Нелли

Глава 0. Райт нау в 2019-м

Я сижу посреди комнаты на коврике для йоги в позе лотоса и пытаюсь поймать тишину. Егор носится по прихожей и орет на кошку. Макс играет сам с собой в шахматы. Бом (фигура на доске) топ-топ (перешёл на другую сторону). Соня танцует под Мари Краймпберри: «А она тебе не идёт совсем, ни по цвету волос, ни по смеху».

Егор: Ааааарррр…

Макс: Бом-топ-топ…

Соня: А зачем ты с ней, объясни зачем...

Егор: Ааааарррр…

Макс: Бом-топ-топ…

Соня: Она круче в голове или сверху...

Егор: Ааааарррр…

Макс: Бом-топ-топ…

Соня: А она тебе не идёт совсем...

Лучше бы они все разом в школу пошли. Застрелиться хочу.

Мама: ВСЕ В КОМНАТУ! ВСЕМ СИДЕТЬ ТИХО ПЯТНАДЦАТЬ, МАТЬ ВАШУ, МИНУТ!

Дети хохочут и забиваются все в гардероб, где — я точно знаю — они давятся от смеха и играют в молчанку. Сейчас начнут нарочито тихо ходить на цыпочках, потом что-то уронят, станут шипяще-свистящим шепотом друг друга просить убрать. Сваливать друг на друга вину. Батюшки, избавьте меня от этого на пятнадцать гребаных минут! Я прошу тишины и...

Бом!

Это ты!

Не я это!

А вот и ты!

Да я видела!

Ничего не видела!

Да-да! Маме расскажу!

Не говори, это Егор вообще!

— Твою мать... — шиплю я за секунду до того, как начинает верещать дурниной несправедливо обвинённый Егор.

Марк, если ты меня слышишь... Я ненавижу тебя!

***

Ты ушёл, и я не могу назвать тебя козлом.

Во мне кипит злоба.

Ты ушёл, а завтра у Сони тренировка. У Егора бассейн. У Макса каратэ.

Нахрен! Никуда не пойдут!

Будут дома сидеть... телевизор смотреть.

Ты ушёл.

Ливень идёт.

Часы идут.

Годы идут.

Дети в школу идут.

Титры ночного фильма идут.

О чем был фильм?

О чем была жизнь?

Почему была? Мне тридцати нет...

Сука, мне тридцати нет, а у меня трое детей и муж ушёл. Иду в кухню, хватаюсь за столешницу обеденного стола, рычу, разбегаюсь, и он со всей силы впечатывается в стену. Штукатурка сыпется, гардина падает, кошка в ужасе сбегает. Егор истошно орет, а потом выглядывает из-за угла и хмуро на меня смотрит.

— Ааааар, — он скрючивает пальцы в лапы и делает вид, что медведь. Не шутит.

— Аааааааааааааааааааррррррррр, — ору я в ответ, скрючив пальцы, и сын удаляется.

Полегчало тебе, Неля?

Пожалуй.

Ну иди, сделай себе бутербродик, покушай.

Ты, Марк, не скотина, не урод и не гандон. Ты даже не пообещал мне бабок, просто оставил на столе зарплатную карту и написал прямо на столе пароль от неё. Хотя я же и так его знала, мы везде использовали одну комбинацию, как чертовы романтики. Ещё с тех времён, когда были чертовски влюблены.

Я видела, как ты отдаёшь моей младшей сестре своё обручальное кольцо, а оно стоит целое состояние. Своё я тут же сняла и бросила в коробку с детскими игрушками. Ты не скотина, но сейчас я отчаянно хочу, чтобы ты ею был. Чтобы это был сюжет вроде тех, что показывают по первому каналу или НТВ. Но нет, ничего подобного.

И я не шлюха, не чертова изменщица и даже, увы, не истеричка. У меня все хорошо с головой. Я не стала жертвой абьюза. Ты не заставлял меня сидеть дома и рожать. В чем наша проблема, Марк?

Только в том, что мы забыли быть друг другу мужем и женой помимо того, чтобы быть кому-то родителями. Мы забыли, что вообще-то любили секс. Что были друзьями. Ну и все остальное по списку, что обычно говорят разошедшиеся люди. Что-то об этой капитальной забывчивости, которой страдают все как один. 

«Мы же были не такими» — вот что все эти люди говорят.

Помнишь, Марк, какими мы были? Как познакомились? О, этот день для меня первые годы казался высеченным где-то в сердце острым ножом. Ранка зажила, зарубцевалась.

Я сажусь на барную стойку, скрещиваю ноги по-турецки и достаю свой чай, забытый ещё в семь утра. Он безбожно остыл и подернулся пленкой, но я привыкла к таким вещам. Закрываю глаза и стараюсь думать о тебе только хорошее, чтобы понять, где именно совершила ошибку.

Итак, немного поясню (НИЖЕ СПОЙЛЕРЫ!! НЕ ЧИТАТЬ, ЕСЛИ ВЫ И ТАК ВСЁ ПОНЯЛИ!!):



 

Глава 1. Верните мой 2008-й

Наша встреча была похожа на какой-то фарс. Подставу. Плевок кармы. Помнишь, мы оказались на одном квартирнике, и я до сих пор не понимаю, как ты туда попал. И как я туда попала. Мы — самые неочевидные люди для таких мероприятий. Ты был мне отвратителен, чтоб ты понимал. Эдакий мажорчик с презрительным взглядом. Мне казалось, что всякий раз, когда ты касался чего-то в той квартире, хотел достать дезинфицирующий гель... но тогда их тупо не продавали в аптеках, о чем мы говорим?

Ты был в костюме. Черт, в гребаном костюме! И в футболке с длинным рукавом. Помнишь, как выглядела я?

Две сотни мелких косичек, таких же, как и сейчас, короткий топ-бандо и джинсы, обрезанные по щиколотку. Наша дочь мечтает так одеваться, но хер ей, а не топы-бандо. И особенно никаких пирсингов в пупке.

К слову о пирсинге: помнишь, как ты окинул меня взглядом с ног до головы при первой встрече? Просто уничтожил, я в нем столько дерьма прочитала о себе! Но... ты зацепился за кроваво-красную сережку в моем пупке, и это был чистый кайф.

Не потому что ты мне понравился, нет. А потому что мне стало чертовски смешно, когда представила, что ты захочешь меня однажды трахнуть. Ты и я? Что может быть более странным?

Ты был абсолютно мерзким, с этой твоей алебастрово-белой кожей и чёрными волосами, сверкавшими, как начищенный ботинок. Я подумала тогда, что это отвратительно, и в жизни бы не стала с тобой спать. Усмехнулась, что, скорее всего, в процессе твоя длинная чёрная челка будет щекотать мой лоб. Убого. Сейчас у нашего среднего сына такая же челка, черт бы тебя побрал. 

У тебя был вид, как будто ты в грязном зверинце и боишься замотать ботиночки. А мне было пофиг на все, что происходило вокруг. Мне тупо было очень скучно. До того момента, как ты задержал взгляд на моем пупке чуть дольше положенного.

— Чего уставился? — спросила я, просто чтобы посмотреть, как тебя отворотит от моего вида.

Ты усмехнулся, и я готова поклясться, что услышала пять восхищенных писков за своей спиной. Тебя всерьёз считали симпатичным. Только мои вкусы были иными — где-то около Курта Кобейна, а не молодого Джонни Деппа. Мне остро захотелось разлохматить твои волосы, чтобы они лежали как попало, были влажными и... да, это напоминало сцену после секса, пофиг. Не со мной и ладно. Я просто хотела увидеть тебя беззащитным, стереть с твоего лица выражение брезгливости. Опустить с небес на землю.

— Какая ты забавная, — фыркнул ты. — Неужели действительно думаешь, что я мог на тебя пялиться? 

Твой голос был ледяным, но ты, падла, не отрывал взгляда от сережки в пупке. Разве что не облизнул свои тонкие ровные губы, сверля в моем животе дырку взглядом. И я знала, чего ты добивался — намекал, что я доступная, что меня можно разглядывать, что я фрик среди девчонок в одинаковых мини-платьях. О да, мой топ и обрезанные джинсы произвели фурор! Захотелось достать рубашку и прикрыться, но она у меня мужская, огромная. Смотрится круто, но слишком сексуально. Не хотела давать тебе повод смеяться и облизываться.

Я просто тебя бесила. А ты бесил меня. Я казалась тебе странной и дикой, ты казался мне высокомерным придурком. Между нами сразу возникла эта химия, которая заставляет ерничать и бросаться обидными словами. Она, кстати, дольше всего продержалась, когда всё остальное исчезло.

— Ну, если ты перестанешь изучать мою сережку, то непременно поймёшь, что я тоже не слепая.

— Больно нужна мне твоя безвкусица.

— Очень больно, — прошипела я, делая шаг вперёд. 

Ты тоже сделал ко мне шаг, и мы почти коснулись друг друга грудью. Наши запахи смешались. У тебя явно жутко дорогой парфюм, а я украла свой у матери, когда сбегала из её дома. Эта дамочка душится какой-то суровой древностью, пришлось натирать кожу эфирным маслом, чтобы как-то перебить этот богемный шик.

— Ты что, на апельсиновой плантации работаешь? — скривился ты, принюхиваясь. 

Масло грейпфрутовое — моя гордость. И тебе явно понравилось, но ты не смог не поиздеваться.

— Да, на такого же гандона, как ты! — прошипела я в ответ, и ты дёрнулся в мою сторону, чтобы схватить за косы, натянуть их и заглянуть прямо в глаза.

Твои радужки были почти чёрные, ты просто Копперфильд какой-то. А ещё, даже молодой Джонни Депп убил бы за такие скулы. Наша дочь сейчас слушает эту уродскую песню, там есть строчка: «За что фортануло. Такой неформатной, с таким форматным мужчиной?» или что-то в этом духе. Правдиво, если вспоминать под неё нашу первую встречу. Я была неформатной даже для квартирника со студенческим сбродом, а ты даже для них был белой вороной в своём идеальном костюме.

— Отпусти! — прорычала я почти в самые твои губы, и ты вздернул бровь, как будто я букашка, молящая о свободе.

— Извинись за «гандона» — отпущу, — улыбнулся ты, ещё ближе придвигаясь ко мне.

Со стороны это смотрелось, как чертов эротический медляк, и все вокруг уже шушукались, но на деле мы просто занимались злющими гляделками. Мы близко, потому что так вышло, наши носы соприкасались, потому что чем больше я вырывалась, тем сильнее ты меня хватал.

Глава 2. Верните мой 2008-й

Но ты бросился следом… Я сделала вид, что не слышу. Ты шёл за мной и что-то говорил, а я слушала музыку и от души над тобой смеялась. Ну что такое, в самом деле? Я не нуждаюсь в провожатых. Я крутая, я смелая. Меня не обидят — в сумочке шокер и перцовый баллончик. Мамочка научила.

Ты не отставал, и когда я свернула в особенно тёмный переулок, дёрнул за руку. Пришлось вытащить наушник и торопливо нажать на паузу. Ты остановил самый крутой трек «Maroon 5» на самом клёвом месте. Придётся слушать его сначала.

— Что надо? На пальчик подуть? — мы стояли в совершенной темноте, и ты подошел ближе, чтобы рассмотреть моё лицо.

— Ты очень странная, — опять повторил то, что я уже поняла. 

Да-да, я очень странная. Да-да, ты смотришь на меня, как на отверженную. Да, ты мажор, а я — отребье. И это при том, что папенька мой голубых кровей, между прочим. Может, тебе, мажорчик, я была и не чета, но не хуже. По одежке встретил, вот что я скажу.

— И?

— Могу я… — ты замялся. Мне странно было это видеть. Странно, но очень приятно. Я не дура, и для меня не новость, как волнуются люди, даже если эти люди — мужчины. — Могу я проводить тебя?

— Ты меня уже провожаешь — сюрпри-и-из! — пропела я в ответ.

— Можешь не ершиться? — спросил жалобно, как будто было очень важно услышать положительный ответ.

— Могу. А ты можешь не хромать? А то идти далековато, к утру с твоими темпами доберёмся.

Ты посмотрел на свою изувеченную туфлю и вздохнул.

— Ты ужасная. Просто… Слов нет! Тебя сам дьявол послал!

— Есть такое, — на моих губах против воли заиграла улыбка. 

Чертовски приятное сравнение. И я снова залипла на тебя. На губы, на скулы, на противную чёрную чёлочку. Мерзость. Но если бы ты меня поцеловал, я бы даже не пикнула. Внутри бурлили потоки странных желаний: ударить тебя, привлечь твоё внимание, уйти подальше... Всё сделать сразу, без разбору. Я была как сумасшедшая малолетка. Мой образ в то время не говорил ни о чём хорошем. Странноватая неформалка, всем своим видом дающая понять, что уже не новичок в теме... секса. На деле всё, что я о нем знала — от него появляются на свет противные маленькие девочки. Такие, как моя мелкая племянница Маша. 

Вообще-то, нашему “ангелочку” было уже десять на тот момент, и она сама себе шила одежду. И мне. Мой топ-бандо — её мелких ручонок дело. Родители этой красотки вздёрнулись ещё девять лет назад, и одним из них был… мой брат. С того дня, как пришлось бросить на гроб родного человека ком земли, я завязала для себя тему рождения детей, мне стало казаться, что все проблемы из-за них.

Мои папенька и маменька развелись после рождения Мани. Мой брат и его странная жёнушка — умерли после рождения Мани. Даже если всё это с ней самой никак не связано, я точно знала, что дети — зло. Пусть не худшее на свете, но пока принёсшее мне одни проблемы. Смешно вспоминать это сейчас, когда у меня трое таких “Манек”, и сама “Манька” ушла, хлопнув дверью, потому что я, видите ли, вмешалась в её личную жизнь. 

Не спрашивай… Расскажу когда-нибудь позже. У неё трудный период, а у меня он был тогда, в подворотне, когда я стояла напротив тебя и залипала.

— Чего пялишься? — спросил ты и расчесал пальцами волосы. Ты волновался — я знаю.

— Нельзя?

— Нет, смотри, — ты даже пожал плечами.

— Как великодушно, спасибо. 

И я в два шага оказалась рядом. Стала смотреть прямо в твои глаза, чтобы смутить. Но ты не смутился. Я была уверена, что поцелуешь, прямо чувствовала, что ты этого страшно хотел. Мне было из-за этого дико смешно. Я — девчонка с афро-косами, с пирсингом-монро и камушком в пупке. У меня есть татухи, и я слушаю всякую странную иностранщину. А ты — мажор, у тебя иномарка, родители, наверняка, какие-то дико крутые перцы. Носишь костюм, зализанные волосы и айфон 3G.

— Насмотрелась? Можем идти? 

Ты откинул голову назад, глядя на меня сверху вниз, и у меня сердце ушло в пятки. Всё тело сладко задрожало от этого твоего мудацкого жеста. Я бы даже дала тебе, пожалуй, пощёчину. Но случайно нажала в кармане на кнопку плеера, и заиграли «Evanescence». Рандомный выбор и такая группа… Я вообще-то не фанатка… наверное. Строго говоря, вкус у меня был ужасно странный и выровнялся только к двадцати пяти.

— Я ради тебя от наушников не избавлюсь, имей в виду.

Ты безразлично пожал плечами, и дальше мы шли, как прежде: я — в наушниках, ты — хромал следом. Чтобы тебе не приходилось торопиться, я шла медленно, пинала бутылки и пакеты, купалась в лунном свете, иногда подпевала или пританцовывала и, если видела твою улыбку, отворачивалась, чтобы молча таять. Если бы можно было идти вечно… я бы шла, клянусь. Только бы это длилось и длилось. Иногда я останавливалась на перекрёстках и оборачивалась, а ты, видя, что я жду, хромал нарочито сильнее, но при этом улыбался. От меня к тебе летели странные ни на что непохожие искры. Я не могла тебя терпеть и не хотела ничего о тебе знать. Ты — чужое, инородное, ненужное. Не хотела я знать, чем занимается твой папа, кем работает твоя мама и откуда у тебя эти часики на запястье. Не хотела слышать ни-че-го.Хотела идти по залитым лунным светом улицам, слушать «Rasmus» и чтобы ты, мой незнакомец по имени Марк, плёлся следом. Я была счастлива, что так круто одета, что сделала вчера новые косы, вместо уже отросших. Что накрасила бордовой помадой губы и купила монро в тон серьге в пупке.

Глава 3. Верните мой 2008-й

— Не заткнёшь уши музыкой? — спросил ты.

— Не заткну, — я покачала головой, понимая, что впервые не хочу этого делать. Мне казалось, что в каждую секунду ты можешь изменить мою жизнь, и я как дура таяла и слушала. Слушала и таяла.

— Почему?

— Просто. Разрядился, — враньё было смешным. — Ну, вернее — нет. Не хочу.

— А если я прекращу провожать?

— И тогда нет… Ну, вернее — да. Вообще я не люблю врать. Я не хочу затыкать уши, — я остановилась. — Но если ты так хочешь…

Я начала из вредности рыться в сумке, а ты закатился в смехе. Противно стало, что я для тебя смешная, а только что ты был такой крутой, держал меня в милейших объятиях…

— Проваливай, — глухо попросила я. — Сама дальше дойду.

— Ну эй, что за детский сад? Хоть такси давай вызовем?

От этого предложения стало ещё хуже, как будто меня трахнули и отправляют домой. Лучше бы ты вообще молчал.

— Нет, спасибо, — с нажимом отказала, натянула рубашку, спавшую с плеч, что к слову, было очень даже красиво, и гордо пошла вперёд, стуча каблуками по тротуару.

Я очень хорошо стояла и стою на каблуках,  моя походка всегда шикарная, уверенная. И я в своих обрезанных по щиколотку джинсах, в белой рубашке, в чёртовом топе-бандо и с косами… наверное, выглядела, как бомба. И ты завис где-то за моей спиной, а потом снова догнал, явно испытывая адскую боль. Остановил и развернул к себе. На твоих губах была усмешка, в глазах — интрига и страшный интерес. И самоуверенность. Ох, уж её-то было до чёртиков много! Ты скрутил мои руки и сжал их у меня за спиной. Перехватил одной рукой, а второй коснулся моей скулы.

— Пусти! — прорычала я, но ты не дрогнул.

— Какая ты, блин, странная. С ума сойти…

— Сходи где-нибудь в другом месте, придурок! Тебе прямиком в дурку!

Ты не ответил, коснулся моих накрашенных губ. Винная помада тогда ещё была не в моде и казалась чем-то из ряда вон выходящим, но мне шла безумно. Она была дорогой, такой же мажорной, как твой айфон. Ты не мог не заметить, если, конечно, не украл свой прикид у кого-нибудь. Но сейчас-то я знаю, что прикид твой, фирменный. И помаду мою ты тогда оценил. По крайней мере, она не пачкалась и не текла, как у остальных девчонок.

— Ага, ты со мной? — спросил ты, не отрывая взгляда от моих губ, и продолжал касаться их большим пальцем.

Я потянулась и щёлкнула зубами, а ты храбрился и даже не поморщился. Я вгрызлась в палец сильнее, а ты сжал мою челюсть и встряхнул голову, выдёргивая его, будто имел дело с дикой кошкой, и нисколько не утруждая себя тем, чтобы освободить меня… И сделал что-то очень страшное. 

Твои губы оказались ужасно мягкими, какими-то не приторными, терпкими. И целовали меня очень крепко. Вот так сразу. От обнимашек мы перешли к какой-то дикой случайной связи с поцелуями. Ты съедал мою помаду, опять натягивал косички и не отступал ни на секунду, не отпускал ни на миг мои руки, сжатые за спиной.

— Ну что, ты со мной? — спросил, отпустив и руки, и губы.

— Чёрта с два, придурок! — прошипела я и бросилась в темноту тротуара, терпеливо запирая себя от тебя наушниками.

Как по заказу попался в плейлисте “Прекрасный лжец” Бьёнсе и Шакиры — спасибо вам, девчонки, от души. Я представляла, как… танцую с тобой, как красиво это делаю, не хуже Шакиры или Бьёнсе. Ничего не могла понять. Вообще, фантазии во время прослушивания любимых треков — это неприкосновенно. Это обязательно, и ты бы там непременно появился, но не вот так, не сразу. В своих фантазиях под музыку я обычно крутая, я танцую и пою эти самые песни. Под эти фантазии происходит всё самое дикое. В комнату, где я сижу в окружении придурков, неожиданно врываются шикарные красавчики и забирают меня. Под эту музыку я снимаюсь в главной роли в кино, снятом по мотивам любимого романа. В главной роли всегда Орландо Блум, чёрт бы его побрал. А мальчишки, которых угораздило не восхищаться мной, но восхищать меня… смотрели на нас с Орландо и кусали локти.

А вот ты в моих фантазиях не кусал локти, к моему ужасу. Ты был на месте Орландо. А его место ещё никогда и никто не занимал…

Брякнул мой телефон.

— Да, папенька, — я постаралась говорить так, чтобы ты не слышал, но кого я обманываю? Ты, конечно, хромаешь где-то в зоне досягаемости.

— Ты скоро?

— Да, иду.

— Пешком?

— Пешком. Всё норм, я не одна. Маня спит?

— Да, не греми ключами. Ты точно не одна?

— Точно. Не одна.

Ты… догнал и забрал телефон. Хотелось закричать, что ты чёртов придурок, но не смогла. Ты тронул меня этим, ты меня этим покорил — не шучу.

— Кхм… Здравствуйте, меня зовут Марк, и я провожаю вашу дочь до дома.

Глава 4. Верните мой 2008-й

Не могла больше тебя поощрять. Ушла с балкона — как будто часть себя отрезала. Зашла в комнату сестры и коснулась её волос губами. Маня была красивой, светленькой, пухленькой. С крошечными губками-бантиками и круглыми щёчками — слишком детскими для десятилетки. Егор сейчас похож на Маню, хоть теперь она уже и Маша, а лучше — Мария Магдалина. А для меня она Маня. Маленький ребёночек, почти мой. И папенькин. И она немного похожа на моего брата, которого-нельзя-называть.

— Неля, — позвала Маня, протянула ручку и взяла меня за косички. — Поспишь со мной?

— Мань, у тебя кровать малюсенькая, как я тут посплю? 

Но Маня успела уснуть без моей помощи. Она всегда такой была — за секунду засыпала и просыпалась. Есть шанс, что это вообще было сказано во сне. А меня слишком лихорадило, я хотела движа, будто приняла какой-то наркотик.

Вернулась к себе и не удержалась — опять врубила плеер, который в этот вечер пророчествовал, растопив ледяное сердечко «Petite Soeur». Обожала эту песню и всегда думала, что это непременно и обо мне — маленькой сестре брата-которого-нельзя-называть, и о Мане — моей маленькой сестре. И какой же красивый всё-таки вокал, особенно для таких вечеров. 

Ты, конечно, ушёл. Но… оставил свой номер. Ты… НАЧЕРТИЛ в сырой пыли номер телефона.

ТЫ. ОСТАВИЛ. МНЕ. НОМЕР.

Я решила, что ни за что его не запишу. Ни за что. Никогда. Тебе стоило забыть про нашу девятиэтажку и свалить в свой район, каким бы он ни был. Я представляла, что ты живёшь в новых красивых районах с большими окнами и свежим ремонтам. А у нас винтажный шик сталинки с высокими потолками. В такой квартире мог бы жить профессор Преображенский. А жил почти самый настоящий Виктор Ипполитович, который так пока и не нашёл свою Лару.

Я смотрела на цифры и не могла оторвать от них взгляд. «Laam» всё ещё тревожила душу своими мелодиями. Всё казалось красочнее под хорошую музыку. От “нет” до “да” я металась без остановки. Без остановки. И… пошёл дождь. В истерике я стала записывать-заучивать цифры и тут же позвонила, не думая о последствиях. Просто чтобы проверить, что правильно записала. 

Нет. Мне казалось, что ты этого и хотел. Что для этого номера и дают.

Я позвонила, и ты тут же взял трубку.

— Ты в такси?

— Да, — ответил очень тихо, спокойно, бархатно. 

Как будто стоял за моей спиной, прижимался грудью к моим лопаткам. Я тут же это представила. В одном моём ухе была «Laam», в другом был ты.

— Ты у окна? — твоя очередь.

— Да, — моя очередь.

— Зайди, дождь же. Холодно.

— Всё хорошо.

Почему мне было важно дышать с тобой одним воздухом? Не понимала. До сих пор не понимаю, но очень пытаюсь.

— Нет. Зайди. Ложись спать. Утром поговорим. На часах уже почти четыре.

— Утром? Как?.. 

Я представила тебя в своей комнате, как ты будишь меня. Как целуешь. Как Маня спрашивает, кто этот человек, а я говорю, что понятия не имею, и мы оба смеёмся.

— У меня теперь есть твой номер, — засмеялся ты.

— Да… ты собрался мне звонить?

— Я собрался звонить, писать, слать голубей. И ты обещала, что поедешь со мной в дурку.

— Я не…

— Ну ты же такая же дурочка, как и я. И ты звонишь мне просто потому, что я оставил номер. А я шёл за тобой с ужасной болью в пальце. И ты хотела целоваться…

— Не хотела, — я помотала головой, будто ты мог это видеть.

— Не ври, мне показалось, что ты чуть более честная, чем остальные. Давай всегда говорить правду? Слабо?

— Не слабо, — шепнула, задыхаясь от странных слёз облегчения.

Чёрт, ты меня этими спокойными рассудительными словами покорил. Говорил то, что должен говорить какой-то мужчина из книги, из романтического фильма. Какое-то высшее существо, которое создано меня окрутить и утащить на тот свет, сверкнув блестящим хвостом. Под музыку.

— Тогда… ты сейчас же пойдёшь спать? 

— Может быть, — я улыбнулась и пошла к своему раскладному дивану. Упала поверх одеяла, стянула джинсы, прижимая телефон плечом.

— Раздеваешься?

— Да, снимаю джинсы. 

— У тебя крутые джинсы, — тихо сказал ты и даже будто тихонько засмеялся. — И помада. Накрасишь ею завтра губы? 

— Да, — я даже не задалась вопросом, увидимся ли мы. Увидимся. Как иначе?

— Но топ — ужас. Что это?

— Это сестра сделала. Ей десять, — честно ответила, как заколдованная.

Глава 5. Верните мой 2008-й

Ты позвонил в полдень, оторвав меня от очень важных дел. Мои планы на лето:

Короткая история... как я проведу лето. И если честно... верните мне мой две тысячи восьмой! Я хочу все это посмотреть ещё раз. Сейчас, когда я видела финальные эпизоды каждого из этих сериалов, а новые смотреть не начала, мне казалось, что кто-то поставил на паузу меня. Это попахивало... несправедливостью.

Потому сегодня я включу «Лето 2008» и продолжу свой рассказ под тарахтение любимого саундтрека.

Так вот.

Ты оторвал меня от божественной заставки «Холма» на полуслове. Я хотела горланить песню до конца. Пятый сезон, святые угодники, скачок на четыре года! Мне не терпелось узнать, что же там со всеми с ними случилось, и прежде чем включить, я на всякий случай решила послушать трек от и до. Я берегла себя от спойлеров целый год. Я хотела знать, с кем остался Люк и вместе ли Нейт и Хейли. Но ты позвонил, и я захлопнула ноутбук, будто ничего и не планировала.

— Что тебе нужно?

— Выходи.

Сердце трепыхнулось так, что я прижала к груди руку. А потом кинулась со всех ног на балкон. Ты стоял под моими окнами, задрав голову. Сегодня в легкой футболке и белых брюках. Как будто мальчик из американской старшей школы. И мы явно не в одной лиге. Ты — в лиге плюща, а я — в лиге фриков.

— А если не хочу?

— То я тебя укушу.

— А если меня папенька не пускает?

— Я тебя украду.

— Зачем я тебе?

— Не начинай задавать глупые вопросы.

— А если не спущусь?

— Я поднимусь сам!

И я впервые предпочла тебя сериалу и лимонному соку с безе собственного приготовления, запланированным задолго до этого дня. Я попросила у тебя десять минут, но спустя девять стояла в одном белье и не знала что надеть. И ты позвонил ровно через минуту.

— Мне подниматься?

— Какого черта тебе вообще от меня надо? — вздохнула я. — Не знаю, как одеться. Куда мы?

— Это важно?

— А что? Нет? Вдруг ты решил смотаться в Большой Театр?

— А вдруг на вечеринку панк рокеров?

— А вдруг на дачу сажать картошку?

— А вдруг в Макдональдс? — Я не предложила ничего больше, а ты продолжил говорить уже совсем спокойно: — Ты можешь одеться, как вчера. Только чуть более закрытый верх. Пойдёт?

— Подумаю, — ответила я.

У белого вязаного топа — произведения искусства от Мани — был разрез, который начинался под лифом. Он открывал и пупок и живот. Идеально! И самые драные джинсы, в которых летом не жарко.

Ты терпеливо ждал, облокотившись на машину. Я завязала косы на макушке в узел и вышла к тебе, такая все летняя. Ты долго смотрел в глаза, пока мои губы не растянулись в сумасшедшей улыбке, а потом подошёл и провёл по скуле кончиками пальцев.

— И куда мы едем?

— Ты возмутительно обнажена, — ответил ты. — И мы едем возвращать долги за разбитый палец. Неужели ты думала, что это свидание? 

И это всё произнёс не ты, не тот, кто обнимал меня на светофоре. Это были слова мальчика с квартирника, который презрительно на меня пялился. Обман!

Ты был таким… падлой, Марк. Слов нет! А я-то размечталась!

Я всё-таки оказалась в машине, но уже с совсем другим настроем. Во мне бурлила ненависть и злоба. Повелась. Поверила тебе, в твои красивые слова и жесты. В номер телефона на земле, в смс.

— Ты хоть что-то говорил взаправду? — спросила, скидывая туфли-лодочки и скрещивая ноги по-турецки.

— Хочешь, скажу “нет”, и ты меня возненавидишь с чистой совестью?

— Не хочу, — ответила и тут же пожалела, что вообще спросила. — Ты же не лгун, или я что-то путаю?

— Лгун не лгун… А тебе почём знать? Ты даже моей фамилии не знаешь. Всё, что между нами было — твой каблук в моей ноге. Дальше так, последствия.

— Врёшь.

— Почему?

— Покраснел, — нагло ответила я, подаваясь к тебе, и ты… вспыхнул. На алебастровых гладких щеках загорелись знаки моей победы, как алые флаги над рейхстагом. 

Глава 6. Верните мой 2008-й

Я покорно шла следом за тобой, мысленно рисуя свой образ. Было стыдно до пунцовых щёк! Я могла выглядеть прилично согласно предложенным обстоятельствам и не стыдилась внешнего вида никогда, но… сейчас чувствовала себя чёртовым клоуном! Клоуном, которого ни во что не ставят!

Ты притащил меня, зная, что я выделяюсь из толпы. Зная, как я оденусь. Ты знал и о джинсовых бриджах с дырами, и об экстравагантной серёжке и о косах. Сегодня я украсила несколько косичек милыми бусинами. Единственное, чем я могла гордиться — это туфли. Папенька подарил, шикарные, итальянские. Остальное — произведение искусства от десятилетней племянницы.

— Ненавижу тебя, — шепнула я, обольстительно улыбаясь, когда мы подходили к столику с чопорной компашкой.

Две леди: одна пожилая, другая средних лет. Два джентльмена тех же возрастных групп. Ну просто идеальная семейка! Мужчины в рубашках и светлых брючках. Мой папенька, конечно, выглядел лучше, но всё равно от этих двоих веяло пафосом и деньгами. Женщины обе как под копирку. Идеальные укладки, идеальные летние костюмы. На старушке — молочного цвета, на женщине — жемчужного. Н-да… Я за этим столиком просто… феноменально неподходящий элемент.

— Марк, — женщина помоложе, далее в тексте просто “женщина”, вздёрнула бровь максимально стервозно и холодно.

Кажется, белоснежным лицом ты обязан именно ей, а чёрные волосы явно в отца. Все четверо как с голливудского постера. И ты от каждого взял если не лучшее, то самое качественное.

Твои родственники обернулись всем составом, глядя на меня, как на чёртову грязь.

— Здравствуй, мама, — улыбнулся женщине. — Папа, — уже мужчине. — Бабушка, — подарил улыбку старухе. — Дедушка, — досталось и старику.

— Здравствуй, — произнесли все по очереди, каждый кивнул. Матерь Божья, они клоны?

— Это Нелли, моя подруга. — Ты чуть подтолкнул меня вперёд, и я самодовольно тебе улыбнулась.

Ну уж нет, Марк. В тот день ты должен был проиграть по-крупному.

— Добрый день, — я расплылась в очаровательной улыбке, и твои родичи не смогли сопротивляться.

— Какое интересное имя… Нелли, — пробормотала женщина.

Мы уселись за столик, и я оказалась напротив твоей матери.

— Бабушкино, — смело улыбнулась я. Тут же главное не терять лицо, верно?

Женщина кивнула, вытерла губы салфеточкой и уставилась на Марка.

— Когда Марк сказал, что познакомит нас с… подругой, — начала старушка, и я обворожительно улыбнулась и ей тоже. — Мы так… удивились.

— Правда? Почему? 

Ох, какие лица у твоих родичей… просто песня! Они рассчитывали, видимо, что я буду стыдливо молчать? Ха! Оправдывайтесь теперь, София Марковна! Почему это вы удивились?

— Потому что он утверждает, что для серьёзных отношений слишком молод, — гаркнул твой дед. — А мы считали иначе! Ему двадцать пять! У нас в его возрасте уже было двое детей!

— Оу… — я сделала вид, что растерялась, показательно взяла тебя за руку и улыбнулась.

Ты опешил. Испуганно на меня уставился, в глазах мелькнуло понимание.

***

— Дура! Дура! Дура! — повторял ты раз за разом, стуча то по рулю, то по коленям. 

А я хохотала от души. Я наплела с три короба и даже пообещала, что имя первенцу мы дадим в честь бабушки и дедушки. Кстати, так и вышло. Как же ты краснел и бледнел! Какой нереальный скандал устроил твой отец на глазах у посетителей кафе! Как я там блеяла виртуозно, рассказывала о своем токсикозе и сроке, а ты пытался оправдаться. Но куда уж там! Тебя в тот день лишили наследства…

Ну, знаешь, это же к лучшему, да? В итоге без их протекции ты заработал втрое больше, чем приносило бы тебе это дурацкое кафе…

— Ты дура, Неля. Просто феерия!

— А чего ты хотел? — сквозь слёзы смеха спросила я. — Как клоуна меня им показать и посмеяться? Уж прости, но, увы, я не из этих…

— Что я им теперь скажу? Ой, рассосалось?

— О, ну это не мои проблемы? Слушай, а чего ты хотел, только честно? Позлить их? М?

— Не твоё дело! — рявкнул ты, а я «испуганно» схватилась за живот.

— Ну что ты такое говоришь! Это наше! Наше общее дело!

И всё равно сквозь хохот я ничего не услышала, чтобы ты ни сказал. Да, ты хотел позлить родственников, которые наседали с женитьбой. Позлил, ничего не скажешь. Только ты потом планировал фееричный разрыв с неугодной невестой, чтобы больше к тебе не лезли со своими советами, а вышло… что вышло. Твоя мать обрывала телефон, ты не брал трубку.

— Ты куда меня везёшь? — вдруг озадачилась я, ещё не отсмеявшись, но уже испугавшись.

Глава 7. Райт нау в 2019-м

Я сажусь на барную стойку, скрещиваю ноги по-турецки и пью свой чай, забытый ещё в семь утра. Он безбожно остыл и подернулся пленкой, но на вкус не так плох. Я привыкла к холодному чаю, остывшему обеду, к тому, что после борьбы с Егором за тарелку супа уже не хочу есть, и да вы можете сказать, что я так себе мать, что дети для меня обуза и бла-бла-бла, но не всё ли вам равно, люди?  

 Каждый день это слышу. Каждый. Божий. День. 

 Косички? Фу, как можно, ты же мать!  Макияж? Ну ты в больницу вырядилась, как на дискотеку — давно ли вы, гражданки, были на “дискотеках”?  Ну и там по списку… И всё начинается с первого ребёнка.

 — Родишь — поймёшь, — говорит мне — беременной — уже родившая.

 — Ну, второго родишь — поймёшь, — говорит мне — с новорождённой Соней на руках — мамочка с двумя прекрасными ангелочками.

 — Ой, мне бы твои проблемы! — восклицает гордая мать троих детей.

 — Да уж, тебе ли жаловаться, ты с мужиком! — встряла мать-одиночка.

 — Да-а, в школу пойдут, не так заговоришь! — это та мать, что разбирается в репетиторах и точно знает, сколько яблок перетащил на спинке ёжик. У неё ж первоклассник. 

 — А мы В ПОЛЕ РОЖАЛИ! — это встала со своего трона та самая… нет, уже не мать… бабушка. И вокруг неё небесный свет, и кудри в нём серебрятся, и развевается на ветру халат. 

 Финиш! 

 Не нравится — не ходи, скажете вы, и будете правы, я в, общем-то, умело раскидываю по жизни вот это всё. В конце концов, прикопаться ко мне может только бабушка-супергероиня, потому что остальные клише я худо-бедно собрала. У меня имеются школьник, детсадовец, дочка, сын, почти развод, живу за городом — это значит, охватила тех, кому с транспортом беда и дороги не чистят, и “Жила бы в квартире — горя не знала”, многодетность, зубы режутся, молочные выпадают, ветрянкой переболели, прививки ставим, на кружки ходим — тут охватили всё от бассейна до карате! Комбо! — репетитор… есть — каюсь. В общем, не жизнь, а сказка. 

По идее, я могу входить в двери поликлиники, увешанная орденами, открывать дверь с ноги, как старый видавший виды солдат, ронять на стойку регистратуры фуражку и, сверкая золотым зубом, говорить:

 — У меня талон к педиатру, деточка…

И все будут склонять головы, прижимая к себе своих сопливых болезных детей и кивать, кивать понимающе. МАТЬ вошла. Мечты…

Сижу сейчас на барной стойке, пью чай и понимаю, что всё сука, не так… И вкус его не так уж и прекрасен, потому что кто-то сдобрил и улучшил его, подсыпав туда травы-муравы.

 И этот повар от бога — Егор… 

***

Когда ко мне подошла Соня, я уже понимала, что всё не так. Лицо у неё было такое, что хотелось взять её за круглые пухлые плечики и встряхнуть. Что-то случилось. И вдали уже выли пожарные сирены. У меня всегда воют именно пожарные — подсознательно боюсь только огня, остальное — прорвёмся. Моё тело уже было онемевшим от выплеска эмоций, и теперь я могу только посмотреть на Соню и терпеливо ждать, когда расскажет в чём дело, а она просто протягивает телефон и что-то почти неслышно шепчет о папе. 

 — Кто? — спрашиваю, но телефон не беру.

 — Бабушка, — хрипит она в ответ. 

Соня никогда не хрипит. Она весёлый ребёнок, который вообще… вообще…

Я спрыгиваю со стойки, беру телефон и тут же роняю его в кучу штукатурки, которую сама же тут и организовала пару минут назад. Я слышу, как уходит Соня, как она шушукается с братьями и они оба молчат, будто что-то чувствуют, хоть, уверена, она сама не знает, что стряслось. Телефон уже замолк, и я сажусь в штукатурку, набираю номер и жду, когда после пары гудков заговорит София Марковна. 

 — Он в больнице… — дальше белый шум.

И я сижу, разматываю события, чтобы убедиться в том, что это правда. Что Марк не лежит сейчас наверху или не сидит в кабинете за рабочим столом. Вчера шёл дождь — это точно. И мы с Машей рассорились, потому что я влезла в её личную жизнь. 

— Что? Ненавидишь меня? Или весь мир тоже? — спокойно спросила вчера вечером Машу. Я мыла посуду, а она вытирала, и мы делали это не из любви к совместному труду, а просто потому, что обе чувствовали себя такими испачканными, что хотели срочно вернуться в нашу великолепную “сталинку”, где были только я, она и наш папенька.

 — Я... 

 — Страшно сказать слово «ненавижу»? — усмехнулась я. — Ну сукой меня, что ли, назови. 

 — Тебе не стыдно? — этот вопрос насмешил, я даже не сомневалась, что у моей милой маленькой Маши в голове ещё северные олени. Её же как цветок несли по жизни, не давая ветру снести пыльцу с нежных лепестков. У неё всё или белое или розовое, даже не чёрное. А я… увы, не принцесса, с тех пор, как решила, что самая лучшая идея для старт-апа самостоятельной жизни — это выйти замуж в девятнадцать.

 — Стыдно, милая, когда видно. Я не наглая баба, которая влезла не в своё дело, я...

 — Ты ведёшь себя, как обиженная на весь мир феминистка! — Маша вроде бы злилась, но при этом с больным перфекционизмом составляла ровной стопочкой тарелки и в идеальный рядок выкладывала ложки. Я знала, что она чувствует — Маша хотела сейчас всё делать идеально. Правильно. Она пока не понимала, как мало участвуют в её жизни другие. Как мало действуют слова отца или мои на то, что произойдёт в её великом романе завтра. Она ещё не понимала, что сама всем управляет и все камни на её пути — только жалкие потуги вселенной во что-то там поиграть с чужой судьбой.

Глава 8. Райт нау в 2019-м

София Марковна сидит напротив меня и морщится, глядя на полную разруху в нашей кухне. Мы вернулись из больницы полчаса назад и за это время не проронили ни слова. Дети вели себя как шёлковые, даже Егор торжественно молчал, и от этого становилось страшно — Егор вообще никогда не молчит. Он болтает даже во сне. А сейчас все трое сидят в детской и спокойно занимаются своими делами, и хочется пойти и заставить их шуметь, и от этого всё тело немеет, тяжелеет, в горле копится тошнота.

 — Как погано, — признаюсь я ненавистной мне женщине и вижу, как её аристократическое идеальное лицо смягчается. 

Она кивает.

 — Смущает тишина? — вдруг очень понимающе спрашивает она, и я киваю. 

Не хочу поражаться этому внезапному сеансу телепатии, но я так благодарна свекрови, как не была никогда. 

 — Не то слово… 

 — Кто разбил стену? — София Марковна снова смотрит на разруху, но на этот раз не с презрением, а с интересом. 

 — Я.

 — Хорошо, — кивает она. — Хорошо… 

 — Это бред, но у меня чувство, что я сделала это… в тот момент, когда… 

 — В тот момент, когда Марк попал в аварию... Я впервые разбила целый сервиз во время ссоры с мужем! — вдруг на одной ноте, закрыв глаза, сообщает мне свекровь и громко шумно выдыхает. 

Это самое откровенное, что я слышала от неё за все десять лет. Мне начинает казаться, что я люблю эту дурную женщину с аристократическим лицом. 

 — Шок, — я моргаю, как героиня тупого ситкома. На фоне сейчас должны раздаваться аплодисменты и смех зрителей, а свёкр должен открыть дверь и встать перед нами такой весь потешный, встрёпанный, с последней целой тарелкой в руках. Ненавижу ситкомы. 

 — Согласна. Итак… Марк не в порядке. Ты говорила с врачом? — добродушной беседе объявлена кончина. Время смерти пятнадцать тридцать три — заказывайте панихиду. — Он многое забыл, у него вроде бы амнезия, и… он не помнит, что у него трое детей. Тебя он вроде бы помнит, по крайней мере, спросил о тебе, когда увидел меня, но детей — точно нет. Если мы сейчас вывалим на него это… — только бы стерва не назвала моих детей “недоразумением”! — Он попросту сойдёт с ума, ты согласна?

 — Да, и что? Мне спрятать их где-то в подвале? Неплохая идея, как в “Цветах на чердаке”, будем травить их мышьяком и вывозить и дома по одному.

 София Марковна закатывает глаза и отстраняется от стола. 

 — Хватит! — восклицает она. — Ты же знаешь, что…

 — Ладно. Продолжайте, — перебиваю её, чтобы не нарваться на душещипательную речь о том, как она любит своих милых внуков. Я не уверена, что она точно знает дни их рождения, а Егора вообще считает плодом измены, а так ничего. 

 — Итак, я думаю, что… мы с Максимом, могли бы взять их и поехать в отпуск к твоему отцу. Он, кажется, сейчас в Испании. 

И снова я охреневаю . Только что кто-то благословил эту семью, и всё перевернулось вверх тормашками? Скажите, что да! София Марковна собралась к моему папеньке и его молодой жене Ларе в Испанию с моими детьми? 

 — Вы серьёзно?

 — Да. А вам с Маркушей нужно время. Ты его подготовишь, всё расскажешь, может, он вспомнит… Мы попросили квартирантов освободить его старую квартиру, помнишь её?

 — Помню, — я не уверена, что произнесла это вслух. Кажется, только мысленно.

 — Так вот, его из больницы отпустят, и мы его туда привезём. Вы с ним пообщаетесь, заново познакомитесь.

 — А если не выйдет?

 — Будем решать проблемы по мере поступления. Мы вообще пока не знаем, что он помнит, а что нет. Пообщаешься с ним и всё поймёшь. 

 — Почему вы мне позволяете? Сейчас же идеальный момент для лихого злодейского плана, — мой голос не дрожит, я спокойна. Я немного не в себе.

 — Не знаю, — тихо отвечает София Марковна. — Ты же думаешь, что я тебя ненавижу? 

 — Пожалуй. 

 — Если честно, большую часть времени да. Но что в тебе хорошо, так это честность. Абсолютная. Я никогда не боялась от тебя удара исподтишка. И всегда знала, что ты не за деньги с Марком, а просто… не знаю… назло всем, что ли. 

 — Хрен редьки не слаще, София Марковна. А теперь я хочу кое-что сделать.

 — Не обнять меня, я надеюсь?

 — Матерь Божья, какая чепуха! Нет, напиться.

 — Хорошо, — серьёзно кивает София Марковна и скидывает кремовый пиджак. — Я позвоню Максиму, чтобы забрал детей. 

 — А вот это правильно. Идём-ка на улицу, тут слишком грязно.

Глава 9. Райт нау в 2019-м

Старая квартира почти не изменилась. Всю мебель в ней заменяли, исходя из очень простого правила: чем проще — тем лучше, так что если она и менялась, то ровно настолько, насколько у “Икеи” менялся ассортимент. Десять лет назад я впервые вошла в эту просторную по меркам среднестатистического россиянина квартиру и думала, что никогда в жизни сюда не вернусь. Я так люто тогда ненавидела Марка, что руки мурашками покрывались от ужаса, что он решил что-то там мне доказывать и как-то со мной связываться. Сейчас я чувствую примерно то же самое.

 Смешно, мы вернулись к началу.  

 София Марковна купила холостяцких продуктов, а я не удержалась и включила… “You're Beautiful” Джеймса Бланта. 

 — Ю бьютифул… ю бьютифул… итс тру… — подпеваю я песне из своего плейлиста “Верните мой две тысячи восьмой”. 

Как мило, когда-то я считала, что буду петь это своим детям как колыбельную, но в итоге мои дети засыпали только под сказочный бубнёж или отчаянную морскую качку. Умники говорили “Как приучишь, так и будет!”, а мои дети говорили иначе. И под “You're Beautiful” не спали. Я пою и брожу по квартире. Сейчас — просто шведская мечта, тогда — “охрене-еть, как красиво тут”. 

А всё-таки в этом месте я была очень счастлива, и сейчас хочется всплакнуть. Жаль, что он сюда придёт не таким. Я не верю, что увижу прежнего его. Каким стал мой Марк? 

Красивым. Классическим красивым мужиком, который очень хорошо это знает, и кольцо на пальце поражает женщин в самое сердечко. А я так и осталась рядом с ним белой вороной в кружевном платье в пол. 

Глядя на нас, как и десять лет назад, люди шепчутся: “И что он в ней нашёл?” Первые лет пять я сходила от этих шепотков с ума. Мне дико нравилось, что мы такие необычные и неформатные. Кажется, в какой-то момент это перестало вставлять Марка. Он как бы замкнулся, стал поговаривать, что есть исключительные случаи, когда не стоит доказывать всем, какая я необычная. Когда я смеялась над очередной нянечкой в детском саду, которая посмотрела косо на неформальную мамочку, Марк вдруг стал говорить, что это нормально и пора понять, что однажды нашим детям скажут что-то неприятное в школе. 

Кажется, с этого всё началось. С того, как Соне впервые сказали в подготовительной школе, что её мама не такая, как у всех. И Марк выслушал это и вышел из комнаты, а меня впервые полоснула обида. 

Какой мой Марк сейчас? В его взгляде всегда напряжение. Когда-то его было мало, оно было странным и волнующим, он будто всё время решал вопросы за весь мир, но глядя на меня — уходил в нашу параллельную вселенную. С годами “нашей вселенной” стало меньше, а вопросов всего мира — больше. Больше. Больше. Больше. 

Сейчас мой Марк почти не ходит с растрёпанными волосами. Они всё такие же чёрные, но уже не падают на лоб сексуальными прядками. У моего нынешнего Марка не такое сухое тело — раскачался, он занимается собой и делает это всё чаще и чаще. Он не хочет домой. Я стала слишком тёмной и мрачной для него. Это уже моя вина. Мой Марк стал молчалив. Ему сейчас тридцать пять лет, он в самом сочном возрасте, на мой взгляд, и если ему дать молоденькую девчонку, она сойдёт от него с ума. Мне двадцать восемь. Я могла бы сейчас стать для кого-то молоденькой девчонкой. 

Я могла бы снять косы. У меня красивые длинные волосы. О-о, многие думают, что я прячу три уродливых пера под канекалоном — ха! Нет. Я могла бы носить стильную современную одежду и не быть такой кошечкой, какой являюсь сейчас. Не сверкать ногами из длинных разрезов сарафанов, не носить драные шорты и короткие топы. Могла бы выбросить все свои вязаные кофты на одно плечо, которые так мало прячут и так много открывают. Могла бы, но не хочется, сорян. И клала я болт на воспитательниц и учительниц, потому что мои дети всё-таки гордятся мной и странно смотрят на клуш в растянутых свитерах и линялых джинсах. 

Я роюсь на полках, которые освободили квартиросъемщики — там остались какие-то вещи вроде полотенец и постельного, а может, это было куплено или принесено сюда недавно? В ванной на дне ящика нахожу бархатную коробочку для ювелирных украшений и в недоумении замираю. Я помню эту коробочку очень хорошо. Она моя. 

Открываю крышечку и хочу заплакать. Снова. Там… серёжка для пупка, кроваво-красный рубин, который, кажется, говорит мне о большем, чем эта квартира. 

На мне длинное платье с разрезом на ноге, оно завязывается на талии, и пупок не видно, так что я его снимаю и останавливаюсь перед ростовым зеркалом в ванной. Я йогиня, горжусь подтянутым телом, которое истерично тренирую после каждых родов, которые мне даются на ура. Всякий раз не набираю, а теряю столько кило, что краше в гроб кладут! А потом дети радуют аллергиями на всё, что съедобно, и вес доходит до критических сорока трёх. Пупок не зарос, иногда ношу в нём дорогую серёжку из белого золота, скромную и как будто совсем бездушную. Ставлю мою рубиновую пошлость на законное место и почти задыхаюсь эмоциями, потому что помню, как он вынимал её и прятал в коробочку. Тогда я была беременна Соней. И мы ещё жили в этой квартире. 

А ещё вспоминаю, как мечтала, что он коснётся меня языком, и на мне непременно будет эта серёжка, и как его блестящие волосы скользнут по моему животу, и от щекотки я дёрнусь в его руках. Всё это сейчас кажется ужасно далёким и неправильным. Одеваюсь и выхожу в гостиную.

Щёлкает замок, и я замираю. Песня переключилась, и вместо романтического Бланта качает “Candy Shop”. Я бегу к плееру, но он никак не хочет разблокироваться, зато, дважды нажав на боковую кнопку, выключаю всё вообще, и в квартире останавливаются звуки и, кажется, время. 

Глава 10. Верните мой 2008-й

— Ну и? Привёл, а что делать не знаешь… Ц-ц-ц-ц, бедолажка… На словах ты Лев Толстой, а на деле…

— Что-то, невестушка, ты сильно болтлива… — Ты смотрел на меня свысока, будто что-то задумал, но я точно знала, что против лома нет приёма. 

 — Ох, бозе мой, и что мне сделает этот большой и страшный музчинка? — я кривлялась, выделывалась, а ты усмехался. И мне казалось, что мы оба знаем, как переиграть другого, и в итоге оба… проиграем. 

— М… ты притащил меня к себе домой, — я осмотрелась. — М-да… шведский рай. Тут всё из “Икеи”? Ладно-ладно… Чем будешь крыть? Мне кажется, что мой ход ну о-очень хорош! Не находишь? 

 — Не нахожу.

 — Давай музычку, а? Что-то тут сильно тухло! — я обратила внимание на рабочий стол и стационарный компьютер, который был включен. По рабочему столу летали мыльные пузыри — заставка. Пошевелила мышкой и тут же попала на настоящее “комбо” —  незакрытый музыкальный проигрыватель и трек Джеймса Бланта… «You're Beautiful». — О-о, какой ты рома-антик! — завыла я, села в твоё крутое директорское кожаное кресло и пару раз раскрутилась, подпевая сопливой песне для печальных девочек. 

Признаю, я тоже могу такое послушать, но, чёрт побери, у тебя на компе не должно быть песен Джеймса Бланта.  Аудиосистема была хорошая, и нас окружала атмосфера романтики и бабочкового тепла — когда от трепета сходишь с ума. Ну, кто-то сходит, не я. 

 — Да, я очень романтичен, хочешь, отдам тебе своё сердечко? 

Ты упал на колени перед креслом и коварно, обольстительно улыбнулся, а я расхохоталась.  Правила игры мне ясны: завлечь меня, глупую и впечатлительную, а потом красиво кинуть с небес на землю. Неплохо, весьма… Но дважды в одну воронку — даже не знаю...

 — Спасибо, не стоит. Я не интересуюсь субпродуктами. — Моя улыбка тебя тронула. Она была такой же коварной, как твоя, и, видимо, сработала катализатором для некоего мыслительного процесса. Ты стал искать, чем меня зацепить. Ситуация накалялась, потому что ставки, кажется, росли. — Мне нужно мясо! — моё хищное шипение тебя обескуражило.

 Ты дёрнулся, отстранился, а я подалась вперёд и соскользнула с кресла прямо тебе на колени. Ты автоматически перехватил меня за бёдра, чтобы не упала, но тут же с шипением отпустил.  

 — Что такое? Испугался? — я продолжала улыбаться и знала, что ты уже на крючке. Растерялся. 

 — Хочешь ударить меня моим же оружием? — кривая усмешка стала настороженной. 

А я дёрнулась вперёд, чтобы прижаться плотнее. В идеале мне хотелось, чтобы ты почувствовал сквозь рубашку холод серёжки. Я вцепилась в твои плечи, и ты точно от этого напрягся, задышал чаще. Ну и не только задышал.  То, что ты “взволнован”, было очевидно — напрягшийся бугор под ширинкой я активно поощряла, прижимаясь ещё крепче, чтобы закрепить успех. Таких тёмных глаз, как у тебя в тот момент, я, пожалуй, ещё не видела за все свои скромные восемнадцать лет. Ты просто задыхался. Кадык вздрагивал, а воздух выходил из лёгких толчками. Твои руки потянулись к моей талии и сжали её, обнажённую, тонкую. Тебе явно это нравилось, снова зашипел, но теперь никуда не отстранился и руки не убрал, а сжал сильнее. А-а-ай, какая досада, как горячо вышло. Я, конечно, на такое не рассчитывала. 

И мои губы были уже очень близко к твоим, так что пришлось импровизировать, чтобы победить. Я не собиралась с тобой целоваться или… спать — ничего такого. Просто ты повёлся, а я воспряла духом — это же круто! Как первая победа на чужом поле. Пришлось наклониться и — батюшки, как вспомню, так вздрогну, откуда наглость такая? — лизнуть твою шею. Клянусь, я сделала это! Ты запрокинул голову, и твои чёрные идеальные пряди упали назад, а веки опустились. Чёрт, ты почти мурчал, как котёнок, которому чешут шею, и у меня голова наполнилась чудесной сладкой ватой. Честно, прямо вот в голове стояла некая баба и мотала на длинные палочки розовую вату, круг за кругом. И ваты становилось всё больше, и больше, и больше, пока она не заполнила всё, как жижеподобная сущность из фильма ужасов. В какой-то момент я поймала себя на том, что расстёгиваю твою рубашку… А твои пальцы сжимают мои бёдра, и между ними как-то уж очень жарко, и для меня это ново и непонятно. И ещё непонятнее странное желание прижаться ещё крепче… и нет! И, если честно, ситуация нехило испугала. Первое возбуждение, вызванное… просто напряжением между мной и мужчиной. Меня зацепила твоя реакция на меня, твои руки на моих бёдрах — отложила в копилочку “мне это нравится”, собственная смелость, твое “мурчание”, напряжение и мои отчаянные неудовлетворённые желания. Почему-то мне страшно захотелось, чтобы ты коснулся моей груди. Это раз. Чтобы как-то разобрался с ситуацией между моих бёдер, потому что я жутко хотела каких-то действий. Это два. Рот наполнился слюной, ну или мне тогда так показалось, губы потяжелели, а глотку стало сводить — и всё это от желания быть поцелованной. Прям жуть как захотелось поцелуя. Это три.

Раз-два-три-четыре-пять… вышла Неля погулять.

Порыв ветра распахнул форточку и дошёл до нас, окатив как будто морской волной с ног до головы. Обнял нас. Летний, свежий, пряный от запаха листвы. И мы оба вдохнули его, судорожно, как будто это был яд, принятый за лекарство. Ты смотрел мне в глаза, и я знала — забыл, о чём думал до этого. Ты забыл, что привёл меня сюда мстить за то, что я наплела твоим родителям. И забыл, что я могу быть обманщицей. Но ещё до того, как я успела рассмеяться тебе в лицо и всё-таки уйти, сжал мой затылок и крепко поцеловал, завладев моим языком. 

Глава 11. Верните мой 2008-й

Они, конечно, решили, что всё не так, как было на самом деле — всё выглядело максимально ужасно. Конечно, мы не святые и… ладно. Твоя мать откопала моего отца и сказала, что его дочь соблазнила её сына. Эти двое тут же выехали и встретились у твоего дома. Вуаля, мы собрали родительское комбо. 

Твоя мать сидела, сложив руки на коленях, мой отец стоял посреди комнаты, скрестив на груди руки. Ты привёл себя в порядок, вежливо попросив дать минутку передышки, и снова выглядел великолепно. Пока мы стояли и оттирали с лиц помаду с открытой дверью в ванну — видимо, родители боялись, что мы быстренько успеем потрахаться — шипели друг на друга “Это ты виноват!” и “Нет, это ты!”. Мда… Оба, милый, мы оба были виноваты. 

Мы сели на стулья напротив твоей матери, и папенька соблаговолил сесть рядом с ней. Теперь это была настоящая очная ставка. 

 — Я… — начал отец, но договорить не смог. Побледнел. 

Я встала, нашла в холодильнике бутылочку минералки и как-то сходу наткнулась на стакан. Со стороны смотрелось, будто я тут уже была… А на деле просто помнила, где у тебя вода, потому что сама недавно брала бутылку. 

 — Ты прямо освоилась, — прошипела Софья Марковна, папа побледнел ещё больше, я закашлялась, а ты… закинул ногу на ногу и самоуверенно посмотрел на мать.

 — Ну конечно, мам. У нас всё серьёзно, ты же слышала Нелю.

 — Что?! — взревел отец. 

Больше всего на свете, без шуток, он боялся моего залёта. Я нисколько не сомневаюсь, что тогда он был на грани сердечного приступа. Это был настолько напряжённый и дебильный момент, что, будь моя воля, я вернулась бы и всё отмотала. Пришибла бы тебя за миг до поцелуя, лишь бы ты не говорил того, что сказал.

 — Неля беременна, и мы хотим пожениться. 

Твоя улыбка не спасла. Отец ринулся к тебе, Софья Марковна почему-то тоже. Я завизжала и встала между всеми вами, хотела разнять, но ты взял меня за талию, прижал к себе и развернулся спиной к моему папеньке, будто хотел меня укрыть. 

 — Ты чего? — шепнула я.

 — Хрен знает, — шепнул ты. 

Папенька кричал, пока не покраснел, потом снова побледнел. От воды отказался. 

 — Папенька! Вы переходите все границы, я взрослая! — заявила я и чуть леща не схлопотала. 

Но папенька бы так не поступил. Он поступил хуже.  Отряхнул руки, будто они были перепачканы и… вышел из квартиры. 

 — Придурок, — крикнула я тебе в лицо, толкнула в грудь и бросилась бежать за отцом. 

Только он уже сел в машину и уехал. Я смотрела, как пылит, покидая двор, папенькина тачка. Из припаркованного «мерса» вышел уже твой папенька, подошёл ко мне, глядя свысока. Смотрел он не как ты, это был премерзкий ужасный взгляд человека, готового ударом раздавить букашку.

 — Бабки? — просто спросил он.

 — В жопу себе засуньте, я буду рожать, — мстительно прошипела я, чтобы вогнать в крышку твоего гроба последний гвоздь.

 — Сука, — ответил твой отец, но я уже шла на остановку, обняв себя руками — неожиданно стало очень холодно…

***

 — Пап! Папа! — кричала я и бросала камешки в окно его комнаты. — Пап, блин! Да не буду я самовыпилом заниматься! Пап! Не бросишь же ты меня тут на улице?

 — Наркома-а-анка! — завыла бабка со второго этажа.

 — Спасибо, что сообщили! — съязвила я.

 — Сейчас ментов вызову!

 — Пап! Меня менты сейчас заберут! Ау!

 — Наглая! Бестактная девчонка! — завыла другая бабка.

 — А вам-то что?!

 — Ночь на дворе! Чего орёшь?! — третья бабка. 

 — А это концерт по заявкам! — ответила я. — И по заявке от Виктора Ипполитовича... шоу программа… «Блудная дочь»! Поддержим аплодисментами! — я начала кривляться от дурной самозащиты.

 — Наркоманка! — повторила бабулька. — Ещё и пьяная, вы посмотрите!

 — Кошмар! А я её помню в песочнице!

 — Сына сгубило, и эту сгубит…

Брат-которого-нельзя-называть…

Твою ж мать. 

Папа выглянул из окна и вцепился в подоконник, теперь мы смотрели друг на друга не отрываясь, будто бабки вокруг превратились в условный “народ” во время дуэта главных героев. 

 — Папенька, — шепнула я.

 — Ты же просто хочешь домой, — тихо сказал он, так, что я и услышать не могла. Я это прочитала по губам… Чёрт. — Я тебе не нужен. 

И он захлопнул окно, а потом, видимо, и дверь в комнату, потому что больше не появился. Бесить бабок было бессмысленно, им пора по будкам, в злых собаках я больше не нуждалась.

Когда зазвонил телефон, у меня не было вариантов, кто это беспокоит мою скромную персону. 

 — Чего? — вздохнула я. Холодно было до жути, и от волнения стучали зубы.

 — Ты как?

 — Никак, торчу под окнами, папа не пускает домой.

 — Сейчас приеду.

 — Да пошёл ты… 

Я скинула вызов и забралась на капот папиной машины, раскинула руки и уставилась на небо. Оно уже было усыпано звёздами.

 Прежде чем пойти к папе, я долго сидела в кафе поблизости и набиралась храбрости, так, что уже совсем похолодало и стемнело. Казалось, будь вечер тёплым — мне не было бы так погано и страшно. Ну не бросит же меня папа? Хотя его логика ясна… У меня есть телефон, я могу позвонить маме или условному “женишку”. Твою мать, роскошно то как!

Глава 12. Верните мой 2008-й

My life is brilliant.

У меня замечательная жизнь.

My love is pure.

Моя любовь чиста.

I saw an angel.

Я видел ангела,

Of that I'm sure.

Я уверен в этом.

She smiled at me on the subway.

Она улыбнулась мне в метро.

She was with another man.

Она была с другим мужчиной.

But I won't lose no sleep on that,

Но я не собираюсь страдать от бессонницы,

'Cause I've got a plan.

Потому что у меня есть одно предположение.

You're beautiful. You're beautiful.

Ты прекрасна. Ты прекрасна.

You're beautiful, it's true.

Ты прекрасна, это правда.

I saw your face in a crowded place,

Я увидел твоё лицо в толпе

And I don't know what to do,

И теперь не знаю, что мне делать,

'Cause I'll never be with you.

Потому что мне никогда не быть с тобой.

Мы молчали так, словно уже всё обсудили и пришло время просто это переживать снова и снова. На деле после прощания с папой никто из нас не проронил ни слова. Но ты вёз меня к себе, а мне казалось, что эта квартира больше никогда не будет защищена от вмешательства злых сил.

 — Не бойся, я забрал у мамы ключи, — произнёс ты так, будто читал мои мысли. Хоть это и было не так. Если бы ты мог читать мысли… ты бы всего этого не сделал. Хотя, может, и я наворотила дел.

 — Что сказали родители? — я куталась в твою кофту и старалась спрятаться так, чтобы ты не видел, как вдыхаю твой запах, но ты явно это понимал. 

А ещё я старалась смотреть на тебя так, чтобы ты не понимал, что я этим занимаюсь. Глупая девочка. Ты всё видел и иногда ухмылялся. Свет ночного города окрашивал твои чёрные волосы, оживлял их бликами, чертил твой профиль как на неоновой картинке из комикса. 

 — Что и всегда. — Твои губы изогнулись в улыбке, стали видны ровные зубы. — Лишили наследства.

 — А квартира?

 — Я её снимаю, — ты покачал головой и потянулся к магнитоле, чтобы переключить песню Носкова “Это здорово”, по крайней мере, я решила, что переключить, потому остановила твою руку, и наши пальцы сами собой тут же переплелись. — У них, — и мы оба почему-то засмеялись. — Правда, у меня даже есть договор официальный. 

 — Смешно.

 — Твой отец…

 — Я заплачу, если мы станем говорить. 

 — Хорошо. Пошли поедим? — предложил ты.

Я кивнула:

 — Только… не в то кафе, ладно?

 — Ладно. 

 И мы купили в “Макдональдсе” по бургеру. Банально и круто, я пила колу и наслаждалась тем, что ем фастфуд и чувствую себя в своей тарелке.

Ты привёз меня к себе, взял мою сумку, меня за руку и повёл домой так, будто я там была впервые. И я так ужасно боялась, что всё это глупая шутка, что остановила тебя на крыльце.

 — Стой. Слушай. Если это всё шутка — давай не сегодня. Мне правда очень плохо, я не хочу шуток и я… не смогу ответить. Понимаешь? 

 — Конечно, я же не слепой дурак. Месть оставим на завтра, ок?

 — Ок. Перемирие? — я выдернула руку из твоего захвата и протянула её сама.

 — Перемирие. 

 А стоило двери за нами закрыться, меня обуяла тоска. Я не дома. Сериалов, заготовленных на компьютере, не будет. Лимонада и безе — не будет. Мани — не будет. Папенькиного кофе — не будет. Вообще всё это осталось в параллельной вселенной, а я в какой-то новой и чужой. Жуткой, дурацкой. Моё горло сковало болью.

 — Марк, блин… — прошипела я зачем-то и топнула ногой, а вместе с этим из глаз полились слёзы.

 — Тш, тш… — прошептал ты и обнял меня обеими руками, крепко прижимая к себе. — Эй, эй… 

 — Блин, — повторила я.

 — Ну что ты?

 — Папа… Папа… Ссора… — давилась словами, будто не могла их пережевать. 

 — Ты можешь ничего не объяснять, — вдруг очень серьёзно произнёс ты, вздёрнул бровь и покачал головой. — Это вовсе не обязательно. Давай, ты просто выпьешь кофе и помолчишь, это тоже терапия. Ладно? А ещё можешь принять душ или полежать в ванной — это помогает. 

 — А ты почему помогаешь? — я успокоилась ровно настолько, чтобы задавать вопросы и оставаться при этом в сознании. 

Глава 13. Верните мой 2008-й

Звонок мамы разбудил от тревожного ватного сна, стоило только уснуть. Я не сразу поняла, что происходит и где я, осмотрелась в тщетной попытке найти знакомые ориентиры. Было тошно и душно, в квартире пахло новой мебелью, стерильностью только что построенного дома и летним городским воздухом, прожжённым выхлопными газами. 

 Телефон нашла под подушкой, мельком глянула на время: два часа ночи.

 — Ты ушла из дома? — верещала мать. 

 Она была очень нервной и дотошной, особенно в том, что касалось папеньки. Её любимым сыном и человеком вообще был Брат-которого-нельзя-называть. Маню мама так и не смогла полюбить, она винила этого пупсика в смерти брата, потому стала относиться с ненавистью к моему папеньке. Странно это. Трансформация была медленной, но не настолько, чтобы я не заметила. Сначала мама пыталась любить внучку, правда пыталась. Я видела, как она сидит возле нее, заглядывает в кроватку, даже говорит о ней с другими людьми. Но скоро вопросы стали её раздражать, и вечное “А вы прививки поставили?”,  “А как кушаете?” стало детонатором. Любое “мы”, под которым подразумевалась она и Маня, вызывало взрыв. 

 А вот папенька Маню полюбил всей душой, и со временем мама начала перекладывать обязанности на него. Но была еще я. Выходило, что отныне я должна была стать объектом её забот, однако и с этим не сложилось. По факту, когда мама уходила, я отправилась с ней, потому что папенька не был готов к двум детям, а между мной и Машей выбор был очевиден.

 Мама была несчастной. Мама стала религиозной. Она срывалась, кричала, впадала в паранойю. Она была уверена, что совершила в жизни три большие ошибки: упустила моего брата, не стала хорошей матерью мне и… вышла замуж за папеньку. 

 — Ну, я бы выразилась иначе…

 — ОН выгнал тебя? — взвизгнула она мне в самое ухо.

 — Я просто…

 — Не оправдывай его! Тиран! Загубил… ненавижу… 

Мама стала задыхаться, она хотела вопить, и я могла или слушать, или бросить трубку. Блин, я правда ей сочувствовала. Я правда пыталась! Я правда любила брата, но в какой-то момент просто поняла, что и себе сочувствовать тоже нужно. Почему на алтарь её материнского горя была возложена дочь? Потому что родилась второй? Потому что не сын? И я слушала, слушала, слушала, а мама взрывалась раз за разом, всё дальше уходя в дебри своего любимого горя. Оно было любимым на самом деле. Мама холила и лелеяла свою беду, возводила в культ. Будто фантомную руку, она баюкала память о своём сыночке. 

 — Серёжа… Серёжа… — вздыхала мама. 

 — Мам, ты что-то мне сказать хотела? — спросила я, наконец, понимая, что меня не слушают и я, в общем-то, не нужна в качестве слушателя.

 Да и не хотелось. Когда-то любимым семейным занятием были дочко-материнские разговоры. Мама усаживала меня напротив, наливала чай и начинала говорить о Брате.

 — Ты приедешь ко мне?

 — Нет.

 — Почему?

 — Потому что терапевт сказал, что тебе нужно начать самой справляться с пр…

 — Ты мой ребёнок! — визгнула она, и я только кивнула, уставившись в потолок. 

Набежавшие на глаза слёзы расфокусировали зрение, и теперь отблески лунного света на люстре расплывались в яркие пятна. Я наблюдала за ними, а сама понимала, что судорожно втягиваю в себя воздух, всхлипываю, а по щекам бегут слезинки. Они скапливались в волосах, мочили подушку и скребли по горлу, а я вздрагивала уже и хваталась за живот, потому что рыдания набирали обороты, а я всё сдерживала их и сдерживала, как дура. 

Бросила бы трубку и дело с концом! Но нет… Слушаю, потому что иначе она перезвонит, непременно перезвонит и скажет, что я неблагодарная и брата не люблю. 

 — Где ты? 

 — У друга.

 — Ага-а-а, так это правда! Это правда? ПРАВДА? 

 — Мам, всё. Хватит. Пожалуйста. Хватит! Не могу больше сл… 

 — Ты пошла по дурной дорожке? Да? ДА? Это назло? Да? Назло? Назло? 

 — Да что ж такое?.. — прошипела я, резко садясь и оттого чувствуя головокружение. 

Спасение пришло, и я была счастлива, как никогда. Ты выхватил телефон из моих рук, бросил коротко “Она в безопасности, перезвонит, когда сможет” и унёс мой телефон. Запер его в шкафу на кухне, как преступника, вернулся ко мне и вытащил из одеяла. Как ребёнка, на руках отнёс в свой спальный закуток и усадил к себе на колени. От жалости, от твоих утешительных рук меня пробило на невиданные рыдания. Как никогда раньше, с чувством и настоящим удовольствием я отпустила ситуацию и по-царски разрыдалась, выкручивая пальцами твою футболку, будто она могла спасти меня, если разорвать её в клочья. 

 Твоё тело было худым, сухим, но крепким, как у любого вчерашнего мальчишки. Ты ещё не набрал массы, но и я всегда была достаточно мелкой, чтобы теряться в твоих руках. Они были сильными и прижимали к груди крепко. Все окна были открыты, прошла тошнотворная духота, стало легче дышать.

Глава 14. Райт нау в 2019-м

У меня сложные отношения с мамой.

Мама меня не понимает.

Всё пошло с детства. С мамы. 

Я никогда не говорила с мамой по душам.

Мы с мамой не близки.

Маленький и жалкий список из сотни похожих фраз, описывающих отношения с самым близким человеком. С него начинается жизнь. С него закладывается наше отношение к семье. К нашим собственным детям, к нашим мужчинам. К нашим женщинам. К сексу, взрослению, питанию, стилю… У кого-то больше, у кого-то меньше. Это как волна, которая лижет берег, она может остановиться в любом месте. Может осторожно обнять сантиметров тридцать песка, а может как цунами затопить всю твою жизнь. 

“Мама” может закончиться в пять, в десять лет, в пятнадцать, как ты захочешь или она захочет, или судьба распорядится. Может не закончиться никогда. А может стать снова мамой спустя много лет. Универсальный человек, который всегда имеет право вернуться, и к которому всегда можешь вернуться ты, если у вас есть на это силы и внутренние ресурсы.

Что я запомнила на всю жизнь? 

Что главная ошибка, которую я когда-то совершила с мамой — перестала нуждаться в ней. Даже в мелочах. Нельзя вырастать из этой маминой любви, как из детской куртки… Даже когда покажется, что ты знаешь мир лучше, что ты выше, что для этой женщины ты теперь покровитель, что теперь ты заботишься о ней, а не наоборот. 

Настал момент, когда я поняла, что она должна оставаться всемогущей, она должна быть нужна. А я это потеряла. Выросла из неё, перестала хотеть её внимания и любви, а она… расслабилась. Стала стремительно опускаться, позволяя мне заполнять её мир своей значимой высоченной фигурой.

 Снисходительное “мама”, когда говоришь с Маней. Напряжённое “мама”, когда говоришь с папой. Насмешливое “мама”, когда говоришь с мужем. И самое любимое: “Бабушка”, когда говоришь с детьми. 

И как же я не хотела оказаться в том же положении. Как же я не хотела, чтобы из меня, как из куртки, выросла Соня. Стала считать меня устаревшей и не продвинутой, стала учить меня. Перестала спрашивать что-то у меня. 

Я стою в аэропорту и смотрю на мать Марка, пересчитывающую сумки. Его отец держит за руку Егора, а тот пытается что-то ему объяснить, но Максим  не самый нежный и трепетный дед, чтобы всё бросать и сюсюкать с ребёнком на пустом месте, однако он тот, в ком я, как ни странно, уверена. Если бы мне сказали, что завтра меня не станет, пожалуй, я отвезла бы детей к Максиму. Да, Марк прекрасный отец, безусловно, но я не дала ему проявить самостоятельность в этом вопросе за все наши десять лет.

 — Спасибо, — говорю я, и мой голос повисает над головами детей, витает в воздухе, пока не достигает ушей свекрови. 

Шокирует, но Марк из мамы… не вырос. Нет, он не маменькин сынок, как раз наоборот, но она не превратилась для него во взрослого ребёнка, которому нужны помощь и опека, хоть и путалась иногда в телефоне и пускала вирусы на компьютер. Он уважал и её, и отца. До сих пор.

 С того дня, как они помирились, эти люди опять стали его друзьями и партнёрами, а я-то думала, что они мерзкий народец, ни во что его не ставящий. Я когда-то очень удивилась, какие они на самом деле. И вот теперь эта женщина, с которой мы нашли общий язык спустя столько лет, увозила моих детей, а я пыталась в эти последние минуты с ней понять… что же, блин, она делала правильно? Почему её не боятся, а уважают. Она не сюсюкает с моими детьми, а если делает это мне в глаза, я знаю, это она насмехается надо мной. И с ней, как выяснилось, можно говорить и дружить. Мне становится стыдно за колючесть, закрадывается подозрение, что все эти годы я просто не давала нам подружиться, придумывая себе ветряные мельницы, и щёки краснеют.

Свекровь подходит ко мне и пристально смотрит в глаза, а потом вздёргивает одну бровь:

 — Неля? 

И мне хочется, чтобы она меня обняла. Я хочу узнать её поближе, сейчас, когда мы стоим в аэропорту и вот-вот попрощаемся. Мне становится страшно, что если не налажу отношения с Марком — больше не увижу ни его отца, ни его мать. И как когда-то давно, лет десять назад, скребут в горле и душат девчачьи слёзы.

 — Ты какая-то бледная, — говорит Софья Марковна. 

 — Нет-нет… 

 — Как прошло с Марком?

 — Никак, я сбежала.

 — Почему?

 — Мне нужно время.

И она кивает. Она кивает, и я снова стыжусь, видимо, краснею, и её взгляд ещё больше вцепляется в меня, но не осуждает. Я делала монстра из этой женщины. Сама. А сейчас хочу обнять.

 — Ты справишься. Я позабочусь о детях. Егор… 

 — Вы уверены?

 — Слушай, — говорит она и… берёт меня за руку. Смотрит на наши переплетённые пальцы. У меня смелый алый маникюр, а у неё аккуратный фрэнч. — Я знаю, что ты на меня обижаешься и считаешь, что я не люблю своих внуков, — говорит она так, что меня бросает в холодный пот, но хочу слушать дальше. Внезапно понимаю, что она чем-то на меня похожа. — Я не нежная бабушка, как и Максим не нежный дедушка... 

Глава 15. Райт нау в 2019-м

Я сижу во дворе в беседке и пью вино, жду Машу и понимаю, что нуждаюсь, чтобы в душе всё угомонилось, прежде чем вернуться в квартиру к Марку. Он сегодня в больнице до самого вечера, вчера я оставила его на ночь одного. Он понимает, какой сейчас год, понимает, что произошло, но всё в его голове причудливо смешалось, и я волнуюсь. Он уверен, что мы с ним разругались. Уверен, что яростно в меня влюблён. Вчера он хотел загнать меня в угол и, очевидно, трахнуть, но я не далась и сбежала. Я не готова, мне кажется, что всё это ложь.

Вчера я почувствовала себя перед ним девчонкой и поняла, что всё запутается, если вот так сдаться. Он же вспомнит. И возненавидит меня. Нет уж.

Маню привёз её мужчина, язык не повернётся назвать парнем. Он взрослый, жутко огромный, дебильный хвостик на макушке, но… красавец. Не поспоришь. И Маша с ним очень правильная, красивая и воздушная девочка с идеальной укладкой и хорошеньким личиком. Они как будто две суперзвезды. 

Макс — он же Важный Птиц, он же Мужчина Мани — доводит мою племянницу до беседки и усаживает за стол, а сам окидывает меня с ног до головы пристальным взглядом, будто я под столом могу прятать пушку, чтобы пристрелить его ненаглядную.

 — Что? — я развожу руками, а потом ставлю перед Маней бокал и наполняю его вином. 

 — Ничего, позвони, как закончишь, — говорит он Мане, кивает мне и отчаливает.

 Я смотрю ему вслед и понимаю, что он как бы старше меня, а считается мужчиной Машки, моей маленькой девочки. 

 — Привет, — тихо здоровается она и поднимает на меня робкий взгляд. — Ты чего?

 — Просто. Спросить, как ты, — говорю это и понимаю, какая косячница, и как, наверное, во мне Маня разочарована. Несколько дней назад я хотела разрушить её отношения с тем самым мужиком. Не из вредности, а потому что… испугалась.  — Испугалась, — произношу вслух.

 — Что?

 — Я испугалась за тебя. Я испугалась, что ты маленькая и беззащитная, а он большой и страшный. Испугалась, что он поиграется и уедет в свою Америку. И что Марк ушёл — тоже испугалась, потому что тоже виновата. Прости, Мань.

 — Неля, — шепчет Маня, глядя на меня во все глаза, а потом делает большой глоток вина. — Всё хорошо, — она кивает и вытирает набежавшие слёзы.

 — Не реви, — вздыхаю я.

 — Как Марк? — она меняет тему, но я вижу, как подрагивают её пальцы, и как она всё ещё часто дышит, чтобы не заплакать.

 — Он не помнит. Последние десять лет. Вернее, он что-то помнит, что-то нет. Что мы решили разводиться — не помнит. Что мы женаты и у нас трое детей — тоже нет. Что я стерва — не помнит. Что я…

 — Слушай, — Маша отвлекается от слёз и наваливается на стол. — Вопрос на миллион. А что изменилось? 

 — То есть? Всё.

 — Нет же. Поговори со мной, как со взрослой!

И я охреневаю. Поговори со мной, как со взрослой… Это почти заклинание какое-то, которое вводит в ступор. Мне вдруг становится ясно, что не Соня мой ближайший уходящий поезд, а Маня. Первый ребёнок в моей жизни, которому уже лет столько, что даже папенька отпустил “взамуж”. 

Я позвонила сегодня не маме, потому что не чувствовала никогда ее поддержки, и мне правда жаль, но это так. Я позвонила Маше, потому что она была первым младенцем появившемся в моей жизни. И ближайший человек, которого Маша бы назвала мамой — я, не Лара. Не моя мама. Я.

 — М… о чём? — я понимаю, что не умею. Я откровенна, максимально. Но, как выяснилось, с Маней есть барьер. 

Я рассказывала ей когда-то про месячные и секс. Это не было неловко, я была старой мудрой совой лет двадцати с хвостиком. Было по фану тренировать своё материнское слово, когда в кроватке крошка, а теперь взрослая версия дочки задаёт вопросы, и не о будущем, а о том, что актуально прямо сейчас. И вот снова. Сидит передо мной Маня и задаёт вопросы, которые далеко не теория — это раз. Про меня родимую — это два. 

Ей не поучения интересны, не “не делай так”, а “я делала так”. Примеры. Горькая правда. И мне страшно, потому что кажется, что это мой главный экзамен. 

 — Что изменилось за десять лет. Просто статистику. Сухую и суровую, — Маша улыбается, и я вижу, какая она смелая сейчас. И завидую, потому что мне не у кого было спросить, так себе оправдание, из той же оперы, что “а мы в поле рожали”. 

 — Ладно, давай попробуем. — Я заинтригована. — Первое. Я стала намного сильнее. Я перестала просить о помощи, даже элементарной. Мне стало “проще самой сделать”.

 — Это плохо?

 — Сейчас понимаю, что да. Что это расслабляет. Представь, что кто-то станет всё за тебя делать. Станет сам уносить твои вещи в стирку, потому что ты “точно не то и не с тем постираешь”. Сам готовить и не просить помощи, потому что “проще самой”. Сам варить кофе утром, сам… — Маня морщится. Ясно, конфетно-букетный и кофейно-омлетный период в самом расцвете.  — Так вот. Сам. Сам. Сам. Ну, точнее, сама… а потом смотрю такая и… ну он и не парится. А я всё сама, всё умею. Мне уже будто и не нужна помощь. Сначала я гордилась этим, а потом пробило на обиду, что я всё сама. А теперь понимаю, что он, наверное, не виноват. Я отказывалась долгие годы от помощи, а потом обиделась, что её нет. Как-то так. 

Глава 16. Райт нау в 2019-м

I could stay awake just to hear you breathing

Я могу не спать ночь напролёт, чтобы слушать твоё дыхание,

Watch you smile while you are sleeping

Смотреть, как ты улыбаешься во сне,

While you're far away dreaming

Блуждая по царству грёз.

I could spend my life in this sweet surrender

Я мог бы всю жизнь провести в этом сладком плену,

I could stay lost in this moment forever

Я мог бы остановить это мгновение,

Where every moment spent with you is a moment I treasure

И навсегда остаться с тобой, ценя этот миг, как сокровище.

Don't want to close my eyes

Я не хочу закрывать глаза,

I don't want to fall asleep

Потому что боюсь уснуть,

Cause I'd miss you baby

Ведь даже во сне я буду скучать по тебе.

And I don't want to miss a thing

Я не хочу пропустить ни мгновения,

'Cause even when I dream of you

Потому что, даже если ты мне приснишься,

The sweetest dream will never do

Мне будет не достаточно этого сладкого сна,

I'd still miss you baby

Я всё равно буду скучать по тебе,

And I don't want to miss a thing

И не хочу пропустить ни мгновения.

Я отрыла старый “тексет”. 

И он работает, паршивец! 

Я иду к квартире Марка и слушаю “Aerosmith”. Я снова иду пешком, без машины, уши заткнуты наушниками и с непривычки хочется вертеть головой, как сове, потому что кажется, будто сейчас кто-нибудь набросится со спины. Я всегда обожала ходить, я не забрасываю спорт, но сейчас мне кажется, что привычная когда-то дистанция стала втрое длиннее.

Я вышла за четыре остановки от дома, чтобы просто идти. И я наслаждаюсь. На мне удобные сандалии, мне не жарко, потому что рубашка практически марлевая, а шорты возмутительно коротки. Мне не холодно, потому что всё ещё лето и всё ещё нагрет за день город. Я иду и останавливаюсь только когда вижу освещенную парковку нужного дома, и Марка сидящего на лавке.

Эту картину я наблюдала сто тысяч раз, но сейчас она странная. Я никогда не видела тридцатипятилетнего Марка на лавке во дворе, просто смотрящего в небо. Мы любили это, мы любили сидеть в тишине, уставившись в пространство, и касаться друг друга. И я поражаюсь, потому что в последний раз, когда мой муж сидел молча на улице, его плечи были уже, а волосы длиннее. Его лицо было чуть тронуто загаром и будто тоньше и моложе. 

Этот Марк — взрослый мужик. Тот был — подросшим щенком, уже не мальчишкой, но еще не вот таким, как сейчас.

Я подхожу и сажусь рядом, и когда он поворачивает ко мне голову, у меня перехватывает дыхание, вытаскиваю из ушей наушники и выключаю плеер. Он улыбается, как будто влюблён и заинтригован и жаждет победить, но лицо при этом неправильно брутальное. С щетиной, с морщинками у глаз. Он неправильный, и я нервно сглатываю, опасаясь захлебнуться слюной. 

 — Ты меня сейчас взглядом просто сожрала, — замечает он, а потом встаёт с лавки и садится напротив меня на корточки.   — Привет, — его тихое приветствие неправильно. 

 — Ты влюблён? — спрашиваю я, и он широко распахивает глаза, начинает смеяться, потому что не понимает, как прост для меня этот вопрос. Я для него — едва знакомая девчонка.  — Сколько тебе лет? — продолжаю прощупывать почву.

 — О чём ты? — смех становится настороженным. — Ты, кстати, откуда пришла? Где живёшь?

 — Ты в курсе, что многое забыл? — игнорирую его, зная, что играю с огнём.

 — Я знаю, что ты моя жена, — серьёзно говорит он, и моё сердце обдаёт жаром. Он знает. — И я знаю, что забыл тебя, и потому меня не тащат домой. И я знаю, что у нас не всё в норме. Ты хочешь рассказать мне об этом?

 — Нет, — я качаю головой, понимая, что Марк злится. 

Ему не нравится, что я нарушила правила его игры. Мне жаль. Но мне тоже страшно.  Я подаюсь вперёд и понимаю, что зарылась пальцами в его волосы, и они совсем мне… незнакомы. Я хочу мягких, длинных чёрных прядей. Эти короткие и колючие. Ему и самому будто даже некомфортно, потому что он морщится, когда их ерошит. Я глажу его по голове, смотрю в его глаза, и он волнуется, а у меня всё внутри дрожит. Марк снова волнуется от того, что я касаюсь, что я рядом, что у меня ярко накрашены губы, а сквозь блузку можно угадать цвет и текстуру белья. 

 — Ты крутая… Всегда такой была?

Глава 17. Верните мой 2008-й

Мы сидели на балконе. Одна твоя рука держала меня за талию, а вторая гладила ключицы, подбородок, скулы. 

 — У тебя веснушки. Они не рыжие, не коричневые, а тёмно-серые. И ты немного смуглая.

 — К чему ты?

 — Это очень красиво. У тебя красивая кожа. Никогда не думал, что такое сочетание возможно.

 — Зачем ты делаешь мне комплименты? — я насторожилась и отодвинулась, чтобы сесть на лавку.

Но ты не дал. Твои руки крепче сжали меня, спасая от побега. 

 — Потому что захотел.

 — Нет, потому что мне грустно. А грустные девушки — лёгкая добыча. 

 — Ты и так моя добыча. Уже моя добыча. 

 — Почему это? Мы же просто притворялись.

 — Мы целовались.

 — Один раз ты притворялся, в другой раз я. 

 — Ты такая наивная, — ты обнял меня покрепче, зарываясь носом в мои волосы, и выдохнул в них, меня до косточек пробрало теплом. Даже смешно. — Милая, безусловно, мы притворялись, но будь честна — поцелуи не случаются просто так. Они всегда от того, что два человека очень сильно их хотят. Я очень сильно хочу тебя. А ты?

 — Зачем ты спрашиваешь? Это глупость. Мне нужно пойти спать!

Я дёрнулась снова, на этот раз даже встала, но ты схватил меня за руки и заставил, раздвинув ноги, зависнуть над тобой. А потом приподнял и я встала на матрас коленями. Мне было страшно теперь сесть, потому я так и замерла, а ты смотрел на меня снизу вверх. Сжимала твои плечи и страшно боялась, потому что это оказалось хуже, чем сесть таки на твои колени.

Ты держал меня одной рукой, а другой, так и не отрывая взгляда от моих испуганных глаз, поднял свою майку-алкоголичку. Твои губы оказались как раз напротив моей серёжки, той самой, про которую было столько дурных мыслей.  И, глядя мне в глаза сквозь дебильную твою чёлку а-ля Джек из “Титаника”, ты приблизился и сделал то самое, пошлое, ужасное, и это было хуже, чем я представляла. Твой язык. Скользкий, на моей серёжке, на моём животе. Прохладный уличный воздух тут же остудил мокрую кожу, и я невольно вздохнула. 

Это был тот момент, о котором я подумала ещё в самую первую встречу: что ты сделаешь дальше? 

Вверх или вниз? 

Твои руки легли на мои бёдра, поднялись к талии, к подмышкам, и я не вовремя поняла, что они стягивают с меня майку, а я остаюсь даже без лифчика. Ноги дрожали, грозясь подогнуться, но упасть сейчас не куда-нибудь, а на твои колени — было бы равно убийству. Ты жуткий, страшный человек. Ты убийца, чёртов мажор и дьявол. И даже в темноте контраст между твоими волосами и кожей чертовски кошмарен, а глаза слишком темны. Теперь одна твоя рука лежала на моём позвоночнике, а другая на животе, будто я была музыкальным инструментом, на котором ты умел играть.

 — Скажи что-нибудь, — попросил ты, и слова не разрушили ничего, они заставили меня снова дрожать.

 — Я не знаю, — жалобно произнесла я. — Я не знаю…

 — Ничего?

 — Ничего. 

Ты кивнул. И палец той руки, что лежала на животе, проскользил выше, до самого подбородка. Между рёбер, между грудей, до ямки у основания шеи, и уже тогда я задержала дыхание. Потому что пальцы сомкнулись на шее и потянули вниз. Ты не душил, ты держал, а я не могла дёрнуться.

 — Не надо, — попросила я.

 — Почему? — спросил ты.

 — Мы ненавидим друг друга, — шепнула я.

 — Это просто слова, — ответил, блин, ты. 

И ухмыльнулся, как чёртов убийца. 

  — Я не ненавижу тебя, — ты покачал головой, и я увидела во взгляде то, что не походило на всё, что было раньше.

 Это не было похоже на самый первый день, когда ты играл влюблённого, а я играла сдающуюся на его милость. Это не походило на тот взгляд, что был у тебя, когда я сама целовала и пугала. 

 — Почему ты такой разный? Когда мне тебе верить?..

 — Сей-час, — выдавил ты. 

 Я кивнула. Я всхлипнула. Я поняла, что никогда так себя не вела и не сидела полностью обнаженной на мужских коленях. И не чувствовала, как колотится твое сердце, будто заведённое. Ты меня сжал, и я вся уместилась в твоих руках. Моя обнаженная грудь касалась твоей обнаженной груди — перебор.

 — Не могу. Пусти! — И вырвалась, а ты разжал руки. — Прости, но… это слишком. 

 — Я думал, ты смелее, — эта усмешка прошлась по позвоночнику кубиком льда. 

Ты усмехался, и я хотела тебя поколотить, но это выглядело бы жалко, как и одеваться при тебе. Я… усмехнулась. Хватило смелости. Переступила через майку и гордо покинула балкон. Занимать неудобный диван было выше моих сил, потому решила лечь на кровать. Я заслужила комфорта и спокойствия, а ты — будь неладен. 

Глава 18. Верните мой 2008-й

Я проснулась рано, ещё на рассвете. твоя рука лежала на моей талии, нога давила на мои ноги, было жарко и влажно. Мы нагрелись под одеялом, я скинула его и ты замурчал от удовольствия. Вывернуться из твоих рук, чтобы по крайней мере лечь на спину или другой бок оказалось ужасно непросто, ты держал крепко, как хищник добычу. 

 — Не вертись, — пробормотал ты.

 — Хочу на другой бок.

Ты отпустил, я развернулась и тут же оказалась в новом капкане. Ты сам устроил мою голову на своей руке и крепко обнял другой. Ноги опять обвили меня, как игрушку. 

 — Что ж такое, ты всегда такой прилипчивый? — засмеялась я в сгиб твоей шеи.

 — Не знаю.

 — Это как?

 — У меня не много опыта, но ты так прикольно помещаешься в руках, как игрушка. 

 — Жарко же…

 — Так разденься, если жарко. 

 — Нет.

 — Почему?

 — Ты меня трахнешь тогда.

 — Ну конечно трахну, дурочка, — ласково ответил ты и погладил меня по голове. — Ты сомневалась?

 — Ты дурак… 

 — Не совсем, — ты покачал головой касаясь губами моего лба. — Хотя может и такое быть, но вот что я скажу. Мы с тобой друг друга раздражаем. Мы друг другу явно нравимся. С того момента, как встретились ты ни разу меня не разочаровала.

 — Это как? — утренний свет заливал спальню, всё казалось сумрачным, волшебным. 

Я встречала рассвет в твоей постели и всё моё тело ныло и вибрировало. Рассвет играл со мной, он делал что-то с твоим лицом и твоими глазами, он меня зомбировал и это было даже страшнее чем тот момент на балконе, когда я обнаженная сидела на твоих коленях. 

 — Ты выкидываешь фортели ровно так, как я бы хотел. Нет, я не могу предсказать твои дейстия. Но я хочу чтобы ты меня удивляла и ты это делаешь. Ты сложная, с тобой много проблем  будет ещё больше. 

 — И…

 — И я тебя непременно трахну. Мне кажется, что это логично, разве нет?

 — Да? Логично?

 — Конечно. ты сама не понимаешь?

 Я понимала. Но боялась признать. 

 — Я не хочу. То-есть может моё тело и хочет, но я не хочу. Я не должна тебе доверять, не должна с тобой спать. Секс — это наверняка весело, но от него много проблем. От него влюбляются, а потом страдают. От него дети, ссоры, одни беды от него. Я…

 — Монашка? — ты перекатил меня на спину и я тут же будто замерзать начала. — Я очень хочу спать, но ты же, дурочка, не успокоишься. так что сейчас я тебе кое что расскажу. Но для этого ты бы не могла раздеться?

 — Нет! — я вскинула руки и вцепилась в футболку “Челси”. 

 — Ок-е-ей… Если я правильно понял, а это наверняка так, у тебя или очень мало опыта или он был плохим. Не вдаёмся в подробности. Но я прав?

 — Прав, — я кивнула поражаясь тому, о чём говорю с едва знакомым человеком. Это было что-то с чем-то. Нельзя обсуждать такие вещи, даже если лежишь с одной постели. 

 — Секс — это не просто весело, это очень весело. Я не гуру, не какой-то там великий соблазнитель, но я примерно представляю, что значит наслаждаться сексом друг с другом. И это охренительно. 

 — А для чего мне нужно было быть раздетой во время этой крайне занимательной лекции?

 — Практика.

 — Что практика?

 — После лекции идёт практика. 

 — Я же сказала, что не буду с тобой спать, — спокойно ответила я.

 — Это вовсе е обязательно делать.

 — А что тогда? Петтинг? Мастурбация? Кунилингус? Минет? Интимный массаж? Все виды пенетрации? Анальный секс, как альтернатива вагинальному, для скромниц берегущих честь смолоду? 

Ты присвистнул, а я ухмыльнулась. Моей циничности можно позавидовать, и я уж точно не такая дура, чтобы не понимать что такое клитор и куда его девать. 

 — Слушай, если ты хотел открыть мне мир разврата, то я очень ценю твой энтузиазм, но я не тупая. Без сопливых знаю, но не хочу иметь с этим дело. Ты конечно очень горячий, а у меня нет каких-то там травм или типа того, но слушай… ты меня знаешь два дня. Ты можешь меня хотеть только из спортивного интереса и…

 — Всё. Закрыли тему, спать пора, — и ты снова сгрёб меня в охапку уложив на свою руку, обхватив конечностями. Мгновенно между нами раскалилась несчастная футболка “Челси” и стало трудно дышать. 

Глава 19. Райт нау в 2019-м

Мы сидели в полной темноте и слушали город за окном. Это был привычный шум, привычные крики, сигналы машин. Они наполняли квартиру и делали её живым организмом, участником это душной городской жизни. Окна в квартирах вокруг, то зажигались то гасли. Свет следовал за переходящими из комнаты в комнату людьми и прятался в туалетах, кухнях и кладовых. А мы сидели в торжественной тишине и смотрели друг на друга.

 — Меня очень сильно к тебе тянет, — говорит Марк и его глаза на миг будто сверкают в темноте. Он больше не взволнован, он будто горит изнутри. Его шокирует происходящее, потому что удивительно как знакомо ему моё тело и не знакома наша жизнь. 

 — Что ты знаешь обо мне?

 — Ты Неля Магдалина, но вероятнее всего, уже моя жена. Я помню, только что ты Неля Магдалина. Ты вредная, дерзкая и с тобой невыносимо общаться. ты очень правдивая, ты согласна играть со мной в игры. Тебе нравится, что мы поставили на уши обе наши семьи. и мы притворяемся, что ненавидим друг друга. Я специально тебя раздражаю, потому что ты очаровательно выходишь из себя. Ты млеешь от смен моего настроения, тебе это нравится. Ты не злишься по пустякам. И мне нравится, что в целом мире тебя поддерживаю и жалею только я. Тебе больше никто не нужен и я чувствую себя рядом с тобой особенным, как ни с кем другим. Ты привлекаешь к себе взгляды, потому что чертовски сексуальна. Ты не стесняешься этого и я хочу, чтобы ты вечно была такой… — не верь ему, не верь ему, не верь ему.

Он говорит ровно то, что чувствует, но я знаю, что это только до того момента, как вспомнит что к чему. Скоро он назовёт сексуальное — вычурным, доверие — соплями, невозмутимость — холодностью, противостояние наших семей — детским садом. 

Он захочет, чтобы я дружила с его родными и перестанет принимать наши разногласия. Он наладит отношения с моим отцом и станет говорить всякий раз, что это пример взрослого поведения. А то что я оставила фамилию отца будет воспринимать, как подлось.

Но сейчас его слова сущий мёд. 

И я снова вижу того, кого люблю. 

 — У меня просто сводит руки от желания к тебе прикоснуться, — он встаёт. Мы сидели друг напротив друга: я на краешке кровати — он на диване.

Теперь он напротив меня и в полумраке выглядит желанно и порочно. Я хочу чтобы всё было, как в его красивых словах. Я хочу его. И когда пальцы тянут за завязки моего платья, чувствую неловкость будто это впервые. Неужели этот Марк тридцати пяти лет не видел меня обнажённой? Когда в последний раз мы делали это так? Каким был наш последний раз? 

Кажется… не помню точно. 

Чей-то день рождения. 

Детей не было дома… или они уже спали? 

Может шёл дождь? Нет, кажется нет. 

Мы ссорились. Мы совершенно точно ссорились всю дорогу, и бросались друг в друга обвинениями. Мы приехали домой, вернулись за сумкой с Сониными вещами, потому что отправили её на ночёвку без одежды. Я подумала, что Марк её возьмёт, а он подумал, что я. И я кричала, что лучше всё делать самой. А он говорил “Да, да, да!”. Он соглашался. 

Егор был с Машей, Максим был у папеньки и Лары. Соня у подружки. Мы вошли в дом и хлопнули дверью с такой силой, что штукатурка треснула, а потом не сговариваясь пошли наверх искать злосчастную сумку. Я рылась в шкафу — он разгребал завал из Сониных вещей на кровати и добавил ко всему прочему, что у неё вечный бардак.

Соня — твой идеальный ребёнок, и конечно в бардаке была виновата я, а не она. 

Это был плохой день и мы были на взводе. Ты очень устал, работал, как проклятый последние недели. Я устала не меньше, но для тебя это “не мешки таскать”, о да, я понимаю. И да, я вероятно меньше трудилась. “да, да, да”. Я же какой-то там инструктор по… чему? Йога? Это работа? 

Мы не нашли сумку и пошли искать её в гардеробную. 

Это случилось там. На большом гладильном столе. 

Я залезла на него, чтобы дотянуться до той самой сумки, она стояла собранная в самом углу, но стол просто огромный, чтобы было удобно гладить шторы. 

Марк смотрел на меня в полном гневе, потому что сразу просил посмотреть в гардеробной и когда я к нему повернулась сразу стала шипеть:

 — Не смотри на меня так! — и для верности взяла за галстук. — И ненавижу эти твои галстуке. ты всё тот же мерзкий мажор!

 — А я ненавижу твои грёбаные косы, ты всё такая же оборванка!

Это была резкая страшная вспышка. В одну секунду мы вцепились друг в друга и стали кусаться. Я действительно кусала твою шею и на ней остались потом желтоватые синяки, а от твоих пальцев остались следы на моих боках и талии, но мы делали это из чистой неприкрытой ярости. И где-то там сидела без своей зубной щётки и расчёски с единорогом наша дочь, а мы срывали друг с друга ровно ту одежду, которая мешала потрахаться. 

Марк стянул моё бельё и колготки — кажется, это был, блин, май! МАЙ! Три месяца назад. Задрал платье, а я расстегнула его брюки и поняла, что рада видеть, как он рад мне.