Неверный. Медовый Капкан

Пролог

Мы ревностно строим свои крепости, поднимаем стены из общих воспоминаний, наполняем рвы доверием. И так сильно боимся внешних угроз, что даже не допускаем мысли, что измена, самый страшный враг, никогда не штурмует ворота. Она рождается внутри. И ждет своего часа, тихо посасывая мед из самого сердца нашего счастья. Лия Жасмин

Август

Тот вечер был густым и сладким, как растопленный мед. Я стояла на своей идеальной кухне, залитой алым светом заката, и мыла посуду. В воздухе витал запах ужина, свежести и мира. Моего мира. Моей крепости. Филипп уже спал, Федор задерживался — обычная история. Я не волновалась. Я верила. Вера была тем фундаментом, на котором я выстроила всю свою жизнь.

Зазвонил телефон. Лидия. Я улыбнулась, вытирая руки.

— Привет, бунтарка, — собралась я сказать.

Но голос в трубке был чужим — плоским, сдавленным.

— Ксюш… присядь.

Ледяная игла вошла в сердце. Тихо, почти безболезненно.

— Лид? Что случилось?

Она резко вдохнула, будто готовилась нырнуть в ледяную воду.

— Я только что… у «Азбуки Вкуса». Видела Федора.

Кругом все замерло. Звук закипающего чайника, мерцающий экран телевизора — все это превратилось в фоновый шум для оглушительной тишины внутри меня.

— И что? Он домой скоро будет? — мой голос прозвучал откуда-то издалека.

— Он был не один, Ксения.

В ее голосе послышался надрыв.

— С ним была женщина. Молодая. Брюнетка. Они выходили со смехом… с полными пакетами. Потом… потом он взял ее за подбородок…

Она замолчала, и в этой паузе прозвучал приговор.

— …наклонился и поцеловал. Прямо в губы. Ксюшь, Ксюша… так страстно. Так целуют только любовников.

Я стояла посреди своей идеальной кухни и смотрела, как по стенам моего мира поползли черные трещины.

Глава 1

Счастье — это когда обычное утро кажется подарком. Когда ты не ждешь подвоха, а просто живешь, дышишь полной грудью и веришь, что так будет всегда. Это роскошь не замечать собственного счастья, потому что оно стало такой же неотъемлемой частью жизни, как воздух. Ксения М.

Июль

Первые лучи солнца, пробиваясь сквозь щель между шторами, осветили спальню. Я медленно открыла глаза, и мир вернулся ко мне не сразу: сначала — ослепительные пылинки, танцующие в солнечных столбах, затем — настойчивый щебет воробьёв за окном и, наконец, глубокая, умиротворяющая тишина нашего дома. Я потянулась, и первое, что почувствовала, — это не запах кофе, а тёплое, тяжёлое, как стёганое одеяло, ощущение тихого, глубокого счастья. Рядом, разметавшись, с безмятежным лицом спящего ребёнка, посапывал Фёдор. Я прикоснулась к его руке — осторожно, чтобы не разбудить, — и тихо-тихо скользнула с кровати.

Вставая, я на мгновение задержала взгляд на своём отражении в зеркале гардеробной. Меня встречала женщина с густыми, огненно-рыжими волосами, которые сейчас, при солнечном свете, казались жидкой медью. Они были длинными, волнистыми и всегда немного непослушными, рассыпаясь по плечам яркими прядями. Моё лицо, скуластое, с мягким овалом, ещё хранило отпечаток сна. Но глаза — ярко-голубые, почти васильковые, с тёмными, словно подведёнными углем ресницами — были уже ясными и бодрыми. Простое шёлковое платье цвета шампанского мягко облегало фигуру, подчёркивая достаточно высокий рост и плавные линии плеч и бёдер. Я улыбнулась своему отражению — той женщине, которая всего добилась.

Я вышла в просторный холл, где падавший из окна свет играл на тёмном, отполированном до блеска паркете, и босиком направилась к комнате Филиппа. Дверь была приоткрыта. Мой мальчик сидел на кровати, залитый солнечным светом. Он был загорелым до шоколадного оттенка, прощальный подарок прошлого лета у моря. Его волосы, цвета спелой пшеницы, были взъерошены во сне и отчаянно торчали в разные стороны, и в этой медовой гуще, как я всегда с умилением отмечала про себя, прятались мои, рыжие, прямые как стрела, пряди. Он был поглощён книгой, склонив над ней голову, и упоительное шуршание перелистываемых страниц было единственной музыкой этого утра.

— Тихо, папа ещё спит, — прошептала я, заходя в комнату.
Он поднял на меня свои огромные, не по-детски серьёзные глаза. Они были точной копией отцовских — серыми, как мокрый гранит, с такими длинными ресницами, что на них, казалось, могли лежать снежинки. Но сейчас в этих строгих глазах горел немой восторг и неподдельный азарт.
— Мам, доброе утро! Папа сегодня освободится пораньше? Мы же в аквапарк хотели! — он тоже ответил шёпотом, но от его возбуждения шёпот звенел, как колокольчик.
— Обещал, солнышко. Говорил, что все важные встречи перенесёт ради своего главного мужчины.

Я не удержалась и обняла его, вдыхая чистый, сладковатый запах детского шампуня и тепла сна. Он вынырнул из объятий, и я заметила, как он вытянулся за последние месяцы, его плечи стали немного шире, обещая в будущем стать такой же крепкой, широкой костью, как у отца.

Я прошла в большую зону кухни-гостиной — настоящее сердце нашего дома, залитое утренним светом. Первым делом я подошла к кофемашине. Лёгкое нажатие на кнопку — и она послушно зашипела, начала взвивать тёмную струйку в прозрачный колпачок, наполняя воздух бодрящим, горьковатым ароматом. Пока она готовила мой эспрессо, я смотрела, как солнечные зайчики пляшут на медной крышке тостера. Этот ритуал — тихое утро, первые лучи солнца, предвкушение нового дня в этом пространстве, созданном для семейных ужинов и смеха, — был для меня священнодействием. Моим личным богослужением дому, который я создала.

Внезапно послышался не щелчок замка, а тихий топот босых ног по паркету холла. Я обернулась. В гостиную, потягиваясь и сонно улыбаясь, вошёл Фёдор. Он был в одних тёмно-синих пижамных брюках, его торс, загорелый и подтянутый, был обнажён. Утренний свет лепил его мускулатуру — чёткие линии пресса, сильные плечи пловца. Его волосы, густые и каштановые, на солнце отливали тёплым золотом и рыжинкой. Сейчас они были растрёпаны и живописно падали на лоб, делая его похожим на большого, сонного мальчишку. На его лице с резкими, словно высеченными из камня чертами — высокими скулами, твёрдым подбородком с ямочкой — лежала печать безмятежного отдыха.

— Доброе утро, мои самые главные, — его голос, низкий и бархатный, был ещё хриплым от сна. Он подошёл ко мне, обнял сзади, и я почувствовала тепло его кожи. Он поцеловал меня в шею, а потом протянул руку к Филиппу, который уже подбежал к нам. Наклонился, и его высокий, почти метр девяносто, рост склонился к сыну, чтобы расцеловать его в макушку. — Аквапарк, я помню, я помню. Никуда не денется.

От него пахло сном, теплом и едва уловимым, знакомым запахом его кожи. Его холодные серые глаза, которые в обычные дни напоминали мне сталь и могли быть непроницаемыми на деловых переговорах, сейчас были мягкими, затуманенными и абсолютно счастливыми.

— Сейчас быстро в душ, и я весь ваш, — сказал он, как раз в тот момент, когда кофемашина издала финальное шипение. Он сделал глоток из моей только что наполненной чашки. — Идеально, как всегда.

Он налил себе кофе в свою чашку, и его пальцы — длинные, сильные, с аккуратными ногтями — на секунду коснулись моих. Лёгкое, привычное прикосновение. Знакомое и надёжное, как стук собственного сердца. И он пошёл собираться, его прямая, уверенная спина скрылась в дверях нашей мастер-спальни.

Я подошла к большому панорамному окну в гостиной. Мы жили на третьем этаже, и за стеклом открывался вид на уютный, зелёный двор. Я видела верхушки клёнов, цветущие кусты и неторопливую утреннюю жизнь нашего тихого переулка. Здесь, в этой светлой квартире, где царили спокойствие и любовь, была моя тихая гавань. Моя крепость. Я поймала своё отражение в стекле и улыбнулась себе. Улыбнулась той женщине, которая всего добилась. У которой есть всё.