Нечисть по наследству

Глава 1

В тот день я проснулась от странного запаха. Пахло дымом, мятой и почему-то сливовым вареньем. Хотя окна были закрыты, и никакое варенье я, разумеется, не варила.

Я зевнула, отодвинула занавеску, посмотрела на серое небо и подумала, что этот вторник ничем не хуже и не лучше остальных. Работы по горло, кофе кончается, на ужин — гречка с консервами. Впрочем, к тридцати двум годам я научилась не ждать от дней особенных фейерверков. Жизнь — она как обувная коробка: может быть надёжной, но внутри вряд ли сюрприз.

И всё же сюрприз ждал меня на коврике у двери. Большой жёлтый конверт, немного потёртый, с настоящей сургучной печатью. Кто сейчас так рассылает письма? Разве что антиквары или крайне творческие люди (те самые, которые немного не от мира сего).

На конверте было написано: «Вере Николаевне Сокольской. Лично в руки.»

Ровный, почти каллиграфический почерк. Я проверила, не заказная ли это шутка. Письмо не имело обратного адреса, только угловатая подпись: Нотариус В.Ч. Мельничук.

Слегка недоумевая, я разрезала край ножом для масла и вытащила аккуратно сложенные листы.

«Уважаемая Вера Николаевна,

В соответствии с последней волей вашей бабушки, Варвары Ивановны Сокольской, скончавшейся 3 сентября сего года, вы признаны её единственной наследницей...»

Я замерла.

Бабушка. Та самая, что жила где-то в деревне и с которой я не виделась, наверное, лет пятнадцать. Она редко звонила — а когда звонила, то обязательно задавала странные вопросы. Мол, не было ли во сне ворон? Не завывал ли ветер накануне именин? Смеялась как-то: «Ты, Веруня, не городская — ты, дитя, бабкина кровь, не отвертишься». Я тогда не поняла, от чего именно не отверчусь.

Слово за словом, письмо сообщало, что мне передан в собственность дом в деревне Малиновка. Вместе с земельным участком, постройками, амбаром и... коллекцией предметов быта. Слово «коллекция» было написано с большой буквы и как-то многозначительно.

Я дочитала до конца и, не зная, что чувствовать, уставилась в окно. Деревня. Дом. Наследство. Ни тебе «здравствуйте», ни «не хотели ли бы вы» — просто факт: получила, разбирайся.

Поставив чайник, я вдруг поняла: у меня нет причин отказываться. Город держал меня на поводке — работа в изнуряющем ритме, аренда квартиры, соседи, чья кошка регулярно устраивала концерты на подоконнике в подъезде. Может, это и был тот самый редкий момент, когда вселенная деликатно подталкивает: «Иди, глупая. Смотри. Вспоминай». А еще, как подспорье, предложение начальника взять пару отгулов, чтобы перевести дух перед новым большим проектом.

Пока вода закипала, я отправила начальнику сообщение с согласием на отдых, наметила маршрут, нашла в поиске «Малиновка, область, почтовый индекс», отметила, что ближайшая станция называется Лесовка и от неё ещё два с половиной километра пешком.

Ничего. У меня есть удобные ботинки. И, кажется, больше нет отговорок.

***

Автобус до Лесовки отходил в семь тридцать утра. Само по себе это было уже испытанием: я не считала себя совой, но вставать затемно ради поездки в забытую богами деревню — это даже для меня было слегка чрезмерно.

Водитель оказался молчаливым, с лицом, как у старинной иконы: будто бы всё видел, всё понял и уже ни о чём не спрашивает. Он взял деньги за билет, кивнул, и мы тронулись. Пассажиров было трое: я, старушка с клетчатой сумкой и мужчина лет пятидесяти в болотных сапогах, спавший всю дорогу.

По мере того как городские очертания исчезали, я начала замечать: воздух стал плотнее, насыщеннее. Как если бы в него подмешали старый чай с чабрецом, дым от костра и немного... чего-то иного. Неуловимого.

Мимо окон ползли поля. Кое-где виднелись перелески — лоскутные одеяла из жёлтых, медных и ещё не сдавшихся зелёных деревьев. Октябрь, осень в разгаре, но здесь, за пределами города, она чувствовалась иначе. Глубже. Будто земля затаила дыхание.

На поворотах колёса постукивали по щебёнке, и я подумала, что в последний раз ездила так далеко в детстве — когда мы с родителями ездили к тёте на дачу. Тогда это казалось приключением. Сейчас — скорее внутренней перегрузкой.

Автобус высадил меня у дороги. Табличка с надписью «Лесовка» болталась на ржавом столбе, и, кажется, вот-вот собиралась отвалиться.

— До Малиновки вам прямо, — кивнул водитель, как будто знал, кто я и куда иду.

— А как далеко? — спросила я, приподняв бровь.

Он задумался, почесал затылок.

— Ну, если не торопясь, с остановками на ягоды — полчаса. Если, конечно, вас не встретят.

— Кто?

— Кто-нибудь, — философски ответил он и уехал.

Я стояла у дороги одна. Над головой пролетела ворона и каркнула, словно комментируя происходящее. Не самое приятное предзнаменование. Хотя, возможно, это просто я слишком много читала бабушкиных писем в детстве.

Дорога к деревне была песчаной, слегка извилистой. Влажные кроны деревьев шуршали над головой, ветер был сырой, но не холодный — тот самый, что носит запах сухих листьев и далёкого костра. Где-то крякали утки, а из-за кустов один раз вынырнула лиса — рыжая, будто из сказки, и с таким видом, словно оценивает: «Ты чего пришла?»

Я шла медленно. Местами останавливалась, чтобы просто встать, вдохнуть, рассмотреть странные грибы на коре деревьев — их капюшоны казались чересчур выразительными. Несколько раз мне показалось, что из леса за мной кто-то наблюдает. Но когда я оборачивалась, там были только заросли и осыпавшиеся листья.

Малиновка встретила меня тишиной. Не мёртвой, не настороженной — просто очень плотной. Той, что растёт между старыми домами, где за ставнями дремлет печь, и где кошки ходят по подоконникам, как дозорные.

Глава 2

Первое, что я сделала, войдя в дом, — заварила чай.

Это был не порыв ностальгии, не попытка успокоиться или возродить тепло родного очага — просто я очень хотела пить. Дорога вымотала, а кружка горячего чая с чабрецом и сушёной малиной из старой баночки на полке казалась вполне приемлемым компромиссом между «всё под контролем» и «что я вообще тут делаю».

Кухня встретила меня терпким запахом сушёных трав, пыльным солнцем сквозь занавески и странным ощущением, будто я здесь уже была. Что, конечно, правда: была. Но мне казалось, будто дом меня помнит. Как старого знакомого, с которым когда-то поссорились по глупости, а теперь — вот, снова на пороге. С непроницаемым лицом и вязаным ковриком под ногами.

Я прошлась по комнатам. Всё на месте: старый комод, заклеенный пластырем абажур, коллекция керамических котиков на книжной полке. Только бабушки — нет.

И это, знаете ли, чувствовалось.

На столе лежала записка. Почерк — тот самый, чёткий, немного с наклоном влево.

«Веруня, милая, если ты это читаешь — значит, я уже на кладбище. Не пугайся, у меня всё хорошо. Просто не отказывайся от наследства. Подвал не открывай без нужды. А если нужда всё-таки будет — ключ у входа. Целую. Б.»

Вот так просто. Без эпитафий. Без объяснений, почему моя весьма живая с виду бабушка месяц назад скончалась при «невыясненных, но не преступных обстоятельствах», и почему я вдруг оказалась владелицей этого… всего.

Я допила чай. Кот, между прочим, всё ещё сидел на крыльце и смотрел, как будто знал, что будет дальше.

— Не надейся, рыжий. Ни молока, ни сметаны у меня нет, — сказала я ему сквозь стекло.

Он не ответил. Просто потянулся, выгнул спину и ушёл, как приличный кот, ничего не объяснив.

Ближе к вечеру я решила растопить печь.

Если вы думаете, что человек, окончивший два вуза и ловко маневрирующий в своей городской среде, не справится с русской печкой — вы правы. Первая закладка прогорела быстро, оставив угли, обиду и стойкий запах обгорелых газет. Вторая — оказалась успешнее. К полуночи в доме наконец потеплело, и я начала оттаивать. В прямом и переносном смысле.

На стене часы тикали особенно громко. В полутемноте тени начинали шевелиться. Один раз в коридоре что-то щёлкнуло, как будто дверца шкафа чуть приоткрылась, а потом снова закрылась.

Я подошла. Открыла дверцу. Внутри — только пыльное пальто, зонт с отломанной ручкой и... книга. Большая, в чёрном кожаном переплёте, с застёжкой.

Не удержалась — взяла в руки. На обложке было выгравировано: «Домовая книга. Для своих».

— Странное название для бухгалтерии, — пробормотала я.

Книга была заперта. Ни замка, ни ключа — просто не открывалась. Как будто знала, что время ещё не пришло.

Я вернула её на место и решила лечь спать.

Комната бабушки ничем не отличалась от любого уважающего себя ретро-уголка: старинная кровать с высокой спинкой, стёганое одеяло, вязаный коврик. Но... было одно «но».

На тумбочке лежал пучок полыни. Прямо так, засохший, перемотанный красной ниткой. А под ним — ещё одна записка.

«Если будешь плохо спать — клади под подушку. Не шучу. Б.»

Я, конечно, положила. Потому что кто знает — мало ли. И потому что что-то подсказывало: это бабушкино «не шучу» может вполне означать нечто ночное, скользкое и не слишком приветливое.

Ночь прошла спокойно. Почти.

Проснулась я от того, что кто-то громко чихнул.

В доме, напомню, была только я. И кот, который, как выяснилось, к утру уютно устроился на подоконнике. Но чихнул не он. Он вообще спал, поджав лапы и во сне, сопел, мурлыкал и даже, кажется, похрюкивал временами.

Я вышла в коридор. Свет ещё не включала — только рассвет пробивался сквозь шторы.

— Есть кто? — спросила я. Не то чтобы я ожидала ответа. Но, знаете, в таких ситуациях молчание иногда тревожнее слов.

Из подвала донёсся глухой, протяжный стук.

Тук.

Пауза.

Тук. Тук.

Я посмотрела на входную дверь. Потом на ключ на комоде.

— Ну нет, — сказала я. — Второй день в деревне, а я уже разговариваю с подвалом. Это точно перебор.

Ключ, кстати, на этот раз будто светился.

Слегка. Еле заметно. Как фосфоресцирующий мох или глаза совы в темноте.

И я подумала: а может, чай был с чем-то?

Глава 3

Утро в деревне началось с петуха, который не знал, когда именно рассвет.

Честно — он будил меня раза четыре, с разными интервалами, и, кажется, каждый раз удивлялся, что я ещё не встала. К восьми утра я уже считала его личным врагом.

— Да чтоб ты сварился в супе, — буркнула я в подушку. — С картошкой. И лавровым листом.

Ответом было торжественное «Ку-ка-ре-ку», с явно насмешливой интонацией.

Кот, между прочим, храпел. Настоящим, полновесным кошачьим храпом. Устроился на подушке у меня над головой, как венец моих страданий. Спихнуть — жалко. Погладить — опасно. Шевельнулась — лапа по носу. Ишь ты, завёлся тут.

К девяти я наконец поднялась. Сварила кашу (да, из остатков бабушкиных запасов — в шкафу обнаружились гречка, рис и нечто, подозрительно похожее на сушёных насекомых, но я решила, что это просто редкий сорт фасоли).

Подвал, кстати, молчал.

Ключ на комоде больше не светился, но я всё равно решила его не трогать. Вчерашняя ночь и без того была щедра на странности, а у меня, между прочим, ещё адаптационный период. Как минимум три дня по городской привычке я должна ворчать, что тут нет «Лавки здорового питания» и вайфая в сортире.

Но деревня — это деревня. Выйти на улицу — значит нарваться на разговор.

И я нарвалась.

— Эй, барышня! Не пугайтесь, я добрый!

Так обычно начинаются либо страшные сказки, либо лёгкие формы сумасшествия.

Передо мной стоял дед. Не «старичок в валенках», а именно дед — с лукавой ухмылкой, длинной посохообразной палкой в руках и плетёной корзиной, в которой явно лежали грибы. На голове — шапка, а в ней… перо. Настоящее. Воронье, чёрное, как грех.

— Здрасьте, — осторожно сказала я.

— Ты, стало быть, внучка Варвары? — продолжил он, даже не дождавшись моего «я — Вера». — Ну-ну. А я гляжу — ведьмино семя, только городом попорчено. Ничего, пройдет.

— Простите, кто вы, собственно?..

— Клим. Грибник я. И… кое-что ещё. Но об этом потом.

Он подмигнул. А я почувствовала лёгкий озноб. То ли от ветерка, то ли от интонации этого самого «кое-что ещё».

— Грибы пойдёшь собирать?

— Сейчас? — я невольно оглянулась на дом. — У меня как бы... дела. Подвал, например, обследовать.

Он посмотрел на меня с таким выражением, будто я сказала: «У меня ракета на балконе стоит».

— Подвал… сама полезешь? Без подготовки?

— А что, надо было экзамен сдать?

Он рассмеялся. Смех был хриплым, но не злым. Скорее… понимание с оттенком «ну ты даёшь, девка».

— Ладно, чё зря языком молоть. Идём. На воздухе оно лучше думается. Варвара не зря говорила: “Пусть сначала в лес сходит, землю почувствует”. Ты ведь землю не чувствуешь, ага?

— Я? Да я только вчера на ней поскользнулась.

— Вот, — кивнул Клим, как будто это было доказательством моей неосознанной немощи.

Лес оказался ближе, чем я думала. Пройдёшь сто метров от дома, минуешь огород с обиженными на жизнь подсолнухами — и вот он, стеной встаёт. Осенний, густой, шумящий от насекомых и шорохов.

Клим шёл легко, будто знал все тропинки. Я, в отличие от него, цеплялась за ветки, пару раз оступилась и однажды едва не наступила на что-то пушистое, что пискнуло и скрылось в траве.

— Это кто был? — спросила я, шепотом.

— Леший малый, — отмахнулся Клим. — Не трожь, пусть бегает. Любопытный, но не злобный.

— Что?.. Вы серьёзно?

— А ты думала, здесь всё по паспорту ходит? Нет уж. У нас всё живое.

Я начала подозревать, что либо у дедушки тяжёлое расстройство восприятия, либо мне очень повезло с местом. И с бабушкой. Потому что чем дальше мы шли, тем больше всё казалось... живым.

Не «вот, какие красивые деревья», а — живым.

Как будто лес дышал, прислушивался. Как будто каждый куст что-то шептал, каждый гриб заговорщически кивал, когда я проходила мимо.

Один даже фыркнул. Я не уверена, но… мне не показалось.

Когда корзина Клима наполнилась, он сел на пенёк и протянул мне гриб. Крупный, белый, почти светящийся.

— На, возьми. Не ешь. Просто подержи. Понюхай.

— А он не галлюциногенный?

— Галлюцинации — это как раз то, что тебе сейчас нужно. Только контролируемые.

Я вздохнула, поднесла гриб к носу… и на секунду всё вокруг качнулось.

Но не страшно. Не как от дурмана, а как будто я на мгновение стала частью леса. Как будто деревья вдруг стали мне роднёй, а земля — чем-то знакомым, как тёплая ладонь бабушки.

Я открыла глаза.

— Что это было?

— Первая настройка. Ты ведь Варькина внучка. Значит, тебя здесь примут. Не сразу, конечно. Но — примут. А бабка твоя — будь она неладна, — знала, когда уйти.

Он встал, отряхнулся, поправил корзину.

— Вечером подвал сам позовёт. А пока — отдыхай. Дом за тобой присмотрит. Ну и кот твой — тоже.

— А вы кто… на самом деле? — не выдержала я.

— Грибник, — пожал плечами он. — Но не совсем.

И ушёл, не оставив ни грибной инструкции, ни визитки.

Когда я вернулась домой, ключ снова светился.

И в подвале кто-то… пел.

Тихо. Без слов. Мелодия старая, как этот дом, и такая грустная, будто поёт её сама земля.

Я взяла пучок полыни. И пошла варить себе кофе. Потому что чай, похоже, уже не справляется.

Глава 4

На кухне было тихо. Даже слишком.

Я зажгла свет, отодвинула кружку с чаем и машинально достала турку. Пальцы работали уверенно, как будто сами знали, что делать. А вот мысли... мысли кружились, как мошки на свету.

Вода закипела быстро. Я всыпала две ложки кофе, щепотку кардамона — бабушка, кстати, добавляла, хотя при этом утверждала, что "ничего кроме цикория в доме не держит" — и уставилась в окно.

Во дворе сгущались сумерки. Рыжий кот куда-то исчез. Подозреваю, он знал, когда следует покинуть помещение.

Кофе булькнул. Я сняла турку, перелила в кружку и села за стол. Села, потому что стоять стало как-то… тревожно. Как будто воздух сгустился. Или тени стали чуть длиннее, чем положено в октябре.

Я сделала глоток.

— Хорошо, — сказала я в пустоту. — Всё логично. Странная деревня, странный лес, странный дед с пером в шапке. По всем признакам — перегрузка нервной системы. Кофеин поможет.

Стукнула ложкой по ободку кружки. Металл звякнул, и — на секунду — мне показалось, что из коридора донеслось эхо. Не звук, а именно отклик. Будто дом согласился. Или вздохнул.

— Нет. Так не пойдёт, — строго сказала я. — Если вы, уважаемый дом, начнёте сейчас отвечать на мои мысли, я начну вызывать психиатра. У меня есть контакты.

Ответа, к счастью, не последовало. Только опять скрипнула балка под потолком — как будто дом потянулся во сне.

Я допила кофе, помыла кружку и вытерла руки о полотенце, которое висело на крючке у окна. Полотенце, кстати, появилось тут явно не мной повешенное. Красное, в васильках. Подозреваю, это был знак. Только я пока не знала — чего.

На комоде ключ по-прежнему светился. Совсем чуть-чуть. Будто бы не спешил, давал время.

— Нет, милый, сегодня — точно не твой день, — сказала я ему. — Я цивилизованный человек. Я иду читать. Или максимум — раскладывать бабушкины запасы на удобоваримое и непонятное.

И, поверь, ключ, ни один уважающий себя человек не пойдёт в подвал, если там поёт неизвестно кто и пахнет, как в храме на Медовый Спас.

Я прошла мимо него с достоинством.

А потом вернулась, положила на него пучок полыни — просто на всякий случай — и только после этого пошла в комнату, где меня ждали книга с закладкой на середине и диван, обтянутый тканью в лопающихся розах.

Кофе помог. Ненадолго.

Потому что в ту ночь мне приснился подвал.

И человек, который сидел там у сундука и смотрел на меня.

Спокойно. Как будто ждал.

Сначала мне снилось, что я снова в своей квартире.

На кухне лампочка моргала, в кране капала вода, а кот — тот самый, рыжий — дрых на холодильнике, обмотавшись проводом от чайника, как пледом. За окном — город, серый, как офисный принтер.

Я достала с полки кружку, свою любимую, с котом и надписью, и только поднесла к губам — как дно у неё исчезло. Кофе потёк сквозь пальцы, и в нём были... листья.

Я отступила на шаг — и оказалась на ступеньке.

Подвал.

Он не был пугающим. Не темнота, не сырость. Он был... тихим. Старым. Очень старым. Таким, каким бывает человек, который давно всё понял и больше не спешит.

Я стояла у входа. В руках — снова кружка. Полная. Пар поднимался вверх и таял в воздухе. И запах был — как в детстве в бабушкиной бане, когда после парилки приносили горячий травяной отвар: полынь, мята, смородиновый лист.

В дальнем углу подвала кто-то сидел.

Не сразу понятно — мужчина или женщина. Черты расплывались, как в неясном воспоминании, как будто ты видел этого человека давно, ещё до того, как начал помнить лица.

— Ты не должна быть здесь, — сказал он. Тихо. Без угрозы. Как констатация факта.

— Я... во сне? — выдавила я. Даже во сне чувствовала глупость вопроса.

Он кивнул, чуть наклонил голову. Руки у него были в чернилах. Настоящих, чёрных, как густая ночь. На запястьях — что-то вроде старых славянских узоров. Или, может, ожогов?

— Сон — это всего лишь дверь, — сказал он. — Неважно, открыта она изнутри или снаружи.

— Вы кто?

Он не ответил сразу. Казалось, выбирал, какое слово будет менее тяжёлым.

— Память, — сказал он наконец. — Или то, что осталось.

— От кого?

Он не ответил.

За его спиной что-то блеснуло — ключ. Тот самый. Только теперь он был... вмонтирован в стену. Как бы... стал частью её. Или держал её.

— Ты ещё не готова, — сказал он. — Но дом — уже проснулся.

Я сделала шаг ближе. Хотела спросить, зачем я здесь, что всё это значит, и почему я чувствую, что половина меня знает, а вторая не хочет знать.

Но он уже встал.

— Запомни одно, Вера. Всё, что кажется тебе невозможным — было частью твоей крови задолго до рождения. Магия — не фокус. Это… долг.

Он протянул руку — и мир дрогнул. Не страшно. Просто как бывает перед грозой: когда всё замирает и птицы вдруг умолкают.

Я проснулась.

Комната была тёмной, тихой. Кот спал у окна, лапой закрыв нос. На комоде лежал ключ. Он больше не светился. Но под ним… лежала сухая ветка полыни. И кружка стояла рядом. Сухая. Но я точно помню, что её оставила в раковине.

Я села на кровати, прислушалась. Из подвала — тишина. Но не обычная. Та, что приходит после слов: «Жди».

Глава 5

Утро выдалось не то чтобы тяжёлым, но каким-то… вязким. Будто я всю ночь не спала, а тащила на себе телегу с хрустящими снами, дохлой совой и чем-то тяжёлым, как ответственность. Впрочем, ответственность в моих снах была всегда подозрительно тяжёлая и обычно молчаливая.

Я сбросила ноги с кровати, потянулась — и замерла.

На комоде, аккурат под ключом, лежала свежая ветка полыни. Совсем не та, что я положила накануне — эта была зелёная. Как будто кто-то ночью принёс её прямо из леса.

Я приподняла бровь. И, не говоря ни слова, пошла на кухню. Потому что всё, что происходит до первой кружки кофе — это не жизнь, а преисподняя.

И вот я захожу на кухню… и вижу его.

Невысокий, плотный, с бородой, как у церковного батюшки, в рубахе с вышивкой по вороту. Сидит за столом, никуда не торопится, читает «Календарь огородника 1986 года» и мирно прихлёбывает из моей кружки. Моей. С котом.

Я застыла.

Он поднял глаза, улыбнулся, и у него вокруг глаз мгновенно собрались сотни крошечных морщинок, как будто кто-то ткнул пальцем в блин.

— Ну здрасьте, хозяйка, — сказал он бодро. — Проснулась, значит? А я тут уж как дома, чайком балуюсь. Не серчай. Кофе твой поганый, а вот чай — добротный. С малинкой.

Я продолжала стоять.

Ни одно слово не складывалось в предложение. У меня, вообще-то, гости не водились. Особенно такие, которые телепортируются на кухню до завтрака.

— Простите, — наконец выдавила я. — Кто вы?

Он отложил календарь, приосанился и заговорил с тем самым говорком, которым, кажется, у нас в деревне даже дрова щепят:

— Борисыч я.

И тут же запнулся.

— Я… по дому тут помогал. Твоей бабке. Варваре. Дом большой, хозяйство не из лёгких, сами понимаете.

— Помогали? — переспросила я. — То есть… вы кто? Сосед?

Он замялся.

— Ну, можно сказать, при доме служу. Порядок держу. Оберегаю, где надо. Иногда, так сказать… попроведаю.

— Попроведаю?

— Ну... — он развёл руками. — Загляну, проверю. А где что шатается — подправлю.

Он говорил с такой уверенностью, как будто быть низеньким, бородатым мужиком в домотканой рубахе на чужой кухне — это нормально. И это «вот такой у нас тут уклад, барышня, не умничай».

— А ключ… — начала я, кивая на комод. — Это вы его…?

Он махнул рукой.

— Не время тебе знать. Вот проснёшься по-настоящему — тогда и узнаешь.

— А я, по-вашему, сплю? — уточнила я, прищурившись.

— Ну, скажем так, ещё не проснулась. Тут, знаешь, как с картошкой: сверху мягкая, а внутри сыровата. Надо подождать.

Я молча налила себе кофе. Поставила кружку на стол. Сделала глоток. Очень хотелось вежливо поинтересоваться, когда же я начну видеть галлюцинации с предсказуемым лицом, например, Джорджем Клуни. Но вместо этого я спросила:

— Вы… не домовой случайно?

Он замер, приоткрыл рот, словно хотел сказать «ну да», но потом заметно надулся и буркнул:

— Вот прям сейчас — не домовой. Сейчас я — помощник по хозяйству. А с такими вопросами ты, девка, пока не готова. Ты сперва хоть бабушкин чайник научись заваривать, а потом уже нечисть классифицируй.

Он встал, потянулся — и, надо отдать должное, двигался довольно ловко для человека с «морщинами опыта».

— Ладно. Скучно с тобой. Пойду, может, квашню навещу. Она после варенья не та совсем стала, воняет на весь подпол.

— Простите, квашня?

— Ну! — он посмотрел на меня, как на отставного гуся. — Это ёмкость такая. Для теста. Или дух, если без матерщины. У нас тут всё непросто.

Он кивнул, пошёл к двери — и просто исчез. Не растворился в воздухе, нет. Просто зашёл за вешалку — и всё. Нет его. Только запах трав остался и ощущение, что мне очень срочно нужен второй кофе. Или психиатр.

Я села за стол, посмотрела на пустое место напротив и сказала вслух:

— Хорошо. Ладно. Я не сошла с ума. Просто живу теперь в доме, где в подвале поют, во сне беседуют стены, а по утрам заваривает чай деревенский джентльмен в вышиванке.

— Всё в порядке, Вера. Это просто наследство. Спасибо, бабушка.

***

Я сидела на кухне с кружкой кофе, вглядывалась в ту самую вешалку, за которой исчез дедушка в вышитой рубахе, и пыталась придумать хоть одну рациональную версию происходящего.

Может, это был местный сторож?

Может, у бабушки был тайный ухажёр, и он… э-э… по старой памяти пришёл проведать дом?

Может, я вчера съела не ту банку с малиной, и это ботулизм в лёгкой галлюциногенной форме?

Я встала и аккуратно — как сапёр — заглянула за вешалку.

Пусто.

Ну конечно. Ни двери, ни потайного хода, ни следа. Только старая стена с пятном, похожим на голову ежа.

— Чудесно, — буркнула я. — Теперь стена будет на меня смотреть.

Я проверила входную дверь — была заперта. Проверила окно — закрыто, шпингалет на месте. Щеколда на подвале — где была, там и осталась.

Вообще всё было на месте. Кроме здравого смысла.

Пошарилась по кухне — нет, ни кружки лишней, ни запаха чая, ни посуды. Будто никто тут и не сидел.

Разве что… веник возле печки стал стоять под другим углом. Как будто его кто-то трогал. Или двигал. Или мёл.

Я присела обратно на табурет. Подперла лоб рукой.

— Нет, Вера. Это уже не дом с характером. Это дом с диагнозом. Или у тебя с головой что-то. Или здесь действительно… творится нечто.

И вот именно это «нечто» — оно мне категорически не нравилось.

Глава 6

Я решила, что больше не могу сидеть в доме, прокачиваемом старым временем и туманом. Кажется, что если я останусь здесь еще хоть на день, то окончательно впитаю в себя этот странный мир — мир, где никто и ничто не является таким, каким должно быть. Земля под ногами будто просит внимания, но что именно она требует? Вопрос, который, наверное, останется без ответа. Но в тот момент, с решимостью, не свойственной мне в городской суете, я решила исследовать территорию.

Скрипнув дверью, я ступила на крыльцо, оглядывая дом, который еще не стал моим. Я глубоко вдохнула — запах свежего воздуха, мха и сырой земли проник в меня, но не успокаивал. Он только усиливал странное ощущение, будто я стою на границе чего-то неизведанного. Ветер играл с волосами, а тени на земле растягивались, словно кто-то невидимый дотягивался до меня руками.

Я направилась к огороду, который выглядел, как забытая часть мира. Его периметр был нечётким, осколки забора наполовину увязли в земле, а кусты с запущенными цветами будто тянулись к небу, несмотря на то, что их время ушло.

Но вдруг в глазах мелькнула фигура. Она была настолько естественно вписана в эту картину, что я почти не заметила её сразу. Женщина стояла перед грядками, склоняясь над ними с лопатой в руках, но её движения были настолько плавными и размеренными, что я сразу не могла сказать, что это было — труд или какое-то таинство.

Лоскутное платье её развивалось, словно само плетение ткани принимало форму земли, а венок, который она носила на голове, делал её похожей на персонажа древнего мира — того, кто и сам является частью природы, а не просто человеком.

Я остановилась, не решаясь подойти. Это было слишком странно. Но она как будто почувствовала мой взгляд, подняла голову и встретилась с моими глазами.

— Здравствуйте, — сказала я, всё-таки не выдержав молчания.

Она улыбнулась. Такая улыбка! Не совсем человеческая, но искренняя. И как будто эта улыбка знала что-то обо мне, о моем прошлом, о моей бабушке, о том, что я только что узнала и что еще предстоит понять.

— Здравствуй, Вера — ответила она. — Ты не пугайся, я просто... помогаю. Бабушка твоя много лет меня знала.

Это прозвучало так, будто она рассказывала мне самую обычную вещь в мире. Но в её словах был некий подтекст, который я не могла уловить.

— Помогаете? С чем? — переспросила я, слегка ошеломлённая.

Женщина снова взглянула на меня, и её глаза были полны тёплого света. Это не было взглядом чужого, это был взгляд того, кто видел меня и прежде, кто знал, как мне сложно было сюда вернуться. Кто всегда ждет и всегда примет.

Честно признаться, я уже просто устала удивляться всему происходящему. Я будто смотрела фильм или читала книгу и всё ждала, когда же появится кадр или сноска с объяснениями происходящего.

— Помогаю по хозяйству, — ответила она с лёгким акцентом, в её голосе была такая уверенность, что мне захотелось поверить в её слова. — Всё, как надо. Варвара Ивановна мне говорила, что ты приедешь.

Я почувствовала, как холодок пробежал по спине. Бабушка... Конечно, она много чего говорила, но никогда не упоминала о помощи какой-то женщины и мужчины. Моё сердце ускорило свой бег, и мысли помчались, как зверь, запертый в клетке.

— Бабушка... говорила? Но... я думала, что вы... я, вообще, не знала, что у неё кто-то есть.

Женщина улыбнулась, как будто мои вопросы были совершенно нормальными, как если бы всё это было частью некой невидимой ткани, которую она тянула. В её глазах не было удивления. Всё было так, как должно быть.

— Я всегда была рядом, — сказала она, не оборачиваясь. — Помогала. Когда надо, в доме бывала, когда надо — в поле. А теперь... теперь ты здесь. Ты ведь не думала, что бабушка оставит всё это без присмотра?

Я почувствовала, как во мне растёт желание уйти, скрыться, но сама я не могла. Что это за женщина? Почему я чувствую, что она — не просто соседка, а нечто большее? Её слова не вязались с тем, что я помнила о бабушке. Всё становилось путающимся и зыбким.

— А кто вы? — не удержалась я, шагнув к ней ближе.

Она наконец-то повернулась ко мне целиком и посмотрела, как бы сквозь меня. Как будто она могла увидеть все мои переживания, все вопросы, которые роились в голове.

— Я... помощница, — она снова улыбнулась, почти загадочно. — Ты же в город собираешься? Могу советом помочь.

Я не сразу поняла её. В её словах был какой-то скрытый смысл, но я была слишком переполнена этим миром, этой странной женщиной, чтобы сразу всё осознать.

— В город? Но я не... — я замолчала, почувствовав, как что-то в моём сознании вдруг сдвинулось. Откуда она узнала? У меня что, на лице всё написано?... Ей богу, после этого всего мне нужен врач. Я, кажется, начинаю сходить с ума.

— Внук баб Нюры приезжал погостить, — сказала она просто, как если бы говорила о чём-то совершенно обыденном. — Так вот он вечером в город едет. Сам рулит. Может, и до дома тебя довезет. Я думаю, это будет удобно.

Я многое хотела спросить и уже почти сформулировала вопрос, но вдруг поняла, что не хочу слышать ответы. Не сейчас. Надо переварить всё и всех. А сейчас будет лучше просто уехать, вернуться в свою привычную, удобную жизнь. Без всякого этого непонятного.

— Как эту женщину найти? — почти безразлично выдыхаю.

— Ни к чему тебе это, — улыбаясь, отмахивается. — Я сама схожу, да договорюсь. А ты пока поди яблочек собери с дальних деревьев, в город возьми. Хорошие яблочки.

И вот ничего странного она мне не сказала — ну яблоки, ну сама договорится. В её глазах не было ни малейшего намека на обман или какое-то коварство. Это было так же естественно, как если бы я сама всегда знала, что у бабушки есть соседка, которая помогает по хозяйству и знает всех в округе. Вот только мне стало не по себе.