Не в то время: 1917

Пролог. На новом месте

 Павел с трудом открыл глаза и чуть приподнялся на подушках, оглядываясь вокруг. Он плохо помнил, что с ним случилось ночью: всё тело болело, а голова так вообще раскалывалась, что невозможно было даже смотреть на яркий свет, едва проникавший из-за задёрнутых портьер или двигаться. Император вновь откинулся на на удивление мягкие подушки, чуть поправил одеяло, слишком мягкое, явно не шерстяное, да и цвета оно было другого, белого или кремового. Потолок над ним, совершенно незнакомый, явно не принадлежал Михайловскому замку, как, впрочем, всё те же стены и портьеры. Чёрт подери, да что же произошло… Павел максимально сосредоточился и попытался воскресить в памяти события прошлого дня.

      Вспоминалось тяжело, обрывочно, едва-едва, в сознании мелькали лишь отдельные картины, как детали мозаики, которым не дано было собраться воедино. Какие-то люди — он не мог вспомнить, какие, но их лица были ему смутно знакомы — угрожали ему шпагами, потом, кажется, били, сверкнула круглая коробка, табакерка, наверное, прошелестел шарф. В ушах звенели отголоски слов: «Арестован, подпишите, тиран, убит!» Бред какой-то да и только. Видимо, всего лишь плохой сон, живой кошмар, но почему тогда рёбра были неприятно стянуты бинтом, как и голова, а двигаться почти невозможно — это тут же неприятно отдавалось по всему телу. Это окончательно запутало Павла, и он снова закрыл глаза, пытаясь погрузиться в дрёму — может, и всё происходящее ему сейчас видится в странных грёзах?

      Только он удобно устроился и уже почти оказался в царстве Морфея, как вдруг послышался стук каблуков, принадлежащих явно женским туфелькам — он был негромким и довольно приятным, и голова от него не болела сильнее.

      — Пауль? Пауль, ты очнулся? — спросил чей-то мягкий, вполне мелодичный голос с лёгким немецким акцентом, Павлу совсем незнакомый. — Ах, слава Господу, ты с нами, я так переживала! Любимый мой, Пауль, как ты себя чувствуешь?

      — Н-неплохо, только что-то всё ноет, будто меня хорошенько избили, — отвечал император, пытаясь найти взглядом собеседника, а, точнее, собеседницу. Похоже, эта дама являлась его женой, хотя голос Марии Фёдоровны был совсем другой.

      — Бедный, ты совсем не помнишь, что произошло, — Павел почувствовал, как она села рядом с ним на кровати. — Ты упал с лошади, сильно ударился, не раз, причём, мы все очень испугались! Ты лежал без сознания весь день, только теперь пришёл в себя. Пауль, ну посмотри же на меня, прошу.

      — Какая досада, — Романов искренне не понимал, что происходит, и к чему тут лошадь, да и не вспоминалось, чтобы он куда-то ездил верхом в последнее время, чтобы заработать себе такие травмы. Однако сейчас раздумывать было сложно и некогда, а потому он постарался посмотреть на женщину, как она и просила.

      Это была миловидная брюнетка, уже не молодая, но и не старая, с приятными чертами. Нельзя сказать, что подошла бы под определение совсем уж красавицы, но что-то в её внешности трогало и цепляло. Её лицо хранило на себе отпечатки всех тревог, под живыми глазами цвета кофе залегли морщинки, однако её в меру тонкий стан, белоснежная кожа, хрупкие руки создавали вместе с тем положительное впечатление, её можно было назвать хорошенькой.

      — Вот, я посмотрел на… — тут он сделал небольшую паузу, подбирая правильное местоимение, — тебя. Знаешь, мне стало лучше, дорогая.

      — Я рада, я молилась Богу за тебя, — женщина взяла его руку и поцеловала тыльную сторону, затем провела ладонью по на удивление горячей и очень нежной щеке. — Я позову врача, он тебя осмотрит.

      — Нет, нет, постой, — Павел остановил её, сжав тонкие пальцы, и она заметно покраснела, томно опустив взгляд. — Милая, понимаешь ли в чём дело… — он немного замялся, думая, как бы выгодно выставить своё положение, ведь он совсем ничего не знал о происходящем. — Мне стыдно это говорить, — да, это определённо был единственно верный вариант, да и нервы уже потихонечку начинали сдавать. — Но я ничего не помню. Я, видно, сильно ударился головой, представляешь, ощущаю себя совсем неуютно, я даже не помню, какой сейчас год. Боже, прости меня, любимая. Я забыл твоё имя — такое влияние оказало на меня это падение.

      — О, Пауль… — губы собеседницы ломко изогнулись, глаза заблестели, она прижала тонкие ладони к груди. — Господи Иисусе, матушка Богородица, помогите нам. Пауль, бедный любимый Пауль, как мне тебя жаль. Меня зовут Аликс, дорогой мой. Твоя Аликс, верная жена и мать твоих пятерых детей. Ты хотел знать, какой сейчас год? Тысяча девятьсот шестнадцатый, лето. Самая пора, чтобы отправиться в Ливадию, но сейчас война, страшная война, а ты нездоров и…

      — Война? — Павел резко перебил её, пропустив мимо ушей дату. — Я начал войну, Аликс?

      — Ну… ты долго противился и не хотел этого, но в итоге сдался. Да, мы воюем с Германией и Австрией, милый. Уже второй, почти третий год, — взволнованно отвечала Аликс. — Господи, как же быть, как тебе управлять, если ты ничего не помнишь?..

      — Не волнуйся, любовь моя, я что-нибудь придумаю, полагаю, ты поможешь мне, верно? — император слабо улыбнулся, даже позволил себе чуть усмехнуться, но получилось как-то неестественно, нервно, а по телу вновь прокатилась волна боли. Он чувствовал, что вот-вот его психика не выдержит того, что с ним приключилось, что ему нужно всё обдумать и хоть как-то спланировать, а для этого Павлу требовалось одиночество.

      — Конечно, — женщина заметила его скованность, измотанность, вздохнула, поднялась. — Ты, должно быть, утомился, пока говорил со мной, я это вижу. Поспи ещё немного, потом я позову к тебе доктора, хорошо? Не беспокойся, никто не помешает твоему отдыху, я лично прослежу за этим.

      Она тепло улыбнулась, изящно наклонилась и очень ласково коснулась тёплыми губами его щеки, затем тихо вышла, прикрыв за собой дверь спальни. Павел остался один на один со своими мыслями и наконец-то пришедшим осознанием.

Глава первая. Осознание

 Едва шаги Аликс перестали быть слышны, у Павла началась самая настоящая паника. Его трясло, на лбу выступил холодный пот, лёгкое одеяло будто душило и давило, а перед глазами снова начало темнеть. Император начал задыхаться, и это вдруг показалось очень знакомым, словно с ним такое уже происходило совсем недавно. Надо было срочно вспоминать, надо было как можно скорее понять, что произошло, чтобы, наконец, разрешить загадку того, как он, Павел Первый Романов, оказался в тысяча девятьсот шестнадцатом году, если вчера был всего лишь тысяча восемьсот первый.

      А паника всё не отступала, мыслить становилось всё тяжелее и тяжелее, и теперь на смену подсознательному страху пришёл вполне обоснованный сознательный. В голове императора совсем не укладывался факт того, что он переместился во времени более на сто лет вперёд. Это было невозможно ни по каким законам тогдашней науки, и уж тем более веры, Павел считал это злой шуткой лукавого. Да в конце концов, что ему тут делать, зачем он здесь? Ведь его государство, его дела, остались там, в эпоху, существовавшую сто пятнадцать лет назад. Как же они там без него, Господи? Был правитель и вдруг в один момент исчез, как там Мари без него, а дети? Конечно, Александр был готов к тому, чтобы унаследовать Россию, но одно дело, когда человек исчезает, потому что умирает, а другое, когда он исчезает просто так, неожиданно и не пойми куда. Как же им теперь быть, как это людям объяснить? Павел пришёл в страшное замешательство, попытался встать, подойти к окну. В ещё неокрепшем от потрясения сознании зародилась слабая мысль о том, что это они все так шутят, что всё ему кажется, что это дурной сон, и скоро он проснётся.

      Хотя… Кошмар в кошмаре? Перед глазами снова всплыли странные люди с полузнакомыми лицами, его собственная спальня в Михайловском замке… Что тогда было? Надо было срочно, срочно всё вспоминать и пытаться вернуться обратно, надо было просто что-то делать — лежать Павел просто не мог, ему нужно было как-то успокоиться и прийти в себя. Он ещё раз попытался подняться, и это у него получилось, хотя ноги слегка и дрожали. Опираясь на различную мебель, император дошёл до письменного стола, на котором аккуратными стопками лежали книги и какие-то документы. На удачу, там нашлось пособие по истории, Павел тут же пролистал его, ища хоть что-то о прошлых годах, о его эпохе. Хоть что-то же тут должно было всё объяснить, успокоить. Неожиданно его взгляд зацепился за какую-то гравюру, почти по инерции скользнул ниже. «Убийство Павла Первого заговорщиками», — гласила короткая подпись под ней. Император выронил книгу из резко затрясшихся рук, всё внутри него будто рухнуло с невозможной высоты, уже в который раз на секунду или две стало невозможно дышать, всё вокруг поплыло, смешалось. Павел медленно осел на пол, спрятав исказившееся рыданием лицо в руках, пытаясь сдержать рвущиеся наружу злобу, разочарование и боль. Он никак не мог поверить в то, что только что прочитал. Убийство? Его убийство? Как же они все низко пали…

      Теперь с этим надо было жить. Одна радость, пусть и очень сомнительная, для всей его семьи там он умер, а не просто пропал, у них хотя бы есть, с чем попрощаться. А у него теперь нет ничего: ни славы, ни признания, ни памяти. Не надо было быть учёным, чтобы понять, что его правление, как и правление его отца, теперь станут замалчивать, забывать и сыпать грязными слухами и лживыми историями. Поразительно… Поразительно отвратительно, черт его дери.

      Истерика понемногу отступила, Павел покачивался, сидя на полу, уже отняв руки от лица, пытаясь привести дыхание в норму. Сознание отключалось, а на его место приходило что-то странное, незнакомое, безумное, что целиком заполняло его. Теперь он в точности помнил все подробности той ночи, всё, что кричали ему заговорщики, каждый удар, каждую фигуру, каждый миг собственной смерти. Удивительно, но он даже понимал, за что. И уже особо не расстраивался, всё больше и больше отдаваясь отчуждению от всего.

      Вдруг в сознании резко промелькнула короткая мысль, вернувшая его в относительно нормальное состояние. Он жив. Он жив! Он жив и он правитель всё той же Российской империи, только на век позже. У него есть все шанс попытаться снова. Это главное.

      Теперь перед Павлом встала совсем иная проблема: он понятия толком не имел, что творилось вокруг. Да, война, да, тысяча девятьсот шестнадцатый год, но этого было слишком мало, чтобы знать, чем ему придётся управлять. Да и с людьми вокруг него стоило познакомиться. Император теперь чётко понимал, какой ошибки он точно не повторит: доверия. Пален неплохо его обманул, но это в последний раз. Больше Павел не позволит распоряжаться своей жизнью.

      Он поднялся, осторожно вернул книгу на место и присел на стул рядом, вновь оглядывая столешницу. Указы, планы, книги, счета, но никаких личных вещей, только пара официальных писем. Павел вздохнул, оглядывая стол. В нём оказалось несколько ящиков. В одном из них нашлась тетрадь, которая на поверку оказалась его, видимо, личным дневником. Павел в жизни ничего такого не писал, но теперь это была одна из немногих ниточек к его как бы прошлому. Вот и чтиво на сон грядущий заодно отыскалось.

      Прошло около часа. За это время Павел узнал, что у него есть четверо дочерей и сын. Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия и Алексей. Что ж, неплохо для начала. Алексей болен гемофилией, Павел пока не знал толком, что это, но внутренне боялся, что это что-то очень плохое. Ребёнок сильно страдал, вряд ли тут есть что-то хорошее. Надо будет сходить к нему, всё-таки как-никак родственники, сколько он понял эту злую шутку времени.

      Кроме семьи обнаружилась ещё и обширная родня почти во всей Европе. К такому количеству информации Павел был совсем не готов, всё казалось каким-то невозможным бредом, но теперь приходилось этому верить, чтобы попытаться спасти положение России. Единственное что, травмированная голова от всего пережитого потихоньку начинала болеть всё сильнее, а потому дневник пришлось отложить и вернуться обратно в постель. Надо было хоть немного, но поспать, теперь ему нужны были силы.

      Теперь ему надо было выжить тут.

Глава вторая. Друзья и враги

  — Тише, тише, не будите его, Евгений Сергеевич, прошу вас, — раздался над Павлом тихий успокаивающий голос Аликс, император услышал, как прошуршали её юбки, простучали каблуки стареньких туфель. Она старалась двигаться как можно тише, но его чуткий слух не упускал ни одного звука. Император заворочался и открыл глаза, чуть потянулся, тут же зашипел от боли в рёбрах, слабо откинулся на подушки. Голова почти прошла, но всё ещё гудела, глаза слипались, но такая дрёма вряд ли принесла бы пользу. Пора было окончательно вставать, он и так, похоже, неплохо выспался.

      — Ах, Паульхен, ты проснулся? — Аликс наклонилась над ним, ласково улыбнулась, но глаза у неё были усталые, в уголках залегли уже привычные тревожные морщинки, а сама она была неестественно бледна. Видно, за прошедшие два или три часа она успела значительно поволноваться за него или детей. — Мы разбудили тебя?

      — Нет, что ты, уже пора вставать. Всё в порядке, — Павел чуть улыбнулся и сел на кровати. — Доброго… дня, полагаю, Евгений Сергеевич. Что скажете о моём состоянии? Когда я смогу приступить к своим обязанностям? Теперь государство не ждёт, — он старался говорить бодро, но Боткин без труда понял, что император всё ещё был слаб и нездоров.

      — Ваше Величество, я бы и рад, но мой долг обязывает прописать вам постельный режим до полного выздоровления. В конце концов на этом настаивает императрица, — вежливо ответил он, очень осторожно подбирая слова — Павел почувствовал эту неуверенность и некий страх в его голосе. Видимо, немного изменилось здесь, в этом будущем, то есть, настоящем, люди также благоговели перед ним и его же боялись, как и в его нынешнем прошлом.

      — Что ж, положусь на вас, — мягко ответил врачу он, чуть кивая. — Полагаю, вы можете начать осмотр.

      Через четверть часа Боткин ушёл, пообещав чуть позже принести что-то от головной боли, а Павел с Аликс остались наедине друг с другом. Удивительно, но императору казалось, что за то время, что они не виделись, он всё же успел по ней соскучиться. Эта женщина умела быстро очаровать любого такого же по духу — Павел ощущал, что они чем-то схожи, ему было с ней спокойно, как в своё время с Марией. Это приятно грело его ещё не привыкшую ни к чему здесь душу и давало немного времени на то, чтобы освоиться. Павел внутренне решил, что постарается её полюбить. Аликс этого, похоже, заслуживала, во всяком случае, он чувствовал её переживания и заботу. Да и пять детей, как-никак. Это тоже что-то значило. Очень немалое что-то.

      — Аликс, душа моя, ты давно не спала, не отдыхала, — он ласково коснулся её щеки тёплой ладонью, и женщина прильнула к ней, чуть потёрлась, затем нежно поцеловала его руку. Она явно наслаждалась этим моментом, расслаблялась, и Павлу не жаль было сделать её счастливой хоть как-то.

      — Пустое, Паульхен, главное, что ты очнулся и скоро будешь в порядке, — Аликс скинула туфли и улеглась рядом, обнимая любимого. — Я люблю тебя.

      — И я тебя, — на удивление легко ответил Павел, чувствуя, что вообще-то покуда лжёт, но совесть ему не давала ответить иначе. Ему было слишком жаль свою новую жену. — Аликс, с кем воюем? Я чувствую, что должен что-то делать, хоть сколько-то думать о долге перед собственной страной, я не могу лежать без дела. Помоги мне, прошу тебя. Мне нужно всё узнать поподробнее, а доверять я могу немногим. Так с кем мы, говоришь, воюем?

      — С Германией и Австрией. Австро-Венгрией, конечно. С Болгарией и Турцией. Зато у нас есть союзники: Англия, Франция, Италия, много кто, представляешь! Это страшная война, Пауль, страшная, но мы не одни, это уже хорошо. Пауль? — она заметила, как резко изменилось его лицо, из расслабленного и немного сонного стало удручённым и сосредоточенным. — Что-то не так?

      — Нет, нет, — Павел покачал головой, тяжело вздыхая. — Надо снова ко всему приобщаться, думаю, как лучше это сделать, только и всего, — он снова солгал. Подобные новости повергли его в шок. В первый раз он не осознал всего ужаса, но теперь это было ясно как Божий день. Павел всю свою жизнь скорее воевал, нежели дружил с Англией, а теперь ему придётся с этим мириться. Ну, пусть Франция, помнится, с Бонапарте они всё же могли договориться, пусть и совсем не всегда, однако с той же Италией всё было непросто. Однако более всего его пугал факт войны с Германией, со страной, которую он уважал, даже в чём-то любил, Павел знал великого Фридриха, вся его родня была оттуда, в конце концов, он всегда ориентировался на их порядки. И что теперь было дело? А тут ещё и Австрия. Вместе эти страны были серьёзными противниками. Турция прелести не добавляла, пусть она и потеряла своё величие, но её управители, они умели воевать. Да уж, беда пришла, откуда не ждали. Император плохо представлял, то теперь со всем этим делать.

      — Я тебя утомила? — Аликс каким-то образом поняла его состояние, быть может, почувствовала и теперь испуганно вглядывалась в его лицо. — Ты так нервно смотришь. Пауль?

      — Ничего, Аликс, ничего, — успокоил её Павел, принимая более деловитый вид, чтобы усыпить её подозрения. — Мне надо просто поразмыслить и кое-что решить. Войну надо заканчивать. Только никому не слова, поняла?

      — Конечно, — его жена приложила тонкий указательный палец к губам. — Никому не скажу.

      — Я верю, дорогая, — кивнул император. — Я верю. Полежим, помолчим.

      — Хорошо, — она устроила голову у него на плече и прикрыла глаза, вслушиваясь в спокойное дыхание и тихий стук сердца. Павел прикрыл глаза и погрузился в собственные думы о том, что теперь делать. Как же всё всё-таки поменялось за сто лет в такой неверной штуке, как политика!