Нет смысла умолять: Цена искупления

Глава 1

Ротвейлер видел её ненависть. Она обжигала его изнутри. Он видел, как она не хочет его ребёнка. Он знал, что она смотрит на него, как на чудовище, как на воплощение зла. Но он не мог иначе. Привязать её к себе, сделать своей, зачать с ней этого ребёнка стало его одержимостью. Не только местью за смерть брата, но и… чем-то большим. Он хотел её. Хотел не только тело, но и душу. Он хотел, чтобы она смотрела на него с любовью, а не с ненавистью.

И сейчас… видя её ненависть, его сердце ушло в пятки… Он, привыкший к власти и повиновению, вдруг ощутил, как внутри него что-то ломается. Он понимал, что завоевать сердце Дианы будет не просто, особенно после всего, что он с ней сделал. Но он не думал никогда, что ему самому от этого станет так… больно? Давно ли он чувствовал душевную боль? Он - наркобарон, безжалостный убийца, по чьей вине погибли сотни людей, вдруг… захотел любви от дочери врага. Он сам себя не узнавал, но это было так, горькой правдой. И эта правда разрывала его изнутри. Он понимал, что заставил её страдать, и это знание было невыносимым. Но он не мог отступить. Он уже слишком далеко зашёл. Он должен был добиться своего, чего бы ему это ни стоило. Даже если это будет стоить ему его собственной души.

Диана дрожала. Он видел, как мелко вздрагивают её плечи, как отвращение искажает её лицо. Её взгляд был прикован к тестам с двумя полосками, которые он держал в руках, словно трофей. Губы её подрагивали, пытаясь вымолвить хоть слово. Она была бледна, как полотно, и выглядела такой хрупкой, что Ротвейлеру на мгновение захотелось защитить её от всего мира, даже от самого себя. Но он быстро отбросил эту мысль. Защищать? После всего, что он с ней сделал? Это было смешно.

Он смотрел на неё в ответ, стараясь скрыть свои истинные чувства за маской непроницаемости. Он не хотел, чтобы она увидела его слабость, его зависимость от неё, его маниакальную одержимость ею, хотя и понимал, что она и так об этом догадывается. Он чувствовал, как её ненависть проникает в него ледяными иглами. Он хотел, чтобы она боялась его, уважала, любила, в конце концов, но не ненавидела. Но он понимал, что любовь и ненависть - это две стороны одной медали. И он выбрал ненависть. Или она выбрала её для него?

Диана наконец пришла в себя и тихо прошептала, словно боясь нарушить тишину:

— Может… это какая-то ошибка, и я… не беременна?

Взгляд его помрачнел. Внутри него поднялась волна ярости, смешанная со страхом. Он хотел, отчаянно хотел её беременности. Он поклялся, что она будет только его, и теперь… она будет носить его ребёнка. Его кровь. Его продолжение. Это было его правом, его долгом, его местью.

— Диана, — его голос был хриплым и напряжённым, — ты беременна, от меня. В тебе будет расти мой ребёнок, мой, Диана… это… подтверждено.

Диана отчаянно замотала головой, пытаясь отгородиться от его слов. В её глазах, полных отчаяния, заблестели слёзы, обжигая кожу. Она смотрела на Ротвейлера, на этого человека, превратившего её жизнь в кошмар, и прошептала, с трудом разлепляя пересохшие губы:

— Отпусти меня… пожалуйста…

Слова давались ей с огромным трудом, словно каждое из них вырывалось из самой глубины измученной души.

— Я уйду, и ты больше никогда меня не увидишь… Ты же знаешь, что я не Карина, а твоего врага… этого политика… что убил твоего брата… я даже не знаю! — Голос Дианы сорвался на всхлип, а по щекам потекли дорожки слез. — И ты знаешь это… Хватит мстить… прошу… просто отпусти, зачем я тебе?

С каждым словом в её голосе звучало всё больше мольбы, надежды, смешанной с безысходностью. Она готова была на всё, лишь бы вырваться из этой золотой клетки, где её держали в заложниках ненависти и одержимости.

Ротвейлер снова помрачнел. Его взгляд стал жёстче, непроницаемее. Как он мог её отпустить… если он отчаянно нуждался в ней? Да, он схватил не ту дочь, ошибся с местью, но он… привязался. Это чувство, незнакомое и пугающее, проросло в его сердце, как сорняк, пустив глубокие корни. Как он может отпустить Диану и своего ребёнка? Да это просто невозможно… Он никогда не отпустит свою женщину, тем более, он уже заявил на неё свои права, и не собирался останавливаться, нет. Если он её отпустит… то единственный луч света покинет эти стены и его душу. Может… это было слишком эгоистично… но он нуждался в ней… отчаянно нуждался.

Он молчал, собираясь с мыслями, пытаясь унять бурю, разыгравшуюся внутри. Он боролся с самим собой, с теми демонами, которые терзали его душу.

Наконец, он ответил, его голос был низким и хриплым, полным какой-то неприкрытой, болезненной искренности:

— Я не могу тебя отпустить, никогда…

Диана вздрогнула от его слов, как от удара.

— Я хочу, чтобы ты всегда была со мной… И дело не в мести, я просто хочу, чтобы ты была моей женщиной, чтобы ты была со мной… всю жизнь.

В его словах слышалась отчаянная мольба, почти умоляющий тон. Он, привыкший к повиновению и власти, сейчас словно просил её о милости. Он открывал перед ней частичку своей души, показывая ту бездну, которая зияла внутри него, и в которой он отчаянно нуждался в её свете. Но было ли это любовью, или же просто маниакальной одержимостью, желанием обладать тем, что ему не принадлежало? Он и сам не знал, и знать сейчас не хотел.

Волна ярости захлестнула Диану, не оставляя места ничему, кроме жгучей, всепоглощающей ненависти. Она ненавидела его каждой клеточкой своего тела, каждой мыслью, за то, что он сотворил с ней, за то, что отнял её свободу, за то, что заставил вынашивать его ребёнка - живое напоминание о его жестокости и её собственном бессилии. Эта беременность - не победа, а клеймо, выжженное на её душе, вечный укор.

Глава 2

Диана отложила все злополучные тесты, усеянные предательскими полосками и надписями, и просто рухнула обратно на крышку унитаза. Её охватила ледяная волна, которая парализовала волю и оставила лишь пустоту. Тошнота подкатила к горлу - то ли токсикоз, то ли просто реакция на этот абсурд, на эту нелепую, трагичную ситуацию. Она чувствовала себя загнанной в угол, как мышь, попавшая в капкан.

Заметив её состояние, Ротвейлер, до этого молча наблюдавший за её агонией, приблизился. Он опустился на колени прямо перед ней и попытался заглянуть ей в глаза. Диана отвернулась, не желая показывать свою слабость, не желая, чтобы он видел её сломленной. Её взгляд скользнул по кафельному полу, избегая его лица, губы дрожали.

— Чего ты хочешь? — устало выдохнула она.

Всё уже было решено, и спорить, ненавидеть, выплёскивать эмоции не имело смысла. Она беременна. Точка. Теперь нужно успокоиться, собраться с мыслями и найти способ вырваться из этой золотой клетки, когда он меньше всего этого ожидает.

Превозмогая себя, она глухо прошептала:

— Я… я действительно беременна… Все тесты… они положительные… две или три недели…

Он склонился ещё ближе, его рука коснулась её бедра. Диана вздрогнула. Как бы она ни ненавидела его, как бы ни противилась, его прикосновения, его близость пробуждали в ней странную, противоречивую реакцию. Обжигающую, волнующую, вызывающую в её теле трепет и томление. Этот дьявол знал, как зажечь в ней пламя желания, и на каком-то первобытном инстинкте она отдавалась ему, как победителю… совершенно забывая о предосторожностях, о возможной беременности… Это было так абсурдно.

Она посмотрела на него сверху вниз и увидела тень беспокойства в его гетерохромных глазах. Уголки его губ слегка дёрнулись, будто он пытался скрыть непрошеную эмоцию. Он прошептал, неотрывно глядя на неё:

— Я знаю, Диана… Я сделал всё для этого…

Диана смотрела в его глаза, словно пытаясь прочесть его душу, заглянуть в эту бездну безумия. Его гетерохромные глаза, один цвета янтаря, другой - льдисто-голубой, казались двумя окнами в разные миры, как два разных человека, борющихся друг с другом.

— Почему я? — этот вопрос эхом отозвался в её голове. Он мучил её с тех пор, как она попала в его сети, с того момента, как её жизнь переплелась с его. Она была пешкой в его сложной игре, оружием против его врага, но что-то пошло не по плану. Она видела это в его взгляде, в его прикосновениях, в той безумной страсти, которая вспыхивала между ними.

— Что ты имеешь в виду? — прозвучал его голос, хриплый и неуверенный, словно он сам не знал ответа. Он нахмурился, на переносице пролегла глубокая складка.

Диана чуть наклонилась вперёд, её дыхание опалило его лицо.

— Почему ты выбрал меня, Ротвейлер? Ты же хотел сломить меня, вырвать душу, уничтожить. Я вторая дочь твоего врага, та, что росла вдали от него… но всё же, дочь. А значит, ты должен меня ненавидеть всей душой. А ты… спишь со мной, ты... наслаждаешься мной, я это чувствую. Ты не хочешь меня отпускать. Почему? Что ты чувствуешь ко мне?

Её взгляд был прикован к его лицу, она жадно ловила каждое его изменение, каждую микроскопическую реакцию.

Его лицо исказилось, словно она нанесла ему удар под дых. Он прикрыл глаза на мгновение, будто от физической боли. Кровь отлила от лица, оставив на скулах болезненный румянец. Когда его глаза распахнулись в них читалась ярость смешанная с… чем-то ещё, чего она не могла понять. Он отвернулся, провёл рукой по своим буйным тёмно-каштановым кудрям, нервно взъерошивая их. Его челюсть напряглась, выдавая внутреннюю борьбу.

— Ты ничего не понимаешь, Диана, — прорычал он. — Всё гораздо сложнее, чем ты думаешь.

— Тогда объясни мне! — потребовала она, хватая его за подбородок и заставляя смотреть ей в глаза. — Я устала быть марионеткой в твоей игре. Я хочу знать правду. Почему я? Почему ты не можешь просто ненавидеть меня, как должен был?

В его взгляде вспыхнула искра, и он резко оттолкнулся от неё, вскочив на ноги. Он начал метаться по ванной комнате, наматывая круги. Его движения были резкими, нервными, как у загнанного зверя.

— Ненависть… ненависть - это слишком просто, — выплюнул он, не глядя на неё. — Я хотел отомстить, хотел ударить по самому больному месту его, твоего отца. Уничтожить его наследие, сломить его дочь. Я мечтал увидеть Карину, эту надменную, разбалованную девчонку, уверенную в своей власти и безнаказанности. Ту, что легко сломать, легко подчинить, превратить в послушную куклу… и отдать её Корнееву, сломленную, полностью уничтоженную личность. Представить его лицо, когда он увидит, во что превратилась его любимая дочь… Это был бы мой триумф.

Он замолчал, и в тишине повисла тягучая атмосфера безумия. Диана почувствовала, как по спине пробежал холодок. Его план был чудовищным в своей жестокости.

«Корнеев… значит, это и есть имя моего отца», — промелькнуло у неё в голове.

Ротвейлер тряхнул головой, словно отгоняя наваждение.

— Но всё пошло не так… Корнеев будто предвидел мою атаку и спрятал Карину, как самую ценную реликвию. — Он скривился в презрительной усмешке. — И тогда я нашёл тебя, её близнеца… Сначала я даже не мог поверить, что такое возможно. Я думал, что ты и она - это одно и то же лицо, играющее в какую-то сложную игру. Вообще… мне отвратительны такие женщины, как Карина, — он поморщился, словно от физического контакта с чем-то грязным. — Она вольная, привыкла к вниманию мужчин, к их восхищению… это мерзко… Но ты… ты не Карина. Ты другая.

Он остановился, повернулся к ней лицом. В его глазах бушевал шторм противоречивых эмоций.

— Ты сильная, Диана. Умная, красивая… Ты не сломалась, ты сражалась. Ты бросала мне вызов, ты заставляла меня чувствовать то, чего я никогда не чувствовал раньше. Я ненавидел это, я боялся этого… но я не мог остановиться. Ты стала моей одержимостью, моей слабостью, моим проклятием и моим спасением.

В его словах слышалось признание в слабости, в зависимости, в том, что она, Диана, стала его самым большим кошмаром и самым желанным избавлением от него. Его взгляд, обычно острый и пронизывающий, сейчас был полон смятения, мольбы и какой-то тёмной, почти безумной страсти. На его лбу выступили капельки пота, губы слегка дрожали, выдавая бурю эмоций, рвущихся наружу. Он словно стоял на краю пропасти, готовый прыгнуть в неизвестность, лишь бы быть рядом с ней.

Глава 3

Его слова прозвучали как клеймо, выжженное на её коже, как неоспоримая правда, от которой не укрыться. Внутри поднялась волна отчаяния, смешанная с какой-то странной, пугающей покорностью. Она чувствовала, как его слова проникают в неё, опутывают её сознание, лишая воли и сопротивления.

Диана смотрела в его гетерохромные, бездонные глаза, и видела там отражение собственной сломленности. В них плескалась такая жажда обладания, такая болезненная потребность в ней, что она невольно затрепетала. Что сделало его таким? Какая трагедия исковеркала его душу? Она знала, что для того, чтобы обрести свободу, она должна понять его, должна найти ключ к его безумию, к его одержимости ею.

Её разум лихорадочно пытался найти выход, зацепиться за хоть какую-то надежду на спасение. Она осознавала, что он не умеет любить, что все его чувства искажены и поломаны. Его любовь - это болезненная одержимость, это стремление к полному контролю и подчинению. Но где-то в глубине её души на эту одержимость откликалось что-то странное, что-то болезненное, будто отражение его сломленности в ней самой.

Ненависть - это единственное чувство, которое она могла безоговорочно испытывать к нему. Но что, если эта ненависть - лишь другая сторона медали? Что, если она является лишь реакцией на то, кем он стал и что он сделал с ней? Что, если бы он был другим, не таким поломанным и жестоким, она могла бы испытывать к нему другие чувства, не менее сильные, чем эта всепоглощающая ненависть? Но эти мысли были опасными, они могли разрушить её, заставить сдаться.

Однако он не дал ей времени на размышления. Его взгляд, словно пригвоздённый к её губам, не предвещал ничего хорошего. Он наклонился к ней, и её сердце забилось с бешеной скоростью, отсчитывая последние секунды до неизбежного. Она попыталась отвернуться, избежать его прикосновения, но он был слишком силён, слишком настойчив. Он - хищник, который настиг свою жертву и не намерен её отпускать.

Его губы коснулись её губ, и в её сознании вспыхнул пожар. Это был не нежный, трепетный поцелуй, а грубый, властный, требующий. Он целовал её так, словно пытался вырвать из неё душу, словно хотел доказать, что она принадлежит ему, и только ему.

В её голове промелькнула мысль:

«Это неправильно, так не должно быть».

Но её тело преданно отвечало на его прикосновения, предавая все её принципы и убеждения. Она чувствовала, как волна возбуждения пронзает её насквозь, заставляя забыть обо всём на свете, кроме него и этого безумного поцелуя.

Не разрывая поцелуй, он подхватил её на руки, и понёс в свою спальню, в их уже общую спальню, смежную с ванной комнатой. Поцелуй стал нежнее, трепетнее. Диана задыхалась от ощущений, в груди словно лопнул воздушный шар. Он опустил её на кровать, и она закрыла глаза, чувствуя, как его руки скользят по её телу, срывая остатки одежды. Шёлк ткани обжигал кожу, когда он стягивал платье.

Он рывком избавился от своей одежды под её пристальным взглядом. Он был красив, чертовски красив и силён. Мышцы играли под кожей, в нём чувствовалась дикая сила, мощь, отточенная тренировками грация. Его тело было идеальным. И эти слегка отросшие, тёмно-каштановые кудри, чуть тронутые беспорядком, лишь усиливали впечатление падшего ангела - соблазнительного и опасного.

Когда он сбросил с себя брюки, она увидела его восставшую плоть и невольно облизала пересохшие губы. Сколько раз он проникал в её тело, даря наслаждение и пытку? Она ненавидела себя за то, что её тело так яростно откликается на эту страсть, но ничего не могла с собой поделать. Тело жаждало его, хотело.

Он навис над ней, обжигая кожу горячим дыханием. Его взгляд, полный невысказанной жажды, скользил по её телу, словно лаская, раздевая донага одним прикосновением. Он нежно взял в руки её грудь, большим пальцем очерчивая ареолу, пока она задыхалась от предвкушения.

Когда он обхватил сосок губами, сквозь её тело прошла волна дрожи, заставив выгнуться в спине. Диана застонала, не в силах сдержать вырвавшийся из груди звук, и запустила пальцы в его уже слегка отросшие тёмно-каштановые кудри, чувствуя, как его хватка становится крепче.

Он словно пил её кожу поцелуями, оставляя влажные дорожки на плечах, ключицах, спускаясь всё ниже. Каждый его поцелуй был как искра, воспламеняющая её изнутри, заставляя забыть обо всём на свете.

Его зубы нежно покусывали грудь, сминали её в своих руках, и она чувствовала, как внизу живота зарождается тугое, сладостное томление. Когда он наклонился к её животу, она затаила дыхание. Его трепетный поцелуй опалил её кожу, и Диана невольно прижалась к нему ближе, ища большего.

Каждое его прикосновение стирало из памяти ненависть, страх, желание бежать. Оставался только он, его тело, его запах, его власть над ней. Она тонула в этом океане ощущений, теряя себя, растворяясь в нём без остатка. В этот момент она принадлежала только ему, всецело и безраздельно.

Его лицо приблизилось, и она почувствовала его горячее, сбившееся дыхание на своих губах. Её грудь часто вздымалась, а её собственное возбуждение от этого только нарастало.

— Скажи… что нуждаешься во мне так же, как и я в тебе, Диана… скажи… — прошептал он.

Его рука снова накрыла её грудь, нежно сжимая. Кожа под его ладонью горела, сосок затвердел, пронзая волной удовольствия.

«Манипулятор, сраный… манипулятор,» — пронеслось в её голове.

Он провёл кончиком пальца по её губам, усмехаясь, видя борьбу в её глазах. Она сжала губы в тонкую линию. Да, она нуждалась в его близости, в его теле, в его твёрдости, заполняющей её. Жажда разливалась по венам, толкая кровь к самым интимным местам.

Он опустил голову и облизал мочку её уха. Кожа покрылась мурашками. Его зубы слегка прикусили нежную плоть, и она невольно вздрогнула.

— Не упрямься, Диана, — прошептал он у её виска. — Просто скажи это.

Его рука переместилась ниже, скользнув по животу к ложбинке между ног. Пальцы коснулись влажной ткани трусиков, вызывая новый взрыв ощущений. Она почувствовала, как бёдра непроизвольно подались навстречу.

Глава 4

Тяжёлые шаги Максима гулко отдавались в тишине особняка, когда он спускался по мраморной лестнице с второго этажа на первый. Каждый звук словно подчёркивал его одиночество, несмотря на присутствие Дианы где-то наверху. Миновав просторный зал-столовую с панорамными окнами, он вошёл в кабинет, расположенный в дальнем углу первого этажа. Там, как всегда, царил полумрак, лишь слабый отблеск от мониторов и едва заметное сияние хромированной кофемашины. Он подошёл к бару, привычным движением достал гранёный стакан и плеснул в него янтарную жидкость. Виски обожгло горло, разливаясь теплом по венам, но не принесло облегчения.

Впервые за долгое время захотелось курить. Он давно бросил эту пагубную привычку… Но сейчас… Сейчас горечь во рту казалась недостаточной. Он открыл ящик стола, нашарил зажигалку и пачку сигарет, оставшуюся с каких-то старых времён. Пальцы дрожали, когда он прикуривал, поднося огонь к кончику сигареты. Первый затяг обжёг лёгкие, вызвал приступ кашля, но он не остановился, жадно вдыхая дым. Никотин бил в голову, слегка притупляя остроту ощущений.

Он подошёл к окну, прислонился лбом к холодному стеклу. Конец ноября размазывал краски за окном: серый день, мокрый снег, унылые силуэты сосен. Московский коттеджный посёлок утопал в предзимней тоске. Он смотрел на падающие хлопья, ощущая их отстранённость, их безразличие к его жизни.

Диана беременна… Мысль пульсировала в голове, обжигая своим жаром. Он, конечно, всё рассчитал, предусмотрел, но не ожидал, что это произойдёт так быстро. Слишком быстро. Слишком… реально. Это было невероятно. Почти непостижимо. В животе Дианы зреет новая жизнь, их жизнь.

Ему вдруг захотелось увидеть его, их будущего ребёнка. Представить, каким он будет. На кого будет похож? На него, с его жёстким взглядом и упрямым подбородком? Или на неё, с её дикой грацией и бездонными, зелёными глазами? Или… Нет, вряд ли зелёные. Скорее, его глаза. Гетерохромия - не просто особенность, а словно метка, передающаяся по наследству. Что она принесёт этому ребёнку - проклятие или дар? Мальчик или девочка… Не важно. Важно только одно: мать этого ребёнка - Диана. И он будет любить его всем сердцем, просто за то, что он - их дитя.

То, что начиналось как месть, как холодный расчёт, вдруг обрело какой-то болезненный смысл. Его семья давно мертва. Мать погибла. Билла нет. Отец… он не считал его семьёй. Но Диана… Теперь она стала для него семьёй. Сама того не подозревая. И не желая.

Он усмехнулся, но эта улыбка была какой-то болезненной, безрадостной. В уголках губ залегла горечь, во взгляде - безнадёжность. Она не хотела. А на что он надеялся? Что она бросится ему в объятия, прощая всё? Глупо. Она ненавидит его. За то, что он с ней сделал. За то, что он сломал её жизнь. Но он не мог иначе. Не мог позволить себе слабость. Не мог отступить.

Дым сигареты застилал ему глаза, въедался в кожу. Он докурил, бросил окурок в пепельницу и снова плеснул себе виски. Алкоголь лишь усиливал контраст между теплом в животе и холодом в сердце. Он стоял у окна, один, в своём кабинете, среди своих трофеев, и чувствовал себя самым одиноким человеком на свете.

Он должен был что-то делать. Планировать. Действовать. Но мысли путались, чувства боролись друг с другом. Желание владеть, защищать, уживалось с виной и страхом. Страхом потерять то, что ещё не успел обрести.

Максим прикрыл глаза, и в голове, словно вспышка, возникло лицо матери, Виктории. Тонкие черты, обрамленные мягкими, тёмно-каштановыми кудрями, такими же, как у него. И глаза… Гетерохромные, как у него, один - осколок застывшего льда, голубой, второй - тёплый, янтарный, словно капля виски. Даже улыбка - светлая, немного грустная - отзеркаливала её. Он помнил прикосновение её рук - нежных, но сильных, пахнущих ландышами и свежей выпечкой. В памяти всплыл вкус её пирогов с яблоками, тающих во рту, и запах её духов, заполнявший весь дом уютом и безопасностью.

Но его мать была другой. Не такой сломленной, не такой жестокой… как он. Она всегда стремилась к добру, к свету. В её голосе звучала надежда, даже когда мир вокруг рушился. А он… Даже до её убийства он чувствовал в себе силу, тёмную, неумолимую. Желание доминировать, подчинять, контролировать - оно жило в нём всегда... наследие отца.

И сейчас… Это стало просто одержимостью. После её смерти. После всего, что отец сделал с ним, чтобы сломать его, вывернуть наизнанку… Он чувствовал, как эта тьма пропитала каждую клеточку его тела, как яд, отравляющий душу. Он стал худшей версией себя.

В его голове эхом раздался её тихий голос, зовущий его по имени. Он ощутил фантомное прикосновение её ладони к щеке, нежное и любящее. Но этот образ тут же рассыпался в прах, сменяясь картиной её лица застывшего навеки - полным ужаса и боли. Вина сдавила горло, не давая дышать. Он чувствовал себя грязным, оскверненным, недостойным её любви.

И он понимал, что сломать себя заново он не сможет. Слишком много боли, слишком много тьмы. Он словно завяз в липкой паутине ненависти и мести, и выбраться из неё уже не было сил. Каждый его поступок, каждое его решение были пропитаны этой тьмой, отравляя всё вокруг. Он был обречён на вечное одиночество, на вечное проклятие. Он чувствовал холод внутри себя, леденящий до костей. Этот холод был сильнее виски, сильнее никотина, сильнее всего на свете. Он был его сущностью, его проклятием, его вечным спутником. И теперь, когда в жизни появилась надежда, крохотная искра света в лице Дианы и будущего ребёнка, он боялся, что этот холод поглотит и их.

Он стремительно подошёл к барной стойке, словно его преследовал невидимый демон. Руки дрожали крупной, нервной дрожью, пальцы не слушались, когда он пытался достать сигарету из пачки. Ему снова необходимо было затянуться, до одури, до забытья, будто это могло бы хоть на миг спасти от этого едкого, разъедающего чувства внутри. Он судорожно чиркнул зажигалкой, и пламя опалило кончики пальцев, но он не почувствовал боли.

Он не мог забыть окаменевшее лицо матери. Её глаза, широко распахнутые в беззвучном крике, навсегда отпечатались в его памяти. Он видел их даже сейчас, в полумраке кабинета, преследующие его, укоряющие. Он помнил вкус её крови на своих руках, липкий, солёный, отвратительный. Он пытался отмыть её, но этот запах преследовал его повсюду, проникал в одежду, в волосы, в кожу. Ему казалось, что он пропитан ею насквозь.

Глава 5

В полумраке кабинета, будто высеченного из самой тьмы, возвышался Волков Сергей Александрович, человек, чьё имя всегда шептали с опаской - Шрам. Время оставило на нём свои отметины, превратив некогда моложавого мужчину в сурового волка-одиночку, но не смогло сломить его дух. Около шестидесяти лет - возраст, когда многие ищут покоя, для него стал лишь новой отправной точкой в долгой и кровавой войне.

Острые, хищные черты лица, будто выточенные из гранита, выражали невозмутимость и безжалостность. Глубоко посаженные карие глаза, как два тлеющих уголька, хранили в себе бездну боли и неутолимую жажду возмездия. Чёрные, гладкие волосы, тронутые благородной сединой, обрамляли его лицо, подобно нимбу тёмного ангела. Каждая морщина, каждая складка на его лице рассказывала свою историю - историю потерь, предательства и неукротимой воли к выживанию.

Шрам сидел за массивным столом из красного дерева, цвета застывшей крови, отполированного до блеска. В его сильных, жилистых пальцах дымилась дорогая сигара, терпкий аромат которой смешивался с запахом старой кожи и дорогих духов. Он постукивал пальцами по столешнице, отсчитывая секунды, приближающие его к цели. Ритм был ровным, спокойным, но за ним скрывалась буря, готовая вырваться наружу.

Его тело, несмотря на возраст, оставалось подтянутым и сильным. Широкие плечи, крепкие руки, узкие бёдра - в нём чувствовалась порода воина, человека, привыкшего к физическим нагрузкам и опасностям. Под дорогим костюмом чувствовались стальные мышцы, закалённые годами тренировок и беспощадной борьбы за выживание.

Мысли Шрама были сосредоточены на одном - мести. Она стала его навязчивой идеей, смыслом существования, религией, которой он поклонялся с фанатизмом. После смерти жены, после того рокового дня, когда какой-то ублюдок ворвался в его дом и отнял самое дорогое, что у него было, он переродился. Из Сергея Александровича Волкова он превратился в Шрама - воплощение мести, безжалостного палача, вершащего свой суд.

Он стал тем, кто вершит судьбы, кто решает, кому жить, а кому умереть. Его влияние простиралось далеко за пределы его кабинета, проникая в самые тёмные уголки города, в мир криминала и коррупции. Он дёргал за ниточки, манипулировал людьми, устраивал ловушки, и его враги один за другим падали в эту бездну, исчезая навсегда.

И он не отступит. Не только потому, что месть - его религия. Ему это нравилось. Ему нравилось чувствовать власть над жизнью и смертью, нравилось видеть страх в глазах своих врагов, нравилось ощущать, как их жизни угасают в его руках. Это было отвратительно, бесчеловечно, но он не мог остановиться. Месть стала его наркотиком, его проклятием и его спасением.

Шрам выпустил клуб дыма, который медленно растворился в полумраке кабинета. Он поднялся из-за стола, и его силуэт, освещённый лишь слабым светом настольной лампы, казался ещё более зловещим. Он подошёл к окну и устремил свой взгляд на ночной город, раскинувшийся у его ног. В его глазах горел огонь - огонь мести, который никогда не погаснет. Война продолжается.

Полумрак кабинета, казалось, сгустился вокруг Шрама, когда в дверь постучали.

— Войдите, — прозвучал его низкий, хриплый голос, и в комнату, словно тень, проскользнул Давид.

Давид был человеком контрастов. Его лицо, обычно бледное и осунувшееся, сейчас горело каким-то фанатичным огнём. Редкая бородка, тщательно подстриженная, делала его похожим на средневекового аскета, а глубоко посаженные глаза, блестевшие лихорадочным блеском, выдавали неуравновешенность. На его лице, испещрённом мелкими морщинками, читалась преданность, граничащая с одержимостью. Он двигался легко и бесшумно. Его тонкие, нервные пальцы постоянно теребили чётки, висевшие на поясе, словно ища утешения в молитве. В его облике чувствовалась какая-то внутренняя борьба, вечное противостояние между набожностью и жестокостью.

— Сергей Александрович, — произнёс Давид тихим, почти благоговейным голосом, его взгляд был прикован к Шраму, словно тот был иконой. — Вы звали.

Шрам, не поворачиваясь, продолжал смотреть в окно на раскинувшийся под ним ночной город.

— Ну как там мой сын? Ты узнал, как он отреагировал на моё… приветствие? — спросил он, его голос был ровным и бесстрастным.

Давид подошёл ближе, его лицо озарилось какой-то странной, почти болезненной радостью.

— Да, Сергей Александрович. Я передал ваше сообщение через его помощника - Виктора. Он понял ваш замысел, вашу боль, вашу праведную ярость. И сын ваш ответил… он ответил, что месть свершается… ну, вы уже знаете, как она свершается…

Шрам медленно повернулся, и его лицо исказилось в подобии улыбки - скорее оскала, чем проявления радости.

— Месть свершается? Он должен был убить девчонку, а он что… он спит с ней… Он спит с ней, Давид! Усердно, чёрт побери! — в голосе Шрама прозвучало презрение. — Мои люди докладывают, неделями её не выпускает из комнаты. Трахает её, как помешанный. Боюсь, с такими успехами он намерен стать папочкой! Так я учил его уничтожать врагов? Приносить им удовольствие?

На миг в голове Шрама вспыхнул образ сына, в качестве отца. Возник ребёнок, ребёнок от дочери Корнеева. Неужели он недостаточно вбивал в голову сыновьям, что никакие привязанности не приводят ни к чему хорошему? Тем более, привязанности к дочерям врагов! С этим нужно заканчивать немедленно…

— Может, это стоны боли, Сергей Александрович? — с фанатичным блеском в глазах спросил Давид, отрывая Шрама от этих отвратительных образов. — Хотя, признаться, маловероятно.

Шрам немного подумал.

— Достаточная ли это месть, как считаешь, Давид?

Давид замялся, его лицо помрачнело.

— Месть - это сложная материя, Сергей Александрович, — произнёс он, словно цитируя священный текст. — Иногда недостаточно просто лишить жизни. Иногда нужно сломать человека изнутри, лишить его надежды, заставить его страдать… как страдал ваш младший сын, когда его убили. Но в Книге Судей сказано: "Око за око, зуб за зуб". Если он не оправдает ваших ожиданий, то это будет равносильно предательству, а за предательство положена кара. Он должен заплатить за смерть брата собственной кровью.

Глава 6

Диана проснулась от внезапной, оглушительной тишины. Едва разомкнув веки, она ощутила, как в животе зарождается холодный, липкий страх. Сон словно выдернули из-под неё, оставив в звенящей пустоте. Тошнота подступила в одно мгновение, ядовитой волной окатывая изнутри. Живот скрутило так, будто кто-то с силой завязал его в тугой, неразвязываемый узел.

Тело, не слушаясь, обмякло, и она рухнула с кровати, как подкошенная. Холодный кафель обжёг кожу. Шатаясь, словно пьяная, она побежала в ванную, спотыкаясь о собственные ноги. В голове пульсировала боль, а в горле стоял ком горечи.

Обхватив унитаз похолодевшими руками, она содрогнулась от нового спазма. Из горла вырвался болезненный стон, и её вырвало прямо в воронку. Жгучая кислота обожгла горло, оставив после себя мерзкий привкус.

Слёзы, горячие и обильные, хлынули из глаз, застилая всё вокруг мутной пеленой. Боль пронзала каждую клетку тела, а бессилие сдавливало горло. Она ненавидела его. Ненавидела за этот плен, за эту клетку в которую он её заточил. Ненавидела за эту жизнь, растущую внутри неё, за этот чуждый плод, который пожирал её изнутри.

Обернувшись, она увидела их - ротвейлеров, его верных, молчаливых псов. Их пристальные, немигающие взгляды буравили её насквозь. Уже почти месяц эти тени ходили за ней по пятам, не давая ни на секунду забыть о её заточении.

И всё же, несмотря на ненависть, несмотря на то, что он с ней сделал, в этот момент она отчаянно захотела, чтобы он был рядом. Пусть увидит её состояние, пусть почувствует часть её боли. Именно Ротвейлер зародил в ней эту новую жизнь, так пусть же разделит с ней страдания.

На дрожащих, ватных ногах она поднялась с холодного пола и, пошатываясь, вернулась в комнату. Она была нагой, и кожа всё ещё помнила прикосновения Ротвейлера. На теле ещё пульсировали отголоски его поцелуев, соски горели от недавней ласки, а между ног застыла его сперма, напоминая о близости, которая привела её к этому.

Но сейчас это не имело значения. Она должна найти его, должна заставить увидеть. Пусть увидит, как его ребёнок выворачивает её внутренности наизнанку. Может быть, тогда в его одержимой и безумной душе забрезжит хоть малейший проблеск стыда.

Диана, шатаясь, приблизилась к массивному гардеробу. Её взгляд метался в поисках чего-то, за что можно было бы зацепиться. Пальцы, словно не повинуясь хозяйке, судорожно перебирали вешалки с одеждой, пока не наткнулись на гладкую ткань. Первый попавшийся под руку шёлковый халат стал её спасением. Дрожащие руки с трудом натянули его на измученное тело. Тонкий шёлк слабо согревал её, но не мог унять внутреннюю дрожь.

Диана почувствовала, как к горлу снова подступает тошнота, и, чтобы не упасть, она опёрлась побелевшими костяшками пальцев о холодную поверхность комода. Лицо исказилось от мучительного спазма, губы плотно сжались, пытаясь сдержать рвотный позыв. Несколько долгих мгновений она стояла, борясь с накатившей волной, пока, наконец, приступ не отступил, оставив после себя лишь слабость и липкий пот на лбу.

Собрав остатки сил, Диана сделала шаг к двери и резко распахнула её. Два огромных ротвейлера, словно приклеенные к ней, тут же двинулись следом. Их пристальные взгляды напоминали ей о том, что она находится под неусыпным контролем.

Дом казался чужим и враждебным. Высокие потолки давили, а бесконечные комнаты сливались в один сплошной лабиринт. Мраморная лестница, ведущая на первый этаж, казалась неприступной крепостью. Каждый шаг отдавался болезненным эхом в голове, тело била мелкая дрожь, выдавая её страх и отчаяние.

Диана шла, не зная куда, просто пытаясь выбраться из этого кошмара. Она чувствовала на себе тяжёлые взгляды ротвейлеров, неотступно следовавших за ней по приказу хозяина. Он хотел, чтобы она всегда была рядом, чтобы она принадлежала ему всецело. Но разве можно назвать это жизнью? Разве можно думать о побеге, когда каждый мускул тела скован болью и слабостью?

Токсикоз выворачивал её наизнанку, а ребёнок, растущий внутри, терзал её тело, напоминая о её связи с этим чудовищем. Она чувствовала себя сломленной, раздавленной, лишённой всякой надежды. В таком состоянии ей даже жить не хотелось, не то чтобы строить планы побега из этого проклятого дома.

Диана остановилась, вцепившись побелевшими пальцами в холодные перила мраморной лестницы. Каждый вздох обжигал лёгкие, отдаваясь тупой болью в висках. Страх, липкий и парализующий, сковал её движения. Каждая клеточка протестовала, умоляя вернуться в безопасную, пусть и душную, комнату наверху. Но отступать было нельзя. Он должен увидеть.

Переведя дух, она ощутила солёный привкус во рту - остатки недавней рвоты. Желудок скручивался в болезненный узел, угрожая новым приступом. Она сглотнула, ощущая, как жгучая кислота обжигает горло.

Внизу, у подножия лестницы, царила тишина. Лишь призрачный свет ноябрьской луны проникал сквозь огромные панорамные окна, рисуя на полу зловещие тени. Слуги спали. Их присутствие, обычно такое навязчивое, сейчас казалось спасением. Она была одна.

Неуверенно, словно ступая по хрупкому льду, Диана сделала первый шаг. Мрамор отозвался под босыми ногами пронизывающим холодом. Каждый шаг отдавался эхом в пустом доме, усиливая её тревогу. Шёлковый халат скользил по коже, не давая никакого тепла.

Спустившись вниз, она окинула взглядом огромную кухню-гостиную. Холодное величие этого места вызывало лишь отвращение. В животе снова вспыхнула боль. Тошнота продолжала подкатывать к горлу, заставляя судорожно сглатывать. Диана почувствовала, как к ней подступают ротвейлеры. Их тяжёлое дыхание обдавало её спину, напоминая о постоянном контроле.

Впереди, в глубине дома, она услышала голоса. Ротвейлер. Его низкий, властный тон невозможно было спутать ни с чем. И ещё кто-то. Его помощник, Виктор, кажется. Их голоса звучали приглушённо, но каждое слово врезалось в её сознание.

Вместе с голосами она почувствовала запах. Густой, терпкий, отвратительный запах сигаретного дыма. Сигареты? Он курит? Она ни разу этого не видела. Он никогда не позволял себе этого при ней. Всегда был безупречен, властен, настойчив, и, к её стыду, чертовски красив.

Глава 7

Новая волна тошноты окатила Диану с головой. Не в силах сдержать рвотный позыв, она согнулась пополам, и её вырвало прямо на дорогой ковёр кабинета. Ротвейлер среагировал мгновенно. Он подхватил её на руки, словно невесомую куклу, и вынес из кабинета, стремительно направляясь в сторону спальни. Ротвейлеры, как тёмные тени, бесшумно скользили следом за своим хозяином.

Он нёс её по холодному мрамору, каждый его шаг отдавался гулким эхом в огромном доме. Мраморная лестница, казалось, уходила в бесконечность. Диана чувствовала, как прохладный воздух касается её горящей кожи. Он шагал уверенно, его сильные руки не дрожали, но Диана ощущала тяжесть его дыхания, чувствовала, как напряжены его мышцы. Каждый подъём, каждый новый шаг отзывался болью в её воспалённом горле и пульсирующей голове. В животе скручивало от тошноты, и она боялась, что её снова вырвет.

Он смотрел на её бледное, осунувшееся лицо. Тонкие пряди волос прилипли к влажному лбу. Она была такой хрупкой, такой беззащитной. Её кожа казалась прозрачной, сквозь неё словно просвечивала её боль. Он видел отблеск недавней рвоты на её губах, и его сердце болезненно сжалось.

Диана открыла глаза и посмотрела на него в ответ. В её взгляде была какая-то безысходность, ненависти больше не было, просто безучастность и всё. Он остановился на лестнице, между первым и вторым этажом, чувствуя, как покалывает кончики пальцев от напряжения. Он прижал её ближе к себе и поцеловал в лоб. Кожа её лба была горячей и влажной.

В этот миг, в голове его промелькнула мысль, что она… стала самым дорогим для него человеком, что она лучше всех на свете женщин, и пусть она его сейчас ненавидит, его, и их ребёнка, но ему захотелось верить, что она его полюбит, полюбит так же сильно как и... он её.

Ротвейлер прошептал, склоняясь к ней и осыпая бледное лицо лёгкими, едва ощутимыми поцелуями:

— Ты полюбишь нашего ребёнка, полюбишь Диана…

Диана молчала. Она чувствовала его дыхание на своей коже, чувствовала его горячие губы. В её взгляде полыхнул гнев, глаза прищурились.

Она облизала пересохшие губы, чувствуя солоноватый привкус во рту, и прошептала:

— Да я уже его ненавижу…

Он усмехнулся. Усмешка не коснулась его глаз, оставаясь лишь движением губ.

— Нет, Диана, ты полюбишь его… — Он чувствовал, как дрожит её тело у него на руках, как бьётся её сердце, отбивая дикий ритм.

И с этими словами продолжил подниматься по лестнице на второй этаж, зная, что каждый шаг приближает их к неизбежности. К ней. К нему. К их ребёнку. К их будущему.

Он подошёл к двери их спальни, не отрывая от Дианы взгляда. Её тело обмякло в его руках, но он ощущал каждый её вздох, каждый трепет ресниц. Он не видел ничего вокруг себя, всё его внимание было сосредоточено только на ней.

Рывком, одним резким ударом ноги, он распахнул дверь. Порыв воздуха коснулся его щеки, и в нос ударил знакомый запах ванилии чего-то дикого, необузданного - её запах.

Диана застонала у него на руках, от нового прилива тошноты её тело свело судорогой. Она инстинктивно уткнулась лицом в его грудь, и он почувствовал, как её горячее дыхание опаляет его кожу сквозь ткань рубашки.

— Опять тошнит, мой волчонок? — спросил он, склоняя голову к ней.

Его голос был низким, почти хриплым, но в нём сквозила какая-то странная, нежная забота. Он осторожно убрал пряди её светло-русых волос, прилипших к её побледневшему лицу. Волосы шелковистыми нитями скользили между его пальцами.

Она подняла на него взгляд. В её глазах плескалась боль, такая явная, что ему самому стало больно. Он видел, как по её щекам пролегла сеть красных прожилок, как дрожат её веки. Без лишних слов, не мешкая, он направился в смежную со спальней ванную комнату. Просторная, облицованная мрамором, она казалась ему сейчас тюремной камерой.

Диана, не дожидаясь его помощи, рухнула на колени перед унитазом. Её тело снова скрутило от боли и спазмов. Он слышал её прерывистое дыхание, чувствовал, как дрожат её плечи. Его руки машинально придерживали её, стараясь хоть немного облегчить её мучения. Он быстро схватил с полотенцесушителя мягкое махровое полотенце, намочил его холодной водой и начал осторожно протирать её лицо, её шею, её кожу, покрытую липкой испариной. Под его пальцами она казалась невероятно хрупкой, почти невесомой.

Она неотрывно следила за каждым его движением. Её взгляд, воспалённый и мутный, скользил по его лицу, выхватывая каждую деталь: напряжённые скулы, сведённые к переносице брови, крепко сжатые губы. Она видела, как он сосредоточен, как пытается скрыть своё беспокойство.

Когда наконец-то ей стало легче, она откинулась назад, опираясь на его руку. Её тело всё ещё дрожало, но дыхание постепенно выравнивалось. Он взял её за подбородок, большим пальцем мягко провёл по её щеке, вынуждая её взглянуть на него.

— Я понимаю, что я кажусь тебе монстром, Диана, — сказал он тихо. — Я много чего сделал тебе такого, за что невозможно простить. Но этот ребенок… он не виноват в том, кто я есть.

Диана сжала губы в тонкую, болезненную линию, демонстрируя свой протест, но потом, собравшись с силами, всё же произнесла, сквозь зубы цедя каждое слово:

— Почему именно ребёнок, почему ты не придумал другую месть?

Он усмехнулся. Усмешка была горькой, и в ней не было ни капли веселья. Действительно, сломить её дух не удалось. Она всё ещё сопротивлялась. Но ребёнок… Ребёнок мог стать её слабым местом.

— На самом деле я даже сам поначалу не хотел, — признался он. — Это было каким-то извращением, больным решением. Но потом… потом я просто захотел, чтобы ты стала его матерью, вот и всё.

Диана прикрыла на мгновение глаза. Голова гудела от боли и слабости. Да, она сама частично виновата в том, что произошло. Сколько раз она позволяла ему касаться себя? Сколько раз она уступала его напору? Сколько раз наслаждалась его объятьями, несмотря на ненависть? Она и не помнит. Но когда беременность подтвердилась, когда она осознала, что носит под сердцем его ребёнка, стало по-настоящему страшно.

Глава 8

В кабинете витал терпкий аромат кожи и дорогого виски - запахи, до боли привычные для Максима, запахи власти и контроля, его визитная карточка. Но сегодня они обдавали его холодом, казались чужими, будто принадлежали не ему, а какому-то бездушному двойнику. Поднявшись на рассвете, когда коттеджный посёлок ещё тонул в густом сумраке, он оставил Диану спящей. Её лицо, обычно излучающее свет и энергию, сейчас казалось слишком бледным. Особенно тревожила его не проходящая тошнота, мучившая Диану уже больше недели. Она питалась как обычно, но спазмы, терзавшие её, не давали покоя ни ей, ни ему. Максим чувствовал себя виноватым, что втянул её во всё это, что заставил пойти на такой шаг. Он готов был пойти на всё, лишь бы облегчить её страдания, но, увы, не мог разделить с ней эту боль.

Он с силой сжал кулаки, и на лбу пролегла предательская складка. Движения были резкими и чёткими, выверенные годами. Он достал телефон, ощущая под пальцами гладкий, холодный металл. Короткий приказ, отданный хриплым голосом, не оставлял места для возражений. В голосе сквозила такая сталь, что любой, кто хоть раз его слышал, знал - ослушание неминуемо повлечёт за собой последствия.

Максим обошёл массивную барную стойку, его шаги гулко отдавались в тишине кабинета. В горле пересохло, и он почувствовал, как участилось сердцебиение. Тяжёлый графин с виски застыл в руке.

Наливая напиток в гранёный стакан, он почувствовал, как дрожат пальцы, выдавая его внутреннее волнение. Бурлящая янтарная жидкость наполнила стакан, обжигая своим ароматом. Глоток обжёг горло, но облегчения не принёс. Тревога не отступала, а лишь усиливалась, заполняя собой все мысли.

С раздражением, от которого сводило скулы, он подошёл к огромному окну, закрытому плотными шторами. Резким движением отдёрнул ткань, впуская в комнату блёклый, утренний свет. Уже восьмое декабря. За окном бушевала зима. Крупные хлопья снега кружились в хаотичном танце, застилая серый горизонт. Ветер завывал, как раненый зверь, бросаясь на стекла и заставляя их дрожать. Посёлок утопал в белой мгле, словно пытаясь спрятаться от наступающего дня. Он ощутил, как холодок пробежал по спине, несмотря на тепло камина, горящего в углу кабинета.

Дверь распахнулась с тихим щелчком замка, и на пороге возник Виктор. Обычно циничный, насмешливый и отстранённый, сейчас он казался лишь раздражённым и невыспавшимся. Его лицо выражало нескрываемое недовольство.

— Макс, ну какого чёрта? — проворчал он, потирая покрасневшие глаза. — Пять утра, ты вообще не спишь? В такую рань поднял, я хоть сегодня немного поспать надеялся…

Максим вперил в него тяжёлый взгляд. Брови сошлись на переносице, образуя глубокую складку. Он почувствовал, как напряглись мышцы шеи, а в висках запульсировала кровь.

— Я не могу больше ждать, — прорычал он, ощущая, как пересохло во рту. — Мне нужно проверить, всё ли идёт как нужно, всё ли в порядке…

Виктор медленно подошёл к барной стойке. Остановился, налил себе щедрую порцию виски, залпом осушил половину стакана и только потом взглянул на Максима. Его взгляд, обычно острый и проницательный, сейчас был затуманен недосыпом и раздражением.

— Что ты имеешь в виду под "в порядке"? — спросил он, нахмурившись.

Лицо Максима приняло выражение крайней озабоченности. Он почувствовал, как похолодели ладони, и сердце пропустило удар.

— Её беременность…

Виктор фыркнул, не скрывая своего раздражения. Он почувствовал, как вскипает злость, но старался её сдерживать.

— Ну беременность, и что с того? Я не понимаю тебя, Макс.

Максим помрачнел.

— Да её тошнит почти каждый день, ты же сам видел, как она приходила сюда вся измученная… ничего не меняется! Может, реально что-то идёт не так?

Виктор расхохотался, откидываясь на стойку и вперивая в Максима насмешливый взгляд.

— Ей-богу, Макс, я впервые вижу тебя таким… Неужели всё настолько далеко зашло? Эта влюблённость превращает тебя в какого-то параноика.

Внутри Максима будто взорвалась бомба. Он почувствовал, как закипает ярость, готовая вырваться наружу.

— Да пошёл ты! — прорычал он сквозь зубы, казалось, готовый в любой момент наброситься на Виктора.

Виктор, закашлявшись от неожиданной ярости Максима, выпрямился и внимательно посмотрел на него. В его глазах больше не было ни раздражения, ни насмешки - только стальной блеск профессионала, привыкшего решать сложные задачи.

— Хорошо, Макс. Я понял, — произнёс Виктор, его голос стал ровным и деловым. — Хватит эмоций. Скажи, что ты хочешь, и я это сделаю. Максимально быстро и качественно.

Максим перевёл дыхание, стараясь взять себя в руки. Ярость отступила, сменившись холодной решимостью.

— Мне нужен врач. Лучший, какой только есть. Но не просто лучший, а… полностью подконтрольный. Он должен быть готов говорить то, что я ему скажу, и игнорировать всё, что может вызвать у меня проблемы.

— И проблемы эти… — Виктор вопросительно приподнял бровь.

— Любые, — отрезал Максим. — Если она скажет, что её держат здесь против воли, врач должен воспринять это как депрессию, психическое расстройство, да что угодно! Если она намекнет на что-то ещё… его задача - убедить её и меня, что это всего лишь гормоны. Понял?

Виктор кивнул. Он понимал, что Максим говорит не только о благополучии Дианы, но и о своей собственной безопасности. Слишком многое стояло на кону, чтобы рисковать.

— Понял, Макс. Абсолютный контроль. Полная лояльность. Тишина - золото.

— Именно, — подтвердил Максим. — И деньги - не проблема. Я заплачу столько, сколько потребуется. Любую сумму. Но взамен я хочу гарантию. Полную и абсолютную.

— Ты её получишь, — заверил Виктор. — У меня есть кое-кто на примете. Один старый друг. Он многим мне обязан. И он знает, что такое молчание. Он подготовит бригаду врачей...

— Когда они будут здесь? — требовательно спросил Максим.

— Через три часа, максимум четыре. Зависит от дорог. Ты же видишь, что там за окном.

Глава 9

Разомкнув веки, Диана ощутила, как мир наваливается на неё мутным грузом. Утро начиналось с привычного приступа тошноты, беременность, нежеланная и непрошеная, высасывала из неё последние соки. Лишь четвёртая или пятая неделя… Что же будет дальше, когда живот станет непосильной ношей, когда каждое движение будет отдаваться болью в пояснице?

Каждый раз, когда тошнота подкатывала к горлу, в голове всплывал образ Ротвейлера - мужчины, сломавшего её жизнь. Она повернула голову на его подушку, место, где ещё недавно покоилось его тело, было холодно. Он ушёл, оставив лишь свой запах - терпкий, животный, заполняющий собой всё пространство. Этот дом, золотая клетка, в которой она томилась, был пропитан его присутствием, его запахом, и Диана ненавидела его за это… но не могла отрицать, что этот запах ей нравился.

Диана отдёрнула себя от опасной мысли. Если она позволит себе и дальше тонуть в этом омуте, разовьётся стокгольмский синдром, и она начнёт жалеть и желать своего мучителя, искренне желать, а это уже было за гранью.

Превозмогая головокружение, Диана поднялась с кровати. Её тело, созданное для восхищения и поклонения, сейчас казалось чужим. Стройная фигура, украшавшая обложки журналов, начинала меняться. Высокий рост ставший в последний год предметом гордости, теперь ощущался как проклятие, напоминая о её уязвимости. Грудь, всегда скромная, наливалась тяжестью, предвещая будущее материнство. В зелёных глазах, обычно смелых и полных жизни, плескалась усталость и отчаяние.

На голое тело она накинула шелковый халат, холодный и скользкий. Ткань коснулась кожи, вызывая лёгкий озноб. Светло-русые волосы, волнами спадающие до середины спины, растрепались после сна. Обычно Диана уделяла им много внимания, но сейчас ей было всё равно.

Её манило окно, свежий декабрьский воздух, обещающий хоть какое-то облегчение. Восьмое декабря… время текло неумолимо. Сколько времени она провела в плену? Казалось, прошла целая вечность. Несколько месяцев, за которые она успела потерять себя и забеременеть от своего мучителя.

«Прекрасно! Так держать, Диана!» — она горько усмехнулась, обращая этот сарказм к самой себе.

Не успела Диана вдохнуть обжигающий декабрьский воздух, как дверь отворилась, и в комнату вошёл Ротвейлер. Его лицо - словно высеченное из камня было непроницаемым. Но Диана заметила иное - мимолётную тень озабоченности в глубине его глаз.

Она обернулась, буравя его взглядом, будто пытаясь прожечь в нём дыру.

«А вот и мой мучитель… явился, не запылился», — пронеслось в её голове, как злая насмешка.

Он нахмурился, будто почувствовав на себе тяжесть её взгляда. Подойдя ближе, спросил нарочито спокойным тоном:

— Как ты себя чувствуешь?

— А как, по-твоему, я должна себя чувствовать, Ротвейлер? — выплюнула Диана, голос дрожал от ненависти и слабости. Тошнота подкатила к горлу, усиливая головокружение. — Беременная… заточенная в твоей золотой клетке… униженная и сломленная.

Он прервал её резким взмахом руки.

— Хватит. Сейчас ты спустишься вниз. Оденься тепло.

Внутри Дианы взорвался вулкан. С каждой его фразой всё больше кипела злость.

— С чего это вдруг я должна одеваться и куда-то спускаться? Ты решил, что можешь просто указывать мне? Куда ты меня ведёшь, похититель? Думаешь, я пойду, куда ты скажешь? — Её голос сорвался на крик, а кулаки непроизвольно сжались.

Ротвейлер сделал шаг вперёд, нависая над ней своей внушительной фигурой. В глазах - один голубой, как зимнее небо, другой янтарный, словно тлеющий уголь - вспыхнула сталь.

— Ты - моя, Диана. Полностью. Без остатка. И ты будешь делать то, что я скажу.

Его слова, произнесённые низким, угрожающим голосом, прозвучали как приговор.

Истерика накрыла Диану с головой.

— Что ты несёшь?! Я не твоя собственность! Я не вещь, которую можно купить и продать! Я человек! Ты украл мою жизнь, разрушил мою карьеру, ты без моего желания меня забеременел, в конце концов! И ты смеешь говорить, что я - твоя?!

Слезы готовы были брызнуть из глаз, но Диана сдержалась, переводя дыхание, и сглотнув ком в горле, добавила:

— Лучше смерть, чем быть твоей!

Ротвейлер схватил ее за плечи, прерывая поток слов. Сильные пальцы впились в кожу сквозь тонкую ткань халата. Он притянул Диану к себе, и она упёрлась лицом в его широкую грудь, обтянутую безупречным пиджаком. Ткань была жёсткой и пахла дорогим одеколоном - тем самым терпким, животным запахом, который одновременно отталкивал и притягивал её.

Она подняла голову, заглядывая в его глаза - один ледяной, другой - обжигающий. В них плескались власть, сила и… что-то ещё, что Диана не хотела понимать. И вновь она почувствовала, как тонет в этом омуте, теряя волю и сопротивление.

Он усмехнулся, видя её смятение и тихо прошептал склоняясь к её уху и обжигая кожу горячим дыханием.

— Ты такая предсказуемая, Диана. Всегда такая... податливая.

Он отодвинулся от неё, не выпуская из своих объятий, и Диана заметила, что его волосы, отросшие и теперь обрамлявшие лицо тёмными кудрями, делали его каким-то другим, незнакомым. Диана увидела перед собой не жестокого Ротвейлера, а словно тень человека, каким он был когда-то давно, до того, как надел эту маску безразличия и силы.

Неосознанно, словно повинуясь какому-то внутреннему импульсу, она подняла руку и коснулась его кудрей. Лёгкими движениями зачесала их назад, открывая его лоб. Пальцы запутались в мягких, непослушных прядях.

Он нахмурился, словно прикосновение обожгло его.

— Что ты делаешь?

— Ты когда-то носил так волосы? – прошептала Диана, не отрывая взгляда от его лица.

В его глазах промелькнуло замешательство. Он отвернулся к окну, пытаясь вырваться из-под её взгляда и буркнул, будто про себя:

— Не помню...

— Всё ты помнишь, Ротвейлер! Ты же не подстригал их так коротко, как сейчас, ведь так? — продолжала Диана, как одержимая. — Тебе было бы неудобно, если бы ты всегда носил их коротко… я вижу, что это не твой стиль… Ты раньше их так не стриг…

Глава 10

Диана замерла, веки плотно сомкнуты. Его тайны, его криминальные делишки, псы, рвущие плоть, - неужели это лишь верхушка айсберга? Сердце колотилось в бешеном ритме, кровь пульсировала в висках, обжигая щёки румянцем. В лёгких застрял ком, а воздуха катастрофически не хватало.

Страх ледяной волной окатил её, смешиваясь с каким-то странным, болезненным влечением. Живот скрутило в тугой узел, но не от тошноты, а от предчувствия чего-то неотвратимого и опасного. Кончики пальцев покалывало, а внизу живота разливалось тягучее, сосущее тепло. Она знала, как безумен этот человек, как далеко он готов зайти ради мести - она уже ощутила это на своей шкуре. Но, казалось, с другими врагами он не церемонился так, как с ней.

Других он уничтожал мгновенно, без колебаний. А её… словно щадил с самого начала, инстинктивно. Издевался, но не убивал, не доводил до грани безумия. Диана вздрогнула от собственной мысли: неужели она ищет ему оправдание? Какая же она наивная!

Воспоминание об их первой встрече, его пронзительный взгляд, хриплый голос, - всё сложилось в единую картину. Он не убил её лишь по одной причине: он её желал. И это желание превратилось в маниакальную потребность, вызывающую одновременно отвращение и странное волнение.

Открыв глаза, Диана встретила его взгляд, в котором смешались озабоченность и нежность. Этот опасный хищник теперь видел в ней не дочь врага, а желанную женщину. И этой слабостью нужно воспользоваться. Она может играть на его чувствах, выиграв время для побега. Главное - убедить его в своей покорности, чтобы он не заподозрил её истинных намерений… по крайней мере, до тех пор, пока она не окажется на свободе.

Его руки снова коснулись её щеки и нежно провели по коже. Он опустил голову и легко коснулся её губ, вызывая мурашки по коже.

— Ты как себя чувствуешь? Не тошнит сейчас? — спросил он, пытаясь прочесть её мысли.

Диана улыбнулась, подняла руку и сама притронулась к его щеке, ощущая совсем лёгкую щетину. Она будет играть, она будет показывать нежность, любовь, чтобы у неё появилась возможность сбежать.

— Уже лучше… вроде бы тошнить перестало.

Он снова опустил губы на её губы в лёгком поцелуе и, оторвавшись от неё, проговорил:

— Тогда одевайся, во что-то тёплое, но что-то такое, что легко можно снять, я хотел показать тебя врачу.

Диана на миг прищурилась, искоса взглянув на него. Он собирается показать её врачу? Возможно, это её шанс рассказать, что её держат в заложниках. Её глаза вмиг загорелись лихорадочным огнём надежды. Наконец-то, хоть какой-то шанс. Она почувствовала, как в груди разгорается искра предвкушения.

Он уловил в её взгляде перемену, этот нескрываемый блеск дерзкого замысла. Его взгляд полыхнул восторгом. Эта дикая кошка, даже в отчаянии, готова на всё, чтобы вырваться. И эта дерзость, эта неукротимая сила заводила его до безумия. Он наклонился к её уху совсем близко и обдал её нежную кожу горячим дыханием, от которого её тело затрепетало в мимолётной дрожи. По спине пробежали мурашки.

Его рука скользнула вниз, под подол её тонкого халата, и нашла свою цель - полушарие ягодицы. Пальцы крепко сжали упругую плоть, вызывая мгновенную волну боли, от которой перехватило дыхание, и, как ни парадоксально, обжигающего удовольствия. Диана невольно застонала и, повинуясь импульсу, схватилась пальцами за его шею, притягивая его ближе к себе, ощущая его горячую, твёрдую кожу под своими пальцами. Ноги предательски подкосились. Этот дьявол одним прикосновением умел доводить её до безумия.

Его рука продолжала свой путь под халатом, поднимаясь вверх по её спине, проводя руками по голой коже. Он прошёлся кончиками пальцев вдоль позвоночника, вызывая ещё одну волну мурашек, и вновь опустилась на ягодицы, легко сжимая горячей ладонью кожу.

Его губы вовсю ласкали её мочку уха, обдавая её горячим дыханием и вызывая мучительное томление внизу живота. Влажная искра зажглась между бёдер. От болезненных ощущений между ног она слегка помялась на месте, пытаясь унять дрожь, что не ушло от его пристального, прожигающего взгляда. Его глаза, казалось, видели её насквозь.

Наконец, он оторвался от её уха и прошептал, его голос был полон насмешливой уверенности:

— Бесполезно, Диана. Этот врач и его бригада помощников не смогут вызвать полицию, не освободят тебя от меня. И если ты думаешь, что сможешь сбежать, ты глубоко ошибаешься… я никогда не отпускаю то, что принадлежит мне. Никогда.

Его слова, как ледяные иглы, пронзили её надежду. Она почувствовала, как мурашки пробежали по коже, но уже не только от возбуждения, но и от страха. Его хватка на её ягодице усилилась, напоминая, кто здесь хозяин. Он видел все её попытки обмануть его, прочёл их по её глазам. И это пугало её больше всего.

Диана чуть опрокинула голову, и её лицо оказалось всего в нескольких миллиметрах от его лица. Воздух между ними загустел, наэлектризованный невысказанными желаниями и скрытой угрозой. Она видела эти искры в его глазах, видела, как желание плещется в гетерохромной бездне его взгляда - янтарный, пронзительный, в одном глазу, и льдисто-голубой в другом. Эта асимметрия всегда её завораживала и пугала одновременно.

Она взглотнула, пытаясь прочистить горло, и ощутила, как он жадно выдохнул ей в кожу, обдавая её лицо своим обжигающим дыханием, пахнущим дорогим виски и чем-то неуловимо опасным. Её ноздри затрепетали, улавливая этот манящий и отталкивающий аромат. Сердце бешено колотилось, отбивая оглушительный ритм в ушах.

— Я и не собиралась жаловаться… — солгала она, стараясь, чтобы голос звучал ровно, без дрожи. Но, кажется, он уловил фальшь, потому что его глаза только ещё больше блеснули, наполнившись каким-то хищным предвкушением.

— В самом деле, Диана? — промурлыкал он, почти губами касаясь её губ.

Лёгкий ветерок его дыхания щекотал её кожу, вызывая противную дрожь, которую она изо всех сил пыталась подавить. Она чувствовала, как кровь приливает к щекам, окрашивая их предательским румянцем.

Глава 11

Диана облизнула пересохшие губы, чувствуя, как по телу пробежала предательская дрожь. Она дрожащими руками коснулась пояса шёлкового халатика, но он опустил свою руку поверх её, не давая возможности развязать узел.

Он наклонил голову и обжёг своим горячим дыханием её кожу на щеке, прошептав:

— Не спеши… врачи никуда не денутся… я сам…

Диана затаила дыхание, сердце бешено заколотилось, отдаваясь гулким эхом в ушах. Его пальцы коснулись шелковистого пояса, медленно и неотвратимо развязывая его. Она чувствовала, как нарастает напряжение, как воздух вокруг становится плотным и обжигающим.

Полы халата распахнулись, являя её голую кожу его взору. Он медленным движением спустил халат с её плечей, позволяя нежному шёлку скользить по её коже, оставляя за собой след мурашек.

Диана невольно застонала, когда он провёл руками по её плечам. Лёгкое касание обожгло её голую кожу. Его глаза горели желанием, а горячее дыхание продолжало опалять кожу на её щеке, заставляя её дышать всё чаще и прерывистее. Грудь тяжело вздымалась, а горло пересохло, мешая глотнуть воздух. Под его взглядом, она ощущала, как алеют щёки.

Почему его близость вызывает в её теле такой бурный отклик? Почему кровь кипит в венах, а разум отказывается подчиняться? Она не хотела признаваться самой себе в том, что, возможно, чувствует к нему что-то большее, чем ненависть и похоть, это было слишком опасно. Иначе одержимость станет взаимной, а эти чувства к нему сожгут её изнутри, оставив лишь пепел.

Она стояла перед ним совершенно обнажённая, чувствуя его взгляд на себе.

Каждый миллиметр её тела ощущал этот тяжёлый, прожигающий взгляд. Он словно ласкал её взглядом, и метил, одновременно, давая понять, что она принадлежит ему и только ему. И Диана сама в глубине души понимала, что да… она действительно принадлежит ему, но признать это, наслаждаться этим, значило полюбить своего мучителя.

Нет, нельзя терять себя. Нельзя позволить ему проникнуть в её сердце, разрушить её волю. Влажный жар проступал на коже, покалывая и смущая. Она чувствовала, как трепещут кончики пальцев, как дрожат колени. Ей необходимо было взять себя в руки, иначе она потонет в этой пучине страсти, и он выйдет победителем.

Он отодвинулся от неё, но лишь для того, чтобы взять комплект нижнего белья. Он начал с трусиков. И повернулся к ней снова. Диана зарделась пуще прежнего, это было так унизительно и волнительно одновременно.

Он улыбнулся, соблазнительной улыбкой. Его гетерохромные глаза вспыхнули.

— Давай, мой волчонок, надевай… — он подставил бельё так, чтобы она могла поднять ноги и просунуть в отверстие.

Внутри всё похолодело. Диана упрямо стиснула зубы, пытаясь унять дрожь, охватившую тело. Она чувствовала, как кровь прилила к лицу, делая её багровой. Пересохшие губы она часто облизнула, тщетно пытаясь вернуть им хоть каплю влаги. Сердце колотилось с такой силой, что казалось, вот-вот вырвется из груди. Она чувствовала себя загнанной в угол дикой кошкой, готовой к отчаянному прыжку.

Собираясь с духом, Диана подчинилась его странной воле. Ноги дрожали, когда она приподнимала их, просовывая в узкие отверстия. Каждый его жест, каждое движение заставляло её внутренности сжиматься от предчувствия. Она чувствовала себя марионеткой, пляшущей под его дудку, и это приводило её в ярость. Ярость смешивалась с пугающим, почти болезненным возбуждением, которое она отчаянно пыталась подавить.

Его руки заскользили по её коже, вызывая мурашки по всему телу. Сначала лёгкие, едва ощутимые касания на бёдрах, затем - чуть более настойчивые движения, заставляющие её вздрогнуть. Она чувствовала, как его взгляд прожигает её насквозь, оценивая, желая, присваивая. Когда его руки достигли треугольника русых волос и ягодиц, она прикусила губу до крови, чтобы не выдать своего постыдного стона.

Его глаза в этот момент стали ещё более тёмными, бездонными, словно в них отражалась сама ночь. В них плясали опасные искры, хищное пламя, обещающее всепоглощающую страсть и неминуемую гибель её ненависти. Диана отвела взгляд, не в силах выдержать этот обжигающий взгляд.

Когда он закончил, лёгкий поцелуй обрушился чуть ниже её пупка, прямо над тканью трусиков. Мгновенная вспышка жара пронзила её тело. Она замерла, боясь пошевелиться, боясь разрушить хрупкое равновесие, которое она с таким трудом поддерживала. Ей казалось, что она тонет в этом омуте страсти, что вот-вот потеряет контроль над собой.

Оторвавшись от неё, он прошептал, глядя ей прямо в глаза:

— Это моё…

Диана не могла отвести от него взгляда, чувствуя, как предательская влага проступает между бёдер, приветствуя его как победителя, как завоевателя её тела и разума. Губы снова пересохли, и она невольно провела по ним языком, пытаясь увлажнить, но это лишь усилило ощущение стыда и похоти, переплетающихся в её сознании. Сердце, казалось, выпрыгнет из груди, отбивая безумный ритм, заглушающий все остальные звуки. Она ненавидела себя за эту слабость, за это предательское желание, которое поднималось из глубин её существа.

Но он не ждал её ответа, не нуждался в её согласии. Он снова наклонился и потянулся за колготками. Холодная, не нагретая жаром её тела, ткань коснулась её кожи, вызывая новую волну мурашек. Всё повторилось.

Она снова позволила ему натянуть колготки на её тело, чувствуя, как возбуждение пропитывает ткань на её трусиках, оставляя тёмные пятна влаги. Она не могла ничего с собой поделать, он был слишком настойчив, его прикосновения обжигали, пробуждая в ней первобытные инстинкты, которые она так отчаянно пыталась подавить. И он был до безумия соблазнителен… Он был её проклятием и её погибелью, её палачом и её страстью.

Когда колготки были надеты, он перехватил её ногу, его пальцы коснулись её щиколотки, вызывая слабую дрожь. Он снова оставил лёгкий поцелуй на ней, прямо над тканью колготок. Даже сквозь эту преграду она ощущала жар его губ, как клеймо, выжженное на её коже.

Глава 12

Диана вышла с Ротвейлером в морозный декабрьский день. Он настоял, чтобы она надела шубу и повязала на голову шерстяной платок, несмотря на её слабое сопротивление. Он твердил, что она не должна замёрзнуть и навредить себе или ребёнку, даже если до машины нужно было пройти всего пять минут от его особняка. Ротвейлер же, одетый в тёплое пальто, взял её за руку и повёл навстречу к машине.

Замёрзший воздух обжигал щёки, а редкие снежинки медленно опускались, кружась в свете фонарей коттеджного посёлка. Под ногами хрустел свежевыпавший снег, и каждый шаг отдавался гулким эхом в тишине морозного дня.

— Тебе не обязательно держать меня за руку, мы с тобой не влюблённая парочка, — проговорила Диана, чувствуя, как противная тошнота снова подступает к горлу. Её голос дрожал, а губы пересохли от холода и внутреннего напряжения.

Как же ей надоел его пристальный контроль! Его ребёнок, как и он сам, не давал ей покоя. И как она может сбежать от него в таком состоянии? Правильно, никак. Но она поклялась себе, что обязательно что-нибудь придумает, найдёт возможность.

Ротвейлер усмехнулся в ответ лишь краешком губ, не сводя с неё взгляда.

— Мы с тобой самая настоящая парочка, и ты бессильна что-то решить.

Диана вспыхнула от ненависти. Сердце бешено заколотилось в груди, отдаваясь гулким стуком в висках. Он уже всё решил за неё, абсолютно, не давая ей ни единого права голоса. Холод пробирал до костей, но её бросало то в жар, то в озноб. Она чувствовала, как дрожат руки, и с трудом сдерживала рвущийся наружу гнев. Каждый вдох давался с трудом, словно в лёгких не хватало воздуха.

Диана понимала, что нужно было взять себя в руки. Сейчас или никогда.

Она натянула на лицо маску покорности. В уголках глаз даже промелькнула слабая, почти незаметная улыбка. Маска принятия. Ей нужно было, чтобы он поверил. Поверил в то, что она смирилась, что приняла свою судьбу. Что она и ребёнок - навеки его. Диана нутром чувствовала, что только так сможет добиться хоть какой-то автономности, хоть какого-то контроля над собственной жизнью.

— Ты выглядишь… умиротворённой, — прозвучал его низкий, бархатный голос.

Ротвейлер внимательно изучал её лицо, словно пытаясь разглядеть правду за маской.

Диана опустила взгляд, изображая смущение.

— Я просто… поняла, — прошептала она, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Поняла, что ты прав. Это лучшее для нас всех.

Он остановился и приподнял её подбородок двумя пальцами, заставляя смотреть ему в глаза. В его взгляде читалась смесь недоверия и… удовлетворения?

— Хорошая девочка, — промурлыкал он, и от этих слов по спине Дианы пробежала новая волна дрожи. — Пойдём. Доктор ждёт. Я хочу убедиться, что ты и мой ребёнок в порядке.

Ротвейлер снова взял её под руку, и Диана, стараясь не выдать своего гнева, позволила ему вести себя. Они направились к белоснежному фургону, припаркованному у ворот. Машина больше напоминала передвижную лабораторию, чем обычный автомобиль. Блестящие хромированные детали, тонированные стекла, спутниковая антенна на крыше - всё говорило о том, что за комфорт и конфиденциальность здесь заплачены немалые деньги.

Дверь фургона открылась, и из него вышла женщина в безупречно белом халате. Её лицо было безмятежным, словно она никогда в жизни не сталкивалась с человеческими страданиями.

— Господин Ротвейлер, — учтиво поклонилась врач. — Госпожа…

— Это Диана, — перебил Ротвейлер. — Моя… будущая жена.

Волна ярости захлестнула Диану. Каждой клеткой тела она чувствовала, как гнев вырывается наружу, обжигая изнутри. Глаза вспыхнули неконтролируемой злостью, а губы искривились в презрительной усмешке.

Ротвейлер, казалось, наслаждался этим проявлением непокорности. Он усмехнулся в ответ, его взгляд скользнул по её лицу, выдавая смесь раздражения и возбуждения. Он видел, что никакой покорности не было и в помине, что она снова играла, и, как ни странно, это его забавляло.

Диана не отводя взгляда, прошипела сквозь зубы:

— Какая жена, ты в своём уме? Я не давала своего согласия на брак с тобой…

Ротвейлер лишь усмехнулся, и наклонившись ближе к её лицу, прошептал, так, что клубы пара вырвались из его рта в морозном воздухе:

— А у тебя нет выбора, Диана. Ты уже - моя, носишь моего ребёнка, и ты будешь моей женой.

Диана продолжала испепелять его взглядом. Тиран и деспот. Он будто уже написал её жизнь, и теперь ничто не могло этого изменить. Каждый его жест, каждое слово ощущалось как клеймо, въедающееся в её кожу. Лёгкие горели от сдерживаемого крика, сердце бешено колотилось, словно пыталось вырваться из грудной клетки.

Врач оставалась бесстрастной, будто она вообще не слышала этого разговора. Её лицо было непроницаемым, как у манекена, и Диана поняла, что она тоже была куплена. Собственно, чего и следовало ожидать, но попытаться стоило, хоть немного намекнуть о своём положении пленницы. Горькая усмешка тронула её губы.

Врач пригласила их обоих подняться по крутой лестнице в фургон, а сама зашла первой.

Ротвейлер, не раздумывая, подхватил Диану на руки. Она попыталась сопротивляться, её тело напряглось, как натянутая струна. Но он оборвал её попытки:

— Довольно! Твоё здоровье и здоровье моего ребёнка превыше твоей гордости и ненависти, Диана. Я не хочу, чтобы ты упала.

Глава 13

Ротвейлер слушал врача, и внутри него поднималась буря. Каждое её слово отдавалось ударом в солнечное сплетение. Резус-конфликт… Он никогда не слышал об этом, но по тону врача понимал, что это серьёзно. За здоровье Дианы и его ребёнка нужно бороться.

Но вместе с осознанием опасности нарастал и леденящий страх. Страх потери контроля. Его ладони вспотели, и он невольно сжал их в кулаки, чувствуя, как побелели костяшки. В висках запульсировала кровь, а дыхание спёрло в груди.

Ему было необходимо, чтобы Диана находилась под его неусыпным контролем, в его поле зрения, всегда. Больница… это открытая дверь в мир, от которого он её так тщательно скрывал. Мир, где она могла найти помощь, убежище, способ вырваться из его власти.

Сама мысль об этом обжигала яростью разъедая его изнутри. Его челюсти свело судорогой, а взгляд стал тяжёлым, давящим. Он стиснул зубы так сильно, что почувствовал, как напряглись мышцы шеи.

Он смотрел на Диану. В её глазах плескалась надежда, которую он так ненавидел. Ему хотелось раздавить эту надежду, уничтожить её нахрен, но он понимал, что не может. Не сейчас. Не когда на кону стоит её жизнь и его ребёнка. Его сердце бешено колотилось, словно пытаясь вырваться из груди, а в горле пересохло.

Ярость клокотала в нём, смешиваясь со страхом и отчаянием. Ему хотелось кричать, крушить всё вокруг, лишь бы вернуть себе ощущение потерянного контроля. Но он сдержался. Он должен оставаться сильным, ради них. Ради Дианы, ради ребёнка… ради себя.

— Это… действительно обязательно? — прохрипел он, чувствуя, как голос дрожит от напряжения.

Кончик языка против воли скользнул по пересохшим губам. Он ненавидел себя за эту слабость, за этот страх, который парализовал его волю, но ничего не мог с собой поделать. Он почувствовал, как по спине пробежал холодок, и на лбу выступили капельки пота.

Врач коротко кивнула, и его сердце рухнуло в пропасть. Эти слова врача, подтверждающие необходимость посещения больницы, прозвучали как приговор.

Он чувствовал, как ускользает из его рук нить, связывающая Диану с ним. Он знал, что она воспользуется этой возможностью, чтобы сбежать. Но он ничего не мог поделать. Он был заперт в этой клетке выбора, где каждая альтернатива ведёт к невыносимой боли.

Ротвейлер посмотрел на Диану, и в его взгляде смешались любовь и ненависть, страх и надежда. Он любил её, любил своего ребёнка, и он боялся потерять их. Потерять их навсегда. Этот страх был сильнее его, он ослеплял его и лишал разума.

Он понимал, что должен отпустить её, хоть ненадолго. Он должен довериться врачам, довериться ей… Но сможет ли он? Хватит ли у него сил пережить этот страх, эту ярость, это ощущение потери контроля?

Он молчал, борясь с бурей, бушующей внутри него. Решение было очевидным, но принять его было невыносимо. Он чувствовал, что теряет свою власть над ней.

Диана, напротив, сидела на кушетке и смотрела на него с неприкрытым удовольствием, словно забавляясь его замешательством. В её взгляде не было и следа прежней озадаченности, страха или стыда. Казалось, она торжествовала, ощущая свою власть над ситуацией, над ним.

В её глазах читалось:

«Ты думал, я навеки заточена в твоей клетке? Как же ты ошибаешься! Я вырвусь на свободу, и ты ничего не сможешь с этим сделать!»

Его передёрнуло от этой мысли. Ревность и ярость ледяным узлом сжали внутренности. Не в силах больше сдерживаться, он стремительно подошёл к ней и, игнорируя присутствие врача, впился в её губы жадным, требовательным поцелуем.

Диана вздрогнула от неожиданности, её щёки мгновенно вспыхнули. Глаза расширились, дыхание перехватило. Она попыталась отстраниться, но он крепко держал её голову.

— Что… что ты делаешь? — с трудом выдохнула она, вырываясь из его поцелуя.

Голос звучал хрипло, руки упёрлись в его грудь, пытаясь оттолкнуть его. Но сдвинуть его было сложнее, чем гору. Диана была смущена и растеряна, ей было неловко от такой демонстрации чувств в присутствии врача, хотя она и понимала, что та абсолютно лояльна и исполнит любую его прихоть.

К счастью, врач давно отвернулась, делая вид, что ничего не замечает.

Ротвейлер запустил пальцы в её волосы и слегка откинул её голову назад, не больно, но достаточно ощутимо, чтобы она почувствовала его дыхание на своих губах.

— Если ты думаешь, что сможешь сбежать от меня, Диана, ты жестоко ошибаешься, — прошептал он, а его голос сорвался на рык. — Ты моя… и я достану тебя даже из-под земли, в раю или в самом аду. Ничего меня не остановит на пути к тебе. Ни-че-го. Запомни это! Я никогда не отпускаю то, что принадлежит мне…

Диану захлестнула волна отчаяния и ярости. Она испепелила его ненавистным взглядом. Она хотела кричать, разбить всё вокруг, лишь бы не видеть этого властного утверждения в его глазах. Глазах, в которых помимо угрозы отражалась бездна страха. Диана улыбнулась, криво и натянуто, но в улыбке читался вызов.

Тихо, но отчётливо, она прошептала в ответ:

— Ты не сможешь привязать меня к себе навечно… я - независимая личность… и никому не принадлежу…

Её глаза горели вызовом. Взгляд, полный презрения и ненависти, пытался прожечь его насквозь.

Он, в свою очередь, не отрывал от неё своих пронзительных гетерохромных глаз. Эти глаза гипнотизировали, опутывали её волю. Он видел её страх и ярость, но не отступал.

Глава 14

Диана, гордо вскинув голову, вскочила с кушетки и направилась за ширму. Каждый её шаг был наполнен решимостью, но под этой маской железной воли билось испуганное сердце. Кожа горела, чувствуя на себе прожигающий взгляд Ротвейлера. Он словно сканировал её, проникая в самые сокровенные уголки её души.

Мельком взглянув в его глаза, она увидела то, что заставляло её кровь кипеть, а сердце отдавалось в висках оглушительным стуком. Это было желание, неукротимое, всепоглощающее. Не только физическое, но и какое-то первобытное, на каком-то тёмном, духовном уровне. Он словно не просто хотел её как женщину, как мать своего ребёнка, он хотел, чтобы она растворилась в нём, чтобы она стала частью его, неразрывным целым. Поглотить её, сожрать до основания её существа.

Всё внутри Дианы взбунтовалось против этого взгляда, против этой невыносимой власти. Но что-то тёмное, опасное, вопреки её воле, снова пробуждалось в ней. Искушение слиться с этой тёмной силой, исходящей от него, становилось невыносимым. Она раз за разом предавала себя и всякий здравый смысл, стоило ему вот так на неё посмотреть. Зубы непроизвольно стиснулись, а в горле пересохло.

Собрав всю свою ненависть и волю в кулак, она отбросила эти мысли, хватит это терпеть! И под этим испепеляющим взглядом, она скрылась за ширмой, демонстративно отдёрнув шторку с яростью, вкладывая в этот жест всю свою злость и отчаяние. Последнее, что она увидела, как уголки его губ приподнялись в едва заметной, снисходительной усмешке. Он знал, что она чувствует. Он наслаждался своей властью над ней. Дьявол.

За ширмой, в тесном убежище, куда не проникал его прожигающий взгляд, Диана ощутила короткую передышку. Руки дрожали так сильно, что снять свитер казалось огромным испытанием. Диана вспыхнула от новой волны ярости и сорвав его с себя одним резким движением, швырнула его на табурет в углу. Затем пришла очередь юбки, и вот уже ткань безвольно скользнула вниз, обнажая дрожащие ноги. Колготки, ставшие символом её уязвимости, были сброшены с такой же яростью.

Воспоминания обрушились лавиной, сметая все попытки сосредоточиться. Час назад… он одевал её. Ротвейлер. Его движения были осторожны, почти нежны, но в каждом прикосновении ощущалась неукротимая сила.

И этот взгляд… смесь заботы, желания, одержимости и властности, словно он лепил её, как скульптор, создавая свой идеальный образ. Горячее возбуждение проступило между бёдер, вызвав мгновенный дискомфорт и смущение. Диана вздрогнула, закусив губу до крови, чтобы не застонать от досады на себя.

«Хватит… прекрати о нём так думать», — молила она себя, но тщетно.

В памяти вспыхивали картины их близости, каждая доводящая её до безумия. Его руки, скользящие по её коже, губы, терзающие её с неистовой страстью, настойчивость, не оставляющая ей и шанса на сопротивление, всепоглощающее удовольствие, жаркие проникновения, и её беспомощность перед этой дикой, первобытной связью. Она помнила, как теряла себя, как отдавалась на волю этой тёмной силе, исходящей от него.

Оставшись в одном белье, Диана подошла к тусклому зеркалу, висевшему на стенке фургона. Она ожидала увидеть измученную, сломленную пленницу, но увидела нечто иное. Её грудь становилась пышнее и соблазнительнее. Беременность, подарок и проклятие одновременно, преображала её тело, придавая ему свежесть и округлость. Он позаботился о том, чтобы она оставалась здоровой, сильной, способной выносить его ребёнка.

«Идеальная инкубаторская машина, — злобно пронеслось в её голове. — Здоровая, крепкая, красивая, без единой заусенки. Всё просчитано, как всегда. Никакой спонтанности, ни капли! Даже его внезапные порывы гнева, его якобы неконтролируемые чувства - всё это часть его чёртовой стратегии. Он же Ротвейлер, в конце концов, - безжалостная машина для достижения цели. И я - его очередная победа, важный трофей, который он будет холить и лелеять, пока не добьётся своего. А потом… что потом? Неужели он думает, что я позволю ему собой распоряжаться? Что я просто стану красивой куклой в его руках? Никогда!»

В зелёных глазах, как и прежде, вспыхнул огонь бунта. Она не позволит ему помыкать ею, как марионеткой. Провались всё к чёртовой матери! Она вырвется из-под его контроля, докажет ему, что она не сломлена, что внутри неё горит пламя, которое он не сможет погасить. Она будет бороться за свою свободу, за право самой распоряжаться своим телом, своей жизнью. И пусть сейчас в её чреве рос плод от этого человека, этого мучителя и соблазнителя, она не позволит ему поработить себя.

Собрав остатки воли в кулак, Диана выпрямилась, как стальная пружина, готовая распрямиться в любой момент. Больше никаких слабостей, никаких минут отчаяния. Только сталь и решимость. Она выйдет отсюда другой, закалённой решимостью и непокорённой. И этот дьявол ещё пожалеет, что посмел посягнуть на её свободу.

Выйдя из-за ширмы, Диана тут же наткнулась на его взгляд. Он словно ласкал кожу, проникая вглубь, обжигая каждым прикосновением. Диана отчаянно старалась не думать о нём, отгородиться от этого всепоглощающего чувства, но тщетно. Он был здесь, рядом, и его присутствие ощущалось каждой клеточкой тела.

Врач жестом пригласила её подойти ближе, и под их пристальными взглядами Диана нехотя подчинилась, застыв в нерешительности.

Даже не взглянув на неё она с профессиональной бесстрастностью вооружилась холодным металлическим циркулем, и принялась вымерять ширину бёдер Дианы. Ледяное прикосновение металла к коже вызвало неприятную дрожь.

Закончив осмотр, врач удовлетворённо кивнула, поворачиваясь к Ротвейлеру с выражением хорошо выполненной работы. Словно Диана и не стояла здесь вовсе, а была лишь неодушевлённым предметом.

— Бёдра достаточно широкие, — прозвучал её вердикт, — тело идеально приспособлено для рождения ребёнка.

Удовлетворение в голосе врача было почти осязаемым. Ротвейлер откинулся на спинку стула, и Диана уловила в его взгляде отблеск триумфа. Раздражение волной прокатилось по её телу. Он смотрел на неё, как на племенную кобылу, предназначенную для продолжения его рода.