Не видно ни зги

1 ГЛАВА

Было время, когда леса дышали полной грудью. Таинственная, неизведанная глубь, пахнущая влажным мхом и трухлявой древесиной, заманивала, затягивала, а коих проглатывала и оставляла в своих владениях навечно. Будь то дитя, что жизни ещё не познало, будь то старец сведущий.

Кому в счастье жить, а кому в поле гнить — то боги решали. Какая доля тебе выпала, с такою смирись и пройди той стёжкой до конца. Отважишься истину во мраке разглядеть — твоя взяла. А коли нет — проживёшь жизнь, в которой не видно ни зги.

1 глава

— Неужто взаправду войдёшь в избу?

Дарина, прижав руки к груди, посмотрела на Драгану огромными, испуганными глазами. Та едва заметно кивнула. Со скучающим видом прислонилась к полусгнившей стене. На землю тотчас посыпалась труха, будто изба только и ждала, когда кто-то освободит её от долгой и нелёгкой службы.

— Может, кто другой?

— И кого же покличем? — глаза Драганы, зелёные, как только что пробившийся мох, насмешливо заблестели. — Всё селение искало смельчака — нашли?

— И правда, — плечи Дарины поникли. — Но больно норов у него мерзкий. А ты бы так и вовсе заупрямилась.

Драгана задумчиво ковырнула стену — снова посыпалась труха.

Выдохнула девица, приосанилась, перекинула толстую рыжую косу за плечо.

— Некогда языками чесать, — буркнула, обернулась лицом к избушке и с силой толкнула дверь.

За спиной взвизгнула Дарина, да только возглас остался за порогом.

Дверь захлопнулась. Пахнуло смертью…

В горнице свободно разместилось бы целое семейство с пятнадцатью детями.

Вот только жил здесь один-одинёшенек старик.

Лежал на нетопленной печи.

На дубовом столе коптила свеча.

Драгана подошла тихо. Не кралась — всегда так бесшумно ходила. Оттого порой пугались её сельчане.

Да то другие люди — не этот дед.

— Ведать хочу, кто не страшится заглянуть к умирающему колдуну, — заскрежетал голос.

Легко вскочила Драгана на лавку и согнулась над стариком.

Из тьмы на неё зыркнули глаза, покрытые бельмами. Истаявшие, тусклые, полуслепые. Лицо изрезали частые глубокие морщины. Седые космы выделялись во мраке, как снег в лунной ночи. Не осталось ни цвета, ни соков жизненных.

Не веря своим глазам, установился дед в лицо молодое и красивое.

— Ты?

— Я, — тихо, но гордо молвила Драгана.

Колючий взгляд пытливо зашарил по лицу молодецкому.

— Не боишься, девка, — решил старик.

Не вопросом он задавался, но Драгана ответила:

— Кого же? Тебя, что ль?

— Молву не слыхала? — гаркнуть пытался, но прозвучало хрипло.

— А мне-то что с того?

— Ворожея во мне не видишь, — зацокал досадливо. — Как догадалась? Осиновые дрова помогли? Рябиновый прут али свеча вербная?

Драгана фыркнула, как застоявшаяся лошадь.

— С тобою и свеча не надобна. Ворожей вверх ногами не покажется, потому что в этой горнице его и в помине нет.

Тот устало моргнул. Взгляд его зашарил по дощатому потолку.

Жаль стало одинокого старика.

Драгана выдохнула и призналась:

— Смрад тебя выдал.

Словам дед не удивился.

— Плоть гниёт?

Трудно Драгане было догадаться, что от тела осталось, да только не в том беда.

— Кабы не так, — откликнулась девица. — Страхом смердишь. От ворожеев такого не учуешь — привычны они к кончине, что звериной, что человеческой.

Старик взглянул на Драгану затравленно, будто не думал, что так скоро тайны она его выведает.

Пуще прежнего стало деда жаль. Какой бы норов мерзкий, как молвила Дарина, ни был, никто уходить не хочет — ни человек простой, ни даже нежить недобитая.

— Ясновидец, — смилостивилась Драгана.

Глянул на неё старик с неприкрытой благодарностью.

— И то неумелый. Однако никак не колдун ты, Благовест.

Закашлялся дед сильно: не то от имени своего отвык, не то признательностью своей же подавился.

Спрыгнула Драгана с лавки, подняла с половиц дрова. Перешла в бабий кут, хоть даже про себя называть так печной угол было в диковинку: сколько лет уж бабы у Благовеста не водилось. Чем кормился только, знал бы кто.

Драгана не успела ничего сделать, как старик крикнул с печи:

— Не вздумай топить!

— На хладной печи помирать лучше, что ль? — огрызнулась девица, но замерла столбом посреди горницы.

— Дым встанет до самого волокового оконца! Курится будет! Не желаю в мороке дохнуть.

— Как велишь, — не то чихнула, не то кашлянула Драгана.

— Лучше помоги подняться — да на половицы уложи.

Девица резко обернулась к печи. Хоть и не видела она Благовеста, а он её, догадался, о чём подумала:

— Дивишься? Жарко мне. Вся грудь горит.

Драгана кивнула своим думам, опять к деду вскарабкалась. Откинула тяжёлое, вонючее одеяло. На ногах устояла только благодаря долгим летам у кроватей хворающих.

Плох был Благовест. Не лучше своей избы: кажись, вот-вот труха посыплется.

Немощь да хворь. Весь костлявый, кожа сухая, потрескавшаяся. Казалось, залежался он на печи: давно пора бы этот мир покинуть, да нечто всё удерживало на белом свете.

— Жарко, молвишь, — хмыкнула Драгана.

— Аж мочи нет.

Видано ли? Про себя девица посетовала, что всем бы так на нетопленной печи от тепла задыхаться. Да ещё в ту пору, когда холода к селу подкрадываются.

Драгана обхватила старика покрепче.

— Не подымешь… — начал было он, однако же девица хрупкая с такой лёгкостью потащила его за собой с печи, что он аж ойкнул.

— Правду говорят в селении, что сил в тебе, видать, как в молодце бравом.

— Не благодари, дед, — насмешливо бросила Драгана, укладывая Благовеста на половицы. — Свой норов не предавай. Расскажи, как жил. Доволен своей долей?

— Жил добре, девка, — охотно откликнулся тот. — Да одиноко. Сиротой жил, сиротой помираю. Эка невидаль, соседи — и те знаться не изволят. Гляди, пожаловала из всех ты одинёшенька... Нарекли меня неверно. Благие вести приносил редко больше — сквернословил.

2 ГЛАВА

Вся клеть уже пропиталась запахом свежесрубленного дерева.

Лавки и половицы до потолка завалены были большими и мелкими брёвнами. Одних ещё не касался плотницкий инструмент, а другие были наполовину вырезаны, и совсем скоро предстояло им превратиться в столы, стулья и кровати. Пни когда-то с корнями выкорчеванных многолетних деревьев служили табуретами. В углу стояли корыта, до краёв заполненные стружкой. На стенах висели плотницкие оснастки и многочисленные деревянные вещицы для неизвестно какого потребления. В распахнутые оконца проникал солнечный свет. Пылинки кружились и блестели, рисуя в воздухе причудливые узоры.

Под ногами шуршали опилки и остатки древесной коры. Но Драгана ступала медленно и бесшумно, будто кошка.

Послышался высокий мальчишечий голосочек.

— Я так не могу… Сделай ты, а! — едва не плакало дитя.

Драгана остановилась и потихоньку выглянула из-за высокой горы брёвен.

Мальчонка прижимал к груди топор, с рукоятью настолько косой-кривой, что без слёз на орудие не взглянешь.

— Апчхи! — раздалось на всю клеть.

Дитя вытерло нос и просяще установилось на плотника. Тот сидел на пне, будто и не обращая ни мальчика внимания. Разменными, отточенными движениями рубил сучья со ствола дуба.

— Делов-то! Ты сильный — вон какие ручищи.

И правда, что надобно: жилистые и крепкие хорошо видно, рукава-то были закатаны.

— Умение да мастерство главнее, могут с лихвой восполнить недостаток силы или выносливости, — послышался густой, смолистый голос.

— Ты умелый плотник, — канючило дитя. — Мастер первой руки, — заискивал он, пока тот продолжал работу. — Не только с плотничьей работой справляешься, но можешь отделывать окна и двери, настилать полы и потолки…

— Не всему в один день научился, — назидательно молвил плотник, оставив без внимания откровенную детскую лесть. — И ты сдюжишь. Коли учиться будешь, а не волком выть.

— Тяжко мне. Ну пожалууууйста, — с отчаянием пролепетал мальчонка.

— До четырнадцати лет дожил, а нынче плакаться вздумал, — пробормотал недовольно плотник, но от ствола дуба так и не отвлёкся. — Все начинают постигать плотницкое дело с изготовления топора. И ты с колыбели ведаешь: топорище надобно насадить, правильно расклинить, чтоб не слетело потом, зачистить стеклянным осколком. На свой глянь. Рукоять корявее ветви, что согнулась в зимнюю стужу. Чужой инструмент просить станешь? Дело то дурное, особливо если топор берёшь.

— Ведаю, — буркнуло дитя, потупя взор.

— Знаешь — что ж клянчишь? — как прежде, спокойно вопрошал молодец.

Мальчонка не ответил.

Плотник занёс топор, да так сук и не обрубил. Поднял лицо. Чело высокое, брови соболиные, губы алые.

Взглянул на дитя.

— Светозар.

Тот не ответил.

— Светозар, — снова окликнул плотник, наклонившись чуть вперёд, чтобы заглянуть ему в глаза. — Сто лет требовал обзавестись своим инструментом — а нынче что? — спросил с участием.

Малец и на этот раз промолчал.

— Из поколения в поколение передаётся наше мастерство.

Родство их бросалось в глаза. У обоих волосы были насыщенного бурого оттенка, какой бывает у медвежьего меха по осени.

— Чувствуешь ты дерево или нет — всё равно надобно начинать работать. На том и стоит плотницкое мастерство.

— У меня никогда не получится, как у тебя, — признался Светозар голосом натужным, будто кашель из груди хотел вырваться.

Взгляд плотника потеплел.

— Когда мне было столько же, как тебе, я батюшке то же самое сказал.

Мальчик резко вскинул голову и взглянул на плотника очами огромными, полными надежды.

— А теперь ты меня умельцем кличешь.

— Врёшь! — воскликнул Светозар.

Плотник усмехнулся.

— На кой мне врать? Иди у батюшки выспроси.

Молодец вернулся к работе, дозволяя Светозару ещё немного посомневаться да подивиться.

— Правда, что ль? — наконец выдал тот, когда плотник успел уже обрубить несколько толстых сучьев.

— Правда, — продолжал стругать. — Так что всё у тебя получится. Перестань жалиться.

Светозар засиял, как начищенный пятак.

Плотник поднял голову.

— К утру принеси мне новую рукоять, а эту закопай-ка в огороде, пока батюшка не увидал да не забранился.

Светозар деловито кивнул и выбежал из клети, угрожающе размахивая своим топором-потворой.

— Повезло ему с братцем, — громко молвила девица.

Она оставалась в тени, и плотник не мог её видеть, но голос тотчас узнал, и ничто в лике его не изменилось.

— Драгана, — на выдохе произнёс молодец, и сердце девичье радостно забилось.

— Горислав, — так же молвила девица.

— По-прежнему желаешь застать врасплох? — спросил он, обернувшись, словно наверняка ведая, где именно в тени скрывается Драгана.

— И по-прежнему не выходит.

Как бы тихо девица не ходила, от плотника не всегда удавалось скрыться. У него слух звериный — шевеление воздуха, и то чует. Сама приложила к тому руку.

Драгана вышла из тени. Их взгляды встретились.

— Неплохой из тебя батюшка будет. Правду говорят, жениться тебе пора.

Плотник долго глядел на девицу, но ни слова так и не молвил, только на лбу борозды пролегли.

Горислав вернулся к работе.

Не жаловал он такие разговоры, а Драгана и рада дразнить друга детства.

— Надобно Светозару за голову браться. Любовь и умение работать топором прививать должно с детства. В нашем роду не стать плотником стыдно. Да и нужда, рано ли поздно, принудит.

Таков Горислав. Не скажет, как ему тошно слышать чужие речи, просто заговорит о другом. Али топором будет рубать, как нынче, покуда сучьев не останется.

Совестно стало Драгане, что она над молодцем подшучивает.

Совестно, да не от всей души.

Улыбнулась и молвила:

— Наставником быть — твоё призвание. Да опасное.

Он замер и взглянул на неё исподлобья.

— Ты не о моём брате, — всё же откликнулся.

3 ГЛАВА

Воротившись домой, Драгана ещё издалека увидала Любу, бабу дюжую да пышнотелую.

Стояла та у плетня и с кислой миной глядела исподлобья на матушку Драганову.

— Нелюдимые — и всё тут. Что упираться?

— Какие же мы нелюдимые? — приветно улыбаясь, молвила в ответ Зоряна. — Не сторонимся, но и сами в дела чужие носа не суём. Заходи гостем. Хлебом-солью потчевать будем.

Заметила Люба девицу и громче заговорила:

— Это варевом-то Драганы? Нет, благодарствуем, сами справимся.

Зоряна беззлобно усмехнулась. Переглянулась с дочерью. Норов Любин дряной, в спор ступать — себя не беречь.

— Драга! — выскочил из избы Радомир и побежал девице навстречу.

Люба проводила недовольным взглядом.

— Сколько же ему? Одиннадцать, небось?

— Тринадцать.

— А мелкий какой! — зацокала баба досадливо. — Косматый, мама!

Радомир подбежал к Драгане, та его по шевелюре потрепала. Он разулыбался. Вместе двинулись к избе.

— Что ж ты близко околачиваешься? А коли мамка обыщется? — видимо, отыскав себе новую жертву, привязалась Люба.

— Не просыхает его мамка, как батюшка сгинул, — вступилась Зоряна. — А тебе какой интерес?

— Твоя взяла. Никакого. Но коли прихвостня завели, что ж в бане не отмоете? Драгана, что ни день, без малого село водою заливает, кожу, видать, содрать свою чает, а малец погляди, какой замаранный. Бадью воды сжадничали, что ль?

Радомир мимо проходил. Зоряна, как прежде дочь, ласково потрепала мальчика по космам, а потом руку на плечо положила. Драгана остановилась перед женщинами.

— Здрав буди, Люба.

До земли поклонилась.

— Спасибо уж, — язвительно протянула баба, глядя на девицу придирчиво.

— Воротилась? — вопрошала Зоряна, и дочь ответила:

— Воротилась, матушка.

Люба не скрыла ехидной усмешки:

— Матушка.

Драгана зыркнула на соседку зелёными глазищами.

— Какая уж тебе? — буркнула Люба.

— Ведаю сама. Ступай, куда шла, — тихо-спокойно велела девица, не сводя взгляда со злобливой соседки.

— Да пойду уж. Некогда с вами тут… — и дальше что-то забормотала, шкандыбая по дороге.

Глядели вслед втроём и молчали, покуда с глаз долой не исчезла. Тогда только Драгана выдохнула.

— Что за небылицы снова рассказывала?

— Да как обычно, — откликнулась Зоряна, медленно поглаживая Радомира по плечам и задумчиво глядя на дорогу. — Кто кого в зиму бросил. Кто с кем на заднем дворе баловался. А потом молвила, что Благовест помер. Узнала, небось, что ты ходила. Чаяла выяснить, как всё свершилось.

— Что ж не спросила?

— Ты пришла, — Зоряна взглянула на дочь и улыбнулась. — Не решилась. Тебя, видать, побаивается.

Драгана как будто фыркнула, но очень тихо.

— К нашей великой радости, — добавила Зоряна.

Переглянулись, улыбнулись друг другу.

Постояли втроём молча. На небо глянули. Пока жалует погода. Но долго ли продлится?

— А в одном права, — задумчиво молвила Зоряна.

Опять переглянулись. И по тоске в глазах поняла Драгана, что речи ей материны не по душе придутся.

— Какая тебе матушка?

Драгана головой недовольно покачала, словно от дум неприятных избавиться надеялась.

Зашла во двор, приблизилась к чучелу, поставленному на огороде для пугания чиликов.

— Не мачехой же тебя кликать, — сказала наконец. — Со времён, когда батюшка умер, иначе тебя не звала.

Зоряна и Радомир во двор зашли, калитку за собой закрыли.

— И то верно, — согласилась матушка, наблюдая, как Драгана на чучеле лохмотья поправляет.

Ветер вчера всё растрепал, пугало чуть с корнем из земли не выдрал.

Девица почувствовала на себе тяжёлый взгляд, свой подняла, на Зоряну почти строго посмотрела.

— То баба злая, к сердцу брать себе дороже.

— Тебя услышит — добрее не станет, — заметила Зоряна.

— Ну и чёрт с ней.

Женщина кивнула.

— Может, потому сквернословит, — вдруг сказала задумчиво, — что перста у тебя тоньше и белее, ланиты и уста краше, а груди пышнее?

Молвила и засмеялась, хоть и хрипловато, зато от всей души.

Усмехнулась и девица. Только мальчонку к себе притянула, уши ему закрыла.

— Матушка, что ты мелешь? Радомир, не слушай её.

Посмеялись ещё — да пошли в избу.

* * *

Драгана засыпала в ступу зерно и пошла пестом толочь да растирать. Начала медленно, терпеливо. А потом, как появилась первая шелуха, принялась ударять посильнее.

— Слыхала, что Яромила опять учудила? — крикнула Зоряна из бабьего кута.

— Что же? — не переставая толочь, откликнулась Драгана.

— Твердислав по бабам шастает, а Яромила его гоняет. Не пустила из избы в ночь, а тот запил. Не просыхает. Она давай бабам жалиться. Говорит, к ведьме какой ходил, вот она его и заговорила.

— Заговорила гулять? — не подымая головы, уточнила Драгана.

— Если бы, — усмехнулась Зоряна. — Пить.

Девица взглянула на матушку.

— А не оттого пьёт, что к бабам его не пускают? — приподняв бровь, вопрошала Драгана.

Зоряна перестала утварью стучать. Вышла из бабьего кута, на дочь посмотрела. Улыбнулась во весь рот.

— Вот и люди судачат. Говорят, как дома остаётся Твердислав, так убалтывает она его. Продыху не даёт. Лает, как собака. Вот он по бабам. А глядишь, нынче ловит она его, не позволяет. Он давече и дрова колоть просился, и рыбы наловить обещался. Не выпустила.

Драгана обняла пест.

— На цепь его хоть посадила бы, — насмешливо заметила девица.

— То-то же. Отчепилась бы уже ото всех. Знаем, как начнёт она визжать да пилить, сил нет слушать. У нас, баб, не то что у мужика.

— Люба, небось, нашептала, что в чужой избе творится? — улыбнулась Драгана.

Зоряна отнекиваться не стала.

— Люба. Да только всё селение и без неё о том болтает.

Драгана головой покачала, извлекла пест из ступы и рукой поворошила, дабы поглядеть, сколько зёрен удалось очистить.

4 ГЛАВА

Вода игриво журчала.

И у берега, когда запрыгивала на песчаную косу, и когда выплёскивалась из ведра, и когда в корыто заливалась заботливыми руками. Девки же ойкали и взвизгивали едва не каждый раз, как погружались в воду. Будто не торчали в ней с самого утра. Была водица ещё не студёной, но уже по-осеннему неприветной.

Стирались бабы на речке. Те, что постарше, сплетничали о соседках, а то и просто откровенно ворчали. Молодки же больше о мужиках болтали. Время от времени плескала какая одна на другую.

— Ожана так и не пришла, — молвил кто-то, и ей ответили:

— По что ей приходить? Она уж в бане всё выстирала.

— Ну в бане все мы стирали. Загодя одёжу пропарили в печи.

— То пропарили, — заспорили девки. — А полоскать на речку пришли.

— Все знают, не к добру в бане стираться, — вмешались рядом бабы постарше.

Бросили свои одежды. Сказали строго:

— Нарушать это — только банника огорчать.

Девки притихли, дальше языками чесать не стали. Принялись мять да вальком колотить мокрые грубые холстины из льна. Вальки очень напоминали самих девок: утолщение на конце рукояти казалось головой, рабочая часть — туловищем, а перекрестие у основания — руками.

— Мать дала бы ей наказ — девчонку от худа уберегла.

«Да какой там наказ, — подумалось Драгане. — Любе бы самой кто какой наказ дал…»

Всё это время девица в беседу не вступала, хоть прям под носом у собеседниц чистила кропотливо и любовно самое нарядное своё платье.

Заколотили молодые пуще прежнего. Не хотели, видать, слушать назидания старших.

Драгана же наоборот всё тише да бережнее наряд чистила. Полоскала — да о своём думала. Прислушивалась, как птицы ближе к обедне крикливее становились, как вдалеке лягушки квакали, как в селении собаки лаяли. Всегда бы такая тишь да гладь была, и матушка подольше бы рядом оставалась…

— Щелком стираешь? — спросила сбоку девка.

Драгана не сразу в себя пришла. Глядела на сельчанку задумчиво и молчала. Та даже повторно вопрошала.

— Раствор золы?

Опомнилась Драгана наконец. Улыбнулась снисходительно:

— Надобны мне ваши бучные камни.

— А что ж тогда? Как умудряешься и рубашку выбелить, и краски сохранить?

Помолчала, на девку глядя. Как та недовольно губы выпячивала и щёки надувала — гляди, пыхтеть ещё начнёт.

— Мыльнянка, — тихо молвила.

Та всё одно не поняла.

— Чаго?

— Чаго, — насмешливо откликнулась Драгана. — Мыльный корень. Имельчаешь, замачивашь, процеживаешь и получаешь водицу. Только надобно не тянуть, не то быстро споганится.

Девка несколько раз моргнула, глядя на Драгану, а после и сглотнула, словно поблагодарить хотела, да поперхнулась.

Не успела Драгана усмехнуться снова, как рядом раздался душераздирающий крик. Чуть сердце из груди не выскочило. Кинула платье, закрутилась по сторонам, искала, кому помощь надобна.

Веселина корыто опрокинула и бросилась наутёк. Бабы тоже — врассыпную. Драгана к девке — так друг на дружку и напоролись.

— Что орёшь? — встряхнув девку за плечи, вопрошала Драгана. — Больно где?

— Там-там! — трясущимся перстом на корыто указала. — Там окаянная!

Трясти её было бесполезно: хоть за косу из речки тащи, ничего не добьёшься.

Опрокинула Драгана корыто на глазах испуганных баб — и оторопела.

Сидела на крупном листе русалочьего цветка огромная жаба. Глаза выпучила от страха, но не двигалась, видать, пошевелиться боялась — ещё корытом пришибут.

Драгана как засмеялась — все бабы аж к ней двинулись, правда, боязливо, без спешки.

— Что там? — зашумели со всех сторон.

Под корытом безопаснее было, а нынче перетряслась жаба — прыгнула в воду и была такова.

— Гадов беспомощных боитесь? — улыбнулась Драгана.

— Прибить бы — да и всё! — злобно завопила Веселина, ринувшись к корыту.

Нынче уже без страха, ясно дело: жабы-то и след простыл.

До того Драгану вид глупой девки взбесил, что не выдержала — решила подшутить.

— Они младенцы, проклятые матерями, — понизив голос, прошипела она. — Никогда на них не посягайте, — велела, обводя взглядом баб, что рты пооткрывали. — Вцепится жаба али лягушка — не оторвёшь, останется с ней только и помирать.

Бабы непривычно тихо и молчаливо разбрелись к своим корытам, и впредь не больно были словоохотливы.

Драгана вернулась к своему платью.

Упёрла руки в боки.

Эх, только зря бросила — теперь вся холстина в ряске…

Рядом с корытом показалась лягушка. Выпученными глазами на Драгану глянула. Будто жалится пришла за свою сестру обиженную.

Поглядела Драгана на дитя топей да болот. Маленькая. Кожица разных оттенков зелёного. Красивая. Блестит на свету.

— И что они так голосят, как вас видят? — удивлённо пробормотала Драгана, а сама принялась одежу от ряски очищать.

— Такими речами соратников не отыщешь, — донёсся с берега знакомый женский голос. — И без того девки тебя сторонятся.

Драгана оглянулась. И правда, бабы все разошлись, а от неё подальше, чем от других.

Девица усмехнулась и воротилась к делу.

— Но гадов страшатся больше меня.

— И правда.

— Да и не нужон мне никто. Ты есть.

Дарина улыбнулась в ответ. Присела на землю. Ноги в воду опустила, поморщилась.

— Холодно! — пожалилась, однако из воды не вылезла. — Самое красивое платье стираешь? К добру?

Драгана хитро взглянула на Дарину.

— Небось. Поглядим.

— Это хорошо, — весело сказала девка, а потом вдруг хмурной стала. — Тут о тебе спрашивала одна баба.

Драгана промолчала, и Дарина продолжила:

— Помогнуть надобно. Что-то худое. Но молвить на стала — испужалась чего. Сказала я ей, что девка ты в меру вредная, но мудрая. Коли посчитаешь потребным, поможешь и словом, и делом.

Драгана усмехнулась по своему обыкновению, но ничего не ответила. Глядела на холстину. Увидала какую-то грязюку и тереть начала рукав. Дарина хорошо её норов знала, потому заговорила о другом:

5 ГЛАВА

Верхушки деревьев смыкались будто у самого неба. А в чаще даже после полудня темно было, как ночью.

На поляне перед лесом собралось всё селение. Во главе старцы, мужики с длинными бородами да бабы с тремя оставшимися волосинами на макушке. Лбы испещрённые морщинами. Носы крючковатые. Кожа на кости натянута.

Не лучше Благовеста выглядят, а его меж тем колдуном опасным кликали.

С важным видом полуслепыми глазами наблюдали старцы, как коршуны, за тем, как мальчиков — кого стригли, а кого уже на коней сажали.

Младшим было три-пять лет отроду. Самым старшим — по четырнадцать.

Никто не ведал, как старцы решали, кого в лес совсем мелким отправить, а с кем обождать следует. Много даров матушки и батюшки к ним несли, да не спасало это детей от тяжкой участи.

Не скоро всех остригли, не быстро на коней посадили. А как завершили, вышел вперёд один из старцев — тот, что ещё на ногах своих неплохо держался.

— Провожаем наших дитяти в лес, — просипел старик. — Там познают они языки да премудрости, обретут умение оборачиваться в зверей. Вернутся к нам мужами.

Стояли многовековые деревья ратью бесстрашной, гордою. Дети малые на их фоне былинками казались, теми, что только-только сквозь землю пробились на белый свет. Мальчонки мелкие, хилые. Им бы к титьке материнской прижаться, а не в рощу к страданьям немыслимым топать…

— В прошлый раз сколько не воротились, — не выдержал Горислав.

Плечи его напряглись. Кулаки сжались.

— Новых обрекают на погибель…

У Драганы и самой сердце кровью обливалось. Взглянула на батюшек. Горестны лица, головы опущены. У кого слёзы на землю копают. Взглянула на матушек. Кто зубы стискивает, кто волком воет.

Что поделаешь? Попробуют ослушаться — вычеркнут их мальчиков из рода-племени. Навсегда. И дело с концом.

— Отправимся ночью туда, — проскрежетал сквозь стиснутые зубы Горислав, однако же Драгана качнула головой, и он поражённо на неё взглянул.

— Сама же молвила…

— Только коли люди о помощи попросят.

Брови Горислава ещё выше поползли.

— Не из гордости прошу, — тихо молвила девица. — Надобно поступать… — запнулась, — как велено.

Переглянулись с Гориславом. Ничего не сказал, только зубы крепче стиснул.

Не позабыл, стало быть, что не стоит Драгане вопросов никаких задавать.

— Как первая матушка чья придёт — не откажу в помощи, — добавила она. — Но и ты их не подгоняй.

Выдохнул Горислав тяжко, но откликнулся:

— Не стану.

Глядели молча, как дети к деревьям приблизились, и как лес их поглотил — всех без разбора.

* * *

— Кожу сдерёшь, — беззлобно жалилась Зоряна, пока Драгана тёрла её куском мыла. — До бездыханности доведёшь…

Хотела что-то ещё сказать, да снова закашлялась так, что за грудь схватилась.

Уж весь вечер так продолжалось. Потому Зоряну в баню Драгана и потащила.

— Не стенай. Чуешь, какой запах хороший?

— Хороший, — согласилась Зоряна, вцепившись в край корыта, чтобы не улететь под крепкой рукой падчерицы. — Что ж это?

— Лаванда, ромашка, щепка кипариса и кедра, полынь…

— Чую-чую горькую.

— Зато другие травы душистые.

— Загодя растёрла на шершавом камне?

— А как же! Погоди ещё — веником отхожу добро, — молвила Драгана, схватила молодое прутьё и пошла им по плечам да спине матушку хлестать от души.

Закряхтела тотчас же Зоряна.

Жаркий пар наполнял невеликую, скромную с виду баньку, срубленную из брёвен. Мокрая сорочка прилипла к телу.

— Само хорошо от устали да от хвори, — приговаривала Драгана, продолжая отхаживать Зоряну веником.

— Хворь моя старость именуется, — откликнулась матушка, заставив девицу рассмеяться. — Старость да немощность.

— Другим поведай. Какие твои лета! Поживёшь покамест. Баня парит, баня правит, баня всё поправит.

— Вот уж правда, сердцу твоему банька света белого милее. Покрайняк кой-какую правду Люба глаголит.

Снова усмехнулась Драгана. Продолжила прутьями хлестать и под нос нашёптывать.

Не прислушивалась Зоряна. Знала, что не надобно. Да и глуховата уж была.

Оставила Драгана на мгновенье матушку в покое. Залила в ведро с холодной водой настой травяной.

— Жаль, не морозы, — посетовала. — Охотно бы тебя снегом растёрла.

— Хах, — захрипела Зоряна, пытаясь рассмеяться, только кашель её до конца не отпускал. — Кто бы усомнился.

— Остудить твоё истомлённое тело надобно.

Не успела матушка и ойкнуть, как скоро подняла Драгана ведро и опрокинула воду.

— С гуся вода — с Зоряны сухота! — зашептала девица.

— Эх, дюже добро! — воскликнула матушка, пока вода по волосам стекала.

Улыбнулась Драгана: всегда Зоряна похолоднее любила.

Взглянула девица на кожу. Чистой стала, свежей, даже морщинки некоторые поддались — разгладились.

— Довольна работой? — заметив дочерний взгляд, вопрошала Зоряна.

— А то! Тебя хоть нынче под венец!

Засмеялась матушка — хрипловато, но хоть не поперхнулась более.

Быстро Драгана ополоснулась. Не позабыла оставить в бане немного воды, в углу веник да кусок хлеба, что загодя в избе щедро посыпала солью. Надобно банника своего холить и лелеять.

— Не иначе как заново родилась, — порадовалась Зоряна, когда дочь её в избу привела и на печку уложила.

— Вот и спи. После баньки оно самое лучшее.

И вправду скоро матушка задремала. Захрапела на всю избу.

У Драганы же сна ни в одном глазу не было. Как воротились в избу, так всё выглядывала за околицу. Ночь уже настала, Семаргл на небосвод поднялся. А девица всё ждала. Звука ли, крика ли — гостя ночного?

Из головы всё не шёл разговор с Гориславом. Но видно, как обычно, держал плотник слово своё — ни матушек, ни батюшек ни к чему не подталкивал и к Драгане никого не отправлял.

Всегда так. В первую ночь никто не приходит. Боятся старцев разгневать — глядишь, прознают.

6 ГЛАВА

Следующий день был настолько хмурной, как будто кто на завтрак вместо каши солнце съел, и теперь не видел его никто в селении.

Неясно было, когда день обратился ночью. Уж в небе показался Семаргл, задул холодный ветер, а Дранана всё мела у порога.

Смутное чувство одолевало девицу. В груди словно разверзлась бездна, и зияла она темнее самого пасмурного дня.

Неспокойно было на душе. Никто из сельчан так и не пришёл, а чем то для мальчиков обернуться могло, кто бы ведал.

Для кого — холодом в неприветную ночь, а для кого и…

Только бы все остались живы.

Всё старцы виновны. Охота им детей на смерть посылать. Бросают их в чащу и ждут, кого волки разорвут, кто закоченеет, а кто по незнанию какую ягоду съест. Вот так проверка силы и выносливости! А уму-разуму никто поучиться не желает — особенно сами старцы?

Осерчала Драгана, замерла на миг, а потом плюнула в сердцах.

— Долой таких мудрецов!

— Ночь на дворе, а ты всё метёшь, — раздалось рядом, и девица, вынырнув из мыслей, аж подскочила на месте — что случалось с ней очень редко.

— Напугала, матушка, — за грудь схватилась, дыхание с трудом перевела.

— Неужто грязно до сих пор? — удивлённо спросила Зоряна, указывая перстом на землю, где и листочка упавшего не осталось.

— Да чистота ли меня заботит… — досадливо отозвалась Драгана и забросила метлу в угол.

На самом деле не знала девица, как с предчувствием дурным совладать.

Села на лавке. Вгляделась в лесок, что рос на окраине села, прямо за их порогом.

Привиделось, будто меж деревьями тень какая-то притаилась. Возилась, копошилась, но стоило только Драгане обратить на неё взор, притихла за стволами.

Блеснули красноватые очи, а потом спал морок.

Леший его знает, что привидится!

Поднялся ветер, и в какой-то миг показалось, что он принёс издалека отзвуки тоскливого воя. Только вот не волчьего.

Матушка плюхнулась на лавку и прижалась к Драгане.

— Что там творится? — выдохнула Зоряна.

Помолчали. Девица, как прежде, вглядывалась в лесок, но ей больше никто не мерещился.

— И никак не помочь? — спросила тихо матушка.

Не должно объяснять своим, какими обетами она связана и по что они нужны. Потому Драгана тяжело вздохнула:

— Придёт время, может, и удастся. А покамест…

Она подняла голову. Луна спряталась за облаком, а потом снова вынырнула. Издалека вновь донёсся едва различимый вой. Матушка даже бровью не повела. Значит, уху человеческому недоступно различить. Видать, далеко от селения мальчишек увели. И теперь гоняется там, в недрах лесных, за ними всякая дичь, от какой детей защищать надобно, а не в морду нечисти еду кидать.

С новым порывом ветра донёсся вновь вой, теперь уж жалобный.

Осмотрелась обеспокоенно Зоряна, видать, что-то всё же почуяла.

— Пойдём в избу, — попросила матушка.

И они пошли.

Прежде чем закрыть дверь, взглянула Драгана в ночь.
Текут нынче у кого-то слёзы и падают на землю. Но ничего тут не поделаешь. Остаётся только ждать, когда страдалец смелости наберётся и тропку отыщет к той, что знахаркой зовут, лишь когда помощь надобна. А в остальное время ведьмой кличут.

* * *

Вязала Драгана умело. Спицы так и плясали перед нею, будто сама девица и руки к этому не прикладывала. Шныряли туда-обратно с большой скоростью. Если уж садилась Драгана за них, то и вечера не проходило, как у Зоряны появлялись чулки новые. Много их не бывало, покуда мёрзла матушка в холодное время постоянно.

Сегодня же, против обыкновения, вязала Драгана медленно. Едва-едва перебирала спицами, словно ошибиться боялась. Али время старалась скоротать? Ждала чего ль?

Клубок красных ниток подпрыгивал на половицах каждый раз, как девица дёргала нитку, поправляя её на кончиках спиц.

Ветер совсем разыгрался. С улицы то и дело доносился свист, а на подловке временами что-то стучало и кряхтело, будто кто-то там бродил и в вещах старых копался.

— В день, когда ты явилась на свет, — вдруг заговорила матушка, сидя на печи и укутавшись в одеяло, — ветер ещё пуще завывал. Поговаривали, будто пока тебя матушка под сердцем носила, часто ветра буйствовали. Сама не помню, маленькая ещё была, в жёны меня потом батюшка твой совсем юной взял.

Драгана взирала только на спицы в своих руках, следила, чтобы узелок к узелку подстраивался и узор вился верно.

Но взгляд её казался таким отрешённым, будто обо всём она забыла, стоило Зоряне о матушке заговорить.

— Поговаривали тогда разное, — ещё тише молвила старушка.

Драгана принялась вязать медленее, чем прежде, словно чтобы Зоряну не отвлечь и с мысли не сбить.

— Особенно смелые болтали, будто началось это, когда впервые ушла твоя матушка в поля. Кто-то из детей увидел, как обращалась она словно к небу, а вокруг крутились в вихре высохшая трава да опавшая листва. А потом…

Матушка замолчала, взглянула на Драгану, а та на неё.

Сглотнула Зоряна, словно сомневаясь, стоит ли признаваться, но всё же поведала:

— Вокруг неё, откуда ни возьмись, нити красные возникли. В воздух поднялись. Обвили её стан, как змеи. Колыхались на ветру долго, пока беседовала с кем-то, а потом у ног пали, как верные псы.

Драгана спицы перед собой держала, но смотрела куда-то невидящим взглядом, будто нынче посреди избы матушку свою увидала.

— Часто потом она туда возвращалась, — продолжила Зоряна. — Пока на сносях не очутилась. Да люди болтают и не такое ещё! Только вот, — она снова взглянула на Драгану и вновь с трудом сглотнула, — гляжу всегда, как умело ты вяжешь и не пойму, откуда что взялось. Я отродясь спиц в руках не держала, а ты как их взяла, сразу чулки связала. Может, и не всё люди набрехали?..

Драгана глубоко вздохнула, шумно выдохнула и воротилась к работе. Только и нескольких стежков сделать не успела, как донеслись с улицы шорохи да шепотки. Задул снова ветер, и с новым порывом распахнулась дверь избы.

7 ГЛАВА

— Беда пришла ко мне, ах, беда!

Плакала баба, бросаясь на Зоряну с такой силой и пытаясь повиснуть на ней с таким яростным усердием, от которого тошно стало матушке Драгановой.

Как покачнулась она, чуть было не рухнула под тяжестью гостьи дородной.

Зачем только с печи слезала?! Да так резво ринулась, когда гостья в избу залетела. Драгана и остановить не успела матушку.

Взглянула на дочь глазами выпученными.

Подлетела девица к ним, подхватила бабу, едва не за шиворот от матушки оттащила — и то с трудом. Не упиралась гостья, но всем телом грузным падала, выла, как раненый зверь, не в силах совладать со своим горем.

«Помогнуть надобно. Что-то худое. Но молвить на стала, испужалась чего», — вспомнилось предупреждение Даринино, и сердце Драганово сжалось.

Может, из-за кровиночки родной обратилася баба? Поди, забрали сына в лес.

Сердце ёкнуло, предчувствуя, будто не понравится Драгане, ой совсем не по норову придётся, что баба ей поведает.

— Ну, будет, — участливо сказала девица, усаживая гостью на лавку. — Что стряслось у тебя?

— Ой-ой-ой, родненька, сглазили моего мужика!

Вперилась Драгана в лицо бабье невидящим взором. Космы у гостьи из платка повыбивались, щёки разрумянились. Глаза, в полутьме не пойми какого цвета, огромные, всё на мокром месте.

Моргнула Драгана раз-другой.

— Сглазили? Мужика? Не сыну твоему помочь надобно? — озадаченно вопрошала Драгана, однако же гостья, в отличие от неё, не смутилась и завыла пуще прежнего:

— Нет у нас детей! А нынче вот и мужа не уберегу!

И заплакала, запричитала так громко, мышей всех в подклети, небось, распугала.

Не могла Дарина её прислать. Эта сама, небось, притопала…

Как обухом по голове вспомнились слова матушкины: «Слыхала, что Яромила опять учудила?... Твердислав по бабам шастает, а жена его гоняет».

Так вот о чём сердце чуткое ёкало? Чуяла Драгана, не по нраву ей придётся рассказ, да не поняла, почему.

Не успела с думами собраться, как затараторила баба:

— Ночью, пойду, говорит, из избы. Тяжко как было, да не пустила. Куда же? В ночь! Не пустила — и всё тут. И что же?! Запил! Ну вы видали такое? Не просыхает!

«Она давай бабам жалиться. Говорит, к ведьме какой ходил, вот она его и заговорила», — вспомнились слова материны.

— А на заре Люба ко мне подходила, всё выпытывала, как там мой Твердислав, не дурно ли ему, здоров ли. И я сразу же поняла, что к чему. Так это она, плутовка, его одурманить пыталась. Мало ей своего мужика. Шаталась, видела я сама, за моим повсюду. Он кремень. Вот она и нашептала чего, окаянная. Мужика моего сглазила!

Не замолкала баба ни на мгновенье. Голова затрещала, будто ударилась Драгана головой о пест дубовый.

И как только она сразу не почуяла, что за чудище к ней пришкандыбало? Видать, от страха за мальчишек в лесу совсем ясный взор растеряла.

— И вот теперь думаю я гадаю, — не успокаивалась Яромила, — как же мне с ним быть? То ли костьми ложится али чем опоить, чтобы уснул на ночку? Пусть хоть пить перестанет, а то не ест же уже совсем, дурно с утра до закату, а в ночи, пойду, говорит из избы. Ночевать здесь не буду, тошно мне. Нечисть его, небось, одолела. Пойду, говорит. Тяжко как было, но не пустила. Да и как же можно? Ночь же, хоть глаз выколи…

Пошла Яромила по кругу.

Драгане аж самой тошно стало.

Подняла руку. Увидала её баба, хоть на мгновенье умолкла. Ресницами мокрыми от слёз захлопала.

— Яромилою тебя звать, — не вопрошала Драгана — в тишине хотела дух перевести, да всхлипнув раз-другой, замотала гостья головой и затараторила дальше:

— Яромилою-Яромилою, миленькая. Думала раньше приду, да вот всё его останавливала. А он зашумел, ведро опрокинул, вода разлилась по половицам, я давай вытирать. Гляжу, он за порог. Спохватилась. За ним! А он уж убежал куда!

«Так что гляди, ещё к нам явится», — вспомнились слова Зоряны.

Её правда.

— Дома с ним так же болтала, — Драгана опять не вопрошала, но Яромила снова отвечала:

— Знамо дело, родненькая. Ну как по обыкновению. Куда надобно воды принесть, когда к столу идти, али как гвоздь не тот забил…

— Ну и лаялась частенько, — устало молвила Драгана, чуя на себе взгляд материн и думая, как от гости безумной отделаться подобру-поздорову…

— Бывало. Не без того же. А как же? Во всех же избах случается? Сладу нет, а завтра есть, и как же тут прикажешь поступать?..

— Знамо дело, — насмешливо выдала Драгана, передразнивая Яромилу, но та не догадалась и охотно подхватила:

— Знамо-знамо. Это же как по обыкновению бывает? Когда…

Засвистело в голове у Драганы, будто комары налетели и забили думы, лишь бы болтовню бабью невыносимую не слушать.

Переглянулись с матушкой. И не посмеяться даже. Тяжко всё.

— Потом, пойду, говорит Твердислав мой, — не унималась баба, — дрова колоть, к ночи выдал — рыбу ловить буду. Но я, конечно, не пустила его никуда! Ясно, что нечисть его ведьмовская закружит, ещё по пути потеряется где, а то и вовсе в болото рухнет!

Рухнул бы Твердислав с радостью — только не в топь, а в чужую перину. Хотя бы для того, чтоб в тишине ночь провести.

И понять его можно.

— Что же с ним делать? Не на цепь же сажать?!

Переглянулись с матушкой опять. Едва не рассмеялись в голос. Вспомнили, видать обе, разговор свой прошлый.

Надо же, как близки они были к правде.

Не Дарина, значит, Яромилу прислала. Эта действительно сама притопала.

Жужжала дальше баба, неначе умолкнуть ей злой дух не давал.

Что-то делать надобно. Вроде как помочь.

— Ты бы, миленькая, это… заговорила бы, может? Заговор какой бы нашептала?! — повторила Яромила терпеливо, да с таким видом, будто глуповата Драгана — с одного разу никак не разберётся.

Замерла девица.

Заговор хочет. Не дурно. Может, и помогло бы…

— Помогу-помогу.

8 глава

Как вошла Светолика в избу, обомлела Зоряна. Замерла у печи. Ни назад, ни вперёд. Уста приоткрылись.

Кто бы вот так на них поглядел, никогда бы не догадался, что обе в одних они летах. Зоряна уж ссутулилась, иссохла, косы побелели, кажись, даже глаза выцвели.

Светолика же, хоть и раздалась, оставалось рослой и казалась сильной. Волоса всё ещё чёрные, только прядь седая появилась. Ещё дня два тому её и в помине не было. Видать, эти ночи, пока сын в лесу, даровали матери седину…

— Здрав буди, Зоряна, — молвила Светолика и до земли поклонилась.

Повторила матушка Драганова, а как поднялась, аж приосанилась, будто и кости у неё не выламывало от боли.

Глядели друг на друга долго. Пока девица не нарушила тишину:

— Коли пришла, говори.

Светолика перевела на Драгану взгляд. Слеза на щеке бабы высохла, но оставила дорожку.

Сглотнула с трудом и молвила:

— Дарина сказывала, поможешь, коли нужным посчитаешь. Я бы молвила: чего хочешь проси — живём богато. Только боязно: как бы такими словами не учинить тебе обиду.

Драгана шумно выдохнула, опёрлась ладонью на стол, но промолчала.

Светолика глядела на неё, потом на Зоряну взглянула, опять на Драгану.

— Небось, дела тебе нет до даров щедрых, — молвила Светолика тихо-мирно, хотя крепко сжатые ладони выдавали волненье. — Скажешь, мол, подмазать колёса пытаемся. Нам вот наше богатство сына спасти никак не помогает.

Нынче не стала Драгана томить.

— Верно опасаешься.

— Неужто откажешь? — спокойно вопрошала Светолика.

Ни губы не затряслись, ни голос не задрожал, но в глазах отчаянье отразилось.

Драгана склонила голову вбок.

— Откажу.

Зоряна судорожно вздохнула. Тёмные глаза Светолики стали ещё больше.

— Но не оттого, что дары твои не по душе, — молвила Драгана. — А потому, что не надобно матушке видеть, что в лесу в ночи эти творится. Не просто так те, кто обряд прошли, рассказывать о нём не желают.

Теперь уж Светолика тяжело вздохнула.

Драгана взяла со стола свечу. Та не была зажжена, и девица поднесла её близко к лицу.

— Потому и откажу.

— Драгана… неужто ты?.. — подала голос Зоряна, но девица даже не взглянула на матушку — продолжала буравить взглядом Светолику.

— Лучше бы тебе не приходить, — продолжала Драгана. — Старцы прознают, плохо будет. Не только тебе, но и мальчику твоему.

Девица провела неспешно ладонью над свечой.

И та… зажглась.

Светолика прищурилась. Неладное почуяла, но ничего не сказала.

— Знать желаешь, жив ли? — протянула Драгана тягуче, как змея добычу взглядом да танцем гибкого стана зачаровывает.

Услышала, как Зоряна за спиной дыхание задержала.

— Больше, — выдохнула Светолика, поддаваясь причудливому мороку, что спускался на её разум.

— Тогда сердцу твоему материнскому несладко придётся, — прошептала Драгана мягко, будто кошка промурлыкала.

— Ни одной матери нынче не сладко, — тихо призналась Светолика. — Все томятся. А я больше других.

— Знаю, — Драгана взглянула на гостью через пламя. — Не так легко Тихомир тебе дался. От другого родить хотела.

Стоило ей это сказать, как взгляд Светолики тотчас прояснился. И как будто глаза ещё темнее сделались.

— Пусть то между нами не встаёт, — ответила гостья настойчиво. — Давно было. Да и тебя не касалось.

— Верно говоришь. Только ей зла желала, — Драгана кивнула на матушку, что стояла белая как полотно. — За молодца убить готова была. Старцам на неё наговаривала, а нынче что, знаться с ними уже не хочешь?

— Попрекать ты меня вправе. Молодая была я, глупая. За батюшку твоего выдать хотели. Откуда Зоряну только нашли?

Удивило Драгану, что не стала Светолика отпираться.

Хотя чего мать не сделает для своего дитяти?

А так поразмыслить, сколько уж времени прошло? Немало лет.

— Да неважно уж потом стало. Как знаешь, выдали за другого. Жила хорошо.

И правда. Как посмотреть на неё да на Зоряну.

— За прежние дела поплатилась уж, — горько призналась Светолика, и девица ответила:

— Вижу.

Помолчали.

Взглянула Драгана на гостью. Глаза на мокром месте, но волю слезам не даёт. Стан ровно держит. В глаза открыто смотрит.

— Не отступишься, — не то спросила, не то сказала.

— Нет, — подтвердила Светолика.

— Что ж. Коли так, садись на лавку, — велела Драгана.

Из угла донёсся протяжный выдох Зоряны.

Сели за стол. С одной стороны гостья, с другой девица. Матушка хотела, было, напротив сесть, но Драгана замотала головой.

— Около меня. И в глаза мне только Светолика глядеть будет.

Послушалась Зоряна.

Как все уселись, зажгла Драгана ещё свечей. Поставила все перед собой да перед Светоликой в ряд. Взяла не пойми откуда кожаный мешочек, помяла в руках.

— Чего страшишься больше остального? — шепнула девица.

— Морят голодом, как пить дать, — дрогнувшим голосом ответила Светолика.

Драгана развязала повязку, и высыпала содержимое мешочка на раскрытую ладонь.

Заблестела в свете свечи мелкая пыль.

— И только? — вопрошала Драгана, передвигая перстами так, что засияли пылинки ярче.

— Что изматывают. Спать не дают, — ещё тише молвила Светолика.

— Всё? — переспросила Драгана, придвинув руку к огню и внимательнее вглядываясь в пыль. — Больше ведаешь. Слышала. Вернее подслушивала, — девица резко подняла голову и посмотрела на Светолику.

Та с трудом сглотнула.

— Молвили, будто языки они там познают да премудрости страшные, — призналась гостья. — Что со зверями дерутся, потом братаются, потом на них охотятся. Возвращаются сами израненные.

Шёпот напуганный наполнил комнату.

Драгана носом повела, словно вонь страха почуяла.

— Верно подслушала, — как будто похвалила она.

А потом вдруг приподняла руку к лицу, раскрыла ладонь, дунула, и полетела вся пыль Светолике в глаза.

9 глава

Подкралась Драгана к бане соседской. Схватила с земли засохшие листья — те, что из веника повыпали, а потому выброшены были хозяевами за порог бани.

Схватила, помяла в руках, а после подбросила так, что выше головы взметнулись. Только не опали листья, а завертелись вокруг девичьего стана, стали закручиваться вихрем, будто обнять хотели или от чужих глаз укрыть. Вращались вокруг долго, покуда запах их девичья кожа не впитала.

— А, чтоб вас! — сквозь стиснутые зубы прошипела Драгана, заглядывая в окошко бани.

Дымило во все стороны знатно. Взор нечеловеческий позволял даже в темноте разглядеть, что внутри творится. Только что увидала — не по нраву пришлось. Совсем другого она чаяла.

То, что топили соседушки баню по-чёрному, леший бы с этим. Но валил дым во все стороны. Хозяева из избы того и явно не замечали: небось, видели давно уж десятый сон.

Хозяйке бы задобрить своего банника. Давече Бажена жалилась, что буйствует он по ночам. Как утром придёшь, в баню неначе буря разворотила: ни мыла, ни веника не сыщешь — да что там! Вёдра да горшки в щепки. Так поведала хозяюшка.

Дала знахарка Бажене наказ — подношения для банника оставлять. Надеялась, что баба послушает. Только, видно, плюнула Бажена на тот наказ. Али хлеба чёрствого, может, пожалела?

— И что прикажешь делать? — снова заскрежетала Драгана, когда послышался грохот.

Взглянула в окошко. Летели во все стороны горшки и разбивались вдребезги о бревенчатые стены.

— На кой их там оставлять, коли знаешь, что к утру всё раскурочит?! — выругалась себе под нос Драгана.

Вынула из-за пазухи свечу. Поднесла к губам. Зашептала. По первой злобно, после — мягче, а потом и вовсе замурлыкала, как кошка. Дунула на свечу, и та вдруг, вопреки чаяниям, зажглась. Едва заметным зеленоватым светом…

Недолго прошло, но в бане стало тише. Банник вроде и кидался, но уж не горшками точно. Может, кусок мыла в воздух запустил или стены веником в злобном припадке оприходовал.

Подождала ещё Драгана. Можно было бы сказать, будто приуныл банник. Однако же девица знала, в чём дело.

Прижалась она спиной к стене, а руку вытянула, удерживая свечу напротив окошка. Да так, чтобы рука не показывалась тому, кто в бане бушевал.

Дунула Драгана опять на свечу — огонёк замерцал ярче. Звуки в избе совсем стихли. А потом зажурчала вода, переливающаяся из ведра в корыто.

Девица облегчённо выдохнула. Дала баннику время листья с себя скинуть, а потом зашептала над свечой быстро-быстро и тихо-тихо.

Раздался из бани негромкий скрежечущий голосок. Едва бы кто-то назвал эти жутковатые звуки пением, однако же Драганала знала, что к чему.

Угомонился банник. Тело своё, небось, намыливал.

Зашептала девица ещё быстрее, а потом вдруг отняла от свечи руки, только вот… та на землю не упала.

Так и замерла в воздухе.

Напротив оконца парила, словно кто её держать продолжал.

Драгана тихо прокралась в тёмную тесноватую раздевалку. Несколько раз замирала на месте, как слышала, что банник замолкал. У него не только ухо востро, он ещё и к запахам чуткий. Остаётся надеяться, что листья от веника местного должны укрыть дух Драганов.

Но коли заметит её, считай, пропало дело. Утопить в бане ему ничего не стоит. Ни силушка богатырская, ни быстрые ноги тут не помогут. Благо, многая нечисть, подобно людям, мерцающие огни любит. Будь то в болотах дитя неразумное утопленное али домовой за печью — всякого зелёное пламя манит.

Ещё смекалка надобна. Чтобы вовремя идти вперёд, а когда что почуешь, замирать.

Вот и задерживала Драгана дыхание, стоило баннику приумолкнуть. Но благо, песню свою, уху неугодную, он дальше заводил.

Девица прокралась к двери, покрытой сажей да копотью, в моечную и осторожно потянула её на себя.

Из парилки пуще прежнего повалил дым. Даже если бы свечи баню освещали, и то ничего бы не увидел тот, кто здесь оказался.

В кромешной тьме лишь Драгановы очи могли разглядеть злобного старикашку, облачённого в липкие листья, когда-то отвалившиеся от веников. Кожу его старческую да сморщенную, не только от воды, но и от прожитых лет, тоже видать было.

Намыливался он от души, припеваючи да приплясывая, а взора от свечи в окошке не отводил.

На каменке тем временем лежала та самая заветная вещица, из-за которой Драгана рискнула в полночь заявится в чужую баню, к созданью, что и погубить её сумеет с лёгкостью.

Медленно-медленно прокралась девица к каменке. Да всё на банника глядела: вдруг обернётся. Но тот пел и плясал, представляя своё жуткое тельце в таком виде, что кому другому потом в страшном сне бы являлся.

Драгану же такой чепухой не смутишь. Оттого шла она неспешно, но уверенно. А потом выудила из-под накидки вязаную красную шапку.

Постояла не дыша и не двигаясь. Дождалась мгновения, когда банник зажмурился и вылил на косматую голову ведро воды. Тогда схватила вещицу с каменки, бросила туда свою шапку и из бани поплелась так же тихо, как в неё заявилась.

Только почуяв свежий воздух, девица наконец вздохнула. Поглядела на свечу. Та всё ещё парила напротив оконца.

Если не заметил до сего часа, значит воровка из неё хорошая. Свеча рухнет, только Драгана приберётся со двора, да только поздно будет. Девицу банник уже не увидит.

Стоило от бани отойти, как побеждала Драгана с такой скоростью, будто сам ветер обогнать чаяла.

У ворот только остановилась, и то ненадолго — бесшумно открыла дверцу и выскользнула в ночь.

Как и в миг, когда явилась, ни один звук не прозвучал, ни одна собака не забрехала. Только, как прежде, в лесу сыч кричал, всё так же время отсчитывая да беду предвещая...

Не переводила Драгана дух, покуда не добежала до родной бани и не налетела на крепкий стан.

Кто-то, застигнутый врасплох, вздрогнул от неожиданности. Девица же вовсе не испугалась — ведала, кто её ждёт.

— Долго, — упрекнул Горислав, обернувшись к Драгане и схватив её за плечи, не то чтобы самому на ногах удержаться, не то чтобы девице не дать упасть.

10 глава

— Нынче толку нет, — молвила Драгана, стягивая с головы шапку, стоило им войти в непроходимую чащу.

Тропинка давно оборвалась, и они брели по лесу, переступая высокие корни и упавшие деревья.

— Отчего же? — вопрошал Горислав.

Время было отпустить руки, ведь убор банника больше не скрывал ни знахарку, ни её спутника. Однако же молодец только сильнее сжал девичью ладонь.

— Мимо мужиков проскользнули. А от нечисти скрыться не удастся.

— Прячется банник только от нас, — догадался Горислав, и Драгана кивнула.

— От людей, — подтвердила девица, а плотник усмехнулся: на его веку себя к народу она нечасто причисляла.

Семаргл стоял высоко, да только какой в том прок? Лучи едва пробивались сквозь густые кроны многолетних деревьев. Если бы не Драгана, спотыкались бы на каждом шагу. Но она шла по чаще уверенно, оступаясь на корнях да сучьях лишь изредка. Может, оттого и держал её за руку Горислав, чтобы на кочках каких ногу не подвернуть?..

Одёрнула саму себя девица: нынче о другом думать надобно!

— Детей, поди, ещё найти нужно, — пробормотал молодец. — Далече, небось, увели?

— Не беда, что далече. Понять бы, где. Нестись через лес — впустую. Кров волхвов… не так-то просто его отыскать… — молвила Драгана, и в роще будто ещё темнее стало.

— Старцы их нынче призывают?

— Призывают, — согласилась знахарка мрачно. — А после в избах своих укрываются, пока волхвы детей в ночи истязают.

— Сдались им!.. — в сердцах молвил Горислав, да так и не договорил. — Не на тех перстом указывают. Кого-то ведьмой кличут, а к колдунам бегут.

— Колдуны из них худые, — тихо ответила девица. — Прорицатели некоторые. Другие могут стихии заклинать. От хвори не излечат, судьбу не обманут, в беде бросят... Но все как один — умельцы в жертвоприношениях. Большего не осилят. Хоть и кличут себя избранниками богов...

Редко Драгана о том беседу вела, да и нынче спохватилась — чуял Горислав, как оборвала речи да саму себя как будто пристыдила.

— Не надобно им о себе много говорить, — наконец добавила Драгана. — Люди они. Такие же смертные, как и остальные. Шкуры да меха медвежьи и волчьи, со зверя содранные и на плечи накинутые, в зверей не обратят и к богам не приблизят. Как бы им того ни хотелось.

Брели они дальше в тишине, пока девица не вымолвила:

— Плохо, что, хоть руки у них как у ворожей корявые, много принесли жертв человеческих прямо нечисти лесной. Только лес может предать волхвов да выдать. А до тех пор не узрим тропку к их логову.

Споткнулся Горислав — так речи Драгановы его поразили.

— Нечисти?

— Не от богов дары волхвовы, — спокойно ответила девица, не останавливаясь, и Горислав последовал за ней.

— В сем лесу не часто я бывала, — зумчиво протянула Драгана. — Выспросить помощь надобно.

— И как же?

Не сразу Драгана ответила:

— Разговаривать. Боль леса облегчить. А после показать, что одной мы крови.

Не по нраву Гориславу пришлось, как тревожно Драгана то молвила. Но ничего не сказал. Знал: покуда не пришло время, ничего девица не поведает.

— К зверям тоже не обратишься, — бубнила под нос, продолжая преодолевать причудливые корни, выбравшиеся из-под земли. — Мужики по лесу шли, шумели, огнивом светили — распугали всех лис да сычей. Только вони от мужиков много было. По следу иду, но стёжки расходятся. Кто поймёт теперь, куда какая ведёт…

Замолчала девица. Замерла вдруг на месте. Горислав и сам остановился.

Едва различал он Драганов стан во мраке и больше почуял, чем заметил, как она наклонила голову, прислушиваясь.

Не вопрошал ничего. Дождался, пока девица сама поведала:

— Не пугайся, далече должен быть.

Мгновения не прошло, как издалека донёсся дикий, ужасающий визг. Эхом разлетался он по лесу, и вторили головному протяжному звуку подобия его родные.

Хоть и был тот визг мерзкий уху, но помимо того до невозможного тоскливый. Аж сердце из груди выпрыгивало, как хотелось набрать больше воздуха да завыть в ответ.

— Нельзя, — шепнула Драгана предупреждающе, будто думы Гориславовы услыхала. — Кликун в лесу взывает. Дух дорожный. Откликаться — беду к себе приманивать.

— Как же совладать? — с трудом произнёс плотник.

Словно грудь кто сжал тисками: шептать аж больно, а в тот же час так и хочется гаркнут на всю околицу. Как тут удержаться?

Почувствовал Горислав, как Драгана к нему обернулась, на носочках приподнялась и ладони к его вискам приложила. Зашептала что-то едва слышно.

Сначала вой Кликуна всё равно громче звучал, будто в самой груди звенел. Горислава с нечистью словно нитью связали, и нынче дребезжала она от каждого движенья лесной твари.

Но девица продолжала шептать, и Горислав ощущал, что всё заметнее ослабевали тиски, сдавившие грудь.

— С опаскою будем дальше идти, — чуть громче молвила Драгана, но и то шёпотом.

Обрадовался Горислав, что голос её ближе звучал, нежели вой Кликуна. И таким красивым он был: не тем высоким, которым девки в селении всегда смеялись, — пронзительно так, что цветы вокруг головками мотать начинали от дребезжания. Нет, Драганов был невысокий, однако же приятный. Говорила Драгана спокойно, порою даже отстранённо, а в другой раз тягуче молвила, будто кошка мурчала…

Вспомнил вдруг молодец, как на поляне девица ему сказки рассказывала — о Василе, про Ивана-да-Марью. Тогда голос Драганов точно звучал чарующе, будто околдовать хотела. А может, давно околдовала?..

— Невидим он, как всякий дух? — вопрошал Горислав, дабы от дум отвлечься.

— День был бы, могли бы разглядеть, где проезжает. Там пыль вьётся вихрем и кружится высоко.

Раздался опять вой. Но показался совсем далёким.

Не то, умчался Кликун?..

Почуял плотник, как отняла девица руки от его висков, опустилась на пятки и двинулась неспешно в чащу.

Руки они так и не отпустили, хоть лес немного поредел, и Семаргл в него заглянул с охотою.

11 глава

Путь в ночи по мрачным топям да болотам не казался Гориславу ни трудным, ни пугающим. Не тогда, как услышал он речи Драгоновы, не когда увидел слёзы радости её чарующх глазах. Сердце билось сильно, счастливо и весело. Оттого не обращал молодец внимания на далёкий, но мерзкий вой Кликуна. Нынче Горислава хоть посреди свежих домовин поставь — и то казалась бы жизнь доброй да хорошей.

А вот Драгана насторожилась. Впереди бежали лисы, ушами из стороны в сторону водили. Не им, ни хозяйке их нравилось, что звучал вой раз к разу по-новому. То совсем далече, то явно ближе.

Раздвоился Кликун, что ли, и теперь бродит по всей чаще и вопит протяжно? Если так, ещё опаснее путь. Ещё непредсказуемее.

Вой раздался совсем близёхонько.

Замерла Драгана на месте. Горислав на неё невольно налетел, да опомнился быстро — отступил.

— Мотается нынче, — предупредила девица. — Не ровен час к нам явиться может. Будь наготове.

— Разве ж силою его одолеть? — вопрошал плотник, но за топор на поясе на всякий случай схватился.

— Будь наготове прятаться, — пояснила Драгана и двинулась дальше.

Следующий раз завыл Кликун совсем далече.

Леший разорви этих волхвов! С нечистью якшаются — как пить дать! Да ещё в такую ночь, что для мальчиков и так невыносимой сделалась. Мало мужиков, что охраняют лес? На кой попризвали всякое отродье? От кого огораживались? От сельских — или кого в селении достойным противником считают? Не Драгану ли?..

Брели они дальше, прислушиваясь к округе. Пока удавалось им оставаться незамеченными.

Изредка показывались мерцающие огни. Драгана и Горислав отклонились от топей да болот и свернули влево, снова зашли в лес — тогда огни замерцали чаще.

В кустах что-то зашуршало.

Не успела Драгана ничего молвить, как Горислав занёс топор. Но девица перехватила его сильную руку. Жестом велела отступить.

— Безобидные лесавки, — пояснила она. — Маленькие, серенькие, лохматые. На ежей похожи. Дом их — прошлогодняя листва. Бодрствуют нынче: веселятся, водят хороводы, поднимают листву, шелестят, шебуршат, копошатся. За короткое время натрудятся, умаются — и долго-долго спать будут.

И правда: показалось в лунном свете создание. Не ёж, а серое, не мышь, а маленькое. Взглянул на незваных гостей глазками-бусинками, сорвался с места и спрятался в кустах.

Хотел Горислав дальше пойти, да обернулся к Драгане. В полумраке глаза её засияли. Затянулись бельмами, забрезжили пугающим светом.

— Он здесь, — не своим голосом, а словно несколькими чужими молвила девица, но молодец уж и сам понял — вонь учуял.

Ринулась Драгана в чащу — туда, где деревья росли гуще. Горислав за ней последовал.

Вой Кликуна раздался где-то совсем близко. Задержал Горислав дыхание, чтобы себя не выдать — Драгана-то и вовсе уж не дышала. По обыкновению.

Замерли за толстым дубом. Глядел Горислав на Драгану, а она перед собой невидящим взглядом.

Вой повторился. Неначе крутился Кликун по кругу.

Чего явился? Тут рядом и тропки никакой нет. А он же дорожный дух, разве пристало ему по чаще непроходимой шастать?

Скрывались за дубом, время от времени Драгана медленно делала несколько шагов в сторону, и Горислав следовал за ней.

Наконец повторился вой чуть подальше.

— Хочешь узреть его? — нечеловеческим голосом вопрошала Драгана.

Если бы кто на месте Горислава оказался, то бежал бы от девицы в ужасе. И неважно, если даже Кликуну навстречу. Все чувства человеческие твердили, что здесь, за дубом, рядом с невесть с кем, намного опаснее.

— Хочу, — шепнул Горислав и почувствовал, как коснулась его руки ладонь ледяная.

Не бывает кожа такой холодной у живых.

Горислав же узнал бы маленькую ладонь Драганы и в тёмном лесу, и с закрытыми глазами.

Как только переплелись их руки, почуял молодец, будто на грудь ему камень тяжёлый положили. Сдавило тисками. Сделал вдох и перестал дышать.

Двинулась девица вдоль ствола, выглянула из-за дерева. Горислава за собой потянула.

Поодаль мимо них проехал на большой змее тощий великан с длинными волосами, до того высокий, что и морды не видать. На плечи накинут был оборванный балахон. В одной длиннющей руке виднелся кнут, в другой — золотой рог. Вокруг крутились вихри.

Подождали, пока чудище умчалось к топям, и только потом Драгана Горислава отпустила. Моргнула — и перестали очи белым светится. Выдохнули оба облегчённо, но за дубом недолго в спокойствии стояли — разлетелся по лесу крик душераздирающий. Детский.

— Позволил лес, — выдохнула Драгана и побежала на голос, а Горислав и лисы за нею.

Впереди среди деревьев показалась небольшая поляна, а на ней обнесённый частоколом двор. Из-за ограды виднелись высокие деревянные идолы…

Внутри костёр пылал, дым валил. Кто-то там прыгал и пел жутковатые песни.

Драгана замедлила шаг. То за одним деревом с Гориславом прятались, то за другим. Выглянул молодец из-за ближайшего: в свете луны виднелись на кольях звериные морды. Кровь обильно запеклась на частоколе.

Посмотрела Драгана на лисиц, кивнула, что-то шепнула — и разбежались те по лесу. Подошла к Гориславу, также из-за дерева выглянула. Опять донёсся со двора пронзительный детский крик — и сжалось сердце.

Там-то мальчишек мучают. Как и говорила Светолика, голодом морят, спать не дают. Но крики возвещали о других страданиях, о гораздо больших муках…

Драгана достала из-под накидки шапку. Переглянулись с Гориславом.

— От волхвов, может, и не укроемся… — неуверенно молвила девица, но молодец поддержал её мысль:

— Не помешает.

Надела и взяла плотника за руку. Двинулись к частоколу, да не к воротам, а левее, где незадолго до этого лисы пробежали.

Заголосили волхвы во дворе громче. Замерла Драгана — перед очами грядущее пронеслось.

— Нет, — приказала и назад отступила, Горислава потянула за собой.

Назад не воротилась, но до ближайшего дерева добралась и укрылась за ним, хоть шапка и скрывала и девицу, и молодца.

12 глава

Леший девку забери! Односельчан только не хватало!

Тотчас Драгана моргнула — и спала пелена. Обернулась знахарка резко.

— Не шелохнись! — закричала девчонка, только кто её слушал.

Взглянула Драгана на незваную гостью. Дородная. Невысокая. Коса толстая, длинная. Одета нехорошо — неплохо. Глаза большие, тёмные. Лицо щекастое. Как у матери. У Любы…

Чтоб их обеих!

— Ожана, нож долой убери, — едва не плюнула знахарка.

На ноги стала подниматься, та снова заголосила:

— Не шевелись, велю!

— А я велю, нож убери. Не видишь, что ли, к чьему горлу приставила?

Опустила Ожана голову. Взглянула на своего пленника. Горислав голову медленно поднял, ещё больше шею под удар подставив.

Девка ойкнула, вздрогнула и отпрыгнула от плотника. Хорошо с испугу по коже лезвием не чиркнула.

В отблесках костра её щёки показались пунцовыми. Вцепилась в косу руками, пряди затеребила. Тогда и заметила Драгана полынь.

Так вот отчего не почуяла знахарка, как Ожана к ним приблизилась. Полынь от нечисти неплохо помогала. Не вовремя как раз Драгана обратилася…

— Горислав, прости, Перуна ради! Кто ж знал, что это ты!

За кого же она молодца приняла? Думала, нежить какая с Драганой в ночи по лесам шастает?

Это она ещё очи девичьи не видала — может, тогда хотя б дёру дала. Драгана усмехнулась, но промолчала.

— Ты-то здесь что делаешь? — вопрошал Горислав, поднявшись на ноги.

Ожана из стороны в сторону металась, будто спрятаться хотела, только не знала, где.

— Брат у меня здесь. Младший.

— И почему же Излат не пришёл? — хмуро буркнула Драгана, прекрасно зная весь выводок Любин. — Чего старшой сестру отправил?

— Разделились мы, — в таком же духе ответила Ожана.

— Смело, — похвалил Горислав. — Коли не побоялась одна к волхвам прокрасться.

Замерла Ожана, будто громом сражённая. Зарделась пуще прежнего. Ладони к щекам приложила, однако почуяла на себе внимание и поспешно руки опустила.

Драгана как раз проходила мимо. На вопросительный взгляд знахарки Горислав только нахмурился растерянно, не понимая, отчего глядит на него так хитро.

Драгана закатила глаза и вздохнула.

— Такие измывательства? — молвила Ожана, оглядывая насыпи. — Чего ради?

— Волхвы верят, что должен каждый мальчик помереть и народиться заново, но уже мужчиной. Только вот умирают часто, а перерождаются… — недоговорил Горислав.

Повисла гнетущая тишина.

— Уходить надобно, — подала голос Драгана.

Лицо Ожанино вытянулось.

— Нынче прям! Не пущу никуда! — кинулась к Драгане.

Неужто схватить её за плечи хотела?

Опомнилась, испугалась, отпрянула.

— Опять нож к горлу Гориславову приставишь? — вкрадчиво вопрошала знахарка, взглянув Ожане в глаза. — Дерзни. Может, до плеча хотя бы дотянешься, — насмешливо заявила она.

У Ожаны губы затряслись, но отвечала спокойно:

— Помоги моему брату. Видела я, что многих ты исцеляла.

— И знаешь, где лежит? — прошептала Драгана, но с такой отравой в голосе, как будто змея ядом прыснула.

Отхлынула кровь от лица Ожаниного — на полотно сделалась похожа.

— Не ведаю.

— Пока разберёмся, волхвы воротятся, — мягко, но решительно молвил Горислав.

— Уходили уж, как ты явилась, — подтвердила Драгана.

— То бишь, не всем помогаете? — укорила Ожана.

Стояли глядели друг на друга девки, как два барана, что дорогу одну не поделили.

— Нелюдимые ведь, — выплюнула знахарка, и в очах Ожаны мелькнула догадка.

— Матушка так сказали? Не слушай её. Боялась она, что сына младшего призовут, вот и болтала лишнее.

— Всю жизнь? С самых юных моих лет? — пристыдила Драгана.

Ожана губы поджала.

— Поможешь, ворочусь, поведаю — никогда больше слова наперекор тебе не молвит, — пообещала девка.

Знахарка могла бы, огонь бы изо рта выпустила — так яростью кипела.

— Сдалась мне милость твоей матушки!

Отвернулась и пошла куда-то вглубь двора, подальше от костра, в темноту под колья.

Ожана как стояла, чуть не упала. Обернулась к Гориславу.

— Завсегда такая юродивая?!

Взглянул молодец вслед знахарке и молвил тихо:

— Ступай за ней да не болтай.

— Где это видано! Она, что вздумается, творит, а людям добрым надобно… — начала было Ожана, но вдруг увидала, куда Драгана направилась, и обомлела.

Горислав уже двинулся к кольям, пока Ожана в себя приходила, а потом стремглав помчалась за ними.

Когда нагнали знахарку, она уж опустилась на землю и раскапывать принялась. Ожана и Горислав начали помогать. Все трое поторапливались — не ровен час волхвы явятся.

Мальчонка носом воздух свежий потянул, но не застонал, в себя не пришёл. Не откликнулся и на причитания Ожанины, когда она вокруг него суетится начала, точно курица над цыплёнком.

— Заберу я его — да и всё тут! Нынче же заберу!

— Заберёшь — и конец. И ему, и тебе, и матери вашей. Старцы такого с рук не спустят. Волхвы — тем более.

— Меланег! Матушка родная! — заплакала Ожана, вытирая кровь запекшуюся на лице, вокруг рта. — Зубы повыбивали!

— Зубы не ноги, — сурово шепнула Драгана. — Не отрастут, но и без них проживёт.

— Как же ты можешь?!.. — начала Ожана, да та таким холодом в лицо ей пахнула, что умолкла и голову подняла.

Как увидала очи Драгановы, глаза девкины расширились от ужаса, а уста приоткрылись в немом крике.

Склонилась знахарка над Меланегом. Прижалась ухом к груди и почуяла, как кровь в её жилах совсем застыла — даже больше, чем обычно, как дар нечеловеческий в себе пробуждала.

— Что? — шепнула с трудом Ожана.

Горислав молча, но внимательно глядел на Драгану.

А та прислушивалась. И с каждым мгновением в груди её собственной ширился мрак.

Едва теплилась жизнь в Меланеге. Дух трепыхался так тихо, как если бы птица какая ранена была и уж по земле каталась — била крыльями в предсмертном припадке.

13 глава

Нашла Ожана брешь в частоколе, притаилась во мраке, на двор взглянула. Как будто небеса разверзлись, и обрушился на смертных гнев Перунов — такой хаос вокруг воцарился.

Из-за частокола летели стрелы. Врезались в щит, да только куда люду простому было разглядеть? Стоило стрелам вонзится в дерево, как пропадали с глаз — растворялись в воздухе. Ожана видала только Драгану.

Отрешилась знахарка от всего человеческого. Сомкнула веки, руками по Меланегу зашарила, а после — по лбу своему провела — прилипли грязь и кровь, нежную кожу замарали. Сделала глубокий вдох. Расправила плечи. А как подняла веки, вперилась ужасающим взглядом в мальчика перед собой. Зашептала быстро и тревожно. Будто проклинала его, а не спасать собиралась. Кашлянула — словами своими же подавилась? Зашептала так жалобно, будто мгновение — и заплачет. И вдруг… запела.

Тихо, протяжно, жутковато. Неспешно. Словно не бежали сюда из лесу волхвы.

Ни слова понять было невозможно. Вроде наш язык, а вроде бы… и нет.

Да, неясно, о чём была та колыбельная — только звучало пугающе…

Драгана подтащила Меланега к себе, обхватила руками его голову. Начала станом раскачиваться вперёд-назад, а потом из стороны в сторону — плавно, будто змея затанцевала. А тем временем продолжала шептать. Бормотала без устали. Пока глаза белёсые не замерцали…

В какое-то мгновение привиделось Ожане, будто тело знахарки начало бледнеть и таять, становясь, как вода в реке, прозрачной. А потом засияло оно зеленоватым светом и, будто шкура у змеи, отделилось от самой девицы…

Время замедлилось. Летели стрелы из-за частокола, да только так неспешно, как ни одна стрела не пролетает…

Самой себе Ожана дивилась. Ей бы закричать от ужаса на весь лес. Только морок на разум спустился: смотрела девка тихо-спокойно, как настоящая Драгана сидела не шевелясь, а другая продолжала таять на глазах, пока не проступили очертания косточек… Дух зеленоватый в облике девичьем задвигался и безмолвно закричал. Следом — знахарка очнулась. Будто соединились двое в одно, хоть и продолжала Драгана сиять зеленоватым светом.

Откинула плечи, прогнулась в спине, зажмурилась, а уста так и оставались открыты в немом крике, будто от боли знахарка страдала. Склонилась над Меланегом, а потом снова прогнулась знахарка — пуще прежнего. Точно кто из девки вырваться пытался…

Тогда только заметила Ожана, что со всех сторон собираются к Драгане лисы да вороны. Как будто на зов чей идут.

В отличие от стрел, обитатели леса двигались расторопно. Вскоре собралось вокруг знахарки зверьё — не меньше дюжины плутовок да двух дюжин птиц. У рыжих уши прижаты, у воронов взоры осмыслены. И те, и другие больше Ожаниного понимают, что тута творится…

Взглянула девка на Драгану. Та начала рубашку у шеи руками раздирать — и вдруг вырвались из груди на волю… птицы…

Такие же зеленоватые да едва видимые были, как прежде — дух Драганов. Закружились вокруг, покачиваясь и наклоняясь, будто только учились летать. Однако же чем лучше им удавалось держаться в воздухе, тем стремительнее сюда слетались настоящие вороны…

И как только знахарка колдовство такое творит?

Опомнилась Ожана, только когда раздался у ворот крик. В то же мгновение стремительно полетели стрелы — словно кто собак с поводка спустил.

Вбежали во двор волхвы в шкурах да мехах. А с ними вместе — мальчики. Кто не в себе. Кто раненый: едва ногами переставлял, но на землю не падал — сила чья-то злая вперёд тащила…

Похолодело в груди. Нынче увидят рыжие косы Драгановы. Много ли таких огненных в селении?! Небось, тотчас всё старцам поведают — и конец тогда всем придёт! А как ещё прознают, что Меланегу Драгана помогала, тогда останется гадать, кто первым Ожане космы повыдирает — волхвы, старцы или матушка…

Уж хотела броситься вперёд, кто знает, что сделать — хоть предупредить Драгану, чтобы волосы каким колдовством скрыла. Да только взглянула на знахарку — и обомлела…

Волхвы, небось, не то что косы, а и вовсе девку не видали — такой туман чёрный, густой за её спиной растёкся, будто стена какая встала.

Откуда только он взялся? Как дым, клубился да курчавился. Уж и вперёд вырывался — скоро и Ожане ничего не видать будет.

Казалось, воронов тоже собиралось всё больше. Среди них только с трудом можно было различить зеленоватых птиц, что вылетали из Драгановой груди.

Ожана с замирающим сердцем глянула на волхвов…

Остановились, хвала богам…

И они, и дети неразумные. Завидели чёрный вихрь, что диковато танцевал над землёй. Пооткрывали рты — растерялись, не знали, как поступить.

А морок вокруг знахарки и Меланега сгущался. Как и думала Ожана, разглядеть их уже и ей не под силу стало. Совсем заволокло…

Поднялся ветер. Закричали вороны, выдавая, что нечто страшное внутри, за той стеной, творится. Будто гроза в небе буйствовала, пошли по вихрю оранжевые и зелёные всполохи. Ветер усиливался, распаляя стихию. Чуяла Ожана, что колдовство настоящее нынче вершится. Всё бы отдала, лишь бы заглянуть за ту стену — поведать тайну…

Грудь её расширилась от восхищённого ужаса. А потом… от звериного страха.

А коли что с Меланегом дурное случится? Волхвы и старцы тогда его убьют! А за ним следом и Ожана к праотцам пойдёт — матушка из неё душу, без сомнений, вытрясет.

Дааа,поздно девка спохватилась, эх, поздно…

Ума что ли нет — ведьму о помощи просить? Матушка всегда велела от нелюдимой знахарки подальше держаться, а Ожана… Так отчаялась хотя бы отыскать брата — всех же волхвы в землю паскуды закопали! — что решилась к Драгане обратиться. Теперь что делать?

В мгновение забыла девка о всяких думах: рябью вихри пошли. Засияли пуще прежнего. Ветрище так подуло, что Ожана невольно спиной в частокол вжалась, разорвав и сарафан, и рубашку и даже больно оцарапав кожу.

Собрались все вихри в один, что вспыхнул вдруг ярко-зелёными и красными переливами — даже сомкнутые глаза заслезились.

14 глава

— И как же тебе удалось исчезнуть? — вопрошала Ожана, стоило Гориславу привести её в лес.

Не у частокола же было её в самом деле оставлять! Даже если очень хотелось.

— Так как? — потребовала Ожана ответа, но Драгана молчала — только с Гориславом переглянулась.

— А тебе? — наконец молвила, посмотрев на Любину девку.

У той аж рот приоткрылся.

— Тебя-то тоже не видать было, — добавила знахарка. — Или думаешь, волхвы отпустили бы так просто?

Раз за разом открывала и смыкала Ожана уста. Так ничего и не молвила.

Наконец взгляд её упал на красную нить на запястье у Горислава.

Не без разума девка. Не то что её матушка.

— Так вот зачем ты нить и на мою руку перекидывал?! — зашумела Ожана.

Прозвучало восхищённо. А как взгляд Горислава увидала, свой взор потупила. Зарделась пуще, чем на дворе волхвов.

Драгана едва удержалась, чтобы, как в тот раз, глаза не закатить. Знала бы Ожана, что дело не в нити, а в шапке банника, совсем бы с ума сошла.

— Что с моим Меланегом будет? — в голосе Ожаны прозвучал страх. — Что за туманом творилось?

Не сговариваясь, переглянулись вновь Драгана и Горислав. Знахарка насупилась, пошла медленнее, скоро отстала. Ожана уставилась на молодца со страхом. Всё так плохо, что даже и сказать ничего Драгана не пожелала?

— Сильнее станет, — со вздохом признался он.

— А что ж знахарка промолчала?

Слова не укрылись от чуткого слуха Драганы.

Знахарка. Она усмехнулась. Что бы молвила Люба, коли девку свою нынче услышала бы?

— Неразговорчива, — вкрадчиво молвил Горислав таким тоном, что ясно стало: он такой же, лишнего не поведает.

Зарделась снова Ожана. Светоч покрепче перехватила. Пошла вперёд пошла. Видать, чтобы взглядом ни со знахаркой, ни с плотником впредь не сталкиваться.

Оказались оба рядом. Шли молча. Потом шепнул Горислав:

— Не оберёмся с ней неприятностей.

Хотела Драгана съязвить, да шутить время неподходящее.

— На мне вина лежит, — призналась с тяжёлым выдохом. — Коли не теряла бы сознание, не отвлекла тебя — и тогда Ожана эта к нам бы не привязалась.

— Шутить вздумала? — тихо, но с жаром вопрошал Горислав. Почуяла на себе его взгляд. — За что тебе просить прощения?! Ты там едва не сгинула.

— Однако же не сгинула, — прошептала Драгана, однако и сама понимая, что оправдание глупое.

Молодец покачал головой. Знала девица, ещё что-то он скажет, и продлится эта непростая беседа и дальше. Потому вернулась к прежнему:

— Если матушка её дурная выведает — считай, узнает и всё селение. Но будем надеяться, не расскажет матушке всю правду.

— Отчего же?

Драгана улыбнулась.

— Сдаётся, ты ей по нраву.

Горислав аж споткнулся. Знахарка же шагу не сбавила.

Догнал её, глянул настороженно, как впереди шла Ожана.

— Молвишь, не заметил? — спросила Драгана с усмешкой.

— Да уж когда было? — сцепив зубы, ответил Горислав. — Когда ты душу из себя вытрясла, чтобы мальчика спасти, али когда волхвы тебя чуть не увидели?!

Резко остановился молодец — едва знахарку с ног не сбил. Против охоты ухватилась за его плечи, лишь бы не упасть. Так и замерли посреди полночной рощи. И во мраке видно было, как очи Гориславовы яростью загорелись.

Шутками здесь всё-таки не отделаешься.

— Благодарствую, — искренне молвила Драгана и услышала, как молодец шумно выдохнул. — И за то, что от стрел закрыл, и за то, что нитью наши руки перевязал, чтобы от волхвов укрыть.

— Благодарность твоя лишняя, — молвил Горислав почти строго. — Ты за меня, я за тебя в ответе. Как и тогда.

В ночь, когда он чуть было не истёк кровью, как нынче мог и Тихомир.

— Ещё бы на рожон не лезла, цены бы тебе не было.

Глядел молодец пристально, и оттого сердце Драганово забилось быстрее.

Надо бы томление ненужное задушить на корню.

— Ведал, на что идём. Испытать судьбу надобно было.

— Что-то пошло не так, — неуклонно сказал Горислав, и брехать ему, как собака, у знахарки совести не хватило:

— Верно.

— Чем поплатишься?

Толком ничего не ведал — да быстро о последствиях догадался.

— Хочется верить, только потерей спокойствия и сна.

— Хочется верить? — Горислав подозрительно сощурился. — Видать, что-то нарушила.

Проницательность его Драгану не удивила, но опечалила.

— Послушай, я сама нынче…

Не успела договорить — вскрикнула впереди Ожана, а потом прикрыла рот ладонями.

«Ну всё, вот и конец девке!» — ёкнуло сердце у Драганы.

Кинулись с Гориславом вперёд и… выдохнули разом.

— Что ж ты пугаешь?! — упрекнул молодец.

— Ой, простите, люди добрые: сама испужалась.

Оба выглянули из-за дерева туда, куда смотрела Ожана. Вдалеке, на небольшой поляне, в полной тишине дико плясали волхвы и мальчики. Двигались все по кругу, скакали на месте. И на тех, и на других были надеты звериные шкуры. Завыли вдруг на луну.

— Что с ними? — прошептала Ожана, и знахарка ответила, хоть и неохотно:

— Дурманом опоили. В бреду нынче. Видения им являются.

— Какие? — ещё тише вопрошала Ожана, не отрываясь от детей.

Так и шарила по ним взглядом — небось, Меланега искала.

— Такие, что детям видеть не надобно.

Голос Драганов так мрачно прозвучал, что глянула на неё Ожана огромными очами.

Ещё надумает себе девка леший-знает-чего. Придётся поведать:

— Видят они, как люди оборачиваются волками, коршунами да медведями.

Ожана прищурилась:

— Так уж то жутко?

Может, и нет, коли бы дурман сильным не был.

— Муки страшные лицезреют, — тщательно подбирая слова, призналась Драгана. — Кажется им, что из кожи людской вон другие дети вылезают.

Глаза Ожаны вновь огромными сделались.

— Кровища будто во все стороны хлещет.

Девка побледнела и вцепилась руками в ближайшие сучья.

— Потом во снах пугающих снится, да только не признается никто, ибо не вспомнит, где такое видал.

15 глава

Из леса выбрались с первыми лучами солнца. Побитые. Потрёпаные. И то — благодарить надобно петухов: коли б они, родимые, не разорались, живым бы никто из троих не воротился…

— К лешему такие ночи! — устало выдохнула Ожана. — Боли-бошку век не забуду. А бег этот по лесу — тем более.

Смотреть на девку было больно: девка хваталась за голову при каждом произнесённом слове. Попалась злобной нечисти однажды и сама Драгана. Мелкая, правда, была, не то что Ожана — уж кобылица взрослая совсем, но видать, бестолковая.

Долго ещё страдать будет. Но не стала знахарка на том внимание заострять.

— Мяту с ромашкой дома завари да выпей. Легше станет. И выспись.

Взгляды встретились.

— Благодарствую, — тихо молвила и потупила взор. — И за совет, и за то, что… не бросили. Ни Меланега, ни меня…

Знахарка аж с Гориславом переглянулась: не ожидала от Ожаны признательности.

— Глядите! — вскрикнула вдруг девка, из-за деревьев выглядывая на опушку, где уже собрался люд.

Впереди всех — старцы. Кого молодые только придерживали, а кого и на себе тащили. Поодаль матушки да батюшки стояли. Видно было по их осунувшимся лицам, как тяжко ночь далась: бабы плакали, мужики кручинились. И вот нынче замерли и те, и другие перед стеной вековых деревьев. Не то воротятся их сыновья живыми, не то лишь косточки родным отдадут…

В толпе послышались охи-вздохи, причитания и мольбы всем богам, стоило из лесного мрака плказаться детям…

Худо пришлось.

Это было ясно каждому, кто хоть раз глянул на мальчиков. Понятно по тому, с каким трудом они волочили ноги, как медленно двигались, какими грязными были. Давече отправляли в лес в лучших нарядах, а нынче возвращались оборванцами. Но не до тканей было матушкам и батюшкам: коли дитя дышит — и то счастье

Едва удерживали себя родители, чтобы не кинуться, завидев сыновей. И вздыхали, и плакали, и вскрикивали — но на местах стояли. Покуда мальчики по очереди не подходили к старцам, и те заглядывали им в глаза — искали что-то полуслепыми очами. Только спустя бесконечно долгое мгновение — наконец отпускали. И лишь тогда выдыхали с облегчением матушки да батюшки. Спотыкаясь, бросались к своим детям. Сжимали в объятиях. Осыпали поцелуями.

Правда, мальцы чаще брыкались и толкались, чем давались родителям в ласковые руки. То ли слишком важными теперь стали, то ли своих не сразу узнавали…

Взоры казались затуманенными, растерянными, словно и не знали мальчики, где оказались. Лица их за одну ночь похмурнели и будто повзрослели не по летам.

Многие из тех, что пережили обряд, поверят, будто и правда на том свете побывали. Другие будут перед сном богов заклинать, чтобы не являлись даже во снах воспоминания о страшной ночи, проведённой в жестоком лесу.

— Гляди, — шепнул Горислав Драгане, и та заметила, как из леса вышел высокий, тощий, темноволосый малец.

Одной рукой за другую держался. Перевязана была тряпицей, а та пропиталась кровью.

Выдохнули и Драгана, и Горислав облегчённо. Смотрели, как подошёл Тихомир к старцам, а как те отпустили, к матушке побрёл. Приблизился — видна стала почерневшая кожа. Да то ожог, главное — сам жив.

Рослая Светолика выжидающе протянула к сыну руки, но в объятиях стиснуть не пыталась, как норовили остальные матушки.

Но и Тихомир таким, как другие, тоже не был.

Взор спокойный, ясный. Подошёл мальчик к матери. Руку на плечо Светолике положил, а как она к нему потянулась, обнял в ответ.

Повёл носом.
Улыбнулась Драгана. Время надобно, чтобы привык к тому, что запахи вокруг теперь необычно яркие.

— Которым вы помогали, вернулись живые… — молвила Ожана. — Вас должны благодарить, — вдруг выдала и обернулась к Драгане. — Тебя!

— Ерунду не неси, — отозвалась знахарка устало. — Ведаешь, во что старики верят: будто побывав в другом мире, получил будущий охотник дар — звериный нюх и слух, умение понимать язык животных и быть незаметным в лесу.

— Но это ты дарами наделила! — с неожиданным жаром молвила девка.

Знахарка покачала головой.

— Не ты мальчишек умениями наделяешь? — удивилась Ожана. — А кто же?

— Кто ж его ведает, — задумчиво откликнулась Драгана.

— Так старики правы?

— Есть почти у каждого сила. С рождения. У кого-то пробуждается, когда лицом к лицу со смертью сталкивается. У некоторых же спит настолько крепко, что может так и не проснутся. Пока самого человека крепким сном не уложат.

— Пока… не умрёт? — округлила глаза Ожана. — То бишь никогда…

Драгана кивнула.

— Послушай, — взглянула на Любину девку. — Никому ничего не говори о том, что видала. Не то… в лягушку превращу! — намеренно устрашающе рыкнула Драгана, и девка на неё огромными очами уставилась. — И в бане больше не стирайся: не к добру!

На другой стороне опушки раздался крик: из леса начали выносить тела…

Ожана побледнела. Упала на колени.

Все знали: сначала выходят живые, потом приносят погибших.

Коли среди первых Меланега не было, значит…

Ожана на знахарку не бросилась, в космы не вцепилась. Только заплакала тихо, но так горько, что сердце Драганово сжалось.

— Матушка родная… — пролепетала девка.

Голову резко вскинула, на опушку глянула, взглядом Любу отыскала. Та ни жива, ни мертва подошла к погибшим, где на траву укладывали тела…

— Молю Перуна, молю Велеса, молю все ветра да все реки… брата моего уберегите! — как во сне, зашептала Ожана сквозь слёзы, не отрывая взгляда от опушки.

Горислав рядом с ней на землю опустился. Даже Драгана приблизилась. Никого не замечала девка — неотрывно на матушку смотрела.

— Умоляю, милостивые, душу отдам лешему, только пускай Меланега среди мёртвых не окажется…

Люба над умершими склонилась. Зажмурилась, взглянуть не смела.

Батюшка судорожно вдохнул — и грудь его опала. Что-то шепнул, бабу свою обнял, в шею её толстую лицом уткнулся.

Открыла Люба глаза — и потекли по щекам слёзы облегчения…

16 глава

Поля после жатвы всегда казались Драгане тоскливыми. То ли дело было, когда пшеница выше колосилась и сияла золотом в заботливых руках Ярило.

А нынче что? Куда взор не упадёт — пустота. Простор — это хорошо, но только не накануне холодов. Придёт трескучий мороз, запорошит всё вокруг снегом — вот уж правда, белым свет станет.

Драгане больше было по нраву буйство цветов. Как у огня, что неистовствовал и сумасбродно танцевал, а возле неё, коли надобно, превращался в покладистого пса. Пора пожухлых листьев знахарке тоже приходилась по душе. Хоть и таяла молодость матушки сырой земли, оттого менее красным мир не становился.

А вот белое полотно радовала Драгану не больше, чем осиротевшие поля скошенной пшеницы.

«Кто-то из детей увидел, как обращалась она словно к небу, а вокруг крутилась в вихре высохшая трава да опавшая листва…»

При воспоминании о словах Зоряны знахарка на миг остановилась. Взглянула перед собой. Как будто увидеть могла, как матушка её родная стояла одинёшенька, а вокруг нити красные, как змеи, вились.

«Часто потом она туда возвращалась. Пока на сносях не очутилась».

Надобно думать, путь этот матушке был хорошо знаком. А нынче ходит по нему Драгана. Какая же её участь ожидает? Что дарует сила — в конечном итоге? Благодать али погибель?..

Уж поля сменились лесом, в который и молодец храбрый ни один не сунется, а нелёгкие думы со знахаркой всё рядом шли, и оттого каждый шаг давался час от часу с большим трудом.

Тропа в лесу затерялась, но даже не из-за этого Драгана остановилась — замерла и попыталась вглубь себя заглянуть. Не просто силу призвать хотела — но в грядущее посмотреть. Что дальше с ней сделается? Что на поляне заветной произойдёт?..

Её бы воля, не приходила сюда нынче. И как можно дольше. Да только тем себе только хуже сделала бы. Что бы там судьба не уготовила, надобно смело продолжать путь.

Драгана крепче сжала в руках корзинку. Велела самой себе впредь не останавливаться и даже шаг не сбавлять — и так уж плелась, как лиса, угодившая давече в капкан.

«А что, коли прознал уж всё?»

От этой мысли ёкнуло сердце.

«Не может того быть. Поляндры и в помине рядом не было. А кто ему ещё доложиться мог? Самому следить нет прока. Эка невидаль: дети, погибающие в лесу. Едва ли это могло привлечь внимание того, кто и так смертей повидал несметное число…»

Так Драгана обещала себе думать. Легше ей, правда, не стало. Однако же, послушная принятому решению, знахарка не останавливалась, покуда не очутилась на опушке.

Лисы поглядели на неё издалека — ближе подходить к хорошо известным месту не пожелали. Стояли с навострёнными ушами. Ведали, что земли не родные, в стороне держаться должно.

Драгана вдруг стиснула зубы: на себя саму разозлилась. Коли трястись так будет, как лист на ветру, небось, уж точно выдаст себя с потрохами! Нечего раньше времени никого хоронить!

Вдохнула поглубше и прошептала едва слышно:

— Виновной себя не чую. Прощенья не прошу. А чему быть, того не миновать.

Снова корзинку покрепче перехватила, будто ею могла хорошенько и треснуть, если кто на дороге внезапно возникнет.

Ступила из леса на поляну, выдала себя на волю всем ветрам. Взглянула на небо. Хмурилось то — серчало, видать. Коли так пойдёт, совсем чернотою затянет, вода с неба польётся, а то и начнётся буря, чего доброго. Только Перуна лютующего не доставало.

Первые капли ударили по лицу.

Ну вот.

Знахарка укрылась под кроной ближайшего дуба. Опустилась на траву, обхватила руками колени, положила на них голову. Та гудела от тяжёлых дум. Казалось, превратилась в улей, в коем мысли, как пчёлы, жужжали неустанно. Хотелось тяжёлое что-нибудь приложить, лишь бы из головы всякую думу повыбивать, одно и то же не слушать.

Драгана сомкнула очи. Вокруг звенела тишина. Самым громким звуком казалось дуновение ветра. Ни собаки не лаяли, ни человеческие голоса ниоткуда не доносились. Чему дивиться? В такую даль кто пойдёт?

Драгана глубоко вдохнула, будто не только полной грудью, но и самой душой. Правда в том крылась, что любила она здешнюю опушку и местные леса больше, чем все другие. Называя Драгану нелюдимой, Люба и не ведала, насколько была права. Коли Зоряне по душе пришлось бы, отвела бы знахарка мачеху в дремучий лес или в топи непроходимые, где тишину нарушали лишь размеренный комариный писк да возмущённое лягушачье кваканье. Тогда можно было бы покинуть селение и приходить только по надобности. Даже с Гориславом бы виделись: молодец леса да топи как свои пять пальцев знает. Прийти к избушке ему ничего не стоит. Даже под взором Семаргла.

Драгана с наслаждением вдохнула насыщенные запахи дикоросов и манящие ароматы грибов, что ни одна человеческая рука так и не соберёт.

Да, хорошо здесь.

Так и сидела с закрытыми глазами. Не то уж сон десятый видела, не то выжидала чего. Сколько времени утекло, и ведать не желала, пока не распогодилось — потому очи и открыла. В нескольких шагах от Драганой стоял некто..

Мужиком его назвать язык не поворачивался: в летах уж, а такой моложавый, высокий, крепкий, вычурный. Борода длинная, тонкая, поседевшая. Из-под соболиных бровей глядели очи чёрные. Да только хитрые до того, что, вопреки тёмному цвету, сам взгляд лучился не меньше, чем сам удалец — будто солнцем озарённый.

В шкуры облачён, мех наружу, перехвачен широким кожаным чересом. На поясе — калита.

Драгана взглянула на небо из-под ветвей. Небо по-прежнему застилали тяжёлые, тёмные тучи, но сам по себе будто сиял удалец, и одно уже это могло вынудить пасть ниц да молить о спасении души человеческой.

Но то любой из селения так поступил бы. Драгана эе такой, как другие, никогда не была.

Продолжала спокойно сидеть на траве. Глядела снизу вверх на мужчину. Правда, щурилась из-за света, что он источал. Даже ладонью глаза прикрыла.

17 глава

Не попалась.

Это всё, о чём могла думать Драгана, бредущая вдоль пёстрого леса.

Подумать страшно, какой была бы её доля, уличи её Влас во лжи. Всегда был добр, однако от таких, как он, неизвестно, чего ждать?..

«А ты кто, если такому солгать решилась?» — шипел внутренний голос, и знахарка споткнулась на ровном месте. Остановилась. Невидящим взором скользила по деревьям, что давно сменили зелёный наряд на пёстрый, а нынче и от того даже начинали избавляться.

И правда. Лгать всемогущим осмеливается или тот, кто страха не ведает, или тот, кто разумом не обзавёлся.

Коли бы Драгана к первым относилась, не дрожали бы нынче руки, не трясло бы всё тело. Ко вторым же — остолопам — саму себя никогда не причисляла, да видно, ошибалась…

Не пойми откуда поднялся ветер. Пронизывал до костей. Драгана юркнула в лесок. Побрела непривычно растерянно, думая о своём, испытывая не то облегчение, не то отчаянье. Не сразу заметила, как странно зазвучали осенние вихри. Когда достучались звуки до её разума, она опять остановилась.

Порывы ветра больше походили на заунывную песню, от коей сама природа, небось, и могла бы оцепенеть — погрузиться в долгий сон.

Играл будто кто на гуслях. Да так искусно, что знахарка невольно заслушалась.

Однако же не Власовы были. Те совсем иначе звучат: когда слушаешь, обо всём забываешь. Знала девица это чувство хорошо, а того лучше — как после нелегко возвращаться из дум.

Нынче же в памяти твёрдой оставалась. Здесь другое что-то...

Играл кто-то ласково, с чуткостью, словно перстами тонкими струн едва касался. И оттого откликались они протяжно, звенели трепетно, задевая что-то хрупкое да ранимое в самой душе…

Побрела Драгана дальше — на звуки чарующей музыки. Манили они, как танец костра. Как колыбельная матушкина, что во снах являлась… Манили, как само колдовство.

Шла вперёд, позабыв обо всех страхах да напастях. Будто впервые за долгое время почуяла нечто знакомое — даже родное.

Испужалась вдруг своих же чувств: где это видано, в лесу далёком сломя голову на игру гуслей мчаться?..

Несколько раз замирала, думала, прислушивалась.

Нет, больно хороша игра. Не человеческий это дар — так играть. Кто-то непростой за тем стоит. А разве такой навредит Драгане? Небось, силой какой обладает, а значит, знахарке-то уж опасаться не к чему.

Может, и не стоило так думать, да только сердце громко и призывно шептало, а Драгана привыкла быть чутью послушной: прежде оно никогда её не обманывало.

Внезапно лес изменился. Заместо елей и сосен появились со всех сторон берёзы. Стройные и частые — аж в глазах зарябило.

Мелодия стала совсем громкой — где-то рядом уж умелец. Звуки переплетались с игривым журчанием воды: близёхонько бежала река.

Приблизилась девица к прогалине, освещённой закатным солнечным светом, и замерла…

Не было здесь умельца. Не было и гуслей. Протекала через прогалину неширокая река, а на той стороне стоял худощавый, высокий да статный молодец.

На ногах высокие остроги. Чёрный кафтан расшит пёстрым причудливым орнаментом. Застёгнут на десятки пуговиц. Широкий пояс изукрашен. Непривычно высокий воротник доходил почти до подбородка.

Одежда не из простого полотна, всё из редкого да богатого — как на праздник какой-нибудь. Но даже наряд не удивил Драгану так, как длинная, толстая коса, белая, как снег…

Засмотрелась девица. Невольно прошла вперёд, притаилась у дерева. Ещё шаг — и на прогалину выйдет.

Ни один листочек засохший под ногой не хрустнул, однако же поднял молодец голову и тотчас встретился взглядом со знахаркой, будто точно знал, когда и откуда она явится.

Чепуха полная. Не мог он шаги её услыхать. Только Власу и Гориславу удавалось распознать — так они её всю жизнь знают! А этот молодец впервые видит…

Был облик незнакомца удивительным. Кожа бледная, словно не видала ни работы, ни солнца — аж сияла, как драгоценность какая. Глаза светлые, холодные, отстранённые.

Каким бы ярким ни был орнамент на кафтане, как бы ни пестрели ленты, вплетённые в косу, казался сам молодец почти лишённым красок. Будто глядела на него Драгана очами лисьими вночи.

Красив настолько, что глаз не отведёшь.

Носом повёл, словно запах учуял необычный и сам не понимал, неприятный или напротив — по нраву.

Верно Драгане показалось: кто-то в лесу завёлся дарами наделённый.

Эта мысль воротила знахарку к Власовым речам. — В каком же смятении она домой шла, что и не вспомнила ни разу о госте?..

Тишина, которая звенела вокруг несколько долгих мгновений, внезапно прервалась, и вновь зазвучали гусли. Словно уснул игрец, а теперь очнулся и принялся по струнам ударять с ещё большей силой.

Куда звуки пропадали? Марево на Драгану сошло — али колдовство какое?..

— Кто на гуслях играет? — спросила и на прогалину вышла: что толку скрываться от того, кто тебя всё равно ясно видит?

— Гусли-самогуды, — внимательно наблюдая за каждым шагом девицы, ответил незнакомец голосом не низким, не высоким — таким, что слушать приятно. — Не слыхала? Говорят, колдун в этих лесах завёлся.

Показалось Драгане, что улыбнулся молодец, да только быстро лицо его стало вновь спокойным. Может, привиделось… Или всё ж посмеивается над ней?

18 глава

В избе народу собралось столько, что дышать было нечем. Драгана втягивала воздух, только будто не попадал он внутрь. Оттого казалось, сжало грудь тисками. Голова закружилась. В сознании помутнело.

Пока никто не видал, выскочила во двор, завернула за угол. Прислонилась спиной к стене. Сомкнула очи.

Матушку живой не застала. Ни тётки, ни дядьки. Ни сестры, ни брата. Только отец. Но росла одна. Как перекати поле, скиталась. Куда ветра покличут — туда и бежит.

Однако же никогда прежде не было тяжко, как нынче — когда избу заполонили чужие сватья да онуки.

Иной род, иное племя. Незнакомая кровь. Решил батюшка, что мать нужна, а ему самому — вдовцу — жена новая. Как без неё прежде справлялись?! Быстро нашлась девица молоденькая, лицом красная — скоро свататься отец пошёл, скоро невесту ему пообещали.

И с тех пор как наводнили родимый дом люди незнакомые. А потом и того горше: потащили Драгану неизвестно куда — на чужое крыльцо, в не родную горницу. Покуда наряжали, покуда отпевали невесту, ещё сидела Драгана тихо-мирно в тёмном углу. Слушала, как галдели, смотрела, как суетились. Но как готова была невеста к жениху выйти, тошно стало девоньке. Оттого и дышать перестала бедолага, во двор выбежала.

— Боишься чего? — раздался отцовский голос.

Драгана обернулась и увидала батюшку. Волоса вымыты и собраны, наряд чистый, опрятный. Пришёл, видать, час. Не избежишь участи — явится в дом чужая девка, командовать начнёт.

— Ничего! — фыркнула Драгана.

Восемь ей было от роду, а уже норов имела бойкий.

— А то! — с готовностью молвил батюшка, но показался его голос насмешливым.

Девонька обернулась и правда увидала улыбку, что он в бороде прятал.

— Знамо дело, — добавил. — В оконце погляди.

Сделала, как велел.

— Что видишь?

Драгана помолчала — упрямилась. Но после всё-таки молвила:

— Девицу.

— И что ты видишь? — повторил батюшка, но на этот раз другое слово выделил.

Драгана склонила голову, вгляделась в полумрак избы. Стояла посреди горницы невеста. Чёрный сарафан. Чёрная фата. Лицо бледно. Щёки осунулись. Глаза покраснели от слёз.

Недолго осталось девке страдать. Скоро платье сменят на красное — и отправят под венец.

Не ведала Драгана, что батюшка слышать хочет, но сказала, что думала:

— Молодая совсем.

На удивление угадала.

— Верно, — согласился отец. — На десяток лет тебя старше. Не так-то и много. А ещё что подметить можешь?

Драгана присмотрелась внимательнее. Бегали вокруг девицы бабы, голосили да причитали. А она ни жива ни мертва стояла, не двигалась.

— Страшно ей… — прошептала девочка.

— Верно, — сказал батюшка, а потом добавил: — Отныне матушкой тебе будет.

Драгана вскинула голову. Глазюки огромными сделались. Батюшка только кивнул в подтверждение своих же слов.

— Так десять годков же…

— Слушай, что говорю! — молвил строго, но в меру. — Будет тебе матушкой, хоть и в сёстры сгодилась бы. Связаны вы теперь. А потому… — батюшка присел и взглянул дочери прямо в глаза своими — такими же, как у неё — зелёными, ясными.

— Смотри в оба, Драгана. Никогда с матушки взгляда не спускай. Поняла?!

Смотрели друг на друга не отрываясь.

— Я знаю, что ты и не то можешь, — тихо добавил он и поднялся на ноги.

Заглянули оба в оконце. Девицы горестной и след простыл. Стояла посреди горницы молодая невеста. Сарафан красный, расшитый. Румяном щёки покрылись, уж и глаза не такие заплаканные. Как всё переменилось!..

Лишь взгляд по-прежнему был растерянным...

Как и у самой Драганы.

Батюшка прав: ступать даже по неизведанной тропе, но вместе — и то не так страшно, как в одиночку. А значит, надобно матушку свою беречь, даже если она тебе вовсе не матушка.

Обернулась к отцу — и закричала во весь голос…

Едва ли был похож был на батюшку родного. Глаза потемнели, кровью налились. Шея и щёки волохатые — мохнатой шерстью покрылись. Зубы длинные, изо рта выпирают, а на концах их — кровь алеет…

* * *

Закричала девица — и глаза распахнула. Вскочила на лавке, за край её с трудом удержалась, чуть на половицы не рухнула. Спустя мгновенье поняла, что лучше бы рухнула, чем… это.

Возвышался над Драганою Шерстнатый.

Мохнатый, обросший мягкой шерстью. Руки, как у человека, гладкие, но ногти длинные, острые. Из-за спины выглядывал длиннющий хвост. До того тёмный — мрачнее полумрака в избе!

Уселся на лавке, над девицей склонился. Рожа уродливая. Красные глазища горели в темноте. Рот клыкастый скалился. Лапы уж на шею девичью положил, душить во сне удумал.

Такая ярость Драгану взяла, будто в груди кто зажёг огневицу.

С силой Шерстнатому кулаком снизу в челюсть влепила, тот с одного удару руки разжал и чуть не до стены долетел.

— Ты на кого посягаешь?! — рыкнула девица хрипло, но злобно и запустила ещё в догонку, что под руку попалось.

Чудище хвост поджало и заскулило жалобно, как собака, когда прилетел ему в башку дурную глиняный горшок.

— Озверела уже совсем нечисть, — буркнула Драгана, потирая шею и наблюдая, как Шерстнатый испуганно во мрак бросился и с темнотою слился.

Слинял, стало быть. Трус.

— Страх потеряла, — проворчала девица.

19 глава

Костры выложили из дубовых дров. Вокруг соорудили изгородь из снопов сена, сверху накидали ветки и солому. Помосты сделали повыше, чтобы души возносились к небу без заслонов и преткновения.

Родные собрались вокруг тел. В руках держали огневицы. То и дело налетал порывистый ветер. Грозил помешать похоронам, но как только поднесли пламя к помостам, даже Стрибог притих…

Костры подожгла дрогнувшая рука чьего-то батюшки, и старшому сыну, выжившему в лесу в прошлое лето, пришлось отеческую руку придержать, чтобы священная стихия могла добраться до младшего. Нынче лежал он на помосте…

Занялся огонь.

Рвались в небо дубы тонкие,

Но расти хотели высоко.

До поры были стволики робкие —

Раздобреть должны были широко.

Щебетали вокруг дубов пташки,

И пылал тогда вечер красный.

Как спустился Ярило в упряжке,

Поменялось всё, будто в сказке.

Налетели Стрибога верные,

Слуги злобные, ненасытные.

И порывами их непомерными

Поломало дубы беззащитные.

Нет теперь на поляне стволиков,

Что однажды могучими б сделались.

Там отныне глухо и холодно.

Ветры злые, что вы наделали?

От дубов не осталось и веточки —

Всех их в пух и прах уничтожили.

Только старые, дедовы песенки,

Их помянут словами пригожими.

Протяжно зазвучала песня. Приглушённо, как в непроходимом лесу, топко, будто среди болот.

Разгорелись костры. Пламя, подхваченное ветром, достало до неба. Само хорошо: душам сподручнее будет.

Родные уже не стенали — не велено. Однако же катились по щекам всё равно слёзы, пускай и молчаливые. Склонили батюшки и матушки головы низко. У многих, кроме погибшего, сыновей пара-тройка была. Разгневаются старики из-за неповиновения — ещё гляди, других призовут!

Защити, домовой! Скрой в печи, а своих не выдавай…

Да, глядели родные нынче в землю. А вот Драгана, напротив, задрала подбородок выше некуда.

Стояла перед горящими помостами. Сама как пожарище. Прежде на ветру полы сарафана развевались, а как присмирел Стрибог, предстала во всём своём великолепии. Пылал наряд, а пуще него — ворох рыжих волос.

Толстая перекинута была через плечо коса. Из десятка других сплелась, и напоминала клубок змей. Пряди выбились из косы и с малейшим ветерком ходили ходуном, как живые. Будто гадуниц кто потревожил. Нет-нет — и яростно зашипят на любого, кто посмел нарушить их покой.

Может, и была на то способна Драгана — чудо какое сотворить и перепугать всех вокруг. Даже до тех, кто нынче детей потерял, достучаться. Грозно выглядела. Даже вплетённые в косу травы казались угрожающим предупреждением.

Так мог кто-нибудь решить. Будто назло старцам нос задрала. И то было недалеко от истины. Однако же, в груди лелеяла знахарку причину иную.

Не могла взглядом под ноги утыкаться, когда взывали к ней детские души…

Глядела перед собой — и даже очи нечеловеческие были не надобны. И так видала, как в дыму над кострами свет забрезжил, как заметались беспокойно тени. Чуяла будто кожей страдания. Помимо гари в воздухе витали несбывшиеся надежды и не воплотившиеся помысли.

Разглядеть могла в мороке грядущее, что нынче уж никогда не свершится, жизнь, которую эти мальчики не проживут. Поведало нахарке пламя, каким вырос бы каждый из них, каким мужем стал, каким отцом. Узрела в огне самые счастливые мгновения их жизни: как под венец бы шли, как избы свои сколачивали, как новорождённых на руках держали бы да пестовали…

Никогда уж им не баловаться. Не бегать по двору с криками радости. Никогда не вдохнуть более свежего воздуха.

Мёрзлые домовины, свист ветра меж деревьев да уханье совы в чаще — вот отныне их удел.

А старцы глядели на всё жадно, хоть и были их глаза уже слепы. Глядели едва ли с не улыбающимися лицами. К счастью Зоряновому, не обращали внимание ни на кого больше — даже на Драгану, в груди которой при одном взгляде на торжествующих старцев клокотала ярость. И сердце девичье заходилось пламенем таким, что, кто мог бы его увидеть, даже помосты пылающие с ним бы не сравнили.

Чтоб корчились они в муках нечеловеческих! Чтобы умирали долго и терзались без меры. И чтобы забыл их белый свет в тот же миг, как они испустят дух.

Не пробил тогда час для тех мальчиков. Жить бы им ещё и жить, коли б не старики бессердечные. Всем им, окроме…

На опушке в сей час только одному человеку суждено было погибнуть в ту ночь в лесу.

Однако же стоял он среди живых. И Драгане оставалось лишь уповать на то, что покуда она обманывала всемогущих, те не обвели давно вокруг пальца её саму.

* * *

Закончилось сожжение погибших. Матушки и батюшки собрали пепел и обгоревшие остатки костей и пошли за околицу — понесли в домовины.

Остальные того уже будто не замечали. Впереди ждало великое празднество. Вместо скорби по покойнику надобно радоваться да веселиться: играть на гуслях, петь и плясать. Ко всему ночь эта совпала с днём поминовения умерших за весь год родичей и духов природы, а их провожать надобно с музыкою и кострами.

Люди двинулись к длинному столу — наступал час поминальной трапезы.