Ненужная мама. Сердце на двоих

Пролог

- Викуль, да у тебя их двое, - растерянно сообщает Агата Сергеевна, знакомый гинеколог. Только ей я смогла доверить свой секрет, как оказалось, двойной.

- Это шутка? – оборачиваюсь, облокотившись о спинку стула, и провожаю врача долгим взглядом от двери до ее рабочего места. Терпеливо жду, пока она сядет за стол и разложит бумаги.

- Нет, и мне совсем не до смеха. У тебя двойня, - протягивает мне результаты анализов с завышенным ХГЧ и заключение УЗИ. - Значит, двойная нагрузка на твой организм, а особенно на сердце, с которым у тебя и так проблемы…

- Я в порядке, - перебиваю ее, нервно теребя пальцами карту. – Меня обследовали вдоль и поперек. Серьезных противопоказаний для вынашивания ребенка не выявили.

- Одного, но не двух. Многоплодная беременность сама по себе считается осложнением, - серьезно и насторожено объясняет мне очевидное, но я и так понимаю, что она права. Однако решение свое не изменю. - Что же у вас, Богдановых, все так сложно, - сокрушается, окинув меня сочувственным взглядом.

- Врачебные дети, - неловко пожимаю плечами. - Известный фактор. Болезни, реакция на лекарства, инфекции – все не как у обычных людей.

- Да, все так, - устало потирает переносицу. - Посмотрим, что скажет кардиолог. Тебе нужно встать к нему на учет сегодня же. На протяжении всей беременности он должен вести тебя и наблюдать за состоянием здоровья. Если вдруг что-то пойдет не так…

- Конечно, я все понимаю, - поднимаю руки в знак капитуляции. – Я согласна. Это в наших интересах, - аккуратно укладываю ладонь на живот, не до конца осознавая, что я больше не одна. Две маленькие жизни зависят от меня, и я сделаю все, чтобы сохранить их. В конце концов, спасать детей – мое призвание. Работая педиатром, я постоянно помогаю чужим, а теперь… буду своим.

Легко улыбаюсь, на миг отпустив все переживания, и мечтательно вожу кончиками пальцев вокруг пупка, пока Агата набирает номер кардиолога. В полной тишине слышу щелчок соединения и строгий мужской голос, приглушенный телефоном.

Сердце совершает кульбит в груди, волнительные воспоминания лезут в голову, а интуиция трубит в горн. Нет, это не может быть он…

- Гордей Витальевич, свободны? Можете зайти ко мне? – чеканит гинеколог в трубку, а потом обращается ко мне: - Тебе повезло, Вика, в нашей клинике по средам и субботам Одинцов принимает. Сегодня он как раз на месте.

Фамилия раздается как удар гонга, резко бьет по барабанным перепонкам. Хочется заткнуть уши руками, закричать что есть мочи. Вместо этого погружаюсь в состояние ступора и апатии. Внутри – катастрофа вселенского масштаба, снаружи – хрупкая броня, которую я латаю по кусочкам, не позволяя эмоциям пробраться сквозь брешь.

- Нет, я… - шумно сглатываю внезапно образовавшийся в горле ком. – Можно мне другого врача?

- Глупости. Ты чего? – отмахивается Агата. – Он лучший в своем деле. Знаешь, каких усилий мне стоило уговорить его хотя бы на несколько дежурств! После смерти жены Одинцов вообще отошел от дел и сосредоточился на новорожденной дочери. Мы уже думали, что такой ценный кадр потерян для медицинской сферы. Но нет, он вернулся.

- Знаю, - шепчу, потупив взгляд.

- Вы знакомы? Ах да, логично, вы же оба медики. Наверное, пересекались… Что не поделили?

Упрямо молчу, закусив губу изнутри. Не признаюсь же я, что мы с Гордеем не поделили… наших будущих детей. Он пока не знает о моей беременности, ведь не планировал вновь становиться отцом. Это случайность, которой рада только я. Одинцов предан памяти своей жены – и никак не может ее отпустить. У него есть маленькая дочка от нее, а у меня теперь… две частички его каменного сердца.

Дверь поскрипывает за спиной, открываясь. По кабинету разносятся тяжелые, уверенные шаги. Останавливаются позади меня, и я оглядываюсь, схлестнувшись взглядом с Гордеем.

Он удивленно смотрит на меня сверху вниз, прищурив платиновые глаза. Выглаженный белоснежный халат расстегнут, показывая безупречную контрастно-черную рубашку.

Красивый, как демон, и холодный, как айсберг. Идеальный мужчина, который никогда не был по-настоящему моим.

- Здравствуй, Виктория, - вежливо обращается ко мне. Улыбается скупо и мягко, как в те дни, когда я посещала его дочку как участковый педиатр. Проводит невидимую черту между нами.

- Добрый день, Гордей Витальевич, - поддерживаю деловой тон.

- Возьмете пациентку на консультацию? – вклинивается Агата, о существовании которой я в панике забыла. Все вокруг перестало существовать, кроме нас двоих.

- Да, разумеется, - напряженно произносит он, не сводя с меня наполненного опасной ртутью взора. - Что случилось?

- Беременность, - выпаливаю на одном рваном выдохе.

Гордей преображается как по щелчку пальцев. Мрачнеет, ожесточается. Хмурит брови, сжимает губы, играет желваками на скулах. В его глазах мелькает тень страха – и сменяется тихой яростью.

Вот и призналась… Не совсем так, как планировала, но судьба сама расставила силки, и мы теперь с Одинцовым в ловушке.

- Я вас оставлю, - спохватившись, Агата направляется к выходу. – Мне надо своих ЭКО-шек после подсадки проведать. Можете пообщаться в кабинете.

Дверь хлопает, а Гордей, не обронив ни слова, занимает кресло врача. Подхватывает мои документы, внимательно изучает их, вчитывается, добирается до УЗИ и... становится темнее грозовой тучи. В полной тишине слышится лишь наше тяжелое дыхание, как шум ветра в пасмурную погоду.

- Двойня? Плохо… - бездушно выдает, будто речь о какой-то опухоли, которую надо срочно удалить. - Вика, от меня? – кратко спрашивает с хрипотцой, ни на секунду не отрываясь от моей истории.

- Гордей Витальевич, разве это важно? – стараюсь говорить непринужденно, будто меня совсем не задевает его вопрос. - Вы здесь как специалист, а я в роли вашей пациентки. Мы поменялись местами, и теперь мне нужна ваша помощь. Что скажете, доктор, какие будут рекомендации?

- В нашей ситуации только одна… - поднимает на меня стальной взгляд ледяных серых глаз, чтобы добить жестким приговором: - Аборт...

Глава 1

Четыре месяца назад…

Виктория

- Мамочка, вы на часы смотрели? Кто вас в такое время примет? Рабочий день закончился, все врачи разошлись, - доносится недовольное ворчание коллеги-педиатра за дверью. – Ждите дежурного. А если не срочно, лучше идите домой.

- Срочно, - умоляюще звучит в ответ. - Температура высокая, насморк.

- Тем более к дежурному. Вообще-то сегодня день здорового ребенка, - укоризненно напоминает доктор. – Хотите других заразить?

- Так ведь сейчас нет никого, вы же сами сказали, - голос матери становится громче и настойчивее. - Пожалуйста, посмотрите дочку.

Словно в подтверждение, раздается жалобный детский крик, заставляя сердце в груди встрепенуться. Не могу оставаться равнодушной. Я устроилась в поликлинику сразу же после мединститута – и не успела привыкнуть к мучениям малышей. Душа рвется на части каждый раз, когда я вижу слезы на невинных личиках. Маленькие ангелы не должны страдать, именно поэтому я выбрала педиатрию. Чтобы помогать им.

Отец твердит, что я должна научиться абстрагироваться и воспринимать пациента с точки зрения врача, а не слабой женщины. В противном случае мне лучше «биологию в медучилище преподавать», как он обмолвился однажды. Понимаю, что папа прав и дает советы с высоты своего многолетнего опыта в медицине, но… пока еще женское начало во мне сильнее. Надеюсь, со временем огрубею, как вся моя семья. В любом случае, практику не брошу. Я чувствую, что это мое призвание.

Накидываю медицинский халат, который успела спустить с плеч, и на ходу застегиваю пуговицы.

- Я приму, Маш, - выглядываю в коридор.

С доброй улыбкой приглашаю мамочку войти в кабинет. Краем глаза наблюдаю, как трепетно и бережно она несет на руках семимесячную малышку. Прижимает к себе и целует, несмотря на то что, та вопит ей на ухо. Материнская любовь – это особое чувство, выше всех остальных.

Собираюсь закрыть дверь, но моя коллега протискивается следом. Садится на стул в углу, роется в сумке, поглядывая на меня. Следит и контролирует? Возможно… Я еще не влилась в коллектив и порой ощущаю себя здесь белой вороной.

- Расскажите, что беспокоит? – ласково уточняю у нервной, расстроенной мамы.

Пока она дрожащим голосом перечисляет симптомы, я осматриваю ребенка. Малышка отвечает мне тем же – внимательно изучает меня, округлив глазки, затихает, забывая плакать, а под конец пытается выхватить у меня стетоскоп. Хихикает, когда я прикладываю воронку металлической головки к ее груди, зажимается от щекотки.

- Не волнуйтесь, ничего страшного, - резюмирую, отстранившись от крохи. – Это не вирус. У вас первый зубик прорезается, десна припухшая. Такая реакция вполне возможна. Следите за температурой, но не спешите сбивать. Субфебрильная – считается нормальной. На случай, если поднимется выше тридцати восьми градусов, я выпишу вам жаропонижающее. Также объясню, как облегчить состояние дочки. Завтра с утра на всякий случай обратитесь к стоматологу – я проведу.

- Спасибо огромное, успокоили! Хорошо, что остались настоящие врачи! – вздыхает девушка, настороженно покосившись на мою коллегу, которая даже внимания на них с ребенком не обращает – листает ленту новостей в телефоне, ждет, когда я освобожусь.

- Это моя работа, - мягко отвечаю и прощаюсь с пациентами.

Казалось бы, я почти ничего не сделала и совсем не устала, зато мама довольна, а ребенок притих. И вот уже мое настроение улучшается, достигая необъяснимой эйфории. Окрыленная, лечу к шкафу, чтобы переодеться.

- Очередная тревожная мамка, - цокает Мария за спиной.

- Она же молодая совсем, и ребенок первый. Разумеется, переживает и перестраховывается, - невозмутимо пожимаю плечами, снимая с вешалки плащ. – Лучше так, чем если бы она ставила диагнозы дочке по интернету и занималась бы самолечением.

- Надо было отправить к дежурному. Тебе никто сверхурочные не заплатит, - занудно бурчит коллега, поднимаясь с места и разминая спину. - Ты и так почти на час задержалась сегодня, - кивает на настенные часы. – Бесплатно.

- Деньги не главное, - выдыхаю, не оборачиваясь.

- Ну, в твоем случае – да, - тянет многозначительно, и я хмурюсь, захлопнув дверцу шкафа. – С твоими родителями вообще не здесь работать надо. Лучше бы отец тебя под свое крыло взял, чем отправил в нашу захудалую детскую поликлинику. Вообще не понимаю, как ты здесь оказалась, Богданова.

На собственную фамилию реагирую, как бык на красную тряпку.

Дочь известной династии врачей, я всегда в центре внимания. Мне завидуют, передо мной лебезят, меня… не воспринимают всерьез. Последнее злит больше всего. Я словно придаток своей семьи, аппендикс, который можно удалить без особого вреда для организма.

- Может, мне и на работу с папой за руку ходить? – резко выпаливаю, вспыхнув и развернувшись к болтливой сотруднице. – А детей он сам вместо меня лечить будет?

- Тише, не кипятись, - примирительно выставляет ладони перед собой. – Я не хотела тебя обидеть. Поехали домой, а? Подбросишь меня? Ты же за рулем, а я тут недалеко живу, тебе по пути. Конец лета выдался дождливым, опять ливень начался. Нет, я, конечно, могу пойти на остановку, - переминается с ноги на ногу. Осознаю, что она все это время сидела со мной не для того, чтобы помочь, а просто хотела сэкономить на такси. Да и бог с ней – мне не жалко.

- Я тебя подвезу, а сама - на свой участок. У меня сегодня еще вызов, - подхватываю медицинский саквояж, перебираю содержимое, проверяю, все ли взяла. Немного нервничаю.

- Что-то серьезное?

- Не думаю. Судя по описанию, колики.

- Тц, еще одна тревожная мамка, - устало цокает педиатр, будто это ее вызвали, а не меня. - Тебе сегодня на них везет.

- Хм, нет. Звонил мужчина, вежливый и приятный по голосу, - говорю без задней мысли и ловлю на себе препарирующий взгляд, от которого становится не по себе. – Что-то не так?

- Отцы еще хуже, - поучительно поднимает указательный палец Мария. - Становятся вообще отбитыми, когда дело кровиночки касается, так что ты там с ним помягче. Как психиатр с сумасшедшим.

Глава 2

Худосочная женщина с любопытством оборачивается, проходится по мне внимательным, раскладывающим на атомы взглядом, чуть прищурив глаза и машинально оттянув пальцем уголок правого. Медленно оценивает мою фигуру – и поднимается к лицу. Я смело и нагло изучаю ее в ответ, ухмыльнувшись одним уголком губ. Мысленно отмечаю, что она вовсе не бабка, коей показалась мне по тону и поведению. На вид ей лет пятьдесят с небольшим, одета в длинный шелковый халат в японском стиле, кольца на безымянном пальце нет и, судя по маниакальному желанию лезть в чужую семью, детей – тоже, по крайней мере, они с ней точно не живут. Дама приятной наружности, но постаревшая и очерствелая внутри. Диагноз – затянувшаяся тоска.

– Мать, значит? – упирает она руки в бока, пока я аккуратно делаю шаг ближе к отцу с ребенком, словно подсознательно оберегаю пищащую кроху. – Какая фифа, – выплевывает завистливо. – Ясно, кто в вашей семье при деньгах и за чей счет квартиру в нашем элитном районе снимаете. Альфонс, получается? – ехидно обращается к мужчине, а он никак не реагирует.

Вблизи выглядит еще более мрачным и обреченным, чем на первый взгляд. Осунувшийся, серый, с глубокими темными мешками под глазами, будто круглые сутки не спит. Пока я отвлекаю его надоедливую соседку, он молча разворачивается и неспешно уходит вглубь коридора, фокусируясь исключительно на дочке. Скрывается за дверью одной из комнат, бросив нас.

– Вы слишком много себе позволяете, – проследив за странным отцом, больше похожим на призрак, я воинственно поворачиваюсь к женщине. – Кстати, у вас есть разрешение на содержание домашних животных? – многозначительно киваю на волоски белой шерсти, контрастирующие с черно-фиолетовым узором на ее груди. – Насколько я знаю, у нас это не приветствуется. Стоит ли мне обратиться в управляющую компанию? – блефую с невозмутимым видом. Я понятия не имею, какие здесь правила и кому жаловаться в случае чего, да и не собираюсь, но ей об этом знать не следует.

– У меня нет кошки, – цедит сквозь зубы, и опрометчивая фраза выдает ее с потрохами. Осознав, какую глупость совершила, ретируется к двери. – Пойду отдохну, мигрень начинается, – касается пальцами лба, забывая о своей угрозе вызвать опеку.

– Одной проблемой меньше, – выдыхаю ей в спину. – Осталась главная, – всматриваюсь в пустоту темного коридора.

Переступаю порог, запираю квартиру изнутри, ставлю саквояж на единственный свободный островок комода среди разбросанных детских вещей, соплеотсосов, погремушек…

– Мда-а, – тяну с необъяснимой грустью, снимая плащ и цепляя его на крючок.

Перешагнув через неразобранную дорожную сумку, которую будто забыли в углу, я озираюсь по сторонам. Всюду веет безысходностью и отчаянием, даже ребенок не спасает гнетущую атмосферу. Воздух пропитан частицами боли и печали.

Поежившись, невольно кутаюсь в пиджак, хотя в помещении не холодно. Замечаю рамку у зеркала, беру ее в руки. На фотографии – красивая шатенка, улыбается широко, искренне и заразительно. На секунду я тоже приподнимаю уголки губ, но настроение летит в бездну, когда я вижу черную ленточку в углу…

Услышав шаги, быстро возвращаю рамку на место, опустив изображением вниз. Сцепив кисти в замок перед собой, вскидываю взгляд на дверной проем, где появляется хозяин дома. Он на ходу стягивает с себя футболку, грубо комкает ее в руках, быстро надвигается на меня, грозясь снести со своего пути, как бешеный поток плотину.

– Кхм-кхм, – скромно покашливаю, напоминая о себе.

Он чуть не спотыкается на ровном месте, резко останавливается и замирает как вкопанный. Смотрит на меня с легким шоком, будто забыл о моем существовании.

– Вы еще здесь? – вздергивает брови удивленно. – Благодарю за помощь, можете быть свободны, – вежливо посылает меня куда подальше. Но я не двигаюсь с места. – Наверное, денег хотите? Я заплачу, подождите. Сколько?

Шаг. Еще один. И он оказывается практически вплотную ко мне. Протягивает руку к своей ветровке, что висит на крючке рядом с моим легким плащом-тренчем. Хлопает ладонью по карману в поисках портмоне. В нос проникает его запах, дразнит рецепторы. Это смесь детского питания, эвкалипта с мятой, кислого молока и терпкого мужского пота.

– Ничего не нужно, – строго пресекаю его попытки скорее избавиться от меня и выставляю перед собой раскрытую ладонь, слегка касаясь пальцами голого торса, от которого исходит жар. В буквальном смысле. Кажется, я ошиблась по поводу колик. У них здесь настоящий лазарет. – Руки где можно помыть? – сурово спрашиваю.

Во мне включается врач, который требует скорее осмотреть малышку и помочь ей. Уверена, у нее тоже высокая температура. Потом желательно бы и отца лекарствами напичкать. Могу поспорить, он и не намерен лечиться, хотя должен – пусть не ради себя, но ради ребенка. Иначе от вируса не избавиться.

– Ванная там, – пожав широкими плечами, мужчина лениво взмахивает рукой в нужном направлении.

Стоит мне отстраниться и попятиться к двери, как он обходит меня и, слегка задев плечом, врывается в ванную передо мной. Небрежно кидает свою грязную футболку прямо на переполненную корзину.

– Проходите, – безразлично выдает, пропуская меня внутрь.

Достаю использованный памперс из раковины, спокойно выбрасываю его в урну, не обронив ни слова в укор, и включаю воду.

– Издержки отцовства, – выплевывает жестко мужчина, словно ему стыдно за бардак, но оправдываться передо мной не хочется.

Глава 3

Гордей

Писк кардиомонитора пронзает слух и разрывает барабанные перепонки в лохмотья. Спасительная глухота не наступает. Звук проникает глубже, бьет в каждый орган, резонирует по венам, наполняет клетки безысходностью. Открываю рот в нем крике, но лишь хватаю губами воздух. Ловлю руками пустоту, сжимаю кулаки до хруста костяшек, который тоже не слышен – только чувствуется. Ломаются суставы, ломается сердце, ломаюсь… я.

Ее не вернуть… Прямая линия…

Я должен был, но не смог. А она мне доверилась… Все, что мне осталось, – бесконечный ночной кошмар на повторе.

Три недели кромешного ада. Единственный луч света в конце тоннеля – наша дочь. Частичка ее и… причина смерти. Люблю и ненавижу. Готов убить себя за это, но нельзя.

Придется жить… ради них обеих.

Сквозь боль и туман прорывается тонкий детский плач, и я мгновенно распахиваю глаза. Подаюсь корпусом вперед, не до конца разделяя сон и реальность, и спотыкаюсь взглядом о женский силуэт, склонившийся над детской кроваткой.

На автопилоте поднимаюсь и, с трудом передвигая ватные ноги, бреду к ней. Сегодня мой кошмар затянулся, стал почти осязаемым и обрел продолжение.

Понимаю, что она ненастоящая, но малодушно отгоняю эту мысль.

Я дико скучаю...

Я устал. Я сдох и постепенно разлагаюсь без нее… Поэтому протягиваю руку, чтобы дотронуться хотя бы во сне.

– Алиса? – с болью выталкиваю из груди ее имя. Кончики пальцев упираются в острую лопатку. Реальный контакт прошибает меня током и заставляет дернуться.

Что за черт?!

Призрак оборачивается как раз в тот момент, когда глаза привыкают к полумраку. Образ жены стирается, и я различаю черты лица девушки, которая кажется мне смутно знакомой.

– Алисе лучше, жар спадает, – кивает она с мягкой улыбкой, отступая и пуская меня к дочери. Думает, я звал ее… Пусть так.

Медленно прихожу в себя, вспоминая события этого дня. Дотошная соседка на площадке, плачущая дочка на моих руках, незнакомка, появившаяся из ниоткуда, но очень вовремя.

– Виктория… Богданова, – восстанавливаю имя молоденького педиатра в измученном болезнью мозгу. Надавливаю пальцами на виски и массирую до ярких пятен перед глазами.

До чего же хреново! На ногах едва стою… Размяв затекшую шею, выпрямляюсь и стараюсь держать невозмутимый вид. Сложно. Хочется рухнуть, уснуть и… не проснуться.

– Все так запущено? – произносит Вика с толикой иронии, чтобы разрядить атмосферу, но в мелодичном голосе проскальзывают беспокойные интонации. Ее жалость коробит. – Вас до сих пор лихорадит?

Включив ночник, она вскидывает руку, наводит на меня термометр, как пистолет, и целится прямо в лоб. Мельком бросаю взгляд в окно – на улице непроглядная тьма.

Который час? Впервые я так отрубился.

– Как долго я спал? Надо было разбудить, – укоризненно кидаю, пока детский врач измеряет температуру великовозрастному мужику. Свожу брови к переносице, поднимаю взгляд на инфракрасный луч – и небрежно отмахиваюсь как раз в тот момент, когда звучит сигнал.

– Тридцать семь и девять, – проговаривает одними губами, удовлетворенно кивает сама себе, а потом отвечает на мои вопросы: – Несколько часов. Если честно, я пыталась вас будить. Потом еще посудой гремела на кухне в поисках детского питания. Алиску подняла, а вас – нет, – разводит руками, в одной из которых держит пустую бутылочку.

– Извини, что так получилось. Мы тебя задержали.

– Вам помощь нужна, Гордей, – назидательно чеканит, отворачиваясь к моей крохе, чтобы проверить подгузник. – Вы же сами видите, что не справляетесь в одиночку.

– Знаю, как раз ищу няню, но они все какие-то… ненадежные.

– Или у вас завышенные требования? – косится на меня с подозрением. – А бабушки, дедушки?

– Мои родители живут в Беларуси. Мама приезжала после того, как… – осекаюсь на полуслове, не желая произносить это вслух. Разум не принимает. – Когда Алиска родилась, – формулирую иначе. – Без матери я бы первое время вообще не протянул. Потом она вынуждена была вернуться домой. Как только возьмет отпуск, то проведет его с нами. Допрос окончен? – неожиданно рявкаю с раздражением.

Я злюсь не на Вику, а на себя. Слишком откровенничаю с ней. Чужим людям на хрен не нужны мои проблемы, и она не исключение. А я веду себя как пьяный идиот на встрече анонимных алкоголиков. Богданова не нанималась подрабатывать психологом, но продолжает ковырять мои раны.

– А со стороны… жены?

– Мы с ними не общаемся…

Потому что мы с Алиской убили их единственную любимую дочь... Простить не могут.

– Извините, я у вас немного похозяйничала, – заметив мое мрачное настроение, Вика меняет тему. – Можете проверить ценные вещи, – подшучивает аккуратно.

– Проверил, – указываю на малышку в кроватке. – На месте.

Прячет легкую улыбку, с теплом поглядывая на ребенка. Такая живая, энергичная, светлая, что и я невольно поддаюсь, на доли секунды забывшись. Тянусь к ее огню, чтобы согреться. Она как пришелец в нашей пропитанной мраком и негативом квартире. Именно я принес с собой эту тьму, забрал из дома, где мы жили с женой и который я оставил, потому что воспоминания душили. Она там в каждой фотографии, в каждой вещи, в каждом скрипе половицы. Я бы точно свихнулся.

Глава 4

Две недели спустя

Виктория

Аккуратным, не свойственным врачу, каллиграфическим почерком заполняю детскую карточку, откладываю ее к остальным – и вся стопка, опасно накренившись, вдруг рассыпается по столу, как карточный домик. Сощурившись от грохота, я обессиленно роняю голову на сцепленные в замок кисти. Замираю в такой позе, тяжело и шумно дыша.

– Ты рассеянная сегодня, – улавливаю голос Марии среди шелеста и шороха, что я сама же и устроила. – Все из рук валится. Устала?

– Немного, – тихо признаюсь, поворачиваясь к проему, через который видно лишь край шкафа с документами. – Медсестра в отпуске, а одна я ничего не успеваю, – продолжаю говорить в пустоту.

Мы работаем в смежных кабинетах, между которыми есть общая дверь. Раньше здесь была прививочная, а после ремонта ее перебазировали в просторное, выполненное по всем современным требованиям, светлое помещение. Ненужный кабинет достался мне, так как остальные на момент моего трудоустройства оказались уже заняты. Первое время Мария была недовольна подселением желторотого новичка, которого «всему надо учить, да еще и бесплатно». Однако как только она узнала, кто я и из какой семьи, молниеносно сменила гнев на милость. С тех пор упорно набивается мне в подруги, но я стараюсь сохранять нейтралитет.

– Вика, иди домой пораньше. Я тебя прикрою, если что, – заискивающе предлагает, а отрицательно встряхиваю высоким хвостом и выпрямляюсь в кресле.

– Нет, у меня еще один ребенок по записи, – растекаюсь в улыбке, вспоминая Алиску, но тут же хмурюсь, поглядывая на часы. – Почему-то они опаздывают…

– Пф, так отменяй! По правилам, на прием нам отводят пятнадцать минут. Если время истекло, то это уже не твои проблемы. Следующий! – выкрикивает уже в коридор.

– Черствая ты, Маш, – укоризненно вздыхаю, постукивая пальцами по дисплею телефона.

У меня есть номер Гордея, но за всю неделю я набрала его лишь однажды, сразу после той ночи, чтобы справиться о здоровье малышки. Одинцов был не в духе. В свойственной ему жесткой, холодной манере ответил, что все в порядке и в помощи они не нуждаются. Скупо поблагодарил меня и попрощался таким тоном, будто… навсегда.

Я решила, что он все-таки обратился в частную клинику и нашел себе достойного педиатра вместо зеленой неопытной выскочки, ставшей медиком благодаря папеньке. Моему удивлению не было границ, когда Гордей все-таки позвонил сам и вежливо записался на прием. Для меня этот мужчина остается загадкой. В нем уживаются две противоположности: ледяной, хамоватый циник и обычный, немного растерянный отец.

– Зато я не загнанная лошадь, – заглядывает ко мне Мария, опираясь о косяк двери. Подмигивает игриво и тут же меняется в лице, услышав стук в дверь. – Входите, сказала же. Что у вас? – недовольно бурчит, впуская маму с ребенком.

Она успевает принять пациентов и быстро отправить их восвояси, а я так и сижу над разбросанными картами и буравлю взглядом вход. Начинаю переживать. Пальцы сами тянутся к телефону, разблокировав его, порхают по экрану в поисках нужного контакта. Зажимаю кнопку вызова, слушаю гудки… а в коридоре вдруг раздается мелодия сигнала. Становится ближе и громче, звучит в унисон с уверенным, немного нервным стуком в дверь.

Сердце совершает кульбит в груди, когда я различаю тонкий писк Алиски. Подскакиваю с места в тот самый момент, как в кабинет заглядывает Гордей. Немного запыхавшийся с дороги, но выглядит гораздо бодрее и приличнее, чем в нашу первую встречу. Вместо заляпанной футболки и спортивных штанов сегодня на нем деловые брюки и рубашка. Все мрачно-черное, без единого островка просвета, ведь… Одинцов держит траур по жене. На темной ткани особенно заметны неровности и смятые места. Видимо, одежду и дочке, и себе он гладит сам, как умеет. Куртка перекинута через локоть левой руки, а в правой – автолюлька с малышкой. Кулак сжат так сильно, будто в нем заключено величайшее сокровище. Костяшки побелели от напряжения.

– Виктория Егоровна, – обращается Гордей уважительно, с хрипотцой растягивая мое имя. – Простите нам наше вопиющее опоздание. Вы в праве прогнать нас, но смею надеяться на вашу доброту, – виновато ухмыляется и смотрит на меня с надеждой, а малышка мурлычет, поддерживая отца.

– Вам повезло, я свободна, – произношу как можно спокойнее и поджимаю губы, чтобы спрятать теплую улыбку. Я искренне рада их видеть здоровыми, поэтому, сорвавшись, я сама подлетаю к ним, тревожно изучая обоих. – Что случилось? Вы в пробке застряли?

– Хм, не совсем, – Одинцов ставит люльку на кушетку, и я сразу же достаю Алиску, широко улыбаясь ей и с трудом сдерживаясь, чтобы не расцеловать сжатые завязками шапочки щечки. Ослабляю узел под подбородком. – Пока собирались, пришлось менять ей одежду три раза. И еще дважды переодеваться самому, – завуалированно объясняет Гордей, вызывая у меня сдавленный смешок. – В качестве небольшой компенсации… – осекается и молча оставляет на кушетке большую коробку дорогих шоколадных конфет. Моих любимых, к слову, но…

– Я взятки не беру, – гордо отрезаю, вздернув бровь.

– Вика, мы коллеги, и это не взятка, – тихо переходит на «ты», а я машинально бросаю взгляд на открытую дверь между кабинетами. У Марии царит гробовая тишина, а она сама наверняка превратилась в слух. – После всего, что ты сделала для нас, это меньшее, чем я могу тебя отблагодарить.

– Спасибо, – коротко шепчу, освобождая взмокшую Алиску от комбинезона. Укутал ее папочка, перестарался…

Глава 5

Гордей

– Нам бы ты подошла, – выпаливаю абсолютно искренне, не прекращая наблюдать, как трепетно, но в тоже время профессионально Вика обращается с Алиской. Тонкие пальцы умело порхают по крохотному тельцу, ловко справляются с маленькой, словно кукольной, одеждой, нежные руки обхватывают и подтягивают к животику хрупкие ножки, которые я лишний раз тронуть боюсь своими лапами, чтобы не сломать.

Дочка успокаивается и затихает, как по волшебству. Мурлычет довольно, насаждаясь коротким массажем. Все, что происходит сейчас на моих глазах, для меня, матерого врача с опытом работы, сродни таинству. К младенцам нужен особый подход – и я никогда не умел его находить. Собственно, я и обзаводиться детьми так рано не хотел – это была идея Алисы, моей жены. Я ведь мог ее отговорить. Должен был…

Тогда она осталась бы со мной, но… ценой жизни нашей дочери.

На секунду прикрыв глаза, шумно вздыхаю. Прогоняю эти мысли.

Нельзя…

С прищуром смотрю на малышку, которая буквально сияет в бережных руках педиатра, растекается по столику от Викиной улыбки, сама тянет к ней кулачки. Тихий женский смех приятным бархатом касается слуха.

Богданова идеальна. Она определенно подошла бы нам.

Особых надежд не питаю. Это, скорее, не предложение, а констатация факта. Разумеется, она откажется. Золотая девочка, дочь светила медицины, у которой впереди карьера и серьезные перспективы, не станет работать на неадекватного вдовца.

– Звучит, как будто вы меня нанимаете. Но я не няня и… даже не на пенсии, – шутливо отмахивается. Ее легкость в общении рассеивает негатив, которым я наполнен под завязку. Вопреки всему, я невольно расслабляюсь. – У меня уже есть работа, Гордей, и я очень ее люблю. Рада помочь вам в рамках своих обязанностей, – заканчивает серьезно и строго.

– Понял, – сухо соглашаюсь, но уголки губ упрямо ползут вверх.

В это же мгновение Алиска дарит свою первую осознанную улыбку. Не мне, а Вике… На меня дочка все время только орет. Днем и ночью. Без устали. Она тонко чувствует мое настроение и отвечает мне тем же, как зеркало. С Богдановой все иначе – они обмениваются друг с другом светом и теплом, а я неосознанно греюсь от их огня, раз уж собственный потух.

Чертова дверь между кабинетами распахивается без стука, и к нам нагло вваливается та самая сотрудница, длинного языка которой опасалась Вика. С виду обычная женщина лет за тридцать, ничего особенного, но у меня она заочно вызывает отторжение. Наверное, из-за реакции Богдановой. Мне правда не хотелось бы, чтобы у нее были проблемы на работе из-за меня.

– Виктория Егоровна, рабочее время закончилось, – щебечет коллега противным заискивающим тоном. – Вы скоро? Подождать?

– Нет, Мария Яковлевна, я сегодня на такси, – сдержанно цедит Вика сквозь зубы, и только я чувствую ее напряжение. Сплетнице плевать, она беззастенчиво разглядывает нас, будто хотела застать за чем-то постыдными и ищет улики. – Машина в автосервисе…

– Что-то случилось? – мгновенно переключаюсь на Викторию. Вспоминаю, что она за рулем и начинаю переживать. – Авария?

– Да вы оптимист, Гордей Витальевич, – не может сдержать сарказма, но, покосившись на коллегу, прячет добрую улыбку. – Нет, электроника барахлит, а я в ней ничего не смыслю. Подайте комбинезон, я помогу вам одеть Алиску, – выставляет правую руку, а левой – придерживает малышку, которая внезапно начинает капризничать. Видимо, ей тоже чужая тетка не по душе.

Вика оперативно укутывает дочку, удивляя меня такой сноровкой, укладывает ее в автолюльку и невесомо проводит пальцами по щечке на прощание.

– Мы могли бы вас подвезти, – неожиданно предлагаю, перехватывая ручку люльки. – Алиска хорошо спит в дороге, успеем до кормления.

– Нет, это лишнее, – сопротивляется Богданова. Ожидаемо. С каждой встречей я все сильнее проникаюсь к ней уважением. Цельная натура, с характером и принципами, хоть и молодая.

– А я бы не отказалась, – нахально вклинивается в разговор Мария, которую я бы вообще не хотел видеть в своей машине. Терпеть не могу навязчивых баб, такие медички из моей частной клиники быстрее пули вылетают. – На улице дождь собирается, – оправдывается, теряясь под грозным взглядом Вики, и неуверенно указывает большим пальцем за свою спину, на окно, за которым ни единой тучи.

Алиска ворочается в своем объемном комбинезоне, морщится и начинает предупреждающе попискивать. Делаю шаг к выходу и толкаю дверь, чтобы впустить свежий воздух в душноватое помещение. Еще хоть минута промедления – и дочка запарится в теплой одежде, тогда скандала не избежать. Нервничаю вместе с ней, будто мы связаны невидимыми нитями.

– Виктория Егоровна, собирайтесь скорее, мы ждем вас в машине, – кидаю безапелляционно, в приказном тоне, и выношу люльку в коридор. Отпускаю дверь, что с грохотом захлопывается за моей спиной, наверняка вызвав праведный гнев нашего педиатра.

Минут через десять я сижу за рулем комфортного хэтчбека при заведенном двигателе. Взгляд мечется то на часы, то на двери поликлиники. Я сам весь на взводе. Алиска кряхтит в автолюльке за водительским креслом, недовольно причмокивает и изредка мяукает. Она впитывает, как губка, мою нервозность – и переживает вместе со мной. Включаю музыку, чтобы отвлечь ее немного, и параллельно пытаюсь успокоиться.

Глава 6

Есть люди, с которыми даже молчать приятно. Вика именно такая. Не обронив ни слова, она умудряется создать уютную атмосферу в салоне автомобиля одним лишь своим присутствием. Ловлю себя на мысли, что впервые за долгое время боль немного притупляется. Рана затягивается шелковыми нитками. Еще много швов придется наложить, но первый сделан.

Странные ощущения. Неправильные. Но я так устал от горя, что даю себе короткую передышку.

– Виктория, мы… – припарковавшись на площадке возле дома Богдановых, я оборачиваюсь и резко осекаюсь на половине фразы.

Улыбаюсь искренне и несдержанно, пользуясь тем, что на меня никто не смотрит. Скулы болят с непривычки, но я не обращаю внимания, растягивая губы все шире. Ничего не могу с собой поделать, когда вижу милую картину на заднем сиденье автомобиля.

Нашего доктора тоже укачало и сморило по дороге. Устроившись полубоком и прижавшись щекой к подголовнику, она мирно спит. При этом ее ладонь покоится на животике Алиски. Даже во сне Вика заботится о ребенке.

Позволяю себе пару секунд полюбоваться ими, проникнуться семейной атмосферой, хотя бы ненадолго прогнать мрак, который преследует меня, отравляя жизнь.

Очнувшись, ослабляю ворот траурной черной рубашки, расстегиваю пару пуговиц. Возвращаюсь в свою реальность, где нет больше места сентиментальности и добру. Остались лишь мрак и холод, в которых мне предстоит вариться одному. Незачем втягивать юную Богданову в это болото.

Хорошо, что Вика отказалась быть нашей няней. Пожалуй, сегодня же позвоню одной из тех пенсионерок, которых она мне порекомендовала.

Выдохнув, уверенно бросаю водительское кресло, обхожу капот – и приближаюсь к задней пассажирской дверце. Распахиваю ее, сразу же ныряю в салон... Вновь застываю, нависая над спящей девушкой.

В нос ударяет шлейф запахов, среди которых легко выделяю ее личный, который не спутать ни с чем. Тонкий, свежий аромат первых весенних цветов, как символ жизни и обновления. Он въелся мне в ноздри еще с той ночи, когда ей пришлось остаться у меня в квартире. Сохранился на постельном белье, полотенцах, моей футболке и даже вещах Алиски. Преследует меня до сих пор. Теперь и в машине поселится, так что никаким ароматизатором не перебить.

– Вика, приехали, – зову сорвавшимся шепотом.

Не реагирует, и тогда я подаюсь ближе. Касаюсь кончиками пальцев скулы, подцепляю непослушную прядь каштановых волос, которая упала на умиротворенное лицо, аккуратно убираю ее за ухо. Развернув ладонь, невесомо провожу костяшками по румяной, бархатной щеке.

Крепко стискиваю кулак. До боли и хруста суставов. Разжимаю.

Беру Богданову за плечо – и слегка встряхиваю. Немного небрежно, грубовато.

– Виктория Егоровна, – зову негромко, но строго, как обычно отдаю приказы медсестрам. – Доброе утро.

– М? Что? – вздрагивают и поворачивается ко мне.

Оказываемся лицом к лицу, встречаемся взглядами. Ее – сонный и растерянный, а мой…

– Приехали, – небрежно бросаю и, спрятав глаза, отстраняюсь.

Выпрямившись по струнке, будто кол проглотил, я подаю руку, чтобы помочь Вике выйти из машины. Но она не торопится. Опять испытывает меня своим трепетным отношением к дочке. Заботливо поправляет сбившуюся набок шапочку, приглаживает одежду и, кажется, собирается поцеловать ее на прощание. Если сделает это, я точно не выдержу – захлопну дверь, заблокирую замки и увезу Богданову домой. Не выпущу из квартиры – пусть дарит Алиске материнскую ласку, на которую я не способен. Очерствел и сдох. Даже для родного ребенка ничего светлого не осталось.

Благо, Вика вовремя останавливается. Проверив температуру тыльной стороной ладони, удовлетворенно кивает сама себе и покидает салон. На миг прохладная женская рука оказывается в моей, но суровый доктор тут же отдергивает ее.

– До свидания, Гордей Витальевич, – обращается деловито, выстраивая невидимую стену между нами, и я благодарен ей за это. Сам бы не смог – совсем расклеился.

– Всего доброго, Виктория Егоровна, – прощаюсь сухо и коротко.

У кованых ворот ее встречает старший Богданов, обнимает одной рукой, держа во второй садовый инвентарь, по-отечески целует в щеку. Сразу же обращает внимание на меня. Отпустив дочку, пожимает мне ладонь.

– Одинцов, рад тебя видеть, – искренне произносит, но следом хмурится. – Ты как?

– Нормально, – бесстрастно кидаю в ответ, не вдаваясь в детали.

О моей трагедии знают многие коллеги, ведь сразу после нее я исчез из медицины, бросил частную клинику, чего раньше никогда не случалось. Кардиология – моя жизнь, но пока что… не могу.

– Гордей Витальевич, не мучайте дочку в душном салоне, – укоризненно отчитывает меня Вика перед тем, как зайти в дом. – К тому же, у нее кормление скоро.

– И вам хорошего вечера, Виктория Егоровна. Разве я могу ослушаться ваших рекомендаций? – ухмыляюсь, провожая ее взглядом. – Не беспокойтесь, уже едем.

Киваю Егору Натановичу, собираюсь на выход, но он задерживает меня, хватая за рукав.

– Гордей, просьба у меня есть одна, – покосившись на Вику, ждет, пока она скроется из вида. – Я понимаю, что тебе не до медицины сейчас, но вдруг ты планируешь вернуться…

Глава 7

Виктория

Реактивной пулей влетаю в клинику, забыв захлопнуть за собой дверь. Игнорируя неудобные туфли, мчусь на каблуках как в домашних тапочках. Ни на секунду не отрываю взгляд от циферблата часов, будто таким образом смогу замедлить время.

Как назло, по дороге сюда застряла в километровой пробке, на въезде обменялась парой ласковых с брутальным хамом на люксовом, заляпанном грязью джипе, который сам же и подрезал меня на перекрестке, но то ли хотел унизить бабу за рулем, то ли познакомиться. Напоследок еще и сделала круг по парковке в поисках свободного места.

Закономерный итог – я неприлично опаздываю на прием, о котором договорился мой отец.

Не вижу смысла в том, чтобы чуть ли не каждый год просвечивать мое бедное сердце. Я в норме, черт возьми! Дома меня ждет целая коллекция положительных заключений разных врачей. Однако ради папиного спокойствия послушно шагаю по больничному коридору.

– Вы к кому? – порывается остановить меня медсестра в приемной, однако я пролетаю мимо быстрее, чем она успевает встать и сориентироваться.

– Кардиолог… Мне назначено… – отрывисто бросаю, не оборачиваясь.

Взглядом нахожу нужный кабинет, коротко стучусь – и тут же толкаю дверь, без спроса переступая порог. Внутри никого, рабочий стол врача пустует, в помещении царит тишина.

– Здравствуйте? – неуверенно произношу, и мой вопрос-приветствие эхом отбивается от стен и взметается к потолку.

Ответа нет…

Меня не дождались? Проклятье!

Не теряя надежды, все-таки делаю несколько шагов к столу, отмечаю идеальный порядок, словно за ним долго никто не сидел. Странно…

Краем глаза ловлю тень за ширмой – и выдыхаю с облегчением.

– Прошу прощения за опоздание, но очень надеюсь, что вы меня примете, – произношу громче и четче, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Поздно понимаю, что забыла уточнить у отца имя кардиолога.

– Ты же не выгнала меня с дочерью, так что я обязан ответить тебе тем же, – звучит насмешливо знакомый голос, и я врастаю в пол. – Тем более, если честно, я сам минут пять назад приехал. Няня, которую ты посоветовала, ответственная и пунктуальная, но даже она не застраховала от форс-мажора. Сменила меня чуть позже, чем я просил…

Одинцов невозмутимо появляется из-за ширмы, на ходу застегивая пуговицы на манжетах. В свежем, белоснежном медицинском халате, накинутом поверх чистой, выглаженной рубашки он выглядит совершенно другим человеком. Не убитым горем вдовцом, потерявшем веру, а бодрым мужчиной и, главное… живым. Словно клиника напитывает его энергией, которую высосала трагедия.

Беззастенчиво рассматриваю Гордея, пока он неторопливо приближается к рабочему месту и, постучав пальцами по поверхности стола, вальяжно устраивается в кожаном кресле. Сжимает подлокотники руками, будто вспоминает, каково это – быть в шкуре медика. Улавливаю едва заметную ухмылку на строгом лице. Он скучал по своей профессии.

– Гордей… – растерянно взмахиваю ресницами и часто моргаю, отгоняя наваждение. Но он не исчезает. Жестом приглашает меня сесть напротив, и я подчиняюсь. – Витальевич, – поспешно добавляю, но не успеваю скрыть теплую улыбку. Рада ему, как старому знакомому. – Не ожидала увидеть вас на посту. Вы же в декретном отпуске и не принимаете пациентов. Или я ошибаюсь?

Усмехнувшись, закидываю ногу на ногу и складываю ладони на колене. Продолжаю изучать обновленного Гордея – и с каждой секундой он все больше мне нравится.

Может, ему не мешало бы вернуться к медицинской практике? Отвлечься, посвятить себя людям… Все лучше, чем ковыряться в собственных ранах и медленно умирать.

– Все верно, – подается вперед, сцепив кисти в замок. Мы становимся чуть ближе. – Я пока не работаю. Но тебя решил принять лично. Это разовая акция, – заканчивает с хрипотцой.

– Папа попросил, ведь так? – мгновенно догадываюсь, закатывая глаза и тихо посмеиваясь.

– Не буду лукавить и выкручиваться, – на выдохе выдает Одинцов. Скупая улыбка трогает его сжатые, напряженные губы. – Егор Натанович переживает за тебя.

– О-о, я в курсе, – обреченно тяну. – Надеюсь, хоть вы сможете его убедить, что в ближайшее время я умирать не планирую…

– Не говори так, – жестко перебивает меня, мгновенно помрачнев. – Даже в шутку, – хмуро смотрит на меня исподлобья.

На миг потеряв дар речи от пронизывающего взора платиновых глаз, я лишь могу качнуть головой. Чувствую, как учащается дыхание, смахиваю испарину с виска, провожу пальцами по вырезу блузки.

– Душно, – импульсивно жалуюсь.

– Ты чего так запыхалась? – молниеносно меняет тон и настроение. Согревает душу неожиданной заботой. – Вроде бы, про ЭКГ с нагрузкой речи не было, – иронично хмыкает, хотя вид у него серьезный и взволнованный.

Одинцов протягивает руку к моему запястью и, сдвинув серебряные часики, нащупывает большим пальцем пульс. Мысленно считает частоту ударов, поглядывая на секундную стрелку.

– Спешила, – чуть слышно признаюсь, когда он убирает ладонь.

Пройдясь взглядом по гравировке на часах «Любимой доченьке», по-доброму ухмыляется, но тут же прячется в панцирь. Резко подскакивает с места, открывает окно, впуская в кабинет свежий воздух, который я жадно глотаю. Подавившись кислородом, надрывно кашляю. Да что со мной сегодня? Покосившись на меня, Одинцов наливает мне немного воды из кулера – и ставит на стол бумажный стаканчик.

Глава 8

Несколько месяцев спустя

Гордей

Бросаю беглый взгляд на серебристый циферблат, хотя пора уже ориентироваться на наши с дочкой биологические часы – в последнее время они не обманывают. Как и предрекала Вика, я смог выработать в себе базовые инстинкты. Маму я Алиске, конечно, никогда не заменю, но хотя бы вышел из образа безнадежного, вечно заспанного бомжа в грязной футболке, а с каждым днем все больше похож на нормального отца. Мой ребенок сыт, чист и в меру спокоен. Надеюсь, счастлив… Долбаные колики мы переросли, вес набираем, развиваемся согласно возрасту.

Единственное… дико не хватает нашего педиатра. Ее улыбки, нежного голоса, душевного тепла. Мне кажется, Алиса скучает. Внимательная, строгая няня-пенсионерка Тамара Павловна хорошо справляется со своими обязанностями, но не более того. Нет в ее действиях чего-то… настоящего. Да и мне с ней разговаривать особо не о чем, в то время как с Викой мы находили точки соприкосновения.

Нет, Богданова не отказалась вести нас, но после того, как побывала у меня на приеме, резко закрылась и отдалилась. Ограничила любые встречи в нерабочее время, консультировала по телефону или приглашала в поликлинику. Была холодна, вежлива и сдержанна, будто я ее чем-то обидел на осмотре. Я решил лишний раз не тревожить нашего доктора, а всякие мелочи уточнять у Тамары Павловны. В конце концов, у меня своя семья, к которой юная Богданова не имеет отношения.

В домашних хлопотах время летит стремительно, однако я все равно то и дело вспоминаю Вику. И нашу последнюю нормальную встречу в моей клинике. Пытаясь найти причину ее изменившегося поведения, я лихорадочно прокручиваю в голове тот роковой прием.

Он тяжело дался нам обоим. Богданова смущалась, а я… неправильно реагировал на нее. Не как на пациентку, а как на близкого человека, о котором хочется позаботиться. Во врачебной практике нет места жалости и эмоциям. Ничего личного – только знания, механика и холодный расчет. Я же рядом с ней превратился в оголенный, дергающийся нерв.

Видимо, потерял сноровку, пока был в отпуске. Медицина – это все, что у меня осталось, кроме ребенка. Взвесив все за и против, я решил прислушаться к Викиному совету – и взять несколько дежурств. Успешно вливаюсь в работу, принимаю больных, но… переживать за одну стеснительную пациентку с пороком сердца все еще не перестал. Она ведь так и не пришла на УЗИ...

– Лисуля, пора есть, – тяну ласково. – Сегодня в нашем пятизвездочном детском санатории на завтрак отборная смесь, а потом водные процедуры и релаксирующий массаж, – произношу шутливо.

Склоняюсь над детской кроваткой, протягиваю руки к дочке, а она довольно улыбается мне и цепко хватает за палец. Сжимает крепко, подтягивается.

– О-о, я вижу, ты уже бегать и скакать хочешь? – смеюсь, поднимая ее на руки. – Подожди, успеешь. Сначала твоему телу надо окрепнуть, а пока что я побуду для тебя транспортом и по совместительству обзорной площадкой.

По-доброму разговаривая с ней, медленно подхожу к окну. Алиска внимательно слушает, будто понимает каждое слово, вертит головкой, рассматривая голые ветки деревьев за стеклом. Погода на улице на удивление сносная. Ветра нет, а временами слабые лучи солнца пробиваются сквозь серые, рваные облака.

Малышка неожиданно делает выпад вперед, заставляя меня покрыться холодным потом, и впивается пальчиками в тюль. Дергает неистово, прилагая все накопившиеся за ночь силы. С трудом разжимаю ее кулачок, целую, а потом сам раздвигаю шторы как можно шире, чтобы впустить больше света в комнату и открыть дочке вид на двор нашего жилого комплекса.

Вдвоем смотрим вниз, изучая людей, которые с высоты нашего этажа кажутся игрушечными. На площадке гуляют дети… с мамами. А мы с Алиской предоставлены лишь друг другу. Два беспризорника.

– Папка сегодня весь твой, – выдыхаю, касаясь губами ее шелковистой макушки, пахнущей молоком и детским шампунем. – Перекроим немного график и пойдем погуляем. Согласна?

– У-у-г-у, – лепечет она в ответ, словно соглашается.

Смышленая мелкая. Няня твердит, что на меня похожа. Жаль… Хотелось бы, чтобы на мать – тогда хоть какая-то частичка Алисы осталась бы со мной. Уменьшенная копия. Но нет… С другой стороны, было бы в стократ больнее, если бы каждый день дочка напоминала мне о жене. До конца дней...

Я должен ее отпустить, иначе свихнусь… Я нужен нашему ребенку.

Жизнь продолжается. Будто вырвали кусок из груди, а ты на автопилоте бредешь дальше. Потому что есть такое слово «надо».

– А-а-а! – предупреждающе покрикивает мне на ухо Лисуля, напоминая об обещанном завтраке.

Не спуская ее с рук, плетусь на кухню и готовлю смесь. Встряхиваю бутылочку, проверяю температуру – и лишь потом сую соску малышке в рот. Она хватает жадно, пьет активно и обнимает ручками донышко, чтобы я не забрал.

– Ну, тише. Никто на твое молоко не покушается. Я такое не ем, – усмехнувшись, удобнее сажусь с ней на кухонный уголок и, откинувшись затылком на прохладную стену, продолжаю кормить.

В благодатной тишине раздается смачное причмокивание, вызывая усталую улыбку на моих губах. Вскоре к мурлыканью дочки присоединяется другой звук, слабый и мелодичный, смешанный с вибрацией.

– Телефон? – устремляю хмурый взгляд в сторону коридора, где вчера после дежурства оставил свои вещи.

Глава 9

Виктория

– Как же ты быстро растешь, Алисонька, – нежно приговариваю, выкладывая ее на животик.

Сажусь рядом на постель, которую я предварительно застелила чистой ситцевой пеленкой. С улыбкой поглаживаю малышку по спинке и наблюдаю, как она поднимает головку, вертит ею по сторонам, находит взглядом меня и смеется, выпуская слюнки из ротика. Достаю очередную салфетку из пачки, чтобы вытереть ей подбородок. Рядом на тумбочке уже собралась целая гора использованных.

– Зайка, только животик тебе нормализовали, так теперь ты готовишься показать все прелести прорезывания зубов? – наклоняюсь к ней, чтобы поцеловать в лоб. – Не бережешь ты своего бедного папку…

С тоской поглядываю на часы, отсчитывая время с момента ухода Одинцова. Ожидание съедает меня изнутри, неизвестность убивает последние зачатки надежды. Кажется, что прошла целая вечность. Ладони покалывает от желания схватить телефон и позвонить ему, но не хочу мешать. Мысленно молюсь, чтобы все было хорошо… и у Назара, и у самого Гордея.

– Пф-ф-ф, – плюется Алиса, заставляя меня отвлечься от переживаний и вновь потянуться за салфетками. Не успеваю взять ни одной, выпуская пачку из рук.

С силой задрав голову, девочка вдруг роняет ее, уткнувшись лицом в матрас. От возмущения заходится диким криком, трется носом о пеленку и оставляет мокрые следы на ткани. Поджимает ножки, отталкивается, неуклюже заваливаясь на бок. Злится еще сильнее, отчего вопль становится громче.

– О-о-ох-х, папкин характер! – тепло восклицаю и поднимаю ее на руки, прижимая к груди. – Командирша ты у нас, да? – игриво спрашиваю, чмокая мокрые, соленые щечки и собирая детские слезки губами.

С точки зрения профессионализма это неправильно – постоянно целовать подопечную. На всех пациентов эмоций и сил не хватит, но… почему-то Алиска для меня особенная. С первых дней я отношусь к ней как к близкому человечку. Наверное, причина в том, что она растет без матери, а у меня рядом с ней пробуждаются родственные чувства.

Я думала, что за два месяца разлуки остыну и отойду, но стоило увидеть сегодня кроху, как сердце растаяло. Уверена, даже холодный, суровый Одинцов меняется и плавится рядом с дочерью.

Маленькая волшебница. Она станет его исцелением, спасет от горя, вытащит с того света, куда он собрался следом за женой.

– Тш-ш, идем в кроватку, а я пока смесь сделаю, – покачиваю Алиску на руках, выношу из спальни, куда мы переместились на время ради двуспального плацдарма для ползания, и выхожу в коридор.

Взгляд невольно цепляется за фотографию в черной рамке. Замечает ее и кроха, беззаботно тянет ручки, пытается схватить, однако быстро теряет интерес. Для нее это всего лишь картинка, поэтому она с большим любопытством переключается на живого человека. Улыбается мне, лепечет что-то на своем, дергает ножками, поторапливая меня.

– Это твоя мама…

В последний раз покосившись на жену Гордея, которая будто следит за нами, проглатываю подступающие к горлу слезы.

Не выдержав, опять целую сиротку, только теперь в макушку, веду носом по шелковистому пушку, вдыхаю сладкий запах ребенка. Алиска не понимает ни слова, но все тонко чувствует. Льнет ко мне крохотным тельцем, комкает ручками блузку, гладит по груди и находит серебряную цепочку. Хватает крестик, пряча его в кулачок. Привычным движением тянет в рот.

– Нравится? – усмехаюсь, направляясь в детскую.

Уложив малышку, снимаю с шеи цепочку и вешаю ее на край кроватки, обкрутив вокруг деревянной перекладины, так чтобы крестик было видно, но достать нельзя.

– Пусть тебя бог бережет, – искренне выдыхаю, поглаживая пальцами румяную щечку. – Вас обоих…

В сотый раз, как одержимая, бросаю тревожный взгляд на циферблат, гипнотизируя стрелки. Сердце заходится в дикой пляске, и в его гуле я не сразу улавливаю вибрацию телефона, намеренно поставленного на беззвучный режим.

– Да, Гордей? – выпаливаю в трубку.

– Хм, нет, – доносится в ответ противный голос Марии, и меня передергивает от отвращения. Я старалась игнорировать ее после того, как она меня подставила перед главным, и пресекала любые попытки помириться. Однако наглость коллеги не имеет границ.

– У меня нет времени на телефонные разговоры, – строго бросаю и собираюсь отключиться.

– Тебя Захаров потерял. Передать ему, где ты? – выплевывает с налетом угрозы. Тварь! Догадалась, от какого именно Гордея я трепетно жду звонка. Тогда не получилось выставить меня неизвестно кем, так она новый повод ищет.

– Не утруждайтесь, Мария, я сама все объясню главному, а вы занимайтесь своими делами, – цежу ледяным тоном, с трудом подавляя гнев. Она питается сплетнями, как энергетический вампир, так что я не доставлю ей такого удовольствия. С меня хватит. Если мою доброту принимают за слабость, значит, самое время стать стервой.

Перезваниваю начальству, лично объясняю ситуацию – и слушаю слова поддержки. Захаров знаком с моими родными, поэтому искренне желает Назару выздоровления.

– Спасибо, – буквально выбиваю благодарность из груди и едва сдерживаю истерику, вспоминая о брате.

Почему так долго? Неужели Гордей не может позвонить мне? Хватило бы короткой фразы: «Все под контролем». Это же так в его стиле. Или ему нечем меня успокоить?

Глава 10

Я должна остановиться и прекратить все это немедленно. Вылететь из квартиры, уехать, а после сделать вид, что ничего не произошло. Дальше общаться с ним как с коллегой и отцом одной из моих подопечных.

Я должна… но не двигаюсь с места, а жду, когда Гордей сам оттолкнет меня. Именно это он и сделает, ведь предан памяти жены. Прошло всего три месяца после…

Целую его сомкнутые губы и чуть не плачу.

Боже, я совершаю фатальную ошибку, из-за которой не смогу больше посмотреть ему в глаза, не то что приехать на прием к Алиске. Собственными руками, которыми сейчас поглаживаю сгорбленные плечи и обвиваю окаменелую шею, я провожу черту между нами.

Чувствую себя наглой любовницей, соблазняющей чужого мужа, но не могу заставить себя отстраниться.

Влюбилась… Впервые в жизни… В него, сурового и глубоко несчастного. В его крошечную, чистую, лишенную материнской ласки доченьку. В эту семью, окутанную мраком прошлого и горечью потери.

Влюбилась и пропала.

Пожалуйста, Гордей, прогони меня! Сама я не уйду… Никогда в жизни от вас не уйду по своей воле…

Будто услышав мою мольбу, он отклоняется, так и не ответив на поцелуй. Перехватывает мои руки, спускает себе на грудь, вбивает в ребра, за которыми барахтается железное сердце. Молча кружит по мне потемневшими глазами, на дне зрачков которых плавится металл. Смотрит так, будто видит впервые и не узнает.

Я и сама собой шокирована…

Нервно облизываю губы, сжимаюсь под его угрюмым, пристальным взглядом. Слабо дергаю руками, но он цепко сковывает мои запястья. Не отпускает.

Тишина затягивается, становится невыносимой. Наше лихорадочное дыхание учащается одновременно.

– Гордей, – невольно срывается его имя. Но больше ничего сказать он мне не позволяет.

Заключает мое лицо в ладони, сминая щеки, и сам целует меня. Глубоко, неистово, по-настоящему. Набрасывается, как зверь. Теперь я кролик, загнанный в клетку, хотя пару минут назад считала себя хищницей. Меняемся ролями.

Я уже не искушаю его, а наоборот… пытаюсь не захлебнуться под волнами обрушившихся на меня поцелуев. Подстраиваюсь под дикий напор, ловлю ритм, старательно отвечаю. Меня качает и подбрасывает на эмоциях, как лодку в десятибалльный шторм.

В поисках точки опоры укладываю ладони на его торс. Пальцы сами задирают край футболки, проникая под нее. Поглаживаю напряженный пресс, поднимаюсь к ребрам. Грубая кожа горит под моими прикосновениями, но я продолжаю исследовать каждый сантиметр мужского тела.

Он похудел за эти месяцы. Сильно.

Останавливаю руку там, где барабанит его сердце. Рисую узоры ногтями.

Поцелуи становятся безумными и жадными.

Сталкиваемся зубами, и я случайно кусаю его за губу. Волнуюсь, что Гордей поймет, что я совсем неопытна в свои двадцать пять. Но отмахиваюсь от тревожных мыслей, когда он толкает меня и впечатывает бедрами в тумбу позади.

Обнимает за талию, соскальзывает широкими ладонями вниз по пояснице, подхватывает под ягодицы и приподнимает, чтобы усадить…

– Ой…

Цепляю рукой рамку – и она с глухим грохотом падает фотографией вниз. Отрываюсь от Гордея, испуганно покосившись на нее. Лежит задней стороной кверху, а я не решаюсь ее поднять и поставить на место. Словно боюсь потревожить усопшую. Если увижу ее улыбающееся лицо, не выдержу.

А он? Каково ему?

– Прости, я не… – мямлю виновато и возвращаю смущенный, растерянный взгляд на Одинцова.

Он не смотрит на рамку – только на меня. Врезается взглядом, препарирует без скальпеля, вскрывает чувства, оголяет нервы. Мучает нас обоих этой паузой, испытывает на прочность. Желваки опасно играют на скулах, кадык дергается, а в отуманенных глазах идет невидимая борьба. С самим собой…

Его губы опять на моих. Язык врывается в рот, исследует бессовестно, душит меня, лишая кислорода. Руки оплетают мое тело, как силки, и я не хочу спасаться. Растворяюсь в пагубной страсти, но не полностью. Что-то мешает…

Меня не покидает чувство, что за нами следят. Гордею тоже некомфортно находиться здесь. Поэтому он берет меня на руки и несет в спальню. Как можно дальше от призраков прошлого.

– Мы еще можем остановиться, Викуль, – хрипло произносит, нависая надо мной, безвольно распластанной на большой постели. Под единственным мужчиной, которого я подпустила к себе так близко.

Он дает иллюзию выбора, а я плавлюсь от его бархатного голоса и ласкового обращения. В мыслях я уже давно принадлежу ему. Душой и телом.

– Я не хочу, – честно шепчу, стягивая с него футболку.

Прогибаюсь навстречу требовательным рукам, которые настойчиво расстегивают пуговицы на моей блузке. Подставляю шею жгучим поцелуям. Зарываюсь пальчиками в жесткие, мокрые волосы на его затылке, пока он прокладывает влажную дорожку от груди до пупка.

Гордей слишком разгорячен и голоден, чтобы отвлекаться на прелюдии. Спешит сделать меня своей… Поэтому очень скоро узнает мой маленький секрет, о котором я намеренно умолчала.

– Вика? – зовет грозно, приподнимаясь на локтях, а мне хочется то ли расплакаться, то ли рассмеяться.

Глава 11

Гордей

Я смотрел на нее всю ночь...

Бездушным камнем лежал рядом, ни на миг не выпуская ее из объятий, и смотрел. В сумраке различал черты красивого лица, прислушивался с тихому сопению, напитывался теплом женского расслабленного тела.

Запоминал. Не двигался, боясь потревожить ее сон. Почти не дышал. Когда казалось, что атрофировались все конечности и органы, я осторожно вставал, чтобы покормить Алиску.

Возвращался… и опять смотрел.

Не моргая. Не смыкая глаз. Привыкая к темноте, сливаясь с ней.

Смотрел – и не мог себя простить.

Я не должен был ее трогать, но…

Не ожидал. Не отреагировал адекватно. Дал слабину.

Вика доверилась мне, открылась, а я совсем не тот, кто ей нужен. Потому что не готов предложить ровным счетом ничего. Ни свиданий, ни нормальных отношений, ни семьи… Ничего из того, что она на самом деле заслуживает. У меня есть беспросветный мрак, чужой для нее ребенок и искромсанное сердце.

На хрена все это ей?

Я безнадежно мертв, а она слишком живая. Незачем тянуть ее за собой в ад.

Только думать об этом надо было вчера! Головой, а не…

Черт!

– М-м-м, – сладко постанывая во сне, Вика крутится в моих объятиях. Потирается щекой о плечо, утыкается носом в шею, ласково ведет ладонью по торсу. Льнет ко мне, словно я принадлежу ей, а она по-настоящему моя.

Вопреки здравому смыслу, не хочется ее отпускать. Заключив хрупкое тело в кольцо, руки застывают в железной хватке, как проржавевший механизм.

Вика томно приоткрывает глаза и, встретившись с моими, мило улыбается. Ее легкость и нежность обезоруживают. Свет прогоняет тьму.

– Доброе утро, – тянется ко мне за поцелуем.

Слегка касается моих губ своими и, не получив отклика от заклинившего робота, резко отшатывается. Прижимает пальцы ко рту, натягивает одеяло на обнаженное тело, прикрываясь от меня, и блуждает по мне огорченным, разочарованным взглядом. Фокусируется на точке между бровями, будто целится в лоб из снайперской винтовки.

Взводит курок и…

Ее вопрос как смертельный выстрел.

– Мне лучше сейчас исчезнуть? – чеканит бесстрастно и холодно. Без дрожи в голосе, без смущения, без слез или истерики. На удивление спокойно и ровно. Но именно это действует на меня как пощечина, приводя в чувство.

Сильная маленькая женщина, она вызывает уважение. Такое ярко выраженное чувство собственного достоинства вижу впервые. Но из-за этого отвращение к себе становится лишь сильнее.

Мысленно выругавшись, сгребаю ее в охапку и порывисто прижимаю к груди. Целую в макушку, запускаю пальцы в волосы на затылке, провожу по всей длине, распутывая пряди. Они у нее шикарные, до самой поясницы. Мягкие, шелковистые, пахнут цветущей весной, надеждой и самой жизнью.

– Нет, – хрипло выдыхаю. – Как же мы без тебя? – произношу искренне.

– Мне показалось, ты не рад меня видеть в своей постели, – прямо бьет словами, не стесняясь и не кокетничая. – И жалеешь о нашей… ночи.

Я убить себя готов за то, что допустил это, но вслух произношу совершенно другое:

– Я каждое утро такой угрюмый и без настроения. Просто не проснулся.

– Сова? – запрокинув голову, Вика мелодично смеется. Вновь сияет вся до кончиков волос, будто не было между нами неловкости минуту назад. – Я жаворонок, так что по утрам, наоборот, бодрая и полная энергии. Хочешь кофе?

Она проявляет заботу, а я с непривычки сдаюсь. Аккуратно целую ее в лоб, спускаюсь по переносице, невесомо чмокаю кончик носа, который Вика тут же морщит.

– Хочу, – приподнимаю уголки губ в сдержанной улыбке.

Шумно вздохнув, она кивает и немного неуклюже выбирается из постели. Кутается в неудобное одеяло, чтобы смущенно скрыть наготу, озирается в поисках одежды.

– Гордей, можно? – взглядом указывает на мою футболку у изголовья кровати. – На время, пока я поглажу и приведу свои вещи в порядок, чтобы появиться на работе в более или менее нормальном виде, а не как из-под танка, – косится на свою скомканную блузку, тряпкой свисающую со спинки стула.

– В шкафу возьми свежую футболку. Там должна быть целая стопка, – приподнимаюсь на локте, не отрывая глаз от Вики.

– Мне эта подойдет, – повернувшись ко мне спиной, скидывает с себя одеяло. Добавляет едва уловимо: – Она пахнет тобой.

Тяжелая ткань спускается с узких девичьих плеч, оголяет острые лопатки, гладит ровный позвоночник, на доли секунды задерживается на округлых бедрах и падает под ноги. Забываю обо всех обстоятельствах, которые стоят между нами, а заодно и о правилах приличия. Пользуясь моментом, откровенно и жадно облизываю взглядом плавные изгибы совершенного тела. До тех пор пока их не прикрывает моя просторная футболка.

Вика наклоняется за одеялом, чтобы вернуть его мне, и теряется, заметив бордовые пятнышки на светло-серой сатиновой простыне.

– Если ты встанешь, я быстро перестелю, – предлагает сиплым шепотом. Чувствуется, как ей неловко.

Глава 12

Несколько дней спустя

Виктория

Молния озаряет хмурое осеннее небо, как предвестник беды. Но я с легкой улыбкой, будто приклеенной к губам все эти дни, выхожу из гипермаркета и под мелким моросящим дождем бегу к своей машине, огибая лужи. На расстоянии пикаю брелоком, чтобы снять сигнализацию, и прищуриваюсь от прохладных капель, бьющих по лицу.

Жаль, на парковке не было места ближе ко входу – все оказалось занято семейными парами, которые по традиции закупают продукты на выходные. Возможно, когда-нибудь и я пополню ряды суетящихся мамаш с бесконечным списком покупок, так же буду бродить под руку с мужем, устало таскающим тележку, и обсуждать, чем на ужин кормить привередливых детей, а пока что закидываю пакеты на переднее пассажирское сиденье и устраиваюсь за рулем.

– Викуля, ты звонила? У меня пропущенный от тебя. Что ты хотела, родная? – на весь салон раздается голос Назара, когда я отвечаю на звонок по громкой связи.

Широко улыбаюсь, услышав бодрый голос брата, и завожу двигатель. Осторожно выруливаю с парковки, чтобы никого не зацепить, и поддерживаю разговор.

– Братишка, ты дома? Хотела напроситься к вам в гости. Одинцов говорил, что тебя сегодня выписывают, – громко произношу, бегая взглядом по зеркалам. Сигналю перегородившей дорогу машине.

– Выписали уже… но я не дома, – осторожно отвечает, зная, что я буду переживать.

– Богданов! – грозно прикрикиваю на него и бью по газам, наконец-то выехав на трассу. – Тебе врач прописал полный покой. Будешь нарушать, пожалуюсь твоему кардиологу.

– Пощади его, – отшучивается. – Гордей только утром со мной попрощался и наверняка вздохнул с облегчением, – бархатно посмеивается, заставляя и меня улыбнуться. Смягчаюсь при упоминании этого имени. Наполняюсь надеждой и светом. – Вика, а ты прямо сейчас к нам едешь? Просто я не успею встретить.

– Н-нет, я… – медлю с ответом, чтобы не выдать брату лишнюю информацию.

Искоса поглядываю на пакеты рядом на сиденье. В одном из них развивающая погремушка и грызунок для Алиски, а в другом – продукты для ужина.

Кровь закипает в жилах и ускоряет свой бег, стоит лишь мне представить, как Одинцов отреагирует на мою инициативу. Надеюсь, не прогонит…

Я не была у него после той ночи... Он не звал, а я сама старалась не навязываться. При этом мы встречались в клинике и созванивались. Общались как добрые друзья. Гордей был вежливым и обходительным со мной, словно всем своим поведением просил прощения за срыв. Медленно, но уверенно он закрывался в привычную раковину вдовца. Вот только я ни капли не жалею о содеянном. Даже если это была наша единственная близость, все равно я рада, что она случилась.

Глупая? Наверное…

Жизнь слишком короткая и хрупкая, чтобы тратить ее на сомнения.

Именно поэтому я решила сегодня наплевать на гордость и заехать к ним с Алиской. Пообщаемся без лишних свидетелей. Наедине. В конце концов, я соскучилась по малышке. Как ее педиатр, имею право проведать в любой момент.

– У меня вызов, так что буду у вас ближе к вечеру, – говорю родному человеку почти правду. – Хорошо?

– Ждем, Викуля, до встречи! – ласково обращается Назар и отключается, отвлекаясь на свои дела.

Некоторое время еду в полной тишине, слушая лишь стук собственного сердца и редкие сигналы проезжающих мимо автомобилей. Притормозив на светофоре, выбираю в списке контактов номер Гордея.

Долгие гудки вылетают из колонок. Бьют по ушам, пульсируют ноющей болью в висках. Нервничаю.

Как назло, Одинцов не отвечает.

Может, включил беззвучный режим? Скорее всего, укладывает Алиску, а я только зря мешаю.

Поспешно сбрасываю звонок.

Что ж, сюрприз будет. Главное, чтобы приятный…

Через полчаса я уже поднимаюсь с пакетами в руках по ступенькам знакомого подъезда. Здороваюсь с вздорной соседкой, которая всегда на чеку, и она скрывается в своей квартире.

Тихонько, вкрадчиво стучу в дверь, чтобы не разбудить Алиску. Никакой реакции с той стороны. Машинально дергаю за ручку – и она вдруг поддается. Пожав плечами, переступаю порог.

– Гордей, ты дома? – зову шепотом. – Извини, тут было не заперто, так что я…

Осекаюсь на полуслове, схлестнувшись взглядом с посторонней женщиной. Она точно не няня Алиски, потому что я лично подбирала кандидаток. Коротко киваю в знак приветствия и безмолвно изучаю незнакомку, получая в ответ такое же пристальное внимание.

Замечаю в ее руках тряпку и… злосчастную черную рамку, с которой женщина любовно стирает пыль. Аккуратно ставит ее на тумбу так, чтобы хорошо было видно изображение. Напоследок проводит по нему пальцами, тяжело и горько вздыхает. Глаза, обрамленные морщинами, поблескивают от недавних слез.

В этот момент мне хочется сквозь землю провалиться. Со знакомой до боли фотографии на меня победно смотрит жена Одинцова и будто смеется надо мной.

Цепь событий выстраивается в голове, и я жалею, что приехала без предупреждения. Пальцы разжимаются, пакеты с подарками падают на пол.

Из детской выглядывает Гордей, видимо, отреагировав на шум. Увидев меня, мягко улыбается, будто искренне рад встрече, хоть и удивлен. Прикрыв за собой дверь в комнату, где спит Алиска, он идет к нам.

Глава 13

Полтора месяца спустя

Виктория

Подписываю последнее на сегодня направление на прививку, с улыбкой отпускаю мамочку с ребенком – и устало откидываюсь на спинку кресла. Несмотря на открытое окно и прохладный морозный воздух, проникающий в кабинет, мне все равно не хватает кислорода. Легкие работают на полную мощность – и будто в пустоту. Прикрываю глаза на секунду, чтобы сморгнуть надоедливых «мушек».

Всю последнюю неделю я страдаю от переутомления, а сейчас добавляется еще и необъяснимая тревожность. Сердце сбивается с ритма, пускаясь вскачь по ребрам. Надо успеть успокоиться до вечера, ведь если отец заметит неладное, то незамедлительно отправит меня к Одинцову. По его восторженным отзывам, Гордей – гений кардиологии. Конечно, он прав, но… в моем случае это плохая идея.

Мы не общались всего лишь месяц, а я опять готова сдаться. Просто ради того, чтобы увидеть его, убедиться, что у них с дочерью все в порядке, и взять Алиску на руки.

– Виктория Егоровна, можете передать Марии Павловне? – выводит меня из полузабытья медсестра-практикантка. Смущенно подсовывает мне заполненные карточки, умоляюще взмахивает ресницами. – Прошу вас, иначе она опять ко мне за что-нибудь прицепится, а меня сынишка на улице ждет. Бабушка привела из детсада. Пожалуйста.

– Беги уже, Тань, передам, – усмехаюсь, поднимаясь с места.

Из-за резкой смены положения кружится голова, и я опираюсь о край стола, переводя дух. На доли секунды теряю ориентацию, но по хлопку двери привожу себя в чувство. Сделав глубокий вдох, направляюсь к смежному кабинету коллеги. Вхожу после стука и прямо с порога строго сообщаю:

– Мария, вам передали.

Оставляю стопку карт на ее столе и сразу же разворачиваюсь, чтобы уйти. Мы так и не общаемся после того случая с главным. Обмениваемся короткими фразами исключительно по работе, как сейчас.

– Вика, все еще обижаешься на меня из-за Одинцова? – выстреливает мне в спину.

– При чем тут он? – оглядываюсь на нее, не скрывая негодования. Нервы ни к черту. – Вы оклеветали меня перед начальством – и продолжаете разводить сплетни в коллективе.

– Значит, я все неправильно поняла, – невозмутимо пожимает плечами, при этом, как сломанный патефон, заводит старую пластинку. – Давно Одинцова, кстати, не было. Больше месяца дочку на прием не привозил. Поссорились?

Криво ухмыляется, впиваясь в меня пристальным взглядом. Считывает реакцию, стерва. Не понимаю, что я ей сделала, но она будто специально издевается надо мной. Выбрала самого юного сотрудника – и усиленно топит. Если до сих пор я игнорировала ее ядовитые выпады, то сегодня выдержка барахлит.

– Прекратите выдумывать и следить за чужой личной жизнью, Мария, и, возможно, тогда у вас появится какая-никакая своя, – произношу с легкой улыбкой и возвращаюсь в свой кабинет, закрыв смежную дверь на защелку.

Поборов опять накатившую одышку, я лихорадочно бросаю свои вещи в сумку и хватаю брелок от машины. Не замечаю, как оказываюсь на улице и бреду по противному мокрому снегу. На автопилоте сажусь за руль, но не отдаю отчет своим действиям. Сил не хватает даже на то, чтобы оценить риски и понять, что управлять автомобилем в таком состоянии опасно.

Домой… Скорее…

Дыхание перехватывает, в глазах темнеет. Сердце стучит с перебоями, словно забывает, как это делать. То ускоряется, то тяжелым камнем повисает в груди.

Моргаю. Еще раз. Веки наливаются свинцом.

Онемевшими пальцами судорожно опускаю стекло, впуская холодный воздух в салон. Поздно... Сознание плывет…

Как сквозь плотный слой тумана, пробивается сигнал телефона. Все громче, настойчивее. Дергает меня в реальность за секунду до того, как на светофоре загорится красный. Каким-то чудом успеваю притормозить перед оживленным перекрестком.

Постепенно ко мне возвращается способность дышать, и я жадно глотаю кислород. С ужасом смотрю на снующие впереди машины, медленно перевожу взгляд на трезвонящий телефон.

Кем бы ты ни был, спасибо! За то, что спас меня от столкновения внезапным звонком.

– Гордей? – удивленно фокусируюсь на номере.

– Здравствуй, Виктория, – вежливо приветствует, как только я снимаю трубку. – У тебя все в порядке? – неожиданно уточняет, словно он в курсе того, что чуть не произошло минуту назад. И голос такой… взволнованный.

– Угу, – сдавленно мычу, следя за светофором. Часто, шумно дышу и боюсь, что Одинцов услышит. – Гордей, ты звонишь по поводу Алисы? Как она? – беспокойно вспоминаю о малышке.

– Да, – коротко отрезает после паузы. – У нас прививка по календарю, если я не ошибаюсь.

– Я вызову, – коротко чеканю. Говорить сложно, будто в груди застрял ком и, расширяясь, давит на внутренности.

– Хм, спасибо. Тогда до встречи, – задумчиво тянет, но отключаться не спешит.

Это делаю я сама. Без слов. Не потому что не рада его слышать. Наоборот, он мой глоток свежего воздуха. Но дело в том, что мне все еще плохо до одури.

Вернув телефон на панель, трогаюсь с места на зеленый, когда мне в зад нетерпеливо сигналят другие автомобилисты. Проехав несколько метров, сворачиваю на обочину. Припарковавшись, глушу двигатель, и обессиленно роняю голову на руль.

Глава 14

Гордей

На протяжении всего месяца пытаюсь утопить чувства в работе. Ловлю себя на мысли, что каждый день ищу повод, чтобы сбежать из дома. Присутствие матери освободило меня от домашних дел и ухода за малышкой, но при этом давит тяжким грузом. Она часто вспоминает Алису, а я в это время думаю и беспокоюсь о другой женщине. Живой, светлой, доброй и… невольно обиженной мной.

Я сам себе противен.

Разрываюсь надвое. Зависаю над пропастью между беспросветным горем и теплым проблеском надежды. Не знаю, можно ли это считать изменой, но что-то на грани… Потому что я постепенно прикипаю к Вике душой. Чем дальше она, тем сильнее наша незримая связь.

Вчера я сорвался и позвонил, чтобы узнать, как у нее дела. Не понимаю, что на меня нашло в тот момент. Пальцы сами набрали нужный номер, а в груди неприятно царапнуло, когда на другом конце линии раздался ее сиплый, убитый голос.

Вика держалась со мной холодно и отстраненно, но мне хватило самого факта, что она в порядке. Друзьями мы никогда не станем – наша единственная ночь до конца дней будет стоять каменной стеной между нами. Было бы гораздо проще, если бы ее не случилось. По крайней мере, наше общение не оборвалось бы так жестко. Мы с Алиской радовались бы уютным встречам с нашим педиатром, а Вика не разочаровалась бы во мне окончательно.

Я все испортил.

Предал жену и воспользовался чувствами хорошей, искренней девушки.

Чтобы избавиться от навязчивой вины перед обеими, я целыми днями пропадаю в своей клинике, отвлекаясь от мыслей, а недавно еще и согласился взять несколько дежурств в репродуктивном центре. Агата, главный врач и моя давняя знакомая, уговорила меня подменить их кардиолога, которая ушла в декрет. Какая ирония – я сам только оттуда.

Откидываю планер и упираюсь кулаком в подлокотник, чтобы встать. Кожаное кресло, тихо скрипнув, отъезжает назад. Наливаю себе воды из кулера, выпиваю залпом. Застываю напротив памятки для будущих мам, впиваясь взглядом в округлый живот на одной из картинок. Обостряется триггер, с которым я отчаянно борюсь, – принимать и консультировать беременных. Разве можно доверять врачу, угробившему собственную жену?

На секунду прикрываю глаза, медленно втягивая носом воздух. Прихожу в себя и хватаю со стола телефон, который разрывается так, будто я отключился на длительное время.

– Гордей Витальевич, свободны? – вежливо доносится из динамика. – Можете зайти ко мне?

– Да, Агата Сергеевна, – отвечаю так же официально, соблюдая субординацию, несмотря на то что в повседневной жизни мы всегда на «ты». – У меня есть минут пятнадцать до приема, – предупреждаю, покосившись на часы. – Что-то экстренное?

– Вы правильно понимаете, – тихо и пространно отвечает, чтобы не волновать пациентку, но в ее тоне сквозит паника. Значит, речь о ком-то знакомом и важном, а ситуация на грани. – Ждем вас.

Тревожность Агаты почему-то передается и мне. В несколько широких шагов преодолеваю коридор – и буквально влетаю в кабинет главного врача. Замираю на пороге, как будто у меня приступ паралича...

Она сидит спиной ко мне, но этого достаточно, чтобы незамедлительно узнать ее. По хрупким плечам и выпирающим острым лопаткам, по ровной осанке, по темным волосам, собранным в тугой хвост, красивым, длинным, доходящим до поясницы. Я помню, как перебирал пальцами эти пряди. Помню их запах. Он преследовал меня после той ночи. Въелся в кожу, разлился по венам. И сейчас я вновь улавливаю знакомые нотки.

Первый порыв – улыбнуться и обнять ее – я своевременно подавляю. На смену ему приходит осознание… Она здесь неспроста. В кабинете лучшего гинеколога города. И самое страшное, что ей потребовалась моя помощь. Срочно.

– Здравствуй, Виктория, – уважительно обращаюсь, проглатывая эмоции. Внутри бушует ураган, о котором ей лучше не знать.

– Добрый день, Гордей Витальевич, – поддерживает деловой тон.

Неторопливо и царственно оборачивается. Ледяная, строгая, бледная.

Снежная королева.

Смело смотрит мне в глаза. С вызовом и решительностью, словно я нападаю, а она защищается. Это причиняет боль – я ведь не желаю ей зла. Прямо сейчас я просто пытаюсь не сдохнуть от дикого страха за нее.

– Возьмете пациентку на консультацию? – уточняет Агата, и мне хочется взвыть.

Не могу. Только не ее…

– Да, разумеется, – безжизненно чеканю, продолжая буравить взглядом Вику. – Что случилось? – хрипло уточняю, подсознательно догадываясь.

Молю бога, если что-то там вообще осталось наверху, чтобы все это оказалось чудовищной ошибкой. Сном. Кошмаром.

Но проснуться не получается.

– Беременность, – выпаливает Вика на одном рваном выдохе, и у меня все обрывается внутри.

Она ждет от меня хоть какой-то реакции, а я просто стою и смотрю на нее, словно запечатлеваю в памяти. Не верю. Не хочу верить.

– Я вас оставлю, – выводит меня из ступора Агата. Спохватившись, она направляется к выходу. – Мне надо своих ЭКО-шек после подсадки проведать. Можете пообщаться в кабинете.

Дверь хлопает за спиной, а я некоторое время так и остаюсь на месте, прорастая высушенными корнями в пол. Сердце сдавливает тисками – и концентрированная боль выбрасывается в кровь.