Нежное создание. Книга первая

От автора

Дорогие мои, обращаю ваше внимание, что роман «Нежное создание» — художественное произведение самостоятельное и ничего общего, кроме очередной попаданки, с предыдущими книгами «Леди из будущего», «Свет погасшей звезды» и «Аллигат» не имеет.

В истории есть:

► Нидерланды, 17 век;

► благородный главный герой;

► мятежная героиня с чувством юмора;

► притворство как способ защиты;

► любовь с правом на ошибку;

► элементы бытового фэнтези;

► непредсказуемые повороты сюжета;

► иллюстрации, поясняющие текст (главы с ними отмечены*).

● Скучно не будет)

● Дилогия. Книга первая

Глава 1*

Наше время

Стоял пасмурный и ветреный апрель. Мало того, что солнце постоянно скрывалось за серыми низкими тучами, так ещё и частыми гостями были дожди. Шумные и быстрые они обрушивались внезапно и так же внезапно кончались, сменяясь дерзкими порывами холодного ветра.

К вечеру ветер стих. Быстро темнело. В воздухе повисла липкая морось, распылилась над городом, растеклась по воздуху, прилипла к деревьям, осела на раскисшую землю.

Вероника куталась в короткую куртку, глядя себе под ноги из-под надвинутого на глаза капюшона. Вздохнула — вечер снова будет тёмным, затяжным. Она свернула к дому, замедлила шаг и поправила наплечный ремень этюдника*. На крыльце под козырьком подъезда стоял Ромка Грачёв и курил. Будучи на пять лет старше Вероники никогда не обращал на неё внимания, а тут…

Месяц назад он вышел из тюрьмы и устроиться на работу не торопился. Днём раскатывал на белой новенькой иномарке, а ближе к вечеру устраивал дискотеки в квартире, которая находилась на первом этаже и окнами выходила во двор. До глубокой ночи жильцы слушали то грохот хард-рока, то осипшие баритоны исполнителей воровского шансона.

На распоясавшегося нарушителя режима тишины никто не жаловался — опасались последствий. Восемь лет назад Грачёв вернулся из армии и надолго пропал из поля зрения соседей.

Его квартира пустовала; о нём успели забыть.

Как оказалось, шесть лет Ромка с тремя сослуживцами промышлял разбоем где-то у границы с Финляндией. Таки попавшись, все получили серьёзные сроки.

Грачёв вышел из мест лишения свободы через два года вместо семи лет. Любительницы посплетничать утверждали, что освободился он досрочно не по амнистии, а потому что согласился на сотрудничество со следствием, сдал подельников, чем и заслужил более мягкое наказание.

В первый же день по прибытии Ромка в гордом одиночестве праздновал своё возвращение. В открытое окно кухни неслась музыка.

В тот вечер Вероника, как и сегодня, возвращалась из университета. Приметив на крыльце подъезда неспешно курившего и выглядевшего вполне мирно соседа, собралась прошмыгнуть мимо него, но он перекрыл ей вход. Пьяно щурясь, процедил:

— Это ж кто у нас тут шастает такая большая?

Вероника от неожиданности опешила. Смотрела в водянистые, бегающие глазки уголовника и ледяная позёмка неконтролируемого страха холодила взмокшую спину.

Не получив от неё ответа, Грачёв криво ухмыльнулся, выпустил струйку дыма и просканировал соседку сверху вниз. Задержал взгляд на зачехлённом этюднике.

— Куда газуешь, красавица? — сплюнул в сторону. Щелчок пальцами и недокуренная сигарета спикировала на мокрый асфальт.

Вероника нахмурилась и отступила. Приземистый, ниже её на голову, Ромка издевался. Насчёт своей внешности она давно не питала иллюзий — высокая, худощавая, некрасивая. Через два месяца она защитит диплом и уберётся восвояси как из этого дома, так и из областного центра, где живёт с матерью в отсуженной у отца квартире.

Ромка рывком подался к ней, и Вероника с глухим вскриком ринулась на него, сбила с ног и рванула вверх по лестнице на третий этаж к спасительной железной двери своей квартиры. В спину ей нёсся хриплый смех довольного соседа.

Она перевела дух лишь тогда, когда захлопнула за собой входную дверь. Позже не могла объяснить себе, почему испугалась, сбежала? Почему безотчётный подсознательный страх парализовал её разум и лишил способности здраво мыслить?

С тех пор, каждый день, в какое бы время она ни возвращалась, Ромка встречал её на крыльце — высматривал её появление в окне, терпеливо поджидал, «охотился».

Обходить дом с другой стороны и красться у стены, чтобы незаметно проскользнуть в подъезд, Веронике не позволяло чувство собственного достоинства. Да и показывать Грачёву, что она его побаивается, она ни за что не станет.

Помнила, как после первой их встречи стояла в ванной и держала дрожавшие ладони под горячими струями воды, плескала на лицо. Сквозь пелену слёз долго всматривалась в своё отражение в зеркале, кривила губы — трусиха! Ко всему прочему она ещё и трусиха!

Она не любила в себе решительно всё: и высокий рост, и нескладную фигуру, и круглое скуластое лицо с невыразительными глазами.

Ненавидела выпуклый лоб, длинный хрящеватый нос, тонкие губы. Даже волосы у неё блёклые, мягкие, редкие и их приходится коротко стричь. Зубы хоть и ровные, но до голливудской улыбки далеко.

Не любила свои ноги со ступнями сорокового размера. Не любила руки — большие и сильные.

— Гадство, — шептала она, не глядя на себя, с усилием стирая губкой брызги воды с поверхности зеркала.

Имя тоже вызывало в ней отторжение, казалось вялым и бесцветным. А вот короткое Ника нравилось. Слышалось в нём что-то лёгкое, приятное, мальчишеское.

Несколько лет Вероника занималась плаванием и подавала надежды. Узкие бёдра и длинные ноги способствовали хорошим результатам. Однако после превысивших норму физических нагрузок и переизбытка хлора в воде в бассейне стали болеть глаза, резко ухудшилось зрение. Плавание пришлось бросить.

Ника не жалела. За годы усиленных тренировок она заметно раздалась в плечах, благодаря чему в списке её видимых изъянов появился дополнительный пунктик. Сзади её легко можно было принять за парня.

Глава 2

Громко захлопнулась входная дверь. Пришла мать.

Ника машинально посмотрела на часы — половина девятого. Прислушалась; в пальцах замер карандаш. Родительница никогда не приходила домой раньше десяти часов вечера.

Раннее возвращение объяснялось одним — Илона Витальевна поссорилась со своим очередным бой-френдом. Сейчас она ворвётся в комнату дочери и станет цепляться к Нике по пустякам, а та будет отмалчиваться. Всё давно сказано-пересказано и до тошноты предсказуемо.

Так и есть.

Дверь в комнату распахнулась и на пороге застыла невысокая женщина. Ника всегда недоумевала, как у её матери, миниатюрной, моложавой и всё ещё вызывающе красивой в сорок шесть лет, могла родиться такая безобразная дочь? Если бы Ника как две капли воды не походила на отца, то безоговорочно поверила бы, что её подменили в роддоме.

Илона Витальевна была не в духе.

— Снова малюешь свои картинки? — с вызовом спросила она, глядя на согнутую спину дочери. — Выпрямись, сядь ровно.

Ника демонстративно отвернулась и взялась перебирать рассыпанные на столе карандаши.

— Почему постель не прибрана?

Не удостоившись ответа, тяжело вздохнула:

— Вся в отца, такая же упрямая и… — продолжать не стала.

Ника и так знала какая: уродливая. Какая же ещё? Эту фразу мать произносила регулярно, не давая забыть дочери, кому та должна быть благодарна за свою внешность.

Отец. Ей было пять лет, когда он развёлся с матерью и по приглашению Санкт-Петербургского арктического и антарктического НИИ уехал в Северную столицу. Будучи гидрологом, через год отбыл в экспедицию в Арктику на дрейфующую научно-исследовательскую станцию.

Сейчас он живёт в Санкт-Петербурге, преподаёт в том самом НИИ, у него другая семья, двое детей. Он богат. Звонит Нике три раза в год: на день рождения, Новый год и Восьмое марта. Три раза в год она получает крупные денежные переводы теперь уже на личный банковский счёт. До её совершеннолетия алиментами распоряжалась мать. В настоящее время помощь отца носит сугубо добровольный характер. После получения диплома он пообещал дочери в качестве подарка перечислить кругленькую денежную сумму, и Ника знает, на что потратит собранные за пять лет деньги.

«Сила в деньгах», — часто повторяет мать, и дочь с ней согласна.

Первым делом она сделает себе пластическую операцию на лице — изменит абсолютно всё! Затем увеличит грудь. Несмотря на высокий рост, грудь у неё… никакая, ноль. Как поступит с волосами, ещё не придумала, но что займётся и ими, уверена.

С невозможностью изменить себя Ника не смирилась. Давно поняла, что мужчина любит женщину не за красивую добрую душу. Нужно, чтобы всё в ней радовало и ласкало глаз.

У Ники никогда не было парня. Кому она нужна, если даже собственная мать кривится, глядя на неё?

Мама. Яркая, весёлая, общительная. Носит модные платья и всегда выглядит превосходно. У неё много друзей и подруг. Ей постоянно кто-то звонит, просит совета или помощи. Работает она юрисконсультом в крупном строительном холдинге. У неё достойная зарплата, её уважают, любят, к её мнению прислушиваются. Ей нет дела до некрасивой дочери от нелюбимого мужчины.

Ника встречалась с отцом, когда поступила в университет. Он приезжал в их город, чтобы продать в пригороде земельный участок, оставшийся после сноса ветхого родительского дома.

Встреча вышла короткой и скомканной.

Дочь и отец. Двое взрослых людей не знали, о чём говорить. Дурацкие вопросы, ответы невпопад, скованность движений и желание поскорее закончить оказавшуюся никому ненужную встречу.

Ника лишний раз убедилась в правдивости слов матери — она, в самом деле, разительно похожа на отца. Фигура, нос, глаза, их цвет, волосы. Лишний вес. Тяжёлый подбородок скрывала ухоженная борода, смягчая грубые черты лица.

Отец избегал прямого взгляда. Ника тоже.

Расстались они с видимым облегчением.

Ника не рассчитывала на то, что он станет помогать ей во время учёбы в университете и приятно удивилась, когда он сказал ей открыть валютный банковский счёт.

Она благодарна отцу. За то, что не отказался от неё, помнит о ней, что поддерживает материально.

Нику вывел из задумчивости громкий голос матери. Она не слышала, как той позвонили, и женщина ушла в большую комнату.

Хорошо поставленным голосом Илона Витальевна консультировала очередного «просителя»:

— Соглашение и договор соотносятся как общее и частное, — мягко разъясняла она. — Всякий договор будет являться соглашением, но не всякое соглашение является договором…

Серьёзный конфликт с матерью произошёл пять лет назад, когда Ника наотрез отказалась поступать на юридический факультет.

Она всегда знала, что будет юристом. Илона Витальевна так убедила её в верном выборе профессии, что другие варианты Ника не рассматривала. Читала соответствующую литературу, легко разбиралась в специфике и понимала, о чём идёт речь. Да и бесплатный консультант всегда находился рядом.

Почему-то видела себя работающей в банке.

Но в одиннадцатом классе гуманитарной гимназии что-то пошло не так.

Глава 3*

— Не дышит, — с испугом произнёс девичий голос.

— Дышит, — возразил ей с заметным облегчением тихий, постарше.

Ника глубоко вдохнула и застонала от боли в груди. Сбросила с себя край невероятно тяжёлого одеяла. Облизнула сухие шершавые губы.

— Дай ей воды, — сказал женский голос повелительно. — Подушку поправь, укрой.

Ника почувствовала как её губ коснулось что-то холодное и приоткрыла рот. Очень хотелось пить. Но живительного глотка не дождалась — вода пролилась, потекла по подбородку, шее, впиталась в ворот сорочки.

— Что ты делаешь, безрукая, — недовольно отчитали неумёху.

Когда шеи Ники коснулась грубая ткань и прошлась по коже наждачной бумагой, девушка зашипела и вскинула руку к лицу. Что-то было не так. Что именно, понять не могла. С трудом разлепила веки, повернула голову на голос и сфокусировала взгляд на лицах женщин, стоявших у её кровати.

Одна из них, немолодая, полноватая, хорошо одетая, с величавой осанкой, подалась к ней и коснулась её щеки прохладной рукой:

— Очнулась, милая. Вот и славно, — улыбнулась мягко.

— Я же говорила, что всё будет хорошо, — выдохнула с облегчением вторая — молодая, высокая, слегка сутулая. Её голову полностью покрывал большой и свободный белоснежный чепец с накрахмаленными тесёмками, ниспадавшими на плечи. — Надо бы ей сорочку сменить.

— Смени.

Старшая женщина потянула за длинный тонкий шнурок, крепившийся к её поясу. Сняла с крючка связку ключей и подала молодице:

— Возьмёшь из тех, что сшиты из набойки*, доставленной нам из Ост-Индии.

Ника присмотрелась к одежде молодицы. Яркий оранжевый корсаж — точно, корсаж*! — по цвету и фактуре контрастировал с зелёным платьем и серым передником. Жуткая безвкусица!

Воздух пришёл в движение; вспыхнул и затрепетал яркий язычок пламени керамической масляной лампы.

Ника глянула на неё, стоявшую на круглом прикроватном столике. Где-то она видела такую. Где, вспомнить сию минуту не смогла и вновь переключила внимание на старшую женщину.

На тёмно-синей ткани её глухого с пышной юбкой платья выделялся белый, стоячий, туго накрахмаленный воротник с кружевными вставками. Такие же широкие манжеты украшали узкие рукава. Пышные седые волосы заплетены в сложную причёску из множества завитых локонов и косичек, украшенную кружевной наколкой. Чистое, гладкое, хоть и немолодое лицо, сохранило остатки былой красоты. Сколько ей лет? Пятьдесят? Шестьдесят?

Ника ничего не понимала. Отчётливо помнила, как после разговора с соседкой зашла в квартиру Грачёва и там... Она вздрогнула и расширила глаза. Ромка… Помнила его полный предсмертной тоски взгляд, вытекающую из раны кровь.

Она никогда не видела, как умирают люди. Что Ромка умирает — поняла мгновенно, без слов.

Понимал и он.

Понимают все, рядом с кем ты находишься в их последние минуты земной жизни.

Тебе страшно, ты растерян.

Ты бессилен что-либо изменить, не можешь ничем помочь. Не можешь облегчить боль, обнадёжить, подбодрить. Слова кажутся бесполезными, ненужными.

Ромка умер, а она, вот, выжила и, наверное, лежит в больнице. Только находившиеся рядом женщины не похожи ни на медсестёр, ни на врачей.

Ника недоумевала.

— Что за гадство? — вырвался из её горла свистящий хрип; глаза блуждали по спущенному пологу кровати — бархатному, тяжёлому.

— Что ты сказала, милая? — наклонилась к ней седовласая.

Ника уставилась в её покрасневшие глаза с «гусиными лапками» морщин. Спросила:

— Где я? — язык слушался плохо; губы одеревенели; кашляющий голос казался чужим.

Женщина её не поняла, и понять не старалась. Больная очнулась — это для неё главное.

Ника чувствовала себя не просто больной, а обессиленной и смертельно уставшей. При попытке приподняться дыхание перехватило от резкой боли в груди, в голове словно петарда взорвалась, из глаз брызнули слёзы.

Её настойчиво вернули в постель, напоили тёплой медовой водой.

Женщина погладила её ладонь, лежавшую вдоль тела, сжала пальцы:

— Сколько раз говорила тебе, Руз, слушайся брата, не перечь ему, почитай его. Он старший в семье, заботится о нас.

Она склонилась к ней, приблизила к своему лицу её ладонь, поцеловала тыльную сторону:

— Даст Господь, в скором времени найдётся для тебя хороший человек, выйдешь замуж, родишь деток, заживёшь счастливо.

Она повернулась к вернувшейся со стопкой белья молодой особе и раздражённо сказала:

— А ты чтобы впредь внимательнее была и не оставляла под ногами утварь. Из-за твоего ротозейства моя дочь едва не лишилась жизни!

— Не оставляла я ничего, — с громким возмущением возразила ротозейка, возвращая ключи.

— Не перечь мне! — повысила голос седовласая. — Отправлю назад в деревню к матери!

— Хоть убейте меня, не оставляла!

Глава 4*

Ника подошла к узкому окну, верхнюю часть которого украшала цветная мозаика. Обвела пальцем крошечный квадратик стекла, оправленного в свинцовый оконный переплёт*. Отдёрнула воздушные кружевные шторы.

В предвечерних сумерках с высоты второго этажа хорошо просматривался задний дворик. К нему вела выложенная плиткой дорожка. На пятачке земли с остатками прошлогодней травы под напором ветра качалось чёрное дерево, стелился голый кустарник.

«Ранняя весна», — решила Ника, рассматривая за глухим зелёным забором видневшийся шпиль какого-то здания. Поёжилась и отвернулась. Глаза упёрлись во встроенную в нишу кровать*, похожую на шкаф, с которой она чуть не свалилась.

Кровать оказалась ещё и короткой. Будь Руз выше, спать бы ей пришлось сидя.

«Не делают же они их на заказ с учётом роста, как гробы?» — изумилась Ника.

От невольного сравнения пробрала дрожь. Глаза переместились на прикроватный столик на фигурных ножках.

Огонёк масляного светильника отразился на боку серебряного кувшина с узким горлышком, мигнул в глубине бокала из зелёного стекла, подсветил рельефный ободок плоской тарелки, запутался в складках смятой белой салфетки. Потух.

На краю стола лежала толстая книга с закладкой.

«Библия», — не удивилась девушка, пройдясь ладонью по коричневой кожаной обложке старого, потрёпанного издания.

А вот и умывальник — таз и кувшин с водой теснятся на узком столе в углу. Здесь же на стене висит маленькое зеркало, на низкой полке выступает щётка для волос, в аккуратном ящичке сгрудились разновеликие флакончики с разноцветным содержимым.

Ника осмотрелась в поисках бельевого шкафа. Его не оказалось. Вспомнила, что сорочку для неё принесли из другой комнаты. Глаза зацепились за сундук — большой и роскошный. Резьба по дереву немного грубоватая, но это же дерево!

Тяжёлая крышка поддалась с трудом. Ника посетовала на слабые руки Руз.

— Нежное создание, — проворчала она, заглядывая в сундук, доверху набитый вещами.

Перебирала бесконечные рулончики узкого и широкого кружева, стопки воротников и манжет, головные и носовые платки, чепцы, атласные ленты всевозможных цветов, новенькие ночные сорочки — всего много, слишком много. Приданое Руз? Скорее всего.

У стены примостился стул с перекладинами на ножках, с высокой прямой спинкой и удобными подлокотниками. Низкое сиденье и спинка обиты гобеленовой тканью. Ровные ряды медных гвоздиков блестят отполированными круглыми шляпками. Похожий стул, без подлокотников, стоит у кровати.

Ника точно видела где-то подобное.

«Где?» — мучилась вопросом.

Она осмотрела комнату ещё раз. В глаза бросилась широкая резная рама небольшой картины, висевшей между окном и кроватью.

Ника узнала пейзаж с ветряной мельницей у ручья* Якоба ван Рёйсдала, нидерландского живописца и гравёра семнадцатого века, творчество которого ей хорошо известно.

Она подошла к стене вплотную, дотянулась до холста, сохранившего свежесть и яркость красок. Кончиками пальцев прошлась по его шероховатой поверхности.

«Отличная копия, причём не так давно исполненная», — восхитилась талантом неизвестного художника.

Соблюдены и манера письма маленькими мазками, кстати, кисточкой из двух волосков, и цветовая гамма, и низкий горизонт, и небо, и облака, занявшие половину полотна. Сейчас картина находится в коллекции королевы Елизаветы Второй, выставлена в Королевской галерее Букингемского дворца. Её приобрёл король Георг Четвёртый в 1810 году.

В задумчивости Ника вновь осмотрела комнату. Что-то назойливо вертелось в памяти — то выступало на передний план, то удалялось, словно дразнясь.

Перед глазами проплыла непрерывная череда расплывчатых образов. Казалось, девушка смотрела в мутное зеркало, не имея возможности усилить резкость изображения. У неё было такое, когда она лечила глаза.

Взгляд остановился на бокале из зелёного стекла и Ника вспомнила. Всё это она видела на картинах малых голландцев*! И рёмер* оттуда же, и посуда, и мебель в стиле барокко, и пол, выложенный двухцветными квадратами, и одежда на женщинах, и вид за окном...

Неужели её забросило в Нидерланды?

«В семнадцатый век?!» — содрогнулась Ника от коварной догадки.

Дышалось с трудом, в висках запульсировала кровь. Вдобавок ногу свела судорога.

— Ещё и это, — застонала девушка, растирая мышцу в месте внезапной боли.

Сгибала и разгибала сведённую судорогой ногу. Охала, стонала.

Шаги за дверью услышала не сразу.

Размеренные и тяжёлые, они звучали неприятным эхом, отдаваясь в груди громкими, болезненными ударами сердца.

«Якоб!» — в приступе паники заметались мысли.

Дыхание вдруг стало тихим, неслышным. Так дышат спрятавшиеся дети, когда боятся выдать своё присутствие.

Ника понимала, что не может бояться того, кого не знает и уж точно никогда не видела. Боялась не она, боялась Руз.

Не чувствуя боли в ноге, она не сводила с двери тревожных, насторожённых глаз. Не в силах стянуть у горла отороченный мехом воротник халата, мелко задрожали ослабевшие пальцы.

Глава 5*

Когда Хенни едва ли не силой толкнула ей в руки корсет, Ника отказалась его надеть. Отстранившись от служанки и отворачиваясь — от той противно пахло чем-то кислым, — она возразила:

— Зачем он мне? Я же никуда не иду.

— И не идите, — не смутилась Хенни. — Раз положено…

— Кем и куда положено? — уточнила Ника язвительно, сдерживая нарастающее раздражение. В смерти Руз винила именно Хенни. Проучить бы негодяйку как следует! Убила бы её, если бы могла!

— Что? — не поняла та. — Госпожа…

— Господа все в Париже, — перебила её Ника, торопливо застёгивая лиф платья.

Вертелась у зеркала, радуясь наличию груди, оглаживая её. Молча восторгалась длинными волосами — красота! Даже настроение поднялось. И неважно, что длинное и тяжёлое домашнее платье непривычно стесняет движения. Зато оно тёплое, а в комнате прохладно. Правда, на ней надеты шёлковые шаровары до колена, украшенные вышивкой, и чулки на подвязках. Мягкие бесформенные туфли на толстой подошве согревают ступни.

— Ты почему снова положила грелку не туда, куда я велела? — спросила Ника у Хенни, наблюдая за ней в зеркальном отражении.

— Куда? — служанка держала расправленную распашную укороченную накидку*, отделанную мехом горностая.

— Я просила класть грелку в ноги, а ты куда положила? Думаешь, я стану молчать, что из-за твоей халатности слетела с кровати и разбила голову? Показать гематому? — голос Руз стал жёстче и на пару тонов ниже, напомнив собственный голос Ники.

— Кого… показать? — в руках Хенни дрогнула накидка.

— Не кого, а что. Безразмерный синяк… шишку на моей голове. Результат твоего ротозейства! — повысила голос Ника, всматриваясь в молодую женщину. Либо она на самом деле бестолковая, либо искусно играет роль таковой. Глупым жить проще, с них взятки гладки.

— Тогда я покажу хозяину, что вы прячете под сундуком, — Хенни с превосходством скосила глаза в его сторону.

«Шантаж?» — вздёрнула Ника бровь. Неожиданно и очень неприятно. Сердце Руз трепыхнулось и замерло. В душе нарастала тревога.

Мать, брат, прислуга… Кем для каждого из них была Руз? Покорным, бессловесным существом, позволявшим собой помыкать и неспособным за себя постоять?

Мать не стала звать врача, чтобы убедиться, что с дочерью всё в порядке. Отмахнулась, не слишком озабочена её состоянием после полученной травмы.

Якоб силой заставляет её делать то, чего она делать не может и не хочет. Он хозяин и именно ему Хенни собирается показать тайник Руз.

Служанка обнаглела. Вот, пожалуйста, шантажирует её. Как долго она это делает и как далеко зашла в угрозах?

Ника повернулась к Хенни и рывком забрала из её рук накидку. Что бы ни было спрятано под сундуком, а поставить на место зарвавшуюся прислугу не помешает.

— Покажи, — спокойно отозвалась она. — Только помни, что это будет последним, что ты сделаешь в этом доме.

На Хенни она посмотрела с опаской. Не перегнула ли палку и не сказала ли чего лишнего?

Вспомнив, что Якоб грозился выпороть прислугу, и мать Руз тоже со служанкой не церемонилась, Ника успокоилась. Если она скажет что-нибудь не то или сделает не так, то всегда можно сослаться на головную боль и временную потерю памяти.

Палку она не перегнула. Хенни молчала, опустив глаза. Пора добавить несколько финальных штрихов:

— Уж я позабочусь, чтобы все хозяева в округе узнали, что ты не только безответственно относишься к своим обязанностям, а и подсматриваешь и подслушиваешь за господами.

Ника с довольным видом смотрелась в зеркало. Привыкала к себе новой. Объёмная и лёгкая накидка прикрыла бёдра и не мешала двигаться:

— После этого работу в приличном месте ты не найдёшь. А теперь иди. Не забудь забрать поднос.

Ника немного поела — для вида. Аппетита не было. Да и откуда ему взяться?

Золотистый бульон с кусочком куриной грудки показался недосоленным и безвкусным, а творог кисловатым.

Пригубила сладкое пряное вино. Если его подали — значит Руз его пила.

Понравились вяленые яблоки, абрикосы, инжир, чернослив, орехи в меду и марципановое печенье с нежным вкусом и миндальным послевкусием.

Ника с интересом наблюдала за служанкой. Та, поджав губы, собрала остатки трапезы и, более не проронив ни слова, ушла с заметно испортившимся настроением.

Под сундуком девушка нащупала простенькую деревянную шкатулку. Эх, Руз, нашла куда её спрятать! Кто моет пол в комнате? Неудивительно, что о ней знает Хенни.

Ника села у прикроватного столика и с волнением открыла шкатулку. В свете масляной лампы сверкнули серебряные монеты.

Пересчитала их.

«Сорок три… гульдена», — название денежной единицы напросилось само.

Девушка вспомнила, что великий Рембрандт*, живший в Нидерландах в середине семнадцатого века, продавал свои эстампы и офорты за сто гульденов каждый.

В бережно завёрнутом лоскутке бархата Ника нашла необыкновенной красоты серьги-капли. Безусловно очень дорогие. Крупные небесно-голубые сапфиры чистейшей воды и удивительной огранки заискрились, заиграли на ладони.

Глава 6*

Ника выспалась, но выбраться из постели не спешила. Вытянувшись под одеялом, утопала в перине и огромных подушках. Мягко и душно.

В щель в неплотно задёрнутом пологе просачивался дневной свет.

Ника слушала тишину в комнате — иную, не ту, к которой привыкла и не замечала в прежней жизни. Не слышались ни ссоры соседей через стену, ни плач разбуженного ребёнка. Не рокотала стиральная машина в квартире сверху, не шумели двигатели проезжавших под окном автомобилей.

Тишина была непривычная — гулкая, чужая.

Ника окончательно осознала, что её путешествие в мир иной — это не результат временного умопомрачения, и она не жертва предсмертных галлюцинаций. Она умерла, её убили.

Из горла вырвался всхлип; на глазах выступили слёзы. Пусть Ника была некрасивой и не любила себя. Она жила в привычном для неё мире, жила рядом с мамой, которая хоть и по-своему, но всё же её любила. Она хотела верить, что именно любила. Пусть чуть-чуть, малюсенькую крошечку, но любила.

Теперь она будет жить в теле, в какое судьба забросила её душу, дав ей второй шанс. Она привыкнет, справится, сможет стать другой.

Вспомнив, чем занималась ночью, Ника с беспокойством просунула руку под подушку. Нащупав шкатулку и смятые бумаги, успокоилась. Сейчас она встанет, приведёт себя в порядок и спустится в кухню, где избавится от «улик».

Она понежилась бы в постели ещё немного, если бы со стороны коридора не послышался громкий топот, усилившийся у её двери.

Хенни вошла без позволения, наспех ударив в дверь, по всей вероятности, ногой.

Ника вздрогнула, шикая от прострела боли в висках. Отдёрнула полог и уставилась на ноги прислуги. Из-под низа платья выглядывали деревянные башмаки — кломпы*.

Увидеть визитную карточку Нидерландов вот так, на ком-то, не как сувенир, а как повседневно носимую рабочую обувь, Ника не ожидала.

— Нельзя было переобуться? — с недовольством сказала она, осторожно спускаясь с кровати. — В голове от грохота твоих сабо бухает.

— Не удосужилась я, госпожа. Хозяйка велели и то сделать, и это. Когда я всё успею? — Хенни поставила на прикроватный столик поднос со свёрнутым лоскутом ткани и мисочку со свекольно-медовой массой, поправила объехавшие нарукавники с прилипшими к ним пушинками. — Ещё приодеть вас надо, волосы уложить.

Ника поморщилась, представив, как служанка будет дёргать пряди и причинять боль в месте ушиба. Возразила:

— Волосы я уложу сама.

— Как же сама, госпожа? Не справитесь. Поспешите. Хозяйка ожидают к обеду гостей, а мне ещё в зале прибираться, ковёр постелить, камин растопить, утку приготовить. Снимайте сорочку, поменяю повязку. Болеть хоть меньше стало?

— Не сказала бы, — заметила Ника, неохотно подчиняясь.

Особого облегчения от компресса свёклы с мёдом она не почувствовала. Синяк между грудями стал ярче и болел не меньше, чем накануне. Шишка на затылке казалась горячей и при малейшем движении головой чувствовалась боль.

— Якоб дома? — спросила Ника. Не терпелось узнать, доволен ли он проделанной работой сестры. Несмотря ни на что хотелось услышать похвалу.

— Хозяин ушли, но к обеду вернутся с гостями. Вам сюда принести поесть или спуститесь в кухню? Вы же завтрак проспали. Хозяйка велели дать вам молока, хлеба с маслом и овечьего сыра.

— Спущусь в кухню, — охотно отозвалась Ника, рассматривая отражение Руз в зеркале. Видеть чужое лицо было всё ещё непривычно.

Платье Хенни принесла другое. Тёмно-лиловое, с белоснежным накрахмаленным кружевным воротничком и такими же манжетами, оно выглядело новым и слишком уж нарядным для обычного обеда пусть и со зваными гостями.

Ника сжала зубы, когда Хенни, мотнув её хрупкое тело из стороны в сторону, в два рывка затянула на ней жёсткий корсет.

— Эй, полегче! — выкрикнула она, хватаясь за руки прислуги. — Ослабь удавку, душегубка! Дышать больно.

Хенни послушно отпустила тесьму:

— Простите, госпожа. Голова дырявая. Забыла, что вы чуть не убились.

— Всё по твоей милости, — не преминула напомнить Ника.

Хенни горестно вздохнула:

— Я очень испугалась за вас, госпожа. Уж как Господа благодарила, что всё обошлось.

«Не обошлось, Хенни! Ты убийца!» — захотелось крикнуть Нике. Может быть, когда-нибудь она ей скажет об этом вслух, а пока…

Волосы уложили просто: сверху приподняли, открыли лоб и закрепили пышный локон черепаховой заколкой на затылке. Вьющиеся концы оставили свободно лежащими на плечах.

— Кто на обед придёт, известно? — спросила Ника, не рассчитывая на ответ.

— Слышала, что хозяин говорили о господине Ван Деккере и его госте, два дня как прибывшим из самого Амстердама. Хотела бы я хоть разок побывать в таком огромном городе*. Говорят, там есть улица Красных фонарей, ну, вы понимаете, о чём я, — Хенни мечтательно закатила глаза.

— О чём? Не понимаю, — вполне искренне удивилась Ника, подначивая прислугу. Ну кто в двадцать первом веке не знает о квартале Красных фонарей* в Амстердаме?

Глава 7*

Несмотря на то, что кухня размещалась в полуподвальном помещении, выглядела она светлой, немаленькой и неожиданно чистой: высокий белёный потолок, множество окон, пол в серо-чёрную клетку, стены отделаны керамической плиткой малого формата с изображением овощей и фруктов, выполненных в сине-белой гамме.

Ника принюхалась и сглотнула набежавшую слюну. Зажмурилась, жадно вдыхая умопомрачительный мясной аромат со специями. В животе заурчало.

Она прошла мимо камина, у которого сидела Хенни и при помощи меха* раздувала затухающий огонь под котлом.

Над дровами на цепях висели котелок и чайник, в сторонке на подставке примостилась охваченная жаром утятница. На металлическом коробе с тлеющим торфом — большой глиняный горшок для тушения мяса.

Ника не помнила, когда стали делать первые чугунные дровяные плиты с духовками. Видно, их время ещё не пришло.

Госпожа Маргрит хозяйничала у разделочного стола, занимавшего добрую четверть кухни и заставленного приготовленными блюдами. В простом сером платье, в переднике, в нарукавниках и в объёмном чепце она отличалась от Хенни разве что горделивой осанкой и утончёнными манерами. Да и выглядела сегодня гораздо моложе: глаза возбуждённо блестели, на щеках разлился густой румянец, движения скорые, голос громкий, повелительный:

— Пошевеливайся, Хенни. Как бы не припоздниться с приготовлениями. Перед гостями будет неловко.

Ника поравнялась с новообретённой мамой и, сказав:

— Добрый день, — прошла к боковому столу, на котором увидела кувшин, стакан, тарелку с ломтиком хлеба с маслом и сыром, явно предназначенные ей.

Госпожа Маргрит улыбнулась и придирчиво осмотрела дочь:

— Хорошо выглядишь, милая. Возьмёшь жемчуг из ларца, наденешь.

Ника кивнула. Что-то с мамой было не то: либо любила готовить, во что верилось слабо, либо любила принимать гостей, либо любила кого-то из гостей.

«Третье», — решила Ника, устраиваясь у стола, поправляя складки на платье. Подвязка объехала, и свёрнутые в трубку бумаги сползли к колену. Если они выпадут, то рассыплются и незамеченным это не останется. Следовало задержаться в гостиной и попробовать сжечь их в горшках с тлеющим торфом.

Ника неторопливо налила молоко в стакан и приступила к еде. Исподтишка осматривала кухню.

В глаза бросился подвешенный высоко над полом вытянутый медный таз с подголовником, напомнивший гигантский соусник.

«Вот вам и сидячая ванна», — иронично подумала девушка, представив в нём Руз, купающуюся у пылающего в очаге огня. Всё же лучше, чем просто обтираться влажным полотенцем и раз в месяц мыть голову в тазу в этой самой кухне.

И вода имеется. Ника приметила вмонтированный в стену бак с краном и рычагом — насосом для подачи воды.

Маленькая дверца вела в чулан, где хранились продукты. В приоткрытую дверь просматривались бочки и почти пустые полки. Ещё одна дверь вела на улицу. У порожка стояла корзина и в ней перевёрнутый бидон с привязанной к нему крышкой.

На широкой крепкой навесной полке выстроилась медная и оловянная кухонная утварь. Рядом пристроился посудный шкаф с глиняной и фарфоровой посудой.

Хенни преувеличила, когда сказала, что ничего не успевает сделать. К тому же ей помогала хозяйка дома.

На столе выделялся длинный хлеб с аппетитной треснувшей корочкой, маленькие румяные булочки и кренделя.

На овальном блюде сельдь — красиво уложенная и посыпанная тонкими кольцами лука.

Сыры — светло-жёлтый с мелкими дырочками и кремовый с крупными — нарезаны на доске тонкими ломтиками, как и копчёное мясо с колбасами.

Глаза Ники перепрыгивали со слоёного пирога со щукой на закрытый фруктовый пирог, с печенья, покрытого ореховой и маковой обсыпками на засахаренные орехи и сухофрукты, с серебряного кувшина для пива на хрустальный графин для вина.

Готовить Ника не любила и, можно сказать, не умела. Могла приготовить простые в исполнении и не трудозатратные блюда — овощной суп, лёгкие салаты, омлет с зеленью, парочку бутербродов с разными начинками, рыбу в духовке. С детства любила торт «Медовик» и умела его готовить. Однако с тех пор, как села на диету, его не делала.

Впервые за последние годы Ника не могла отвести глаз от съестного изобилия на столе. Руки сами тянулись к тарелкам с изысками; от ароматов и запахов кружилась голова; сосало под ложечкой; есть хотелось зверски.

Ника испугалась. В ней однозначно что-то «сломалось». Тренированной годами выдержки как и не было. С сумасшедшей скоростью она мысленно считала калории того или иного блюда.

Усилием воли унимала разгулявшийся аппетит. Маленькими глотками запивала бутерброд с маслом и сыром, сдерживая себя, чтобы не затолкать его в рот и не проглотить одним махом.

С последним глотком молока пришло осознание, что беспокоиться о подсчёте калорий в съеденных продуктах больше не нужно. Руз может позволить себе есть, что хочет, и до обеда она подождёт. Мысль, чтобы под любым предлогом уклониться от застолья с гостями позорно капитулировала.

Ника с облегчением выдохнула. Пожалуй, ей лучше убраться из кухни от греха подальше и сжечь «улики» в гостиной, пока там никого нет.

Глава 8*

Ника с интересом наблюдала за прибывшими гостями.

Губернатор в доме Ван Вербумов был частым гостем. Хозяйским жестом он отдал шляпу и трость Хенни, затем представил госпоже Маргрит и её дочери своего сопровождающего — господина Геррита ван Ромпея, управляющего частным банком в Амстердаме, который держал упакованную в плетёную корзинку-фиаску бутыль и большую, перевязанную алой лентой коробку.

«Ромпей, банкир Ван Ромпей...», — завибрировало в висках Ники острой болью. Почему-то подумала о мерзавце-заимодавце, с документами которого провозилась почти ночь.

Нет, такого имени она не помнила. Впрочем, договор займа мог пройти через десяток рук и, в конце концов, попасть из Зволле в Амстердам к управляющему банком. Что-то же привело пожилого банкира в их город. Впрочем, не станет он заниматься сомнительными делами — не по статусу, мелко, подло, гадко. Такое больше подходит Якобу.

Брат заметно волновался. Его глаза беспокойно перебегали с сестры на мать, с губернатора на банкира и в обратном порядке, точно он считал и пересчитывал потерявшихся детей.

Господин Геррит ван Ромпей — мужчина пожилой, невысокий, щуплый. С узким лицом и впалыми щеками, с подкрученными кверху на старый манер усами и бородкой клинышком, с тонкими сжатыми губами и большим лбом. Серый, невзрачный, похожий на взъерошенного, потрёпанного временем старого воробья. В такой же серой и безликой одежде, оттенённой белыми манжетами и широким накрахмаленным воротником. На его лице горящими угольками выделялись въедливые карие глаза.

Он передал бутыль хозяйке дома и деликатно пожал ей руку. Остановил настороженный, с подозрительным прищуром взор на Нике, от чего той стало не по себе.

«Лет этак под семьдесят господину банкиру», — определила она его примерный возраст. Банковское дело связано с множеством рисков, поэтому от банкиров требуется особая осторожность. Взгляд у него намётанный, профессиональный. От всех и всегда ждёт подвоха. Осторожный, недоверчивый.

«Бдительный дедуля», — поставила она окончательный «диагноз» Герриту ван Ромпею.

Решив, что дочь хозяйки дома для него опасности не представляет, банкир протянул ей коробку:

— Сладости. Примите в знак уважения и нашего знакомства, — он скупо улыбнулся, обнажив на миг редкие жёлтые зубы.

— Спасибо, не стоило беспокоиться, — сказала Ника, передавая коробку Хенни. Опустила глаза, стараясь больше не встречаться с ним взглядом.

— Ну как же не стоило, — возразил пожилой мужчина. — Молоденькие девицы любят сладости.

Зато губернатор был ему полной противоположностью — крупный, полный, с густой шевелюрой, с гладко выбритыми щеками, громкоголосый и улыбчивый. Суетливый и шумный. Высокий жёсткий воротничок подпирал его тройной подбородок и не давал опустить голову ниже некоторого предела, и мужчине приходилось при разговоре склоняться, как в поклоне.

Госпожа Маргрит выглядела весёлой и всем довольной. Улыбалась гостям искренне, с достоинством, голос негромкий, уверенный. Её причёску украшала воздушная чёрная кружевная наколка с бледным розовым камнем. Из того же комплекта на ней красовались золотые серьги-капли, крупное кольцо и ромбовидная брошь, которая смотрелась богато на платье цвета бордо с белым стоячим воротником.

Ника невольно сравнила госпожу Маргрит со своей матерью. Если бы Илону Витальевну обрядить в такое же платье и увешать дорогущими ювелирными украшениями, то эти мужчины, включая Якубуса, уже через полчаса знакомства с ней, наперебой бы пытались единолично завладеть её вниманием. Девушка вздохнула. Как её мать живёт без неё? Скучает ли? Ника скучала.

Она тронула на запястье скромный браслет из мелкого жемчуга с лёгким розовым перламутровым отливом. Такие же серьги выгодно оттеняли бархатистость чистой кожи Руз, не отвлекали внимание от нежного румянца на её щеках, подчёркивали белизну зубов и сочную свежесть алых губ.

Госпожа Маргрит пригласила гостей пройти в гостиную.

Ника отстала. Переминаясь с ноги на ногу, поморщилась: «Туфли... чёрт бы их побрал!» С нелепыми огромными синими бантами! Не могла понять, как можно носить такую неудобную обувь? Какой криворукий сапожник её шьёт? То ли они были узкие, то ли коротковаты, но их хотелось сбросить с ног и вновь обуться в домашние туфли без задников.

Якубус взял её под руку, направляя за матерью. Наклонившись к её уху, еле слышно сказал:

— Благодарствую, сестра, — улыбнулся подхалимски, елейно, спешно вложив в её ладонь крупную серебряную монету.

Ника не преминула напомнить:

— Надеюсь, ты помнишь о данном мне слове.

Якоб поспешно отвернулся, сделал вид, что не слышал слов сестры. Перехватил инициативу у матери, указывая гостям на накрытый стол, приглашая отобедать.

Госпожа Маргрит поравнялась с дочерью, сжала её руку и тихо заговорила:

— Руз, милая, постарайся не испортить вечер своим кислым видом. Якобу крайне важна эта встреча.

Она заглянула в лицо дочери. Убедившись, что та внимательно её слушает, продолжила:

— Он хочет взять в банке господина Ван Ромпея большой кредит под возможно малые проценты. Намеревается купить пивоварню в соседнем местечке и вступить в гильдию пивоваров. Кто знает, может быть, с помощью нашего покровителя, — она глянула на губернатора, — Якоб в скором времени займёт место главы гильдии. Поспособствуй, милая. Пусть у господина Ван Ромпея останется самое благоприятное воспоминание об этом вечере. Ты не представляешь, чего мне стоило уговорить господина губернатора зазвать сего гостя к нам. Уж очень господин Ван Ромпей избирателен в знакомствах.

Глава 9*

— Что же вы молчите? — услышала она голос Ван Ромпея — требовательный и властный.

— Мне нечего вам сказать, — ответила, не поднимая глаз. Продолжала есть.

— Вы непослушная дочь, госпожа Руз. Ваша мать будет вами недовольна, — сказал он серьёзно с лёгкой тенью разочарования.

«Всё-таки слышал», — беспокойно застучало сердце Ники. Слышал, как госпожа Маргрит уговаривает дочь заболтать гостя, отвлечь, возможно, увлечь. Бесчестно и бессовестно.

Она взглянула на хозяйку дома, которая притихла. Не поворачивая голову в их сторону, прислушивалась к разговору.

«Пусть слушает!» — мстительно подумала Ника. Её оплошность. Говорила бы тише, не пришлось бы сейчас краснеть от неудобства. Она вздёрнула подбородок, посмотрела на гостя в упор и с вызовом спросила:

— Вам нравится, когда вам лгут в глаза? Вы ведь не настолько слепы, чтобы не замечать неискренности и лести.

— Увы, дорогая госпожа Руз, вижу и неискренность, и низкопоклонство распознать могу, — кивнул понимающе. — Скажу вам больше — угодливое восхваление люблю. В моём преклонном возрасте любого рода внимание со стороны молоденькой прелестной девицы крайне приятно.

Ван Ромпей положил нож возле тарелки:

— К моему великому сожалению, мне нечем увлечь столь юное создание, как вы, чтобы почувствовать себя увереннее и выглядеть в ваших глазах выгоднее.

Ника с повышенным вниманием прислушивалась к витиеватой речи банкира и ощущала себя странно. Прелестное юное создание? Это о ней он говорит?

Геррит ван Ромпей с терпеливым ожиданием заглядывал в её лицо, а она не понимала, к кому он обращается.

Она всё ещё не могла сориентироваться в новой жизни, не могла найти в ней своего места. Ощущала себя прежней Никой: смотрела на окружающее глазами Ники, думала как Ника, поступала как Ника. От Руз ей достались привлекательная внешность и мать с братом в нагрузку. Они ждут от неё поступков прежней дочери и сестры.

Банкир присматривался к собеседнице с особым интересом. Она его не чуралась. Задумчивым взглядом скользила по его морщинистому лицу, крупному носу, тонким губам, редким спутанным волосам. Ему пришлись по душе её бесхитростность и прямота, и это было заметно.

Не привыкшая к мужскому вниманию, Ника никогда не испытывала ничего подобного. Пусть сидевший напротив неё мужчина годился ей в деды, но его желание понравиться ей оказалось приятным. Его слова падали на душу целебным бальзамом; кружилась голова.

Молчание затягивалось.

Стало слышно тяжёлое, прерывистое дыхание губернатора.

Госпожа Маргрит надавила ногой на носок туфли дочери, и Ника очнулась, заговорила:

— У вас богатый жизненный опыт, господин Ван Ромпей. Вы много видели в жизни и испытали. Общение с вами должно быть не только интересным, но и полезным. У вас есть ответы на все вопросы. Это неоценимо.

— Ответы на все вопросы? — он улыбнулся плотно сжатыми губами. — Невозможно знать всё, госпожа Руз. Мне показалось или вы мне льстите?

Ника неопределённо пожала плечами:

— Если только чуть-чуть.

Банкир подался к ней и упёрся ладонями в столешницу:

— Удивите меня, госпожа Руз, и я сделаю то, о чём вы попросите.

— Не поняла, — вырвалось у Ники. Она свела брови.

— Если вы готовите столь же вкусно, как и красивы, то я призна́ю, что вам есть чем меня сразить.

Мама снова наступила Нике на носок туфли и еле слышно прошептала:

— Пирог.

Банкир усмехнулся:

— Госпожа Руз, предложите мне блюдо, приготовленное вашими ручками.

Запрокинув голову, Ника тихо рассмеялась:

— Мне нечем вас удивить, господин Ван Ромпей. На этом столе нет ничего, приготовленного моими руками. Но я не безнадёжна. Уверена, что торт Медовик в моём исполнении пришёлся бы по вкусу не одному сладкоежке. Но вы, как я понимаю, сладкого не любите.

— Почему вы так решили? — вскинул он мохнатые брови и уставился на её улыбающийся рот.

— В моём представлении мужчины, которые любят сладкое, выглядят иначе, — охотно ответила она. — У них есть избыточный вес, со временем они теряют физическую форму, становятся женоподобными. Также они подвержены различного рода заболеваниям и излишне чувствительны. У них замечена повышенная склонность к потреблению алкоголя.

В напряжённой тишине со стороны Якоба послышался звон.

Все дружно посмотрели в его сторону.

Собираясь налить в бокал вина, Якоб резко передумал. Вздёрнул брови и положил на свою тарелку утиную грудку, запечённую в медовом соусе, добавил янтарной рассыпчатой рисовой каши.

Губернатор достал клетчатый платок и вытер вспотевший лоб.

Мама снова наступила Нике на носок туфли — больно и неприятно. Конечно, не на такого рода развлекательную беседу она рассчитывала, но… сама виновата.

Ника посмотрела на неё с недовольством, и госпожа Маргрит вымучено улыбнулась:

Глава 10*

— Мне? Кредит? — рассмеялась Ника. — Ну уж нет! Увольте.

Её не интересовало, какой вид бизнеса вместо производства и продажи пива хочет предложить Ван Ромпей. Исход в любом случае будет один — бизнес заберёт Якоб, и госпожа Маргрит его поддержит. Под его руководством что-нибудь пойдёт не так. Да что там «что-нибудь»?! Всё пойдёт не так! Если бы Якоб был хорошим хозяином, то после смерти отца семья бы не бедствовала. Склад и дом матери с лавкой не были бы отданы в аренду, не заложен был бы дом.

Ника не знала, чем именно занимается брат Руз, но его заработка не хватает на содержание семьи. К тому же Якоб не позволит младшей сестре вмешиваться в его дела. Разорения не избежать. Склад и лавка отойдут банку, а виноватой останется кто? Уж точно не Якубус и тем более не госпожа Маргрит.

— Вы даже не дослушали, что предложит вам господин Ван Ромпей, — не сдержался от замечания губернатор.

— Могу догадаться, — отмахнулась Ника.

— Вот как? — усмехнулся банкир, явно не ожидавший подобной реакции на своё щедрое предложение. — Если сейчас вы соизволите мне во всеуслышание сказать, что я намерен вам предложить, то я дам вам кредит под пять процентов годовых вместо двенадцати.

Якоб подошёл к сестре, встал за её спиной и, наклонившись к уху, шепнул:

— Хоть здесь не будь глупой, Руз. Без промедления соглашайся на двенадцать процентов. Ты не представляешь, о какой сумме идёт речь.

Мама сделала ему знак, чтобы он отошёл и сел на своё место.

Губернатор под шумок налил можжевеловки и одним глотком опустошил бокал. Вытер ладонью подбородок и подцепил кончиком ножа ломтик копчёного мяса.

— Не скажет, — произнёс уверенно, облизывая полные губы. — Вот если бы кредит получила госпожа Маргрит раз уж её сыну дать невозможно. Ей по силам начать своё дело и вступить в гильдию. Мне известен случай, когда женщина вступила в гильдию по торговле шерстью и тканями. И даже стала главой гильдии. Но госпожа Руз… — он окинул ироничным взором нахохлившуюся Нику. — Надо разбираться в кредитных делах, чтобы знать чего от тебя может хотеть заимодавец.

— Готова поспорить, что угадаю, что предложит мне господин Ван Ромпей. Вот, — она достала монету, которую дал ей перед обедом Якоб, и положила на стол. — Кто желает присоединиться не к пустому спору, прошу делать ставки.

Губернатор вытянул шею и разочаровано протянул:

— Гульден? Всего-то?

— У меня больше нет. Но станет, когда я выиграю. Можете поставить больше, — она с вызовом ему улыбнулась и посмотрела на банкира, пребывавшего в глубокомысленной задумчивости. Спросила: — Вы в деле?

У губернатора-балагура азартно заблестели глаза. Он уселся на стуле удобнее и потёр руки:

— Вы как, господин Геррит? Участвуете? Вы же затейник всего этого, вам уклониться никак невозможно, — не дал выбора банкиру. — Ставлю десять гульденов, что госпожа Руз не угадает ваше предложение!

Ван Ромпей молча достал свой тяжёлый кожаный кошель и отсчитал десять гульденов. Подвинул их к монетам Хендрика.

Ника повернулась к брату:

— Ты со мной, Якоб? — у госпожи Маргрит не спрашивала.

Женщина сидела с отрешённым видом и не сводила глаз с дочери. На неподвижном лице застыла маска немого удивления. Откуда у её Руз, её тихой и послушной девочки нашлось столько смелости, чтобы вступать в спор и вести беседы на равных с господами Ван Ромпеем и Хендриком ван Деккером? Разве она не учила дочь быть скромной, немногословной, покладистой? Можно было бы подумать на опьянение вином, но она его почти не пила!

Якоб в раздумье потёр подбородок:

— Толком не знаю, чему тебя учили в той французской школе, но, несомненно, не ведению торговых дел, — он достал из кошеля пять серебряных монет и положил рядом с монетами гостей.

Ника поморщилась и тронула шишку на затылке — горячую, пульсирующую болью. Не ждала от брата другого. Как подделывать подписи на документах, так он в способностях сестры не сомневается, доверяет, а как поддержать хотя бы морально — сразу же скачет в кусты.

О чести и совести Ника промолчит. На ум пришла неожиданная мысль: насколько она доверяет банкиру — по сути, незнакомому человеку?

Сможет ли он, увидев, что проиграл, безоговорочно принять своё поражение? Не скажет ли, что имел в виду другое, не то, что скажет Ника? А в случае её проигрыша может ли подыграть ей и опять же солгать?

Речь идёт не о процентной ставке по кредиту. При озвучивании цифры в пять процентов есть свидетели, а вот что касается «не пивоварни»…

— Господин Ван Ромпей, у меня к вам есть маленькая просьба. Пожалуйста, напишите на бумаге свой ответ. После того, как я выскажусь, мы его прочитаем. Вы же не откажете мне в сей малости?

Пока Ван Ромпей переваривал очередное предложение девы, Ника посмотрела в сторону кухни.

Хенни уже не пряталась за дверью. Подперев плечом дверной косяк, она следила за происходящим, покусывая нижнюю губу.

— Хенни, принеси перо и бумагу, — сказала Ника громко.

Банкир удивлённо вскинул брови и снисходительно усмехнулся: