Непутёвые на краю империи

Глава 1. Фиаско, брат

Огромный дом притих, вышколенная прислуга ходила на цыпочках. В кабинете генерала Ястребова гремели грозовые раскаты.

– Что вы себе позволяете, милостивые господа! Как смеете позорить свои достойные фамилии! Стыд и срам. Когда дойдет до его величества, я буду дискредитирован на веки вечные! Если я не могу достойно воспитать сына и племянника, то как могу командовать солдатами! Вы рушите мою карьеру, позорите ваших достойных матушек, пятнаете собственную честь! Бедный мой зять, друг детства, муж любимой сестры, перед безвременной кончиной поручивший мне своего сына, смотрит сейчас с небес и плачет горькими слезами, что его наследник растет таким… таким… разгильдяем!

– Дядюшка!

– Молчать! Таким разгильдяем под стать своему кузену, а моему сыну! Оба разгильдяи и остолопы!

– Гришенька, милый, может, не все так плохо? Успокойся, доктор наказал тебе не волноваться. Может случиться апоплексический удар!

– Вот! Может случиться удар! И моя смерть будет на вашей совести, а вы останетесь старшими мужчинами в семье! Как ваши матери и сестры смогут рассчитывать на вас? В два счета промотаете состояние на всяких… финтифлюшек и пустите семьи по миру.

– Батюшка!

– Дядюшка!

– Братец, да расскажи, что случилось-то?

– Что случилось? Что случилось? – весь багровый от негодования генерал с трудом справился с желанием выразиться по-солдатски грубо.

– То и случилось, что сыновей наших я сегодня выручил из полицейского участка!

– Ах!

– Вот и ах, душенька! Эти оболтусы решили, что они вполне взрослые, и могут шляться по разным злачным заведениям в то время, как их соученики упорно изучают науки!

– Пап, ну вакации же!

– Молчать! Какие такие вакации! Вы учиться должны, а не отдыхать! Денно и нощно грызть гранит науки. Пусть другие отдыхают, а Ястребовы и Красновы должны быть в работе или учебе всегда!

– По каким это злачным местам они шляются, братец? – растерянно спросила Анна Павловна.

– А таким, сестрица моя милая! Эти великовозрастные лодыри завалились в заведение мадам Жюли «Услада сердца» и в пьяном виде устроили там потасовку из-за падшей женщины! Они оспаривали ее друг у друга! Они собирались устроить дуэль! На пистолетах! В пьяном виде! Молокососы! В семнадцать лет! – генерал рванул ворот мундира, освобождая шею, на пол посыпались оторвавшиеся пуговицы.

Супруга генерала бросила укоризненный взгляд на сына и племянника, стоявших у двери, и бросилась со стаканом воды к мужу. Он раздраженно отказался и уже почти спокойным голосом продолжил:

– Извольте внимательно меня выслушать. Пока вы, судари, изволили спать-почивать после возлияний, я съездил в университет и выяснил, что студенты Краснов и Ястребов не так часто появляются в стенах своей альма матер. В чрезвычайно раздраженном состоянии я отправился в штаб и по случайности встретился с моим давним знакомым Невельским Геннадием Ивановичем. Если бы вы, господа оболтусы, следили за состоянием дел, то знали бы, что Геннадий Иванович со своими единомышленниками недавно сделал важное открытие о том, что река Амур, которая проистекает на востоке континента, на самом краю российской империи, вполне судоходна, а не теряется в песках, как думали раньше.

Также он доказал, что Сахалин не полуостров, как ошибочно полагалось совсем недавно, а совершенно отдельный остров, отделенный от континента проливом. Геннадий Иванович со товарищи закрепились на берегах реки и подняли там российский флаг. Сейчас по приказу Его Величества ведется активное заселение плодородных земель вдоль Амура.

Невельской за свои подвиги получил звание адмирала. Сей достойный господин посоветовал мне идеальное решение возникшей проблемы.

– Николай! – раздраженный отец хлопнул ладонью по столу так, что рассыпались аккуратно сложенные бумаги. – Стой смирно, когда отец говорит! Что переминаешься, как будто вошь тебя кусает? Смиррррна!

Два потрепанных, украшенных синяками и ссадинами молодых человека у двери хором вздохнули и выпрямились.

– Так вот, я принял решение по совету Геннадия Ивановича. Оно окончательное, и я считаю его единственно верным.

Генерал уверенным шагом подошел к двери, едва не задев плечом племянника, выглянул в коридор и бросил:

– Федор Ильич, войди.

В кабинет вошел мужчина лет пятидесяти явно с военной выправкой, но в штатской, очень простой одежде. Оба молодых человека, не сговариваясь, отодвинулись от него.

– Вот Федор Ильич Авдеев, прошу любить и жаловать. Его мне рекомендовал сам Геннадий Иванович как человека бывалого, который хорошо знает тайгу. Он сопровождал адмирала в его походах, бывал на основанной им базе в заливе Счастья.

Вас, уважаемые Павел Алексеевич и Николай Григорьевич, я забрал из университета на год. За этот год вы с Федором Ильичом доберетесь до Тихого океана по сухопутному маршруту, по которому туда ездил Геннадий Иванович, то есть или через Иркутск и Читу, или через Якутск и Охотск или Аян. Это уж по ходу решу. Побываете в Николаевске, в бухте Счастья, посмотрите, что и как там. Может, еще на годик продлим ваш отпуск от университета. На время путешествия Федор Ильич – ваш отец, дядька, наставник, профессор, кто угодно, но не слуга! Может вас выпороть, если заслужите! Слышал, Федор? Ты главный!

– Дамы, я вам слова не давал, – генерал недовольно повернулся к жене и сестре, которые ринулись к нему, – они поедут туда и вернутся настоящими мужчинами. Мужчинами не в борделях становятся.

– Милый, ты, конечно, прав, как всегда. Но они же дети совсем!

– Дети, Машенька, не напиваются пьяными и не устраивают дебоши в публичных домах из-за… – генерал помялся, – из-за женщины недостойного поведения.

– Аннушка, сестрица, я думаю, если бы жив был Алеша, он первый одобрил бы это решение, – генерал мягко обратился к сестре, не сводящей глаз со своего проштрафившегося сыночка, – пойми, так надо. Ты посмотри, что они удумали! Они же друг с другом даже не разговаривают, так осерчали. Из-за падшей женщины!

Глава 2. Начало пути

Николенька Ястребов и Павлуша Краснов были неразлучны с раннего детства. Летом они жили то в имении Ястребовых, то в имении Красновых. После кончины Алексея Наумовича и отъезда дочери в Смольный институт, Анна Павловна Краснова все чаще надолго оставалась в Петербурге в доме Ястребовых, находя утешение в общении с близкими родственниками.

Николай уродился весь в отца – высоким, широким в плечах, кряжистым. Темно-русые волосы достались от маменьки, от нее же – добродушный нрав и смешливость.

Павел казался похожим больше на маменьку, таким же белокурым, тонкокостным и изящным. Девицы полагали, что своим обычно томным видом он похож на херувимчика. Тем не менее, Павлуша во многих боевых и физических искусствах не уступал более сильному брату, был быстр и меток в стрельбе.

Братья отлично дополняли друг друга во всем, а у дамского пола имели значительный успех, несмотря на юный возраст.

Все было бы хорошо, если бы не душечка Милочка из заведения мадам Жюли. Малышка одинаково ласково принимала как одного братца, так и другого. Они сами не знали, кто у нее был первым их них. Она скромно краснела и ничего не говорила, сводя беседу к разговору об отличной погоде, или к тому, что в газетах писали, как в какой-то глуши родился поросенок с двумя головами.

Молодые люди старались одновременно не бывать в заведении, справедливо опасаясь, что столкновения не избежать, но оно все равно случилось.

Николушка Ястребов появился в заведении и по реакции мадам Жюли понял, что братец здесь. Он схватил со стола рюмку водки и залпом выпил. Практически в тот же момент в гостиную впорхнул Павлуша Краснов.

И такая уж у него была довольная… рожа. Такая… масленая! И Николенька сорвался. Поскольку они оба были навеселе, а в самом начале потасовки пострадал любимый сервиз разгневанной мадам Жюли, то вызванная полиция арестовала смутьянов. По дороге в участок оба фигуранта поединка еще постарались достать друг друга кулаками, за что получили угощение по физиономиям от привычных к этому делу полицейских. И сейчас оба баламута были разукрашены синяками разной степени зрелости.

***

Забайкальский казак Федор Ильич Авдеев, сорока восьми лет от роду, холостой и бездетный, повидал на своем веку многое: и на целые месяцы уходил на охоту в тайгу, и в местечке Кяхта на ярмарке многократно бывал, и по Амуру-реке бродил, и до самого Китая доходил. Говорили, что была у него жена, да то ли пропала, то ли в родах умерла. Только вдруг с чего-то озлился казак на маньчжур, и иногда казалось, что он нарочно ищет с ними встречи. Некоторые маньчжурские купцы после встречи с ним безвозвратно терялись в тайге, хоть и ходили привычными тропами. И приклеилась к казаку кличка Федор Лютый.

Сибирь бескрайняя! Кто ж к ответу бедового казака призовет, да все подчистую выяснит!

Когда в казацкую станицу в поисках проводников пришли соратники Невельского, Федя Авдеев недолго думал. Покидал в походный мешок вещички, да отправился служить государевым людям. В походе показал себя дельным проводником, умелым таежником, верным товарищем, за что Геннадий Иванович его неоднократно поощрял.

Когда его попросили сопроводить двух городских оболтусов до залива Счастья, да показать им жизнь, думал недолго. Геннадий Иванович попросил – надо сделать. Еще и в программу путешествия, написанную генералом Ястребовым, свои предложения внес. А уж что это оболтусы и маменькины сыночки – ну, так им же и хуже. Вернутся домой – будут ученые оболтусы, а значит, почти нормальные люди.

Федор Авдеев слов на ветер не бросал, задание планировал выполнить со всей серьезностью.

Парни ему понравились. А что бузят – так кто в семнадцать лет не бузил, да синяки не носил!

Правда, не разговаривают друг с другом – это плохо. У них в станице мужики стенка на стенку дрались, дух друг из друга вышибали, а потом все вместе на лавке курили, да ржали над тем, кто кому сколько раз в глаз дал!

***

Генерал приказал времени на европейскую часть России не тратить, а проехать ее максимально быстро. Сложностей при поездке по густонаселенному региону не предвиделось, да и молодые люди с родителями ездили и в Москву, и в Казань. Никаких особых ситуаций не предвиделось.

Но приключения начались почти сразу, как только выехали в дорогу.

Ехать решили верхом, поскольку груза практически не было, а все трое отлично держались в седлах, да и быстрее так.

В дороге братья упорно игнорировали друг друга, ехали по обе стороны от Авдеева. С ним они разговаривали очень вежливо, поскольку генерал их настраивал на это, предупреждая, что у Федора Ильича большие полномочия.

Путешествие на край света обещало быть интересным, потому никто из парней не собирался ссориться с навязанным дядькой. Каждый мечтал о том, как вернется в Петербург возмужавшим и наделавшим кучу подвигов, как войдет в знакомые гостиные, как к нему ринутся восхищенные девицы и станут расспрашивать об опасностях и страшных разбойниках, как померкнут другие молодые люди на его фоне!

Странно или нет, но не успела троица выехать из города, как образ лукавой Милочки стал мельче и тускнее. О случившейся драке оба брата помнили, первым никто мириться не собирался, но грызни и столкновений они не допускали. Авдеев счел это отличным признаком, но вслух ничего не говорил. Судя по тому, что ему рассказывали про братьев, они друг друга любили. Размолвка вряд ли надолго затянется.

Ехали интересно, потому что Авдеев рассказал историю путешествий Невельского, о которых братья ничего раньше не слышали. Казак много не знал, только то, что говорили сослуживцы. Поэтому со слов моряков рассказывал о том, что под началом Геннадия Ивановича служил цесаревич Константин, который на всю жизнь сохранил привязанность к своему наставнику и веру в него, потому и поддерживал амбициозные дальневосточные начинания.

У Невельского был определенный талант. Все люди, которые его окружали, заражались его идеями и смело шли за бесстрашным исследователем.

Глава 3. Москва

Дорога стала веселее. Федор с удовольствием наблюдал за тем, как общаются соскучившиеся братья. Николай в красках описывал свое хулиганство, и кузены от души хохотали. Если бы не их ссора, то в холодном погребе явно ночевали бы братья на пару. Во всяком случае, чудили сейчас оба.

У обоих явно просматривался исследовательский интерес к жизни, тем ее проявлениям, которые оказались незнакомыми. Они с интересом рассматривали детали быта селений, мимо которых проезжали. Было такое ощущение, что хотя они путешествовал ранее с родителями, но до обычной жизни их не допускали, и они очень много не знали, а сейчас с удовольствием впитывали, не считая это зазорным.

Им было все интересно: и как баба мужика колотила веником, а он от нее бегал и кричал: «Ить, дурная баба! Нешто мужики никогда не пьют?», и как покойника на погост несли. Федор видел, как Паша тайком сунул что-то в руку вдове с детишками, а она безостановочно кланялась и причитала, что всю жизнь теперь будет молиться за молодого барина. Потом долго сидели на лугу с седовласым дедком, который малевал пейзажи, даже с удовольствием что-то пририсовали на его эскизе. Как маленькие дети стояли на каком-то полустанке и орали «братцы, возьмите нас с собой!» глядевшим из окон пассажирам поезда Санкт-Петербург-Москва.

Апофеозом хулиганств на данном участке была шалость, придуманная парнями при подъезде к Бологому. Сначала Федор сопротивлялся задумке. Потом махнул рукой и разрешил, ему было самому интересно, получится ли у них озорство.

А оно удалось с перекосом в амурную сторону по причине юных лет и бурлящих гормонов.

***

Двери постоялого двора открылись, пропуская в помещение двух парней. Оба одеты были просто, но чисто. На коленях и на локтях красовались не очень аккуратно пришитые заплаты – а что делать? Искусство пришивания заплат тоже пришлось постичь, Федор категорически отказался шить за безобразников, правда, показал, как это делается.

Началось все благообразно. Оба истово перекрестились на образа в красном углу и поклонились грузному хозяину, стоявшему за небольшой конторкой в углу большой залы, в которой сидели и поглощали что-то аппетитно пахнущее человек десять гостей.

Оба озорника переглянулись и демонстративно шумно сглотнули.

– Здрав будь, хозяин!

– И вам здоровья, гости дорогие! Чего изволите? Комнатку на ночь или жаркое с кроликом, только что сготовилось? Скусное – спасу нет!

Здоровенный Николай смущенно потупил шальные глаза:

– Нам бы и того, и другого. Только…

– Что только, молодой человек?

– Протратились мы, хозяин. Все как есть! Все, что батюшка в дорогу дал, все на девок беспутных потратили. И сейчас идем до Москвы пешком и ищем добрых людей, которые помогут.

Поскучневший хозяин замахал руками:

– Молодые люди, я подаю только по воскресеньям божьим людям, которые у храмов сидят. В другие дни не подаю. Идите своей дорогой.

На вошедшего Федора, который сразу уселся за столик, никто не обратил внимания. Зато оба проходимца заметили бездельно сидевшую у окна дородную девицу, явно хозяйскую дочку.

– Хозяин, не христарадничаем мы. Делом отслужим. Скажи, что сделать, а мы уж с братом постараемся! А ты за работу нашу покормишь тем, что кухарочка накухарила, и спать положишь, где не жалко.

Из-за плеча брата выдвинулся Павел, бросавший короткие томные взгляды в сторону девицы. Длинные ресницы были выразительны и взывали к той, что оценит обладателя голубых глаз и блондинистых кудрей.

– Отработаете, говорите? – хозяин бросил оценивающий взгляд на широкоплечего Николая, – ну, отработайте. Потом посмотрим, чем вас накормить и куда уложить.

Девица вскочила с лавки, присоединилась к батюшке и что-то шепнула ему на ухо. Парни напряглись.

– Что ж, есть работка для вас. Идемте, покажу. А ты, Грушенька, посмотри пока здесь за порядком, да скажи Нюрке, чтобы барина обслужила, – кивнул хозяин на Авдеева.

Дотемна пришлось носить ведрами воду в огромные бочки рядом с баней, наводить порядок на заднем дворе, где кололи свиней, и чистить в конюшне, где в ряду других стояли и их кони.

Уморились, потеряли хулиганский юношеский задор и уже не смотрели в окно постоялого двора, из которого сочувственно выглядывал Федор. Из последних сил закончили заданный урок, стремясь, чтобы этот кошмар скорее прекратился. Смотреть друг на друга не хотелось. Почему возникла именно эта схема представления, уже никто и не мог вспомнить. Оба считали себя зачинщиками, каждому казалось, что брат страдает из-за него. На стадии планирования почему-то рассчитывали, что дело ограничится колкой дров, а уж этой забавой их было не испугать.

Федор издали наблюдал за своими подопечными, ждал, что они запросят пощаду и посмеются вместе с хозяином из-за розыгрыша. Но нет. Братья с честью выдержали испытание нелегким непривычным трудом. В конце концов, хозяин разрешил случайным работникам ополоснуться в бане и переночевать в сарае на сене. Ужин в сарай понесла хозяйская Грушенька.

Когда уже совсем по темну в сарай пробрался Федор, чтобы перемолвиться с подопечными, он обнаружил только Николая. На вопрос, где Павел, Николаша небрежно махнул рукой в сторону дальнего угла сарая, откуда раздавались женские попискивания, и проговорил:

– Херувимчик, что с него взять?!

– Что вы творите, негодяи! А если хозяин застанет? Что делать будете? Здесь нет папы-генерала, который за чуб оттаскает, но выручит.

Николаша философски протянул:

– Что будем делать? Тикать, наверно. Да ты не бойся, Федор Ильич. Если что случится, твое дело вещички наши и коней вывести в ближайший лесок по дороге, а мы уж сами как-нибудь выберемся.

– В гроб вгоните, ребята! Я за вас отвечаю перед генералом.

– Сами ответим, Федя. Ты не бойся, иди спать. Переодеваться и выбрасывать вонючую одежду будем уже завтра. Правда, Грушеньке запахи не очень мешают. Иди, Федор Ильич, мы тут разберемся. Все по очереди. Не обидим девушку тоскующую.

Глава 4. Нижегородская ярмарка

Нижний Новгород встретил прекрасной погодой. Разместившись в гостинице, братья сначала наведались к другу генерала Ястребова, передали ему пакет и получили приглашение на бал к купцу Мустафину. На бал идти не хотелось, братьям понравилась жизнь «по-простому», но генеральский друг настаивал, говоря, что собирается иногда очень интересная компания, а сам Мустафин очень влиятельный человек. К тому же, большой оригинал, и дочка у него огонечек. Пришлось пообещать приехать.

Территория ярмарки поражала, оглушала и приводила в восторг. Шум, гам, толчея захватывали человека в свои объятья и вели по бескрайним рядам. Чего тут только не было! Ярмарка, которую современники называли «карман России» за могучий круговорот денег и товаров, торговала всем: сельскохозяйственными орудиями, валенками, чаем, драгоценными камнями, сахаром, кашемиром, вином, конями, коврами, лекарствами, лесом, рудой! Здесь крутились огромные деньги, сопоставимые с бюджетом всей России.

Индийские драгоценности, китайские ткани, дамасские пистолеты и кинжалы, персидские седла и попоны, орехи, мед, икра, шелк, мука – товар на любой вкус можно было видеть в приземистых каменных лавках. Покупатели текли сплошным потоком мимо открытых настежь лавок и огромных прилавков, на которых лежали неисчислимые богатства. Иногда драгоценные товары лежали прямо под ногами продавца, увлеченно о чем-то толкующего. Зеваки рассматривали расписной фарфор, заглядывали в сверкающие зеркала с изумительными окладами, приценивались к мехам, посуде, мебели, кастрюлям, коням или изделиям из кости.

В своих рядах степенные купцы и промышленники вели неспешный торг металлом, лесом, зерном, рыбой, мясом в промышленных объемах. Здесь набивался «карман России».

Даже днем горели лампы, освещавшие самые укромные места, чтобы все можно было увидеть и купить. А продавцы торговали всяк сообразно своему темпераменту.

Бухарцы, персияне, хивинцы весь процесс организовывали на разостланном большом ковре. Сам торговец обычно сидел, скрестив на нем ноги, на нем же демонстрировал свои товары, на нем же вкушал и угощал своих собратьев, компаньонов и клиентов.

Русские купцы обычно были угодливы и старались предугадать каждое желание проходящих мимо посетителей ярмарки. Человек еще ничего не понял, а продавец уже точно знал, что ему нужно и подсовывал подходящий товар, ловко, как фокусник, вытаскивая его из неведомых глубин.

И всюду нищие, калеки, уроды – это постоянные обитатели любого события, на котором собиралось много народа. Они, так же как и проститутки, знали, что покупатель расслабится в этой атмосфере изобилия и денег и обязательно пожалеет убогого или немного согрешит.

Потолкались втроем по торговым рядам, потом парням, которые только по возрасту и назывались парнями, захотелось развлечений. Пошли на «веселую Самокатную», как ее называли в народе. Целая улица была заставлена каруселями, или самокатами, по-простонародному. Покатались от души, до состояния головокружения, еще и спектакль по обыкновению представили: два лощенных красавца придерживали визжащих от ужаса и восторга девиц, у которых «охолонуло сердце от этих ужастей и закружилась голова».

Джентльменское поддерживание под ручку сопровождалось тайным поглаживанием и щекотанием, от чего барышни приходили в полный восторг. Авдеев только диву давался, надеясь, что не попадется какой-нибудь бдительный кавалер, ревностно опекающий свою красаву любезную. Но нет, обошлось перемигиванием и громким писком.

Потом пообедали в снедальном шатре щами и расстегаями и отправились развлекаться дальше. Посмотрели спектакль в кукольном балагане Петрушки и подивились на фокусников и танцовщиков. Хотели еще посмотреть представление с медведями, но нужно было уже ехать собираться на бал. Очень не хотелось уходить, но обещание присутствовать было дано.

Никаких особых заданий генерал не ставил по Нижегородской ярмарке, просто надлежало посмотреть на это событие, поэтому взяли коляску и, очень довольные, отправились в гостиницу мыться, переодеваться, готовиться.

***

На бал братья поехали вдвоем. Авдеев категорически отказался сопровождать, сказав, что за целый день устал ожидать реакции от какого-нибудь ревнивца, да и университетов не кончал, танцулькам не учен и ему там быть не по чину. Добавил, что надеется на благоразумие подопечных, которые на каруселях получили массу удовольствия от общения с девицами, и на сегодня им должно хватить.

Честно говоря, Авдеев тут же пожалел, что не поехал, едва братья отъехали от гостиницы:

– Ах, Федюшка, не помнишь что ли себя в семнадцать лет? Разве щупаньем девок можно удовольствоваться в этом возрасте? Они же сейчас в самый раж вошли! Ну, Федька, огребешь ты от генерала, огребешь, если что. И никакой адмирал Невельской не поможет.

Но мрачные предчувствия дядьки и наставника не оправдались. Все прошло очень благопристойно.

Бал у купца Мустафина был, несомненно, значительным событием. Об этом говорило большое количество собственных выездов, ожидавших своих хозяев.

Все приглашенные уже собрались, и запоздавшие питерские гости появились триумфально и замечены были всеми.

Бывший однополчанин генерала Ястребова, к которому у братьев было послание от генерала, отправился представлять молодых людей собравшимся. Кто может в такой ситуации запомнить имена всех, кто ему представлен? Вот и Павел с Николаем не всех запомнили, но Айнур Мустафина…

Айнур Мустафина была прекрасна, эмансипирована, своевольна и непосредственна. Папенька дозволял ей многое, и вхожие в дом люди знали об этом.

Она вскинула блестящие черные глазки на новых знакомцев, решительно тряхнула головкой и потащила братьев в уголок гостиной разговаривать. По дороге она досадливо отмахнулась от худощавой дамы в национальном платье, которая попыталась к ним присоединиться. Усадив своих гостей на полукреслица, сама разложила юбки фиалкового цвета платья на диванчике и требовательно произнесла:

Глава 5. Каторжный тракт

Взяли подорожную, оформили прогонные и отправились в путь. Порадовала Казань. Провели там весь день, гуляли по чистым улицам, любовались своеобразным соседством церквей и мечетей, слушали непривычные призывы к молитвам муэдзинов, посетили кремль, долго рассматривали товары местных мастеров. Румяным щечкам местных красавиц уделили самое пристальное внимание, даже Павел чуть утешился.

Посмотрели на Варваринскую церковь, от которой начинался великий кандальный путь в Сибирь. На следующий день отправились в путь.

Михайловский каторжный тракт оставил тягостное впечатление, тем более, что пришлось обогнать небольшой конвой. Размахивая плетями, охранники согнали несчастных каторжников с дороги, чтобы господская коляска проехала.

Наверно, каждый из колонны вполне заслужил такой участи своими жизненными прегрешениями, но не оставляло тяжкое чувство, когда проезжали мимо ссыльных, исхудавших, измученных, в рваной одежде. Парни с ужасом смотрели на тяжелые, огромные колодки на ногах, кандалы на руках и на опущенные лохматые головы. То ли от немыслимого стыда, то ли от безысходности, но каторжники шли, опустив головы. Братья заметили только одного молодого арестанта, который бросил злой взгляд на проезжавших бар и тут же опустил глаза.

– Смотрите, смотрите, господа. Это все русские люди, – добавил свою лепту Авдеев.

Он, видимо, еще в Казани побеспокоился на случай, если встретят этапников, поэтому остановил коляску и передал корзину с хлебом офицеру, сопровождавшему этап.

Вернувшись на место, объяснил своим подопечным, что подкармливать голодных арестантов не возбраняется. Во времена Пугачева арестантов вообще не кормили, они должны были иметь жалкий вид и вымаливать подаяния. Это было своеобразной острасткой для народа, который боялся такой участи и опасался идти против власти. Никому не хотелось оказаться в этой жалкой, голодной толпе.

– Это сейчас погода еще хорошая, – тяжело ронял слова Авдеев, – а идти сердешным приходится и в ливень, и в метель, и в жару адскую. В этой колонне женщин не вижу, а они часто бывают, и идут также, послаблений им нет. Если не получается за день дойти до следующей станции с полуэтапом для ночевки или каторжной избой, то несчастным приходится ночевать посреди поля, опять же в любую погоду. Единственное облегчение – костры можно разжечь. Больные и увечные тоже тащатся со всеми, если есть телега, то могут на нее бросить. Умирать.

– Федор Ильич, а что такое полуэтап?

– Так это огороженные территории, внутри которых помещаются деревянные домики. Офицеры в основном живут отдельно, солдаты отдельно. Самое большое помещение выделяется для арестантов. Я там не был, сам не видел, но говорят, что имеются внутри печи и нары. Это полуэтап. А этапы – они больше, и еще имеют хозяйственные постройки. Мы увидим их, они обычно окрашены в грязно-желтый цвет.

– Это же так долго идти пешком.

– Да, долго. Говорят, от Петербурга до Иркутска несчастные могут тянуться до двух лет. А вообще сейчас у каторжной службы все расписано. У меня сослуживец живет в деревне, где выстроили этапную избу. Он рассказывал, что теперь после каждых двух дней пути полагается сутки отдыхать. Расстояние между этапными избами двадцать пять – тридцать верст.

Эх, грехи наши тяжкие! Не приведи господь поперек власти пойти! – тяжело вздохнул Авдеев.

– Потихоньку обустраивается, конечно, тракт. Он же не только для каторжников. Здесь и государственная почтовая служба проезжает, и простой, и государев люд ездят, сейчас вот амурские переселенцы идут, и товары разные возят, и золото из рудников. Торговлишка идет. С востока везут меха, пушнину, серебро, кедровые орехи, рыбу, чай, а на восток – муку, крупу, толокно, ткани, оружие.

Видите – вдоль дороги березки растут? Это государственный указ вышел, чтобы направление дороги и зимой было видно, и никто не плутал, сбиваясь с пути, и дабы снежных заносов не допускать. Окрестные села отвечают за сохранность этой метки. Не дай бог засохнут деревца – сразу последует штраф на всю крестьянскую общину.

Через каждые три метра обязательно должно быть здоровое дерево. Эти же близлежащие к дороге села ремонтируют дорогу, строят мосты, стелют гати. Большое это хозяйство – тракт. Столько каменных и песчаных карьеров открыли, чтобы добывать камень и песок для дороги. Постоянно ездят чиновники из дорожной службы, следят. Все равно, как осенняя или весенняя слякоть наступает, так во многих местах дорога непроходимая.

Вообще матушка Екатерина сильно побеспокоилась о состоянии дороги, появилось много почтовых станций, изб для ямщиков, ставили верстовые столбы, строили мосты. Царица-матушка приказала, мужики сделали. Тяжкие повинности были, да и сейчас не проще. Через то многие крестьяне отселялись подальше от тракта, да и спокойнее было дальше от тракта жить. По первости, когда еще конвойная служба не была налажена, много побегов было. Опасались беглецов каторжных. Они ой какие злые бывали.

Сейчас железную дорогу тянут в Сибирь. Добираться, конечно, будет проще. Говорят, что до Иркутска точно дорога будет. Дожить бы, да проехаться первым или вторым классом. То-то, наверно, красота будет по сторонам смотреть.

После рассказа Авдеева долго ехали молча. Потом снова потихоньку разговорились, обсуждали деревеньки, которые проезжали, небольшие заводики, стоявшие вдоль тракта, обилие мастерских, обслуживающих проезжающих, почтовые станции, постоялые дворы. Казалось, что все это выстроено и функционирует для нужд тракта. Все эти сбруйные, санные, тележные мастерские, кузницы, маленькие лавочки здесь не возникли бы без большой дороги.

И тракт обеспечивал все эти большие и маленькие производства, потому и двигалось все в ту и другую сторону с завидной интенсивностью – обозы из Сибири и в Сибирь, заграничные восточные товары, транзит в западные страны.

А теперь, когда был взять курс на заселение Амура, на восток двинулись значительные массы населения. Обозы создавались очень протяженные, иногда они парализовали движение, поскольку кроме груженых телег люди гнали много скотины, и эта неповоротливая махина с трудом соблюдала установленный порядок.

Глава 6. Томск

Как оказалось, быстрыми были все. Но уже на втором отрезке пути с возчиком Карпом было проще. То ли уж сам Карп немного аккуратнее ехал, то ли его кибитка чуть мягче оказалась, то ли после Лукашки все должно было показаться медом. Во всяком случае, не чувствовалось того, что сейчас вывалишься прямо на дорогу, и голова не моталась, рискуя оторваться.

Возчик Влас на следующем этапе приоткрыл тайну. Оказалось, что Лукашка сильно неистовый в дороге бывает, когда на его любимую супругу седоки заглядываются. Не терпит мужик этого. Отвезти отвезет, но приятной поездка не будет. Правда, если поехать с ним в обратный путь, то дорога будет вполне пристойной. На укоризненные взгляды Федора и Павла Николушка ответил ангельским, незамутненным взором, дескать, я здесь ни при чем, и кто такая фигуристая аппетитная Аксютка даже не знаю.

В Томске решили отдохнуть пару дней, потому что даже сильные, тренированные тела требовали остановки. Покинули лихих «вольных возчиков» и остановились в гостинице. Хотелось насладиться подобием цивилизации после поездки по довольно необжитым местам. Надо было размяться, сходить в баню, поесть нормально и закупить товары для зимнего времени. Все, что было у них из теплой одежды, уже не спасало в дороге, надо было утепляться. Да и почту надеялись получить, написать свои письма матушкам и друзьям и заняться путевыми дневниками по наказу генерала.

Из письма Николая матери Марии Константиновне:

– Матушка, целую ручки. Ваш сын-охламон жив-здоров, чего и всем желает. Едем весело, в конфликты не встреваем, как вы и просила. Проезжали границу между Европой и Азией. Разницы никакой не заметили. В Томске Федор нас сводил в общую городскую баню, было весело. Из Иркутска напишу еще.

Из письма Николая отцу Григорию Павловичу:

– Батюшка, ваш озорной сын сейчас очень солидный и совсем не балуется. Так-то хорошо едем, и все нам нравится. Видели колодников, сильно печально было, а так все хорошо. Вы и сами все знаете, поелику Авдеев вам все пишет.

Из письма Павла матери Анне Павловне:

– Любезная маменька. Получил твои письма, полные любви и заботы обо мне. Ты все переживаешь. Не нужно, родненькая, так беспокоиться, у нас все хорошо. Авдеев хороший наставник, мы всегда под присмотром, он никому не дает хулиганить. Мы в полной безопасности. Пока больше всего понравилось в Нижнем Новгороде. Еще в Казани было хорошо, как я тебе и писал ранее. Мы готовимся к дальнейшей поездке, накупили теплой одежды, чтобы не простудиться в дороге. За здоровьем я слежу. Береги себя, ненаглядная матушка.

Из письма Павла дяде Григорию Павловичу:

– Дорогой дядюшка. Рад сообщить, что у нас все хорошо. Мы едем и все время радуемся вашей прекрасной придумке с поездкой на Амур. Более того радуемся вашему выбору наставника для нас. Федор Ильич нам как отец. Много рассказывает интересного и бдит денно и нощно. Под его великолепным руководством даже мы, балбесы, усмирились и только по сторонам смотрим и в жизнь вникаем. Жизнь простая интересная оказалась. Сегодня купцу Мустафину отправили цены на некоторые товары в Томске, которые его интересовали. Скоро станем в таких важных вопросах разбираться. Надеемся, что прилежание в вопросах негоцианства вам по душе, милый дядюшка. Это, конечно, не воинская наука, но тоже полезно, особливо для кошелька и счета в банке. Надеюсь, что батюшка смотрит на нас сверху и радуется, каким благоразумным становится его сын благодаря вашему участию в его жизни.

***

Воспользовавшись остановкой, заранее по совету знающих людей накупили зимней одежды. Никто не знает, когда морозы ударят, и хорошо, если сразу подморозит, без распутицы. Хоть и надеялись, что до Иркутска доедут до снега, но в дальней дороге надо быть готовым ко всему.

Комплект бывалого путешественника по Сибири состоял из овечьего полушубка, дохи (купили медвежьи, хотя можно было поискать и найти оленью), «самоедские шапки», у которых было подобие шарфов, валенки пимы, шерстяные носки, вязаные варежки и рукавицы-шубенки. Легкое сопротивление у парней вызвали только фуфайки, которые торговец называл на сибирский манер кухвайками, и чембары – широкие штаны, надеваемые на пимы. Но Авдеев знал, что это очень нужные в дороге вещи, поэтому сопротивление в коллективе быстро погасил, и полезная дорожная амуниция была куплена. Торговец только проговорил, принимая деньги:

– Как залихолетит-то в дороге, так меня добрым словом вспомните.

В лавке запаслись съестными припасами. Тут никто не капризничал, брали, что советовали. Никто не хотел ехать голодным. Накупили меда, чая, кофе, холодных мясных и рыбных закусок, икру, сухарей из белого хлеба. Когда ударят морозы, можно будет в дорогу брать горшочки с морожеными щами и пельменями. Отдельно в деревянные ящики, засыпанные стружкой, уложили бутылки с вином. Наученные поездкой с удалым Лукашкой Оглоблей, набрали перины, подушки и одеяла, чтобы мягче и теплее было ехать, да и багаж так сохраннее.

Все готово, можно было ехать.

***

К вечеру накануне отъезда братья отправились на прогулку, обещав вернуться не позже восьми, поскольку утром предполагалось рано встать. Когда кузены не пришли ни в девять, ни в десять, Авдеев забеспокоился не на шутку.

Наконец, около двенадцати оба появились, грязные и усталые. Николай сразу завалился на кровать, держась за голову, перевязанную тряпицей.

История была похожа на плохой водевиль из жизни уездного городка, переросший в детективную историю. Во всяком случае, в их изложении. Павел рассказывал, нервно посмеиваясь, но ясно виделось, что ему совсем не смешно.

Братья сначала, как и планировали, просто гуляли по улицам города. Особо интересное в центре города они уже давно посмотрели, решили пойти подальше, где еще не были. Было пасмурно и холодно, потому быстро созрело желание повернуть назад в теплую гостиницу. Но, как говорят, «благими намерениями вымощена дорога в ад, а благими делами – в рай».

Глава 7. Дорога на Иркутск

Ехать было довольно скучно, потому что выезжали утром еще затемно, приезжали тоже ночью, весь день ехали по местности с однообразной растительностью. Природа, еще несколько дней назад радовавшая буйным разноцветьем, вдруг резко по крылась бурыми красками. Ветер разносил тучи пожухлых листьев, верхушки деревьев гнулись беспомощно и обреченно. Поздняя осень – тоскливая пора. Она не красит даже те ландшафты, которые в другое время отличаются изысканной дикой красотой.

Зима приближалась быстро и необратимо. Просто в одно прекрасное утро проснулись и увидели, что земля, еще вчера покрытая бурой травой, забелела снежным покрывалом. К великой радости, днем не стало теплее, потому снег не растаял, но его размело поднявшимся ветром. Оставалось только молиться, чтобы морозец сковал землю быстрее.

Ждали Иркутск, как избавление от унылой дороги. Как назло, на последней почтовой станции перед городом опять не оказалось лошадей. В здании самой станции было шумно, душно, дурно пахло кислой кожей, мокрой шерстью, вареными яйцами и немытыми телами. Визжали измученные дорогой дети и переругивались две дородные женщины.

Судя по всему, мест для ночевки не было. На печке уже кто-то спал, на скамьях и диванах уже лежали расстеленные вещи, кто-то уже укладывался, трое мужчин сидели за столом с самоваром и обсуждали дорожные новости о том, как опять активизировалась шайка Фильки Сурка. Станционный начальник доказывал наседавшим на него юнцам с погона ми гардемарин, что сегодня ждать нечего, лошадей точно не будет, и даже для тех, кто едет в отпуск, – тоже не будет.

Авдеев и его спутники потоптались у порога, переглянулись и вышли на улицу:

– Что, братцы, ищем вольных?

– Ищем, Ильич. Смерть как не хочется здесь ночевать.

Мелкие монетки, щедро обещанные дворовым людям за информацию о свободных лошадях в деревне, результата не дали. Девчонка, побежавшая на деревню за яйцами для приезжих, рассказала, что затор на станции образовался давно, и всех деревенских возчиков опять расхватали. Это надо идти по дворам и искать тех, кто обычно извозом не занимается, но лошадей имеет.

Делать нечего. Пошли по тем дворам, где в окнах светились огоньки. В двух дворах им вежливо отказали, дескать, лошадки ледащие, до Иркутска не доедут, а в одном дворе сказали, что лошадь потеряла подкову, ехать никак нельзя. Стало совсем темно.

Настроение сильно испортилось. Поэтому мужику, который подошел незаметно и немного этим напугал, обрадовались. Даже то, что он предлагал ехать в тарантасе, не сидя, а лежа, не очень остановило, а даже вдохновило. Тарантас с легким верхом казался самым удобным транспортом на фоне перспективы мучительного ожидания нормальных лошадей и кареты. Полог есть, значит, можно им защититься. Скорее всего, растрясет изрядно, зато вожделенный Иркутск будет приближаться.

По цене договорились быстро. Мужик был так любезен, что пригласил путешественников переночевать в его избе, а уж утром выезжать. Ночевать не хотелось, но другого выбора не было, а условия ночевки на станции не радовали совсем. Скорее всего, там пришлось бы спать на полу.

Из несомненных достоинств избы Игната было то, что жарко топили, на дрова явно не скупились. Неверный свет лучины, пламя из печи и свечка перед образами освещали небогатый быт. Хозяйка Игната оказалась на сносях, ходила медленно, вперевалку, говорила мало, и все больше со старухой, лежащей на печи. Даже слабое освещение не скрывало кислого выражения ее лица.

Сервис оказался минимальным: за стол не пригласили, ужин оказался только за дополнительную плату. Жевали вареную картошку из чугунка, заедали ароматной квашеной капустой, явно свежего квашения. На столе больше ничего не было, кроме крупной серой соли и хлеба. Судя по всему, разговаривать в этой избе не любили, поэтому ужинали почти в полной тишине, переговаривались только гости. Возникла мысль сходить на станцию и принести свои припасы, оставленные там, но сообща решили не ходить по темну.

Когда уже совсем собрались ложиться спать, в окошко кто-то громко постучал. Хозяин посветил в окно лучиной, удовлетворенно кивнул головой и вышел во двор, накинув тулуп. Он скоро вернулся с большим узлом, который передал жене, и проговорил:

– Ну что, господа хорошие. Раненько вставать нам, давайте ужо отдыхать. Боязно в снег попасть. Не выберусь на колесах-то, ежели повалит. Быстрее мне надо возвернуться.

Спать пришлось на узких скамьях, укрывшись своими тулупами. Немилосердно кусали блохи. Было непонятно, откуда они взялись на голых досках. Хотелось верить, что не с тулупов.

Хозяин оглушительно храпел, хозяйка вставала и подкладывала дрова в печь, старуха всю ночь шебуршилась на печи, а при каждом звуке со стороны гостей на скамьях что-то бурчала. Гости не могли не переговариваться, потому что уснуть не удавалось никому. От бессонницы и после скудного ужина захотелось есть.

Только стали немного забываться в тяжелом усталом сне, как закашлял и зашевелился хозяин. Тотчас с трудом поднялась хозяйка, что-то сказала мужу, оделась и вышла на улицу. Через некоторое время она вернулась с полным подойником и загремела чугунками у печи.

Стало понятно, пора вставать, несмотря на закрывающиеся после бессонной ночи глаза и непроглядный мрак в крохотных оконцах избы. Грела только надежда, что в тарантасе можно будет разлечься на перинах, укрыться одеялами и пологом и немного поспать.

Кормили вчерашней картошкой, свежим молоком и довольно черствым хлебом. Хозяин порекомендовал выпить отвар для бодрости и улучшения настроения. Отвар оказался горьковатым, поэтому и Федор, и Николай, и Павел его не допили, а тайно вылили в помойное ведро, когда хозяева разошлись по делам. Хозяйка захлопотала у печи, Игнат отправился запрягать, а путешественники пошли на станцию, где оставались их вещи. Было очень морозно. Ясный небосклон, на котором таинственно блистали звезды, предвещал, что мороз сохранится, и только узкий серпик месяца освещал путь почти в кромешной тьме. Только он, да лежавший кое-где в укромных местах белый снег помогали ориентироваться.

Глава 8. Иркутск

Воронов своих нечаянных дорожных знакомцев не забыл. Появился он совсем внезапно, когда Павел уже начал выздоравливать.

Как оказалось, энергичный следователь был вхож во многие богатые дома, в том числе, в дом губернатора. Он уже успел в салонах рассказать историю о встрече с тремя путешественниками. Новость обросла домыслами, как это часто бывает. Рассказывали уже и о том, что виновницей всему была знатная дама, и она сбежала, а трое мужчин отправились за ней. Кто-то говорил, что приезжие помогли разоблачить фальшивомонетчиков, потому за ними снарядили погоню. Особо впечатлительные расписывали Игнашку страшным злодеем-убийцей, укравшим мирных пилигримов.

Воронов, когда до него дошли эти слухи, схватился за голову, уверяя, что он так не говорил. Пришлось ему пообещать найти и привезти героев увлекательного события, чтобы они сами все рассказали. Искать пришлось недолго, потому что он сам и советовал заселиться в эту гостиницу.

Авдеев и его питомцы только вернулись с прогулки и переодевались в своих комнатах, готовясь идти к обеду. Дверь в их большой трехкомнатный номер без стука распахнулась и с криком «вы арестованы, господа» появился довольный, улыбающийся Воронов.

Все бросились к нему с вопросом, а что там с Игнашкой и лесными разбойниками. Воронов небрежно отмахнулся:

– Все в порядке, господа. Филька Сурок больше не будет нарушать спокойствие проезжающих. Не больно-то он грозный оказался. Просто пользовался информацией от своих знакомцев в деревнях, когда ехали довольно состоятельные господа без охраны. Их было легко грабить, стоило только ружьишко показать. Морды перед налетом перевязывали черными тряпицами, чтобы никто не запомнил и ямщики не узнали. А Игнашка давно Филю и его промысел знал, обычно не помогал ему, поскольку информацией о проезжающих не владел и извозом не занимался. Во всяком случае, так поганец говорит.

Ваша компашка Филиному брательнику и его девице в Томске дорогу перешла. Вот Филя и решил с Игнашки старый должок стребовать таким образом. Не повезло им, что с вами шутки плохи, а ведь могло у каналий все получиться.

Игнашка, конечно, говорит, что сильно сопротивлялся, не хотел помогать разбойнику, но я ему не верю. Жаль, Федя, что ты просил сильно мерзавца не прижимать. Слишком дешево отделается, хотя мог на полную катушку загреметь. Пошел бы Игнашка на каторгу киркой махать. Только Федя добрый, пожалел.

Авдеев виновато скосил глаза на своих подопечных, Павел только махнул рукой.

– А что, Алексей Никитич, жена-то у него родила? – Авдееву почему-то было неловко это спрашивать, но он все же спросил.

Николай и Павел переглянулись.

– Жена-то? Родила, только дитенок помер на следующий день. Сказали, что это у них третий раз так. Не ладится что-то. Он вот только сам заладил, что в этот раз из-за вас так получилось, потому как против совести пошел. Плакал и каялся. Батюшка Никодим все с ним беседы беседовал, да епитимью наложил. Будет наш грешник на благо церкви работать и нравственно врачеваться. Пусть так.

Мы сейчас в Томске запросили бумагу, ватага Филькина и там наследила. Ответ придет, так все под суд пойдут. И уж они-то на каторгу загремят.

А что, господа, пора дикие забавы забыть и по гостям походить. Ждут геройских приезжих и их душераздирающие рассказы в дамских салонах. Собирайтесь, ты тоже, Федя, собирайся. Поедем сегодня к графине Ольге Ивановне. Вы все приглашены. Я за вами ввечеру часов в восемь заеду, будьте готовы. Отговорки не принимаются. Все, я сказал – точка.

***

И понеслось. Геройская троица переходила из салона в салон. Новички интересовали всех. Душечки Николай Григорьевич, Павел Алексеевич и даже Федор Ильич стали всеобщими любимчиками. Федор тяготился светских мероприятий, утверждал, что он человек маленький и такая жизнь не для него, но ему все равно каждый день приходилось подобающим образом одеваться и тащиться по гостям. Там он старался забраться в самый темный уголок. Сначала его пытались разговорить, но он держался крепко, и вскоре от него отстали, просто привыкнув к его присутствию.

Общество в Иркутске было очень своеобразным, впрочем, как и везде. Можно было встретить и наивных молоденьких барышень, которые в компании строгих маменек искали приличную партию, и старых картежников и пьяниц, которых в общество допускали за какие-то прежние заслуги, и ушлых коммерсантов, которые составляли миллионы на сибирских богатствах, и нищих обладателей титулов, которые изображали из себя знатных особ, а фактически искали обладателя толстого кошелька, заинтересованного в придании статусности роду, и отставных вояк, которые в который раз громогласно описывали свои подвиги, за которые их награждал Государь.

В вихре вальса проносились немногочисленные иностранцы, приехавшие в Россию и конкретно в Сибирь всенепременно разбогатеть, хорошенькие вдовушки, вышедшие на поиски mon ami, юристы, офицеры, чиновники, вольнодумцы, которых всегда было так много в Иркутске и просто записные тунеядцы, которые любили ходить из дома в дом в надежде на удачную случайность или на бесплатное угощение.

А кормили в Иркутске знатно! В богатых домах на столах можно было увидеть все сибирские деликатесы. Угощали байкальским омулем, енисейской стерлядью, камчатской сельдью, копченым хариусом, розовой семгой, икрой белужьей. Всегда можно было распробовать оленину, медвежатину, строганину. Не переводились вкуснейшие изделия с кедровым орешком, сибирскими ягодами, а наливки с таежными травами влюбляли в себя всех, кто их пробовал в первый раз.

Особенно отличались роскошью приемы в доме генерал-губернатора. Свечи, хрусталь, зеркала создавали впечатление нереально таинственного и прекрасного действа. Гремела музыка, мелькали дамские кринолины, офицерские мундиры, фраки, драгоценности, перья, цветы в прическах, веера, стучали дамские каблучки, скользили по паркету пары.

Балы, умение прекрасно танцевать и поддерживать при этом непринужденный разговор всегда ценились, а уж для балов у генерал-губернатора изящество и молодцеватость были обязательны. Сверкающие взоры, жар внутренней страсти, огонь чувств, ловкость – все было в этих танцах. Кавалеры расправляли усы, картинно вскидывали головы и вели своих дам на середину зала. Это было время, когда частенько на паркете делалась карьера и составлялись матримониальные планы.

Глава 9. Байкал, Кяхта

Весело и благостно провели рождественские праздники. Гораздо интереснее и веселее было кататься с горок или на коньках, чем ходить по балам и приемам.

Жизнерадостные барчуки приноровились вечерами ходить на горки. Праздничная кутерьма давала возможность перемигнуться с хорошенькой горожанкой и сорвать сладкий поцелуй с губ гимназистки. И это было куда как забавно! Никогда в жизни братья так весело не проводили праздничные дни.

Глядя на довольных парней, Федор иногда только укоризненно говорил:

– Вы феноменальные мальчишки!

Услышав любимое слово Айнур, Павел немного тушевался, а потом, захваченный общим праздничным настроением, устремлялся в новую кутерьму. Никаких вольностей он себе не позволял и по возвращению в гостиницу сразу принимался писать письма Айнур.

Зато роман случился у Николая. Роман чувствительный, сентиментальный, как этого любят барышни. Николай с удовольствием пустился в ни к чему не обязывающее приключение с гимназисткой Раечкой. С ней было так приятно зайти в кондитерскую, выпить чашку кофе и съесть пирожное, глядя в лукавые глазки. Раечка вопросов лишних не задавала, с удовольствием подставляла для поцелуя упругую щечку и училась кататься на коньках, падая в надежные объятья своего приятного кавалера.

Что особенно важно – у девицы был жених, сговоренный еще в детстве, так что претензий она к Николаю не имела никаких, а только возбужденно рассказывала, сколько за нее пойдет в приданое. Неведомый Петенька должен был приехать только летом, и это Николая устраивало.

Конечно, исполнять светские обязанности приходилось, раз уж братья были представлены обществу, но на балах и раутах было скучно и предсказуемо опасно в смысле амурных отношений. С недавних пор мамаши со взрослыми дочками парней страшили больше, чем дикий зверь в лесу. Поэтому они отбывали непродолжительное время на очередном скучном приеме и с удовольствием сбегали на каток.

Так же весело и беззаботно отпраздновали свои дни рождения, сначала Николай, потом Павел.

После всех праздников установились крепкие морозы и выпал обильный снег, что давало надежду на отличный санный путь. Путешествовать по Сибири лучше всего зимой в теплых возках или летом по рекам.

Генерал Ястребов, рассерженный и опечаленный поведением сына и племянника, совсем не хотел сделать их путь мягким и приятным, да и не получился бы такой маршрут, ибо любая дорога восточнее Иркутска требовала мужества и закаляла путников.

Получив очередное послание от генерала, Авдеев усадил свой маленький отряд на мягкие диваны в удобной гостинице и зачитал план очередного этапа вояжа. Для молодых людей названия населенных пунктов, которые им надлежало посетить, ни о чем не говорило, и о суровости заданного маршрута они могли только догадываться. Братья только радовались, что пора выезжать, потому что атмосфера вокруг них накалялась. Зимний светский сезон был в самом разгаре, и для родителей взрослых дочерей началось время заключения выгодных брачных контрактов. Оказаться в эпицентре таких событий парни совсем не планировали.

Следующим пунктом после Иркутска должна была стать Кяхта – центр российско-китайской приграничной торговли. Кяхту не зря называли городом миллионером. В лучшие свои годы здесь создавались восемь-девять процентов доходов российской казны. Каждый житель этого города платил налогов в сто пятьдесят раз больше, чем средний житель России. И это был единственный город в российской империи на самоуправлении.

После Кяхты надлежало ждать начало сплава в Чите, там жизнь светская не очень активная, достопримечательностей особых нет, зато можно начать знакомство с забайкальским казачеством.

При подготовке к дороге особое внимание уделили зимней одежде и питанию. Закупили мороженые продукты, горшочки с пельменями и щами, сушеным и мороженым мясом и рыбой.

Все хорошо понимали, что установившийся санный путь им в помощь. Да и гнуса будет меньше зимой.

Итак, предстоял путь Иркутск – Байкал – Кяхта – Чита.

***

Была середина зимы. Сурово и солнечно. Дым от тысяч труб вздымался вертикально к небу. Воздух резкий, колючий. Под полозьями груженых саней и возков хрустко скрипел снег.

Говорили, что после Иркутска редко бывают на станциях заторы, когда не случаются свежие перепряжные. Именно там видна настоящая ямщицкая удаль, которая начинается от момента, когда с измученных дорогой лошадей снимают оглобли, отвязывают гужи и падают чересседельники, а свежие кони рвутся вперед, радуясь скорости и веселой, ровной дороге.

Эх, дорога! Кошевка срывается с места. И только остается фиксировать, как убегают далеко назад дома, подворья, заснеженные поля, скованные льдом речки и бескрайние леса в шапках снега. Небо высокое и привольное, оно покрывает своей огромной дланью дорогу, чтобы не мешали путешественникам снег и ветер. Нигде более не бывают такими яркими, близкими и притягивающими звезды, которые только на время короткого светового дня уходят с небосклона.

Дорога идет то вверх, то вниз. Путешественник, восхищенный и покоренный сибирской красотой, в единую минуту или оказывается близко к небу, когда кажется, что можно дотянуться до пушистых невесомых облаков, или ухает вниз, в уютные объятья лесной ложбины.

***

Байкал потряс и восхитил. Пересекли его быстро, сделав только посредине небольшую остановку. Одни ледяные глыбы – торосы, образовавшиеся в результате давления, завораживали своим ярко-синим цветом. Другие торосы, которые находились совсем рядом, казались тонкими и прозрачными, как стекло. Удивительный лед с пузырьками, продольными и поперечными трещинками, которые играют на свету и искрятся, казался сказочным серебряным царством.

Во время остановки по совету ямщика ложились на лед и долго всматривались в таинственную глубину, в которой виднелась не замирающая никогда подводная жизнь самого глубокого озера. Байкал был как живой, все время слышалось звенящее дыхание таинственной пучины.

Всю зиму солнечные лучи проникают в толщу замерзшей воды, и потому рыбы, планктоны, водоросли могут продолжать свою жизнь без опаски перед сильными морозами.

Глава 10. Иркан

Старинный город Верхнеудинск живописно расположился в глубокой лощине отрогов Яблоневого хребта, при реках Уде и Селенге.

Все, как в обычном уездном городе, – пивоваренный, маслобойный, свечной, кожевенный, водочный заводы, несколько училищ, построенная на пожертвования купцов больница, доходные дома, казачья батарея, почтово-телеграфная контора, русско-китайский банк. Были еще мечты о том, что вскоре построят железную дорогу. А главное, что отличало город, – ежегодная январская Верхнеудинская ярмарка с оборотами до трех миллионов рублей.

Гораздо ниже по статусу, чем купцы третьей гильдии, находился маньчжурский купец Иркан. Он выправил «мелочное» торговое свидетельство, платил налоги, в городе сильно не светился, специализируясь на торговле в дальних труднодоступных селениях. Большую часть года он обычно проводил в дороге, но дом свой имел на небольшом хуторе недалеко от Верхнеудинска. В самом городе появлялся редко, поэтому местным купцам не мешал, и его тоже не трогали. Живет? Налоги платит? Никому не мешает? Ни с кем не общается – да ну его, нехристя. Пусть живет. Вон какую домину отгрохал на своем обширном участке!

Иркан совсем заматерел. Начинал заходить в Россию и гулять вдоль Амура еще совсем молодым. Как раз застал те времена, когда правительство российское только начинало осваивать эти территории. Сейчас стало сложнее работать, потому что уже не было прежней безнаказанности, когда делалось все, что в голову взбредет. Иркан очень скучал по тем отличным временам!

Да еще хорошие наставники встретились на пути, они научили начинающего купчину дела делать аккуратно и выгодно. Обдирал приамурский народ до ниточки, но ласково, без шума, полюбовно. На все у него всегда находились нужные бумаги и свидетели. Всегда кристально честно вел дела купец Иркан! Помогал диким народам, которые с голоду без него могли умереть. Кто еще привезет им и муку, и крупу, и ткани, и огненную воду! Кто поедет в непроходимые места, куда дороги никто не найдет?

А Иркан и в глушь поедет, и все нужное привезет, и шкурки выменяет, которые у дикарей без толку лежат, потому как не знают они, что пушнина эта – на вес золота, а у каждого охотника в лачуге лежит драгоценный запас! Да и кому они еще эти шкурки предложат? Только ему!

Очень мешали Иркану русские, которые стали активно посещать дикие стойбища. С некоторыми из них, конечно, можно было сговориться, но не со всеми. Он часто мечтал о том, чтобы англичане настроили вдоль берега Охотского моря свои фактории с постоянным проживанием людей. Даже просто китобойные суда, которые приставали к берегу для разделки туш и вытопки ворвани, были Иркану приятны и выгодны.

Американцы и англичане китовый жир и ус очень уважали. Ворвань требовалась для освещения и смазки, поскольку выдерживала огромные температуры, а китовый ус требовался зачем-то белым женщинам. Иркан не очень вдавался в подробности и не знал, зачем ус нужен для корсетов, зонтов, спиннингов и даже карет, но раз надо, значит надо.

С морячками всегда можно сделать свой маленький, но очень эффективный бизнес. У изголодавшихся китобоев был большой спрос на гиляцких и тунгусских женщин. Когда по полгода находишься в плавании, гоняясь за китами, такой товар очень кстати.

Здесь совсем легкая схема получалась, особенно если много лет ходишь одними маршрутами, всех знаешь и понимаешь взаимоотношения между народностями. Всегда можно натравить одно стойбище на другое, наговорить между делом взрывоопасных новостей, подзадорить в воинственных настроениях. Какое-то время маятник раскачивался, но приходило время, и даже подталкивать ничего не надо было. Мужчины принимались готовить оружие и точить стрелы.

Если находиться рядом, всегда можно выгоду поиметь, сначала торгуя дешевыми винтовками, пулями, ножами. Потом полезно с помощью своих подельников организовать кражу какой-нибудь молодки из стойбища. Пропажа девушки в детородном возрасте, да еще приправленная намеком на враждебное стойбище, всегда срабатывала. Все мужское население отправлялось отвоевывать свое. Еще ни разу Иркан не сталкивался с тем, чтобы дикари начали с переговоров и выяснения, там ли находится пропажа. Нет, они сразу отправлялись воевать.

И вот тогда уже раздолье: можно легко красть девушек, которые остаются в стойбищах без охраны мужчин, можно последнюю пушнину выманивать у ведьм – жен дикарских в обмен на безделушки. Оставшиеся без мужчин женщины часто бывают безрассудны.

Пока победители из одного стойбища ликуют и пьют огненную воду, очень просто забрать из лачуг побежденных все, что могло иметь хоть какую-то ценность. Неважно, что найдется, хоть дранный халат. В умелых руках торговца всякая грошовая вещь превращалась в предмет торговли.

Девушек, как особый товар, Иркан вез китобоям. И мужичкам хорошо, и денежку можно заработать. Да и девушек редко китобои отпускали просто так. Сначала от души использовали, а когда работы на берегу заканчивались, а китобойное судно уходило дальше на промысел, отпускали по домам, наградив немудрящими подарками. Ну, и с теми подарками, что под сердцем оставались у женщин. Рыжих и белых детишек полно в стойбищах бегают!

В этих делах Иркан старался в глазах местных остаться чуть в стороне. Задумать каверзу, подвести основание для конфликта – это да, пожалуйста. Ну а потом – все, уходил в сторону. Для работы с женщинами у него были доверенные люди. И проданные морякам женщины никогда не знали, что за всем стоит сладкоголосый, услужливый и очень щедрый на приятные слова господин Иркан.

Всего дважды за время своей деятельности купец ошибался с женщинами. И оба раза с теми, которые понравились ему самому, и оба раза они были русскими. Никак не складывалась у него личная жизнь.

Сначала была женщина Дуня. Он случайно нашел ее в тайге на дереве, где она пряталась от тигра, который сожрал ее мужа. Ух, какая женщина оказалась: высокая, стройная и белокожая. Когда он забрал ее с собой, она очень долго болела, была горячая, как угли в костре. Все время вспоминала, как тигр рвал на части ее мужа, и плакала. Когда приходила в себя, вообще внимания на своего спасителя не обращала, только смотрела вдаль глазами цвета неба. Иркан видел, что духи забрали ее разум.