий вой.
Данил как был, в одних шортах и домашних шлепанцах бросился в подъезд. Жил он на первом этаже, поэтому в два прыжка добрался до двери домофона и выскочил в пугающую неизвестность.
Он ожидал увидеть страшное. Успел представить, как челюсти бультерьера сжимают хребет Найды, и та корчится в живом капкане, истекая кровью. Но на улице не обнаружилось никаких зубастых маньяков — только его поджарая, средних размеров дворняжка. Едва дверь в подъезд распахнулась, она опрометью кинулась домой.
«Жива, — с облегчением констатировал Данил, — вроде бы даже не ранена. Однако что-то ее напугало.» Прохладная августовская темнота вдруг показалась до дрожи неуютной и, поежившись, он поспешил за своей собакой.
В ярком свете прихожей стало ясно, что все не так безобидно. Заперев дверь, Данил оглядел Найду и тихо охнул. Морда у нее была выпачкана в красном, липкая струйка того же оттенка сочилась из угла пасти, а в крепко стиснутых зубах темнела какая-то мерзость.
— Что там у тебя? — от страха его голос прозвучал напряженно и зло, — а ну плюнь.
Найда послушно разомкнула челюсти и виновато отвернулась. На пол с мягким стуком упала крохотная мертвая птица. Данил уставился на скукоженное тело в склизких перьях и растерянно пробормотал:
— Воробей? И вот из-за этого ты разбудила полрайона? А кровищи то столько откуда?
Кровь была чужой. В ванной он смыл ее с собаки, тщательно осмотрев пасть и голову — ни царапины. «Птичья?» — усомнился Данил, вернувшись в прихожую. Мертвую пичужку следовало убрать. Натянув мусорный пакет, как перчатку, он нагнулся к ней и крепко зажмурился.
Данил с детства не переносил вида падали. Сбитые на дороге голуби и угодившие в мышеловку грызуны вызывали у него легкую тошноту. Он даже на мертвых жуков старался не смотреть, не говоря уже о том, чтобы их трогать. Такая необычная для мужчины брезгливость ему самому казалась странной. Будь в его прихожей посторонние, он бы постеснялся так явно ее демонстрировать. Но рядом была только Найда, поэтому, хватая дохлого воробья, Данил закрыл от отвращения глаза.
В следующую секунду он выпустил его и отпрянул. То, что нащупали пальцы, настолько не соответствовало очертаниям мертвой пташки, что Данил в страхе отшатнулся. Губы шевельнулись в беззвучном ругательстве.
— Ладно, — выдохнул он и снова потянулся к птице — нужно было удостовериться, что это всего лишь шутка разыгравшегося воображения. Или убедиться в обратном.
На этот раз Данил заставил себя смотреть на маленькое тело. Сначала руки ничего необычного не находили: миниатюрная голова, ломаные линии тонких ног, но стоило сомкнуть веки, как ощущения изменились. Теперь он готов был поклясться, что прикасается не к воробью, а к уродливому длинному пальцу. Сквозь пакет прощупывались костистые фаланги, разделенные узловатыми суставами. Венчало это безобразие острое навершие, которое могло бы сойти за крепкий клюв, но на самом деле являлось когтем.
Данила бросило в жар. Пакость у него в руках на ощупь была вовсе не тем, чем казалась внешне. Причем понять это можно было лишь с закрытыми глазами, как будто требовалось отключить зрение, чтобы рассеялся морок и открылась истина.
Палец. У него на ладони лежал скрюченный палец неведомого чудища. Поведение Найды подтверждало, что это не галлюцинация, и лжеворобушек не так прост: она прижала уши и рычала, глядя на маленькую мерзость. К тому же теперь стало понятно, откуда натекло столько крови. Ему ясно представилось, как его собака, защищаясь, отхватывает жуткий палец, а из покалеченной лапы монстра брызжет красный фонтан.
Эта дрянь не могла оставаться в его доме. Он не собирался ее исследовать и жалел, что вообще сделал такое страшное открытие — все равно что по рассеянности угодил ногой в дерьмо. Нужно было решить, как от нее избавиться. Просто выбросить в мусорное ведро, или смыть в унитаз было страшно — воображение рисовало пугающую картину, как дохлая птица выбирается из слива и ползет к нему спящему.
Наконец, Данил открыл форточку и швырнул пакет в темноту. В полной тишине он не услышал, как тот приземлился, и это обстоятельство отразилось потом в ночном кошмаре, приснившемся ему уже под утро. Во сне пакет поймал монстр. Им оказался клен, что долгие годы рос во дворе, а теперь просовывал ветки сквозь решетку и молотил по стеклу. Кажется, сон закончился победой сверхъестественной твари над оконным укреплением.
Проснувшись на рассвете, Данил с облегчением увидел, что рама цела. Эпизод с дохлым воробьем тоже хотелось списать на ночной кошмар, но воспоминание о произошедшем было еще слишком живо.
Найда вела себя беспокойно. Все утро воскресенья, которое можно было использовать для прогулки, они просидели дома. После полудня все же удалось нацепить поводок на упирающуюся собаку, но она огрызнулась на хозяина, чего никогда не случалось прежде.
Данил стиснул зубы и потащил ее на улицу. Он не собирался вечно прятаться в четырех стенах — в конце концов, их не убили и не искалечили, а через время можно и вовсе убедить себя, что не было той страшной ночи. Вот и зловещий пакет уже не лежит под его окнами — может дворник забрал, а может… но об этом думать не хотелось.
Погода стояла великолепная. Скоро солнечный свет отогрел встревоженную Найду, и они провели пару счастливых часов в парке. Собака носилась сломя голову, с лихвой компенсируя утреннее оцепенение, и он без устали бросал ей мяч, пока оба совершенно не выбились из сил. Домой возвращались усталые, голодные, но довольные.