Небо Ждёт. Притча о будущем

ПРОЛОГ

Знаю твои дела,
Ты не холоден и не горяч.
О, если бы ты был холоден или горяч!
Но ты тёпл, а не горяч и не холоден.
Откр 3:15-16

ПЯТЬ ЛЕТ НАЗАД

– Кто этот человек? Он что, не слышал приказа?! Я спрашиваю: кто этот человек? – в тихой ярости проговорил генерал-майор Акимов.

Пару секунд назад капеллан Александр отвернулся от него и зашагал по оплавленной чёрной развороченной пустыне, которая ещё полчаса назад была оживлённой улицей, оставляя позади полосу оцепления и крики полицейских в спину. Капеллан опустил монитор шлема, активировал систему «Следопыт» и внимательно сканировал каждый сгоревший магнекар в надежде найти хотя бы трупы тех, у кого в тканях сохранились неповреждённые ДНК. С верхних этажей ещё стекал оплавленный металл, застывая в причудливых сталактитах.

Дойдя до противоположной полосы полицейского заграждения, он остановился и присел рядом с носилками, где лежали накрытые полиэтиленом обгоревшие тела. Оглушительно ревели сирены реанемокаров, куда грузили выживших. Капеллан услышал крики и перевёл взгляд на пролом, образовавшийся в момент взрыва на месте живописной арки под высоткой. К его стене прижались бойцы спецподразделения «Гамма». Капеллан подошёл к крайнему из них.

– Боец Гео, что у вас? – быстро спросил он.

Боец стремительно обернулся. Увидев Александра, безрадостно выдохнул и указал куда-то вперёд и вверх.

– Капеллан, у нас стрелок. Кроет пространство сквера. Это один из них. Снять не можем: он забаррикадировался на шестнадцатом этаже, прикрылся заложниками. Возможно, нижние этажи минированы.

– Крыша?

– Крыша рабочая, ждём вертушку. Но...

– Что? – Капеллан насторожился, увидев сильную боль в глазах бойца. – Говори!

– Квадролет будет на точке через шесть минут. За это время он добьёт Нильса...

– Нильса?..

Капеллан тяжело задышал и сделал шаг, чтобы ринуться вперёд, но Гео тут же схватил его за плечо.

– Не высовывайтесь! Ему уже ничем не помочь. Сочувствую вам, капеллан...

Глаза капеллана расширились, он сдавлено застонал, вырвался и бросился вперёд.

– Не надо, капеллан!! – завопил Гео вслед.

Александр достиг первого номера боевого построения, вжался в стену рядом и бросил взгляд туда, куда целился боец.

Его пробила дрожь: на открытом пространстве всего в нескольких метрах от разрушенной арки, под которой затаилась штурмовая группа, в маленьком сквере между серыми небоскрёбами он увидел бойца с простреленными руками и ногами, прижавшегося спиной к черногранитной расколотой стеле. Он судорожно дышал, захлёбываясь воздухом; лицо было таким белым, что даже просвечивало сквозь измазанный кровью проекционный монитор шлема; кровь из ран заливала белый мрамор постамента стелы, и липкими, тягучими, каплями, капала на ступеньки, ведущие к ней.

– Бронежилет!! – закричал Александр.

– А-а-атставить, капеллан! – рявкнул из ядра боевого построения командир штурмовой группы. – Переговоры с этой мразью бесполезны, он не только террорист, но и предатель! Стикс всегда был сумасшедшим, и хоть среди нас полно таких, но кто мог подумать, что эта мразь предаст боевое братство?! На какие чувства в нём хотел опереться Нильс?! Он уже не человек! Нильсу было приказано не выходить – он нарушил приказ и получил своё!

Александр в сильном волнении обернулся к нему:

– Нильс всегда надеется на человека до последнего, и благодаря этому он спас сотни! Он – наш лучший переговорщик, Линкс, вы обязаны были его прикрыть! Я сказал: бронежилет мне!

– Не сходи с ума, капеллан!! – ещё громче заорал Линкс. – Хватит с нас потерь!!

– Ты живого списал в потери?! Бронежилет! – твёрдо повторил Александр. – Иначе я выйду без него!

Командир группы грязно выругался и проговорил:

– Гео, дай ему бронник... Им же на всё наплевать! Они же – жертвенные и бессмертные!

Облачившись в бронежилет, Александр вышел из-под арки, держа руки за головой. Он поднял глаза и легко нашёл полуприподнятую створку окна, из которой на него чёрной смертью… целился ствол. Не отрывая от него глаз, капеллан медленно опустился на колени. Раненый боец слабо приподнял лицо и еле слышно прошептал:

– Зачем, капеллан?.. Со мной – всё...

Несколько секунд тишины, нарушаемой лишь предсмертными хрипами истекающего кровью бойца и ревущими с параллельной улицы сиренами. Вдруг на руке капеллана завибрировал передатчик психоэмоциональной и вербальной связи. Александр содрогнулся от ужасной несвоевременности вызова и стиснул зубы в адовом напряжении. Псифон требовательно вибрировал, сотрясая руку, но он продолжал стоять на коленях, не принимая вызова. Вдруг грянул выстрел. Пуля обожгла руку, оставила по касательной кровавый след. Капеллан дёрнулся, вскрикнул от боли, но продолжал удерживать руки за головой.

– Прошу вас... капеллан... – голос бойца угасал.

Псифон продолжал разрывать тишину. Ещё выстрел. Вторая пуля также чиркнула по той же руке. И капеллан понял. Он опустил руки и принял вызов.

Глава 1. Точка бифуркации

Я проснулся. Хотя нет… я просыпался! Мой разум ещё был в плену сновидений, когда я сквозь сон вспомнил: мне сегодня двадцать пять, и сон, рассечённый этой мыслью, стремительно растворился. Я открыл глаза и вернулся в реальность.

Было раннее утро, ещё слишком рано, чтобы вставать в первый день своего отпуска. Но мне — двадцать пять! Это же просто фантастика — я прожил ровно четверть века! Да-а… как-то немного странно думать об этом. Я пялился в потолок и медленно перебирал в голове события моей жизни от недавнего времени, уходя всё дальше и дальше в прошлое, до самых первых воспоминаний. Много их было или мало для моих двадцати пяти лет жизни? Не знаю, мне не с чем сравнить.

А вообще всегда удивляло, что было время, когда меня не было. Всегда казалось, что этот мир появился вместе со мной и только ради меня. А ещё я всегда удивлялся: почему Я — это именно Я, а не кто-то другой. Как так получилось, что моё Я смотрит вот через эти глаза и передвигает вот эти странные ноги? Почему вдруг моё Я обрело жизнь в этом месте, а не в каком-нибудь другом? Эти вопросы всегда во мне тлели, но сегодня просто жгли огнём.

Наконец я встал. Мучительно чего-то хотелось. Такое странное и противное чувство, ведь я не знал, чего.

«Возможно, — подумалось мне, — я просто хочу чуда, как в детстве, когда дарили то, что желал весь год. Может быть, я жду подарков и поздравлений?»

Я понял: а вот и нет. Я хочу чего-то большего. Я действительно хочу чуда, но какого-то другого, неожиданного, непредсказуемого. Сердце забилось — да! Я предвкушаю тайну! Мне сегодня — двадцать пять! Сегодня я буду думать и размышлять, и разгадаю тайну, почему я — здесь и почему — сейчас.

Охваченный внезапным волнением, я быстро оделся в спортивный костюм и направился к выходу.

Быстрой трусцой я бежал по дорожке, а навстречу холодный ветер бросал остатки дождя, который лил всю ночь. Было ещё рано, слишком рано, чтобы кому-нибудь, кроме меня, пришла мысль в этот час и в такую погоду выйти на улицу просто так, а не по какому-нибудь неотложному делу. Но я бежал, как будто меня подстёгивала суровая необходимость. Мне так легче было думать, и я просто летел по ухоженному парку мимо мокрых скамеечек, мимо редко посаженных деревьев и стриженных зарослей кустарника, с головой погружённый в себя. Под спидджамперами ритмично пружинило красное покрытие бегового трека.

Парк кончился, дорожка вывела на набережную реки. Я подбежал к чёрному металлическому ограждению и затормозил, ударившись о мокрые перила и схватив их руками. Я сильно устал и раскрытым ртом глотал ледяной утренний воздух, раздувая грудь. Дыхание успокоилось, но я не выходил из внутреннего диалога с самим с собой. Хотя разве это был диалог? Я всё время только и спрашивал себя: зачем да зачем? Но не давал никаких ответов. Потому что как раз ответов-то у меня и не было.

Я почему-то вспомнил, как однажды мне задали вопрос: «В каком времени ты хотел бы оказаться: в прошлом, настоящем, или будущем?» И я тогда подумал: ну, что хорошего в настоящем? Да ведь ничего. И существует ли вообще настоящее? Может, это просто переход между прошлым и будущим? И как в нём вообще быть? Его и не ухватишь. Вот только что эти два шага моего пути по этой дорожке были будущим, теперь они в прошлом.

Ну, а что с прошлым? Прошлое — прошло. Что было — всё известно, причём известно, что не так-то хорошо всё и было. Хочу ли я туда? Пожалуй, нет. Но вот только будущее…

Я посмотрел в небо. Будущее так же манит, как небо. Оно — тайна, надежда, в нём есть потенциал, в нём — моя воля: оно будет таким, каким я захочу. А я захочу только великого будущего. Это — несомненно! Именно сейчас, быть может, именно здесь и сейчас оно вершится, оно замышляется и через мгновение начнёт свершаться, переворачивая всю мою жизнь.

Но… стоп! Разве жизнь моя такова, чтобы я хотел её перевернуть?

И тут я понял, что так угнетает меня. Это – отсутствие в моей жизни новизны, и тоска по ней, и скука. То есть раньше, конечно, новизна была. Там, в детстве. Тогда каждый день сулил что-то новое. Это было и хорошо, и плохо. Потому что только ты, ребёнок, понял, как справляться с какой-то трудной для тебя ситуацией, и тут — бац! — и жизнь тебе показывает другую грань, другой нюанс только что решённой тобой проблемы, который начисто перечёркивает весь твой наивный детский опыт. И опять нужно пробовать, опять проходить через ошибки и потери, пока уже и это не станет чем-то привычным, обыденным. Хм... Только до тех пор, пока жизнь не подкинет снова что-то новое.

Так вот... Всё новое закончилось, когда мне стукнуло двадцать два. Для меня больше не было новых ситуаций, новых впечатлений, новых переживаний, новых удивлений. Всё новое просто казалось таковым, а на поверку оказывалось хорошо забытым старым. Но самое дрянное, что это таинственное будущее, когда приходило его время, оказывалось как две капли воды похожим на настоящее.

Не верите? Тогда спросите меня, что будет завтра в восемь утра? Не нужно быть ясновидящим, чтобы ответить: завтра ровно в восемь прозвенит мой проклятый будильник! А что будет в восемь утра через неделю? А через год?

Будущее разочаровывало. Имеет ли смысл вообще ждать будущего? И куда мне деться, если моё будущее такое же пустое и тоскливое, как и моё настоящее?

Глава 2. Экзорцизм, тюрьма, будильник

Километров через триста от мегаполиса слева и справа от магнестрали стали появляться посёлки с заброшенными частными домами. Дело шло к ночи, и мы, посовещавшись, решили заночевать в одном из них. День, казавшийся бесконечным, оканчивался по-новому. Мы съехали на обочину, по заросшей травой дороге проехали подальше от магнестрали вглубь деревни и припарковались между деревьями. Я сделал несколько ходок в лес, принёс еловые лапы и ветки, и прикрыл ими наш магнекар, чтобы его не было видно с трассы.

Мы пошли искать подходящий дом. Все домики пахли затхлостью, но разлечься и расслабить спину на ровном полу всё-таки гораздо лучше, чем спать, сидя в маленьком магнекаре, и мы, осмотрев несколько домов, остановились на одном из них. Он отличался меньшей разрухой. Видимо, хозяева его покинули позже, чем остальные. Дверь запиралась на нехитрый засов, а внутри даже остались какие-то предметы интерьера: кровать с прогнившим матрасом, старомодный комод в углу, потемневшее зеркало над ним; на кухне — стол и шкаф с пыльной посудой. Воды в кранах не было. Я выбрал самое чистое помещение и расстелил на полу походный плед, который всегда валяется в багажнике магнекара. Плед, к сожалению, был у меня только один, укрыться же от сырости и холода совсем нечем. Что ж, ничего. Придётся спать в верхней одежде.

На ночь следовало осмотреть рану Петра. Я положил его лицом вниз, задрал на спине одежду и удивился: обширная ожоговая рана уже зарубцевалась. Пётр пребывал в отличном настроении. У него вообще энергия била через край, похоже, так на него подействовал реанимационный коктейль. Я же измучился крайне и повалился рядом с Петром; честно пытался заснуть, но всё ворочался с боку на бок.

Я боялся. Да, я опять боялся, что завтра в восемь утра прозвонит будильник, и всё моё приключение растворится, словно дым. Но Пётр рядом спокойно заснул в том положении, в котором я его уложил, и его размеренное дыхание стало усыплять и меня. Засыпая, я попросил мироздание не оставлять меня, остаться со мной и в завтрашнем дне, и завершил, как меня научил Пётр: «Да будет так». Это было последнее, что я помню, похоже, что после этого я сразу и заснул.

Проснулся я от того, что зверски затекли бока, да так, что не мог подняться. До чего же жёстко спать на полу! Было уже светло, Петра рядом не было. Я приподнял голову, и увидел, что он стоит на коленях на полу у окна и, признаться, непонятно что там делает. Он услышал, что я проснулся, обернулся и спросил бодрым голосом:

— Ты в порядке?

Я с трудом встал на четвереньки и с хрустом размял спину.

— Не знаю… что-то не очень, — пожаловался я. — Не привык к таким условиям. Хотя всё равно рад, что проснулся не дома.

Петр улыбнулся своей замечательной улыбкой, и на душе у меня посветлело.

— Пока ты спал, я сходил на лужайку за домом и собрал кое-что к завтраку. — Он вытащил из кармана полиэтиленовый пакетик. — Смотри! Это — ягоды! Тут когда-то был сад.

Я обрадовался осенней голубике, ведь много лет ел только одни полуфабрикаты, а Пётр продолжал:

— А из листьев смородины и малины я заварил чай. Я такой люблю очень.

Я почесал взлохмаченный затылок, соображая, можно ли не чай назвать чаем, и почему-то спросил:

— Ты, наверное, живёшь в деревне?

— Сейчас нет! — засмеялся Пётр. — Но у нас есть своё хозяйство. Урожайные годы на ягоды бывают часто, всегда живём в изобилии.

— Угу. И всё всегда у вас есть. Даже реанимационный комплект. Какое изобилие!

Пётр быстро посмотрел на меня, ворчу ли я или шучу. Я сделал вид, что шучу. Но поворчать хотелось.

— Андрей, смотри-ка, что нам передала та женщина на вокзале!

Он присел рядом, положил на плед какую-то дощечку, на неё, как на стол, положил свёрток, развернул упаковку и достал колбасу, кефир, хлеб, сыр и творог. Мне стало как-то необычно хорошо и тепло. Я с наслаждением наблюдал, как Пётр, осмотрев кухню, нашёл какой-то тупой нож, как он резал им хлеб, колбасу и сыр, как собирал из них бутерброды. Посуда была чисто вымыта, и Пётр разливал по кружкам чай.

— Где ты взял кипяток? — удивился я.

— В саду есть своя скважина с ручным приводом, я набрал там немного воды, а потом просто во дворе сложил костёр и в кастрюльке вскипятил воду.

Я с восторгом хмыкнул. Он разложил по тарелкам творог и замер, посмотрел на меня с загадочной улыбкой.

— А теперь самое вкусное… — И посыпал творог ягодами.

У меня к горлу подступил ком. Пётр сел напротив, кротко посмотрел на меня и тихо сказал:

— Давай благословим нашу трапезу?

Хоть я не понимал, что он имеет в виду, но сразу согласился, предчувствуя флуктуации мироздания. Я весь подобрался и стал внимательно слушать. Глаза Петра вспыхнули светом. Как будто испугавшись, что я смогу это увидеть, он прикрыл их и начал говорить просто, но с какой-то силой:

— Благодарим тебе за кров, за эту замечательную еду и просим: благослови нашу трапезу и наше общение!

— Да будет так! — восторженно отозвался я.

Что-то произошло со мной. Я вдруг почувствовал невероятный по своей сладости комфорт и покой, которых не знал до этого. Я мог поклясться, что не испытывал такого в жизни никогда. Но почему это произошло от таких простых слов? Пётр открыл глаза и с такой радостью взглянул на меня, что ком в моём горле разорвался слезами. Я не знал, что со мной, я вообще не понимал, что происходит — я ведь не сентиментален! — но я плакал. И со мной это было впервые. Казалось, что всю жизнь я носил в себе холодное сердце и вдруг оно начало размягчаться и таять. Я зажмурился, чтобы сдержать слёзы, но не смог. Они предательски лились по щекам.

Глава 3. Избранный временем

— Отец Александр, Владыка просит вас войти.

Капеллан вздрогнул и поднял голову. Остиарий распахнул перед ним высокие и узкие двери цвета слоновой кости, увенчанные золотым десюдепортом. Александр с поспешностью вошёл в кабинет и остановился всего в паре шагов от порога, не смея дальше идти. Здесь черно-багровые плотные шторы создавали полумрак. Архиепископ Арсений сидел за своим любимым рабочим столом с бронзовым патинированием на причудливой резьбе декоративных панелей, покрытым тёплым зелёным сукном и писал своей рукой. Зеленоватый приглушённый свет настольной лампы освещал его лицо, которое казалось призрачным, окаменелым. Увидев Александра, Арсений плавно встал и вышел из-за стола, шурша по мозаичному полу краями длинной мантии со скрижалями. Александр с волнением преклонил колено. Владыка сам подошёл к нему и протянул руку. Александр благоговейно принял её в ладони, прижался губами к перстню с алым камнем, на самой широкой грани которого было выведено серебром изображение креста.

Владыка обнял Александра за плечи и поднял.

— Встань, мой любимый сын! Что ты стоишь, как кающийся грешник, на коленях? Разве что-то страшное произошло?

Капеллан встал, но опустил голову, не выдерживая взгляда живых старческих глаз на каменном лице.

— Да, Владыка…

— Присядь, поговорим.

Он подвёл Александра к небольшому трапезному столу, усадил в кресло, обитое расшитым золотом атласом, и распорядился о трапезе. Сам же, приказав служителю подвинуть поближе изящный стул, сел рядом. Быстро принесли горячие и холодные закуски, на стол поставили бутылку коньяка.

— Будешь? — спросил Владыка. Он взял в руки бутылку, выполненную в форме налитого кровью сердца и, восторженно воззрев на неё, произнёс: — Коньяк столетней выдержки, и вкус его великолепен — вековая мощь и сила дубов. Сотворено это чудо из безвозвратно погибших легендарных виноградников Фоль Бланш, которые два века назад едва уцелели после нашествия завезённой мореплавателями филлоксеры, но не смогли пережить загрязнения воздуха нашего века. Драгоценной сей жидкости подобает драгоценный сосуд: сама бутыль создана из сапфирового стекла, покрытого слоем платины. Во всём мире осталось не более десяти бутылок. Одна из них — перед тобой.

Александр замотал головой.

— Не хочешь? — удивился Владыка. — Ну что так? Вроде не пост же?

— Спасибо, но… коньяк меня расслабляет, после него клонит в сон. Я слишком устал и держусь только молитвой ко Святому Духу. Если выпью, не смогу сопротивляться плоти, она меня одолеет.

— Тогда хоть немного поешь, тут пища лёгкая, она придаст тебе сил.

— Высокопреосвященный Владыка, прошу меня простить, — бледнея, произнёс Александр. — Мне совершенно неловко отказать вам в вашей сердечной заботе обо мне и в вашем архипастырском попечении, но признаюсь, что стыжусь перед Господом отведать с вами трапезу, тогда как мои послушники сейчас голодны. Мы с утра ничего не ели.

Владыка уважительно кивнул и дал знак налить себе. Служитель поспешно наполнил его бокал и быстро удалился, закрыв за собой дверь.

— Устал, говоришь? — медленно сказал Владыка, поворачивая бокал в руке и разглядывая янтарную жидкость, на треть заполнявшую его. — Я тебе очень сочувствую и ежеминутно возношу молитвы об успехе твоего дела.

Александр в порыве благодарности склонил голову. Владыка отпил глоток, прикрыл глаза, наслаждаясь длительным послевкусием, и продолжил:

— Но дело наше — не простое. Да и не дело это вовсе. Можно ли назвать просто «делом» то великое призвание, которое поручил нам Создатель, чтобы в преддверии последних дней этого мира стать соучастниками событий, о которых предречено две тысячи лет назад?

Александр понимающе кивнул, всем видом показывая уважение к каждому слову Владыки.

— Ты — избранный для этой миссии, отец Александр. Много служителей у Господа, но именно тебя Он избрал. Он закалял твой дух в годы твоего неверия и духовного поиска, Он послал тебе проповедующего Его слово…

— …за что я всегда буду славить Господа, мой Владыка, — горячо перебил его Александр, — за то, что именно вас Он послал спасти меня от тьмы неверия и увидеть свет истины!

Архиепископ улыбнулся, покивал и продолжил:

— Но это ещё не всё. Зная твои высокие мужские качества, которые Бог воспитал в тебе, закаляя твой дух в боях на службе Отечеству, Он воздвиг тебя нести слово тем, из среды которых Он тебя призвал — воинам нашей доблестной патриотической армии. И ты много лет служил капелланом в самых горячих точках планеты, да и не только! А сколько я молился за тебя, когда вас забросили подавлять восстание на Марс? Эта жуткая авария на борту военного корабля, этот холодный хаос космоса! О, Господи… как я молился за тебя! Ты это всё пережил, а мне даже подумать об этом страшно… Но ты — слава Господу! — прошёл через все искушения: огонь и воду, и даже медные трубы, не возгордился и не ослаб в молитве. И в наземных операциях ты, как подобает капеллану, был всегда впереди! Ты вывел из окружения сотни воинов, ты спас, благодаря молитве и знаниям в медицине, множество солдат. Но на твоих руках и принимали смерть многие уверовавшие на твоём примере воины…

— Владыка, — смущённо начал Александр, — я всего лишь…

Владыка сделал знак рукой, призывая его замолчать.

Глава 4. На заброшенной дороге

Это был настоящий внедорожник! Последний из таких я видел в далёком детстве: с полноценным задним сидением, большими распашными дверями багажника и дополнительным багажником сверху. Мы с Олегом Фёдоровичем загрузили канистры с жидким топливом и три ящика с едой. Мать девушки вынесла сваренный смородиновый компот, ещё горячий. Я аккуратно перелил его в бутылку и поставил поближе к водительскому сидению, то есть поближе к себе — так не терпелось его попробовать! Также загрузили снаряжение для кемпинга: палатку, несколько упаковок тонких термоодеял, термоспальники, котелки и угли для костра на первое время. Отец торжественно вручил мне тот злосчастный топор. Принимая его, я аж содрогнулся и признался, что теперь, глядя на топор, всегда буду вспоминать те приятные минуты, которые я провёл в их гостеприимной семье. Олег Фёдорович посмеялся и по-отечески обнял меня.

— Не знаю, сможем ли мы встретиться снова, — сказал он, — но теперь вы мне оба небезразличны. И... мне бы не хотелось прожить всю жизнь в неведении, не зная, что с вами дальше случилось. Пожалуйста, если у вас будет такая возможность, пришлите весточку, а лучше... лучше возвращайтесь. Заезжайте на пироги. Мария вам испечёт. Рядом дом — пустой, мы приберёмся там, он всегда будет ждать вас.

Слова Олега Фёдоровича тронули моё сердце, и я ещё раз подумал, что давно не встречал столько любви от людей, которые совсем недавно были мне незнакомы, а теперь казалось, что мы связаны на всю жизнь.

— Где Пётр? — спросил я.

— Он с Марией, — почему-то шёпотом сказал Олег Фёдорович. — Я не хотел им мешать. Но вам надо скорее уезжать. Пойдём к нему.

Мы вошли в дом и увидели Петра и Марию, сидящих на полу в гостиной у камина. Пётр что-то читал, а Мария слушала. Когда мы вошли, то застали такие слова: «...а Мария сохраняла все слова сии, складывая в сердце своём...»

— Простите... — неловко начал я.

Мария повернулась ко мне и с восторгом сказала:

— Представляешь, Андрей! Маму Иисуса Христа тоже звали Мария!

— Это всё здорово, — ободряюще поддакнул я, — но... Пётр! Нам пора!

Мария вскрикнула и обняла Петра. Тот медленно закрыл книгу и передал ей.

— Читай дальше уже сама. Читайте вместе, втроём. Если что-то непонятно — записывайте свои вопросы. Когда я вернусь, то отвечу на них.

— Так ты вернёшься?

— Если не вернусь, — сказал Пётр, — Бог пошлёт того, кто ответит на ваши вопросы. У Него есть ещё люди... ещё остались...

Пётр поднялся и пошёл к выходу. У порога он обернулся и поклонился всем троим, низко, до самой земли. И они тоже поклонились ему.

— Благодарю вас за вашу веру. Простите, что мы обрекли вас на страдания, — с горечью сказал Пётр. — Мы не вправе утруждать вас нести последствия нашего пребывания у вас в гостях.

— Вы не обрекли нас, — твёрдо ответил Олег Фёдорович. — Мы сами готовы пойти на страдания, чтобы отблагодарить того, кто спас мою дочку и всех нас!

Пётр ещё минуту глядел каждому в глаза, как будто пытался запомнить их, чтобы в воспоминаниях унести с собой.

— С этого дня и всегда я буду молитвенно помнить вас, — наконец сказал он. — Прощайте...

Мы сели во внедорожник. Я ткнул кнопку зажигания, и двигатель непривычно заворчал своим особенным голосом; потихоньку выжал педаль газа и почувствовал мощь мотора. Это было приятно! Мы тронулись, поехали к просеке в лес, и я ещё долго в зеркальце заднего вида видел, как они стояли и смотрели нам вслед.

Вести тяжёлый внедорожник оказалось удивительно легко, к рулю не приходилось прикладывать усилий. Хотя я уже разобрался с коробкой передач, всё равно опасался, что в первое время что-то напутаю.

Пётр молчал, мне показалось, он был печален. Но разговаривать с ним я не мог, потому что всё внимание занимала дорога с выпирающими корнями деревьев, глубокими лужами и ухабами. Мне очень не хотелось повредить машину в самом начале пути.

Наконец, мы выехали к полю, вдоль кромки которого шла колея, накатанная большими сельскохозяйственными машинами. Поле закончилось, мы выехали на какую-то заброшенную асфальтовую дорогу. Жители многих посёлков давно уже провели к себе магнерельс, и дорога разваливалась за ненадобностью. Но подвеска автомобиля замечательно справлялась и гасила неровности.

Мы ехали в неизвестность. Солнце клонилось к закату.

Наконец я смог с Петром поговорить.

— Почему ты грустишь?

Пётр взглянул меня и вздохнул.

— Я опасаюсь за их жизни, — тихо сказал он, — и очень прошу Бога их защитить.

— Но если ты просишь, значит, Бог их защитит, не так ли? Почему же ты грустишь?

Пётр ласково посмотрел на меня и ликующе произнёс:

— Да ты, Андрей, говоришь уже как верующий человек!

— Я просто научился у тебя. Олег Фёдорович сказал мне, что ты — святой. Что это значит?

Пётр склонил голову, помолчал, потом повернулся ко мне и заговорил:

— В древние времена люди очень тонко чувствовали разные сферы жизни. Они хорошо различали сферу профанного, то есть обыденного, и божественного, то есть святого. Они понимали, что вся жизнь и её блага зависят от Бога, и поэтому умели быть благодарными, отделяя для Него всё самое лучшее. И это отделённое называли святым. Таким святым может быть и человек, который отделил Богу самое лучшее и дорогое, что у него есть — свою жизнь. В этом смысле, да, я — святой. Я посвятил свою жизнь Господу ещё смолоду. Теперь смысл моего существования заключён в стремлении познать волю Бога и слушаться Его. В другом понимании святой — это тот, кто безгрешен. И в этом смысле я — не святой, потому что не безгрешен, ибо нет ни одного человека на Земле, кто бы жил и не согрешил... И ещё есть одно, последнее понимание святости, как пути к совершенству, возможности уподобления Богу. А эту задачу Бог поставил каждому человеку, которого призвал в мир.

Глава 5. Исцелял ли ты?

Мягкое тление заката пронзало стекло магнекара, слепило глаза через зеркало заднего вида. Их магнекар стоял на обочине магнестрали, вне звукозащитного щита, который приглушённо гудел, принимая на себя вибрацию заключённого внутри него транспортного потока. Савватий увидел, что Александр прикрывает от солнца лицо рукой, и заботливо затемнил стекло.

Александр размышлял над картой. Савватий коротко глянул в его сторону и принялся нервно барабанить пальцами по рулю. Александр из уважения к нему делал вид, что не замечает этого. Наконец Савватий решился заговорить.

— Наставник... — тихо позвал он.

Александр повернул к нему лицо и посмотрел в глаза. Савватий не принял взгляда и опустил голову. Александр положил ему руку на плечо и немного развернул к себе.

— Что ты хотел? — мягко спросил он. — Ты свободно можешь открыть мне своё сердце.

— Наставник... — тихо повторил Савватий. — Я хочу исповедать тебе мой страх... я всецело пленён им...

— Страх? — переспросил Александр. — Чего же ты страшишься?

— Не могу точно выразить, — тихо ответил Савватий. — Я так же, как и ты, прошёл все армейские дороги нашего времени и видел много. Я никогда не был особенно смелым человеком, но, когда я встретил тебя и по твоему слову уверовал, вера придала мне особую крепость духа. Я стал способен на поступки, на которые раньше способен не был. Меня уже не могло испугать ничто: ни ужасы ран, ни ночные нападения противника. Хотя многое было предельно ужасно: когда бойцы нашей роты — наши с тобой друзья — попали в плен к террористам... Ты помнишь, как мы страдали, зная, какие они в плену испытывают унижение и муки? Помнишь, как я тогда участвовал в переговорах, чтобы вызволить их из плена? Но вместо ребят нам вернули их отрезанные головы, и мне пришлось сказать об этом их матерям! Это был ужас...

Савватий еле сдерживал себя.

— Брат Савва... Савва... — Александр за плечо тормошил его. — Я помню всё! Но почему ты мне это сейчас говоришь?

Савватий прерывисто вздохнул и ответил:

— То, что я испытываю сейчас... больше того ужаса...

Савватий посмотрел на Александра: понимает ли он? Александр молча ждал. Тогда Савватий тихо продолжил:

— Это всё было давно... После уверования я посвятил всего себя молитве и поклонению Господу, отрёкся от всего ветхого, что было во мне. Отрёкся я и от оружия. Сегодня, когда мы получили благословение на его применение, и я снова взял в руки винтовку... я понял, что уже не имею того воинственного духа, он покинул меня, остался за стенами обители. Наставник... я больше не воин, прости меня. Я боюсь, что в ответственный момент страх овладеет мною и я... я всех вас подведу.

Александр посмотрел в окно и, как можно более беспечно, сказал:

— Закат красивый. Выйдем? Поглядим?

Савва с волнением посмотрел на него, пытаясь понять его настроение, и кивнул. Они вышли. Александр опустил дверь магнекара, опёрся на него спиной и, скрестив руки на груди, устремил взгляд в небо. Савватий неловко встал рядом.

Действительно, закат был необычайно хорош. За их спинами темнел сосновый бор, верхушки сосен горели в лучах заката, как охваченные пожаром, а перед глазами до самого горизонта расстилались залитые красно-оранжевым цветом луга. Здесь, в сотнях километров от мегаполиса, пахло землёй и листьями, ветер омывал ноздри запахами хвои, полевых трав и цветов.

Увидев их, Серафим и Максим вышли из своего магнекара и подошли к ним.

— Получаем эстетическое наслаждение? — спросил Серафим своим сильным голосом, под стать фигуре. — Вот так дела!

— Брат Серафим, — сказал Савватий, — хорошо, что вы подошли. Я хочу исповедаться перед вами. Я готов сказать то, что сказал Наставнику: я не готов к миссии и боюсь подвести вас. Я перестал быть способным на решительные действия и необходимую агрессию. Я не могу возжечь в себе боевой дух. Я всё позабыл.

— Нет, брат Савва, — прогремел Серафим. — Ты — смелый. Я вот и сам себе боюсь даже признаться в том, что ты сейчас исповедуешь при всех. — Он посмотрел на Александра. — Наставник, я тоже всё позабыл!

Серафим ухмыльнулся. Александр с улыбкой недоверия посмотрел на него и перевёл взгляд на Максима, который стоял немного отстранённо, устремив взгляд в какую-то точку на горизонте.

— А ты, брат Максим... ты тоже всё позабыл?

Максим резко повернулся и глянул на него. Отвернулся опять. Александр знал его огненный характер и терпеливо ждал: послушник не мог не ответить. Наконец, Максим справился с собой и с лёгким выдохом, сокрушённо сказал:

— Нет, братья... Я не забыл. О, как бы я хотел вымолить это забвение, но не смог. Я борюсь с этой страстью, как с превосходящими силами противника, и всегда прошу тебя, любимый Наставник, дать мне благословение ужесточить посты, чтобы подвергнуть плоть более суровой аскезе... — Максим повернул к Александру покрасневшее лицо и надрывно произнёс: — Но как только я взял в руки эту чёртову винтовку, я испытал такую сладость, такой восторг, как будто и не было всех этих лет! Как будто и не было в моей жизни благодати! Моё сердце вмиг предало Господа... Помилуй меня, мой Боже!

Все молчали, осмысляя услышанное, и в сердцах молились друг за друга. Александр заговорил:

Глава 6. Встреча

– Александр, – услышал он красивый голос. – Открой глаза!

Александр медленно открыл глаза и увидел прямо перед собой небо пронзительно лазурного цвета и тихо плывущие по нему облака. Было так тихо, что казалось, он оглох... Хотя нет: ясно слышался звук падающей воды. Струился необычного цвета свет, но исходил он не от неба. Александр повернул голову и увидел прямо перед лицом цветущие травы, обильно покрытые каплями росы. Он понял, что лежит на спине, и приподнялся на локтях. Мягкая трава устилала поляну, словно перина — ложе. Совсем рядом с небольшой скалы скатывался поток воды и водопадом разбивался в бриллиантовые искры о полупрозрачные кварцевые камни. Всё было наполнено влагой и пронизано светом. Александр осмотрел себя: босые ноги, одежда из какой-то приятной ткани, пропитанной росой, которая приносила блаженство: роса парадоксальным образом освежала и согревала.

Совсем рядом паслись три хорошенькие овечки. Александр протянул к ним руку, и они подошли. Одна из них уткнулась в ладонь тёплым сухим носом, вторая положила голову ему на плечо, а третья прижалась к груди. Александр с умилением дотронулся до шелковистой, разбухшей от росы шерсти, запустил в неё пальцы и глубоко вздохнул в блаженстве от невероятных ощущений.

Думать было удивительно легко. Каждый новый вздох прибавлял сил. Александр поднялся на ноги, с наслаждением переступил по траве.

— Александр! — снова позвал тот же красивый голос.

Александр посмотрел в сторону источника света. На невысокой горе переливалось красивыми цветами небольшое облако, которое и источало весь этот свет. Но свет не слепил. Александр присмотрелся. Теперь ему показалось, что это не облако, а объятый сиянием Человек.

— Взойди ко Мне!

Александр, не отрывая взгляда от великолепного света, послушно пошёл к нему. Овечки, перебирая изящными ножками, засеменили за ним. Подниматься в гору было легко, напрягать мышцы доставляло удовольствие. Сияние приближалось. Он был уже совсем рядом, как нога вдруг соскользнула по мокрой траве, и он упал. Человек протянул ему сияющую руку. Александр ухватился за неё и встал.

— Ты узнаёшь Меня? — спросил Человек.

Александр затруднялся ответить на этот вопрос. Казалось, что он знал его всю жизнь, но видел в первый раз.

— Прости, — с почтением сказал Александр. — Я не узнаю тебя…

— Не узнаёшь? Поэтому ты Меня и гонишь?

— Не понимаю… Как это может быть? — удивился Александр.

— Ты гонишь Меня и Моих!

Александр промолчал, не понимая его.

Человек жестом руки предложил ему пройтись. Александр послушно пошёл рядом. Овечки, пощипывая травку, следовали за ними. Человек подвёл Александра к обрыву, с которого открывался вид на простирающуюся до горизонта долину, по которой протекала, извиваясь, река. В её зеркальной глади отражалось небо. От этого вида у Александра захватило дух.

— Посмотри, — переливами звучал голос Сияющего Человека.

Александр посмотрел туда, куда указывал Он. Там паслись многочисленные стада овец. В долину вела дорога, которая живописно петляла, взбираясь на невысокие холмы и утопая в низинах.

— Это Мои овцы, — сказал человек. — А эти — твои.

Александр обернулся и посмотрел на трёх овечек. Они, поджав ножки, как шерстяные облака, лежали на траве.

— Твои овечки из Моего стада. Я их дал тебе. Береги их. И Я дам тебе ещё овец. Но… отойди от края обрыва.

Александр посмотрел с высоты вниз, испытал головокружение и отступил на несколько шагов от пропасти и оказался на дороге, ведущей в долину.

Человек показал рукой на что-то вдали.

— Александр, тебе надо идти!

— Почему? — встрепенулся Александр. — Мне так не хочется никуда отсюда уходить! Как тут прекрасно... как мне хорошо с тобой!

— Разве сын ранним утром, уйдя работать в поле, возвращается к завтраку? Твой день ещё не закончен. Тебе предстоит много потрудиться.

— Значит… я не могу остаться с Тобой? — с болью в сердце спросил Александр.

— Ты больше не можешь быть здесь, хотя тут твой дом. Но ты сможешь — и это в твоей свободной воле — остаться и быть со Мной везде, где будешь ты. Александр! Посмотри в это небо! Оно ждёт!

Александр посмотрел в небеса, с которых струилась, обращалась к нему, невероятная любовь.

— Теперь ты знаешь Меня и сможешь узнать Меня в Моих. Запомни: ты свободен выбирать. Ты имеешь власть выбрать свой путь сам. Ты видел, есть только два пути: путь жизни, — и Человек указал на дорогу в долину, — и путь смерти, — Человек указал на обрыв. — Ты всегда можешь ошибиться, но, если ошибся — остановись, или потеряешь тех, кто тебя любит, и кого любишь ты, потеряешь самого себя, потеряешь Путь. Иди же! Но пусть не печалится сердце твоё: ты не уходишь от Меня, а идёшь навстречу Мне!

— Я Тебя не забуду! — от всего сердца сказал Александр.

— Забудешь, — ответил Сияющий Человек, — но Я напомню о нашей встрече. Иди!

Овечки тихо обступили Александра. Прощаясь, он присел, прижал одну овечку к груди, другая положила ему голову на плечо, а третья сказала:

Глава 7. Сюрприз для Лугового

Ещё никогда я не вставал так рано и с такой радостью, ведь сегодняшний день, скорее всего, принесёт мне снова много новых открытий. Я разбудил Петра. Он быстро встал. Мы собрали спальники, сдули палатку, растолкали сонную Настю и, в четыре руки быстро загрузив вещи в автомобиль, выехали.

Солнце только показалось над горизонтом, а мы уже продолжали наш путь на восток. Глядя на сказочно прекрасный восход, Пётр сказал:

— Нам подарен новый день! Боже, мы благодарим тебя за него! Ты укрыл нас от преследователей, мы до сих пор живы, и мы — в пути! С нами Анастасия — новое сердце, готовое открыться для Тебя и Твоей любви! Господи, прошу Тебя, спаси Настеньку и даруй ей новую жизнь!

— Да будет так! — сказал я. Мне этого действительно очень хотелось.

Точка, которую указал Пётр по бортовому навигатору, находилась в трёхстах километрах на северо-востоке. Мы достигли развилки и свернули на север. Тут чувствовалась глубинка. Реже стали попадаться указатели на съезд к населённым пунктам, чаще стали встречаться электромобили. Их водители с интересом разглядывали наш внедорожник. Я, честно говоря, немного гордился, что сижу за его рулём, и даже специально для этого отключал светотонировку. Пётр, наоборот, надвигал на глаза капюшон, натягивал на нос шарф и прижимал к себе рукой бэгбэк.

Насте, видно, очень хотелось спать, но она изо всех сил старалась быть к нам поближе и, сидя на заднем сидении, выглядывала между спинками наших кресел, облокотившись на них. Она клевала носом, но всё время брала себя в руки и полусонными глазами следила за дорогой. Через пару часов Настя даже для нас потрудилась: Пётр попросил приготовить всем поесть. Девушка радостно воспрянула и по-хозяйски стала рассматривать содержимое продуктовых ящиков, которые ехали рядом с ней на заднем сидении.

Мы с Петром с улыбкой переглядывались.

Настя сделала каждому по внушительному бутерброду, разлила чай по кружкам и подала нам.

— Слава Тебе, Господи, за Настеньку! — произнёс Пётр. — Прямо чувствуется сестринская забота в нашей братской компании, не правда ли, Андрей?

Щёки у Насти вспыхнули розовым цветом. Кажись, она обомлела от счастья.

Часов через пять Пётр посмотрел в навигатор и сказал:

— Приближаемся. Остановись, нам надо помолиться и понять, что будем делать дальше.

Я припарковался у обочины. Пётр пояснил:

— Мы рядом с посёлком, где живут родные мне люди. Учитывая наши обстоятельства, думаю, будет неразумно въезжать в посёлок на автомобиле. Предлагаю оставить его, припрятать рядом с дорогой и пройтись дальше пешком. Что скажешь?

— Это правильно, — согласился я. — Как раз по пути есть небольшой островок леса слева от дороги.

— А что за обстоятельства? — спросила Настя.

Я думал, что Пётр не ответит, но ошибся: он повернулся к ней и сказал:

— Ты же понимаешь, Анастасия: есть те, кого не устраивает жизнь христиан на этой земле. Нам надо без особых препятствий достигнуть цели нашего путешествия и при этом не подвести близких людей.

Так. Выходит, он ей доверяет, раз это всё говорит.

Мы тронулись дальше и через пару километров свернули в лесочек. Я собрал походный бэгбэк, куда положил кое-что из одежды. Пётр взял с собой только свой бэгбэк. Он предложил зайти в деревню не по дороге, а с поля. Для этого надо продраться через лиственный лес, который сильно зарос подлеском, и в нём было полно поваленных деревьев.

Настя держалась рядом, не отставала, пару раз мы с Петром помогали ей перелезть через стволы вывороченных с корнем деревьев. Наконец мы достигли кромки леса и вышли в поле.

Посёлок располагался на возвышении. Мы двинулись к нему по узкой тропе через заросшее сорняками поле, мимо постройки, рядом с которой паслись коровы. Я их с интересом разглядывал: давно не видел крупных животных.

Пётр вёл себя в отношении Настеньки по-рыцарски: предупреждал о незаметных ямках, подавал руку и пару раз даже перенёс через грязь. Настя тянулась к нему, как тянется к отцу ребёнок, и шла рядом, поглядывая на него снизу вверх, потому что Пётр для неё был высоким, а она своим маленьким росточком едва доставала ему до плеча. Он замечал этот взгляд и в ответ дарил добрую и светлую улыбку. Мне стало казаться, что вот-вот у Насти сзади расправятся крылья, и она улетит от нас на небо. И, как раз в один из таких моментов, Пётр ей и сказал:

— Анастасия, а знаешь ли ты, какое самое большое счастье на Земле?

— Нет! — воскликнула она, и её лицо всё засветилось интересом. — Пожалуйста, расскажите!

— Самое большое счастье на Земле — видеть, как дух человека, согретый любовью Христа, воскресает, восстаёт из пепла как птица Феникс! Я радуюсь очень, когда вижу это в тебе, дорогая Анастасия!

— Я живая!! Я воскресаю!! — вдруг закричала Настя, раскинула руки и остановилась, подставляя лицо солнцу и ветру.

Пёр тоже остановился, наклонил голову, прижав руки к груди. Он беззвучно стоял и молился. И тут меня накрыло тишиной. Время остановилось. Не было прошлого. Не было будущего. Было только настоящее, и оно длилось вечно. Оказывается, настоящее существует, и в нём можно быть, это и было самой настоящей реальностью! Если бы меня сейчас спросили, где бы я хотел оказаться, я бы ответил: в настоящем! Не зря же оно называется настоящим! Только оно, настоящее, и есть по-настоящему настоящее! Мы тихо двинулись дальше, но настоящее оставалось настоящим, хотя я и шёл вперёд.

Глава 8. Искусство убеждать

Два часа прошло. Серафим стоял над спящим Максимом, потом с силой потряс за плечо.

— Изыди с миром, — не просыпаясь, пробормотал Максим.

Серафим с жалостью посмотрел на него, понимая, насколько Максим в таком состоянии бесполезен, и вернулся в комнату к Александру. Ещё через пару часов он подошёл снова и на этот раз тряс Максима до тех пор, пока не увидел, что взгляд его стал осмысленным.

— Почему ты не разбудил меня раньше? — рассерженно спросил Максим, когда взглянул на свой псифон.

Серафим хотел было возмутиться, но лишь усмехнулся и низким голосом произнёс:

— Меня всегда умиляли спящие дети.

Максим не обиделся. Он посмотрел на Серафима и сказал:

— Я тебя понял. Для тебя я поступил бы так же.

Уже в дверях Максим вдруг повернулся к Серафиму и строго сказал:

— Смотри, своим храпом не разбуди брата Савватия.

— Изыди с миром, — со смехом, вспомнив слова самого же Максима, ответил Серафим. Тот в ответ посмотрел на него с укором:

— Какие же иногда бестолковые вещи ты говоришь, брат Серафим.

Серафиму оставалось только развести руками.

Александр проснулся во время дежурства Максима, попросил пить и снова заснул. А уже к вечеру, во время дежурства Савватия, Александр вдруг открыл глаза и сел. Савватий быстро разбудил братьев и позвал их.

— Как ты, Наставник? — осторожно спросил он.

— Хорошо, — лёгким голосом ответил Александр. — Как-то особенно хорошо. Есть ли у нас какая-нибудь пища?

Савватий очень обрадовался:

— Погоди, Наставник! Сейчас всё устроим!

Братья быстро заказали ужин, и через несколько минут он был получен пневмопочтой. Серафим достал из шкафа посуду и сервировал стол, Савватий и Максим помогли Александру подняться и одеться. Затем все уселись за круглый обеденный стол и приготовились к молитве. Все ждали сло́ва Александра, а он обвёл всех сияющим взглядом и сказал:

— Любимые братья! Если бы вы знали, какое счастье дарите мне, соединяя ваши сердца с моим в молитве и славословии Господа! Я всё время спрашиваю у Бога, чем я заслужил блаженство пребывания в вашей любви, ведь я хорошо знаю, что её не достоин. Вы сейчас ждёте от меня молитвы, но прошу вас, родные, помолитесь лучше вы! Прошу тебя, брат Серафим, благослови трапезу!

Серафим оторопело выслушал его, сухо кивнул, прочитал молитву Господню и благословил трапезу. Ели молча. Аппетит у Александра был просто великолепный, остальным же и кусок в горло не лез. Наконец, Александр обратил на это внимание и спросил:

— Дорогие… что-то произошло?

Максим и Серафим посмотрели на Савватия, делегируя ему право говорить. Савватий отодвинул тарелку, немного помедлил, собираясь с силами.

— Отец Александр… ты целые сутки был серьёзно болен, был без сознания. Ты бредил. Но Господь милостив — ты идёшь на поправку. Твоим состоянием обеспокоился Владыка. Он просит тебя связаться с ним, когда тебе станет лучше.

— Отлично! — с улыбкой сказал Александр. — Мне уже лучше, и я свяжусь с ним сразу после трапезы.

— Отец Александр, — какими-то деревянными губами произнёс Савватий. — Точно ли тебе стало лучше? Пойди лучше ещё приляг и поспи, чтобы набраться сил. Время у нас есть. А потом уж и связывайся с Владыкой.

Александр отставил недопитый стакан и посмотрел ему в глаза. Савватий немного отшатнулся и часто заморгал, чтобы вынести этот взгляд, в котором была какая-то непонятная сила. Увидев его реакцию, Александр настороженно посмотрел на Серафима, скользнул взглядом по нему вниз и увидел, что под одеждой на ремне у него топорщится пистолет. Потом перевёл взгляд на Максима, и тот сразу же вскочил и треснул руками по столу так, что подпрыгнула и зазвенела посуда.

— Хватит братья!! Отец Александр — не имбецил и не малый ребёнок, а наш Наставник и командир!! Он должен иметь всю информацию, чтобы затем принять точное решение. Мы не имеем такого права ни перед ним, ни перед Богом что-то за него решать!!

Поняв, что вспылил, Максим сел на свой стул и пробормотал:

— Извините… просто была тяжёлая ночь, я не выспался.

Александр опустил глаза, осушил до дна свой стакан и тихо сказал:

— Да? Я вас слушаю?

— Наставник, после ночной операции в деревне ты потерял сознание в магнекаре, у тебя был сильный жар, — с трудом подбирая слова, произнёс Савватий. — Мы боялись, что если сохранится такая динамика, то от жара начнёт сворачиваться кровь и остановится сердце. Мы ввели все необходимые препараты внутривенно, но они не помогли, состояние стремительно ухудшалось, и в полночь… наступила клиническая смерть. Нам удалось тебя спасти. Когда же ты очнулся, ты сказал нам, что тебе явился ангел, который дал понять, что противоречащий — это не враг, а возможный наш брат по вере. Мы не смогли это вместить и обратились к Владыке. По инструкции я доложил ему обо всём… почти обо всём… а по нашей любви к тебе мы приняли меры к исполнению обета, который ты каждого из нас обязал дать тебе.

Савватий замолчал, взволнованно дыша, ожидая реакции Александра. Тот дрогнул уголками губ в улыбке.

Глава 9. Тайна Петра

Вечерело, стало холодать, и мы решили, что пора возвращаться. По дороге мы взобрались на холм, ступая босыми ногами прямо по камням, с непривычки показавшимися нашим изнеженным стопам очень острыми. Спидджамперы я нёс в руке и размахивал ими в такт движению.

В доме у Марфы Ильиничны уже горел свет. Настя заглянула в курятник и с восторгом умилялась, глядя как «цыплятки уже легли спать» — по её такому смешному выражению. Мы с Петром вошли в дом.

— Ужинайте и укладывайтесь спать. Насте я постелила в мансарде, тебе, Андрей — в гостевой комнате слева от входа. Вы сегодня, как я поняла, встали засветло.

— А как же Пётр? — спросил я.

— А мы с Марфой Ильиничной немного поговорим, есть о чём, — сказал Пётр.

— Можно, тогда и я поучаствую в этом разговоре? — спросил я и требовательно посмотрел на Петра. — К нашему разговору о свободе выбора.

Пётр и Марфа Ильинична посмотрели друг на друга.

— Ох, не полезно ему это. Но ты — смотри, — сказала она Петру.

Я с напряжением ждал решения Петра. И он махнул мне рукой, приглашая за стол. Я с ликованием сел на предложенный стул.

Марфа Ильинична разлила чай.

— Ну, с чего начнём? — спросила она.

— С вопросов Андрея, — ответил Пётр. — Он и так давно мучается. Пора уже что-то ему ответить.

Действительно! Как же я этого ждал!

— Меня по-прежнему интересует цель нашего путешествия, а также кто эти люди, которые тебя преследуют.

— Ну это вопрос на целый самовар чая! — рассмеялся Пётр. — Марфа Ильинична, ставь воду кипятиться и доставай реликвию.

А Марфа Ильинична тоже засмеялась в ответ. Как я понимаю, про самовар — это присказка у них такая, на самом деле самовара-то в доме нет. Реликвией же оказался фотоальбом со старыми, совсем древними чёрно-белыми фотографиями начала прошлого века. На снимках были запечатлены разные люди, которые монументально позировали, глядя в одну точку. Среди них были мужчины с длинными бородами в чёрных одеяниях, с крестами на груди, женщины в белых передниках и в белых платочках на головах; совершенно простые, невзрачные люди, серьёзные не по-нашему дети. На одном размытом фото какие-то люди, обвязав верёвками кресты на храмах, раскачивали их, чтобы скинуть; на другом фото храм запечатлён в момент взрыва.

— Ого, — у меня сжалось сердце, — такой красивый был храм.

Пётр грустно согласился со мной и начал рассказ.

— Это произошло в начале прошлого века. В мире тогда было очень много верующих людей, но появились люди, которые стали ожесточённо бороться против Бога, убивать или сажать в тюрьмы тех, кто в него верил и ему служил. Масштаб бедствия оказался страшным. Везде разрушались храмы или использовались не по назначению: склады, конюшни в них устраивали, а иногда – кинотеатр или клуб. Но особенно рьяно уничтожались священники, а также епископы — то есть те, кто мог из обычных верующих поставлять новых священников, то есть рукополагать. И дошло до такого, что образовались целые области, где не было уже ни одного храма, а все священники или расстреляны, или сосланы в лагеря. Но были и другие священники, которых собрали и организовали из них «Новую истинную церковь» и стали зазывать туда народ. А народ взял, да и не пошёл: люди стали молиться по домам. Некоторые епископы, которые ещё оставались живы и не пошли в «Новую церковь», тайно поставляли священников в такие домашние общины. Конечно, это отчасти решало проблему, но их выслеживали и жестоко расправлялись с ними. И наступил такой момент, когда их всех можно было уничтожить, но началась страшная война. Некоторое время гонителям стало совсем не до священников, хотя, конечно, за ними присматривали и, если что за ними замечали, то и в военное время репрессировали, расстреливали, ссылали в лагеря.

— Ты имеешь в виду мировую войну? — уточнил я.

Пётр кивнул.

— А после войны?

— После войны гонения продолжались, но уже в другой форме, хотя ссылки и убийства тоже никуда не делись: священников дискредитировали. Например, образованных людей не разрешали рукополагать, зато пьяниц — рукополагали. Это делалось затем, чтобы порядочные люди увидели, как темны и необразованны священники, и отвернулись бы от веры. Странно, но подобная тактика сработала, а власти радовались и говорили, что один такой «священник» может сделать больше, чем целый антирелигиозный отдел. Но в те времена тонким ручейком всё-таки текла река, которая когда-то была полноводной. В тайных общинах ещё оставались люди, которые сохранили веру и традиции тех уничтоженных христиан. И нашлись такие люди, которые эту веру и традиции переняли. Они стали множиться, и вот, уже в начале нашего века так сильно приумножились, что их жизнь и их голос в обществе сделались заметными. Общины возникали уже почти во всех городах. Они собирались в братства и перестали быть тайными, вернулись в храмы, самоотверженно рассказывали всем о Боге, создавали свои учебные заведения, давали богословское образование простым людям. И они смогли добиться, чтобы им разрешили самим предлагать кандидатуры своих священников и епископов для рукоположений, чтобы потом они служили в этих же общинах, как это происходило в ранней церкви. Таких священников и епископов стали называть «братскими».

Мда-а. Никогда не думал, что услышу подобное.

Перелистывая фотоальбом, разглядывая необычные сюжеты, я увидел цветные фотографии уже начала нашего века, очень радостные и динамичные. Люди на них улыбались, обнимали друг друга, или сидели за накрытыми столами, или на каких-то конференциях, или стояли в битком набитых храмах. На последних страницах я нашёл и современные интерактивные фото, которые по радости и динамике не уступали фотографиям начала века. Были же среди них и тревожные, от которых исходило явное напряжение. На одном таком фото целая толпа людей молились прямо перед входом в подземку среди безразлично идущих мимо людей; на другом — десятки людей стояли и пели, своими спинами загородив от какой-то напасти вход в храм.