Необручница - 1: На острове любви

Вместо пролога

Мой полуторагодовалый сын Анри шлёпает по белой пене босыми ножками, пытается бороться со временем, и я не могу не улыбаться.

– Догоняй её, догоняй! – кричу, поощряя борьбу. Ведь Анри, не исключено, будущий король Люмерии, станет им когда-нибудь. Но для этого ему придётся пройти путь, не менее сложный, чем мой, закалить характер, укрепить веру в людей и довериться неизбежному.

Так сказал его дед, король Роланд, недавно передавший корону по благословению Владычицы своему сыну вместе с даром оракула. Говорят, оракулы не могут предсказывать себе и своим близким – такова цена их дара. Однако дед моего Анри почему-то ясно увидел важную роль, которую сыграет в жизни страны его внук. Сын короля, самого почитаемого человека в Люмерии, и необручницы, самой презираемой профессии в Люмерии. Сарказм судьбы, не правда ли?

Я сижу на песке, задумчиво перебирая пальцами тёплый песок. Только океан может сгладить острые углы памяти, примирить с прошлым и научить дорожить всеми моментами, плохими и хорошими, потому к ним имели отношение самые разные люди.

Всё это начинаешь понимать, сидя перед самыми правдивыми часами – волнами океана. Сколько веков они вот так мерно отсчитывают время, пока рождались твои предки, ты и твои дети? Пока совершали ошибки и исправляли их. Возможно, для тебя ошибки и страдания уже в прошлом, и приобретённая мудрость не позволит повторить их. Но для твоих детей, которые ещё только знакомятся с законами времени, всё только впереди: боль и радость, падения и взлёты, суета и умиротворение.

Сын, рождённый от брака, не одобренного жрецами…

Чьё имя пока не внесено в королевское семейное древо и, надеюсь, ещё не скоро будет открыто дворцовым сплетникам. Я приложу к этому все усилия, как и мой муж, чтобы до нужного часа Анри не узнал о той цене, которую заплатили мы и он. А пока он – всего лишь ребёнок, нуждающийся в любви родителей, и он её получит, клянусь.

Сейчас, когда на душе уютно и спокойно, прошлое кажется чужой историей. Порой оно представляется замысловатым длинным сном, растянувшимся на несколько лет.

Тогда я носила другое имя, как и мой желанный супруг. Выглядела я по-другому и смотрела на мир удивлёнными глазами восемнадцатилетней девушки, простой дочери рыбака и продавщицы на рынке. Да, много времени прошло, и всё же – снова улыбаюсь – я та же Ана, любительница мысленно поболтать с незримым другом.

Так и сейчас, пока мой старший сын гоняется за барашками волн, я тихо, про себя, рассказываю своей неродившейся дочери историю, которую вряд ли поведаю ей когда-нибудь со всеми теми подробностями, что так любят читатели, избалованные романами о любви. Потому что её, любви, было слишком много в моей жизни, всякой, разной, порочной в том числе. И оттого я больше стала ценить её настоящий вариант – ту, что жертвует собой ради родного человека.

Малыш бежит ко мне с вытянутой рукой, на ладони – крупная ракушка.

– Мами, мами! – Анри так смешно называет меня, – подём, там нона!

«Пойдём, там их много!» – говорит мой внутренний переводчик.

Справа от меня, с покрывала поднимается мой любимый мужчина и берёт сына, чужого, не своего, на руки:

– Пусть мами отдыхает, пойдём вместе, Анри.

Он – лучший отец и муж во всей Люмерии, я знаю. И уже стал близким человеком чужому ребёнку. Однажды, конечно, придётся рассказать Анри о том, что он – приёмный, ударить по чувствам. Но так надо, так велел сделать его дед, которому было ведомо будущее. А пока малыш счастлив.

Супруг держит его за ручки и поднимает над каждой набегающей волной, игриво пытающейся укусить за босые ступни. Анри визжит от удовольствия и счастья…

Я вздрагиваю от неожиданности. Неродившаяся сестра Анри бьёт меня изнутри ножкой, торопится к брату. Потерпи, милая, немного осталось!

А пока послушай мою историю, историю простой девушки из семьи рыбака-лумера, ставшей любовницей короля и матерью будущего наследника династии Роландов.

Глава 1, в которой меня покупают вместе с рыбой

Два месяца назад

– Ана, иди сюда! – мать оторвала меня от работы, которую, между прочим, в семье делаю только я, лет эдак с семи.

Синяя рыба, синявка в простонародье, которую любят маги с повышенным магическим фоном, воняет хуже сдохшей лошади. Кушать такую в закусочных – дурной тон. Поэтому рыба чистится, отмачивается в двух водах, потом коптится, чтобы немного сбить ужасный дух. И тщательно завёрнутая в упаковку уносится любителями этого деликатеса. Разумеется, магами, потому что лумеры это есть никогда не будут.

Ну, а мне достаётся «почётная» семейная работа – проводить первичную обработку. И всё благодаря моему убитому обонянию. Впрочем, в семье рыбака со временем все привыкают к рыбьему амбре, впитывающемуся во всё окружающее – от одежды до волос. Мы сами становимся рыбами. Отец – рыба-молот, потому что работает с утра до вечера, матушка – тетраодон, чьё тело потеряло стройную форму от многочисленных беременностей и охотно заполнило пустоту, оставшуюся от последних родов, жирком.

И мы, шестеро детей, – их стая рыбок, похожих друг на друга, кроме последнего, мальчика, нашего шустрого конька. Чтобы Мать Всемирья послала сына, нашему отцу пришлось вытерпеть сначала пятерых девчонок, среди которых я – четвёртая. Ни самая старшая, имеющая почётное место среди детей, ни младшая, любимая. Ни то, ни сё, как говорится. Какая судьба, такая и внешность. Ни то, ни сё… Даже имя звучит словно огрызок – Ана. Ни Ания, ни Анниалия. Единственный плюс – начинается на А и имеет даже две буквы «а». Матушка говорит, что имена, начинающиеся на «а» – самые счастливые. Как говорится, не смогла дать красоты, так именем утешила.

– Ана, выйди из-за прилавка, подойди к госпоже, – просит мать.

Давно заметила я эту красавицу – нежная, будто медуза с развивающимися лентами на тончайшей ткани платья. Рассматривать магов всегда интересно, ведь над их внешностью постаралась магия нашего мира. Словно созданные самыми нежными красками Матери Всемирья, они живут, чтобы прославлять своим существованием любовь и надежду. Остальные краски, тёмные, достались нам, лумерам…

Я послушно подошла к сирре, отирая на ходу руки о передник. Чешуя у синявки мелкая, колкая, так просто не ототрёшь, не говоря про запах. Так и есть, госпожа прикрыла нос кружевным платком, сбрызнутым каким-нибудь ароматом: ходить по нашему рынку тоже, знаете, дело не из лёгких для нежных душ.

– Здравствуй, дитя. Твоя матушка сказала, что тебя зовут Ана. Сколько тебе лет, Ана?

Я кашлянула, так как от смущения в горле перехватило, и не сказала ни слова. Это про себя я могу без умолку думать, а говорить вслух… Однажды мне отбили всё желание болтать по пустякам, и с тех пор молчание стало моей привычкой.

– Она молчунья у нас, без дела и слова не скажет, – за меня ответила матушка не без гордости. Я с удивлением взглянула на неё. – Ей исполнилось восемнадцать, прекрасная сирра.

– Хм, вот как… Это похвальное качество, – в голосе магессы послышалось одобрение. Дальше она задавала вопросы матери. – Я вижу, она у вас не брезгливая. Так ловко чистила рыбу…

О да! Одним ловким движением вспарывала брюхо и выбрасывала вонючие кишочки, отделяя попадавшиеся ценные молоки, будущее лекарство для бесплодных, в специальную чашу.

– Ана – самая ловкая из моих дочерей, сирра.

– Сколько их у вас?

– Пятеро, сирра. Ана – четвёртая.

– Чиста ли твоя дочь, госпожа? – вдруг голос магессы немного понизился.

И матушка так же, отзеркаливая интонацию, ответила:

– Чиста, как слеза ангела, сирра. Да хоть лекарю покажите её – правды не изменит.

Я не поняла. Матушка пытается продать меня вместо рыбы? Или вместе с рыбой? Сирра перехватила мой вопросительный взгляд. Улыбнулась:

– Ана, мы с мужем уезжаем на остров, у нас контракт на год. И я как раз подыскиваю сообразительную служанку на это время. А если понравишься нам, то сможешь остаться до тех пор, пока сама не захочешь уйти.

Я снова вопросительно взглянула на мать. С ней творилось что-то необычное. Она то лицо своё трогала, прикрывая рот, как это бывало в минуты волнения, то поправляла на груди фартук, что говорило всегда примерно одно: «Ох, если отец узнает!» Я невольно обернулась и поискала глазами отца на рынке, но он ещё с утра ушёл в море и пообещал вернуться послезавтра.

– Покажи свои руки, Ана, – попросила сирра.

Я неуверенно вытянула руки, рукава были закатаны до локтя. Госпожа, неожиданно для меня, взялась своими белыми холёными пальчиками и повернула, рассматривая ладони в мелких порезах от рыбьих плавников:

– У тебя красивые руки, Ана.

Единственное, что меня утешало во мне самой – это руки с тонкими длинными пальцами. На этом всё. Ни волосами, ни кожей, ни лицом, ни фигурой меня не осчастливили. Я казалась себе рыбой-камнем, которая нарочно замаскировалась под окружающие грубые вещи, чтобы никто меня не трогал.

– Открой рот, пожалуйста, Ана. Какие чудесные чувственные губы!

– Ана, – вмешалась мать, зная, что я болезненно воспринимаю шутки в адрес своего большого рта, – открой, детка, рот. Сирра хочет увидеть твои безупречные зубы. Госпожа, у Аны на редкость здоровые зубы, ни одного червивого.

Глава 2, в которой я привыкаю

Говорят, человек привыкает ко всему за сорок дней. Я вспомнила эту мудрость через полтора месяца службы у Эдрихамов. В самом деле, меня многое перестало задевать, удивлять, в голове нет-нет да и возникали мысли, которым, возможно, моя госпожа была бы рада. Я никогда не узнаю, нарочно ли хозяева подводили меня к выполнению главного пункта договора, или же всё происходило само собой. В любом случае, я не хочу верить, что они были настолько расчётливы.

Мне было удобно и спокойно служить госпоже. Конечно, мелкие несуразицы поначалу очень смущали, но постепенно я сама стала воспринимать их как обыденную потребность, равную утолению голода или сну.

В первую ночь я заснула легко после купания, массажа и сытного ужина. Мне позволили есть столько, сколько я захотела, заметив, что моему телу явно не хватает килограммов. И вдруг я проснулась от ритмичного стука и вскрикиваний. Первая мысль спросонок была – грабители проникли во дворец, убили хозяина, а госпожа кричит. Сердце испуганно билось некоторое время, пока я не поняла, что межкомнатная стенка слишком тонкая, и я просто слышу происходящее в соседней хозяйской комнате. Стоило это понять, и я готова была убежать (знать бы ещё, куда!) из комнаты, лишь бы не слышать тех звуков.

Но дышать под подушкой сложно, и я, накрыв ею ухо, лежала с открытыми глазами до конца. Мне почему-то показалось, что стоит мне закрыть их, я начну себе представлять происходящее. Разве так кричат, когда приятно? Это больше походило на истязания.

На следующий день госпожа выглядела невредимой, улыбчивой, как и прежде. И я успокоилась.

– Пойдём, я покажу тебе мой сад, – сказала она, когда все необходимые утренние дела были сделаны.

Госпожа имела дар друида, помимо ментального, и за шесть лет благодаря ей здесь разросся огромный сад. Правда, в год, когда Эдрихамы уезжали, растения заметно никли, потому что за ними ухаживали спустя рукава. Но уже спустя неделю после возвращения хозяйки, здесь восстанавливался прежний элизиум.

Она подходила к каждому дереву, прикладывала одну ладонь или обе, замирала на минуту и шла дальше. Над кустами просто подносила руки ладонями вниз и посылала магию. Так Амельдина сбрасывала излишки магии, переданной ей мужем.

Каждую ночь, кроме выходного дня, когда сир Брис не спускался в шахту, я слышала стоны, крики, а утром шла с госпожой в сад и наблюдала подпитывание растений магией. Несколько раз, когда господин задерживался на работе, ночные песни становились длиннее. Первый раз я вообще уснула, не дождавшись конца, но меня будто в наказание вырвал из объятий сна звук колокольчика. Недоумевая, я пришла, по дороге спросонья ударившись о дверь, к госпоже. Она ждала меня, набросив шлафор поверх ночной рубашки. Мы спустились в сад, и я, зевая, ждала сирру, которой именно ночью приспичило сбрасывать ресурс.

После того случая что-то в моей голове перестроилось. Я начала жалеть магов. Думала: это не удовольствие, а на самом деле рутина – так заниматься любовью. Неужели не было другого способа для сира Бриса сбрасывать полученные излишки? Как природе магии вообще могло прийти в голову, если бы она у неё была, устроить подобное издевательство? Спросить об этом я не решилась. Просто стала каждую ночь, словно у меня появилась обязанность делать это, дожидаться протяжного мужского вздоха. Ждала, не завибрирует ли колокольчик над моей головой – вдруг госпожа проголодается, или нужно будет сопроводить её в сад.

Примерно на третьей неделе моей службы я узнала, что моя теория была права наполовину. Близость не являлась равной холодным обязательствам. Напитываясь магией, будто хмельным напитком, сир Брис на самом деле возбуждался и хотел свою жену. А поскольку между супругами-магами всегда существует ментальная связь настроений – сирра Амельдина точно так же начинала желать его, и любовь случалась по обоюдному согласию. Огорчали лишь последствия. Госпожа призналась, что после этого ей всегда хочется есть и спать, а ночные пробежки в сад и обратно ужасно утомляют.

Теперь, когда я точно знала, что ночная или вечерняя возня за моей стеной не поставленный спектакль, изменилось и моё отношение к звукам. Они меня уже не беспокоили, а скорее, заинтересовывали. Первый случай, когда я бесстыдно начала их использовать, имел предысторию.

Сир Брис в тот день задержался. Днём он прислал записку, в которой предупредил супругу, что поужинает с наместниками. Я относительно выдохнула, потому что поздние возвращения затрагивали и моё время. Должна была идти на кухню и собирать ужин, нести его в комнату к хозяевам.

К возвращению хозяина госпожа успела искупаться (О, её купания достойны отдельного рассказа!), поужинать и лечь в кровать. Меня отпустили к себе, попросив не ложиться спать до возвращения господина, потому что, возможно, потребуется моя помощь. Госпожа читала книгу у себя, я через стенку разбирала пряжу и нитки для вышивки, периодически клюя носом.

Было уже достаточно поздно, когда я сначала услышала стук двери в их комнату, затем проснулся колокольчик. Расправив складки на платье, я поспешила на зов. Не отрываясь от чтения, госпожа попросила помочь сиру Брису принять ванну:

– Я устала и не хочу мокнуть, – спокойным и в некоторой степени равнодушным голосом сказала она.

Поражённая заданием, я осталась стоять на месте, наверняка краснея, потому что лицо моё запылало. Сир Брис тем временем медленно раздевался, сидя на кровати, и будто бы выглядел немного пьяным.

– Ана, ты свободна, – тягуче и раздражённо произнёс он.

Глава 3, в которой госпожа добивается своего

Почему мне запомнился тот день? Наверное, потому что он был последним, на границе прежней жизни. Начиная со следующего дня всё пошло кувырком по моему мнению, и как надо – по мнению других.

С вечера купания сира Бриса и сцены в библиотеке прошло около двух недель. За разбитую скульптуру мне не влетело, господин ничего не узнал. Госпожа вела себя почти как обычно, разве что день ото дня становилась грустнее, молчаливей. Мы так же работали с ней в саду, и в последние дни бывало, что она присаживалась в плетёное кресло отдохнуть и в результате замирала, облокотив подбородок на испачканную перчатку, смотрела перед собой, как будто видимые только ей видения проносились рядом ярко и интригующе.

Будь я болтушкой, помогла бы развеяться грусти и отвлекала бы разговорами, но чужое молчание сильнее укрепляло немую привычку. В тишине проходили купания, а последний раз госпожа вообще уснула от моего массажа, едва я втёрла масло в её спину. Кстати, о сне. Последнюю неделю дневной сон госпожи заметно увеличился. Если раньше ей хватало часа для отдыха, то в последние два дня она не вызывала меня до вечера.

Я чувствовала себя неловко, чего греха таить. Более чем очевидным казался факт – я не просто неидеальная служанка. Я ужасная. Изменения в настроении госпожи заметили и другие слуги. Жизнь господ их волновала, потому что от настроения хозяев зависело, отпустят вечером в субботу погулять в островную харчевню или нет. А там, говорят, бывало весело – музыка, танцы, свежее сливочное пиво, знакомства и желанный флирт…

Сир Брис в день, про который я говорю, приехал, как обычно, не опоздал к ужину. После него господа отправились к себе, и через два часа колокольчик вызвал меня. Госпожа отправила меня за лёгким перекусом, свежим отваром, вином для сира Бриса и пообещала, что других поручений на сегодня больше не будет.

Вернувшись, я застала привычную картину, убрала поднос на столик и вышла. Через минуту я стояла у стены и слушала звуки, сладостно отзывающиеся в низу живота. Рука по новой привычке задрала юбку и помогала догнать господ.

– Запрети ей входить в комнату без стука, я тебя уже просил об этом, Амели, – сказал сир Брис, достигнув блаженства. Его сердитый голос словно хлестнул меня по щеке.

– Брис, хватит ворчать, – устало, но с ноткой улыбки в голосе, возразила госпожа. – Ты должен привыкнуть к Ане, она всего лишь несчастная лумерка с хорошими данными. Постарайся привыкнуть к ней, ведь никто на такую девчуленьку никогда не позарится. И если она тебе не пригодится, так пусть хотя бы увидит, какими красивыми бывают мужчины в деле.

– Подозреваю, что ты именно её выбрала не случайно, ревнивая моя…

Госпожа мягко рассмеялась. С минуту ничего не происходило, звякнула посуда, из которой в кубки наливали отвар. Я не собиралась подслушивать разговор, но мне нравился голос сира Бриса, а он так редко бывал дома, что я больше растворялась в тембре его голоса, чем вдавалась в смысл сказанного, пока говорили не обо мне. Я собиралась опустить картину, прикрывающую тонкую прослойку в стене в этом месте, как он снова заговорил, и рука предательски остановилась.

– А вообще, отправь её в дом необручниц на неделю, или вовсе оставь там, пусть любуется, сколько ей влезет, – сир Брис продолжал не соглашаться с женой. – Или давай уже позовём всех слуг сюда, и я отымею тебя на их глазах, чтобы сделать каждого из них счастливым…. М-м-м, налей мне лучше вина…

– Брис, – вдруг сказала госпожа дрогнувшим голосом, – в самом деле… Я старалась для нас обоих и надеялась, что ты также попробуешь сделать шаг навстречу. Если бы я могла родить ребёнка без твоего вмешательства, у меня их уже было бы шестеро, как у матери Аны. Но ты совсем не хочешь помогать! А знаешь… я думаю… нам надо поехать к жрецам и расторгнуть брак. Жить в этой проклятой глуши, словно я пленница твоих проклятых металлов, и слушать про то, что когда-нибудь да что-то случится по воле Многоликой, я больше не хочу. Даже если бы я вышла замуж за Райана, всё было бы по-другому, уж он бы поддержал меня… А ты… Ты без меня жил год с необручницей и, видимо, все эти годы я всего лишь заменяю её. Поэтому ты не хочешь детей… Я всё поняла!..

Скандал быстро набрал обороты. Говорила в основном госпожа, а господин пытался её успокоить. Но сирра Амели надавила на больную мозоль мужа, упомянув наместника Райана, который некогда тоже делал предложение госпоже, но она предпочла ему сира Бриса. В этом году господин Райан тоже служил и время от времени заходил в гости. Как и все маги, красивый, высокий, стройный, темноволосый, сероглазый и весёлый он ни одну служанку не оставил равнодушной к своей персоне. Однако по отношению к госпоже он вёл себя ровно. Признаться, я даже была удивлена узнать из сплетен, что он некогда был в неё влюблён. А сир Брис никогда не показывал ревности, может, потому что госпожа вела себя идеально в присутствии старого знакомого.

Имя наместника Райана всё же попало в цель. Сир Брис хлопнул дверью и ушёл спать в свою комнату, где простыни не меняли, наверное, недели три, так долго он там не ночевал. Госпожа плакала. Горько, надрывно, откалывая от моего сердца по кусочку. И я металась по комнате, не зная, стоит ли пойти её успокоить или всё же дождаться колокольчика, чтобы не усугубить ситуацию.

Вскоре она успокоилась. В её комнате воцарилась тишина, и меня, прислушивавшуюся, сморил сон. Долго ли я спала, не знаю. Как вдруг ко мне под одеяло нырнула сама госпожа. Всхлипнула, прижимаясь:

– Ана, я не могу уснуть. Можно я побуду с тобой до утра?