Не в счёт. Бонус

***

Полгода спустя

Июнь-июль-август

– Двенадцатая! Двенадцатая группа где?! Проходим на тест! Не задерживаемся!

– Я не слышу, какие ушли?

– Ещё одни, и потом мы.

– Ой, народ…

Актовый зал второго корпуса гудит переполошенным ульем. Он походит на доведенный до грани, до высшего напряжения и последнего нерва улей. И с бутылками воды, одолженными халатами, с зачётками по нему туда-сюда носятся.

Сидит кто-то замершим и ожидающим истуканом.

Или повторяет, глотая последние секунды перед смертью, треклятые тесты:

– …препаратом первого выбора при остром отравлении органическими соединениями ртути является…

– Сукцимер. А чем сопровождается при перикардите элевация сегмента…

Депрессией.

Я помню.

Я отвечаю на выхваченный из общего гама чужой вопрос мысленно, выдыхаю, переплетая и сжимая пальцы, что это знаю. И про стандарты и порядки помощи, перестав путать, я вопросы наконец запомнила.

Я прорешала и выучила за полтора месяца все пять тысяч и ещё сто сорок сверху добавленных вчера вопросов, и место в психичке поэтому я себе заработала.

Нельзя пережить ГОСы и не сойти с ума.

– Ребят, – Катька, вставая на кресло коленками и вырастая над нами, говорит громко и звонко, хлопает в ладоши, чтоб внимание точно привлечь, – зачётки отдаем при входе. Там перед кабинетами столы стоят. А листочки с практикой после теста вытягиваем.

И сдаем мы её через два дня.

Три вечера, два дня, три ночи на подготовку – это много или мало?

– Твою же мать, писец котёнку… – я, сползая по креслу вниз, шиплю приглушенно, забываю враз, хоть и на мгновение, про чёртов тест. – Ивницкая, я доплисты по практике в зачётку так и не вставила.

– Она уже не Ивницкая, – Кузнецов, то ли спавший, то ли молитвы читавший, глаза открывает моментально, поправляет занудно-ревностно.

– А ты уже папаша, – я ворчу от нервов.

Точно от них.

И от Тёмочки, который, довольно скалясь, уточняет дотошно:

– Будущий.

– Измайлов ещё в пути? – Ивницкая, теперь Кузнецова, спрашивает деловито, морщит нос, выдвигая идеи и отрываясь от телефона. – Их группа ведь позже сдает, да? Может он ещё успеет степлер купить? Или скотч, чтоб присобачить.

– Не успеет, – я, замечая Глеба первой, выдыхаю с досадой.

Он же пробирается к нам, лавируя между кучками уже сдавших и ещё готовящихся, интересующихся, какие вопросы не из базы были. И по небрежно уложенным волосам в таком знакомом жесте Измайлов рукой проводит.

Не только нас пробирает до дрожи этот день.

– Ла-а-адно, – Полька, перехватывая мой взгляд, бормочет азартно-решительно, – попробуем так. Давай её сюда.

Она отбирает мою зачётку, чтобы, отогнув скобы, весь главный документ студента, исписанный столькими предметами и подписями, распотрошить до самой обложки.

И листы, ища куда надо вставить практику, мы считаем дружно.

– Полина, Алина, вы… – Катька, вытягивая шею и угрожающе щурясь, творящееся безобразие углядывает зорко, – …вы чего там творите, а?!

– Зачётку.

– А заранее? Я же писала!

– Я забыла, – глаза, поднимая голову, я округляю честно и покаянно.

И староста, что пока ещё староста и что ворчит в последний – самый-самый последний раз! – на нас, не раздражает.

Наоборот, улыбнуться несмотря на всё напряжение тянет.

Но…

Глеб, добираясь и плюхаясь рядом, отвлекает. Он прожигает взглядом меня, обводит им всех нас и говорит, что тринадцатая группа уже пошла.

А значит, следующие мы.

А значит, вот сейчас – минута, две, три – и позовут нас.

А значит, полетят, дав отсчет, две недели кромешного и бессонного ада из государственного теста, вытянутой – терапия, хирургия или гинекология-акушня? – практики и решающих задач перед целым столом комиссии.

– Четырнадцатая!

Ухает, проваливаясь в дрожащие даже пятки, сердце.

Пробегает в глазах оглянувшейся на нас Катьки паника, которая отражение в моих, Ивницкой, всех наших глазах находит. Трёт, вставая первым и задавая путь, могучую шею Тёма. Он выдает улыбку, что в отличие от всех прежних такая кривая и нервная.

И обручальное кольцо, надетое на средний палец, я кручу. Я проворачиваю его по сложившейся привычке, пока иду, поднимаюсь вслед за всеми по лестнице. Я не отрываю от него, как от самого мощного успокоительного, пальцы второй руки.

Я успокаиваюсь, как и всегда, этим кольцом.

***

– …и последний вопрос, уже не на оценку, но… если мы обнаружим у женщины в постменопаузе миому небольших размеров с бессимптомным течением, то какая у вас будет тактика, Алина Константиновна?

– Динамическое наблюдение.

Это легко.

Это так просто, что выдыхаю я шумно, слишком понятно до мелькнувшей на губах завкафедры беглой улыбки и поднятой головы. И сквозь тонкие очки, придерживая их за тонкую дужку и опуская вниз, на меня смотрят весело.

– Кем стать хотите?

– Психиатром.

Или… или нет.

Или я ещё подумаю.

Вот только не здесь и не сейчас, а чуть позже, после института, в котором за шесть лет про психиатрию говорить я привыкла, пользовала её каждый раз в качестве самого надёжного щита. Ибо, как показала практика, вопросы у большинства преподов после озвучивания данной специальности исчезали вместе со всяким интересом.

И сидеть спокойно вон та-а-ама, на галерке, весь цикл было можно.

– Для будущего психиатра у вас очень хорошие знания гинекологии.

Нет.

Абсолютно нет, но… не возражать же, когда тебя, кажется, хвалят? Точно хвалят и пятёрку в ведомости рисуют. Желают удачи на последнем, самом оценочно-важном этапе ГОСов, до которого аж пять дней у меня ещё есть.

И на негнущихся ногах из учебной комнаты я выхожу слепо.

Дохожу даже до лестницы, на которой по стенке вниз на верхнюю ступеньку съезжаю и рот рукой, глуша все звуки, закрываю. Я реву молча. Не могу, выучив за два дня всю гинекологию и акушерство, не реветь.

Сдают всё же чёртовы нервы.

И только в голове мелькает, что повезло.

Сошлись звёзды, выстроились в кои-то веки в правильном порядке планеты, раз раньше официального начала я пришла, попала вместе с Лизой в гинекологию, а не в отделение патологии беременности, где спрашивают куда строже.

Мне повезло.

Мне даже пять за практику поставили.

И поделиться этим до сводящих судорогой пальцев мне хочется с…

…с Женькой.

Я набираю, просидев ещё минут пять, но так и не решившись на другой звонок, ей. Тот же номер… ещё не время, ещё рано.

Я говорю это себе.

Убеждаю.

И, стирая окончательно слёзы, я улыбаюсь Еньке, что взволнованно-ожидающей выглядит. Два дня, попеременно или параллельно уча и рыдая, про несправедливость жизни и вытянутых билетов я рассказывала именно ей.

И маме.

И… Адмиралу, Жеке, Аньке, Лёшке, Юльке, бабушке…

Всем-всем моим, включая компаньонку Аурелии Романовны и няню Лешика, которые «нашими» тоже давно стали. Они улетели всем этим огромным и шумным табором в Красноярск, где Женька две недели назад родила.

Поседел слегка Жека.

А Марк Евгеньевич Князев – три килограмма четыреста граммов, пятьдесят два сантиметра – появился на свет. Он стал ещё одним, вторым после Лешика, нашим громогласным и щекастым чудом. И Енька, взяв его первый раз на руки, неуловимо поменялась. Она улыбнулась тогда всем нам непривычно мягко, почти нежно и ласково.

Хотя…

– Ну, ты сдала?! – моя сестра, обычная и привычная, спрашивает строго, сводит так знакомо тонкие брови.

И угроза в зелени глаз сверкает.

Не допускает никаких ответов, кроме как положительного. В конце концов, все конъюгаты месяц назад я на ней вспоминала-мерила. Или, что ближе к истине, училась на всякий – перед экзаменами – случай их мерить.

– Мне даже сказали, что я слишком хороша для психиатра, – я… хвастаюсь.

Надуваюсь самовлюбленным павлином в лучших традициях Измайлова. И про пациентку, выставленный диагноз, вопросы я всё-всё подробно рассказываю.

Повторяю ещё раз.

И ещё, когда вся семья стягивается. Они собираются позади Женьки, и даже спящего Марка, постоянно и невозмутимо спящего при любом бедламе и гаме нашего дома, я вижу. Его не спускает с рук Жека, который гордым донельзя отцом выглядит.

И бодрым.

И поверить, что спать они легли с Женькой только под утро, когда встала я, невозможно. Не представить, что вчера вечером, выговаривая шёпотом всё, что думает о поделках и кузнечиках-прищепках, Князев на пару с Адмиралом этих самых кузнечиков для садика и Аньки мастерили-лепили.

А после звонили мне и требовали наичестнейшего ответа, у кого лучше вышло.

– А я всегда говорила, что нечего соваться в такую специальность, – Аурелия Романовна заявляет категорично-победно, окидывает всех торжествующим взглядом. – Девочке надо идти в эндокринологию. У неё ещё есть время подумать, а у меня есть Казимир Витольдович. Он с величайшей радостью возьмет мою внучку к себе в клинику. К тому же, мы с ним уже разговаривали…

– Мама!

– Аурелия Романовна!

– Ненавижу гормоны, не пойду в эндокринологию!

Мы вопием с Адмиралом, мамой и Женькой хором, в котором всё возмущение слишком невесомое.

Веселое.

И всё напряжение под их дружные препирательства, советы и поздравления исчезает окончательно. Появляются вместо него силы, чтоб встать и вниз, перепрыгивая через ступени и слушая жаркие споры о моём будущем, сбежать. И на улицу, чувствуя невыносимую легкость и воздушность, я выхожу счастливым человеком.

Почти.

Для счастья в категории абсолют прямо в эту минуту мне не хватает лишь одного человека, только вот… думать об этом нельзя.

Не сейчас.

– Лина! – Анька, забираясь к Женьке на колени, вопрошает требовательно, копирует мать. – Ты скоро явишься к нам?

– Скоро, – я обещаю на выдохе.

Жмурюсь от яркого и жаркого июньского солнца. И ветер, принимая вместе с мартышками моё обещание, шелестит ярко-зелёными кронами берез.

Я полечу к ним уже скоро.

Пусть и ненадолго.

Терпения, ещё немного, на пару прод, терпения. А дальше уже станет понятно, чем закончился свадебный день. И кого же выбрала Алина.

И да, автор - та ещё... в общем, много кто при таком затягивании интриги, я знаю)))