Ненавижу босса...Возможно

Глава 1

Если бы у сарказма была профессия, он был бы главным редактором. А если у высокомерия был бы офис, он явно располагался бы на пятом этаже нашего издательства, прямо в кабинете Максима Воронцова.

Меня зовут Анна Руднева. Мне двадцать семь, я редактор в одном из крупнейших литературных издательств страны «Канон-М». Работаю здесь четвёртый год. Выжила, не спилась, не сошла с ума, и, внимание, всё ещё верю в хорошую литературу. Удивительно, не правда ли?

Каждое утро я прихожу в здание, построенное в стиле «кирпич заложили сюда еще при Ленине», выпиваю литр кофе из автомата, который втайне ненавидит всех живых существ, и открываю почту. А там меня ждут двадцать пять писем, три автора с кризисом и один он. Максим Воронцов. Главный редактор. Легенда. Миф. Человек, способный одним комментарием заставить даже лауреата задуматься о смене профессии.

С ним не спорят. С ним соглашаются или увольняются. Я же исключение. Не потому что такая смелая, а потому что упрямая, как осёл.

И нет, это не будет история про «он меня ненавидел, а потом полюбил». Он меня не ненавидит. Ему просто скучно. И он решил развлекаться, пока у меня не закончатся нервы.

Моё рабочее место у окна, в самом начале редакторского отдела. Мы — серая армия из десяти человек, штурмующая безжалостный мир рукописей. Здесь никто не говорит «нормально», а только «плотный конфликт», «живой диалог» или «это провал». Но даже среди нас я как будто… другая. Я не просто редактирую, я именно вчитываюсь. Я переживаю. Иногда даже плачу. Тихо. В туалете.

Да, я мечтаю написать свою книгу. Свою историю. Только всё время кажется, что она никому не нужна. Что я не дотягиваю. Что всё это глупо и наивно.

А Воронцов… он всегда рядом. Словно ревизоро, сидящий у меня в голове.

Он высок, строен, носит костюмы так, будто родился в них, а его голос можно было бы использовать вместо музыки для расслабления, настолько он раздражающе спокойный. Идеальный редактор, если не считать одной детали: он не умеет чувствовать. Только правит. Холодно. Безжалостно. Как будто каждую страницу он сверяет с каким-то невидимым стандартом совершенства, доступным только ему.

Сегодня у нас должна была быть обычная правка очередного романа. Автор — знаменитость, текст вполне неплохой. Я даже подумала, что Воронцов, возможно, оценит…

И вот я сижу в его кабинете, напротив этого литературного айсберга в дорогом пиджаке, и наблюдаю, как он пролистывает рукопись.

— Удалить. Заменить. Переписать...

****

За 20 минут до встречи

— Тебе жить надоело? — шепнула Вера, просунув свою шоколадную макушку в мой отсек. У неё в руке дымился стаканчик кофе, лицо светилось тем самым выражением «я знаю, что ты опять сделала».

— Я просто предложила ему не вырезать третью главу, — устало ответила я, закрывая ноутбук. — Ну ладно, не «просто». Возможно, я слегка намекнула, что он обращается с текстом так же хладнокровно, как хирург со скальпелем.

Вера тихо присвистнула.

— А потом, видимо, взяла скальпель и полезла в грудную клетку шефа?

— Не исключено, — усмехнулась я. — Он сказал, что эта глава словно «прыгает с крыши». А я ответила, что не всем нравится читать истории, при этом ощущая себя на собеседовании в налоговой.

— Вот это уже похоже на тебя. — Она опёрлась на край стола. — Ну, давай, расскажи. Ты же специально нарываешься? Или это у вас такой прелюд?

— Господи, Вера, — застонала я. — Он мне не нравится. Вообще. Он как холодный душ, который включается внезапно.

— Хм, а может, именно это тебе и нужно?

Я закатила глаза.

Вера — редактор с десятилетним стажем, магистр по части подколов и единственный человек, с кем можно выкурить эмоциональную сигарету, не прибегая к вредным привычкам. Мы вместе выживали на дедлайнах, писали за авторов и даже один раз на спор отправили рецензию в стихах (никто не заметил).

— Он всё знает, — сказала я тише. — Про мою рукопись. Про то, что я пишу.

— Откуда?

— Намекнул. Как будто читал. Или, что хуже, угадал. У него такая манера говорить, будто он залезает в голову. Только аккуратно. Скальпелем.

Вера задумалась.

— А ты не думала… показать ему текст?

Я уставилась на неё, как на сумасшедшую.

— Показать ему? Своё? Это всё равно что принести теленка льву и попросить не кусать. Он же разберёт его по грамматическим косточкам и отправит назад в выделенных красным правках и моих слезах.

— А может, он просто хочет, чтобы ты выросла?

— А может, он просто хочет быть правым всегда.

Вера хмыкнула и отступила к себе.

— Ладно, драмеди моё, удачи тебе. Только помни: иногда страх — это не враг. А указатель. Он показывает, куда идти. Ну или кого бить.

В этот момент на моей почте всплыло письмо:

“Анна. У нас встреча через 10 минут. Кабинет. М.В.”

Точка. Даже без “с уважением”.

Я медленно встала, собрала бумаги, пригладила волосы. В горле немного пересохло, но не от страха, а от раздражения. Каждый раз, когда я шла в кабинет Воронцова, мне казалось, что я поднимаюсь на ринг. Только вместо перчаток у меня красная ручка, а вместо рефери деловой этикет.

В этот раз всё будет по-другому, — сказала я себе. — Я подготовлена. Я спокойна. И если он опять назовёт меня “драматичной”, я…

Он стоял у окна с тем самым выражением лица, будто только что перечитал Чехова и остался разочарован. Рядом на столе лежала моя папка.

Он даже не поздоровался. Просто начал:

— Удалить. Заменить. Переписать, — сказал Воронцов, не оборачиваясь.

Я стояла у двери, прижимая к себе папку, будто она могла меня защитить, и ощущала, как он без слов фиксирует моё настроение, словно заключая его в кавычки для последующего разбора.

— Вы даже не досмотрели главу до конца, — сказала я спокойно, хотя внутри начинало закипать.— Там в пятом абзаце героиня возвращается, и тогда становится ясно, почему она уходит. Это было задумано.

Глава 2

— Ты знаешь, я, наверное, сдамся и начну пить, — сказала я, когда мы с Верой стояли на кухне после моей встречи с Воронцовым, пытаясь не сломать кофемашину, которая снова начала глючить.

Вера, не удивившись, в очередной раз проделала этот магический ритуал починки, после чего налила кофе в два стакана. Я взяла свой и не сразу заговорила. Голова будто всё ещё находилась в кабинете, а не в этом уютном, заполненном ароматом кофе и бумажными стаканами помещении.

— Что случилось? — спросила Вера, подавая мне стакан. — Ты же не доехала до конца.

— До конца чего? — я улыбнулась, но эта улыбка была похожа на оскал.

— До конца безумия, — она поставила стакан на стол, поджав губы. — Слушай, я видела твой взгляд. Ты была на грани. Это не просто так. Ты что-то в себе подавила?

Я вздохнула. С Верой можно было бы поделиться, но иногда легче держать все в себе, чем пускать эмоции в ход. Она была права. Я подавила. Но я не понимала, почему.

— Он меня достал, Вера. Просто достал. Я вот вроде как могу быть «сильным редактором» ... а на самом деле ему не важен даже мой профессионализм. Он просто решает всё, как будто я тут только для того, чтобы полировать его гордыню.

Вера вглядывалась в меня своими карамельного цвета глазами , а потом как-то слишком быстро произнесла:

— Он тебе не нравится, и он это знает. А теперь вы оба застряли в одном загородном доме на выходные. Ты это осознаешь?

Я не сразу ответила. Вера всегда была той женщиной, которая даёт тебе болезненную правду, а потом просто с тобой молчит, чтобы дать волю твоим мыслям и эмоциям.

— Я думала, что это будет как всегда. Мы просто сядем и доработаем рукопись, — сказала я, теребя края кофейного стакана. — Но теперь... кажется, я вижу, как всё это будет. Он будет меня провоцировать, искать каждую ошибку, чтобы показать, что я не готова. А я буду сидеть и терпеть, потому что у меня нет выбора.

— Ты все ещё пытаешься представить, что ты его победишь? В словах?

Я не смогла ответить. Пару минут в голове как будто царила тишина.

— А если я не готова к этому, Вера? Он просто вытирает меня о свой шикарный пиджак и всё… а я не могу ничего с этим сделать.

Вера подошла и тихо села рядом.

— Можешь. Тебе не нужно его «побеждать». Ты же не его соперник. Ты — профессионал. Скажи ему, что ты думаешь, а потом идите и делайте вашу работу.

Я кивнула. Мы помолчали.

— Ты знаешь, что меня пугает? — продолжила я. — Он как будто точно знает, как у меня внутри всё устроено. Знает, где подвести меня к стенке и заставить делать, что он хочет. Я боюсь, что не смогу ему ничего возразить. Не могу не оценить его холодный расчёт.

Вера глотнула кофе и посмотрела на меня с непониманием.

— Это не холодный расчёт, Аня. Это просто он. Ты… сама знаешь. Ты ведь всегда была такой, старающейся вытащить из текста скрытое. У него есть свое видение, и ты его не чувствуешь. Поэтому тебе так трудно.

Я вновь потеребила край бумажного стакана. Но теперь мне было немного легче. Может, Вера была права. Может, я действительно не должна пытаться его победить. Я должна быть просто самой собой.

— Но что делать, если у меня будет одно желание: вывести его из себя и уйти?

Вера на минуту задумалась.

— Тогда выведи его и оставь там, в кабинете. И вообще, тебе пора выключить мозг. Иначе ты не уедешь в субботу.

Я снова вздохнула. Суббота. Буря в мыслях. Два дня в тесном доме с этим человеком. Понимание того, что это неизбежно, стало как холодный душ с утра. Я не хотела туда ехать. И в то же время… я знала, что, если я не поеду, он отметит это в своем блокноте «1000 причин по которым я жалею, что Анна работает в нашем издательстве».

— Вера, он же как полководец. Даже если я с ним соглашусь, он всё равно сделает так, чтобы я проиграла.

Вера, с присущим ей сарказмом, улыбнулась.

— А что, если тебе просто попробовать сыграть по его правилам? Не ради того, чтобы выиграть. А просто чтобы увидеть, как он сыграет в ответ?

Я посмотрела на неё. Словно она предложила мне новый взгляд на мир. И я подумала: а что, если действительно попробовать?

****

Я пришла домой около восьми. На улице было холодно и липко от серого февральского снега. Я сбросила пуховик, ботинки, шарф, а квартира встретила меня тихо, слишком тихо.

На подоконнике, свернувшись в оранжевый клубок, дремал Персик. Официально — Его кошачье Величество Сэр Персивальд, рыжий аристократ с выражением морды, достойным самых дорогих мест на планете. Он лениво приоткрыл один глаз, когда я зашла, оценил степень моей эмоциональной усталости и зевнул, выразительно и с долей пренебрежения.

— Не переживай, Персик. Сегодня мне опять сказали, что я драматична. Значит, не зря живу, — пробормотала я, поглаживая его по голове. — Хотя вообще-то это ты должен меня утешать, а не наоборот.

Он мяукнул, как будто поправляя: вообще-то, я здесь ради еды. Я насыпала в миску его любимые хрустящие подушечки, включила чайник и подошла к письменному столу. На нём лежала стопка распечатанных страниц , свежоотредактированный кусок моей рукописи. Каждую ночь я набираю текст на ноутбуке, а потом распечатываю и читаю с ручкой, как мне кажется «по-настоящему». Как будто это уже не черновик. Как будто это уже книга.

И всё равно не верю, что смогу её кому либо показать.

Я смотрела на первую страницу, на название, написанное большими буквами, и чувствовала, как внутри что-то дёргается: страх, гордость, стыд. Страшно не потому, что плохо. А потому, что это слишком моё. Слишком близкое.

И всё же я печатаю. Ночью, рано утром, на выходных. Потому что не могу не писать. Потому что слова — это единственное, что подчиняется мне.

Персик прыгнул на стол, сел рядом с бумагами и начал умываться.

— Думаешь, пора? — спросила я у него. — Показать кому-то? Или ещё рано?

Ответа не последовало, он был слишком занят собой. Как всегда.

Сначала чай. А потом дело.

****

Глава 3

Если бы кто-то поставил передо мной выбор: ехать в загородный дом с начальником, который правит эмоции в книгах так, будто удаляет их скальпелем, или переждать снежную бурю на остановке в компании дрожащего бомжа, то я бы долго не думала. Остановка. Буря. Бомж. Всё логичнее, чем он.

Но вот мы сидим в машине. Он за рулём, а я рядом, пристёгнута, без возможности сбежать.На трассе пусто, кроме нас и нескольких одиноких фур, проплывающих мимо.

В салоне играет что-то фоновое, кажется классическая музыка, насколько я могу различить. Никаких слов. Наверное, Максим Воронцов считает, что текст должен быть только там, где его ждут. В смысле только в книге. Не в разговоре или музыке.

— Долго нам ехать? — спросила я, выдыхая в ладони.

— В зависимости от погоды, — коротко ответил он, не отрывая взгляда от дороги. — Примерно два часа. Плюс-минус, если где-то застрянем.

— Прекрасно, — пробормотала я

Спустя минут двадцать я поймала себя на том, что считаю, сколько раз он моргнул. А потом на то как часто он переключает передачи. Наверное, от скуки. Или от нервов.

— Вы часто ездите на такие встречи? — попыталась я снова начать диалог

Он повернул голову едва заметно.

— Не часто. Обычно авторы приезжают сами. Макаров — исключение. Он пишет только в уединении. И редактировать разрешает только в “естественной среде”.

— То есть в доме с камином, плохим интернетом и воспоминаниями о юности?

— Примерно так, но текст стоит усилий.

Я кивнула, будто он это увидел. Вряд ли.

****

Когда мы свернули на заснеженную просёлочную дорогу, казалось, что всё вокруг вымерло. Дом показался внезапно, деревянный, с широким крыльцом, закрытыми ставнями и абсолютной тишиной. Ни дыма, ни света. Ни малейших признаков жизни.

— Здесь, — сказал Воронцов, заглушая двигатель.

Мы вышли из машины. Дверь была заперта.

— Может, он просто вышел в магазин? — попыталась я пошутить, хотя в этот холод шутки были не сильно уместны.

— Вряд ли, — он уже набирал номер. Приложил телефон к уху. Я прислушалась.

Через пару секунд он сказал:

— Добрый день. Мы приехали. Вас не видно...

Пауза.

— Понятно. Где ключ?

Он перевёл взгляд на меня.

— Макаров застрял в соседнем посёлке. Попробовал выехать, но его замело. Сказал, запасной ключ должен быть под керамическим горшком на крыльце.

На крыльце действительно стоял перевёрнутый горшок. Настолько банально, что почти трогательно.

— Шпионская история, — пробормотала я.

Максим достал ключ, открыл дверь. Мы вошли в дом.

****

Внутри пахло деревом, пылью и чем-то неуловимо старым. Комната с камином, пара кресел, полки с книгами, одни советские, другие современные. Пол скрипел, как будто протестовал против визита незваных гостей.

Я сняла пуховик, обернулась.

— Скажите слово антураж, а я скажу что это триллер. Где герои — это мы, а убийца — старый пустой дом.

Максим подошёл к камину и изучал топку.

— Есть дрова. В доме будет тепло. Холоднее — снова ехать по трассе. И снег усиливается.

Я присела в кресло, вытянула ноги на ковре.

— Значит, остаёмся?

— Да, до утра. Утром решим, что дальше.

Я не стала спорить. Казалось, мы оба знали, что споров впереди нас ожидает целый вагон. Пока нужно было согреться.

****

Вечером я сидела у окна с книгой, которую нашла на полке — старый сборник рассказов. Максим сидел за столом, редактируя что-то на своём ноутбуке.

Вдруг мой телефон пискнул. Одновременно пискнул и его.

Я открыла сообщение:

"Внимание:В связи с сильным снегопадом дороги перекрыты. Движение приостановлено на неопределённый срок."

— Похоже, «до утра» отменяется», — сказала я.

Он подошёл, держа в руках свой телефон. На экране было то же сообщение.

— Кажется, мы задержимся здесь дольше.

Я вздохнула.

— Это звучит как угроза.

— Это — факт, — ответил он спокойно. — Нам нужно подумать, как организовать все. Макаров вряд ли приедет в ближайшие сутки. Работа, еда, кровати. Всё остальное оставим на потом.

— Вы звучите как военный командир.

— А вы как человек, который точно не знает, как выжить в подобной ситуации.

— Я просто... нервничаю, — призналась я. — Я не думала, что останусь взаперти с вами на неопределённый срок в подобных условиях.

— Сочувствую, — сказал он почти с иронией, возвращаясь к ноутбуку. — Но выбора нет.

Да уж, перспективка так себе. И это только начало наших совместных приключений…

Глава 4

Нам нужно было что-то съесть. Холодильник и кухонные шкафчики почти пусты. Остались только макароны, замороженная овощная смесь, упаковка сосисок, банка фасоли и чай. Я закрыла дверцу шкафчика с видом проигравшего.

— Либо вы согласны на импровизацию, либо придётся есть книжные страницы, — произнесла я, повернувшись к Воронцову, который изучал книги, лежащие на подоконнике кухни.

— Предпочту оставить книги на потом, — ответил он без тени улыбки. — Я доверюсь вашему вкусу в приготовлении еды.

— Ошибаетесь. Вкус у меня драматичный, как вы уже поняли.

Максим усмехнулся, но продолжать диалог не стал.

Я закатала рукава, нашла сковороду и принялась готовить то, что позже назову «Пастой выживающих в снежную метель редакторов». Он молча подошёл, открыл шкафы, подал мне тарелки, нашёл чайник.

— Спасибо, — сказала я, когда он поставил чашки на стол. — С вами даже на кухне, кажется, все работает четко и по делу.

— Мне легче взять и помочь, чем наблюдать в стороне, — ответил он просто.

— А вы всегда всё планируете?

Он кивнул.

— Почти всегда. План даёт ощущение контроля.

— А когда он рушится?

— Тогда нужен план Б. Или способность адаптироваться.

Я усмехнулась.

— Иногда мне кажется, что у вас всё внутри — как идеальный текст: структурно, лаконично, без повторов. А потом... — я не договорила.

— А потом?

— А потом вы говорите что-то вроде «я доверюсь вашему вкусу в еде» — и у меня сбивается дыхание. Потому что это не по-редакторски. Это по-человечески.

— Я стараюсь. Иногда.

— Вы ведь тоже писали когда-то, да? — вырвалось у меня.

— Да. Но не книги. Иногда статьи. А так рецензии. Я был литературным критиком. И одна из рецензий…одна из них… стала финальной точкой для кое-какого автора.

— В смысле?

— Я раскритиковал книгу. Честно. Безжалостно. Он не писал больше никогда. Написал мне электронное письмо позже. Не угрожающее,а разочарованное. Я хранил его долго. Потом удалил.

— Может, он не из-за вас... — я попыталась сгладить неловкость, но слова не звучали убедительно.

— Может быть. Но я не могу забыть того письма. Его последняя фраза: «Спасибо за честность. Вы убили во мне писателя.»

Я замолчала.

— Вы когда-нибудь жалели? Что написали ту рецензию,—наконец, спросила я, не зная, что именно заставило меня задать этот вопрос.

— Жалел. Но…иногда, чтобы расти, нужно обрушить что-то, чтобы оно снова выросло.

— Так что, получается, вы считаете это частью творческого процесса? — я не могла не уточнить.

Он кивнул.

— Иногда боль нужна, чтобы понять, что ты еще жив.

— Но ведь не каждому дано пережить боль, особенно если она сильная, — сказала я, пытаясь найти хоть какую-то точку опоры.

Он коротко усмехнулся.

— Согласен. Не каждому.

— И что, после этого письмо... вы так и не встретились с ним лично?

— Нет. Я никогда не встречался с ним. После того письма я понял: человек, который отказывается от своего пути из-за чужого мнения, вряд ли вернется к нему. Я не мог бы ему помочь.

Я почувствовала холодок.

— Значит, вы не верите в возможность прощения?

— Прощение? Это скорее вопрос того, как ты с этим живешь. Он простил меня, наверное, в тот момент, когда отправил письмо. Но мне не нужно было прощение. Мне нужно было, чтобы он продолжил писать. Чтобы его огонь не потух из-за моих слов.

****

Мы оба понимали, что задержимся здесь гораздо дольше, чем рассчитывали, и нужно как-то устроиться. Да и не хотелось бы, чтобы простой сон стал причиной еще одних неудобств между нами.

— Нам нужно подумать, как устроиться на ночь, — произнёс Максим — В доме одна спальня, а в ней одна кровать. Она большая, рассчитана на двоих. И у нас есть этот диван, нужно решить, как все сделать с комфортом для нас обоих.

Я задумалась на мгновение.

— Я лягу на диване. Он маленький, но мне будет на нем удобно. И я не люблю спать на больших кроватях. Слишком много места.

Максим, явно удивлённый таким предложением, чуть приподнял бровь, но быстро вернулся к своему спокойному выражению лица

— Почему? — переспросил он, глядя на меня внимательно, как будто пытался определить, шучу ли я.

— Потому что я меньше ростом, — ответила я, будто это было очевидно. — И потому что, если вы ляжете здесь, у вас утром будут болеть спина, шея и, возможно, вы потеряете веру в человечность. А у меня нет. Я легко помещусь. И сплю беспокойно. Могу упасть с кровати, даже если она размером с футбольное поле. А на диване особо не покрутишься, тут просто некуда. Это практично.

Максим чуть усмехнулся.

— Вы уверены?

— Абсолютно. Мне даже уютнее будет. Камин рядом. Книги. Почти что дома. Только у меня нет камина

Он на секунду задумался, потом коротко кивнул.

— Хорошо. Но если утром вы пожалеете, то знайте, я не принимаю жалоб.

— Жалоб не будет, — пообещала я. — Разве что ещё один день в молчании, пока метель не утихнет.

— С этим я справлюсь, — сказал он. И, чуть помедлив, добавил: — Спокойной ночи, Анна.

— Спокойной ночи, Максим.

****

Под утро меня разбудил тихий, едва уловимый шум снаружи. Я открыла глаза и замерла, прислушиваясь. Звук был приглушенным, словно кто-то стучал по металлу или пытался что-то тащить по земле. Возможно, это просто ветер.

Потянулась к телефону, включила экран. 5:17. Батарея почти на нуле. Непривычное «нет связи» на экране заставило меня почувствовать лёгкое беспокойство. Такого ещё не было. Обычно сотовая связь даже в самом отдаленном месте не пропадала. Я выключила телефон, подождала пару минут и снова включила его. Ничего. Это не добавляло уверенности.

Шум повторился. Глухой, настойчивый, сейчас казалось будто что-то скребло снаружи. Мое сердце пропустило несколько ударов. Что это могло быть? В голове тут же начали мелькать странные, пугающие мысли. Но я не могла позволить себе бояться, просто не могла. Я быстро встала, надеясь, что от этого станет спокойнее.

Глава 5

Проснулась я от холода, потому камин погас. Медленно приоткрыла глаза, потянулась к телефону, лежавшему рядом, и нажала на кнопку. Черный экран. Села, нашарила провод зарядки, подключила и только тогда поняла...индикатор не загорелся. Электричества нет.

— Отлично, — пробормотала я. — Просто идеально.

Я встала, натянула на себя толстовку, закуталась в одеяло как в кокон и подошла к двери спальни. Из нее доносился негромкий стук, кто-то, кажется, уже не спал. Через секунду дверь приоткрылась, и из темноты вышел Максим. Его волосы были взъерошены, на нём был тот же серый свитер и спортивные штаны. На лице же лёгкая хмурость.

— Света нет, — сказал он, не дожидаясь вопросов. — Видимо нигде. Наверное, провода повредило.

— А связь?

— Думаю по-прежнему нет. Но мой телефон сел, проверить не могу.

Я чувствовала, как внутри начинает шевелиться беспокойство. Я молча прошла на кухню и автоматически потянулась к выключателю. Щёлк. Ничего. Потом ещё раз.

— Может, тут есть генератор? — спросила я, развернувшись к нему. — Макаров ведь не полный идиот, правда? Он должен был предусмотреть такой вариант.

— Теоретически, конечно, да. Практически совсем не факт. Сейчас проверю.

Он натянул пальто, сунул ноги в ботинки и вышел через заднюю дверь. Я осталась стоять на кухне. Быть здесь без света и связи — это уже не просто плохо. Это на грани паники.

Прошло минут десять. Я успела разложить на стол всё, что осталось съедобного: макароны, фасоль, чай в пакетиках, половину яблока, обмотанную плёнкой, и пару сосисок. Великолепный завтрак. Ничего не скажешь.

Дверь скрипнула. Максим вернулся, отряхивая с куртки снег. Его лицо говорило само за себя...генератора не было.

— Ничего. Ни в подвале, ни в сарае. Ни одной заветной коробочки с надписью «в случае апокалипсиса — включи меня».

— То есть... всё. Ни связи. Ни света. Ни тепла. Потому что дров почти не осталось, — Я сложила руки на груди, пытаясь не сорваться. — Мы застряли. В доме. Без отопления. С едой на день максимум. И без возможности позвонить. В 21 веке.

— По факту да, — спокойно сказал он, стягивая перчатки. — Но это пока не приговор.

Я фыркнула. Вот это в нём иногда бесило — это его умение оставаться спокойным, когда всё рушится. Как будто он внутри полностью отстранён. Как будто это всё происходит не с ним. Или с ним, но по плану.

— Вы вообще понимаете, насколько это ненормально?

— Понимаю. Но паника не вернёт электричество, тепло и связь. И не принесёт еды. Надо действовать. Без эмоций.

— Спасибо, капитан Очевидность, — пробормотала я, садясь за стол. — Только я не робот. Мне страшно. И холодно. И всё это кажется... чертовски неправильным.

Я смотрела на него и пыталась успокоиться. Он сейчас был сосредоточенным, чётким, без единого лишнего движения или эмоции. Настолько уверенным, что, казалось, если он скажет «всё будет хорошо», я почти поверю.

— Значит так, — сказал он. — Первое: не паникуем. И утепляемся: одеяла, пледы, побольше одежды. Камин я снова растоплю. Дрова найду. Но нужно время, чтобы стало тепло. Второе — экономим еду. Третье — думаем, как связаться с внешним миром или как выбраться отсюда.

— Вариант с машиной же отпадает?

— Сугробы по колено. Не проедем. Даже если заведётся, то смысла нет. Мы просто застрянем на дороге.

Я потёрла виски, ощущая нарастающее давление в голове.

— Прекрасно. Просто… прекрасно.

Он сел напротив.

— Послушайте. Мы справимся. Не первый раз люди оказываются в изоляции. Не конец света. У нас есть крыша, немного еды, будут дрова и как минимум двое думающих людей.

— Один думающий. А один паникующий.

— Вы не паникуете. Вы просто ещё не привыкли, что вас никто не придет спасать. Нужно действовать самой. Но вы неплохо держитесь. Лучше, чем думаете.

Я почувствовала, как что-то внутри меня дернулось. Потому что слишком давно никто не говорил мне ничего тёплого, подбадривающего, без шуток.

— Ладно, — выдохнула я. — Дайте мне десять минут. Потом я стану полезной.

— У вас семь. Через восемь я начинаю строить план спасения человечества, в лице нас, и вы в нём нужны.

Я усмехнулась. Не от облегчения, а скорее от того, что снова появилось ощущение: хоть кто-то здесь держит себя в руках. И этот кто-то явно не я.

****

После скудного завтрака я убирала посуду, а Максим прислонился к косяку, сложив руки на груди.

— Мы не можем просто ждать. Учитывая прогноз, снег не закончится ещё долго. И даже если закончится, то пока расчистят дорогу, пока доедут сюда…

— Сутки минимум, — закончила я за него. — А то и больше.

Он кивнул.

— Я вспоминаю карту, — начал он. — Когда я смотрел как ехать, запомнил, что здесь, километрах в пяти, есть небольшой посёлок. Магазин там точно должен быть. Пешком дойдём за полтора часа, максимум два.

Я молча кивнула. Он говорил спокойно, уверенно, но всё это мне не нравилось.

— Я пойду туда, — продолжил он. — Куплю всё необходимое.

— Подождите. Один?

Он удивлённо посмотрел на меня.

— Конечно. А что?

— Я пойду с вами. Я... — я сглотнула. — Я не останусь тут одна. В этом доме. Без связи. Без света. Со скрипучими полами и тишиной, в которой слышно, как дышишь.

— Анна, это не прогулка в парк. Снег по колено, ветер, холод. Мы не знаем, что там работает. И работает ли вообще.

— Зато я знаю, что сойду с ума, если останусь одна. Я не шучу. Я пойду с вами.

— Ладно. Собирайтесь. Оденьтесь потеплее. Возьмите всё, что найдёте. Перчатки, шарф, шапку. Возьмите шоколадку, если есть.

****

Ветер хлестал в лицо и шею. Деревья стояли по обе стороны тропы, засыпанные белым снегом до самой макушки. Мы почти не видели дороги, шли наугад, только по памяти Максима. Я ему поверила. Хотя, если честно, в этот момент можно было поверить даже в то, что за следующим поворотом нас ждёт горящий костёр и спасательная команда.

Я шагала за ним, держа рюкзак крепко за одну лямку, и ловила себя на мысли, что, возможно, впервые в жизни рада, что кто-то идёт впереди и прокладывает путь. Сама я, наверное, уже закопалась бы в сугроб.

Глава 7

Сначала я даже не поняла, что проснулась, просто открыла глаза, вгляделась в сероватый свет за окном и только потом осознала, что камин почти догорел, плед сполз с плеч, а книга, с которой я заснула, теперь аккуратно лежит на столике рядом.

Я встала, накинула кофту, прошлась босиком по деревянному полу до кухни, включила свет по привычке и снова вспомнила, что электричества нет. Всё как вчера. Вода в кувшине была ледяной. Воздух в доме всё ещё держался тёплым благодаря камину, но чувствовалось, что долго он не продержится, если не растопить снова.

На столе я заметила лист бумаги. Почерк был аккуратный, строгий, узнаваемый.

«Вышел во двор за дровами. Если меня долго нет, пожалуйста, не паникуй. Максим.»

Сухо. По-деловому. По-максимовски. И всё равно в этих строчках было что-то... личное. Особенно это «не паникуй». Не указ, не издевка. Забота? Может быть. Или я просто начинаю надумывать.

Я присела обратно на диван, прижимая листок к груди. Мне было непривычно не видеть его. За эти пару дней он стал чем-то вроде ориентира, иногда раздражающим, но устойчивым. Как якорь. И это, если честно, немного пугало. Я ведь привыкла считать его угрозой. Мужчиной, рядом с которым всегда надо держать щит. А теперь... он вышел за дровами, и в доме сразу стало пусто.

— Так, хватит, — пробормотала я себе под нос. — Надо чем-то заняться, пока не скатилась в романтизацию.

С кухонной полки я достала маленькую кастрюлю, нашла коробку с чаем и поставила воду на плиту. На столе остались хлеб и варенье , что ж, утро вполне себе деревенское.

Пока я возилась, из-за окна донёсся знакомый скрип снега. Я подскочила к занавеске, фигура двигалась к дому, с охапкой дров в руках. Максим. Шапка сбилась набок, куртка в снегу, руки немного дрожат от тяжести. Я не успела подумать, как уже вышла в коридор и открыла ему дверь прежде, чем он дотянулся до ручки.

Он шагнул внутрь, отряхнул ботинки, и, не глядя на меня, кинул дрова у входа.

— Топливо доставлено. Осталось выжить ещё сутки. Или трое, — пробормотал он.

— Я думала, ты ушёл навсегда, — фыркнула я, но не жёстко. — Уже собиралась писать завещание.

— Начинай со списка книг, которые хочешь оставить миру. Я завещаю тебе «Войну и мир», если не вернусь снова.

— Великолепно. Скука и куча страниц.

Он усмехнулся, потирая ладони.

— У тебя что-то кипит? — кивнул он на плиту.

— Чай. Аромат «Холод и выживающие».

— Идеально.

Мы разошлись по своим маршрутам, я к столу, а он к камину. Он подбросил дров, осторожно, без спешки, как всегда делает всё — точно, по делу. Пока он возился, я смотрела на него украдкой. Было странно, что я знаю, как он морщит лоб, когда что-то оценивает. Как у него одна бровь всегда чуть выше. Как он не выносит хаоса, даже в разложенных поленьях. Я не должна была это замечать. Но все же замечала.

****

— На улице уже не минус двадцать, но всё ещё «не хочется жить». Хотя утки, кажется, всё равно чувствуют себя отлично. Видела следы у сарая.

— Значит, мы точно не в апокалипсисе. Если утки живы , то значит всё под контролем.

— Чай готов. И варенье с хлебом. Скромный завтрак в духе «выживающих»

— Лучше, чем кофе из автомата и сухой крекер на планёрке.

— Есть идея, — сказал он, отставляя кружку. — Мы можем заняться текстом Макарова. У нас всё равно была запланирована работа с рукописью. И пока есть свет от окна и тепло от камина — это лучше, чем просто сидеть.

— Ты серьёзно? Мы в лесном доме без связи, электричества. И ты предлагаешь редактировать текст?

— А почему нет? — он пожал плечами. — Мы оба всё равно не привыкли сидеть без дела. И если честно, мне кажется, это поможет не сойти с ума.

— Ты невыносимо рационален.

— Спасибо. Это лучше, чем быть истерично бесполезным.

— А вариант почистить снег? Тоже есть в списке?

— Если ты хочешь, то можем начать с этого. Но я решил, что лучше сначала поработать головой. А потом уже руками.

Я кивнула. Странно, но я и сама хотела заняться чем-то, что вернёт мне контроль. Хоть частичный. А редактирование — это привычный ритуал. Там всё по полочкам. Слова, структура, логика. В хаосе был порядок.

— Ладно, — сказала я. — Макаров хотел, чтобы мы начали с пятой главы. Там как раз была каша.

— Я её читал, — кивнул Максим. — И уже морально готов расставлять запятые и менять фразы.

— Тогда собирай силы. Мы идём в бой.

— Спасибо,за то, что не даёшь паниковать. Даже когда я на грани.

— Я просто не умею по-другому, — ответил он. — Но если тебе это помогает, то значит, все это не зря.

****

Распечатанная рукопись Макарова заняла почти весь журнальный столик. Бумаги, ручки, наши заметки. Старомодно, но в отсутствии ноутбуков и света всё было идеально. Я порадовалась, что мы чаще всего читаем рукописи в бумаге.

Я пробежалась глазами по странице, потом снова вернулась к началу абзаца. Что-то в нём не работало, ритм сбивался, переход между сценами был резким. Я уже почти прицелилась в нужное место, когда услышала его голос:

— Не трогай это. Он это писал как единственный кусок без правок. Помнишь?

— Помню. Но это не значит, что он прав. Это просто... его каприз.

— Или попытка сохранить дыхание в тексте. Тут есть эмоция. Не идеальная, но живая.

— А ты с каких пор стал адвокатом авторских слабостей? Ты же всегда был за структуру и логику.

— Я всё ещё за структуру и логику. Но иногда хаос в тексте — это единственное, что даёт почувствовать, что за ним стоит человек. А не только схема.

Я на секунду замолчала. Это был тот момент, когда мне хотелось спорить, но не хотелось делать это с ним. Он говорил без нажима, без привычной жёсткости. И именно это обезоруживало.

— Хорошо, — кивнула я. — Но тогда мы хотя бы поправим диалоги. Герои не разговаривают, они обмениваются монологами. Как будто ведут судебный процесс.