Недотрога для мажора. Я люблю твоего брата

Глава 1

Ева

Утро стелилось по комнате густым золотым светом, таким обманчиво теплым, будто пыталось нарисовать на стенах иллюзию спокойствия. Я сидела на подоконнике, босыми ступнями касалась холодного мрамора и лениво крутила в пальцах телефон. Голос Богдана был в динамике — мягкий, ровный, безупречно правильный. Тот самый голос, которым можно было бы зачитывать молитвы или инструкции по сборке мебели — одинаково гладкий и безопасный. Он что-то рассказывал про учебу, сессию, новые планы. Я слушала и улыбалась уголками губ, потому что так было принято. Потому что Ева Соколова всегда улыбается, когда нужно. Даже если внутри она чувствует вкус крови на языке.

— Нам нужно встретиться вечером, — говорил он, и я представила его лицо: знакомое, открытое, до боли правильное. Лицо мальчика, который всегда знал, что делать. Лицо мужчины, который до сих пор уверен, что держит в руках мое сердце, как тонкий бокал. — Совместный ужин с семьями. Мама уже в восторге, что мы все соберемся вместе.

Я фыркнула, облокачиваясь на подоконник, и позволила сарказму скользнуть по словам, как острое лезвие по шелку:

— О да, семейный ужин. Опять эти идеально выверенные улыбки, разговоры про жизнь и успехи, и твой отец с бесконечными историями про «маленького Богдана». Я клянусь, если он достанет старый альбом с фотографиями, я просто утоплюсь в супе.

Богдан тихо засмеялся. Его смех всегда был похож на ветер в пшеничном поле — легкий, мягкий, безопасный. И именно поэтому иногда хотелось поджечь это поле и смотреть, как огонь сжирает этот покой.

— Ты невозможная, — сказал он с теплом.

— Нет, я честная, — парировала я, и внутри что-то болезненно дернулось от этой правды, от того, как легко ложь прячется за красивыми словами.

Разговор тек, как густой мед. Он говорил про экзамены, совместные планы, спрашивал, куда бы я хотела поехать летом. Я кивала, отвечала, вставляла колкие шуточки и даже смеялась там, где нужно было смеяться. И все это время маленькая холодная игла тревоги медленно прокручивалась где-то внизу живота, оставляя внутри тонкую полосу боли.

— Ах да, — вдруг сказал Богдан между делом, как будто незначительно, как будто не бросил камень в стеклянное сердце. — Отец говорил, что Эрнест скоро вернется. Думаю, вы увидитесь на ужине.

Мир замер. На долю секунды воздух стал вязким, как патока, и я почувствовала, как мои плечи едва заметно напряглись. Но лицо мое оставалось идеальной маской. Улыбка — отточенная, как у актрисы, которую не поймаешь на фальши.

— О, чудесно, — мой голос прозвенел легким ядом. — Ужин с демоном из прошлого. Надо срочно достать вечернее платье и свечи.

Богдан засмеялся, не заметив фальши. Он никогда не замечал. Возможно, это было его благословение. Или проклятие.

— Он изменился, — сказал он, защищая брата, которого я не просила защищать.

Я усмехнулась, прикрыв глаза, и позволила словам упасть медленно, как капля яда в хрустальный бокал:

— Все меняются. Некоторые становятся лучше. Некоторые — хуже. Интересно, в какой категории окажется твой братец?

Он продолжил говорить что-то доброе и правильное, а я положила телефон и уставилась на свое отражение в стекле. Тонкие губы с усмешкой, глаза, в которых вспыхнула старая, слишком знакомая тень. Воздух в комнате уже не пах Богданом. Он пах Эрнестом. Холодным, как лезвие. Жгучим, как грех, который прячется под кожей.

Я никогда не любила утро в этом доме. Оно было слишком тихим, слишком правильным, словно каждая вещь знала свое место и сторожила порядок. Я шла босиком по мягкому ковру, лениво пнула ногой чью-то толстовку и замерла. Запах. Его запах. Не свежий, не выстиранный, а теплый, домашний, родной. Богдан.

На комоде лежала стопка его вещей: аккуратная, как он сам. Я всегда смеялась над этой педантичностью, а сейчас пальцы дрогнули, когда я провела по мягкой ткани. Наклонилась, и вдруг мой взгляд зацепился за рамку, прижатую к стене. Чертова фотография.

Мы были детьми. Я, Богдан и… он. Маленький Эрнест. Даже на этом старом снимке, где мы все еще были смешными, нелепыми, в замызганных футболках и с коленками в синяках, его глаза смотрели на мир так, будто он знал какую-то страшную тайну, к которой мы еще не успели дотянуться. Богдан обнимал меня за плечи, улыбался своей открытой, солнечной улыбкой, а Эрнест стоял чуть в стороне. Хмурый. Чужой. Словно уже тогда отстроил вокруг себя стены.

Я провела пальцем по стеклу, по его лицу, и усмехнулась, горько, дерзко:

— Ты даже тогда ненавидел меня, да? Мелкий дьявол.

Мир на фотографии пах детством — клубникой на губах, колючим солнцем на коже, бесконечным смехом. Но в этих глазах… даже на старой бумаге, потертой, выцветшей, было что-то другое. Не детство. Не радость. Холодный приговор, вынесенный мальчиком, которому едва хватало роста, чтобы дотянуться до взрослой боли.

Мне было, наверное, лет шесть, и мир тогда казался сладким, липким, как та самая карамелька, которую я держала в ладошке. Лето пахло клубникой и солнцем, а во дворе Мироновых всегда было шумно и весело. Богдан смеялся, бегал за мной, а я гордо держала в кулачке единственную конфету, выменянную у мамы за обещание не пачкать платье. И тогда я увидела его — маленького Эрнеста, старше меня, но все же… маленького, стоящего чуть в стороне, как всегда. Он был похож на серую тень посреди нашего цветного мира. Хмурый, с прищуренными глазами, словно видел сквозь меня все, что я сама о себе не знала.

— Хочешь? — я, сияя, протянула ему карамельку, сама не понимая, почему так важно было поделиться именно с ним. Может, потому что он всегда казался… одиноким. Может, потому что даже в детстве его молчание было громче любого крика.

Его рука дернулась быстро, как удар змеи. Конфета со звоном упала на землю, прокатившись по пыли, а его голос — резкий, чужой, слишком взрослый для мальчика — прорезал летний воздух, как лезвие:

— От тебя? Нет конечно.

Я стояла, глядя на пустую ладонь, в которой секунду назад была сладость, и не могла понять, что только что произошло. Его глаза сверкнули чем-то странным, слишком тяжелым, как будто я коснулась чего-то запретного. А потом он отвернулся и пошел прочь, даже не оглянувшись.

Глава 2

Ева

Я усмехнулась, глядя вперед:

— О, началось. Философские откровения от будущего наследника семейной империи. Ты хочешь сказать, что все это бессмысленно, а нам надо бросить университет и уехать продавать кокосы на островах?

Он фыркнул, сжал мою руку чуть крепче:

— А что, разве ты не думала об этом? Я иногда представляю, что просто все бросаю. Семью, этот город, все. И начинаю заново.

Я повернула к нему голову, изучая его профиль. Такой знакомый, правильный. Богдан всегда был для меня чем-то надежным, как стена, на которую можно опереться. И в то же время — этой же стеной он иногда перекрывал мне воздух.

— Ты правда думаешь, что смог бы? — мой голос был мягким, но в нем звенела насмешка. — Уехать, оставить все. Ты, Богдан Миронов, золотой мальчик с идеальной репутацией, который даже в десять лет мыл руки перед тем, как брать мороженое?

Он засмеялся, покачал головой:

— Ты иногда бываешь жестокой.

— Я честная, — парировала я и вдруг почувствовала, как ветер качнул ветви над нами, а вместе с ними что-то качнулось внутри меня.

Он замолчал на секунду, потом тихо сказал:

— А ты? Ты смогла бы все бросить? Семью. Меня. Этот город. Все.

Я на секунду замерла, глядя на камешки под ногами. Это был простой вопрос. Слишком простой. И именно поэтому он резанул сильнее ножа.

— Я? — усмехнулась, но в этой усмешке не было легкости. — Не знаю…

ДА! Я та, кто всегда уходит, если стены начинают давить. Так что да, Богдан. Я бы смогла. Но тебе об этом не скажу.

Мы с Богданом сворачивали на знакомую дорожку, когда фары медленно ползущей машины осветили гравий — мои родители. О, идеально. Как же без оркестра на входе? Богдан сжал мою руку чуть крепче, и это «чуть» было всем: уверенностью, привычкой, той теплотой, которой он будто прикрывал меня от сквозняков.

— Твои уже здесь, — сказал он, и в его голосе мелькнуло что-то почти детское, то самое, когда мы все были «мы»: соседи, друзья, две семьи, одно лето за другим.

Я только усмехнулась:
— Ну что, семейный парад открыт. Не забудь улыбаться так, чтобы у всех зубы свело от умиления.

Мы зашли почти одновременно с моими родителями. Открытая дверь дома встретила нас теплым запахом хлеба, дерева и чего-то еще… старого, пропитанного годами. Дом Мироновых всегда пах именно так — уютом и чем-то скрытым. Тем, что не обсуждают, но что впиталось в стены.

— Ева! — мама Богдана обняла меня, как всегда, слишком крепко, будто пыталась впитать мою улыбку в свою кожу. Мои родители обнимались с его отцом, смех, приветствия.

Сколько раз я входила в этот дом? Десятки. Сколько ночей провела здесь, в той самой гостевой, которую отец обозначил как неприкосновенную территорию? «Если ночуешь, то только там, Ева. Мы же договорились.» Договорились. Нейтральная зона, где все еще можно было делать вид, что мы дети, а не люди с сердцами, которые иногда выбирают не туда.

Я обернулась, и взгляд зацепился за полку. Фотографии, которые я видела сотню раз. Богдан в смешной кепке, его родители на отдыхе. И — он.

Юный Эрнест.

Он всегда висел там, этот снимок. Но сегодня… сегодня его глаза будто ожили. Хмурый мальчишка, который не умел улыбаться даже в детстве, смотрел на меня сквозь стекло с таким странным знанием, что по позвоночнику пробежал холод. Не просто взгляд — приговор. И от этого приговора никуда не деться, даже если это всего лишь фотография.

— Все тот же, — пробормотал Богдан, поймав мой взгляд на рамке. Он улыбнулся, и эта его легкая улыбка, теплая и солнечная, слишком контрастировала с теми глазами в рамке. — Серьезный с рождения.

Я усмехнулась, склонив голову набок, и пальцем провела по стеклу, отделяющему меня от этих темных, слишком взрослых глаз.
— Серьезный? Забавно. А мне кажется, он уже тогда ненавидел весь мир.

Или… только меня.

Никто не ответил. Даже фотография. Но я отчетливо почувствовала, что этот дом знает больше, чем мы все вместе взятые. И его стены тихо смеются нам в лицо.

Мы расселись за стол, и сразу стало уютно — как всегда в этом доме. Мироновы умели создавать вокруг себя атмосферу, в которой хотелось дышать глубже, будто вдыхая не просто запах еды, а ощущение дома. Скатерть мягко струилась по краям стола, на фарфоре играли блики от ламп, и этот тихий, добрый шум голосов мгновенно снял напряжение дороги.

Я украдкой посмотрела на Богдана: он сидел рядом, легко, непринужденно, и его пальцы мягко нашли мои под столом. Я ответила тем же, и в груди разлилось теплое спокойствие. Мы были друзьями столько лет, что слова «мой парень» до сих пор иногда казались чем-то новым, но приятным. Год назад мы решили рискнуть и переступить эту черту: казалось, все само вело нас к этому — слишком много общего детства, слишком много ночных разговоров, слишком много взглядов, в которых было нечто большее, чем просто дружба. Наверное, это было естественно. Наверное, это было правильно. Родители только улыбнулись, будто давно знали, чем все закончится, и тихо радовались, что дети двух семей наконец сделали шаг, к которому все будто шли годами.

И, знаешь, у нас правда все хорошо. Не идеально, нет — я не верю в такие сказки. Но с Богданом всегда было просто, уютно, словно дышать. Он был моим другом, моей поддержкой, а теперь стал еще и чем-то большим. Иногда, когда он брал меня за руку, мне казалось, что все в жизни встало на свои места. И именно это ощущение — спокойное, теплое, без излишней драмы — я ценила больше всего.

— Ева, ты как всегда прекрасно выглядишь, — сказала мама Богдана с тем особенным теплом, которое у нее получалось дарить только мне. Я улыбнулась, искренне, потому что эти люди действительно были для меня близкими.

— Спасибо. А у вас здесь всегда так пахнет корицей, или это только когда я прихожу? — я подмигнула, и за столом раздался легкий смех.

Разговоры текли плавно, как всегда: про учебу, про то, как скоро конец семестра, про лето, о котором мы мечтали каждый год. Я рассказывала истории с пар, а Богдан вставлял свои комментарии, смеялся над моими гримасами. Все было настолько привычно и правильно, что где-то внутри стало спокойно. Это была та самая жизнь, которую я любила: простая, теплая, где люди рядом — это твои люди.

Глава 3

Ева

Стол Мироновых всегда был для меня особенным. Не просто мебелью и фарфором, а каким-то символом. Здесь мы сидели летом, когда Богдан и я делали вид, что едим, а на самом деле строили планы на очередную вылазку на речку. Здесь смеялись родители, тут витал запах выпечки, вина, уютного дома. Я знала каждую деталь этого стола. Но сегодня он казался другим. Слишком ровным, слишком холодным под всей этой семейной теплотой.

Богдан сидел рядом, как всегда близко, его плечо касалось моего, и это касание обычно успокаивало. Сегодня — наоборот. Он был таким счастливым, таким открытым, и в каждом его взгляде было столько радости, что я боялась встретиться с его глазами. Потому что мои собственные непроизвольно скользили туда, куда нельзя.

Напротив.

Эрнест сидел, будто занимал не место, а весь стол. Руки спокойно лежали на краю, движение — выверенное, каждый его вдох был чересчур собранным. Его присутствие было не шумным — наоборот. Тихим, но давящим. И взгляд. Чертов взгляд. Он встретил мой через шум тарелок, смех, звон бокалов. Холодный. Спокойный. Слишком взрослый.

— Ева, — его голос прозвучал почти лениво, но в этой ленивости была сила. — Как твоя учеба?

Все повернулись ко мне с обычным интересом. Мама Богдана, мои родители. А я знала — это не вопрос. Это вызов. Я открыла рот, но он продолжил, как будто случайно, как будто между прочим:

— Главное, не трать чужое время. Как в детстве.

Секунда. Обычная секунда. Но она растянулась до вечности. Я почувствовала, как мышцы на лице замерли, как пальцы на коленях сжались в ткань платья. Богдан тихо засмеялся, не уловив яда.

— Она всегда серьезная, Эрнест. Ева такая.

Я медленно повернула голову к нему и улыбнулась. Тонко, спокойно, так, как умеют улыбаться только тогда, когда внутри все горит.
— Не переживай. Учусь тратить только свое. С твоим временем… не думаю, что кто-то вообще рискнул бы работать.

Наши глаза снова встретились. Его губы дрогнули в такой легкой усмешке, что это было не про радость. Про признание удара. Или вызов в ответ.

— Хм, — только и сказал он. Но это «хм» было тяжелее любого ответа.

Я взяла бокал. Сделала медленный глоток, чтобы скрыть, как сжались пальцы. Под шум столовых приборов, под разговор родителей я слышала только собственный пульс и этот тихий голос в голове: Он вернулся. И он не мальчишка. — Так, дети, — мама Богдана улыбнулась, пытаясь смягчить момент. — А летом что? Куда поедете вместе?

Богдан тут же повернулся ко мне, что-то весело заговорил про отпуск, и этот свет в его глазах вдруг больно кольнул. Я слушала его, кивала, даже смеялась. Но все время чувствовала на себе тот взгляд напротив. Спокойный. Холодный. Владеющий ситуацией полностью.

И мне казалось, что в этой тихой войне никто за этим столом, кроме нас двоих, даже не слышит, что уже звучат первые выстрелы.

— Вообще, я надеюсь, что летом мы с Евой съездим в Париж, — ухмыляясь, сказал Богдан и мягко обвил меня рукой за плечи. Я выдавила улыбку, хотя мышцы лица будто застыли.

— Париж… замечательное место, — мама Богдана ответила с тем самым искренним теплом, которым умела согреть все вокруг.

— Посмотрите на Эйфелеву башню? Как романтично, — тихо, с той самой хитрой саркастичной интонацией, которая резала воздух, добавил Эрнест.

Я не сразу повернула голову. Только почувствовала этот взгляд — холодный, прицельный, словно он стрелял глазами прямо мне в грудь. Сжала челюсти так сильно, что они хрустнули. Если бы за этим столом не было никого, если бы можно было стереть этот уютный смех родителей, я бы без колебаний воткнула вилку прямо в его глаза. В оба. С наслаждением. Медленно, глядя на то, как с его лица сходит эта насмешливая, дурацки спокойная улыбка.

Почему? Почему он меня так ненавидит?

Это не просто раздражение. Не холодная вежливость. Это ненависть, живая, точная, будто он точил ее все эти годы. Да, мы ссорились. Да, я могла вывести кого угодно, даже святого. Но хранить эту злость столько лет?

Я медленно выдохнула, сделала вид, что поправляю бокал, чтобы никто не увидел, как дрогнули пальцы. Богдан смеялся, что-то говорил маме, отец подхватил тему отпуска. А я сидела между их голосами и ощущала, как старое детское чувство, которое я когда-то называла просто «обидой», превращается в нечто другое.

Ладно. Да, обида есть. Она всегда была. Но когда он уехал, она стала тусклой, как старая фотография, которую давно забыли в ящике. А теперь… теперь эта фотография вспыхнула огнем. Обида превратилась в злость. В колкую, холодную злость, от которой хочется улыбаться только чтобы показать зубы.

— Как учеба в Нью-Йорке, Эрнест? — голос моего отца был легким, почти небрежным, будто он спрашивал о погоде. — Тебя зачислили обратно в наш университет?

Именно в этот момент кусок рыбы застрял в горле. Я кашлянула, сделала вид, что просто поперхнулась вином, но сердце уже грохотало так, что этот звук мог заглушить весь стол. Нет. Нет-нет-нет. Не говори этого. Скажи, что ты здесь только проездом. Что через неделю снова исчезнешь. Что это случайность.

Эрнест чуть повернул голову к отцу. Спокойно. Никакой спешки. Его лицо оставалось таким же собранным, как и весь он. И только уголки губ дрогнули, будто он сдерживал усмешку.

— Прекрасно, — ответил он с такой выдавленной, но все же теплой улыбкой, что от этой натянутости стало еще хуже. — Нью-Йорк замечательный, но я нужен здесь. Дома. Поэтому возвращаюсь в университет. Да, меня уже зачислили обратно.

Вино стало кислым на языке. Мир на секунду дернулся и провалился вниз. Он. Остается. Здесь.

Я почувствовала, как холодная дрожь медленно прокатилась по позвоночнику, как пальцы сильнее сжали салфетку на коленях. Богдан что-то радостно сказал, кажется, хлопнул брата по плечу. Все вокруг улыбались, радовались, говорили, как это здорово, что семья снова вместе. А у меня внутри было только одно слово, бьющееся, как барабан: Серьезно?

Глава 4

Ева

Родители уехали, оставив после себя тот особый вакуум, который бывает только после них — когда в доме вдруг становится слишком тихо, а воздух начинает звучать. Я сказала, что останусь у Богдана. Обычное дело. Завтра суббота, никаких пар, никаких обязательств, и, по правде, иногда мы все равно просыпались и ехали вместе в университет — наперекор их «нежелательно». Родители умели не запрещать. Они владели этим особым тоном — не громким, не сердитым, но таким, после которого ты не рискнешь делать по-своему, если не хочешь почувствовать, как невидимо тебя сжимает их разочарование.

Комната Богдана была уже знакома до последнего угла. Мне не нужно было искать выключатель — я знала его местоположение пальцами. Его футболка была велика, мягка и пахла чем-то травяным и теплым. Я надела ее поверх своих шорт и машинально поправила волосы, глядя в зеркало. Мое отражение смотрело устало, немного отрешенно, как будто не я стояла в этой комнате, а та Ева, которую я иногда сама не узнаю.

Дверь скрипнула, и он вошел с коробкой конфет, той самой, на которую я мимолетно покосилась за столом.

— Стырил с кухни, — усмехнулся он, бросая коробку на кровать. — Ради тебя я бы и сервиз утащил, если б ты захотела.

Он подошел сзади, обнял, прижался, и я почувствовала, как его губы коснулись моей шеи. Мягко, с намеком. Его ладони сжали мою талию, и мы оба увидели нас в зеркале. Я стояла, вытянутая, в его футболке, с напряженной спиной.

— Черт, я обожаю, когда ты в моей одежде, детка, — сказал он, глядя на меня в отражении.

Я усмехнулась.

— Что с настроением, Ев? — спросил он, приподняв бровь.

— Немного вымотал день, — солгала я. И эта ложь проглотилась легко. Во благо, правда? Или во имя покоя.

Он снова поцеловал. На этот раз чуть ниже, горячее. Пальцы легли на мои бедра, сдвинулись, уверенно, без тени сомнения. Я почувствовала, как он сжимает, как напрягается его тело, как дыхание становится громче.

— Тогда к черту день, — хрипло выдохнул он. — Давай я вымотаю тебя сам.

Слова, которые должны были быть соблазнительными, прозвучали, как команда. Как будто я — территория, к которой он вернулся по праву. А я... я стояла, смотрела в зеркало и вдруг ощутила себя выключенной. Не отвергающей. Просто… отсутствующей.

Я помнила тот вечер. Месяц назад. Когда все было не так. Когда боль обожгла меня, как раскаленный металл. Когда я остановила его в панике, не в силах продолжить. Он вошел — наполовину. Я почувствовала, как будто меня разрывает. И, да, была кровь. И страх. Страх того, что тело предает, что боль сильнее желания, что я не могу объяснить, почему именно так. Он тогда ничего не сказал. Не спросил, не обсудил. Просто ушел в себя, как будто это был сбой — не во мне, а в системе.

С тех пор я читала статьи. Искала причины. Находила миллионы. Кто-то писал о сухости. Кто-то — о психологической неготовности. Я не врач. Но я женщина. И я чувствовала. Тогда он не подготовил меня. Просто... пошел в бой. Слишком быстро. Без чуткости. Без паузы.

Я никогда не упрекала. Никогда не говорила. Он думал, я боюсь его размера. Какой мужчина не польстит себе таким выводом?

Но я боялась не этого. Я боялась себя рядом с ним. Того, что симулирую стон, потому что тишина — страшнее. Что целую его и будто ухожу внутрь себя.

И сейчас... его руки снова здесь. Его дыхание. Его желание. И я чувствую... пустоту.

— Не сегодня, Бодь, — сказала я тихо. Ни капли агрессии. Просто факт.

Он замер. Его пальцы еще пару секунд держали меня, а потом медленно отступили. Он кивнул. И все.

Молчание повисло между нами. Слишком громкое. Слишком тяжелое. Я залезла на кровать, подтянула колени к груди, закуталась в одеяло, хотя было жарко. А он сел рядом, открыл коробку конфет и стал жевать, как ни в чем не бывало.

Может, он ждал, что я передумаю. Может, злился. А может — просто не хотел портить вечер.

Я не могла уснуть. Одеяло душило, подушка казалась камнем. Я повернулась на спину, в темноту, в потолок, в себя.

Наконец, не выдержав, я встала.

— Ты куда? — резко спросил Богдан, не отрываясь от телефона.

Я вскинула бровь, развернувшись через плечо.
— За водой. Или нам теперь надо докладывать маршрут по каждому шагу?

— Понял, — буркнул он и снова уставился в экран.

Я фыркнула. Контроль, значит? Смешно. Мы не муж и жена. Даже не… даже не «мы» по-настоящему. Я спустилась с кровати, обутая в его носки, на ощупь добралась до дверного проема, и, крадучись, шагнула в темный коридор.

Лестница встретила меня скрипом старого дерева. Я шла аккуратно, но неуверенно, как будто дом вдруг стал незнакомым. Пальцами нащупала выключатель. Щелк. Свет вспыхнул.

И я заорала.

Сердце сорвалось с места, с грохотом рухнув в пятки. На ступеньках кровь. Настоящая, густая, темная, расплывчатая, почти черная под ярким светом. И чуть дальше… силуэт. Висящий. Тело, раскачивающееся в странной тишине. Ни лица, ни деталей — только ужас.

Я попятилась, оступилась, с грохотом шлепнулась на ступеньку и, не чувствуя боли в ноге, почти на четвереньках понеслась наверх. Распахнула дверь спальни, влетела внутрь, задыхаясь.

— Ев?! — Богдан подскочил с кровати, отбросив телефон, когда увидел мой вид.

Я тряслась. Руки сами вцепились в его футболку.
— Там… там внизу! Кровь… и… и человек! Там кто-то… повесился!

Он побледнел. Глаза — как блюдца, зрачки расширились, и он, отбросив все, рванул вниз. Я пошла следом. Нет, я тащилась, как на автопилоте, с трясущимися ногами, дрожащими руками, в голове — крики, образы, расплывчатое пятно на полу.

Двери других комнат начали открываться. На свет вышли Элис и отец Богдана — сонные, перепуганные, в халатах.

— Что произошло?! — испуганно спросила Элис, хватаясь за грудь.

Мы все спустились. Богдан щелкнул светом — хотя я клянусь, уже включала его. Но сейчас… пол был чист. Ступеньки чистые. Ни крови. Ни тела. Ничего.

Глава 5

Ева

Проснулась я в полной тишине. Не той, ленивой и уютной, а… настороженной. Такой, в которой сразу понимаешь — что-то изменилось. Рука машинально потянулась к соседней стороне кровати — пусто. Холодно. Богдана не было.

Я встала, подошла к окну. Во дворе — ровный утренний свет, запах еще влажной травы, и… ничего. Машины Богдана нет. Машины его родителей — тоже.

— И куда это ты слинял? — пробормотала я себе под нос, прищурившись, как будто от этого могла увидеть его в километрах отсюда. После того, что произошло ночью — а произошло ли? Или мне только кажется, что я знаю, что видела? Я точно видела! — он мог бы хотя бы… предупредить, что уезжает.

Телефон на прикроватной тумбочке мигал экраном. Сообщение.

Солнышко, я поехал с отцом в офис, помогаю разгружать коробки, приеду через час.

Я ухмыльнулась. Классика. Не просто «уехал, скоро вернусь» — а подробный маршрут, с адресом, целями, задачами и, возможно, предполагаемым расходом калорий. Богдан был предсказуем до смешного. Иногда это раздражало, но… в основном — успокаивало.

Мой взгляд снова упал в окно. И вот тут… угол обзора слегка сдвинулся. На шезлонге у бассейна лежал «менее добрый» брат. Менее вежливый. Менее… Господи, чего это я с этим «менее»? Он — мудак. Полный.

Эрнест закинул руки за голову, откинувшись в ленивой позе победителя жизни. Черные плавательные шорты, темные очки, бронзовая кожа. Солнце скользило по его плечам, как по дорогому металлу. Живи и радуйся, да?

Я фыркнула. Слишком самодовольный. Слишком… настоящий. И его язвительные словечки в мой адрес еще сто лет назад можно было бы списать на глупую детскую вражду. Но он умел сделать так, что даже спустя годы эти слова жалили сильнее, чем комар в августовскую ночь.

Я отошла от окна и заметила на столе вчерашнюю чашку кофе. Богдан мог тянуть одну и ту же кружку три дня подряд — горячий, холодный, ледяной, ему все равно. «Кофе бодрит с утра» — говорил он. И вот он, этот кофе. Стоит и как будто ждет.

Идея пришла тихо. Даже слишком тихо.

Слишком далеко от бассейна. Надо выше. Надо… в комнату напротив. Комната Эрнеста.

Я никогда там не была. Но стоило мне встать перед дверью, как внутри все зашевелилось — странное волнение, щекочущее нервы. И все же — я вошла.

Ничего особенного. Кровать с черным покрывалом — заправлена идеально. Стул, заваленный вещами, — классика. Эти вещи явно перекочевали то на стул, то на кровать, замыкая вечный круг жизни.

Я подошла к окну. Улыбнулась, увидев, что оно как раз выходит на бассейн. И, к счастью, приоткрыто. Повернула ручку чуть сильнее — бесшумно.

Он был там. Лежал, закинув ногу на ногу, как король собственного солнечного королевства. И я, вставая на цыпочки, протянула руку с чашкой как можно дальше… и перевернула ее вверх дном.

Кофе полетел вниз темным, ароматным водопадом.

— Че-о-о-рт! — раздалось снизу, и я мгновенно отпрянула от окна, прижав руку к губам, чтобы не заржать в голос.

Улыбка, однако, расползалась сама, и ничего с ней сделать было невозможно.

Я выскользнула из комнаты, как вор, который оставил подпись на месте преступления, и вернулась в спальню Богдана. Заперла дверь на ключ. На случай, если Эрнест решит меня убить. Хотя… зная его, он скорее будет ждать момента, чтобы отомстить.

Я украдкой глянула в окно, стараясь не высовываться слишком, чтобы он, не дай бог, не заметил. Пусто. Ни шезлонга, ни ленивой фигуры под солнцем. И входная дверь не открывалась — я бы услышала скрип.

Может, поливает себя из шланга. Может, вообще ничего не понял. Может, до него даже не дошло, что произошло, и можно надеяться на эту сладкую иллюзию, Ева.

Жаль, конечно, что я не успела увидеть его лицо, когда поток кофе обрушился прямо на него… но этот сдавленный, злой «Че-о-о-рт» врезался в память. И я, вспомнив, невольно усмехнулась.

Улыбка мгновенно слетела, когда я услышала щелчок. Такой тихий, но отчетливый, как выстрел, после которого ты понимаешь — все, игра закончена.

Мой взгляд метнулся к двери. Ручка медленно, до издевательской невыносимости, опустилась вниз. Мое сердце в этот момент сделало ровно то же самое.

Нет…

Я сделала шаг назад, но тут же уперлась бедрами в подоконник. И тогда… он вошел.

Эрнест.

Черные глаза — как омут, без дна, без тепла. На теле — темные, липкие следы кофе, расползшиеся по коже. Тонкая струя темноты шла по линии кубиков пресса, пересекала торс и исчезала где-то на поясе. Капля блеснула возле ключицы, скатилась к шее.

И, Ева, может, хватит пялиться на него, как на рекламный билборд нижнего белья?

Да, тело у него… что уж там, идеальное. И морда, черт возьми, тоже. Но это все лишь красивая оболочка для существа, которое я бы с удовольствием вылила бы кофе еще раз. И еще.

Он закрыл за собой дверь — медленно, не сводя с меня взгляда.

— Кофе? Серьезно? — его голос был тихим, но в нем резанула сталь. На губах — злая ухмылка. Он сделал шаг вперед.

Я выровняла спину, стараясь не выдавать ни малейшего признака волнения.
— Не понимаю, о чем ты, — ответила ровно, почти лениво.

— Да что ты, — он чуть склонил голову, улыбка стала опасней. — Давай подумаем. В этом доме сейчас — два человека. И вряд ли я сам на себя вылил кофе. Тем более… прямо из своей комнаты.

Он говорил так, что кровь в жилах густела, а воздух становился вязким, как патока.

— Все равно не понимаю, о чем ты, — повторила я. Идеально ровно.

Он сделал еще один шаг. Я чувствовала его приближение каждой клеточкой кожи.
— Я не спал, — сказал он негромко. — И как раз успел увидеть твое довольное личико прямо над собой. С чашкой кофе в вытянутой руке.

Щеки предательски запылали. Так он видел. Он все видел.

— Кажется, рука дрогнула, — отозвалась я с самым невинным видом. — Ну… знаешь, пила кофе и вдруг мышцу свело.

Уголок его губ дрогнул. Улыбка — ехидная, опасная.
— Возможно, это один из эффектов шизофрении, — тихо произнес он, скользя взглядом по моему лицу. — Когда тебе кажется что-то странное, а на самом деле этого нет. Руки трясутся. Ты не понимаешь, было ли это наяву или в голове.

Глава 6

Ева

Тост пах гарью еще до того, как я успела подбежать к тостеру.
— Да чтоб тебя… — выругалась я, зажимая резинку зубами и одной рукой торопливо стягивая волосы в хвост. Челка упрямо выбилась, падла, на глаза, и я едва не опалила палец, вытаскивая обугленный кусок хлеба. Подгорелый, некрасивый, но мне плевать — я запихнула его в пакет и сунула в сумку. Завтрак по версии Евы: «ешь на бегу или сдохни с голоду».

Юбка, белая рубашка, синий пиджак. Классика. Ткани шуршали по коже, пуговицы застегивались криво, руки дрожали от спешки. В зеркале промелькнула я — с наспех собранным хвостом, в котором торчали неуправляемые пряди, с прищуром человека, готового убить весь мир за то, что он опоздал.

Черт. Первая пара у Хастингса. Этот демон в очках и с манерами инквизитора. За ним, наверное, адские врата захлопываются на замок, когда он идет по коридору.

Я вылетела из дома, на ходу застегивая пиджак, и побежала к остановке. Воздух был прохладным, но сердце билось так, будто я неслась марафон. За мной должен был заехать Богдан, но мать встретила меня на пороге, в халате и с обеспокоенным лицом: «Он с температурой, пусть поспит». Ага, отлично. Теперь у меня +1 повод заехать к нему после учебы и проверить, жив ли мой «вечно сильный» парень.

Я уже почти подбежала к остановке, когда рядом плавно затормозила машина. Стекло опустилось, и знакомый голос лениво бросил:
— Подкинуть? Я тоже опаздываю.

Я моргнула и улыбнулась. Пит. Лучший друг Богдана.

Вечно с кривой ухмылкой, вечно с видом парня, у которого в голове сплошные шутки и сигаретный дым. Но Пит был из тех друзей, которым я доверяла. Не из тех, что смотрят на меня как на ведьму, что держит Богдана на коротком поводке. А настоящий. Верный. Настоящий.

— Спасибо, — выдохнула я, плюхаясь в сиденье и ставя сумку на колени. — Мне уж точно нельзя опаздывать на пары к профессору Хастингсу.

— Это точно, — фыркнул он, нажимая на газ. — Мне кажется, его даже сам ректор боится.

Я рассмеялась — коротко, нервно. Пит всегда умел разрядить обстановку.

— Как там Богдан? — спросил он спустя минуту, бросив на меня взгляд. — Слышал, заболел.

Я пожала плечами, чуть сжав пальцы на ручке сумки.
— Еще не знаю. Заскочу к нему позже.

— Ага. — Пит кивнул. — Он просто в субботу пригласил к себе с друзьями… получается, отмена?

— Я… я не знаю, — замялась я, кусая губу. — Давай ты лично у него спросишь.

Он кивнул снова, уже не задавая лишних вопросов. И дальше мы ехали молча. Только мотор, шорох шин по асфальту и редкие взгляды Пита в мою сторону.

У университета мы разошлись по разным корпусам. Он махнул мне рукой на прощание, а я почти бегом кинулась к нужному крылу.

Пять минут до начала пары. Коридоры почти пустые. Пахло мелом и старой бумагой, в тишине гулко отдавались мои каблуки.

В голове пульсировала одна мысль: не опоздать, не опоздать, не опоздать. Но где-то на дне — под ложечкой — жгло странное чувство. Как будто сегодня все пойдет не так.

Я спешно открыла шкафчик, пальцы дрожали от нехватки времени — Хастингс убивает взглядом за опоздание, а я вечно бегаю с выпученными глазами, будто только что с марша. Учебник, тетрадь — все. Я с грохотом захлопнула дверцу и сделала шаг назад, выдыхая с облегчением, и тут…

Врезалась. В кого-то. В что-то. И сразу услышала короткий женский визг.

Резко обернувшись, я увидела, кого именно задела. Конечно. Судьба у меня извращенка с чувством юмора — позади стояла Оливия. Бывшая подруга. Бывшая лучшая подруга. Теперь — мой личный ад на каблуках. В руках она держала стаканчик кофе, и, судя по горячим каплям на ее пальцах и лицу, я случайно пролила часть содержимого на нее.

— Оу… я… — начала я, но договорить мне не дали.

Ее глаза вспыхнули так, будто я только что вылила на нее серную кислоту. И прежде чем я успела вдохнуть — остаток кофе оказался у меня на лице и на груди.

Обжигающий, липкий поток ударил прямо в белоснежную рубашку, заливая грудь, стекающий по ключице, и на долю секунды я ослепла от боли и шока. Кожа запульсировала, горло сорвалось на сдавленный вскрик, а тело отдернулось назад само собой.

— Сука! — выкрикнула она, размахивая пустым стаканом. — Оу? Не видела меня?!

Я сжала челюсти так, что затрещали зубы, и процедила:
— Овца!

Мир стянулся до красной точки. Я схватила ее за волосы и рванула вниз. Все произошло инстинктивно, как удар хлыста — уже не было ни университета, ни «мы взрослые», ни «здесь люди». Было только прошлое, в котором мы смеялись на этих же коридорах, и настоящее, где она превратилась в ядовитую стерву.

Она вскрикнула, замахала руками, пытаясь вырваться, но я уже прижала ее к полу, оседлав сверху, и кулаки сами знали, что делать.

— Шлюха! — взвизгнула она, и тогда я врезала прямо в лицо, чувствуя, как кровь закипает во мне.

— Это я шлюха?! — рык сорвался с моих губ. Голос звучал низко, чуждо, но это была я — моя злость, мой огонь, моя чертова месть.

Коридор заполнили голоса. Кто-то охнул, кто-то засмеялся. Телефоны уже поднялись вверх — спектакль в прямом эфире, бесплатный доступ.

— Эй! — чей-то возмущенный крик врезался в гул. — Эй, прекратите!

Но я слышала только стук собственного сердца и ее визг.

— Валерия! В кабинет декана. Немедленно! — прорезал все гулкий, властный голос куратора.

Я застыла. Дернулась, подняла голову, дыхание рвалось клочьями из груди. Руки дрожали. Рубашка горела и липла к коже. Оливия подо мной самодовольно ухмылялась, вытирая кровь с губы.

— Только я?! — выкрикнула я, вставая на ноги. Голос мой был сорван, дрожал от злости.

— Живо! — голос куратора был непреклонен.

Я сцепила челюсти, глядя на нее сверху вниз. Эта стерва добилась своего. Отличный план, Оливия. Ты умеешь подставлять и улыбаться одновременно.

И да, в эту секунду я была готова ее убить.

Глава 7

Ева

Я вылетела из ее кабинета так, будто стены меня выталкивали. Глотка пересохла, глаза резало, но не от слез жалости — от бессильной злости. Чувствовала, как ткань рубашки прилипает к коже, к красной, пылающей, словно меня только что вытащили из огня. Извиниться перед ней? Перед этой сучкой? Да пусть уж лучше сразу подпишут приказ об отчислении, чем я стану кланяться кукле с папиными деньгами. Продажные, мерзкие. Я стиснула зубы до хруста.

Забежала в уборную, со всего размаха хлопнув дверцей кабинки. Дернула рубашку, расстегнула пару верхних пуговиц — ткань отлепилась от кожи, и я, скривившись, посмотрела на отражение. Розовое пятно расползалось чуть выше груди, как метка позора, которую на мне оставила эта сволочь. Я тронула его пальцами и втянула воздух сквозь зубы. Боль была жгучая, тянущая, как будто кто-то специально хотел оставить на мне след.

— Чтоб на нее кирпич с неба упал, — процедила я в зеркало, застегивая обратно рубашку, но оставив верх чуть приоткрытым, чтобы ткань не резала кожу.

Хлопнула дверцей уборной и шагнула в коридор. И, конечно, это был не конец моего чудесного дня. Прямо напротив меня стоял он. Облокотившись спиной о стену, руки в карманах, волосы чуть взъерошены — будто только что лениво провел по ним пальцами. Черная худи, темные джинсы, и самодовольная ухмылка на губах. Эрнест. Конечно. Куда же без него.

— Тебя, я смотрю, преследует кофе, — лениво бросил он, отталкиваясь от стены и делая шаг в мою сторону. Его голос был тягучий, насмешливый, от которого кожа покрывалась мурашками, хоть я готова была содрать ее с себя за это. — Может, это карма?

Я сжала челюсти. Сначала даже не поняла, к чему он клонит, а потом всплыло вчерашнее — кофе, его торс, его крик снизу. Ах вот оно что.

— И сколько ты заплатил ей, чтобы она провернула это? — ехидно выдала я, поднимая подбородок.

Его бровь чуть приподнялась. А потом взгляд скользнул вниз — прямо к пятну на моей коже, едва заметному из-за расстегнутых пуговиц. Черт. Я почувствовала, как щеки вспыхнули.

— Не думай, что мир крутится вокруг тебя. И что я вообще способен тратить время на месть… за кофе. Или, хуже того, на тебя.

— Это было бы в твоем стиле, — огрызнулась я. — Лишний повод поиздеваться надо мной.

Он ухмыльнулся, склонив голову чуть вбок, и выстрелил безжалостно:

— Хм… раз так, я собирался. Но, видимо, меня опередили.

Я едва не заскрипела зубами от злости.

— Ты омерзителен, — процедила я.

— Я? — он наклонился чуть ближе, и в его голосе появилась эта ядовитая тягучесть, от которой хотелось одновременно врезать и… еще ближе прижаться.

К кому? к нему? Ты идиотка, Ева?!

— А может, это ты? Садишься в машину к лучшему другу своего парня. Улыбаешься ему. Доверчиво едешь с ним.

Я вскинула взгляд. Следил?

— Богдан в курсе, что пока он лежит с температурой, ты делаешь минеты в тачке Пита?

Мир пошатнулся. Мне стало тяжело дышать, словно на грудь положили плиту. За один день меня решили раздавить два кошмара из прошлого. Но черта с два! Я не дам им такой радости.

Я прищурилась, шагнула ближе, чтобы он почувствовал жар моей злости, и прошептала ядовито, дерзко:

— Чего же ты так прицепился ко мне, Эрнест? Вешаешь клеймо шлюхи, следишь за каждым шагом. Может, ты просто повернут на мне? Может, трахаешь меня в своих мыслях?

Я увидела, как в его глазах вспыхнули искры. Его ухмылка дрогнула, уступая место чему-то более темному.

— Что ты, бери выше, — хрипло бросил он, склонившись ко мне так близко, что дыхание обожгло мою щеку. — Трахаю тебя в рот, по самые гланды.

Мир замер. Я застыла, сердце колотилось так, что звенело в ушах. Он говорил это без улыбки, хищно, властно.

— Не делай из моего брата рогоносца, — прошептал он, и в следующую секунду вложил мне в ладонь тюбик мази. Его пальцы чуть сжали мою руку. — Намажь. Зрелище не из приятных.

И ушел. Спокойно. Даже не оглянувшись.

Я смотрела на тюбик, сжимаемый в пальцах, и не понимала. Сначала он издевается, унижает, давит. А потом — мазь. Где он вообще ее взял? Чертов Эрнест. Чертов мудак.

***

Я стояла на пороге дома Богдана и чувствовала, что мои ноги едва держат. Мир казался пустым, будто даже воздух вокруг сгущался и давил. День пошел наперекосяк еще с чертового утра, со сгоревшего тоста, с той злосчастной резинки для волос, зажатой в зубах, с кофе, обжигающего кожу. И теперь я стучала в эту дверь с единственной надеждой: что ее откроет Сицилия — мягкая, заботливая, всегда готовая принять, прижать, успокоить. Но дверь распахнулась, и на пороге появился Богдан.

Сонный, в мятой футболке, с растрепанными волосами, он выглядел так, будто вырвался из плена сладких снов. Удивление в его глазах было почти трогательным.

— Ты не на парах? — пробормотал он, зевая и потирая глаза.

— Нет, и… похоже, ближайшую неделю там не появлюсь, — голос у меня сорвался, но я сделала вид, что это мелочь.

Я прошла мимо него, вдыхая знакомый запах их дома — древесный, с ноткой корицы и кофе, — и начала подниматься по ступенькам. Богдан шел за мной, его шаги звучали лениво, но в то же время тревожно.

— Почему? Что произошло, Ева? — прозвучало за спиной, и я не спешила отвечать, пока не оказалась в его комнате.

Там все было как всегда: геймерский стул, чуть криво заправленная кровать, постеры на стене. Дом Богдана всегда казался моим вторым домом, и именно это — это уютное, почти домашнее чувство — давило на сердце, когда рядом витала тень Эрнеста.

Богдан сел на край кровати, глядя на меня пристально, но без упрека.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила я. — Выглядишь не так плохо, как описала Сицилия.

Я скривила губы в полуулыбке.

— Не думаю, что заболел, — пожал он плечами. — У меня просто жар был. Один раз. А она подняла панику.

Я хмыкнула, узнавая в этих словах Сицилию — она всегда умела раздуть из мухи слона, но делала это из заботы. И в этом была ее особенность: тревожная любовь, слишком яркая, чтобы игнорировать.

Глава 8

Ева

Я даже не сразу заметила, что наступила суббота. Дни слились в липкую кашу — все одинаковые, все дома, без учебы, без смысла. Все из-за одной сучки со стаканчиком кофе. Из-за ее театра на публику. Стерва. Я никогда не рвалась в университет, но тошнотворная мысль о том, что придется потом отрабатывать все пропущенное, царапала мне мозг хуже кошки в клетке.

Я спустилась вниз, босыми ступнями ударяя по лестнице, и шаги отдавались эхом в моем виске. На кухне стояла привычная тишина, только легкое позвякивание вилки о чашку. Мама сидела за столом, улыбалась — ярко, по-детски, будто в ее телефоне только что открыли портал в мир, где все прекрасно. Длинные пальцы бегали по экрану, она смеялась глазами.

— Привет, — выдохнула я с натянутой бодростью, плюхаясь напротив и хватая кубик сахара с блюдца. Бросила его в рот, сладость хрустнула на зубах, будто я крошила чьи-то кости. — Вижу, у тебя хорошее настроение.

Мама улыбнулась еще шире и, не спеша, убрала телефон, перевернув его экраном вниз. Не то чтобы я сразу зациклилась… но в этом жесте было что-то слишком нарочитое. Слишком.

— Хорошее, — согласилась она и обхватила ладонями чашку. — Твой отец и Стивен решили сделать нам с Сицилией сюрприз к годовщине.

Я скосила взгляд на нее. Улыбающаяся мама — редкая птица, за которой приятно наблюдать. Когда она так светилась, я сама словно забывала, что умею злиться. И, черт возьми, я любила их дружбу с Сицилией. Две женщины, как отражения, — шутки, вечные посиделки, смех. И наши отцы — лучшие друзья, один другого тянет на глупости, но в этом их сила. А мы, дети, как прицепом, вечно вместе. И вроде должно быть здорово.

— Какой сюрприз? — спросила я, на автомате стащив еще один кусочек сахара.

Мама посмотрела на меня с озорным блеском в глазах.
— Мы летим отдыхать. На Карибы.

Ага. Теперь понятно, откуда у нее столько счастья в улыбке. Карибы. Море, солнце, белый песок. Мама всегда сходила с ума по этим «перезагрузкам» каждые полгода: то Дубай, то Мальдивы, то Бали. Ее чемоданы жили своей отдельной жизнью, и я знала — у них больше вылетов, чем у меня пар.

— Но, — продолжила она, и я уже знала, что дальше будет то самое «но», от которого хочется стукнуть лбом об стол, — сюрприз не только нам с Сицилией. Мы решили лететь двумя семьями.

Вот этот момент мне совсем не понравился. Внутри все оборвалось и холодно хмыкнуло.

— Круто… — протянула я, стараясь не показать раздражения. — Но ты ведь помнишь, что у меня учеба?

— Конечно, помню, — она качнула головой, как будто это вообще мелочь. — Это не проблема, детка. Отец все решит.

Ну конечно. Отец все решит. Как всегда. Зачем напрягаться, если у тебя за спиной стоит человек с деньгами и связями, которому плевать на то, что для тебя важно?

— Мам, — я облокотилась локтями о стол и посмотрела прямо ей в глаза, — думаю, это плохая идея.

Она вскинула брови, улыбка никуда не делась, как будто мое «плохая идея» было просто капризом.
— Детка, плохая идея — это сидеть дома целыми днями и грызть себя за то, что кто-то пролил на тебя кофе. А вот Карибы… — она мечтательно вздохнула, будто уже видела пальмы и коктейли в руках. — Карибы ну никак не плохая идея.

А я сидела и думала: Плохая идея — это свалить меня на одну неделю с Мироновыми в одном чертовом отеле. С Эрнестом. С его ухмылкой. С его адом. Вот это и есть катастрофа.

— Это просто отдых, Ева. — Мама произнесла это с какой-то грустной улыбкой, словно оправдывалась передо мной за собственное счастье. — Не хочу, чтобы мы себя в чем-то ограничивали, когда можем себе это позволить.

Я опустила взгляд на ее руки — ухоженные, с кольцом на пальце, с безупречным маникюром. Но когда-то она была другой. С тонкими, ободранными, с трещинами на коже. В маленькой хрущевку, где мама жила до встречи с отцом. Пустой холодильник, вечные счета, запах дешевого стирального порошка. Она тогда не имела даже хлеба, а теперь — Карибы, коктейли с зонтиками, юбилеи на яхтах. Как ей отказать в этом?

— И когда наступает этот день икс? — спросила я с натянутой улыбкой.

— Возможно на днях, — она подалась вперед, в голосе зазвенела радость. — Твоему отцу нужно закрыть несколько рабочих вопросов, но я удивлена, что он вообще согласился. Его с работы не вытянешь.

Я ухмыльнулась уголком губ.
— Я тоже удивлена.

Мы еще какое-то время сидели, разговаривали ни о чем. Потом я ушла к себе, включила сериал на Netflix, но все пропускала мимо ушей. За окном уже темнело, и тишина комнаты давила все сильнее.

Я поймала себя на мысли, что сегодня не общалась с Богданом. Ни звонка, ни сообщения. Странно. Мы ведь каждый день списываемся, каждый день видимся, иногда даже слишком много — но сегодня тишина. Значит, занят. Или… я не знала, что «или».

Плюхнулась на кровать, уставилась в потолок и набрала его номер. Гудок. Второй. Третий. Наконец — ответ.

— Привет, ты где пропадал? — весело спросила я, стараясь сгладить тревогу.

— Привет.

Я нахмурилась, прижала телефон сильнее к уху. Это… не его голос. Холодный, низкий, слишком знакомый.

— Ты не Миронов.

— Ошибаешься. — В трубке раздалась усмешка, от которой у меня похолодели пальцы. — Самый настоящий Миронов. Или ты искала другого?

Я судорожно сжала одеяло в кулак второй рукой. Сволочь. Эрнест. Конечно же.

В трубке заиграла музыка — гулкая, с криками и смехом на фоне. Я подскочила, как от удара током.

— Дай трубку правильному брату, — процедила я, кусая губу.

— Правильному? — он хмыкнул. — Забавно слышать от тебя такие формулировки.

— Что у вас за музыка? Где вы? — спросила я, уже расхаживая по комнате, будто от этого зависела моя способность дышать.

— Дома, — протянул он. — Твой «правильный» парень устроил весьма неправильную вечеринку. Он что, не пригласил тебя?

Мое сердце сжалось в комок. Бред. Богдан бы сказал. Богдан не стал бы скрывать. Или стал?

Глава 9

Ева

Конечно же, я собралась. Да, на эту чертову вечеринку.
Я хочу собственными глазами увидеть, как Богдан — мой Богдан, мой лучший друг, мой парень — трахает другую. Увидеть и… улыбнуться в его наглую рожу. Улыбнуться?

Расчесывая волосы перед зеркалом, я вдруг замерла. Щетина щетки застряла в пряди, и я медленно убрала ее в сторону.

Что со мной не так?
Зачем мне это? Чтобы убедиться? Чтобы потом красиво хлопнуть дверью и порвать с ним?

Эта мысль обожгла изнутри, вызвав тошноту. Порвать с Богданом? Это все равно что взять и отрезать часть себя.

Я не могу.

Наши родители всю жизнь повторяют, что мы созданы друг для друга. С самого детства нас ставили рядом, как двух щенков из одного помета. Сначала общие игрушки, потом общие праздники, потом совместные планы на будущее. Все будто прописано заранее: дружба, которая перерастает в любовь. Сказка, в которую я должна верить.

Но так ли это?

Я не знаю. И от этого «не знаю» становится особенно больно.

Знаю только одно: я не хочу его терять. Не сейчас. Может, не как мужчину — но как человека, который был ближе всех. Ближе подруг, которые предавали при первой возможности. Ближе случайных знакомых, которые растворялись, стоило мне обернуться. Богдан всегда был. Всегда. В горе, в радости, в проклятых обыденных днях. Его плечо, его смех, его привычка молча сидеть рядом, когда слова были лишними.

Я отвратительна.

Потому что сейчас я позволила себе даже на миг представить, что он способен на измену. А ведь он не сделал бы так со мной. Никогда. Я знаю это.

Эрнест.
Его имя вспыхнуло в моей голове, как сигнал тревоги.

Это он. Это его мерзкий голос в трубке, его яд, его вечное желание уколоть так, чтобы боль расползлась внутри. Он сказал, что Богдан с другой. Конечно. Ему только дай шанс — и он вывернет мой мир наизнанку ради своего удовольствия.

Я вцепилась в край стола так, что костяшки побелели.

Эрнесту хочется измываться. Ему нравится наблюдать, как я дергаюсь, как внутри меня ломаются стены. Он может выдумать все что угодно, лишь бы я страдала.

И все же я собираюсь туда.

Я должна убедиться.
И пусть внутри меня все кричит «не ходи», я все равно пойду. Потому что хуже неопределенности только одно — стоять в стороне и не знать.

Я шла туда, и во мне не было ни злости, ни страха — только липкое, тянущее любопытство. Хоть бы просто понять: почему меня не пригласили. Всего лишь. Хотя ответ лежал на поверхности — вечеринка для «своих», мужская компания, пиво, футбол. Без девчонок. Без меня.

Я открыла шкаф, вытащила первые попавшиеся синие джинсовые шорты, натянула их на бедра, накинула черный худи, который однажды стащила у Богдана. Он был огромный, почти до колен, и я утонула в его ткани, будто в его объятиях. Волосы завязала в неуклюжую гульку, торчащую во все стороны, но мне было плевать. Сегодня я не собиралась быть красивой.

Через десять минут я уже стояла у дома Мироновых. Музыка била изнутри так, что стекло на окнах дрожало. Я даже не стала стучать — какой смысл? Все равно никто не услышит, да и я давно уже «своя» в этом доме. Рука толкнула дверь, и я вошла.

В нос ударил запах: густой, удушливый — смесь пива, сигарет и дешевых духов. Воздух стоял тяжелый, липкий, будто его разрезать можно было ножом. В зале было людно: парни развалились на диванах с банками, на плазме мигал футбольный матч. Смех, мат, возгласы — типичный мальчишник. Но музыка… музыка гремела так, что заглушала даже комментаторов матча.

И стоило мне повернуть голову в другую сторону, как я поняла, почему.

Компания. Девчонки. Их было много. Яркие, разодетые, смеющиеся громче, чем нужно, с банками и бокалами в руках. Серьезно? Значит, пригласили всех. Всех — кроме меня.

Внутри у меня все сжалось. Это был удар. Холодный, меткий.

Я вдохнула, медленно, пытаясь не показать, что во мне шатается мир. Если Сицилия вернется и увидит, что творится в ее доме, ее с инфарктом увезут прямо отсюда. Но меня сейчас волновало другое.

Где он?

Я смотрела на диван, на компанию парней, на тех, кто обсуждал матч, но Богдана среди них не было. Его смеха, его голоса я тоже не слышала. И от этого сердце стучало сильнее.

Каждый шаг по этому залу отзывался гулом в груди.

Что бы я ни чувствовала к нему — любовь, дружбу, привычку, не важно — сейчас я боялась потерять его. Боялась увидеть то, что подтвердит слова Эрнеста.

Потому что, если это правда… Я потеряю его как друга. А единственного друга теряют один раз. Навсегда.

Я блуждала взглядом по залу, выискивая лишь одного — Богдана. Но вместо него мои глаза наткнулись на другого Миронова.
Эрнест.

В другой части зала, полусидя-полулежа в кресле, он держал в руке банку пива и разговаривал с двумя парнями, а рядом с ним устроилась девушка. Брюнетка. Вся мокрая, как будто ее только что вытащили из бассейна. Я почувствовала, как по спине пробежала злость, липкая и неприятная. Черная рубашка на Эрнесте была расстегнута, обнажая торс. Чертов торс. Слишком правильный, слишком безупречный, чтобы его можно было ненавидеть спокойно. А я ненавидела. И именно поэтому внутри все сжалось сильнее, когда я увидела ее руку, лениво лежащую на его бедре. Понятно, чем они занимались.

Я отвернулась, резко, будто от ожога. Лишь бы не поймать его взгляд. Лишь бы не увидеть эту ухмылку, от которой у меня сжимался желудок и хотелось либо убить его, либо… Нет. Дальше лучше не думать.

Поднялась на второй этаж. Здесь было тихо, гул музыки снизу глушился, будто я оказалась в другой вселенной. В коридоре царила полутьма и удивительная пустота. Видимо, хотя бы здесь кто-то установил запрет. Хоть какое-то уважение к дому.

Я толкнула дверь в комнату Богдана. Пусто. Кровать аккуратно заправлена, на столе валялись конспекты, пара книг, геймпад. Сердце сжалось. Его здесь нет.

Родительская? Смешно. Богдан туда не заходил даже тогда, когда Стив и Сицилия сами предлагали. А вот в комнате брата… почему нет? Но стоило ли мне снова наступать на те же грабли? Вторгаться в его территорию, куда лучше не соваться?

Глава 10

Ева

Я перегнулась через перила, вглядываясь вниз. Людей во дворе — ноль. Весь шум — внутри, там, где музыка гремит так, что стены ходят ходуном. Кричать? Смысла ноль. Даже если бы я заорала во всю глотку, максимум услышала бы собственное эхо. Второй этаж… не высотка, конечно, но если прыгну — прямиком на гриль мистера Стива. Ну и картинка: я, распластанная на решетке для стейков. Отличный сюрприз для хозяев дома.

Я закусила губу до боли, достала телефон и, дрожащими пальцами, снова набрала номер Богдана. Первый гудок, второй, третий… Автоответчик.

— Сука… — прошипела я. — Просто класс.

Контакты. Я пролистала весь список — и поняла, что толку ноль. Эрнеста номера у меня нет, да и не собиралась иметь. Сицилия? Нет. Я не могла вывалить это на его мать. Значит, все. На этом мои варианты закончились.

В отчаянии я ввалилась в соцсети. Перелистывала страницы, пока взгляд не зацепился за знакомое имя — друг Богдана, тот самый, что подвозил меня. Пит. Отлично. Пальцы судорожно забили сообщение: Позови Богдана к телефону, срочно. Я готова была нажать «отправить», когда вдруг…

Дверь балкона резко открылась.

Я дернулась от неожиданности, пальцы разжались сами собой.

— Нет! — вскрикнула я, но было поздно. Телефон, мой единственный шанс на связь, соскользнул с ладони, полетел вниз и с оглушительным треском врезался в гриль. Отлетел в кусты.

— НЕЕЕЕТ! — я метнулась к дверям, но они уже захлопнулись за спиной вошедшего.

Эрнест.

Он стоял там, заполняя собой пространство. Черная тень, запах табака и алкоголя, взгляд снизу вверх. Он закрыл за собой дверь с таким спокойствием, будто знал: выхода нет.

— Что ты здесь делаешь? — голос его был холодным, с презрением, каждое слово будто удар по нервам.

— Скажи мне, что это твой прикол, и ты знаешь, как открыть эту чертову дверь изнутри, — процедила я, прижимаясь к перилам.

Он усмехнулся, положил ладонь на ручку, дернул. Щелк. Ничего.

— Хм. — Он качнул головой и выдохнул, словно это была игра. — Кто-то с той стороны поднял ручку вверх. Замок заклинило.

Я закрыла глаза, вцепилась пальцами в волосы.
— Сука…

Застряла на балконе Эрнеста? Плевать. Но застрять на балконе с Эрнестом? Это уже уровень «просто пиздец».

— Позвони Богдану, — резко сказала я, скрестив руки на груди.

— Да? И через что? — его бровь чуть приподнялась, голос сочился ядом и сарказмом. Он демонстративно вывернул карманы — пусто. — Ты звони.

— Я? Мой телефон только что сделал эффектное сальто вниз.

— Из-за тебя! — я указала в темноту двора, туда, где исчез мой единственный шанс. — Из-за тебя он полетел к чертям собачьим!

Он ухмыльнулся, медленно, уверенно.
— Из-за меня? Нет. По-моему, это ты вломилась в мою комнату. Снова.

— Я искала Богдана! — я почти рыкнула, но его это только развлекло.

— Смешно. — Он прищурился, делая шаг ближе. — Одного звонка хватило, чтобы твое доверие к моему брату испарилось.

Моя грудь сжалась. Я почувствовала, как от злости горят щеки.
— Ты соврал?!

— Я бы так не сказал, — лениво протянул он. — Скорее… пошутил.

— Пошутил?! — я чуть не сорвала голос. — Ты называешь это шуткой?!

— Ты поверила мне, — он наклонился чуть ближе, его тень нависла надо мной. — Но не доверила собственному парню. Это не кажется тебе… странным?

Я заскрежетала зубами.
— Я не доверяю тебе!

— Ммм. — Его взгляд скользнул вниз. — Милая кофточка.

— Это худи, — зло поправила я.

— Правда? — его голос стал хриплее, глаза снова поднялись к моим. — И где же ты его взяла?

— У Богдана. В комнате.

Он ухмыльнулся шире.
— Значит, этот мелкий снова стащил ее у меня.

Шаг. И он уже рядом. Слишком близко. Его пальцы легли на ткань сбоку, сомкнулись на ней, чуть потянули, сжали. И отпустили.

— А я-то думаю… куда она делась.

Я не дышала. Его взгляд снова встретился с моим, и внутри меня все вздрогнуло.

Это его худи? Нет. Не может быть. Богдан же всегда в нем ходил.

О боже.

Я сглотнула и вцепилась в перила, чтобы не дрожать.

Ткнула пальцем в дверь, так, будто этим жестом могла прожечь ее насквозь.

— Открой чертову дверь! — процедила я сквозь зубы.

— Заперто, — холодно повторил он, и в этих двух слогах было столько ледяного равнодушия, что меня бросило в дрожь.

— Так сделай хоть что-то! — сорвалось с меня, и голос предательски звенел паникой. — Не знаю… спрыгни на дерево, как чертова коала, и открой меня!

Он вскинул на меня глаза — темные, опасные, в которых уже не плескалась привычная язвительность, а что-то другое. Нечто хищное. И это пугало.

— Ты в моей комнате, — его голос был низким, режущим. — В моей кофте. И еще раздаешь указания? Спрыгнуть с балкона?

— Да! — я выпалила, вцепившись пальцами в перила так, что побелели костяшки. Я надеялась, что дрожь моего голоса он не услышал.

И тогда он сказал это.

— Снимай худи.

Мир остановился.

Кровь застыла в венах. Я моргнула, надеясь, что ослышалась.

— Что?

— Снимай. Худи. Ева. — Каждое слово было как удар молота.

— Нет! — я качнула головой, чувствуя, как ярость и страх сливаются в один ком. — Что за бред? Я потом тебе его верну!

Его губы изогнулись в ухмылке. Не мальчишеской, не глупой. Опасной.

— Ты снимешь его прямо сейчас. Или с балкона полетишь ты.

Голос — убийственный. Настолько, что у меня перехватило дыхание. Он шутит? Или он реально способен?.. Я машинально схватилась за перила.

— Ты этого не сделаешь, — выдавила я, но голос дрогнул. И он это услышал.

Он сделал шаг ко мне. Я отшатнулась, прижимаясь к холодному металлу.

— Ты слишком хорошего мнения обо мне, — хрипло сказал он, и прежде чем я успела двинуться или закричать, его руки с железной хваткой сомкнулись на моих бедрах.

Глава 11

Ева

Как только дыхание выровнялось и я снова почувствовала под собой твердую землю, на смену парализующему страху пришла злость. Яркая, как пламя, обжигающая изнутри, не дающая думать трезво. Я сжала кулаки до белых костяшек.

— Видишь? — его голос был мягко-хриплым, но в каждом слове слышался издевательский яд. — Когда хочешь, можешь вести себя как хорошая девочка.

Он ухмылялся, а у меня внутри все взорвалось. Это не была просто злость — это была ярость, от которой хотелось царапать, бить, крушить все подряд. Он наслаждался. Его глаза сияли вкусом победы, будто это не я только что чуть не свернула себе шею на гриле, а он выиграл партию в шахматы.

И когда он, играючи, щелкнул замком, провернул ручку и открыл дверь, я поняла: он все это время мог. Все это было ради его гребаного удовольствия.

Какая же он скотина.

Я шагнула к нему почти вплотную, так, что чувствовала запах его кожи, перемешанный с алкоголем и ночным воздухом.

— Не знаю, что я сделала тебе в детстве, — мои слова вылетали сквозь зубы, как ножи, — но знаю точно: тебе нужно лечить свой больной мозг.

Я хотела уйти. Развернуться и вылететь отсюда, не оглядываясь. Но его пальцы сомкнулись на моем запястье. Резко, грубо, с той самой силой, которая секунду назад держала меня над пропастью.

— Отпусти, — прошипела я, обернувшись. Я знала, что он хотел сказать. Знала этот взгляд.

И именно поэтому я сделала то, чего он точно не ожидал.

Резким движением стянула с себя его худи. Под ним остался только мой розовый лифчик, и я чувствовала, как холодный воздух царапает кожу. Сердце колотилось так, что казалось, его слышно даже сквозь музыку снизу.

— Забери свое тряпье, — выплюнула я, и, собравшись, швырнула худи прямо ему в лицо.

Он не шелохнулся. Поймал ткань на лету, будто заранее знал, что я так сделаю. Его пальцы сомкнулись на мягкой материи, сжали ее, и он опустил руку.

Его глаза…

Холодные, как лезвие. Убийственные. В них не было ни искры игры, ни насмешки. Только ледяная тьма, от которой я инстинктивно попятилась назад.

Он смотрел на меня так, словно уже мысленно придушил меня этой же кофточкой. Словно прямо сейчас обдумывал, сколько у него вариантов убить меня — и ни один из них не казался ему сложным.

И впервые за все это время мне показалось: может быть, я зашла слишком далеко.

Я выбежала из комнаты, не давая себе даже секунды на то, чтобы перевести дыхание. Сердце колотилось, в ушах гул, ноги будто сами несли меня вперед по коридору. И вот — Богдан.
Он только собирался войти в свою комнату, рука уже тянулась к дверной ручке.

— Богдан! — сорвалось с моих губ.

Он резко обернулся. Его взгляд был растерянным, удивленным, будто он увидел привидение.

— Ева? — выдохнул он, и его глаза скользнули вниз. На мой розовый лифчик. На голые плечи. На отсутствие хоть какой-то приличной одежды сверху.

— И как это понимать? — в его голосе уже звучало напряжение, настороженность.

— Нет! — я шагнула ближе, слова посыпались из меня, как камни с обрыва. — Как понимать то, что здесь происходит? Где ты был? Почему не отвечал на звонки? Почему не пригласил меня?!

Он нахмурился, схватил меня мягко, но настойчиво за запястье и затянул в свою комнату, закрыв за нами дверь.

— Слушай… — он заговорил быстро, будто оправдываясь. — Я позвал только парней. Мы смотрели футбол. Потом Питу стало херово, он напился как черт, и я отвез его домой. Видимо, пока я уезжал, Эрнест позвал еще гостей. Серьезно, Ев, я удивлен не меньше тебя.

Я замерла, слушая. И, черт, это звучало правдиво. Слишком правдиво, чтобы спорить.

— А почему ты… — его взгляд снова упал на мою грудь, и он выдохнул тише. — Почему ты в одном лифчике?

— Та потому что твои гости… или твой брат, плевать! — слова я буквально выплюнула. — Разлили на меня горячий шоколад!

Быстро, правдоподобно, почти убедительно. Да, я соврала. И нет, мне не стыдно. Что угодно, только не правда про балкон, Эрнеста и снятое с себя худи. Даже я бы в такую версию не поверила.

Богдан нахмурился.
— Ты ведь могла снять ее в комнате. У меня.

Мое сердце заколотилось так, что я испугалась, что он услышит его грохот. В голове в панике рождался единственный выход. Один-единственный.

Я сделала шаг к нему. Рывком схватилась за его ворот кофты и прижала к себе, буквально вцепившись в его губы.

Его тело напряглось — а потом он ответил. Жадно. Сразу. Его язык ворвался в мой рот, поцелуй стал жестким, грязным, таким, что колени предательски подкосились. Его руки опустились ниже, и он сжал мою задницу, так, что я застонала в ответ, не от удовольствия, а от того, как отчаянно мне нужно было отвлечь его.

— Я сняла ее возле комнаты… — выдохнула я между поцелуями, тяжело дыша, чувствуя его дыхание на своей коже. — И собралась войти. Никого не было на этаже.

Он ухмыльнулся сквозь поцелуй, отстранившись лишь на секунду, чтобы произнести:
— Ты просто увидела меня и не сдержалась.

Я кивнула. Горло сжало, дыхание рвалось.

Фух… пронесло.

Его поцелуй стал другим — резким, настойчивым, без права на отступление. Он углубил его так, что я задохнулась. Его ладонь скользнула вверх, сжала мою грудь, сильно, так, что я едва не зашипела. Его пальцы надавили на сосок, через тонкую ткань лифчика — больно, неожиданно, но я не отстранилась. Может… стоит попробовать? Может, это и есть тот самый момент, когда надо отпустить сомнения и проверить, хочу ли я этого?

Но вторая его рука скользнула ниже. Под пояс моих шорт. Глубже. И в тот миг вся моя смелость рассыпалась в прах. Я резко схватила его за запястье, пальцы мои вцепились в его кожу, и сама поняла: слишком. Это слишком для меня.

Он тут же остановился. Оторвался от моих губ, и его дыхание тяжело ударило мне в лицо. Глаза — растерянные, непонимающие.

— Что не так? — его руки мягко легли на мою талию, словно он пытался успокоить меня.