Нелюбовный роман

I

Жизнь – сложная штука, и это каждый знает. Когда всё идёт хорошо – не зевай, в любой момент судьба из-за угла нанесёт удар, и чем меньше ты его ожидаешь, тем крепче тебе достанется. Оглянуться не успеешь, как из благополучного и счастливого человека превратишься в контуженного, потерянного неудачника, который всё понять не может, что вообще произошло и – главное – почему!? И опыт говорит, что в безнадёге, вязкой и глубокой, как болото, вязнешь именно как в болоте. Из неё очень трудно выбраться. Почти невозможно. Лишь у единиц получается точно так же, как и с попаданием в яму: бац! – и удача шлёпает по темечку. Это такое исключение из правил, что о нём и говорить-то стыдно, не то что рассчитывать. Обычно благополучие строится по кирпичику, по крупинке – а теряется в один миг.

И вот, можно подумать, что отчаяние – единственный подарок, который жизнь способна подкинуть человеку. А на вопрос «Ну почему? За что?» ответит одна религия, только мало кого её ответ полностью удовлетворит.

Увы, до момента, пока не грянет, и прежняя-то жизнь кажется человеку далёкой от совершенства. Как водится: и то не так, и это не эдак, всегда есть к чему придраться и о чём помечтать, горестно скруглив бровки. Потом дожидаешься, когда привычное станет прошлым, вляпываешься в худший расклад и вот тут-то запоздало оцениваешь, насколько тебе было хорошо. Научиться бы ещё запоздало наслаждаться утерянным, но это сродни полному бескорыстию, встречается реже, чем крупинки золота в почве.

На самом-то деле Севель прежде не считала, что несчастна. Да, ей не особо повезло в самом начале жизни. Вот, к примеру: мать была вынуждена оставить её в приюте. Севель, собственно, матери и не знала. Приют – что в этом слове вообще способно ободрить? Тягота, уныние и страх. Туда отдавали девочек, которых матери не способны были прокормить, и то, как девочки там воспитывались и как жили, зависело только от персонала. Кто стал бы особенно заботиться о брошенных девочках? Их и так с каждым столетием рождалось всё больше. В позапрошлом веке, говорили, приходилось примерно восемь девочек на одного мальчика, а сейчас – уже больше десяти.

Но Севель оказалась в приюте, которым заведовал очень хороший человек – да что там, самый лучший и добрый, которого Севель когда-либо знала. Он был искренне увлечён своей работой, следил, чтоб воспитательницы заботились о подопечных как следует, в меру их наказывали, и старался пристраивать выпускниц на производства, чтоб не пропали на улице. Если, конечно, удавалось. Директор частенько спускался в общую спальню девочек постарше и утешал их, объясняя, что женщины не бесполезны миру, всё-таки именно они производят на свет будущих мужчин, а кроме того, трудятся на заводах и фабриках, в мастерских и магазинах, в больницах и приютах и тем самым каждая вносит свою лепту. После беседы с ним светлело на душе – Севель сохранила о директоре самые добрые воспоминания.

Иногда она думала: он так добр потому, что у него-то самого есть сын – от одной из бывших воспитанниц. И тут же добавляла про себя: это правильно. Он заслуживает счастья. У каждого хорошего мужчины должен быть сын, а лучше двое.

После приюта она с помощью директора сумела попасть на фабрику, где производился бытовой пластик, но долго там не выдержала. Там требовались работницы покрепче. У хрупкой Севель не хватало сил ворочать огромные тюки материала и по четырнадцать часов стоять у конвейера. Потом была свиноводческая ферма, где удалось проработать только сезон – вернулась основная работница. А потом наконец повезло, и Севель взяли в мастерскую по производству жалюзи. При мастерской даже было небольшое общежитие, за которое брали очень умеренно. Жили по шесть девушек в комнате, и с некоторым комфортом – кухонька и душ на этаже, два туалета. Жили дружно, иногда прикрывали товарок от бдительных комендантш, особенно если речь шла о свидании, тем более с мужчиной.

О, свидание с мужчиной – это была мечта почти каждой женщины вокруг Севель. Они вздыхали, вырезали из журналов или покупали в книжных магазинах мужские фотографии, томно делились сплетнями, что у соседки из третьей комнаты, вроде бы, было что-то со старшим менеджером местного кафе. Сама Севель о встрече с мужчиной даже не мечтала. В голове у неё носилось смутное – может быть, когда-нибудь, когда удастся найти работу ещё лучше и жирнее, когда появятся деньги на съём комнатки и на уход за собой, удастся прикупить красивые вещи и украсить себя, можно будет попытаться сойтись с каким-нибудь мужчиной. Может быть, родить ребёнка… Но это очень далёкая перспектива.

Правда, опыт всё-таки случился. Когда однажды вечером её вместе с двумя другими девушками отправили прибраться в цеху, один из тамошних мужчин (она толком не разглядела, кто именно), схватил её сзади, оттащил в сторону, на груду ткани, и здесь поспешно спустил ей штаны. Она перетерпела, стараясь не вскрикивать, и недоумевала лишь, что в этом занятии может быть такого интересного, о чём вздыхают все вокруг. Неприятно и неудобно. А вначале так и вообще больно.

– Эй, чего ты там возишься! – кричали издали другие мужчины. – Тут поинтереснее.

Он отпустил её и ушёл, и Севель поспешила убраться с их глаз. Надо было поскорее закончить работу, а то старшая будет недовольна. Кровь из носу нужно показать себя усердной работницей. Понятно, что для старшей объяснение «кто-то из мужчин задержал» – совсем не объяснение и не оправдание. Работа должна выполняться. Севель и так слишком уставала, а потому боялась, что её не оставят после испытательного срока.

Но вот, оставили, наконец решилось, и можно было вздохнуть с облегчением… И именно теперь её принялось преследовать странное недомогание, которое в женском обществе моментально определили как беременность. Девочки, не слушая возражений Севель, принесли тест и заставили сделать. Результат ошеломил её. Откуда могла взяться беременность, от одного-то раза – разве ж бывает? Получается, что бывает, ведь иначе животу взяться неоткуда. Она слушала со всех сторон: «Ну, что же ты не рассказала?! А с кем? А когда? Кто он – ты спросила?» и растерянно молчала.

II

Помощница горничной подняла экраны и раздёрнула плотные шторы. Солнечный свет хлынул в спальню, а вместе с ним – лакомый морской ветер и аромат цветов парка и розария. Утро пришло в мир намного раньше, чем Рудена захотела проснуться, но таковы уж были её привычки. Лишь пару раз в своей жизни она видела рассвет, и тот не настолько её впечатлил, чтоб ради него менять весь уклад своей жизни. Она подняла голову и сонно прищурилась на свет, пришедший из арки на открытую террасу – там как раз хлопотали две служанки, одна занималась платьем и туфлями, вторая держала зеркало. Но это были не те, с которыми хотелось бы побеседовать. Свою горничную она отыскала взглядом не сразу.

– Погода хороша, я смотрю.

– Замечательная, ваша светлость. Море – как зеркало, можно прогуляться по заливу. Приказать, чтоб подготовили вашу барку?

– Ох… – Рудена снова опустила лицо в подушку. – Почему все развлечения, которые мне предлагают, такие скучные?

– Его величество запретил вам верховую езду.

– Ой! Его величество, если желает, может сам кататься верхом в своё удовольствие! Весь день, до пресыщения! Мне это ни к чему.

– От вас ждут, что вы займётесь делами семьи, – корректно напомнила горничная.

– Какой семьи? – Рудена села на постели и аристократично зевнула. – Семьи его величества? Я ею займусь так, что мне не только верховую езду запретят. Ладно… Платье и завтрак.

– Что желаете надеть?

– Одежду, Лалла! Хотела бы какую-то конкретную, попросила бы! О, господи…

Ей помогли подняться с постели и умыться, а затем усадили к трельяжу. Рудена позволила себя причесать, после чего облачилась в скромное домашнее платье. В том, что для такого обыденного убранства ей требовались услуги четырёх служанок, Рудену совершенно не удивляло, она просто не задумывалась об этом. Такова была её жизнь.

А ещё она привыкла к тому, что пока церемония одевания не закончится, она не останется наедине с горничной – без посторонних глаз и ушей. А значит, поболтать свободно им будет нельзя. Или обменяться новостями так, чтоб весь дворец к вечеру не был бы в курсе. Но терпению её учить было не нужно. В высших кругах это первое, чему учится любая девочка. В противном случае её ждёт мало хорошего.

Служанка подняла край покрывала, и Рудена вышла на террасу, открытую морю и городу по ту сторону залива. Голубоватая дымка превращала далёкий городской пейзаж в нечто чудное, радующее глаз. Город уже давно полз к границе особняков знати, которые прижимались к комплексу императорского дворца настолько, насколько позволяли закон и воля государя. Столица должна была вот-вот превратиться в единое целое с Городом Величия. Но это и понятно, это более чем логично. Города растут, и в особенности те, что осенены властью, изобильны деньгами и вниманием сильных мира сего. Процесс слияния соседствующих поселений столь же естественен, как и сама человеческая жизнь. Кстати, когда-то давным-давно на берегу залива был не один город, а целых пять, а потом они все стали единым целым.

Рудена с удовольствием вдохнула аромат лилий, растущих под террасой, и позволила устроить себя для завтрака за чайным столиком. После чего, подав завтрак, слуги удалились туда, где тихий разговор им уже не услышать. И старшая горничная наклонилась поближе к госпоже.

– Хорошо, рассказывай.

– Во дворце довольно тихо. Две новенькие устроили скандал на весь этаж…

– Только пожалуйста, без этого всего. Есть что-нибудь важное?

– Её милость Оливена поручила привести из поместья какую-то другую девушку вместо своей младшей горничной. Велела снова привезти красивую.

– И чему её научил предыдущий случай? Ладно… Пусть пробует. В этот раз её красоткой вместо государя заинтересуется даже не министр, а какой-нибудь конюх. Или чей-нибудь телохранитель.

– Телохранитель – это очень даже и хорошо. Это возможность шпионить за его господином, такое всегда пригодится…

– Ох… Стоит ли ради этого напрягаться? Ну, правда! Можно обойтись меньшей кровью. Ладно, пусть играет, раз ещё не наигралась в эти свои детские игры.

– Госпожа Есения просила вас с ней пообедать.

– Я говорила: называй её достопочтенная, даже в разговоре со мной. Вот однажды ляпнешь кому-нибудь другому, и мне придётся тебя выручать. Не делай глупостей, моя дорогая… Так что ей понадобилось?

– Её горничная, конечно, не сказала.

– Как всегда. Тайны! Вот им не лень… Подготовь мне что-нибудь дневное на твой вкус. Только не белое… Как ты сама, как себя чувствуешь?

– Всё в порядке. – Горничная помолчала и нехотя добавила. – Откровенно говоря, все меня жалеют, а я не чувствую никакой скорби. Признаться (хоть, наверное, это и чудовищно слышать), что после его смерти ощутила и ощущаю только облегчение.

– Да? Всё было настолько плохо?

– Не то, чтобы плохо. И дело даже не в том, что бил. Бил редко. Но до чего же тяжёлый характер, и как же с ним было сложно. Иногда мне казалось, ему нравилось уничтожать, раздавливать собеседника словами, так, чтоб он потом уже и голову поднять не мог.

– Зря я выдала тебя замуж.

– Что вы, ваша светлость! Я вам очень признательна! Спасибо вам за помощь и за приданое тоже. Даже сейчас – положение вдовы в любом случае лучше, чем незамужней.

III

Севель очень медленно и постепенно осознавала себя замужней. Как и раньше, после рождения сына, для неё ошеломляюще приятным открытием было то, что к женщинам в одежде замужних дам совсем другое отношение, чем к одиноким. Теперь в магазине она с сыном стояла в других очередях, чем раньше, и кассирши обслуживали её подчёркнуто любезно, в детской поликлинике её приглашали в кабинет почти сразу, как только она появлялась у двери, а на улицах обязательно кто-нибудь бросался помогать с коляской, если та где-нибудь застревала. Других преимуществ своего нового положения она не видела, потому что не пыталась устроиться на работу, тем более не занималась более серьёзными делами.

И сперва, конечно, эйфория охватила её душу, восторг, словно крылья, нёс Севель в чудесное будущее, и она едва могла опомниться от счастья, которое на неё обрушилось. Первой отрезвляющей мыслью стало понимание, что ничего стабильного в её положении нет. Муж в любой момент может с ней развестись, и замужней женщиной она быть перестанет. Серьёзных причин ему для этого не нужно, достаточно желания или обстоятельств. Вот, например: предполагаемый отец Ованеса кое-что для этого уже сделал.

И следующее, о чём подумала Севель – нужно бы скопить хоть сколько-то денег. Деньги в любом случае лишними не будут и могут поддержать её в самой сложной ситуации. Но оказалось, что очень трудно отщипывать от бюджета под пристальным взглядом Аники. Аника больше ничем и не занималась, как присматривала за всей огромной семьёй, зато делала это очень хорошо. Она была в курсе всех нужд всех дочерей и жён Нумерия, следила за оборотом и состоянием документов каждой, за состоянием дома и квартир, считала доходы и расходы каждого в семье. Она не лезла только в бизнес, которым управляла Дениз, и в дела мастерской Хедвиги, но помнила, сколько денег ежемесячно обе давали на семью в каждом из месяцев текущего года и в прошлом, а сколько тратили на себя.

Аника следила за тем, чтоб у мальчика буквально ни в чём не было нужды, моментально приносила деньги на новые ботиночки или куртку, едва только в вещи возникала необходимость, и на расходы Севель давала без возражений. Она не требовала чеков, но обмануть её было просто невозможно. Все цены были ей известны от и до, в том числе и в разных магазинах, считала она молниеносно, и тут разве что мелочь какую-нибудь можно было утаить. И теперь, когда Севель больше не распоряжалась пособием на ребёнка (а она только-только успела привыкнуть) и не имела заработка, она ощутила всею собой, что такое, когда твоя жизнь абсолютно прозрачна. Молодая мать, словно рыбка в аквариуме, плавала из угла в угол под доброжелательным и пронизывающе пристальным взглядом Аники, и это было не то, чтобы тяжело или страшновато… Нет. Но как минимум напряжно.

Если бы Севель выросла в таких условиях, она освоилась бы и, пожалуй, даже научилась обходить это безотрывное внимание к себе. Но она не умела и сильно растерялась. Ещё то обескураживало её, что по логике она должна была чувствовать себя совершенно свободной от любых сомнений – ведь жизнь сложилась так, как она даже не могла рассчитывать. Однако счастье потихоньку потухало, и становилось как-то томно, беспокойно. Совершенно нельзя было понять, из-за чего она страдает, поэтому самой себе Севель объяснила, что это из-за приближающегося суда. Даже немного успокоилась – всё снова было логично.

Нумерий злился, когда его жёны говорили об этом деле, однако Севель всё равно узнала от Аники, что процесс идёт, что адвокат найден, и отличный. Он добился того, что к рассмотрению были приняты многочисленные чеки на вещи и прочие траты на ребёнка, а также свидетельства от врачей и психологов, что мальчик уже привык к отчиму. В дело пошло всё, даже договор об аренде квартиры и отличные характеристики на мать. Севель узнала, что предполагаемый отец Ованеса потребовал, чтоб анализ на отцовство был проведён за её счёт, ну, или за счёт пособия, и адвокат ухватился за это, как рыбак за попавшегося на крючок сома.

Буквально накануне слушания Севель узнала, что снова беременна.

Аника, услышав эту новость от неё, сразу засобиралась по делам.

– Ты плодовитая, я смотрю, – безразлично сказала она. – Но это было опрометчиво. Твой сын ещё мал, и тебе трудно будет управляться с ним беременной, а потом с дочкой на руках. Ты должна была об этом подумать.

– Н-но… Так ведь вышло.

– Тебе стоило предохраняться… Как – ты ничего не знаешь о предохранении? Моё упущение, конечно, но и ты могла поинтересоваться. Сделала бы это хоть из соображений здравого смысла – ведь сыну нужна мать.

– Но там, где я росла, никто и не слышал о подобном!

– Понимаю, – вздохнула Аника. – Однако такие средства есть, и у врача можно было попросить их. На будущее запомни… А так ничего страшного, ещё одна дочь семью не обременит. Но тебе придётся заниматься в первую очередь воспитанием Вани. Если не будешь справляться с дочерью, можно будет отдать её на попечение Радели, Хедвиги или Неры. Скорее Неры. Ну, посмотрим.

Уже после того, как они обе посетили врача (Севель осматривали, старшая жена внимательно наблюдала, слушала и даже кое-что записывала), Аника привезла вердикт супруга – пусть, мол, пока носит ребёнка. И только тут Севель узнала (вернее, вспомнила), что, оказывается, замужняя женщина может спокойно рожать лишь в том случае, если муж не имеет ничего против. Она, конечно, вправе и не подчиниться ему, оставить ребёнка, но тогда, разумеется, последует развод, и на финансовую поддержку бывшего супруга она и её новорожденная малышка могут не рассчитывать. Как и на признание отцовства. А девочка, имеющая отца, записанного в документах, всё-таки занимает чуть более привилегированное положение, чем нищая безотцовщина.