Непреклонный (книга 2)

Пролог

Марина Агекян

НЕПРЕКЛОННЫЙ

Пролог

Неужели, это конец? Таким он должен быть?

На этом всё заканчивается? Или это начало? Возможно, новое начало последнего конца. Последнее слово в последней главе.

Нет.

Это действительно начало конца. И первое слово в последней главе. Где ничего не может начаться, лишь только затухнуть, замереть и остановиться.

Зачахнуть.

Слабые, почти напуганные лучи уходящего солнца скрылись за горизонтом, без сожаления покинув мрачную, ничем не освещенную обитель, которая погрузилась в абсолютный мрак. Внутри не горел даже камин, отчего холод пробрался в комнату, заморозив окна так, что витиеватые узоры причудливо красовались на высоких стеклах. Отблеск последних лучей отразился на хрустальном бокале, который незаметно, почти лениво приподнялся, словно в прощальном жесте, паря в воздухе.

Мужчина, расслабленно сидящий в глубоком кресле, отсалютовал безучастному к земной жизни безликому солнцу, которое унесло с собой тепло и свет, ради которого и служило крошечным обитателям этой планеты. Мужчине, как и солнцу, было глубоко безразлично существование людей, населявших планету. Людишки, которые не были нужны солнцу. Наоборот, именно люди нуждались в нем, возлагая на светило большие надежды. Но солнце, как и мужчина, знало, что ничего не должно. Никому ничего не обязано.

Холодные янтарные глаза блеснули в темноте ночи, ленивая, саркастическая улыбка искривила тонко очерченные губы. Мужчине, как и солнцу, было наплевать на всё происходящее вокруг. Он лишь стремился как можно скорее осушить бокал, влить в себя очередную порцию отменного бредни, которое должно было сделать то, ради чего его и выпивали: опьянить и усыпить на время измученный, искромсанный разум.

Холодный зимний вечер дыхнул ему в лицо, приятной прохладой пройдясь по разгоряченной коже. Ему не нужно тепло солнца, чтобы согреться. Мужчине не нужен свет, чтобы видеть мерзкую грань уродливой, безжалостной жизни. Вот уже шесть лет он презирал жизнь, отыгрываясь на ней, как только мог, чтобы она поскорее обрушила на его голову своё неумолимое, заключительное мщение, но почему-то она оттягивала долгожданный момент, с искусным коварством продолжая в ответ отыгрываться на нем всевозможными способами, не доводя дело до конца.

Губы мужчины снова искривились в саркастической усмешке, давая жизни понять, что он непременно одержит победу. Он был уверен в этом, как и в том, что ровно через двенадцать часов вновь взойдет солнце.

Конец должен быть близко. В этом уже не было сомнений.

Но с недавних пор стало совершенно невозможно игнорировать то, что он должен был совершить. Довести до конца. Это стремление преследовало его, сжигало душу, отравляло каждый миг существования и заставляло дышать, даже когда не было больше сил открывать рот. Подобно железной руке провидения, его вело нечто поистине чудовищное. То, что он боготворил. К чему стремился всем своим сознанием, телом и душой. Он обязан был это сделать, если не ради себя, то ради того обещания, которое он дал, проснувшись однажды утром. Обещание, которое не мог нарушить. Обещание, которое привело его к этому дню. К этому месту.

К этому дыханию.

Вот почему конец не осмеливался приблизиться к нему. Всё это время конец постыдно, а возможно даже запуганно сжимался в дальнем углу и пристально взирал на того, кто должен был сделать последний шаг к нему. Чтобы конец принял его. Чтобы опутал своими зловеще-стальными сетями и увлек в самую глубокую пучину, туда, где ему было самое место. Где не будет ничего, кроме зияющего, насмешливого, долгожданного… нет, не покоя, потому что мужчине не требовался покой. Это будет блаженное оцепенение, за которым последует расплата. И оттуда он больше никогда не вернётся.

Да, к этому мужчина, сидевший в холодной пустой комнате, был готов. Он желал устремиться к этой пустоте. Устремиться к концу. Он ждал этого слишком долго. Он так тщательно к этому готовился. Сделал поистине невероятное, то, что не удавалось сделать никому. Пробравшись в самые задворки своего сознания, подобно монотонному и мучительному блужданию на чердаке в поисках нужной вещицы, он отыскал и извлек оттуда именно то, что должен был приблизить долгожданный конце. Приблизить неизбежное. То, чего он с такой жаждой и нетерпением ждал, что приветствовал, вновь наполняя коньячный бокал. Кому снова салютовал. За кого опустошил очередной графин дорогого бренди.

Обжигая, жидкость проникала в него словно яд, но, разумеется, не имела над ним долгую власть, ведь утром все мучительно-блаженные воздействия бренди вмиг испарятся, оставив его в холодных объятиях трезвого рассудка и невыносимой реальности.

Мужчина снова скривил губы. Он приветствовал забвение, в которое совсем скоро погрузится. Забытье, которое на время прогонит мысли и воспоминания. Все его чувства. А завтра всё это повториться вновь. Он снова будет сидеть тут, вливать в себя бренди и праздновать. Да, это он умел – праздновать приближение конца. Всю жизнь, сколько он себя помнил, мужчина умел приближать только конец. Неважно, чего или для кого. Неизбежность происходящего стала пророчеством, молитвой, выжженной у него на голове. Этому не мог бы воспрепятствовать никто. Этого не мог бы изменить даже сам Господь Бог!

Никто не смог бы с таким виртуозным мастерством приближать конец заката, конец главы, конец истории… конец любого дыхания. Конец жизни. А он мог. К чему бы ни прикасался, конец беспощадно настигал глупца, решившего потягаться с ним в искусстве.

Глава 1

Глава 1

Май 1835 год, Лондон

Паника – это такое состояние, когда до предела перехватывает дыхание и сжимается всё внутри. Нет абсолютно никакой возможности дышать, мыслить. Даже пошевелиться. Только бешено стучит сердце, а в голове верится лишь только одно слов, то самое, которое ввергло в пучину неистовой, обжигающей, удушающей, невыносимой паники. Слово, от которого невозможно избавиться. Которое постоянно стучит в висках, как навязчивая идея, и делает это с такой нарастающей частотой, что паника охватывает свою жертву всецело, перерастая в цепенеющий ужас.

И от этого ничто не может избавить. Паника не отпустит, пока полностью не завладеет и не поглотит свою жертву.

Агата Гудвин, вторая дочь маркиза Куинсберри, леди Агата, всегда была послушным ребенком. Она всегда радовала родителей, которые в ней души не чаяли. Не стремилась к этому, но неизменно все ее немалые достижения восхищали, порой умиляли и всегда вызывали гордость у родителей. Они одобрительно кивали и целовали ей щеку, а отец мог даже потрепать по коротким кудрям своей меленькой дочурке и поцеловать в макушку за то, что та вышила красивый цветок или олененка.

Агата не была тщеславной, никогда никому не завидовала и ни единожды не пыталась насолить своим сестрам, особенно младшей Розалин, которая любила подкинуть ей в башмачок дохлую мышь или выпускала в детской комнате пойманную пчелу или бабочку. Визжа, Агата закрывала уши и убегала прочь, прячась в самых потаенных уголках большого отцовского дома в Гемпшире, пока ее не находила старшая сестра Клэр, чтобы утешить и успокоить.

Агата никогда не завидовала старшей сестре, которая была писаной красавицей и так божественно играла на пианино, что Агата порой поглядывала по сторонам, уверенная, что мертвецы с церковного кладбища встали и пришли к ним домой, чтобы послушать эту игру. И даже не стремилась поспевать за энергичной Розалин, которая везде и всюду успевала сделать столько всего, что и за год этого невозможно было бы добиться.

Одним словом, проживая в уютном поместье в окружении парков, изумрудных полян и цветущих лугов, она нашла единственное приемлемое для себя занятие и в этом была ее отдушина. Агата обожала вышивать, шить и вязать. В момент, когда тоненькая иголка, подчиняясь ее железной  воле, послушно делала то, что ей велят, Агата находила то хрупкое душевное удовлетворение и единение с жизнью, какое помогало ей испытывать ничем не замутненное счастье. Да, в этом было тихое, простое, но неизмеримо волнующее счастье, которое она не променяла бы ни на что.

Повзрослев, Агата еще больше укрепилась в мнении, что это счастье, эти бесценные минуты покоя, самое важное, что может быть. В мире было столько всего непонятного и необузданного, но ей этого было не нужно. Агата стремилась в свой маленький уголок, к своей корзинке для вышивания, где всё ей было знакомо, так любимо и необходимо. Она могла вышивать часами, не испытывая ни малейшего сожаления в том, что что-то упускает в жизни. Даже когда настало время выходить в свет, быть представленной ко двору и попытаться найти мужа.

На год моложе своей старшей сестры, Агата с восхищением смотрела на Клэр, на поразительно красивую Клэр, которая покоряла одного поклонника за другим, не прикладывая совершенно никаких усилий и радуясь всему этому с таким беззаботным весельем, будто всю жизнь только это и делала. Клэр не боялась общения, не сторонилась и не чуралась завести друзей. Она была мила, обворожительна, добра ко всем, однако не растрачивала себя и свою красоту только на поиски мужа. Ее красота не должна была вводить в заблуждение, ведь Клэр была умна, проницательная и в свои юные годы даже мудра, порой давая советы Агате в том, в чем средняя сестра отчаянно нуждалась.

Агата не обладала теми изысканными чертами лица, какие унаследовала Клэр, и не была так очаровательна, как Розалин. Единственное, что отличало ее от сестёр, был рост. Агата оказалась на несколько дюймов выше и Розалин, и Клэр. Клэр, которая единственная из всех четырех отпрысков маркиза Куинсберри, унаследовала цвет золотистых волос и темно-карих глаз своего знаменитого деда, близкого друга почившего короля Георга III. Младшие сёстры же и брат пошли в своих родителей, унаследовав блестящие каштановые волосы от матери и ярко зеленые глаза от отца.

И всё же трех девушек связывала крепкая дружба, глубокое взаимопонимание и сестринская любовь, которую ничто не смогло бы поколебать.

Ближе всех по духу к старшей сестре, Агата иногда боялась, что Клэр вот сейчас примет сыпавшееся на нее подобно рогу изобилия предложение руки и сердца одного из своих воздыхателей, и она потеряет почву под ногами, оставшись совершенно одна в бальном зале. Но Клэр не спешила, а отец одобрительно улыбался, настаивая, что к выбору жениха нужно подходить осторожно и обдуманно. Он обожал всех своих дочерей и уделял им равное внимание, но Клэр он оберегал по-особенному. И Агата понимала почему: красота Клэр могла толкнуть мужчин на многие необдуманные поступки, поэтому отец давал ей те советы, которые не получали бы другие дочери в аристократических семьях.

Маркиз давал советы не только Клэр. По особым вечерам три сестры собирались в кабинете отца, усаживаясь на пушистый ковёр у ног маркиза, и слушали его тихие наставления больше потому, что обожали слушать его глубокий, обволакивающий голос, который успокаивал и заставлял поверить в то, что они под такой надежной защитой, что ничего в мире им не угрожает. Волнуясь за обеих сестер, Агата большую часть на балах присматривала за Клэр, и еще чаще за импульсивной Розалин, боясь, как бы с ними ничего не случилось, и так негласно обзавелась ответственностью, нисколько не обременительной, чтобы точно быть уверенной, где ее сестры и что они целы и невредимы.

Глава 2

Глава 2

Было середина мая. Сезон 1835 года обещал быть особенным, ведь долгие политические распри между двумя воюющими силами Парламента на время утихли, хотя отстаивание своих взглядов и принятый закон 1832 года, который принёс разочарование рабочего класса, не получившего право голоса, несомненно, приведет к новому кризису, но нынешняя пора была спокойной. Благоухание цветов наполняло воздух таинственным обещанием чего-то прекрасного, что пряталось за каждым кустиком весны и собиралось расцвести летом.

Двигаясь на ослабевших ногах по слабо освещенным коридорам в поисках спасительного убежища, иногда останавливаясь, чтобы прислониться к стене и хоть как-то попытаться взять себя в руки, Агата гадала, почему так произошло. Почему, обретённая некогда уверенность в том, что она сможет жить дальше, развеялась и рухнула, едва она услышала весть о его возвращении? Она была уверена, что сумела одержать верх над своими чувствами, которые прогнала из сердце. Она больше не была наивной дурочкой, которая верила в обещания. Она и раньше не верила в этот вздор, пока однажды не потеряла голову.

Ослабевшая за три года воля, не успевшая окрепнуть за последние несколько месяцев, дала трещину, угрожая обнажить сердце, которое вновь подвергнется мучительной пытке. Агата не хотела этого, уже даже не хотела, чтобы он вернулся. Ей было так страшно…

Боже, она ведь смирилась, заново научилась жить дальше, особенно с тем, что Дилан напрочь позабыл о ней. Агата даже допускала, что он мог за эти три года найти себе даму сердца и зажить с ней новой, счастливой жизнью. Вероятно, так и произошло, ведь что ему могла дать робкая и застенчивая девушка, почти ничего не знавшая о жизни? Которой было милее сидеть дома и вышивать вместо того, чтобы безоглядно броситься в очередные путешествия. Ей было невыносимо думать об этом, но Агата как-то умудрилась найти в себе силы, чтобы признать очевидное.

Она должна была жить дальше, просто обязана была похоронить прошлое, но… Оно стремительно возвращалось, если возвращался Дилан.

Боже, что ей теперь делать? Как жить в городе, появляться там, где будет он? Ей было невыносимо мучительно сталкиваться с его родными. Что с ней станется, когда она столкнется с ним? У Агаты леденела кровь, едва она представляла, как заглянет в его серебристые глаза и… И что она там увидит? Безразличие? Простую вежливость, как будто ничего не было?

Боже, какой глупой она была! Стоило ему попросить, как она с готовностью дала обещание, которое стоило трех лет страданий.

Весь первый год она сходила с ума от беспокойства за него и очень надеялась, что получит от него весточку, хотя бы убедится в том, что с ним всё в порядке. Вдруг его письмо потерялось или не дошло. Вдруг потерялось ее письмо. Совсем скоро, еще немного и придет долгожданная весточка, но ничего так и не пришло. Второй год она задыхалась от боли и горечи, пытаясь уговорить сердце вынести подобное разочарование, похожее на предательство, потому что поняла, что писем не будет, а весь третий год старалась найти в себе силы, чтобы собрать себя по кусочкам и продолжить жить без того, что навсегда ушло, что было обманом и неправдой. С Диланом она познала не только первую любовь. Но и жестокость первого предательства.

Да, с трудом, но Агата выжила после опустошительных разрушений прошлых лет и смирилась, не видя больше смысла ждать его.

И вот теперь он возвращался. Тётя Лидия радостно сообщила о том, что Дилан приедет через некоторое время, обязательно вернётся летом, а до лета было совсем рукой подать, всего месяц, даже меньше.

Агата была так сильно напугана этим известием, что не могла дышать, до сих пор слыша слова его матери. На грудь что-то давило с такой невыносимой силой, что кружилась голова, асердце пульсировало и сужалось до таких невозможно маленьких размеров, что могло исчезнуть навсегда. Как исчезла, выпала и потерялась из жизни она сама.

И всё ради чего? Ради любви, которая, оказывается, не существовала? Любовь, которая ничего не стоила для Дилана. Любовь… Что она знала о любви? Ровным счетом ничего. Было настоящим чудом, когда любовь пришла к ней, и она умудрилась распознать ее. На что это было похоже? На нескончаемое волнение, на сильнейшее головокружение, на отсутствие любых мыслей, на отсутствие необходимости дышать. Так она чувствовала себя в те дни, но потом пелена спала, и Агата невольно задумалась о том, что в любви должно быть и нечто большее, глубокое, как например, доверие, понимание, сопереживание.

Но чем они успели поделиться за столь короткое время, пока были вместе? О каком доверии могло идти речь, если Дилан и не думал сберечь своё обещание, не вверив ей ни одной своей мысли, ни единого своего переживания, ни одной своей мечты и даже боли? Какое понимание, если она до конца не смогла понять зов его сердца, а он не сумел оценить биение ее сердца?

Возможно, времени было мало для чего-то столь сильного, но Агате это не помешало полюбить. И вот теперь, оставленная на растерзании парализующему страху, она приходила в ужас от того, что могло произойти. У нее немело всё внутри, едва она думала о том, что если увидит Дилана после долгой разлуки, она вновь станет заложником своих чувств. Жгучая тоска и всё еще пульсирующая в ней любовь помешают ей устоять перед ним, и заставят поверить во всё то, что Дилан посчитает нужным сказать ей, лишь бы смягчить ее сердце после своего предательства. Сердце, в котором за последние три года, на самом дне, куда не могли пробраться даже лучи света, продолжала жить отчаянная надежда. Которая непременно поглотит ее и обречёт увидеть то, чего на самом деле не существует. Которая могла даже толкнуть ее на то, чтобы простить ему три года безразличного молчания. Надежда, которая непременно сделает ее несчастной, когда Дилан уйдет. А он уйдет, ведь если она не была нужна ему последние три года, она не будет нужна ему и в будущем.

Глава 3

Глава 3

Она тут же прикусила губу и опустила руки, когда увидела, как в изумлении застыло лицо сидящего перед ней мужчины, который даже опустил на пол стакан и выпрямился на диване, чтобы еще внимательнее посмотреть на нее. Чтобы убедиться в том, что не ослышался.

Агата сама не могла в это до конца поверить. Сумасшедшая! Что она делает?

Чувствуя, как загораются щеки от глубокого стыда, она тут же отвернулась и покачала головой.

- Какой абсурд.… Простите! Это… это вырвалось случайно. Боже, как глупо! Не слушайте меня… – сбивчиво произнесла она, шагнув к двери. – Не буду вас больше отвлекать.

Господи, что она делает! О чем она только думала, делая подобное предложение? Выставить себя настоящим посмешищем! Что он подумает о ней? Решит, что она какая-то сумасшедшая. И правда, она сошла с ума, если предлагает первому же встречному жениться на ней. И это та, которая никогда прежде не совершала таких безрассудных поступков. Ей было так стыдно! И даже душевные муки и охватившая ее паника не могли оправдать того, что она творит.

Но мысль, как молоток, продолжала стучать в голове, напоминая о том, что если она действительно выйдет замуж, Дилан не посмеет приехать в дом ее мужа, чтобы встретиться с ней. Тогда и в этой встречи не будет никакого смысла. Она сможет оградить свое сердце от новой боли. На какую-то долю секунды Агата подумала о том, что ей всё же следует дождаться приезда Дилана, что нужно дать ему шанс объясниться. Ведь должны быть объяснения тому, почему он не писал, не ответил ни на одно ее письмо.

Ей стоило еще раз заглянуть ему в глаза, ощутить его рядом с собой, услышать его голос. Может тогда всё образумится?.. Может…

- Постойте.

Вторгшийся в сознание глубокий, низкий голос заставил ее замереть прямо у дверей. Рука  застыла у серебряной ручки, которой она так и не коснулась. Агата не могла дышать, вслушиваясь в тембр голоса, эхо которого продолжало раздаваться в ушах. Удивительный голос, который внушал ей благоговение и ужас одновременно.

Боже, он остановил ее? Человек, которому она осмелилась предложить такое! Лишь бы защитить себя от новой боли. Не это ли очевидные признаки трусости? И что он теперь подумает о ней?

Голос мужчины не только заставил ее оцепенеть, но и будто бы отрезвил ее. Ничего не образумится, напрасно она кормит себя ложными надеждами. Если Дилану не пришло в голову написать за все три года, значит, она действительно была ему не нужна. И встретившись с ним, она испытает лишь еще больше боли и разочарования. Когда обнаружит, что была права. Так ужасно права. Предательство останется предательством, как его не назови, и сердцу от этого не станет легче.

Едва дыша, едва подавляя боль в груди, Агата медленно обернулась к дивану. Ее лицо было таким бледным, что сливалось с белизной платья, но она не видела этого. Она видела лишь янтарные прищуренные глаза, которые внимательно смотрели на нее.

- Мне не следовало говорить…

- Подойдите, – попросил он странно мягким голосом, в котором не было ни намека на приказ. Лишь только просьба.

Еще больше удивленная тем, что происходило, Агата всё же осталась стоять на месте.

- Зачем?

- Я хочу поговорить с вами.

У нее кружилась голова. Она едва могла стоять на ногах, но не сдвинулась с места. Подумать только, она боялась сидящего перед ней человека, но посмела попросить его взять ее в жёны. Бедлам должно быть по ней горько плачет.

- Забудьте о том, что я сказала, – попросила она в который раз.

Он не переставал смотреть на нее, когда с виртуозностью музыканта подстроил свой голос так, чтобы подчинить себя любого.

- Подойдите.

Не приказ, не угроза. Лишь только повеление, которому нельзя не подчиниться.

И она подошла. Подошла к дивану, сама того не замечая. Потому что все время смотрела ему в глаза. Глаза, которые притягивали, глаза, которые будоражили, завораживали и пугали. Глаза, которые мерцали, ничего хорошего не предвещая.

- Сядьте.

У нее так громко стучало сердце, что она едва расслышала его голос.

- Что?

- Сядьте.

И снова в его голосе не было командных ноток или властного подчинения, но она подчинилась, опустившись на краешек дивана. И оказалась невероятно близка к нему. Так невероятно близка, что вновь почувствовала запах бренди, который исходил от него. И еще, едва уловимый, но запах гвоздики. Такой противоречивый и нетипичный для него.

- Что вы хотите? – с дрожью в голосе осведомилась Агата, сжимая в руке свои безобразно помятые перчатки.

Повернувшись к ней, он закинул свою длинную руку на спинку дивана, оставив вторую лежать на подлокотнике. Длинные пальцы удерживали почти уже пустой стакан.

- Почему вы решили, что я женюсь на вас?

Пристыженная, Агата вздрогнула и опустила голову, покраснев до корней волос.

- Я же сказала, чтобы вы забыли…

- Я ведь не вчера родился… – Он оборвал себя, нахмурившись еще больше. Агата чувствовала, как пристально он разглядывает ее лицо, будто ища ответы, которые требовал. – Хорошо. Если отбросить в сторону недавно выявленные обстоятельства и факт того, что вы в отчаянии…

Глава 4

Глава 4

Найти дом маркиза Куинсберри, который располагался на Гросвенор-стрит, не составило никакого труда. До Гудвин-хауса было не так далеко ехать, и уж тем более пройтись пешком, выйдя из большого дома на Аппер-Брук-стрит. Следовало идти по прямой до самого конца Гросвенор-сквер, затем повернуть направо и идти до Гросвенор-стрит, затем повернуть налево и вскоре непременно выйдешь к дому маркиза.

Кит и не думал, что так хорошо помнил расположение лондонских улиц, не говоря уже о самом Лондоне. Он не бывал здесь с давних пор, почти с момента возвращения в Англию, но откровенно говоря, его мало заботила переполненная зеваками столица со своим густым смогом и смрадным запахом, от которого начинала болеть голова.

Только головной боли ему не хватало. Он и так провел нескончаемо-длинную, бессонную ночь, размышляя над тем, что произошло в самой дальней комнате графини Хаммонд.

Комната, куда вплыла в белом, подобно мимолетному волшебному мерцанию луны, выглянувшему из-за облаков, девушка с длинными изящными руками, высокой стройной фигурой, блестящими каштановыми волосами и глазами настолько печальными, что было просто невозможно смотреть на нее. Но даже в таком удрученном состоянии грация ее движений и маняще изысканный наклон головы выдавал в ней особу знатных кровей, которая до такой степени отточила свои манеры, что это вызвало восхищение и слабое волнение в груди. Там, где ничего не могло быть. Там, где висел тяжелый камень, способный раздавить любого, кто осмелится приблизиться к нему.

Девушка, которая осмелилась, подчинилась и поцеловала его так, как не должна была целовать ни при каких обстоятельствах.

Качая головой, Кит сильнее сжал трость в натянутой кожаной перчаткой руке, поражаясь тому, что позволил себе стать участником внезапного плана. А, возможно, тщательно продуманного. Но теперь это было неважно. Он собирался закончить то, что так внезапно началось. То, что наконец освободит его от лишних хлопот и позволит сосредоточиться на самом главном. То, что ему не следовало забывать ни при каких обстоятельствах.

Но прежде ему действительно нужно было закончить то, что началось вчера.

Черт побери, он даже не думал, что такое когда-нибудь произойдет с ним. Кристофер почти сразу же с момента прибытия в особняк леди Хаммонд спрятался в самой дальней комнате графини, не в состоянии войти в переполненную гостями бальную залу, потому что знал совершенно точно, что не вынесет пристального внимания к себе. А именно это неминуемо последовало бы, ведь весть о том, что он вернулся в Лондон, распространялась со скоростью лесного пожара. И графиня Хаммонд пожелала первой увидеть в своем доме человека, который почти никогда не бывал в Лондоне, но человека столь популярного и востребованного, что за него, вероятно, шли закулисные драки по поводу того, чье приглашение он должен принять в первую очередь. Кит даже допускал, что некоторые осмелели настолько, что делали ставки.

Но ему было наплевать на всё это. Сейчас он шел туда, где собирался наладить то, ради чего собственно приехал в Лондон.

Шагая по мощенному тротуару, Кристофер размышлял о том, насколько сильно переменился город. Он и не думал, что в Лондоне девушки отчаялись искать себе супруга настолько, что делали предложение первому же встречному. Его не было в столице… что ж, его не было довольно долгое время, целых семь лет. Возможно, нравы за это время изменились почти до неузнаваемости так, что теперь девушки делали предложение мужчинам.

Но не настолько, чтобы действительно делать предложение тому, кого совершенно не знаешь. Тем более тому, кого упрекают за столь вызывающие «пристрастия». Не ее дело, не ей упрекать его в том, чего она никогда не поймет. Такая грациозная, такая неуловимая и волнительная, со стойким духом, но вместе с тем, такая ранимая и хрупкая, что казалось, дунь на нее, и она рассыплется на части. Ее плечи поникли. Голова была опущена. Белизна атласного платья, туго стянутого на тонкой талии и обнажившая округлые плечи, еще больше подчеркивала ее бледность и несчастный вид. Выражение скорби не было наигранным. Она была в отчаянии, в таком отчаянии, что осмелилась предложить ему жениться на ней.

Кит по привычке презрительно скривил губы.

Да, это упрощало его задачу. Только ради этого он собирался посещать ненавистные балы, чтобы выбрать себе мало-мальски приемлемую невесту. Ему нужна была жена. Ему нужен был наследник, которому он оставит свое имя, владения, состояние… свое наследие, когда придёт время.

Агата…

Теперь эти обязанности будет выполнять она, упростив ему задачу, которую он ненавидел больше всего.

Странная девушка, которая поймала его в силки еще до того, как он осознал это. Кит был уверен, что никогда не позволит подобной манипуляции, что никогда не падёт жертвой, особенно такой красавицы, как она. Он так же был абсолютно уверен в том, что ему чужды такие понятия, как сострадание, милосердие и желание хоть кому-то помочь. Он собирался жениться, чтобы помочь в первую очередь самому себе. Ему было глубоко безразлично, что с ней произошло, что она могла страдать.

Но теперь ей суждено будет родить ему наследника. Пусть даже девочку, но это будет его ребенок. Который избавит его от угрызений совести. И тогда…

Кит внезапно остановился на дороге и закрыл глаза, чувствуя, как с приближением к ее дому всё быстрее бьется сердце. Только от одной мысли о том, что он совсем скоро снова увидит ее…

Глава 5

Глава 5

Как следовало из короткого послания, Кристофер должен был прибыть за ней в семь вечера. Было уже почти без десяти, а его всё не было.

Сидя у туалетного столика и глядя на свое бледное отражение в обрамленном серебряной рамой зеркале, Агата была вынуждена признать, что зашла слишком далеко в своих намерениях спастись от Дилана. Всё это было обманом, трусливой попыткой спастись от того, что казалось просто невыносимым. В обман она вовлекла и свою семью, которая, узнав правду, никогда не простят ее. Обман, который захотел поддержать человек, вынужденный лгать своему троюродному брату.

Человек, который так же приходился троюродным братом Дилана. Боже, почему она не расспросила его прежде, чем предложить ему жениться на себе, ведь он мог быть кем угодно! И даже под маской сдержанного, неприступного и порой грубого мужчины, мог скрываться жестокий и безжалостный тиран, который причинил бы ей непоправимый вред. Почему она не подумала об этом того, как… Вот только, когда он посмотрел на нее своими янтарными, мерцающими в полумраке комнаты глазами, она… ничего другого не смогла придумать. Потому что жестокие тираны не могли целовать с такой нежностью, что сжималось сердце. Поцелуй, который ей следовало забыть и вычеркнуть из памяти, но он преследовал ее постоянно, ни на мгновение не давая покоя. Воспоминания о котором усиливались всякий раз, когда она видела его.

По правде говоря, Агата не представляла, чего ожидала от его дневного визита, когда он должен был прийти просить ее руки. Снедаемая жутким волнением и непрерывно меря шагами комнату так, что чуть было дыру не протёрла на ковре, она в нетерпении и панике ждала его появления, почему-то уверенная, что он не придет. Ведь не мог он быть серьёзен. Не мог действительно захотеть женится на совершенно незнакомой ему девушке. Не могла собственная судьба быть ему настолько безразлична. Ведь он был мужчиной в расцвете сил и мог выбрать себе любую девушку. Стоило ему заговорить своим чарующим, волшебным голосом, как к его ногам были бы готовы броситься все девушки в зале, Агата была в этом уверена.

Но он пришел. Чтобы просить её руки. И не просто пришел.

Он стоял в кабинете ее отца, такой невероятно высокий, хмурый, почти неприступный и смотрел на нее так пристально, что у нее едва сердце не выскочило из груди. В черном сюртуке, ладно сидевшем на широких плечах, в черном жилете и белоснежной рубашке он казался ангелом мщения, вырвавшимся на свободу из самой преисподней. Лишь только белый шейный с булавкой с изумрудом на конец, каким был инкрустирован набалдашник его трости, платок, выделяющийся на всем этом фоне, еще больше оттенял загорелую кожу его сурового лица, застывшего в тот момент, когда она вошла в комнату. Будто он не ожидал увидеть ее. Она пришла и не могла оторвать взгляд от человека, стоявшего под окнами так, что лучи солнца на этот раз окутали всю его темную высокую фигуру ярким светом, являя ей всё то, что было укрыто от нее вчера мраком ночи.

Он был не просто красив. Его волосы были не просто необычайно длинные. Он еще больше казался не из этого мира, будто всё вокруг было ему чуждо, будто даже солнце нуждалось в разрешении прежде, чем коснуться его.

При свете дня он показался ей… еще более невероятным. И красивым. Суровой, колючей, неприступной, но невероятно захватывающей красотой. Кроме того, он был очень высоким, настолько, что она едва ли могла дотянуть до его подбородка макушкой головы. Даже Дилан… Он был одним с ней ростом, а Кит… Ей приходилось запрокинуть голову, чтобы видеть его глаза. Опасные, холодные, но мерцающие, словно тот самый бренди, который он держал в своей руке, глаза, которые приковали ее к месту силой своего взгляда. Так, что на одно короткое мгновение Агата обнаружила, что ее сердце не бьется вовсе. Это было так странно, будто она больше не владела своим сердцем. В такие минуты ей начинало казаться, будто земля дрожит под ногами, готовая разойтись в стороны и принять ее в свои жаркие объятия.

Черные как самая беспросветная ночь прямые волосы падали ему на лоб, закрывали уши и доходили до плеч, делая его вид еще более… устрашающим, но он не пугал ее. Те самые волосы, которых уже касались ее пальцы, когда она обхватила его за шею, чтобы придвинуться к нему еще ближе. Волосы такие мягкие, что она накрутила на палец черную прядь, но он этого даже не заметил. В тот момент и она ничего не замечала, поглощенная его настойчивыми губами, но сейчас, когда он стоял перед ней, она… К своему глубокому стыду Агата была вынуждена признать, что хочет еще раз провести пальцами по его волосам. Это было такое опасное и запретное желание, что она медленно спрятала руки за спиной, хотя Кит этого и не заметил, отвернувшись к ее отцу. Она не понимала и себя, и свои порывы, уповая лишь на то, что в скором времени ей удастся справиться с этой внезапно возникшей слабостью…

Никто прежде не мог смутить ее так, как Кристофер. Агата не припоминала, чтобы когда-нибудь была охвачена таким неконтролируемым волнением, чтобы не суметь унять даже дрожь в руках. Никогда еще ей не было так трудно смотреть на кого-то так, как на него. Господи, он действительно стоял перед ней! Пришел и просил ее руки. А она согласилась, глядя ему в глаза и зная совершенно точно, что не сможет сказать нет. Потому что до дрожи хорошо помнила звук его великолепного голоса, помнила силу его взгляда, помнила даже слабый запах гвоздики, на этот раз не перемешанный с запахом бренди… Она никогда не пила бренди, но вчера ощутила этот необычный привкус на его губах, у него на языке, и теперь была уверена, что бренди всегда будет напоминать о нем.

Глава 6

Глава 6

Малышка уснула, едва услышав голос матери, которая держала ее крохотную ручку и тихо напевала уже знакомую колыбельную. Темноволосая, как ее папа и златоглазая, как ее мама, Элизабет являла собой такое очаровательное создание, что не обожать ее было просто невозможно.

- Жаль, что я так редко вижу ее, – с грустным сожалением произнесла Агата, глядя на свою племянницу.

Осторожно высвободив свою руку, Клэр укутала дочь теплым одеялом, затем повернулась к сестре, взяла ее за руку и повела к дивану, который стоял перед мерно горевшим камином.

- Я много раз просила тебя приехать к нам в Дарем. Бедфорд-мэнор просто волшебное место. Тебе бы там обязательно понравилось.

Усевшись на диван и поправив складки платья, Агата медленно кивнула, переведя взгляд на языки пламени. Клэр так часто рассказывала о своем новом доме, что Агата уже любила это место, но, к сожалению, так никогда и не бывала там. А теперь… она сомневалась, что ей выпадет еще хоть бы одна возможность поехать туда. Особенно в свете тех событий, заложником которых она добровольно сделала себя.

- Да, знаю. Я знаю, как ты обожаешь свой новый дом.

Клэр даже не старалась скрыть свою счастливую улыбку.

- Не просто обожаю. Это особенное место, где я обрела себя, обрела дом и смысл жизни.

Агата обернулась к сестре, поражаясь тому, что такое место вообще может существовать. Место, где можно обрести себя и быть счастливой.

Она невольно вспомнила слова Розалин, сказанные до того, как они приехали сюда. Клэр действительно не любила своего мужа, когда выходила за него замуж, но теперь она сияла такой любовью, что было трудно представить, чтобы она хоть когда-то не любила Эрика. Любовь, которую она поняла, которую приняла и взрастила в своем сердце. Агата внезапно ощутила непреодолимое желание спросить у сестры, а что же на самом деле такое любовь? Может она не так всё понимала? Может она вообще ничего не понимала в любви, и обещания Дилана, которые не таили в себе ничего серьезного, показались ей чем-то большим… Но кого она обманывала.

«Ты не такая…»

Она любила Дилана. Любила так, как только понимала это. И ничто не изменит этого. Даже замужество с совершенно незнакомым ей человеком.

- Я очень рада за тебя, – прошептала Агата, опустив голову.

Улыбка внезапно сбежала с красивого лица Клэр.

- Последние три года ты сама на себя не похожа. И эта свадьба… Что происходит? Милая, тебя что-то… мучает?

Горло перехватило так внезапно, что было трудно даже дышать. Еще и потому, что Агата вдруг поняла, что сама все эти три года цеплялась за бесплотные надежды, которые давно обернулись прахом.

- Почему ты так решила? – с трудом заговорила она, проглотив ком в горле.

- За последние три года ты ни разу не приехала в Лондон.

Как она могла? Как она могла даже помыслить о том, чтобы улыбаться и веселиться, когда ее жизнь и сердце были разрушены?

- Я… я болела.

Клэр не переставала смотреть на нее, когда осторожно заметила:

- Иногда болеют не только из-за болезней.

Господи, Агата умерла бы со стыда, если бы хоть кто-то узнал о том, что происходило с ней на самом деле. Кроме того, теперь это уже было неважно, ведь она собиралась замуж.

Кристофер…

Более загадочного человека она в жизни не встречала. Мрачный и неприступный, он умудрялся выглядеть неотразимо в любом одеянии. Сегодня на нем был парадный черный фраки серебристый жилет, который еще больше подчеркивал глубину его загара, а падавшие на лицо прямые длинные волосы еще больше притягивали взгляд, вызывая желание отвести их назад.

Такой неприступный, что ей с трудом удалось сдержаться и не посмотреть на его губы, на которые она запретила себя смотреть.

Человек, который мог за блеском в глазах скрыть абсолютно все свои чувства, но при этом выйти из себя по незначительной мелочи. В тот момент в его глазах… она увидела нечто тёмное, пугающее, нечто похожее на жестокость… Будто он мог совершить нечто необузданное, если бы тогда Клэр и Эрика не вмешались… И вновь она подумала о том, за кого выходит замуж, не представляя, чего еще можно ожидать от этого человека.

Человек, который догадывался, что могло произойти с ней на самом деле.

- Я действительно болела.

Вероятно, ее слова нисколько не убедили Клэр, которая осторожно коснулась ее плеча. Так неожиданно, что Агата вздрогнула и застыла.

- Почему ты согласилась выйти замуж за… него? – Когда Агата взглянула на сестру, та быстро добавила: – Это не похоже на тебя. Ты никогда не принимаешь решения в такой спешке, а это… Это решает всю твою жизнь.

Отстранившись от ее руки, Агата встала и подошла еще ближе к камину в попытке хоть немного согреться, но продолжала дрожать от поселившегося внутри холода, не в состоянии ощутить тепло горящего огня. Она вдруг испугалась того, что совершила самую большую ошибку в своей жизни.

- Почему вы все считаете меня не способной принять предложение руки и сердца?

Глава 7

Глава 7

Через неделю они обвенчались в соборе святого Павла. В том же самом месте, где венчалась Клэр. Только собор сегодня не был украшен ландышами. Вокруг сияли белоснежные розы и лилии. Ощущая странную боль в груди, Клэр повернулась к своему мужу, который сидел рядом с ней.

- Невероятно, но мы с тобой женаты уже целых три года.

Эрик посмотрел на жену именно тем самым взглядом, который говорил ей больше любых других слов о его истинных чувствах.

- А такое ощущение, будто это было вчера. Сегодня я уже говорил тебе?

Клэр нахмурилась.

- О чем ты?

Его взгляд стал еще более серьезным.

- Кажется, я уже давно не говорил тебе…

- О чем ты, Эрик? – взволнованно оборвала его Клэр, ощутив гулкие удары своего сердца.

Он вдруг приблизил к ней свое красивое лицо и при всей огромной аудитории, которая, разумеется, смотрела на венчающихся, потерся о ее нос своим чуть кривоватым носом и быстро поцеловал ее в губы.

- Я люблю тебя.

У нее растаяло сердце, а из головы вылетели абсолютно все те слова, которыми она собиралась отчитать его.

- Ты говорил мне это час назад.

Глаза его озорно заблестели.

- Когда мы…

Она в ту же секунду прижала палец к его губам.

- Только посмей произнести это вслух!

Эрик покачал головой, видя, как заалели ее щеки.

- Нас всё равно никто не слышит.

Как бы Клэр ни была счастлива, видя своего мужа в столь игривом настроении, тяжесть в груди никак нельзя было проигнорировать. Его слова вернули ее к действительности, и, опустив руку, Клэр посмотрела на застывшую, слегка бледную пару – сестру в невероятно красивом подвенечном платье из блестящего белого атласа, и высокого в черном фраке загорелого красивого жениха. Они стояли у алтаря и тихо произносили вековые, нерушимые клятвы, которые свяжут их навечно.

- Почему мне кажется, что они напряжены почти так же, как мы с тобой три года назад, когда вот так же стояли там?

Взгляд Эрика стал внимательным.

- Что тебя тревожит?

Он всегда без лишних слов мог понять, что на самом деле происходило с ней.

- Эта свадьба, эта спешка… Я волнуюсь за Агату. Мне кажется, что ей нужна помощь.

Эрик удивленно вскинул брови.

- Предлагаешь спасти ее от Кристофера?

Она тревожно покачала головой.

- Нет, но мне кажется, что она пошла к алтарю… с уже раненым сердцем. Боже, мне кажется, кто-то ее очень сильно обидел!

И почему это раньше не пришло ей в голову! Возможно, Клэр слишком сильно хотела, чтобы в лице троюродного брата Эрика Агата обрела счастье.

Эрик быстро взял ее руку в свою, стремясь успокоить ее.

- Не волнуйся, я уверен, Кит не даст ее в обиду. Он не такой.

Клэр перевела взгляд с застывшего бледного лица сестры на не менее застывшее, почти каменное суровое лицо троюродного брата Эрика. Он был самым странным из людей, с кем ей доводилось общаться. Он вел себя… Если бы не поведение Эрика три года назад, Клэр решила бы, что Кристофер почти так же пытается отгородиться от мира. Мир, который мог обидеть его. Кристофер действительно выглядел неумолимо, отчужденно и даже холодно. И это в день собственной свадьбы!

Не в силах больше бороться с нарастающим беспокойством, Клэр требовательно посмотрела на мужа, ошеломленная неожиданной догадкой.

- Ты говорил, что с момента его возвращения из Японии, ты никогда больше не виделся с ним. Когда это произошло?

Взгляд Эрика стал настороженным. Он нахмурился, чуть отстранился от нее, но всё же ответил.

- Почти семь лет назад.

- И с тех пор он больше не приезжал в Лондон?

Эрик покачал головой.

- Нет. – Он внезапно замолчал, глаза его потемнели, и он тише добавил: – Я видел его только один раз, когда он приезжал ко мне в Бедфорд.

- Он приезжал в Бедфорд? – Клэр была удивлена до глубины души. – Ты никогда не говорил об этом.

- Знаю.

В одном этом слове было столько смысла, что Клэр замерла.

- И когда это произошло? Когда он приезжал в Дарем?

- Шесть лет назад.

Ее волнение усилилось.

- Шесть лет… – повторила она задумчиво. Чем больше вопросов Клэр задавала, тем меньше она понимала. И тем тревожнее ей становилось.– Получается, ты не видел его не семь, а шесть лет. А где он был, когда мы познакомились с тобой?

Эрик на этот раз опустил голову, словно не мог больше смотреть на нее.

- В Беркшире.

Клэр медленно высвободила свою руку, сделала глубокий вдох, а потом задала самый опасный из вопросов: