Не в добрый час: Книга Беглецов

ОБЛОЖКА

КАРТА ЧАСОВОЙ ИМПЕРИИ

ПРОЛОГ

С неба сыпал мелкий дождь.

Тяжёлые тучи плыли над болотами, окутанными ночной тьмой. Бледная луна в прорехах туч озаряла безрадостный пейзаж – чёрная топь да островки, заросшие кущами белёсых грибов. Сквозь туман вдалеке мерцало зарево: то ли обманные болотные огни, то ли отсветы ламп и факелов…

– Живей! Шевелитесь, жабы!

Колонна каторжников понуро тянулась по наплавному мосту под дождём. Мост из плотов был огорожен канатными перилами и освещён фонарями: блики рябили на чёрной воде. По склизким доскам нестройно шлёпали босые ноги. Грязные, полуголые люди шли чередой, согнувшись под тяжестью плетёных корзин за плечами.

– Не задерживай! Пошли! – подгоняли стражи. Все как один крепкие и дюжие, в лоснящихся от дождя плащах из рыбьей шкуры, с шестами-«жигунами» в руках. Стражникам не терпелось загнать людское стадо за «колючку» и укрыться в казарме, где сухо и греет печка.

— Поживее, пиявкины дети! Вперёд… Куда?

Движение колонны застопорилось: пожилой сборщик, захлёбываясь кашлем, упал на колени. Корзина опрокинулась, вывалив на плот скользкие, бесцветные грибы. Двое стражей подскочили к упавшему и ткнули его шестами – тот захрипел, забился в судорогах.

– Встать! Встать! Бегом грибы собрал, падаль!

Дёргаясь от боли и кашля, сборщик жалко ворочался на мокром настиле, сгребая в корзину груз. Один из каторжников – костлявый, бледный парень со слипшимися от дождя рыжими волосами, в которые на левом виске была вплетена нитка бусин – присел рядом, молча помог ему собрать грибы и подняться. Остальные, не глядя, обходили их и спешили мимо.

Лагерь раскинулся на острове среди топей. Сторожевые вышки по углам огораживали бараки, а между вышками всё заплетено шипастой лозой. Любая колючая проволока в болотной сырости проржавеет – но не живая лоза, крепкая, как железо. У причала сиял огнями катер-болотоход с парусиновым навесом над палубой.

– Не толпиться! По очереди! – покрикивал учётчик, мелкий тюремный чиновник в плаще поверх мундира и маске для защиты от болотных испарений. Возле трапа замерли стражники с взведёнными ружьями.

Сборщики один за другим всходили по трапу и вываливали на палубу свой груз. Груда грибов росла, учётчик черкал в планшете. Наконец последний сборщик сошёл на берег. В недрах болотохода ожил двигатель, за кормой захлюпало гребное колесо; катер отвалил от острова и поплыл прочь, рассыпая блики огней по воде.

…Колонна втянулась в ворота лагеря. Вокруг темнели одинаковые бараки, больше похожие на палатки с деревянными каркасами, обтянутыми брезентом. Одна лишь казарма стражи была выстроена из кирпича.

– Ужин! Ужин, жабье племя! – Зазвенел гонг, и усталые люди потянулись туда, где под навесом высилась печь – кирпичный купол, внутри которого гудел огонь. Глиняные трубы от печи расходились в бараки, служа отоплением.

У котла на раздаче, как обычно, стоял Хрущ – ветхий старик, вечно шмыгающий багровым носом. Хруща на болота упекли неизвестно когда и невесть за что. На сбор грибов или ловлю жаб его не выгоняли по дряхлости, и в лагере он был на подсобных работах. Дрожащими руками держась за черпак, старикан помешивал похлёбку.

Каторжники выстроились в очередь, угрюмо поглядывая по сторонам. Далеко за оградой мерцали в воздухе огни и прорезывали тьму блеклые росчерки света. Там, над топью, зависли на привязи воздушные шары, ощупывая острова лучами прожекторов. Заключённые ёжились на ветру, некоторые уселись на землю, обирая с ног чёрных, жирных от крови пиявок.

– Эй, пьявиц не выбрасывай! В похлёбку кинем, наваристей будет! – сипло пошутил кто-то. В толпе заржали, другие цыкнули на шутника, а сосед сунул ему в рёбра локтём.

В бараке царила тьма, и лишь «лампы» под потолочными балками – плетёнки из лозы, набитые светящимися грибами, – рассеивали её тусклым, голубоватым светом. Усталые после смены каторжники забирались в гамаки, кутались в потрёпанные одеяла, зевали и почёсывались. В дальнем углу вспыхнула было потасовка, но почти сразу утихла… Вскоре барак погрузился в сон.

Прошло немного времени, и один из гамаков качнулся. Рыжий юноша откинул одеяло, встал и бесшумно прошёл мимо храпящих и стонущих во сне каторжников к нужному гамаку. Человек под одеялом простуженно сопел во сне.

Юноша тронул спящего за плечо и шепнул:

– Хе́нглаф!

Старик Хрущ дёрнулся и охнул, но крепкая рука тотчас зажала ему рот. Парень склонился над гамаком, и светящийся гриб на ладони озарил его лицо.

– Кто ты? – выдавил старик, едва незнакомец убрал руку. Пригляделся, сощурившись. – Ржавый? Чего тебе надо?

– Куда важнее, кто ВЫ, – прошептал юноша, прозванный в бараке Ржавым. – У меня к вам дело, Хенглаф Дрейк. Или прикажете к вам обращаться «Ваша точнейшесть», как встарь?

Старик задрожал.

– Нет, – пробормотал он, сжавшись и натянув одеяло. – Нет, прошу! я всего лишь Хрущ, старый Хрущ! Пожалуйста, оставь меня…

– Тихо! – шикнул Ржавый. – Спокойно, Дрейк. Мы хорошо знаем, кто вы и за что вы здесь. – От этого «мы» старик почувствовал себя совсем тоскливо. – Ваши бывшие хозяева вас предали, а у нас к ним счеты.

Повисла пауза; наконец старик поднял глаза. Что-то в его лице неуловимо изменилось.

ГЛАВА 1

Город Анкервилл расположился на дне узкой горной долины, взобравшись по склонам извилистыми улочками и гребнями крыш.

Долина, приютившая город, давала мало простора. Дальше к северу она сужалась в непроходимое ущелье, насквозь прорезавшее Закатные горы. Поэтому Анкервилл рос в основном ввысь: возводились новые этажи и мостки через улицы, старые здания обрастали надстройками, как пни грибами.

Жители Анкервилла гордились двумя вещами. Во-первых, именем своего города. Конечно, назван он был всего лишь в честь анкерной вилки, которая в часовом механизме передаёт движение с шестерней на маятник – и всё же, зваться в честь детали часов почётно. Не все города и селения Империи могут похвастаться этим.

А во-вторых, анкервилльцы гордились своим заводом.

Завод, дававший городу жизнь, незыблемо врос громадами корпусов в восточный склон долины. Закатное солнце озаряло его угрюмые кирпичные стены, бликами дробилось в высоких арочных окнах. Издали он походил на дракона, что разлёгся на уступе и лениво озирает город с высоты, высматривая добычу.

У завода тоже было имя – целиком он звался Восьмой Завод Часовых механизмов Вечерней Провинции. Были здесь шлифовальные цеха, где тяжёлые металлические болванки-заготовки обдували струями песка под давлением, очищая от окалины. (Металл для завода доставляли с севера, и на каждой болванке было отчеканено зловещее клеймо северных шахт, каким помечали каторжников). Были сборочные, где из готовых деталей собирали механизмы: от маленьких, с орех величиной – до огромных, как кареты.

А между теми и другими находились цеха, где вытачивали детали. День напролёт здесь стрекотали и лязгали приводы, вгрызались в металл резцы и свёрла. Жарко гудело пламя в печах, где закалялись пружины, стальные мускулы будущих машин. Воздух полнился запахами гари, смазки и раскалённого металла…

***

– …Ап-ЧХИ!

Коул утёр нос рукавом. Острый запах въелся в ноздри, как говаривал старый Гай, «по самые ухи» – даже слезу вышибало.

В носу опять засвербело, и мальчишка прищурился на солнечный свет, чтобы чихнуть. Лучи заходящего солнца наискось пробивались в цех сквозь высокое витражное окно в пол-стены; в золотом свете плыли и кружились пылинки. Коул глубоко вдохнул, зажмурился – но чих унялся сам собой.

– Тринадцатый! Чего мух считаешь? – грянул сверху жестяной голос, перекрывая шум работающих станков. – Премии лишу! Ну-ка, щётку в зубы и за работу!

Конечно же, это был заводской управитель, мастер Геруд. Стоя на галерее под потолком цеха, он наблюдал за работой, и время от времени зычно покрикивал в рупор. Геруд часто обходил цеха с «внеплановыми проверками», не скупился на порицания и выговоры. На собраниях он любил повторять, что вся работа держится лишь на его «бдительности», а без него завод давно бы встал.

– Слушаюсь, мастер управитель, – пробурчал под нос Коул, хотя Геруд всё равно не услышал бы. Тоже мне, напугал – «лишит премии»! На заводе её и так почти никому не давали.

Коул подхватил совок и щётку, и направился к станкам. Хоть рабочий день близился к концу, суета не стихала. Работающие станки пилили, резали и сверлили металл. Смыкались захваты, ходили взад-вперёд поршни, из-под резцов вилась стружка. Вокруг суетились мастеровые в очках и тканевых масках, сами одинаковые, как механизмы. Ребятам вроде Коула масок не полагалось.

Их здесь было десятка два, городских мальчишек в жёлтых жилетках с номерами на спинах. (Понятно, что номер Коула был «13»). Все они с первым гудком приходили на завод, чтобы получить инструмент – щётку на длинной ручке и совок – и разойтись по цехам. Их работой было подметать металлическую стружку и опилки: за день вокруг станков скапливались целые горы отходов.

Это только на первый взгляд было просто. Нужна сноровка, чтобы не путаться под ногами у мастеровых, можно и подзатыльника отхватить – а рука у заводского трудяги тяжёлая! Кроме того, в разные дни станки в цеху были загружены по-разному, поэтому мальчишки работали без всякой системы, и нередко спорили из-за стружки. Недавно Беррик с Гвидом даже подрались, успев отлупить друг друга совками и сломать щётку, прежде чем их растащили. Обоим вкатили штраф.

Коул старался ни с кем не ссориться, и в драки не лезть. Хотя иногда от злости зубами хотелось скрипеть. Как сейчас: едва он приметил соблазнительную горку опилок у подножия станка – тут же рядом возник конопатый Рензик и торопливо подгрёб их к себе щёткой. Коул досадливо вздохнул.

– Что, завидно, ворона? – хихикнул Рензик, показав плохие зубы. Мелкий и щуплый, среди заводских ребят он был самым злобным. Даже парни постарше с ним не связывались, зная его любовь к подлянкам. – А неча клювом щёлкать!

– Да бери хоть всё, Ренз, – раздражённо вымолвил Коул, и отвернулся. «Вороной» его прозвали за тёмные, вечно взъерошенные волосы и острый нос с горбинкой. Хоть бы «ворон», куда ни шло, а то «ворона»…

– Ты их переплавь, и зубы новые себе закажи, – не выдержав, бросил он. – А то старые совсем гниль!

Рензик мигом перестал улыбаться, и злобно сощурился.

– Слышь, за языком-то следи. Будешь много каркать – клюв набок своротят, понял?

– Да ну? – Коул обернулся. – Что, прямо сам своротишь? Или дружков попросишь?

ГЛАВА 2

На выходе учётчик за стеклянной перегородкой проверил номер Коула и черканул напротив имени в толстой книге. Рабочий день наконец-то закончился.

Коул выбежал во двор, под вечернее небо. Вокруг громоздились кирпичные стены корпусов и решетчатые железные конструкции; где-то в глубинах завода размеренно бухали молоты, лязгал металл. Из труб котельной ветром сносило клубы пара.

У ворот Коул задержался – дорогу преградила колонна кузовозов. Тяжело груженные машины с обтянутыми брезентом кузовами ползли одна за другой, гнусаво сигналя. Готовую продукцию везли на загородный вокзал. Оттуда её отправят поездами на север, или на юг – к морю, на Солнечный берег; или даже в столицу, великую Гномонию. Вся держава нуждается в часовых механизмах с заводов гористой Вечерней провинции.

Империя не знал иного двигателя, кроме часового. Заводные пружины и маховики давали движение всему: гнали по рельсам поезда, приводили в движение станки, вели по полям комбайны и вращали лебёдки подъёмных кранов… И оживляли часы – от огромных башенных до личных Часов в руке каждого гражданина.

Колонна наконец-то прошла, и Коул бегом кинулся за ворота. На платформе монорельса уже заканчивалась посадка. Маленький состав-рельсоход замер у платформы – всего два пассажирских вагона, размалёванных рекламными надписями, и головной вагон-тягач впереди.

Обычно рельсоходами управляли машинисты, но у этого стёкла кабины были заклёпаны листами металла. Один из автоматических составов, управляемых заводным механизмом – а тот не станет ждать, и двери не придержит!.. На глазах у Коула, последние рабочие зашли в вагоны, и двери медленно сомкнулись.

– Ах ты ж, змей! – прошипел мальчишка. Пешком до дома не меньше часа, а монорельсом всего несколько минут… На бегу он надвинул на голову капюшон куртки, и припустил быстрее. Влетел на платформу, поднырнул под механический шлагбаум – и уцепился за борт заднего вагона, схватившись за приваренные скобы для ремонтников. В два рывка Коул вскарабкался на крышу вагона и припал к ней всем телом.

Увидели? нет? Вряд ли: изнутри вагонов ничего не разглядеть, стёкла мутные. А если кто и видел – попробуй узнай, со спины и в куртке с капюшоном.

Мимо потянулись столбы, ограждения, арки трубопроводов. Состав набирал ход. Столбы-опоры мелькали всё быстрее и чаще – и вдруг кончились. И земля по бокам путей исчезла.

Рельсоход нёсся по узкому мосту, перекинутому через долину на ажурных растяжках тросов-вант. Всего две полосы движения и высокая эстакада монорельса посередине. Налетевший ветер хлестнул Коула по лицу, загудел в ушах.

Мальчишка приподнялся на локтях. Ветер сорвал капюшон с головы и растрепал волосы. У Коула перехватило дыхание: не в первый раз он оседлал рельсоход – и всё равно никак не мог привыкнуть!

Внизу по дну долины вилась река, зажатая в каменные тиски набережных. А от реки по склонам изломанными ступенями поднимались городские кварталы. На западном берегу теснились многоэтажные громады и каменные башни Тёмного города, на восточном в лучах заката вольготно раскинулись сады, прорезанные аккуратными улочками «светлых» кварталов с их опрятными домиками.

Ветер свистел и пел в ушах, срывая слёзы со щёк. Коул рассмеялся, не слыша своего смеха – нахлынувшее чувство полёта так распирало грудь, что хотелось кричать!

Они обогнали колонну кузовозов, ползущую по мосту. Впереди стремительно вырастал западный склон, изрезанный террасами; миг – и рельсоход ворвался в тоннель. Коул распластался на крыше, а вокруг завыл и заревел воздух. Во тьме над головой проносились сполохи ламп.

Рельсоход миновал тоннель, выскользнул наружу и помчался по эстакаде над улицей, меж высотных домов. Фонари на высоких столбах разгоняли уличный полумрак зыбким светом. Улицы Тёмного города никогда не видели солнца. Дома жались друг к другу так, что давно срослись в настоящие крепостные стены с зубцами надстроек поверху. Город был лабиринтом улочек-ущелий и дворов-колодцев, затянутым сумрачной дымкой.

Коул вновь набросил на голову капюшон и спрятал лицо в ворот: рельсоход приближался к остановке, а на платформе скучал полицейский в мундире и с дубинкой на поясе. Поэтому Коул отполз к краю крыши, а как только вагон подкатил к платформе – спрыгнул с другой стороны. Бегом ссыпался с эстакады по железной лесенке, и нырнул в уличные сумерки.

Коул пробежал переулком меж обшарпанных стен. Перед низкой каменной аркой ловко запрыгнул на мусорный бак у стены, ухватился за выступающий из кладки кирпич и подтянулся. Вот так, а теперь на карниз, и по водосточной трубе… Ещё пара рывков – и он уже взобрался на крышу здания.

Вокруг расстилались сплошные крыши, теснящиеся и наползающие друг на друга, крытые жестью или выщербленной черепицей. Тут и там высились дымовые трубы и водосборники, торчали кованые флюгера. Здесь Коулу было знакомо всё: каждая расшатанная черепица, каждый удобный карниз, опасные обрывы и логова крышников – он привык срезать путь, экономя каждую минуту. И, как всегда, бегом припустил по крышам.

Дом Коула располагался на Восьмой улице района Газовых Ламп. Окно маминой спальни выходило прямо на крышу котельной, пристроенной к дому сзади. Коул привычно достал из кармана загнутую проволочку, просунул в щель рамы, подцепил задвижку – и вот уже забрался через окно в комнату.

Квартира, которую они снимали с мамой, располагалась на первом и втором этажах: одна-единственная комната, а под ней – кухонька и санузел, больше ничего. Обычная квартира, как тысячи других в громадных домах-муравейниках Тёмной стороны.

ГЛАВА 3

Шестая Дезактивационная Зона, прозванная «Свалкой», располагалась к северу от города. От окраин до неё было около часа пешком – или семь минут на монорельсе.

– Сколько за проезд сейчас? – шепнул Рин. Они притаились за кустами у заброшенной платформы: отсюда редко кто ездил.

– За проезд? – хмыкнул Коул. – Ты же в Тёмном городе, смотри и учись!

К платформе подкатил рельсоход. Мальчишки выскочили из-за кустов и бросились к составу. Коул повис на подножке, протянул руку Рину и помог ухватиться за скобы. Вовремя – состав тут же тронулся.

– Добро пожаловать на борт! – подмигнул Коул. – Следующая остановка – Свалка!

– Ох! И часто ты так ездишь? – Рин опасливо покосился вниз: под днищем вагона стучали колёса, прямо из-под ног выскальзывал и уносился вдаль рельс.

– Да постоянно. И так, и на крышах… Держись крепче!

Рельсоход мчался вдоль горного склона. Внизу, озарённые солнцем, виднелись домики ферм в окружении огородов, серые фигурки искупленцев, работавших на грядках. Меж домами двое мальчишек гоняли мяч.

Наконец состав подкатил к платформе, с виду ещё более заброшенной, чем прежняя – между плитами пробивалась трава. Друзья спрыгнули с подножки; рельсоход стронулся с места и умчался дальше на север, к железнодорожной станции.

– Приехали, – Коул тронул Рина за плечо. – Вот она, Свалка!

Дорога от платформы уходила вниз, и по обе стороны её вздымались каменистые склоны, поросшие чахлой травой. Чем дальше, тем мрачнее становился путь. Вот навстречу попались остатки древнего заграждения из каменных блоков с ошмётками ржавой колючей проволоки. И проржавевший запрещающий знак – песочные часы, расколотые молнией.

– «Хрономальная зона». – Рин невольно поёжился.

– Тут раньше пост охраны был. Да не боись, здесь уже ничего нет! Всё дальше будет.

За поворотом ущелье расширялось, и начиналась сама Свалка. Высоко над склонами нависали стрелы подъёмных кранов, похожие на протянутые руки. За ограждениями из стальной сетки громоздились угловатые силуэты ремонтных машин. Ещё дальше, за ними, сумрак как будто сгущался, и уже через несколько метров ущелье затягивала тьма…

А справа, привалившись спиной к склону и уронив голову на грудь, сидел громадный металлический великан.

– Ничего себе! – охнул Рин. Коул довольно усмехнулся.

Больше всего гигант походил на старинный рыцарский доспех, только ростом с пятиэтажный дом. Он сидел, склонив увенчанную гребнем голову-шлем с круглыми провалами на месте бывших «глаз»-иллюминаторов и подогнув одну ногу к груди. Полуразобранные могучие руки были бессильно раскинуты в стороны, на выщербленной броне виднелись потёки ржавчины.

– Шикарно, да? Настоящий боевой шагоход! Ещё времён Войны, сейчас таких не делают, – Коул пролез под шлагбаум, поманив Рина за собой. – Вот тут Гай и живёт.

– Где? – Рин огляделся в поисках какой-нибудь хижины из мусора.

– Да тут же, внутри! – Коул приложил руки ко рту. – Гай! Э-ге-гей! Враги пришли, хватай гранату!

– Коул, ты? – В иллюминатор высунулась седая голова. – О, да ты гостей привёл! – голова исчезла, а чуть погодя броневая пластина на брюхе шагохода откинулась в сторону.

– Проходите, проходите! – приговаривал Гай. – Привет, малыш Рин! Чаю?

– Здраствуйте. Ага, – настороженно кивнул Рин. Он видел Гая всего пару раз, в гостях у Коула и его мамы.

Мастер Гай и впрямь был стар. В Империи было мало старых людей: Коул навскидку мог вспомнить только мастера Банджи, а Рин – свою тётушку. Гай был крепким и жилистым, как древесный корень, с загорелым лицом и длинными, седыми усами. Одет в рабочие штаны и жилет с карманами, голова по-пиратски повязана синим платком часовщика. На волосатой груди поблескивало украшение – половинка шестерёнки.

Мальчишки прошли в брюхо великана. Шагоход давно выпотрошили, вынув все механизмы, а опустевшее чрево превратили в жильё. Выгнутые металлические стены были сплошь завешаны какими-то схемами и чертежами; жилой угол – отгорожен занавеской. Самым заметным предметом обстановки был верстак, заваленный инструментами и деталями. Высоко над головой в потолке зиял круглый люк.

– Садитесь! – Гай снял с печки закипевший чайник и разлил кипяток по кружкам, бросив в каждую по щепотке сухих листьев. – Печенья?

– Не, спасибо, – вежливо отказался Коул. Печенье у Гая было, не иначе, из старых армейских запасов: чёрствое, безвкусное и будто запыленное.

Они прихлёбывали чай, и Рин с любопытством разглядывал каморку. Сколько тут всего, сделанного своими руками – и печь из старой бочки с трубой, и лампы в дырчатых жестяных абажурах…

– У меня для тебя сегодня с десяток заказов наберётся, Коул. – сообщил Гай. Коул кивнул, и поднялся. – Рин, а ты какими судьбами? Тоже учиться хочешь?

– Нет. Я вот с этим. Из дома принёс…

Часами Гай живо заинтересовался. Настолько, что схватил отвёртку, расковырял корпус и углубился в механизм. Потом вскочил и бросился к полкам.

Коул тем временем перебирал вещи на верстаке. Среди рабочего беспорядка были разложены вещи, отданные Гаю в починку горожанами. Будильник, пара музыкальных шкатулок, игрушечный поезд с блестящим тягачом-клокомотивом и раскрашенными вагончиками… Был даже фонограф – музыкальный ящик с рупором и заводной ручкой. С него Коул и решил начать.

ГЛАВА 4

Обратно до города доехали на рельсоходе. На мосту через реку Коул хотел было распрощаться, но Рин вдруг замялся.

– Слушай, может, ты меня проводишь?

– Давай!

Должно быть, встреча с Рензиковой шайкой слишком уж впечатлила друга. Кроме того, Коулу нравился Светлый город, где по пути всегда можно было покрутиться у витрин дорогих часовых лавок, полюбоваться через стекло.

Вдвоём они перешли мост (полиц на посту зыркнул на Коула, но промолчал: ребятню с Тёмной стороны тут не жаловали). Улицы светлобережья, вызолоченные закатом, дышали сонным вечерним теплом. Аккуратные дома под черепичными крышами, тротуары-лесенки и кованые ограды садов – всё такое непохожее на тесные лабиринты по ту сторону реки.

– Я всё же не пойму, – задумчиво говорил Рин. – Зачем в «пузырь» машину целиком сбрасывать? Проще ведь камень из двигателя выкрутить, и туда бросить!

– Можно, – согласился Коул. – Только треснутый камень опасно вытаскивать, вдруг рванёт! Да и вообще, машины, в которых камень «потёк» – они вроде как заражённые считаются: подвергшиеся временной нестабильности, во! Безопасней всю сбросить.

– Ага, с водителем – бр-р! А как думаешь, почему там темно?

– Это физика. Мне Гай рассказывал. В общем, свет – он же поток частиц, да? Этих… фаэтонов.

– Фотонов.

– Угу. Они от всего отражаются, потому мы и видим. А в остановленном времени ничего ведь не движется – и фотоны тоже! Значит, и света там быть не может.

За разговором они свернули на очередную улочку. Во многих домах окна уже были закрыты ставнями – люди в Светлом городе могли себе позволить ложиться спать пораньше. Улица заканчивалась у кованых ворот в низкой каменной ограде, за которой зеленели кроны деревьев. Арку ворот украшал ажурный герб, уже почти раскрошившийся от ржавчины.

За стеной раскинулся сад – заросший и запущенный, как настоящий лес. Вдалеке над деревьями вздымались черепичные крыши старого особняка. Древесные кроны сплетались над узкой аллеей от ворот, похожей на коридор в гуще листвы.

– Спасибо, что проводил… и вообще. – Рин обернулся к Коулу. – Зайдёшь?

– Не, мамка на ужин ждёт. Пойду я…

– Дитя! – прервал их скрипучий голос. Из боковой аллеи показалось плетёное кресло-каталка на колёсах, которое толкала сзади немолодая грузная тётка-служанка. В кресле ссутулилась древняя старуха с пышной седой причёской и обрюзгшим лицом; иссохшие руки покоились на укрытых пледом коленях.

– Дитя, ты снова сбегаешь из дома, – продребезжала старуха, подслеповато щурясь на Рина сквозь очки. – К тому же, вместо урока музыки! Что я говорила тебе о пунктуальности?

– Виноват, тётушка, – смиренно склонил голову Рин. – Вы, тётушка, изволили говорить: «Распорядок дня есть первый признак благовоспитанного человека».

– Видимо, говорила зря. А это что за оборванец?

– Это Коул, графиня. Я его уже как-то приглашал.

– Не помню такого! – отрезала графиня. – Тебе не подобает связываться с низким людом. Я запрещаю тебе водиться с этим… Хаулом, так и знай! А теперь иди же, не опоздай к уроку. Ох, у меня снова разыгралась мигрень… – Старуха прижала к вискам сухие пальцы. Служанка развернула кресло и укатила вглубь парка.

– Не бери в голову, – сказал Рин. – Ты же её знаешь.

– Ещё как, – кивнул Коул. – Ладно, бывай: тебя музыка ждёт! – Рин скорчил страдальческую гримасу, вывалив язык, и оба расхохотались.

На прощанье они хлопнули друг друга по рукам, и Рин зашагал по аллее к дому: маленькая фигурка под зелёными сводами. И в памяти Коула вдруг всплыл день, когда они познакомились…

***

Особняк на окраине принадлежал какому-то аристократическому роду, и одно это отпугивало от него воров. Красть у «знатюков» считалось гиблым делом. Говорят, они на все свои вещи ставят алхимические метки: сопрёшь такую, и полицейские хронисты возьмут твой след. Тогда исправительными работами не отделаешься – депортация, а то и на север сошлют…

– Тише ты! Услышат! – цыкнул Коул, когда Гвид зацепился рукавом за ветку и с треском её обломал. Мальчишки пробирались сквозь заросли, давно не знавшие ножниц садовника. Ветви лезли в лицо, хватали за одежду, но выбираться на открытое место было опасно.

– Кто услышит-то? – боязливо шепнул Гвид. – Вы ж сами говорили, тут только сторож на воротах.

– Мало ли кто! – не оборачиваясь, властно отрезал Рокк. – Ещё ра-аз шум поднимешь, Гвидеон – назад пойдёшь! Один.

Да, за кражу из дома аристократов сурово карали. Но мальчишек с Тёмной стороны это не остановило. Во-первых, дом считался давно заброшенным: из всей охраны – лишь пара отставных полицев на воротах, да обленившийся старый пёс. А во-вторых, они и не собирались красть – забраться в сад уже подвиг! За такое даже ребята с Плотин их зауважают.

Мальчишки продрались сквозь кусты и вышли на поляну. Это был задний двор; справа под низкой каменной стеной было свалено какое-то барахло, скрытое в траве. А прямо перед ними поднимались кирпичные стены особняка, увенчанные тёмно-серыми крышами.

ГЛАВА 5

«Рано утром», как бы сказали Бывшие – без пятнадцати шесть – световой телеграф передал в Анкервилл очередную сводку новостей.

В маленькой комнатке на башне городского Магистрата сонный глашатай-связист надиктовал полученное сообщение на звукопишущую машину. Вытащил все шестнадцать записанных цилиндров из креплений, по очереди вложил в жерла труб, торчащие из стены, и дёрнул за рычаг. Загудел накачанный компрессорами воздух – и под его напором цилиндры, набирая скорость, по трубам-фонопроводам устремились прочь из башни.

Словно снаряды, пронеслись они над спящими улицами по трубам, проложенным вдоль стен зданий. Каждый цилиндр достиг своей мачты-«вестовышки», скользнул внутрь шара на верхушке и точно лёг в крепления встроенного фонографа. Сработали часовые механизмы – и над городом раскатился гудок побудки.

– Граждане Империи! – загремел над крышами голос из рупоров. – Добро пожаловать в новый день! Прослушайте регулярные новости…

***

Коул проснулся за минуту до побудки – привычка не подвела. Не открывая глаз, он ещё немного понежился в тепле под одеялом, отсчитывая тиканье Часов на запястье: а потом взревел гудок, и он сел в постели.

– Граждане Империи! – раздалось с улицы. – Добро пожаловать…

– Доброй побудки, сынок! – Этель уже хозяйничала у плиты. На сковородке ароматно шкворчала грудинка.

– Доброй, мам! – Коул вскочил и побежал умываться.

Единственную комнату в их квартире занимала мама, Коул спал в кухне, на лежаке за ширмой. Мама вечно сокрушалась, что «юноше нужна своя комната», но Коул удовлетворился тем, что обклеил стену над кроватью яркими плакатами с чемпионами Машинных Боёв. Хотя на комнату кухонька не тянула – тесная, с единственным мутным окошком под потолком, выходящим на крышу пристроенной к дому котельной.

– Сегодня, – вещал громкоговоритель, и голос пронизывал весь дом, от крыш до подвалов, – указом Вечного объявлено начало подготовки к празднику Объединения! Во всех округах пройдут торжественные митинги; праздник состоится в ближайшее время, о чём будет…

В крохотной комнатушке санузла Коул сгорбился над раковиной и жестоко драил щёткой зубы.

– Вчера в Четырнадцатом округе Дневной провинции усилиями доблестной Чёрной Гвардии была уничтожена банда «ломщиков». Долгое время они устраивали акты саботажа и взрывы на заводах и железнодорожных путях. Выжившие преступники предстанут перед судом Вечного. Слава армии и Чёрной Гвардии, храбрым…

– Тебе сколько яиц в омлет, три или два? – крикнула мама из кухни.

– Дфа! – Коул прополоскал рот и взял бритву. Горячая вода опять едва текла, змей побери.

– В преддверии праздника в столице будет проведён парад Благодарения. Отряды юных патриотов из Союза Имперской Молодёжи с развёрнутыми знамёнами, под марши, пройдут по улицам в знак благодарности и любви нации к Вечному! В едином…

Коул поморщился, чуть не порезавшись. Вот удовольствие-то, с утра про симовцев слушать, ешь их гидра!

– На Железной Арене в Клокштадте, главном городе Вечерней Провинции, сравнительно скоро пройдёт турнир Заводных Игр. В программе состязания хронистов, выставка машин, гонки рельсовых экипажей – и любимое развлечение тысяч болельщиков, Машинные Бои! Его точнейшество наместник Вечерней провинции Бертольд Хайзенберг лично…

Вот это другое дело! Коул давно хотел побывать на Боях, но об этом нечего было и думать. Клокшадт к югу отсюда, в Семнадцатом округе, а для поездок нужно особое разрешение Магистрата. Да и билеты дороги.

Коул успел разделаться с омлетом почти наполовину, когда в дверь постучали.

– Здравствуйте, Этель, душа моя! – Упитанная тётушка в домашней накидке радушно улыбнулась с порога. – Как поживаете?

– Спасибо, хорошо, госпожа Снелл. Что-то случилось?

– Я к вашему сыну! – Соседка заглянула через плечо мамы в квартиру. – Коул, милый! У меня взбивалка сломалась, не мог бы ты…? – Кухонная взбивалка, заводная с двумя проволочными венчиками, легла на стол перед Коулом.

– Как дела, госпожа Снелл? – Этель налила гостье чаю. – Есть вести от Алвина?

– О, конечно! Недавно пришло ещё одно письмо. У них всё хорошо, работает в теплицах, выращивает апельсины, представляете? Алвин часто пишет; он такой хороший мальчик! – Соседка вздохнула.

Коул ещё помнил день, когда Алвина, сына госпожи Снелл, взяла полиция. В Империи за малые преступления обычно приговаривали к «искуплению», общественным работам. «Искупленцы» под конвоем подметали улицы, таскали грузы, мостили тротуары. Большинство выслуживали прощение – но особо провинившихся депортировали в другие округа, чтобы там начать новую жизнь.

Закон Империи запрещал хранение предметов, напоминавших о прошлом. Того, что было когда-то, больше нет – а значит, отвлекаться на мысли о нём бессмысленно: так твердили чиновники, так учили жрецы. Именно поэтому не велось никаких хроник, а новости выходили только в виде звуковых записей.

То же и с людьми. Личные вещи каждого гражданина помечались его часовым номером, и когда он умирал или попадал на каторгу, его имущество изымали и перепродавали. Всё, что твоё – то общее, и это справедливо. (Исключение делалось лишь для наград и грамот). Алвин подделывал номера на вещах умерших, «переписывая» их на родственников и друзей. Его депортировали на восток, в Утреннюю провинцию – спасибо, что с правом переписки.

ГЛАВА 6

Следующие несколько дней были наполнены суматохой. Заводских ребят припрягали к любой работе – они таскали из кладовок всякую рухлядь, белили стены или мыли окна, повиснув за стенами цеха в верёвочных люльках. Геруд даже затеял лакировать полы на административном этаже, и несколько парней чуть не угорели от ядовитой вони. Всех напоили в столовке молоком и отпустили пораньше – хоть какая-то радость.

Гай однажды зашёл на ужин. Слова Коула насчёт треста он выслушал внимательно, но всерьёз не принял.

– Не забивай дурным голову, парень. Трудл больше собственной пасти всё равно не откусит. Многие ремонтные мастерские в городе сотрудничают с заводом; хоть Геруд ваш дурак и холуй, но за ним – наместник Бертольд Хайзенберг.

– И что?

– А то, – вмешалась мама с улыбкой, – что завод и Трудл не договорятся. Столица с наместником делят бизнес, потому и трест возник. А когда две акулы дерутся, мелким рыбёшкам раздолье.

– Во-во. Так что, шевели плавничками, и не зевай!

Мама и Гай всегда отлично понимали друг друга. Коул даже иногда думал: вот бы они поженились. Любой мальчишка, наверное, был бы рад такому отцу, как Гай… Но он знал, что мама до сих пор любит папу.

«Расскажи про папу», просил он, бывало, в детстве, когда мама работала при свете лампы. И она с улыбкой откладывала шитьё, и сажала его на колени.

«Твой папа был самым храбрым, ёжик». Пальцы в напёрстках гладили его по волосам. «Он был добрым, и служил правому делу. И всегда-всегда помогал обиженным и слабым».

«Как рыцарь в сказке?»

«Да. Он был настоящий рыцарь».

И никогда не рассказывала, кем был отец на самом деле.

Коул знал, что у мамы есть свои секреты. Однажды, вернувшись домой по крышам, он увидел через окно, как она занимается гимнастикой. Стоя посреди комнаты с закрытыми глазами, она то плавно разводила руки, то выгибала спину, то поднимала ногу, как в медленном и странном танце. Коул поспешил смыться, пока она не заметила.

А ещё у мамы в комнате был тайник. Не тот, что он сделал за зеркалом – другой. Однажды он подглядел в щёлку двери, как она откинула коврик у кровати, сняла одну из половиц, под которой оказалась ниша в полу. И долго разглядывала там что-то, чего он не мог увидеть.

Коул про себя решил, что мама там прячет фототипию отца, или какую-нибудь вещь в память о нём. А почему бы нет? И не приставал с расспросами. У него самого были тайны, о которых маме не надо было знать. Например, что он не раз пил пиво в подворотне с заводскими. Или что на прошлый День Всех Бессмертных он не премию получил, а выиграл на крысиных бегах в трущобах…

А работа меж тем кипела. Наконец довели до ума и отладили программный станок. За день до комиссии прошёл слух, что инспектор уже приехал и остановился в лучшей гостинице Светлого города, и что он – настоящий хронист!

– Ешь меня змей, сам видел! – божился Тиль, которого в Светлый город не пустили бы ни за что. – Цепочка из кармана, а на поясе банка со светом! Как на картинке! – «Картинки» – дешёвые открытки, которые продавали девчонки-симовки – изображали хронистов, а также солдат и гвардейцев.

Всего один раз в жизни Коул видел хрониста в деле. Тогда на заводе случилась авария: треснул раздаточный вал третьего цеха. Все станки остановились, замена грозила затянуться, и план был под угрозой… Тогда и прибыл хронист.

Это оказался маленький человечек, небритый и в поношенном пиджачке, совсем непохожий на Повелителя Времени. Но на поясе у него была подвешена хронолампа – стеклянный цилиндр со стальными цоколями, заполненный словно бы светящейся золотой пылью. Хронист обошёл пострадавший вал, сунул палец в трещину и покачал головой, а потом нажал что-то на хронолампе, закрыл глаза и поднял руку.

И все столпившиеся рабочие увидели, как из лампы потянулась в воздух струйка золотого свечения. Хронист сделал странный жест пальцами, и она потекла к валу, окутала его светом… А потом вдруг с металлическим лязгом трещина сомкнулась, исчезла – и вал вновь стал таким, каким был до аварии.

***

Наконец настал день проверки. Мама после завтрака заставила Коула причесаться и надеть лучшую рубашку, строго пояснив, что «хороший завод – это не белёные корпуса, а культурные рабочие!».

Выбежав из подъезда, Коул к своему удивлению, увидел Рина. Тот одиноко ждал под фонарным столбом, и тоже был одет приличней, чем всегда. Даже волосы расчёсаны и прилизаны на пробор.

– Привет, Ринель! Чего вырядился, на свидание, что ли? – Коул хлопнул друга по плечу. – Подружку нашёл? Колись!

– Не. Я с тобой хочу…

– Куда? Я ж на завод!

– Вот именно. – Рин решительно вздохнул. – На работу хочу устроиться.

– Что, к нам?

– Да. Надоело уже, без денег и без дела. Я дома скоро сам с ума сойду. Тётушка всё больше чудит, вчера вообще забыла, кто я – вор, кричит, сейчас полицию позову… – Рин тоскливо шмыгнул носом.

– Во как, – посочувствовал Коул. – Ладно, не раскисай! Пошли, раз так. Только не знаю, получится ли сегодня: комиссия у нас.