Нежнятина

1

Первый рабочий день после долгожданного отпуска выдался для Аллы не просто неудачным, а катастрофическим, предвещая череду поистине судьбоносных событий. Утро началось не с привычной бодрости и предвкушения новых свершений, а с пронзительного, раздражающего сигнала будильника, который, казалось, сверлил ей мозг. Она прокляла его, отчаянно цепляясь за последние мгновения блаженного неведения, мечтая ещё хоть на пять минут погрузиться в тёплые объятия сна, забыв о наступающей реальности.

Но стоило ей переступить порог дома, как мир, словно сговорившись, тут же ополчился против неё. Дорога на работу, обычно занимавшая не больше получаса, превратилась в нескончаемый кошмар. Огромная пробка, напоминающая неподвижного извивающегося железного змея, растянулась на многие километры, безжалостно поглощая драгоценные минуты и последние остатки её утреннего, и без того хрупкого, оптимизма. Сердце Аллы бешено колотилось от нарастающей паники; лёгкие, казалось, сжимались от постоянного запаха выхлопных газов, а горло сдавливал невидимый спазм. Она видела, как безжалостно ползут вперёд стрелки часов, а её машина стоит практически на месте, окружённая бесконечным потоком алых стоп-сигналов и мерцающих фар. Она опаздывала, и это было не то мелкое опоздание, которое можно списать на недоразумение или случайность, а то, которое кричало о безответственности и недопустимой для её должности непунктуальности.

И, как будто этого было недостаточно, чтобы окончательно испортить ей настроение и предвкушение рабочего дня, судьба преподнесла ещё один, куда более грандиозный и сокрушительный сюрприз. Влетев в офис, запыхавшаяся, раскрасневшаяся и уже изрядно потрёпанная Алла изо всех сил старалась скрыть своё опоздание за деловым и невозмутимым видом, но предательски дрожащие руки и сбившееся дыхание выдавали её с головой. Пытаясь одновременно дойти до своего рабочего стола и сделать первый глоток спасительного ароматного капучино, который должен был хоть немного взбодрить её, она неловко споткнулась или, может быть, просто неуклюже дёрнулась от переполнявшего её волнения и спешки. Содержимое её стаканчика, тёплое и пенящееся, с отвратительным хлюпающим звуком выплеснулось наружу и попало прямо на белоснежную, безупречно выглаженную рубашку генерального директора и по совместительству владельца всей компании — Евгения Романовича.

На мгновение воцарилась оглушительная тишина. Время словно замедлилось, растянулось, и Алла увидела, как тёмное кофейное пятно медленно, неумолимо расползается по дорогой ткани, словно зловещий распускающийся цветок, пожирающий чистоту. Её собственные глаза расширились от ужаса, и она инстинктивно зажмурилась, словно желая стереть этот катастрофический, нелепый момент из реальности, отмотать его назад. Её бросило в холодный липкий пот. До неё вдруг дошло, ЧТО именно она натворила, и это осознание было сродни мощному, сокрушительному удару под дых, от которого перехватило дыхание.

«Вот сейчас меня уволят, — пронеслось у неё в голове, заглушая все остальные мысли. — И всё. Конец. Это окончательно и бесповоротно». Все её старания, годы упорного, изнурительного труда, бессонные ночи, проведённые за отчетами и проектами, и жёсткая экономия на всём, что можно было купить, — всё пошло прахом, растворилось в этом одном-единственном кофейном пятне. О досрочном погашении ипотеки за маленькую, но такую желанную и выстраданную квартиру можно было забыть навсегда. Этот крошечный уголок в большом городе, её собственная крепость, её символ независимости, мечта, ради которой она трудилась не покладая рук, теперь казалась такой же далёкой и недостижимой, как звёзды на ночном небе.

Ей придётся с позором вернуться в родную деревню за МКАД, где до сих пор жили её родители. Сама мысль об этом возвращении была невыносима, горше любого поражения. Деревня, забытая богом и дорожниками, с её пыльными, разбитыми дорогами и полуразрушенными домами, казалась ей мрачной темницей, из которой она с таким неимоверным трудом вырвалась. Но главной причиной её отчаяния и категорического нежелания возвращаться были, конечно же, родители.

Они были запойными алкоголиками, чья жизнь, скованная жестокими, невидимыми цепями зависимости, вращалась исключительно вокруг очередной бутылки спиртного. Они часто продавали всё, что только можно было продать, — от старинных семейных реликвий, хранящих память предков, до самых необходимых бытовых вещей, — лишь бы утолить свою ненасытную, всепоглощающую жажду. Возвращение к ним означало бы снова погрузиться в хаос, грязь, бесконечные пьяные скандалы и ту безысходность, от которых Алла бежала, не оглядываясь, и из-за которых она была готова на всё, лишь бы прочно встать на ноги в Москве и никогда больше не оглядываться назад.

Тишина в офисе, обычно наполненная легким гулом кондиционера, шелестом бумаг и тихим стуком клавиш, сегодня угрожающе затянулась. Она стала не просто отсутствием звуков, а густой, осязаемой субстанцией, давящей на барабанные перепонки и заставляющей сердце биться чаще. Каждая секунда этой невыносимой паузы, казалось, длилась целую вечность, предвещая неминуемую бурю.

Анна Сергеевна, обычно невозмутимый секретарь, застыла, её рука зависла над кнопкой «Ввод», а на лице отразилась крайняя озабоченность. Лиза, юная ассистентка, и Антон, охранник, буквально окаменели на своих местах, уставившись в мониторы невидящим взглядом. Их лица были вытянутыми, напряжёнными, словно вылепленными из воска, а тела застыли, как древние статуи, застигнутые врасплох за своими рабочими столами. Никто не смел пошевелиться, даже моргнуть казалось опасным.

Стоит ли вообще упоминать, что все эти напряжённые, парализованные тревогой взгляды, словно лучи прожекторов, были сосредоточены в одной точке — на небольшом островке зала, где стояла Алла, а над ней, словно тёмная грозовая туча, нависал генеральный директор Евгений Романович? Электрическое напряжение в воздухе было настолько сильным, что, казалось, вот-вот запахло озоном.

2

Густой ароматный кофе, который за мгновение до этого мирно покоился в чашке, теперь растёкся тёмным пятном по белоснежной рубашке Евгения Романовича, расползаясь по дорогой ткани, словно чернильная клякса. Алла, чья неловкая рука стала причиной катастрофы, втянула воздух сквозь стиснутые зубы. Её собственное сердце бешено колотилось, заглушая все остальные звуки в комнате.

— Евгений Романович, я… Простите, ради бога! О боже, я не хотела, это… это просто ужасно! — голос Аллы сорвался на шёпот, дрожащий и полный отчаяния. Она судорожно потянулась к воротнику рубашки, словно могла одним движением стереть произошедшее. — Снимите её, пожалуйста, я сейчас же застираю! У меня есть специальное средство, оно… оно точно всё отстирает, я обещаю…

Она продолжала мямлить, не поднимая взгляда выше его груди, где уже начал медленно впитываться буро-коричневый след. Её руки дрожали, пальцы нервно переплелись, выдавая её панику. Но Алла прервала сама себя, когда неожиданное, но нерезкое прикосновение горячих шершавых пальцев мужчины к её подбородку заставило её вздрогнуть. Мир сузился до этого прикосновения, до тепла его кожи, до лёгкой шероховатости мозолей, говорившей о привычке к труду. Его пальцы мягко, но настойчиво приподняли её голову, заставляя встретиться с ним взглядом.

В её широко распахнутых от паники глазах он увидел не просто испуг, а нечто гораздо более глубокое — затравленный, загнанный взгляд, как у зверя, попавшего в ловушку. Алла знала, что её лицо сейчас бледное, а губы дрожат. Она пыталась взять себя в руки, но ничего не могла с собой поделать. Это были рефлексы, выработанные годами страха и унижений. Словно оглушительный внутренний крик пронёсся в её голове: «Рефлексы, гори они в аду вместе с её родителями и их собутыльниками!» Неадекватные крики, шлепки, побои за любой промах — вот что она видела в детстве, и пролитый на чужую дорогую вещь кофе мгновенно отбросил её в то тёмное, пугающее прошлое.

Евгений Романович молча наблюдал за ней. Его строгий, но обычно спокойный взгляд проникал сквозь всю её защитную броню. Его низкий ровный голос, когда он наконец заговорил, прозвучал неожиданно мягко, но властно, перекрывая её панические крики.

— Алла, перестань дрожать и успокойся, — сказал он, не убирая руки с её подбородка. — Это всего лишь кусок ткани, который легко заменить.

Его слова медленно просачивались сквозь пелену паники, как вода сквозь песок. «Кусок ткани? Легко заменить?» Неужели он не сердится? Неужели не будет криков, угроз, наказаний? Он снова замолчал и какое-то время, показавшееся Алле целой вечностью, просто рассматривал её лицо. Не просто смотрел, а видел её — её страх, её уязвимость, её неосознанную боль. В его глазах не было ни упрёка, ни раздражения, лишь какая-то странная, незнакомая ей задумчивость. После этой неловкой паузы он добавил, и теперь его голос звучал отстранённо, но всё ещё успокаивающе:

- Иди работай и ни о чём не беспокойся.

Его слова прозвучали как отпущение грехов, как разрешение выдохнуть. Тяжёлый груз медленно сполз с её плеч, оставив после себя лишь лёгкое нервное покалывание. Алла кивнула, не в силах произнести ни звука, но чувствуя, как постепенно возвращается в реальность, хотя лёгкое головокружение от пережитого шока всё ещё не проходило. Она осторожно опустила взгляд, пытаясь осознать, что только что произошло и почему этот человек отреагировал так… иначе.

Прошло два часа, и на Аллу наконец снизошло хрупкое спокойствие. Первоначальный шок и дрожь начали отступать, сменившись тупой, непрекращающейся пульсацией в висках. Она погрузилась в знакомый, утомительный процесс проверки товарных накладных, вглядываясь в аккуратные колонки цифр и методично сверяясь с перекрестными ссылками — желанным якорем в водовороте последствий пережитого эмоционального потрясения. Тихий гул в офисе, шелест бумаг, когда она переворачивает страницы, и ритмичное постукивание ручки — все это помогало ей вернуться к подобию нормальной жизни, к приземленной реальности повседневных задач.

Именно в этот момент, когда она перепроверяла особенно сложную деталь, связанную с отправкой, за её столом материализовалась Вера Анатольевна. Главный бухгалтер, чья обычная энергичность и деловитость были омрачены глубокой усталостью, появилась без своей обычной целеустремлённой походки. Её лицо, обычно острое и внимательное, заметно осунулось, а кожа вокруг глаз приобрела тёмный, багровый оттенок, красноречиво говоривший о бессонных ночах. В её взгляде, обычно прямом и проницательном, читалась усталая отрешённость, глубокая измождённость, из-за которой она казалась почти хрупкой. Сразу было понятно, что она приехала прямо из аэропорта или с вокзала, без единого мгновения на отдых. Хотя Вера Анатольевна часто ездила в командировки и сразу погружалась в работу, Алла редко видела её такой измождённой, как будто сама дорога высосала из неё все жизненные силы.

Вера Анатольевна откашлялась, издав сухой, почти хриплый звук, который, казалось, застрял у неё в горле.

- Алла, — начала она непривычно низким голосом, — Евгений Романович хочет тебя видеть. Немедленно. И он подчеркнул, что прямо сейчас. - Она сделала паузу и окинула Аллу взглядом с непонятным выражением лица.

3

Казалось, целую вечность Евгений украдкой, почти инстинктивно, поглядывал на Аллу. Это было не просто мимолетное любопытство, а глубоко укоренившееся наблюдение, окрашенное невысказанной симпатией, которую он тщательно скрывал за маской профессиональной отстраненности. Он знал ее привычки, ее настроение по тому, как она держала ручку или как менялся ее голос во время телефонного разговора. Но чаще всего он замечал ее погруженность в работу.

И вот теперь, когда над городом давно сгустились сумерки, а в офисе воцарилась звенящая тишина, Алла сидела за своим рабочим столом, словно застывший монумент. Она слегка повернулась корпусом к огромному панорамному окну, которое занимало всю стену офиса, превращая её в живой экран, транслирующий вечерний мегаполис. Последние лучи заходящего солнца, пробивавшиеся сквозь городскую дымку, едва касались её профиля, выделяя тонкую линию носа и подбородка.

Евгению вдруг стало совершенно ясно: её взгляд был устремлён не просто на улицу, а сквозь неё, словно она искала там что-то невидимое для обычного глаза, погружённая в свои мысли настолько, что шум города и мелькание прохожих становились лишь фоном, не проникающим в её сознание. Ему показалось, что она не замечает ни спешащих домой людей, ни вспыхивающих огней витрин, ни даже его самого, стоящего в нескольких шагах.

Нарушать эту почти медитативную тишину казалось неправильным, но время шло, и офис должен был закрыться. Легонько покашляв, что прозвучало слишком громко в пустом помещении, Евгений осторожно спросил:

- Алла, ты не собираешься домой? Уже довольно поздно.

Ему показалось, что он не просто задал вопрос, а дёрнул за невидимую ниточку, резко вырвав её из глубочайших раздумий, из какого-то личного, невидимого мира. Она вздрогнула, медленно повернулась, и в её глазах, казалось, ещё плясали отблески той уличной панорамы, прежде чем она сфокусировала взгляд на нём и смущённо моргнула.

Он не стал подходить ближе, не желая во второй раз нарушать атмосферу её уединения, а лишь продолжал поглядывать на неё из-за своего стола, гадая, о чём она думает.

Если она действительно смотрела на улицу, то за огромным стеклом перед ней разворачивалась привычная, но завораживающая картина: бесконечный бурлящий поток машин, фары которых сливались в огненные реки и ручейки, и толпы людей, словно муравьи, спешащие по тротуарам и особенно плотно сбивающиеся возле ярко освещённых кафе. Он знал этот район как свои пять пальцев. Почти все кафе и рестораны в деловой части города, опустевшие после рабочего дня, уже давно закрылись. Оставались лишь мерцающие неоном ночные клубы, несколько уютных баров с приглушённым светом и пара-тройка круглосуточных кафе, где бледные официанты подавали остывший кофе редким полуночникам.

Евгению, как начальнику, давно следовало дать отмашку охране, чтобы они закрыли здание, и отправиться домой, где его ждали обычные вечерние дела. Но вдруг, именно в этот момент, он осознал: он, руководитель, который обычно неукоснительно соблюдал график, ушёл последним, не считая... одной-единственной, такой необычно задумчивой сотрудницы. И это было тем, что его удерживало. Не долг, не забытые документы — а она, Алла, застывшая у окна, словно ожидающая чего-то, что было видно только ей.

- Ох, извините, Евгений Романович, — её голос, обычно спокойный и уверенный, сейчас звучал непривычно тихо, почти шёпотом, выдавая нервозность и сильную усталость. Алла стояла в дверном проёме, слегка опустив плечи, словно несла на себе невидимую тяжесть. — Я… я совсем заработалась и потеряла счёт времени. — Её обычно проницательные глаза сейчас были слегка затуманены, и в них читалось нескрываемое изнеможение.

Длинные, почти до пояса, светло-русые волосы, обычно свободно ниспадающие на плечи, сегодня были туго собраны в высокий хвост, открывая лоб и изящную линию шеи. Несколько непослушных прядей выбились у висков, словно пытаясь вырваться из плена, но даже они не портили общего впечатления аккуратности и собранности. Евгению всегда нравились женщины, которые не боялись показать своё лицо, открыв лоб и взгляд. Он никогда не понимал эту, как ему казалось, надуманную женскую привычку прятать индивидуальность за водопадом локонов или чёлкой. В его глазах это было проявлением либо неуверенности, либо попыткой создать искусственную загадочность. Алла же с её открытым лицом выглядела по-настоящему искренней и естественной.

Сейчас на её коже сливочного оттенка, обычно безупречной, появился лёгкий, но заметный румянец — не от косметики, а от напряжения или, быть может, смущения. Этот румянец делал её щёки чуть более пухлыми, придавал им такую нежность, что Евгению невольно захотелось коснуться их, поцеловать. Длинный, слегка заострённый нос придавал ей аристократичности, а упрямый подбородок выдавал внутренний стержень и силу характера, которые он раньше недооценивал, воспринимая как простое упрямство.

Именно в этот момент, глядя на её растрёпанную, но всё ещё собранную фигуру, на эту открытую уязвимость в её обычно строгом облике, Евгений Романович испытал нечто совершенно неожиданное. Внезапно, словно молния, его пронзило осознание: эта девушка, Алла, с её сливочной кожей и упрямым подбородком, с её искренностью, скрытой за маской деловитости, — она та самая. Та самая женщина, которую он интуитивно искал, которую ему не просто "приятно" было бы видеть рядом с собой, а жизненно необходимо. Не просто ассистентка, не просто умная сотрудница, а спутница жизни, способная разделить с ним его мир и привнести в него свет, о существовании которого он до сих пор даже не подозревал.

4

Насыщенный бордовый цвет шёлковой блузки Аллы, казалось, впитывал окружающий свет, придавая ткани роскошный, почти жидкий блеск, который намекал на мягкость ткани в сочетании с кожей. Блузка элегантно ниспадала, но при этом достаточно плотно облегала фигуру, подчёркивая изящные изгибы. Смелое декольте, сделанное намеренно или, возможно, просто в качестве стильного аксессуара, дразняще приоткрывало нежную, перламутрово-блестящую кожу верхней части груди — изящную ложбинку у шеи, плавный изгиб ключиц и манящую выпуклость девичьей груди — ровно настолько, чтобы разжечь воображение, но не обнажить всё.

Евгений, сам того не осознавая, поймал себя на том, что не может отвести от неё взгляд. Словно какая-то магнитная сила притягивала его взгляд сначала к интригующим глубинам её глаз, а затем неумолимо опускала его вниз, завораживая едва заметным движением её груди и обещанием, таящимся в шёлковых складках. Его охватил первобытный импульс, который он не мог контролировать. Его пальцы, казалось, сами по себе поднялись и лёгким, как пёрышко, прикосновением скользнули по её невероятно нежной и тёплой щеке. Неожиданная встреча потрясла не только Аллу, но и самого Евгения — внезапный электрический разряд кристаллизовал его беспорядочные мысли.

В этот единственный, застывший миг мир сузился до них двоих. Именно тогда, когда тепло её кожи всё ещё ощущалось на его пальцах, на него обрушилась вся мощь его желания. Он почти с болезненной ясностью понял, как отчаянно ему хочется заключить её в объятия, почувствовать, как её стройное тело прижимается к нему, ощутить мягкий, соблазнительный изгиб её розовых губ, раствориться в сладости, которая, он был уверен, ждала его там.

Алла, поражённая неожиданной близостью его прикосновения, почти незаметно вздрогнула, и у неё в горле застрял тихий непроизвольный вздох. Её широко раскрытые глаза, внезапно ставшие уязвимыми, поднялись и встретились с его взглядом. В их глубине мелькали удивление, растерянность и зарождающееся понимание. Пока он смотрел на неё, на её щеках начал разливаться румянец, переходящий от бледно-розового к завораживающему тёмно-красному. Этот естественный румянец, красноречивый признак её застенчивости и зарождающихся чувств, только усилил её привлекательность в его глазах. Она казалась не просто красивой, а невероятно желанной, воплощением невинной чувственности, которая притягивала его ещё сильнее. Воздух между ними искрился от невысказанных желаний.

Воздух в опустевшем офисе был наэлектризован невысказанным напряжением, которое копилось между ними неделями, а то и месяцами. Наконец плотина внутри Евгения прорвалась. «Пойдём», — прохрипел он, и этот звук был настолько низким и гортанным, что больше походил на рычание, вырвавшееся из самой глубины его существа, чем на человеческую речь. Не давая Алле ни времени на раздумья, ни возможности сопротивляться, он обхватил её запястье железной хваткой и резко дёрнул за собой, таща по коридору, словно она была лёгким пёрышком. Он не смотрел, идёт ли она за ним, просто тащил её за собой, неумолимо направляясь в свой кабинет — место, которое должно было стать их убежищем или, возможно, тюрьмой.

Он прекрасно осознавал, что его действия были на грани, а то и за гранью дозволенного. В голове мелькнула холодная мысль: позже Алла, без сомнения, могла бы расценить его поведение как прямое домогательство, возможно, даже как агрессию. Это могло привести к скандалу, увольнению, разрушению всей его тщательно выстроенной карьеры. Но в этот момент рациональность покинула его, утонув в бушующем потоке неконтролируемого желания. Он больше не мог держать себя в руках, не мог подавлять этот всепоглощающий голод, который терзал его уже давно. Первобытный инстинкт — брать желаемое, не обращая внимания на последствия, — полностью завладел им.

Стоило им переступить порог кабинета, ещё до того, как дверь полностью закрылась, Евгений, не теряя ни секунды, набросился на Аллу. Одной рукой он прижал её к холодной стене, расположенной прямо рядом с дверным проёмом, и её спина резко ударилась о твёрдую поверхность, выбив из лёгких воздух. Одновременно с этим его другая рука метнулась к замку на двери и поспешно и резко щёлкнула им, чтобы запереть их внутри. Резкий, оглушительный в тишине щелчок замка прозвучал как приговор, отрезав их от внешнего мира. Нужно было исключить любую возможность того, что охранник, который обычно обходит офис в столь позднее время, может помешать им, заглянув в помещение.

Не успела Алла до конца осмыслить произошедшее, как его губы жадно и властно накрыли её рот. Поцелуй был голодным, требовательным, не оставляющим места для отказа. Он брал, не спрашивая, впиваясь в её губы с какой-то отчаянной потребностью. В тот же миг горячие сильные руки Евгения опустились на её талию, крепко обхватив и прижав её тело ещё ближе к себе. От напора, от вкуса его отчаяния, от обжигающего прикосновения, от внезапного шквала чувств Алла задохнулась. Лёгкие отказывались подчиняться, ей не хватало воздуха, а в голове царил хаос из шока, страха и какого-то дикого, пугающего, но неоспоримого возбуждения.

В следующий момент девушка оказалась на огромном дубовом столе, за которым часто проводились совещания акционеров. Алла даже понять не успела, когда Евгений Романович успел сорвать с неё юбку вместе с колготками и нижним бельём.

В отчаянной попытке взять себя в руки, унять дрожь, пронизывающую каждую клеточку её тела, и подавить нарастающее пугающее возбуждение Алла бросилась прочь, метнувшись в противоположный угол комнаты, словно спасаясь от невидимой, но всепоглощающей угрозы. Её пальцы почти судорожно вцепились в тяжёлую плотную бархатную портьеру, и её бархатистая тёмная ткань показалась таким желанным, хоть и хрупким убежищем. Она, как испуганный ребёнок, спряталась за широкими массивными складками, пытаясь хоть как-то укрыться от обжигающего взгляда Евгения и от нарастающего, удушающего напряжения, витавшего в воздухе. Несколько секунд мнимой безопасности, всего лишь короткая передышка, во время которой она пыталась отдышаться, — и эта иллюзия, её крошечный островок спокойствия, рухнула, рассыпавшись в прах.

5

Алла сглотнула, почувствовав сухость в горле, словно туда насыпали песка. Евгений Романович, каким она его знала до этого момента, казался хорошим парнем, приятным и обходительным, всегда вежливым и обаятельным. Но сейчас, в этот самый момент, его поза — напряжённая и властная, его взгляд — хищный и оценивающий, и всё его напряжённое, натянутое как струна тело выдавали в нём совершенно иную, незнакомую натуру. Он был хищником, который наконец загнал свою добычу в угол и теперь собирался насладиться ею, не оставляя ей ни единого шанса на спасение.

— Я не хочу здесь находиться, — прошептала Алла. Её голос был тонким и надломленным, как хрусталь, который вот-вот разобьётся. Она сжимала ладони, впиваясь ногтями в нежную кожу, и старалась не смотреть ему в глаза, чувствуя себя пойманной в ловушку, из которой нет выхода. Каждое нервное сокращение мышц выдавало её желание исчезнуть, раствориться в воздухе.

Евгений Романович лишь усмехнулся — низкий гортанный звук, который вибрировал в воздухе и, казалось, проникал прямо в её кости. — Понимаю, — произнёс он, и в его голосе не было ни намёка на сочувствие, лишь безмятежная уверенность хищника. — Жаль, что я решил немного по-другому, детка. — Слово «детка» прозвучало нежно и в то же время властно, словно он просто констатировал факт, не подлежащий обсуждению. — Мы не уйдём отсюда, пока я не буду уверен, что ты полностью удовлетворена. И, поверь мне, я всегда готов подождать.

Алла вздрогнула и попыталась расправить плечи, но спина оставалась напряжённой. — Знаешь, я и так уже полностью удовлетворена, — быстро проговорила она, надеясь, что её слова прозвучат убедительно. Но даже ей самой они показались жалкой ложью. Вся её поза кричала о фальши, страхе и бушующей внутри буре.

— Я так не думаю... — Его голос стал ещё тише, почти шёпотом, но от этого казался только сильнее. Он медленно протянул руку, и Алла почувствовала, как по её коже побежали мурашки ещё до того, как он коснулся её. Его крупная, сильная ладонь обхватила её талию, плотно прижавшись к плоскому животу девушки.

Она не смогла сдержать короткий резкий вскрик, когда его прикосновение обожгло её. Это было не просто прикосновение — это было вторжение, полное и бескомпромиссное. Жар от его ладони мгновенно проник под кожу, словно огонь, медленно, но неотвратимо растекающийся по венам. Коварно, неотвратимо… это тепло было сигналом, обещанием, от которого не скрыться.

— Ты, — прошептал Евгений Романович, склонившись так близко, что Алла почувствовала его дыхание на своей щеке, горячее и дразнящее. — Вздрагиваешь от одного прикосновения. Словно тебя пронзает электрический разряд. Но ты чертовски привлекательна для меня и желанна. Я так сильно хочу тебя… — Каждое слово он произносил всё более страстно, приглушённо, почти как заклинание, и оно проникало глубоко внутрь, отзываясь в каждой клеточке её тела. В его голосе звучала необузданная, почти первобытная страсть.

Пока Евгений Романович говорил, Алла всё острее ощущала себя женщиной, той самой, о которой мечтают мужчины. Он был воплощением мужественности — с волевым подбородком, резкими чертами лица, глубоким взглядом и непередаваемой энергетикой, которая исходила от него, как тепло от большого костра. Ему была присуща какая-то животная, магнетическая сила, которая притягивала девушку, несмотря на её сопротивление, несмотря на её страх. При звуке его рычащего низкого голоса внизу живота всё сжималось, вызывая сладостную, но пугающую боль. Грудь налилась ещё сильнее, стала тяжелее и чувствительнее, и Алла почувствовала, как под тканью блузки затвердели соски.

Она нервничала, её сердце колотилось в груди, как пойманная птица, а дыхание сбивалось. В такой близости от Евгения Романовича она чувствовала себя совершенно неуверенно, обнажённой, уязвимой. Напряжение, возникшее между ними, было настолько ощутимым, что, казалось, вытеснило весь воздух из комнаты. Девушка ощущала нехватку кислорода, ей было тяжело дышать, и она боялась задохнуться, оказавшись в ловушке собственных ощущений.

Поэтому она попыталась отстраниться от Евгения, сделать хотя бы крошечный шаг назад, высвободиться из его объятий, но её попытка оказалась тщетной.

Он не пошевелился. Его рука на её талии оставалась неподвижной, как железный обруч. И он не позволял ей пошевелиться. Ни на дюйм.

Голос Аллы стал резким и низким, почти шипящим, как у змеи, загнанной в угол, но всё ещё готовой нанести ответный удар. Она цедила слова сквозь плотно сжатые зубы, пытаясь придать им твёрдости, которой не чувствовала внутри — напротив, внутри всё дрожало от смеси страха и нарастающего, необъяснимого возбуждения. Её полный вызова взгляд впился в Евгения Романовича.

— Уверена, отсюда можно выбраться и без твоих лапаний, — выплюнула она, делая акцент на каждом слове, словно пытаясь дистанцироваться от самой мысли о физическом контакте. — Ты явно переигрываешь, Евгений Романович. Твои театральные замашки здесь ни к чему.

По лицу Евгения Романовича скользнула лёгкая, почти незаметная усмешка, полная превосходства и едва скрываемой, но ощутимой угрозы. Она была мгновенной, но отпечаталась в сознании Аллы, как холодное клеймо. Его цепкий и проницательный взгляд, казалось, видел её насквозь, не отрываясь ни на мгновение, анализируя каждую эмоцию, мелькнувшую на её лице. Он чуть наклонил голову, и в его глазах читался опыт хищника, который точно знает, как заманить жертву в ловушку.

6

«Это невероятно», — пронеслась в голове паническая мысль, сопровождаемая волной самоуничижения. Она никогда не замечала за собой ни малейшей склонности к эксгибиционизму, не испытывала ни малейшего желания быть объектом чужих взглядов в столь интимном контексте. А повадки пещерного человека, присущие Евгению Романовичу, его властный, граничащий с грубостью напор — разве это должно было так возбуждать её? Она всегда считала себя рассудительной, сдержанной, умеющей контролировать свои эмоции и желания. Одно дело — далёкие, смутные фантазии, возникающие в темноте бессонницы, когда никто не видит и не осуждает. Совсем другое дело — воплощать эти фантазии в жизнь, да ещё с этим человеком, который был для неё почти чужим, воплощением всех её тайных, запретных, самых глубоких и опасных желаний. Это чувство было неправильным, глупым, безумным — идти на поводу у своих желаний, тем более с человеком, который так безжалостно манипулировал ею, играя на самых низменных инстинктах.

Евгений Романович, словно прочитав её мысли, словно не в силах больше выносить её душевные терзания, самым непосредственным образом прервал размышления девушки. Его ладонь, скользнув выше по тонкой талии, медленно, но уверенно обхватила её грудь. Он осторожно, но настойчиво поглаживал кожу подушечками пальцев, прошёлся по нежному бугорку, а затем большим пальцем с едва ощутимым нажимом накрыл уже затвердевший сосок, слегка пощипывая его через ткань платья. По телу Аллы пробежал электрический разряд, заставивший её издать резкий сдавленный стон, который она едва успела заглушить ладонью.

Едва она успела осознать, что происходит, как тут же, повинуясь последнему инстинкту самосохранения и остаткам воли, схватила его за запястье, чтобы остановить. Её пальцы впились в его кожу, пытаясь предотвратить дальнейшее вторжение.

— Не вешай мне лапшу на уши! — выдохнула она. Её голос дрожал от злости и внезапного, неконтролируемого возбуждения, которое боролось за первенство в её сознании. — Тебе не обязательно прикасаться ко мне так интимно, чтобы вывести отсюда! Мы можем просто… пойти!

Евгений прервал путешествие своей руки по её телу, но не потому, что она его остановила. Он просто дал ей возможность высказаться, глядя на неё с насмешливым превосходством.

— Познакомилась со мной меньше полугода назад, а уже считаешь себя экспертом во всём? — В его тоне звучала снисходительная насмешка, граничащая с нравоучением. — В том числе и в том, как именно мы будем выбираться отсюда и что именно нужно сделать, чтобы твой жених ни о чём не догадался? Поверь, cher, у меня в этом гораздо больше опыта, чем у тебя. И я знаю, как сделать так, чтобы все поверили. Абсолютно все.
Голос Аллы прозвучал едва слышным отчаянным шёпотом, в котором, однако, теплилась крошечная искорка надежды. Это была её последняя, хрупкая, почти отчаянная попытка сохранить хоть каплю гордости, спасти остатки своего достоинства от неминуемого краха. Её слова повисли в воздухе, тонкие, как паутинка, готовые разорваться от малейшего прикосновения реальности.

— Но… что, если я смогу превратиться во что-то другое? — выдохнула она, и её голос задрожал от внутреннего напряжения. — В нищенку, монахиню — во что-то в этом роде?

В её воображении мгновенно возник образ: тяжёлый, объёмный плащ из грубой ткани, простая ряса без каких-либо украшений, капюшон, достаточно глубокий, чтобы скрыть лицо, стереть его с лица земли. Ей отчаянно хотелось стать невидимой, раствориться в толпе, превратиться в ничто, чтобы никто не смог её найти, никто не смог её узнать. В конце концов, анонимность — лучшая маскировка, не так ли? Это было бы гораздо лучше, чем то унизительное, отвратительное предложение, которое он только что озвучил, предложение, которое глубоко оскорбляло её чувство собственного достоинства.

Евгений ответил незамедлительно, его слова прозвучали холодно и резко, разрушив её хрупкие фантазии, как стеклянный замок. Он не сводил с неё глаз, проникая взглядом сквозь одежду, и она чувствовала себя совершенно обнажённой, её уязвимость была выставлена напоказ, несмотря на плотную ткань платья.

— Твой поклонник с пистолетом будет ждать и наблюдать, — произнёс он. В его тоне не было ни капли юмора, только беспощадная логика. — Тебе не кажется, что монахиня, выходящая из компании по производству секс-игрушек, может показаться ему немного подозрительной?

В его голосе не было ни капли веселья или сарказма, только неоспоримая, жестокая правда, от которой у неё перехватило дыхание. Это была та самая беспощадная логика, от которой у неё перехватило дыхание, и она почувствовала, как рушатся последние барьеры её самообмана.

«Чёрт возьми», — выругалась она про себя, чувствуя, как её накрывает волна отчаяния, тяжёлая и тошнотворная. Но Евгений, как ни странно, был абсолютно прав. От жестокой правды его слов было не деться, от неё нельзя было убежать. Она должна была взять себя в руки, собрать волю в кулак. Дело было не в комфорте или гордости, а в выживании. Если ради собственной безопасности ей придётся одеться как стриптизёрше и позволить привлекательному мужчине — ему, Евгению — прикасаться к ней, изображать интерес, изображать близость… Что ж, рассуждала она, ещё никто не умирал от удара по своей чести или от глубокого унижения. Боль пройдёт, унижение со временем забудется, раны затянутся.

7

Этот вопрос перестал ее волновать, когда Евгений сжал упругие соски и принялся медленно и эротично тереть их пальцами.
Жгучее, запретное желание вспыхнуло в ней, разгоралось с каждым мгновением, проникая в самое сердце, устремляясь прямо к самому нежному, уязвимому месту её существа.

— Евгений Ро... — голос Аллы, едва слышный дрожащий шёпот, едва коснулся воздуха, когда она попыталась выразить протест.

— Ш-ш-ш-ш, — тихо перебил её Евгений, и в его голосе прозвучала ласковая нотка. Его пальцы, твёрдые, но в то же время собственнические, легли ей на бедро, придавая уверенности. — Ты всё делаешь правильно, дорогая. Пока ты ведёшь себя так, будто мы давние знакомые, всё будет хорошо.

Хорошо? Если бы он сделал это снова — если бы он ещё раз прикоснулся к ней с такой волнующей интимностью, — её решимость, и без того слабая, растворилась бы в беспомощной лужице у его ног. Она бы растаяла — это чувство одновременно пугало и опьяняло.

Он этого не сделал. Вместо этого его правая рука, которая до этого лежала у неё под грудью, с мучительной медлительностью скользнула вниз. Она проложила путь по её упругому животу, ниже, ещё ниже, путь изысканной пытки. Его ловкие и умелые пальцы скользнули под влажное, нежное кружево её стрингов. Там они нашли её: набухший, пульсирующий клитор, невероятно чувствительный и уже трепещущий в отчаянной, безмолвной мольбе.

Резкий вздох вырвался из горла Аллы, наполовину от удовольствия, наполовину от шока. Ее бедра тут же сжались вместе, непроизвольно сжимая его руку. О Боже, подумала она, и волна унижения захлестнула ее. Он наверняка почувствовал бы скользкий жар, неоспоримое доказательство предательской реакции ее тела. Это было совершенно нелепо. Он не мог намеренно прикасаться к ней вот так, в месте, которое, несмотря на его нынешнюю пустоту, всё же было общественным зданием и потенциально могло быть заполнено людьми.

- Не делай этого, - предупредил Евгений, его голос был низким, настойчивым шепотом, когда он осторожно убрал руку. - Напряженное тело и потрясенные крики полностью выдадут тебя. Расслабься.

- В этом нет необходимости, — возразила Алла. Её голос звучал тонко и надломленно, в нём слышались вызов и нарастающее возбуждение.

Евгений лишь ухмыльнулся. В его глазах мелькнуло циничное веселье, холодное и понимающее, а губы сардонически изогнулись.

- Ты говоришь как девчонка, которой никогда не приходилось прятаться от убийцы. Он выследил нас в офисе. Ты забыла?

Его слова, резкие, как удар хлыста, разрушили её хрупкое самообладание. Убийца, невидимая тень, постоянная, леденящая душу угроза, всё ещё был частью их реальности.

- Я не забыла, — отрезала она, вздёрнув подбородок, и в её глазах мелькнула уязвлённая гордость. - И я не девочка.

— Нет? — Его голос утратил мягкость и стал сугубо прагматичным. — Тогда перестань вести себя как дура. Нам нужно выглядеть очень убедительно, чтобы обмануть его. Я пытаюсь спасти твою жизнь, а не украсть ту малость, что осталась от твоей девственности. — В его тоне не было ни капли флирта, он был грубо прагматичным, чтобы пробить её эмоциональную защиту.

Наверное, он прав, — мысленно согласилась Алла. Её сумбурные мысли начали упорядочиваться, сходясь вокруг одной неоспоримой истины: Евгений был прав. Ей нужно было довериться ему. У неё не было веских причин не доверять ему; в конце концов, он, несмотря ни на что, до сих пор помогал ей оставаться в живых.

— Прости, — пробормотала она едва слышно.

Она почувствовала, как Евгений позади неё слегка изменился в позе и кивнул в знак согласия.

- Раздвинь ноги, — скомандовал он низким гортанным голосом прямо ей в ухо, не задавая никаких вопросов.

О боже. Почему? Что он теперь будет делать?

Алла замерла, её тело напряглось от нерешительности и дрожи от неожиданного предвкушения. Если одного пальца было достаточно, чтобы по её телу пробежала дрожь, восхитительная агония, которая грозила разорвать её на части в любой момент, то что будет, если он вложит в неё всю свою руку? Будет ли Евгений смеяться, если она кончит в этой абсурдно опасной ситуации? Сейчас она была ближе к оргазму, чем когда-либо в жизни.

- Если для того, чтобы добиться твоего послушания, мне придётся тебя связать, не сомневайся ни секунды, что я это сделаю.

Его голос, низкий, опасный, звучал как удар хлыста, чистый, неподдельный приказ, от которого по её телу пробежала дрожь — как от страха, так и от чего-то более первобытного.

От этого предупреждения, от этого мрачного, гулкого рокота у неё над ухом, от унизительного прилива возбуждения, порождённого одновременно ужасом и глубоко укоренившимся, почти извращённым возбуждением, хрупкое кружево мгновенно пропиталось влагой, заставив и без того набухшую плоть истекать соками. О, это унижение. Если бы Евгений только знал, как глубоко, как мгновенно она реагировала на его угрозы, на его доминирование… Алла задрожала, чувствуя, как по её телу пробегает дрожь стыда и отчаянной нужды.