Невеста хозяина реки

Пролог

На добро отвечай добром, на зло – по справедливости.

Давным – давно, когда боги были сильными, а реки – прямыми, в дремучем и темном лесу за деревней Глубокая Речка жил бедный старик – охотник со своими дочками – умницей Стояной и красавицей ЗорЯной. Время шло, девочки росли и становились с каждым годом одна все умнее, а вторая все краше.

Отец охотился в черном сердитом лесу, а дочки следили за домом, в деревню редко нос казали, слушались отца и не привечали ни подруг, ни парней.

Строго следил отец за девушками, но пришла пора, и вступила старшая его дочь в невестин возраст. Отправилась она в деревню на ярмарку, увидал ее там купец из города, и заставил старика отдать ему в жены Стояну.

Плакала умница Стояна, но разве слезами горюшку поможешь? Дала согласие, надела красивые серебряные обручи на голову, нагрудное украшение из ракушек и бусин, повязана новый пояс с красной затейливой вышивкой, напекла свадебных блинов, ароматного хлеба.

Пришел купец, привез с собой гостей, семнадцать падайнов вина. Вручил отцу невесты упругий лук, серебряные стрелы, пять тушек горностая, двадцать уток. Гуляла свадьба всю ночь, а наутро увез Стояну купец в город Луговомар, к себе домой. С тех пор домашние ее и не видели.

Всплакнула Зоряна, но знала: все идет своим чередом. Стебель состоит из звеньев, а жизнь – из частей. Вот и пришла участь Стояны сменить вышивку на рубашке из девичей на женскую. А самой Зоряне - научиться вышивать узоры единственной девушки в семье, хранительницы очага.

Пять лет жила она с отцом, мела полы, готовила ужин, белила избу. Отмечала, что с каждым годом все неохотнее делится лес своими богатствами: грибами, ягодами, мелкими зверьками. Отец все чаще приносил пустые силки, стрелы его иступились, глаз перестал быть зорким, а руки – быстрыми. Печалилась Зоряна, но сделать большего не могла. А потому поддерживала отца во всем, была опорой ему и радостью на закате лет.

И считала, что так и будет длиться вся ее жизнь – в тени черного сердитого леса.

Вот только у судьбы на нее были совсем другие планы…

Глава 1. День рождения

Ночью метель наметала снег, путала дороги вверх и вниз, покрывала деревья и землю красивым плотным одеялом, тяжелым, как пуховая перина. Зоряне бы спать да спать - такая погода всегда заставляет нежиться в постели подольше, да и торопиться некуда с утра, но девушка вскочила спозаранку.

Не успел солнечный луч пробиться через старую, столетнюю оборону из высоких сосен с юга, а девушка уже убрала в косу волосы, перевязала пояс и трудилась у печи.

— Зоряна, вот не спится тебе, — проворчал отец, собираясь в сенях на утренний обход в лес.

— Так и вчера рано легли, — отозвалась она, затапливая печь.

— Ну свиристелька и есть свиристелька, — усмехнулся отец в усы.

— Ты бы лучше, чем обзываться, поздравил дочь с днем рождения, — румяная от утренних дел, выглянула в проем двери холодных и темных сеней Зоряна.

Янгелде вздохнул. Вот и еще на год стала старше девушка. Вошла в цвет, рассвет женской красоты и мудрости. В деревне на нее уже заглядываются парни, дважды в этом году караулили его сваты побеседовать о будущем Зоряны. Но уже в который раз он отвечал: не время. Как решили они с дочкой, что та будет жить в охотницкой, так и следовал этому плану. Иной раз кольнет в сердце: вот помру, останется старушкой одна в разваливающемся домишке. И тут же сам себе говорил: неужели тогда ему одному оставаться свой век доживать? Нет, не бывать тому. Да и ЗОря против того.

— Конечно поздравлю, вот вернусь с охоты, принесу куницу или зайца, или ласку на худой конец.

Зоряна рассмеялась. Давно уже не ждала она шкурок животных.

— Ты же на рыбалку собирался? — прищурилась она.

Из избы валил пар – теплый воздух и свет смешивался с темнотой и холодом сеней, где хранилось охотницкое, рыбацкое снаряжение. Янгелде огляделся – точно, вот же торба, приготовленная с вечера. Совсем с памятью плохо становится.

— Одно другому не мешает, — важно ответил, натягивая овчинный полушубок.

— Тогда и рыбку принеси, и ласку, — подмигнула Зоряна, тряхнув косой, в котором отразились лучи солнца, наконец проникшие в окна избы.

Сердце Янгелде снова тревожно сжалось – совсем выросла девка, похорошела, расцвела. И все прячет эту красоту старик в своем доме, не желая оставаться одному, помирать в тишине сердитого леса.

— На день рождения жениха не загадаешь? — хрипловато спросил, натягивая торбу на спину.

Зоряна зарумянилась.

— Скажешь тоже! Нужны они мне, женихи! — а потом еще и ногой притопнула: — сказала же, с тобой останусь! А если уйду, кто тебе помогать по хозяйству будет? Сам даже каши сварить не умеешь!

— Так то оно так…

— На рыбалку пойдешь, а с собой лук да стрелы возьмешь! — продолжала балагурить девка. — А ежели за ягодами соберешься, так удило с наживкой соберешь!

Расхохоталась, довольная своей удачной шуткой.

Янгелде сплюнул – опять за свое, болтает, как помело!

— Иди в дом, застудисся!

— Хахахаха, — зазвенел колокольчиком, россыпью серебряных монет и свежестью чистого родника смех дочки.

Но дверью послушно хлопнула, принялась чем-то орудовать на столе, подкидывая в печку полешек.

Совсем праздников у дочери не осталось, вот день рождения – единственный свет в окошке.

Сейчас соберет стол, пирогов напечет, а потом сходит к подружке в деревню. Там погуляет, поболтает, вернется в дом и будет его ждать, в окно поглядывая. А попутно вышивку в руки возьмет, чтобы руки занять, или прялку достанет. Дел у девицы в доме всегда хоть отбавляй, нет ни минуточки, чтобы сидела, сложа руки на переднике.

Янгелде перехватил торбу на спине удобнее, вышел из домика.

Лес всю ночь застилало снегом, словно отрубая пути отступления: ни доехать, ни дойти до нужного места. Ветер шумел за окном, отзываясь завываниями в щелях, отчего казалось, что все кругом вымирает. Сквозь снег, бьющийся в окно, не давал разглядеть, что же творится на улице.

Но за две лучины до рассвета вдруг все переменилось — неожиданно погода наладилась. Будто бы зима, исчерпав всю свою злость, растеряв ярость, устало откинулась на спинку ледяного трона, чтобы посмотреть на плоды своих трудов.

Снег, ровным слоем усыпавший землю, лежал пушистым ковром на веточках кустарника бузины, словно пледом укрывал новенькие сосенки и обледеневшие ягоды рябины, замерзшие сережки осин.

За окном стояла настоящая зима. Именно такая, какую и знал с детства Янгелде — снежная, морозная и немного сказочная. Ничто не напоминало о том, как еще день назад холодный ветер гонял по промороженным тропкам снежную крупку, а деревья тянули корявые, давно облысевшие ветви к хмурому, низко нависшему небу.

Снега намело за ночь – до окон. Очень много, но и это хорошо: пушистый снежок облепит деревья, уляжется в низине, заметет дорогу к охотницкой от других людей. Только он сам да дочки могут хорошо ориентироваться в лесу по дороге от дома к деревне. Другим людям тут кружить да кружить, а потому никто сюда и не совался.

Пушистый снег искрил звездами на белой поневе. Солнце поднималось выше, и белая дорога слепила глаз.

Янгелде шагал больше на память, чем смотрел под ноги. Каждый шаг тут уже выверен до мелочей, можно не вглядываться, сохраняя силы.

Возле входа в лес поклонился столетним соснам. Вытащил из кармана свежий кусок хлеба, положил прямо у еловой лапы, так сильно покрытой снегом, что та склонилась прямо к земле.

Хлеб сразу облепили хрупкие снежинки.

Задобрив хозяина леса, пошел вперед.

Смотреть, как забирает подношение дух леса неправильно, и старик не стал этого делать. Но, если бы обернулся, озадачился – все так же остался лежать свежий хлеб на снегу. Не принял подношение лес.

Как и думалось накануне, осмотр силков не дал результата – все были пусты. Янгелде выдохнул устало, выпустил облачко пара, скукожился. Отвернулись от него духи, перестал баловать дарами хозяин леса, решил видимо, что пришла пора старику уходить в верхний мир, прощаться с землей – стал бесполезным, не нужным, дряхлым.

Глава 2. Подарки и предсказания

Половину дня крутилась Зоряна у печи. И тесто поставила, и ягоды отмочила, и творог прибрала. Зарумянилась от жара, но улыбки не спускала с лица.

— А это тебе! — самый первый блин, по своему обычаю, положила в блюдце и поставила его у дальней стены в темном уголке избы.

Домовой мелькнул темным пятном, мохнатым паучком рядом – запахи давно вскружили его нутро, пробудили аппетит, заставили ярче гореть маленькие оранжевые глазки.

Зоряна хитренько прищурилась.

— Приятно отобедать, — ласково проговорила. А потом притворно грустно глянула в потолок, туда, где ночью завывала метель в щелях. — Ах, я и пироги бы скорее испекла, да тесто все не поднимается, а то бы и пирогами попотчевала!

На блинок в блюдце легла маленькая мохнатая лапка анчутки. В румяный бок впились острые зубки. С удовольствием принял лакомство житель избы, и Зоряна расплылась в довольной улыбке.

Глядь – и тесто поднялось, как на глазах. И печь жарче начала играть огнем внутри, и каша разбухла, словно два дня вымачивалась в крутом кипятке.

— Ах, спасибо, ах, спасибо! — закрутилась юлой по комнате в делах Зоряна.

Подношение дало эффект, и девушка с удвоенной энергией взялась за дела. Совсем скоро подоспел и компот из черной рябины, и сладкая праздничная тыквенная каша, и пироги с терпкой калиной.

— Я – к Ачаже, подружке, в деревню! Угостимся пирогом, а после – и домой. Ты – главный в доме! Огонь храни, чужих не пускай!

Закутала длинную тяжелую косу в жгут, убрала под меховую шапочку. Поверх набросила платок с вышивкой – так, чтобы спрятать проплешинки от моли. Свою шубку, что висела в сенях даже натягивать не стала – рукава давно коротки стали, достала шубку сестры. Неудобная, тяжелая, но зато хоть сравнительно целая.

В одну руку – туесок с пирогами, в другую – длинную палицу, и за порог. У раскидистой ели прищурилась: увидела, что лес не принял отцово подношение. Тревожно кольнула в сердце иголкой, но тут же прогнала бедовые мысли из головы.

— А меня поддержи, — положила кусок пирога у красивой лапы, наполовину утопленной в снегу. Кусок тотчас же вошел в снег, в глубину, легко и быстро, как раскаленный острый нож в масло, и пропал.

Зоряна улыбнулась, от чего ямочки на щечках расцвели на мгновение нежными ландышами, и потопала по одной ей видимой дорожке, распевая тихонько песни, поднимая настроение. Лес отзывался песням своими негромкими звуками, привычными с детства.

Привлеченные веселыми напевами, за ней последовали три мохнатых анчутки, прыгая от одной сосны к другой, сбивая свежий снежок, и скопище снежинок летело вниз медленным прозрачным водопадом.

Вдалеке лесовичкам отозвался дятел. Постучал по коре. Подумал еще немного, снова постучал.

Потерлись друг о дружку два почти обвалившихся дерева, глухим стоном взбудоражив белок рядом.

Пушистые зверьки прыгнули по очереди на ветку елки, на ствол сосны, замерли прямо у сугроба, блестя черными умными глазками-бусинками.

Зоряна дернула за ветку елки, покрытой белоснежным покрывалом, как за веревку колокола, и завизжала, как маленькая, радостно и весело, когда снег обвалился сухой колючей лавиной прямо на нее, легонько царапая лицо, тая на покрасневших от долгого пути щеках.

Наконец, добралась до деревни.

Вышла из леса, поклонилась по обычаю последней сосенке и тут же побежала по расчищенной дороге вперед. Теперь идти было гораздо легче – за день дорогу широко утоптали люди, которым с раннего утра понадобилось по делам, умяли сани да телеги широкими тяжелыми колесами.

Закинула снежок в окно последнего дома, но даже не дождалась, когда стекло отзовется утробно и недовольно – со всей силы потянула на себя тяжелую дверь избы.

— А вот и я! — отряхнула веником с шубки снег, попрыгала сначала на одной ноге, потом – на другой, избавляясь от сугробов, которым одарила зима в пути.

— Зоряна! Зоряна!

Со всех углов посыпалась малышня. Девушка счастливо расхохоталась, раскинула руки, принимая в объятья детей. Сначала крохотную Малю, потом – белоголового Веркува, и только после – верткую Кайзу.

Холодными с мороза ладонями ошпарила Веркува, тот завизжал, заплакал, но быстро успокоился. Вложила, как новорожденного птенца, снежок в руки Мале, и та давай разглядывать его, как чудо чудное, не замечая, что снежок сразу начал таять в горячих ладонях, проливаясь на дощатый пол каплями.

— Зоряна! Кончай мне тут сырость разводить! — недовольно подала голос от окна подружка.

— Что высматриваешь там, Ачаже? — тут же подскочила к товарке Зоряна.

Прижалась к окну носом, оставляя на стекле пар, на котором начала рисовать пальцем ветвистые рога оленя.

— Парни гулять идут, — мечтательно выдохнула Ачаже. Перекинула с плеча на плечо косу с новенькой шелковой лентой. Бросила быстрый злой взгляд на сестер и братишку, развернувших кипучую деятельность со снежком, перекидывая друг другу, пока тот не растворился в разгоряченных пальцах. Сразу стало понятно: не хотела сидеть с малышами, да мать заставила.

— Ой и пусть себе, — протянула Зоряна, стягивая платок и шапку, которую второпях забыла снять в сенях. — Я пироги принесла, булки – угощаемся, мой новый день рождения отмечаем!

Ачаже протянула руку и погладила толстую косу подружки.

Посмотреть было на что, и девушка в который раз подивилась, как можно было отрастить такие волосы у них в деревне, да что там, в дремучем лесу! Серебристые, как свет полной луны в безветренную ночь, прямые, как река, ни единого колтуна, послушные, как сытая кошка. Ни у кого таких не было, никогда не видела подобного, даже на базаре в городе, куда съезжаются люди отовсюду.

Ачаже покосилась на свою косицу. Та же новая шелковая лента, что мать подарила на днях, стала казаться серой, потеряла очарование и прелесть. Ее волосы даже дорогая тряпица с серебряными монетами так не украсит, как украшают лицо и облик Зоряны ее волосы.

Завистливо выдохнула: подружка даже не старается украсить свое богатство, только перевязывает кончик веревочкой, выцветшей от стирки и времени лентой.

Глава 3. Гадание

По пути к лесу собралось пятеро девок. Смешливые, радостные – как же, сегодня день рождения одной из них, настоящий праздник, когда можно всем остальным присоединиться, на желание или на суженого погадать.

Сначала решили пойти к перекрестку.

— Да не хочу я, ну девоньки, милые, — взмолилась Зоряна. — Давайте погуляем, поиграем.

— Иди иди, — подтолкнула ее в спину Ачаже. — Потом и погуляем, и поиграем!

— Лучше ворон гонять, чем на суженого гадать, — рассмеялась Зоряна, уворачиваясь.

— Это тебе не интересно, а вот нам – очень. Вдруг в этом году замуж, пора вышивку готовить, нитки покупать, ткани красить… — наперебой начали уговаривать девчонки.

— Я замуж не собираюсь, судьба у меня другая, поймите!

Но куда там, никто не хочет слушать. Все уже взбудоражены мыслями о том, что услышится, что привидится на перекрестке, а после и в священной роще? Да и девушки между собой переглядываются: это сейчас Зоряна замуж не хочет, потому что считает, что за отцом пригляд нужен. А вот появится тот, кто сердечко украдет, взволнует так, что и в ночи, и среди дня казаться будет, так мигом забудет про слово, данное отцу и сестре.

— Ачажка больше всех торопится, точно хочет скорее замуж выскочить! — смеются девушки над подругой, что самая первая бежит к перекрестку по свежему, хрусткому снежку.

— Точно, точно! — переливаются смехом закутанные в шубки и расшитые платки подружки. Глаза яркие горят, щеки рябинкой раскраснелись, зубки белоснежные блестят – гонит их вперед предвкушение, смешанное с грядущим удовольствием. Не часто удается погадать, тем более в компании с Зоряной – а они давно заприметили, что гадания ярче, толковее случаются вместе с подружкой из леса.

— Знаю, кого хочет увидеть Ачажка, — подает громкий голос одна из них. — Абдая!

Прыскают, надув щеки, девушки, снова наливается краснотой Ачаже – значит, стрелы достигли мишени, попали в цель, задели за живое. Значит, нравится девушке парень, его и выглядывала на улице, когда они ватагой шли мимо избы.

Зоряна вздыхает – ей забава кажется пустой тратой времени. Сколько раз себе гадала с девушками – всегда чернота, пустота да тишина являлась. Получается, не суждено ей замуж выйти, и значит, верное решение приняла, когда слово сестре давала отца не бросать, о себе позабыв.

Наконец, дошли до перекрестка.

Вечер разлился по небу сиреневой дымкой, лавандовым цветом. Еще пара лучин – и перевернется хрупкая прозрачность бархатом черноты с дырками для света звезд. Самое время для гадания.

На перекрестке трех дорог Зоряна кивнула – пора. Ачаже достала из-за пазухи припасенный топор, нагнулась, прочертила в протоптанном снегу круг.

Девчонки в предвкушении запрыгали вокруг, выбирая место, куда улягутся. Как лягушата, а не взрослые девки, что замуж собрались! Ачаже шикнула – не мешайтесь.

И только когда круг был завершен, Зоряна глянула по сторонам – нет ли кого рядом? Не помешают ли гаданию? Девушки тоже завертелись, как курочки, то в одну сторону, то в другую. Но время клонилось к вечеру, все, кто уезжал – вернулся, кто понял, что не успевает в деревню до наступления темноты, нашел пристанище в избах в лесу, чтобы по темноте да по ночи не ходить, не блудить меж деревьев, в поисках ненужных приключений на свои две руки и две ноги.

— Ложитесь! — прикрикнула Ачаже.

И сама тут же легла в круг, головой к центру.

Девушки подобрали юбки, шубки, ринулись, скрывая и глотая смешки, чтобы не пугать духов, не рассеивать таинство гадания, к кругу.

Все легли головами друг к дружке, в кругу, прямо на снегу. Закрыли глаза. настроились.

Что-то принесет гадание? Что получится услышать внутренним чутьем?

Все знают: если услышишь, что песня льется да гармонь играет, - то замуж выйдешь. Если вой собаки почудится – смерть в избу придет.

Зоряна закрыла глаза и затаила дыхание.

Сначала будто не было слышно ничего – только дыхание девушек рядом, ерзанье тела по ткани, кто хотел улечься поудобнее, чтобы не наморозиться. Через какое-то время стала слышна только тишина. Зоряна даже глаза открыла, внимательно посмотрела в розовеющее, синеющее небо, чтобы убедиться – прошло немного времени, и она не одна находится в кругу гадающих.

На небе загорелась одна звездочка, лучиной вспыхнула другая. Молодой серп луны глянул плутовато сверху, озадачился: чего лежат в кругу девки? Чего ждут? Морозец пощипал лоб, щеки. Губы замерзли – если что-то скажешь, не сразу поймут, что за слово, что за звук. Пальцы в плотных варежках отозвались покалыванием на кончиках.

И тут Зоряна услышала что-то. Впервые на гадании услышала звуки! И это были не привычные для деревни или леса звуки, которые можно услышать в это время года, и уж точно не зимой, когда все замерзло, покрылось если не льдом, то инеем.

В ушах переливалась звуками речка. Будто вода попала на лопасти мельничного колеса и зажурчала промеж них, серебристо звеня капельками и тонкими ручейками.

Зоряна едва не подпрыгнула.

Глянула краем глаза направо, налево.

По обе стороны, зажмурившись плотно, как и требовало гадание, лежали товарки. И, кажется, никто из них не слышал того звука, что лился прямо в уши Зоряне.

Девушка озадачилась. Последовала их примеру, тоже плотно закрыла глаза. И тут же увидела – действительно, река! Да, их речка, знакомое место – там отец рыбачит зимой, с тех самых пор, как понял, что охотой не прокормить ему дочь и себя.

И вода блестит на краях коротких и невысоких волн, которые появляются от ветра маленькими звездочками, серебристыми монетками. Капельки переливаются на солнышке, ловя лучики. Вокруг – трава колосится, цветы склоняют головки уважительно. Тропка, что ведет к речке, заросла травой, но все же хорошо видна, угадываются ее змеиные повороты, рыжеватая глина, тонкие примятые травки.

А тут и гусли заиграли. Весело, звонко, тонко. Ноги сами будто дернулись, готовые пуститься в пляс. Губы Зоряны изогнулись удивленно. Если услышала музыку – значит, в этом году свадьба ей предначертана? Вот это да, вот это новости!

Глава 4. Кто привидится во тьме

Небо холодное, низкое. Лучи зимнего солнца скупо скользят по верхушкам деревьев. Но и они не в силах разбудить лесных великанов. Зимний лес как будто спит чудесным волшебным сном. Деревья укутаны в роскошные снежные одежды. Маленькие изящные ёлочки стоят в нарядных пушистых белых шубках. Мохнатые сосны-великаны нахлобучили высокие боярские меховые шапки. Тёплые зимние тулупы надели могучие дубы. Красиво серебрится иней на ветках застывших берёз и рябин.

Девушки быстро доходят до священного дерева – мимо него пройти нельзя, он и есть центр молельной рощи.

Его величественные ветви, словно руки древнего гиганта, тянутся к звездам, которые мерцают в холодной ночи, словно бриллианты, рассыпанные по бархату небес. Ствол дерева, мощный и морщинистый, хранит в себе память веков, его кора, покрытая инеем, сверкает в лунном свете, как драгоценный камень.

Корни дерева, глубоко уходящие в землю, словно нити, связывающие его с самой душой леса. Они обвивают камни и скалы, словно защищая их от времени и забвения. Вокруг ствола, словно в тихом поклонении, стоят молодые деревца, которые, словно дети, смотрят на своего великого предка с уважением и восхищением.

Ветви дерева, покрытые снегом, словно вуаль невесты, изгибаются и качаются под легким дуновением ветра. Их хруст под ногами путников звучит, как древняя музыка, которую никто не слышал, но все чувствуют. Листья, давно опавшие, лежат на земле, словно золотые монеты, разбросанные щедрым великаном.

Девушки зажигают лучину, разводят костер рядом. Своими всполохами он оживляет поляну, и придает торжественность происходящему. Потому девушки не смеются больше, а работают сосредоточенно.

Ачаже достает все припасенное для гадания. Это металлический сосуд, кусок олова, топор.

— Пора! — Зоряна делает все так, как учили старшие женщины. Гадают так девушки не впервой, но недостаточно часто – и боязно, и страшновато, и пользоваться благословением молельной рощи по пустякам не привычно.

Ачаже придерживает металлический сосуд, в котором плавится олово.

Терпит, ждет.

А когда кусок становится серебристой водой, дает команду глазами – все готово.

Первая льет она олово на топорище. А все склоняют любопытные головки вкруг: что-то там покажется? Кто придет?

Олово растекается по топорищу сначала бесформенной массой, а потом принимает очертания, которые каждая может понять по-разному. Одной видится хвост волка, другой – метла в избе. Третья думает, что облако показывает растопленное олово.

И только Зоряна и Ачаже видят, что это лиса. Хитрая, проворная, своего не упустит. Ачаже бросает быстрый взгляд на Зоряну. Та ухмыляется.

— Это царский венец, — горделиво говорит она вдруг. — Точно вижу, венец и есть.

— Или гребень для волос, — спокойно отвечает Зоряна, убирая застывший образ с топора.

— И все же, я права, — Ачаже подхватывает свою лису двумя пальцами, подходит к священному дереву, привязывает ее на нитку, что обернута вкруг мощного ствола. Много, много фигурок уже хранит на себе дерево. Какие-то стали непонятными, нечитаемым кляксами – только опытный карт разберет, что же это. А какие-то сразу видны, определяемы.

Новенькая лиса ложится поверх быка. Блестит свеженьким боком.

— Моя очередь, — Зоряна передает топор товарке, а сама берет кувшин.

Льет на топорище олово аккуратно, знает, что капель на дне мало, должно на всех гадающих хватить. Тем более, что она сама многого не ждет, примет, что есть, а не поймет, - да и ладно. Но сама атмосфера накладывает отпечаток, волнение чувствуется, да и кажется вдруг, что само мироздание потрескивает, меняется будущее, перекраивается настоящее.

Трудно описать, что за волна поднимается от сердца к макушке, но захватывает она сразу, как олово начинает течь по топорищу, растекаясь так обильно, будто не три-четыре капли стекли из кувшина, а целая струйка расплавленного жира течет, или квас в жаркий день стекает в кружку.

Девушки ахают. Впервые видят, чтобы из трех капель так жирно, богато складывался узор. А олово растекается по топорищу, занимая полностью всю площадь, как живое, бежит то в одну сторону, то в другую, будто не металл это, а вода растеклась на столе у криворукой хозяйки.

— Сокол, кажется…

— Беркут это…

— Дятел, может?

— Змееяд, смотрите, какой клюв…

На топорище четко видна птица. Красивая, хищная, точная. С такой точностью изображена, будто не олово само стекло по топору, а искусный художник вырисовывал каждый изгиб пера, тушевал рисунок головы, крыла, острил когти на толстых лапах, придавал внимательное выражение глазам- бусинкам.

— Это могильник, — тихо говорит Зоряна, зачарованная красотой отлитого изображения. Орел красив. Как живой, смотрит в сторону, блестит оловом крыльев, будто замер в ожидании, принимает решение – взлететь вверх или задержаться здесь, у священного дерева, где девки решили свою судьбу прочитать заранее.

— А что это значит?

— Может быть, ты из родительского гнезда улетишь?

— Ну уж нет, Зоряна же решила свой век в глухом лесу доживать, — кривит губы Ачаже.

Зоряна проводит рукой зачарованно по плотному очертанию могильника. Он еще горячий, но не обжигает, и чудится кончиком пальца, будто в небольшой груди бьется настоящее сердце: ту-дух, ту-дух, ту-дух.

— Какой красивый…

И вдруг орел поднимает голову с топора, вращает маленьким зрачком. Расправляет свои крылья, ловит отблеск огня, разожжённого рядом, и все перья вспыхивают пожарищем, меняя цвет из серого в оранжевый. Будто птица –феникс он отлепляет свое тело от небольшого топора и взлетает вверх.

Делает круг над деревом, смотрит на каждую девчонку, замерзшую в шоке и испуге от происходящего, и улетает вверх, пропадая в черном, как бархат, небе.

— Аа-а-а-а-а-а!!!! — приходят в себя девчонки.

Бросают кувшин, топор в сторону, бегут не глядя по сторонам, забыв обо всем, толкаясь и крича от ужаса, волнения, страха.

Глава 5. Изгнание

— Вот она, вот ведьма! — кричит Ачаже.

Ее бьет мелкой дрожью, и кажется, что она взволнованна больше всех, напугана так, что и стоять самостоятельно не может. А потому льнет к груди Абдая, словно ищет поддержки, защиты у самого сильного из всех, кто стоит на дороге, ведущей в деревню.

Замерев у края леса, Зоряна видит: настроение ее подружек быстро и неуловимо изменилось. Теперь они смотрят на нее не так, как прежде, во взглядах читается испуг, холодность, отстраненность – всего намешано! Так реагируют люди на непонятное, непривычное, не родное.

— Она ведьма, ведьма! — показывает на нее Ачаже, выстраивая между бывшими подружками толстую стену отчуждения. А вот в ее глазах Зоряна ясно видит затаенную звериную радость – Абдай, сам того не замечая, выбирает то, что знает, к чему привычен, что знается ему с рождения, и обнимает Ачаже, успокаивая поглаживанием по руке.

— Да что вы болтаете! — топнув ногой, повышает голос Зоряна.

Но выбор уже сделан, говори – не говори.

Абдай отводит взгляд…

Так обидно становится, Зоряна чуть не плачет – слезы закипают на кончиках глаз, свербит в носу. Девушка развела руки в стороны, будто призывая в свидетели и лес, и деревню за спинами друзей в свидетели:

— Это же не я, само все произошло! — а голос в тишине зимней дороги кажется надтреснутым, тонким, протяжным и просящим.

Так захотелось вернуть все назад, буквально на лучину, - когда шли по дорожке, кидались снежками, веселились, ощущая силу молодости и красоту природы. Но этого, конечно, сделать невозможно.

— Не случайно в дремучем лесу живет, — вдруг говорит снисходительно одна из девушек.

Ей вторит другая:

— Мало ли каким колдовством занимается…

— И волосы у нее точно не человеческие…

— А с вышивкой, наверное, еловки помогают…

— А пироги домовые пекут…

— Ох, а может, и наговоры делает. У меня на прошлую седьмицу так голова болела!

— Да, да, может быть, вспомнила, и у меня такое было – после песен у костра я заболела, лихорадило три ночи!

— И собаки всегда к ней ластятся – не случайно это!

— А если так, может и привороты делает! — Ачаже опасно сузила глаза, понимая, как звучат эти слова в кругу молодых парней и девушек, которые только-только на свадьбу в будущем гадали.

— Может от нее и наша река мельчает!

— И лес дремучим становится!

— Ух, наверняка!

— А ну беги отсюда, ведьма!

— И не вздумай возвращаться!

— Мы тебе косы поотдерем!

— Бока отобьем!

— Сама не залечишься!

Сжав кулаки, стеной начали наступать бывшие товарки во главе с подружкой – ревнивой Ачаже. Слезы из глаз Зоряны так и полились, покатились крупными каплями, будто дождь после засухи. Обида скрутила внутренности узлом, завязала так, что развязывать долго придется. Но говорить сейчас, объяснять что-то, когда темень давит на дорогу, обещая, что скроет преступление, а звериные инстинкты пробуждаются даже в самом добром человеке под влиянием соучастников, невозможно, глупо, бессмысленно.

— Беги, Зоряна, — грустно проговорил Абдай. Выдохнул тяжело, будто поднял невероятного веса, неподъемного даже для такого богатыря, как он, груз. Отвернулся.

И это подтолкнуло. Поняла Зоряна: нет защитников. Остались только псы, которые побегут следом, а после, может, и навредят, укусят, растащат пучки волос и ткани по всей деревне.

Бросила спасенный кувшин в снег.

Припустила Зоряна вперед, по дороге, по которой еще пару лучин назад шли они все вместе дружно, радостно, весело, не подозревая, что в каждом из них могут так быстро пробудиться злые звериные корни, когда увидят то, что не может уложиться в голове, и почувствовав слабость одного.

Легкие начали гореть огнем, сердце – скакать снизу вверх, как игрушка на веревочке, а из горла только хрип выдавливаться начал. Дышать трудно, смотреть вперед слезы, замерзающие льдинками, мешают.

Не плакать невозможно.

Душу щемит от предательства, даже плечи болят, согнувшись от такой тяжелой ноши. Грудная клетка трещит – сердце в ней разрослось, разбухло от слез, что не успевают пролиться солеными ручьями по огненным щекам.

Назвать ее ведьмой!

Как язык только повернулся!

Да Зоряна – никогда! Ни при чем! Не так!

Может быть, это вообще Ачаже наколдовала как-то, кто знает? Пошептала слова, что у бабок поспрашивала заранее, вот и оловянная клякса ожила, взлетела в небо, взмахнув маленькими крылами.

Да, Зоряна видит порой домовых, анчуток, еловок встречала, но это только потому, что другим некогда слушать да всматриваться в темноту, пустоту углов в избе. А Зоряна одна день-деньской, надо же тебя чем-то занять, вот и внимательно замечает все, что движется, привычки помечает, запоминает, не боится.

Но одно дело – домовой в избе, существо маленькое, да не сильно вредное, и совсем другое – настоящее колдовство! Ворожба! А еще и совсем невиданное – приворот!

Утерев влагу под носом рукавом, Зоряна обернулась.

Толпа, что было, погналась за ней, размахивая кулаками, осталась позади. Почувствовав сильную боль в боку от бега, девушка остановилась, выдохнула раз, другой, ловя дыхание, успокаивая сердце, которое уже в горле билось.

Поняла, что находится прямо у ворот дома Ачаже.

За тонкой занавеской видно, как командует мать бывшей подруги, как бегают кругом братья ее и сестрички. Что же, судя по всему, им скоро нужно свадебные блины печь, падайны с вином выставлять – праздник силами Ачаже приближается.

Лисичка своего явно не упустит, не отпустит руки сына кузнеца, раз удалось вцепиться со всей силы, да еще и устранить соперницу, что мешала.

Зоряна снова почувствовала, как слезы закипают, как подбираются все ближе к горлу, готовые прорваться девичьими неустанными рыданиями. И только силой воли себя заставила проглотить комок. Увидела, как в окошко глядит оранжевыми глазками мелкий домовой, которого прикармливала всякий раз, как приходила.

Глава 6. Предательство

Зимняя ночь в лесу, где не ступала нога человека, окутана волшебством. Ветер, словно невидимый художник, рисует на снежном полотне узоры, которые невозможно повторить. Каждая снежинка, словно маленькая звезда, сверкает в лунном свете, создавая иллюзию бесконечного мерцания. Деревья, покрытые снежным одеялом, стоят величественно, как стражи древнего леса. Их ветви, украшенные инеем, кажутся хрупкими, но в то же время полными силы и жизни.

Луна, полная и яркая, освещает лес, придавая ему загадочный и мистический вид. Тени от деревьев, длинные и тонкие, тянутся по снегу, создавая причудливые узоры. В воздухе витает запах свежести и чистоты, который невозможно спутать ни с чем другим. Вдали слышится тихий хруст снега под лапами лесных обитателей, которые выходят на охоту в эту холодную ночь.

Ветер, легкий и прохладный, шепчет что-то на ушко деревьям, и они, словно в ответ, слегка покачиваются, создавая мелодию, которую можно услышать только здесь, в этом волшебном месте. Лунный свет, пробиваясь сквозь ветви, играет на снегу, создавая игру теней и света, которая завораживает и притягивает взгляд.

Зоряна оглянулась, чтобы понять – время остановилось, за ней точно никто не пойдет, а потому можно идти ровным шагом, но чутко и внимательно. Сейчас, когда злость от усталости и слез прошла, она снова почувствовала себя частью чего-то большего, ощутила, что мир вокруг полон чудес.

Еловки, увидев девушку, запрыгали с ветки на ветку, отряхивая с них шапочки пушистого снежка, и домовой, попав под эту россыпь снежинок, сжался, нахохлился, стал размером еще меньше, чем был. Но шел все также уверенно за Зоряной, шаг в шаг, но на отдалении, до тех пор, пока не дошли до избы на краю леса.

— Дома, — выдохнула Зоряна, отерла капельку пота с виска. Не так-то просто брести по сугробам в лесу!

Изба освещалась изнутри жаром печи, свечой на столе. Все такое родное и близкое, важное и нужное после всех пережитых волнений, как причал для лодочки после бури, как объятия родного человека после иссушающих слез, как теплый отвар после длинного перехода по зимней холодной пустыне.

Значит, отец дома.

Зоряна улыбнулась. Ну хоть одна рождая душа, что не предаст, не прогонит!

Сейчас ей как никогда требовалось доброе слово, поддержка, принятие. Рассказывать ему о произошедшем она не станет – и без того отец ворчит, когда дочь бегает в деревню к подружкам… Уже бывшим… А тут вообще начнет волноваться, краснеть лицом, молча сурово точить топор или заниматься другим делом, чтобы не сорваться на выговор да крик…

— Отец!

Забежала в сени, отворила дверь пошире – чтобы анчутка успел войти в дом, как полагается, незамеченным, огляделся по углам, принюхался к запахам незнакомым, а после и познакомился с тем домовым, что уже живет в избе.

— Ох, Зоряна моя, Зоряна…

Сразу поняла девушка: что-то не так.

И правда: лежит отец на полу, возле печи. Как уходил на рыбалку – так и лежит одетый, да мокрый отчего-то. Бросилась дочь к отцу на помощь, скорее, скорее: взяла полотенце, отерла лицо, сморщенное от горючих слез, отерла мокрую бороду, пахнущую тиной речной, помогла снять полушубок овчинный. А как стянула верхнюю одежду, ахнула от боли за отца: вывихнутое плечо оказалось у старика.

— Как же больно, как больно, — выдохнул отец. Видимо, давно уже лежал так, брошенный, одинокий, сражаясь с болью, пока Зоряна бегала с подружками на гадание в день своего рождения.

Сердце так болезненно сжалось, как будто готово было схлопнуться в одну точку и разорваться на частички. Своя беда, личная, ушла в сторону, стала казаться незначительной, глупой, мелкой в сравнении с настоящей болью отца.

— Что же случилось, как же так…

На охоте все может произойти, это всякому известно, дремучий темный лес не всегда привечает охотников да рыбаков, настроение может испортиться от невкусного угощения, от погоды, еще от чего…

Зоряна не стала долго ждать, рванула к сундуку в углу избы, вытащила оттуда пару старых полотенец, в замешательстве чуть не ухватила свою единственную красивую, нарядную рубаху – вовремя очнулась, одумалась, бережно убрала ее в нутро деревянного ящика обратно.

Отерла теплой водой из миски отцу лицо, руки, подкинула дров в угасающую печку, и огонь с радостью вцепился своими редкими острыми зубами в полешки, отдавая жар в избу. Домовые с любопытством уставились своими оранжевыми глазами на хозяев дома, на старика, чьи силы угасли давным-давно, и на девушку, что хлопотала, кипятила воду, настаивала на скорую руку травы от боли в крутом кипятке, заставляла отца выпить все до капельки и не пролить на рубаху драгоценного лекарства.

Тот поплевался, пару раз хотел отвернуться, но, одуревший от долгоиграющей боли, сдался на милость девушки, что была сейчас сильнее даже его, мужика, и выпил все, как и было велено.

Только он это сделал, Зоряна засунула ему в рот деревянную ложку, а сама привязала к запястью старое полотенце. Сурово глянула на печь, словно собираясь с силами, мыслями, забирая от сердца избы уверенность в том, что должна сделать.

— Держииииись! — дернула правой рукой, вытягивая запястье отца за собой, а второй удерживая его за плечо.

Конечно, надежды, что все получится как нужно, и сустав встанет на место, мало. Но не попробовать было нельзя, до деревни она бы отца не дотащила, а пока бежала за лекарем- сколько времени бы прошло? Неизвестно, сколько раз терял сознание отец, проваливаясь от боли в темный морок. А вдруг еще один раз станет последним?

Однажды Зоряне уже приходилось зашивать рану на ноге отца – иглой, как штопает одежду, рубашку. Было страшно и больно, но это было сделано необходимо, вот и сейчас она постаралась сосредоточиться.

— Аа-а-а-а-а! — закричал отец утробно, болезненно. Голос вырвался стрелой, пролетел вверх, к самой крыше избы, вонзился в угол и остался там покачиваться. Анчутки проследили: действительно, громко получилось.

Глава 7. Выбор Зоряны

— Гостей свадебных? — вскочила на ноги девушка. Серебряная коса заплясала свой танец вокруг бедер, талии, плеч.

Зоряна метнулась сначала к окошку, потом – к печи, а после – к отцу, и снова обратно по тому же пути: окно-печь-кровать отца.

Волосы на лбу разлохматились, ручеек серебра вырвался из косы, прилип к виску, повторил изгиб шеи. Но Зоряне все равно – некогда заниматься косой, волосы прибирать, не до того! Жизнь решается, судьба меняется!

— И что же ты меня, продал ему?

Отец скривился – старшую дочь, Стояну, выходит, что продал за богатства, которые так быстро кончились – стрелы истончились, утки съелись, вино выпилось.

— Меня, — Зоряна ударила по грудине. — Сердце свое продал!

Кулачок застыл у солнечного сплетения.

— Мы бы на грибах, ягодах, запасах, что я собираю в лесу, прожили. Что, много нам нужно? Немного! А ты!

Отец вскрикнул от боли, острой, резкой, что пронзила руку, ударила в плечо, вонзилась острой стрелой в подреберье.

Зоряна кинулась к нему, протянула руку – помочь, защитить, отвести беду.

Янгелде выдохнул, откинул голову на стену из дерева.

— Я стар. Слаб. Куда мне с духами тягаться? На жизнь свою свободу твою променял, вот и весь ответ.

Зоряна вздохнула, перестала метаться по избе, села снова на лавку возле печи.

Действительно, что поделать – не сделаешь уже ничего, и так ясно, что отец не по доброй воле, не по своему желанию решился на такое. Вон как бледнеет, бусинами пота покрывается от боли и решения сложного.

— А знаешь что, — Зоряна вскочила. Глаз горит, улыбка щеки румянит. Руки в боки поставила, да ногой притопнула. — Пусть сам на себе женится.

— Чего это… — отец с беспокойством глянул в окошко, где уже кралась на мягких лапах темная ночь, время всех духов.

— А того это!

Она тоже посмотрела в окно, проследила за взглядом отца.

— Как он сказал тебе?

— «Жди свадебных гостей сегодня!», — память напрягать не нужно, лоб морщинами резать – тоже. Слова и без того на языке весь день, с начала злополучной рыбалки.

— Не получит он невесту!

Зоряна вскочила на ноги.

Отряхнула руки, остро глянула на печь, где притаились домовые.

Достала из закутка большой баул - сваренную утром кашу и пироги, замотанные одеялом, да полотенцами, чтобы не отдали тепло и сохранили жар до вечера к ужину для отца.

Отломила от булки увесистый край, поделила ее пополам. Одну положила в уголок, привычно, а второй – выскочила в сени и оставила там. Задобрила, значит, и нового домового. Те взъерошились, как волосатые паучки, приготовились в нужный момент прыгнуть, чтобы сцапать подношение, острыми зубами разорвать булку, вкусить сладкий и ароматный мед, что собирала Зоряна в конце лета.

Кашу выставила на стол – показала отцу.

А после взяла старую отцову шубу, вывернула ее изнанкой. Натянула на себя, подвязала старой веревкой, забытой в углу сеней, и приобрела вид от этого страшный и неприятный – так только блаженные ходят иной раз по деревням.

Косу свою обмотала несколько раз вкруг головы, завязала бечевкой, чтобы не упала, не выдала. Поверх закрепила платком, тоже старым, выцветшим от стирки и солнца с ветром, натянула отцову шапку.

— Ты чего же это… — забубнил Янгелде.

Зоряна ничего не ответила, только зыркнула на него быстрым взглядом, нервным, в котором, однако, совсем не чувствовалось ни капельки страха.

— Сам знаешь, отец. Жизнь девичья — медовая, жизнь бабья — собачья.

Янгелде, несмотря на сложность ситуации, фыркнул.

— И что же ты, решила…

— А у меня ни медовая, ни собачья не выходит…

— Ты чего надумала, Зоряна? А? А ну отвечай! — он даже подался вперед, несмотря на боль, которая снова загуляла, завибрировала в теле – растянутые сухожилия, вывихнутое плечо, ссадины на подбородке, замерзшая грудь – все разом напомнило о себе.

— Не пойду я замуж насильно. Ни за сына духа, ни за самого сильного парня в деревне.

— Куда ты? — голос отца сразу стал просящим, почти детским. Стало ясно: придется расстаться.

Зоряна уже стояла в дверях. Она оглядывала избу последним взглядом, словно хотела запомнить все, как есть, как было. И как выглядит окошко, и как дымится и пышет жаром печь, и отца, которого все же, придется оставить одного. Прощалась, стало быть.

— А я, отец, пойду к Стояне. Сестра сестру точно не прогонит, не предаст.

Янгелде прижал кулак к груди, но снова уцепился на повязку, побаюкал ноющую руку.

Зоряна будто очнулась. Рванула в сени, схватила торбу, самую маленькую, положила в нее соленой рыбки, высыпала в кулек закваски, мороженых да сухих ягод.

Неизвестно, как сложится дорога, а может и жизнь.

Можно ли будет вернуться? Нужно ли будет возвращаться? Кто знает…

А уже после, собравшись, прея под тяжестью мужской старой шубы, подошла к отцу. Села возле него на корточки.

— Прощай, отец. Не знаю еще, свидимся ли мы, нет ли. Береги себя. Отвары пей, траву заваривай. А если уж болеть будет – иди к лекарю в деревню.

Янгелде погладил дочь по голове – как кошечку, как новорожденную козочку. Редкая, и от того такая сладкая ласка. Зоряна опустила уголки губ, слезы закипели под ресницами, еще чуть-чуть – и прорвет плотину, польются горячие, соленые, опустошающие слезы, что волю забирают, силы лишают.

— Иди дочь, не думай обо мне.

Зоряна встала, поклонилась отцу.

Выбор сделан, а потому надо ему следовать. Чуть подняла подбородок вверх, кивнула анчуткам, прощаясь с ними, и, не мешкая, шагнула за порог.

А там провалилась в снег. Перебирая тяжелыми валенками, согнулась в три погибели под тяжестью отцовских шкур, и побрела вперед, к ельнику, за которым скрывалась дорога, которой никто никогда после свадьбы сестры и не ходил.

И только она отошла от избы, услышала звуки.

Точно, точно: гусли играют свадебные мелодии, смех женский слышен, перезвон монет на украшениях. Значит, свадебные гости к ней бредут…

Глава 8. Свадебные гости

Зоряна ускорила шаг, но поняла, что сделала это напрасно: получалось, что она идет навстречу свадебным гостям, которых позвал водяной. А потому скукожилась, лицо платком обвязала, оставив только прорезь для глаза. Вторым видела только тряпицу и черноту.

Если не вглядываться, можно сойти за старика-лесовика, который бредет по темному лесу по своим делам: или шишки для огня собирает, или в избу бредет, чтобы забыться старческим недолгим сном. Такие бродили недалеко от деревни, а здесь, на окраине дремучего леса, заблудившихся не встречалось, однако справедливо думалось, что гости могут этого знать.

— Дойду до русла реки, а там сверну, — решила для себя Зоряна.

Плестись в шубе было тяжело, мало того, что она была тяжелой, так еще и пахла одновременно и водой, и сыростью, и плесенью, и пылью. Надо было получше выбить ее в снегу палкой, прежде чем надевать, но во время скоропалительного побега было точно не до того.

Зоряна глянула вверх, и увидела, как много еловок прискакало на звуки женских песен. Все они переглядывались, бурчали, общаясь друг с другом, прыгали с ветки на ветку, осыпая на землю серебристые легкие снежинки.

Как лучик солнца, в дом войдет она,
Счастье и радость принесет сполна.
Светом любви озарит весь дом,

Счастье достанет со дна…

Женские песни с переливами гуслей приближались. Не свернуть, не сбежать – да и куда, все равно незамеченной уже не убежать.

Зоряна сжала зубы, сомкнула зубы плотнее. Сделала шаг чаще, согнулась так, что почти колени свои видела. Сердце бухало в ушах, перед глазами прыгали, плясали черные мушки – напряжение оказалось слишком сильным, но девушка не сдавалась.

Старым дедом вышла навстречу свадебным гостям, что шли по единственной дороге в лесу.

— Куда это вы, девицы красные? — прошамкала, как только женщины поравнялись с ней. Специально спросила первой, чтобы было ясно: она – не девушка красивая, не невеста, что сбежать пытается, а самый настоящий древний дед, только-только с печки слезший, в лесу блудивший.

— На свадьбу, за невестой! — весело ответили женщины.

Зоряна один глазок себе освободила, платок стянула, чтобы хоть немного было видно – куда идти, не наткнуться ни на кого.

А как увидела гостей, что тянулись на свадьбу к ней, в избу, в дом, что знаком сызмальства, чуть язык не проглотила.

Так это же навки! Русалки! Утопленницы!

Русалки, покинувшие свои холодные водоёмы, превратились в девушек, чьи волосы блестели, как лунный свет, а кожа была бледной, как первый снег. Они шли по лесу, оставляя за собой следы, которые мгновенно исчезали, словно их и не было. Их движения были легкими, как танец, а голоса — мелодичными, как звон колокольчиков.

Одеты они были в платья из серебристого инея, которые переливались в свете луны, создавая иллюзию, что девушки сами светятся. В их глазах отражались звезды, а в улыбках — радость и загадка. Они шли, не чувствуя холода, хотя Зоряна ясно чуяла мороз – даже через тряпицу он норовил куснуть нос, щеки, уши.

Снежные нимфы, как духи зимы, скользили между деревьями, оставляя за собой шлейф из ледяных искр. Их шаги были легкими, как пух, и они казались частью этого зимнего чуда. Навки пели песню, которая эхом разносилась по лесу, и каждый, кто услышал бы ее, почувствовал, как сердце сжимается в тревоге и боли.

На белых, иссиня-белоснежных рубахах, до пят, не было ни единой красной капли – вышивки нитками. Ни имени, ни рода, ни племени не имели навки.

Но шли и пели песню, радуясь, что заберут сейчас из отчего дома еще одну невесту, сделают своей, приведут к своему господину.

На каждой из них красовался венок из сухих листьев, цветов, которые уже давно потеряли свой запах и цвет. А то, что издалека Зоряна приняла за звук серебряных монет на нагрудном украшении свадебных гостей, оказалось сосульками, льдинками в ушах утопленниц. Льдинки бились друг о друга, создавая мелодичный перезвон колокольчиков.

Пусть будет путь ее светел и ярок,
Как утренний рассвет, как песня птиц
С любовью в сердце, с надеждой в глазах,
Пусть счастье наполнит ее без границ, — пели навки.

— Ну идите, идите, красавицы! — посторонилась Зоряна, стараясь не смотреть в глазницы навок. Отошла подальше, шагнула в сугроб, провалилась там почти по пояс, только бы случайно не дотронуться до утопленниц, до их полупрозрачных рубах, белых, неживых рук, сухих венков на головах. — Давно вас ждет она, невеста.

Проплыли мимо нее навки, и следы, что появлялись в снегу – босые отпечатки ног, тут же пропадали, будто их и не было, хотя снега не шло, ветра не дуло.

Сглотнула Зоряна, страшно стало.

Как проходили мимо нее навки, увидела она ясно, что это не лесные, речные нимфы. А самые настоящие приближенные смерти. Сквозь тонкое одеяние просвечивают белые кости. Не улыбки сверкают – зубы ловят лунный свет, а губ и в помине нет, давно съели их время и рыбы на дне речном! На черепах – венки могильные, старые от времени, почерневшие от ветров и поеденные солнцем.

И кости стучат при каждом шаге, в унисон с льдинками, которые не только с ушей катились, но и стали кружевом на последней одежде каждой навки – белой рубахе для сна, в которой и топились девушки в реке из-за несчастливой любви.

Не стала Зоряна оглядываться, только припустила по дорожке – вперед, вперед!

И вот уже песни навок остались за спиной, от которых мороз по позвоночнику бежал, иней в крови расцветал морозными узорами.

Страшно стало и за отца – перестанут они петь свои свадебные песни, как поймут, что невесты нет, что ускользнула от них под самым носом. Но вернуться, крикнуть им что-то, чтобы пошли за нею, бросились в погоню – язык не повернулся, в горле даже воздух застрял комком.

Да и ноги подкосились, стали мягкими колени, дрожать начали.

Никогда такого не видала Зоряна, все, на что был способен внимательный взгляд – только домовые в доме, анчутки, да еловки – маленькие лешие, хранители леса.

Глава 9. Рыбаки

Зоряна натянула платок и шапку пониже на лицо, боясь, как бы никто не разглядел девичье лицо и осанку под старой шубой. Ворот подняла так сильно, что почти обнажила ноги в валенках, чего делать было нельзя из-за девичьей рубахи, что под одеянием старика прятала.

Глянула по сторонам, думая, жалея, что никак не свернуть с дороги незаметно, не оставив следов и не издав ни единого шороха. И поздно уже это делать, и страшно – вдруг придется плутать в черном непроглядном лесу. А тут и луна поможет светом, и дорожка выведет. В дремучем сердитом лесу ночью нужно по его правилам жить.

Невеста ждет своего часа.

Солнце в золоте и дымке.

Но чем ближе ее песня,

Тем темнее становится река.

Волны хмурятся, как старцы,

Ветра стон похож на плач.

Лодка тает, словно в небе птица.

Ты невесту свою прячь.

Зоряне не нравится песня, но деваться некуда – браво и громко поют ее мужчины, что идут по тропке.

Сглотнув натужно, она замирает у края дорожки. Надо подождать – пусть пройдут скорее. Набрала за щеки воздуха побольше, стоит, ждет, когда и эти свадебные гости пройдут, и тогда можно будет, наверное, так побежать, что заяц-русак не догонит при всем желании.

А вот и они. Зоряна заморгала своим единственным глазом, что глядел любопытно из прорези ткани. Бааа, да это же рыбаки! Их она ни с кем не спутает. Прежде отец промышлял охотой, но как состарился, как потерял зрение и силу, перешел на рыбную ловлю.

Сколько же их? Много – больше десяти, и все, как один, в костюмах своих рыбацких, с принадлежностями для рыбной ловли. Шапки с полями, что от солнца защищают, лапти, весло, остроги, сети рыболовные в руках. А у кого и остроги, первый вообще несет решетку – «чрак» для ловли рыбешек. А в середине двое несут на плечах лодку – долбленку.

Попыхивая курительными трубками, идут рыбаки, песню громко протяжно запевают. Да так поют, что кровь в жилах стынет. У Зоряны точно, а других людей во всей округе нет – до деревни сколько верст идти?

— Куда вы идете, братья? — с трудом отлепила сухой язык Зоряна, чтобы по обычаю при встрече гуляющих вопрос задать.

— Идем за невестой! — отвечает первый рыбак, который равняется с ней, не смотрит на Зоряну, только глазом поверх глядит, да снова вперед медленным шагом направляется.

Заледенело все внутри у Зоряны: так напугал ее гость, что к ней в дом направляется. Высокий, сильный, взрослый. Да только не сейчас. Рыбы поели его лицо, его плечи, от одежды остались лишь лохмотья. Кости черепа торчат белыми проплешинами, пугая девушку.

Ясно все стало: и эти из мира мертвых поднялись.

— Невеста красива, как луна, — говорит второй, обрывая песню, обращается к Зоряне, и снова взгляд отводит, смотрит вперед, шагает вслед за первым.

Девушка плотнее сжимает рукавицей на груди шубу старую. Как бы не случилось чего, как бы шапка не слетела, как бы шубка не упала, как бы не толкнули ее мертвые рыбаки в снег, открывая ее тайну.

— Идите, идите, братья, — даже голос не нужно менять – со страху он становится глухим, как в бочке. — Она давно вас ждет, поджидает.

Рыбаки проходят мимо, обдавая смертельным холодом.

Зоряна смотрела, как они шли сквозь лес, словно тени, вырвавшиеся из глубин холодной реки. Их тела, покрытые ледяной коркой, мерцали в лунном свете, словно древние статуи, оживленные странной магией зимы. Внезапно ветер засвистел между деревьями, завывая, как голодный волк, но утонувшие рыбаки явно не чувствовали холода — ведь они уже были частью этой ночи, частью леса.

Их глаза, полные вечности, смотрели вперед, туда, где звезды падали на землю, оставляя за собой светящиеся тропинки.

Лес вокруг них дышал, шептался своими древними голосами, но они не слышали его. Они шли дальше, как будто дело, которое нужно было выполнить – привести невесту к своему хозяину - обещало покой или новый путь. Их лица, искаженные временем и водой, были спокойны, но в их глазах горела тайна, которую они несли с собой из глубины реки.

Только рыбаки завернули за последнюю сосну, как Зоряна подхватила полы шубы, помчалась вперед, как заяц, которого шуганул волк.

Если бы за ней гнался отец с ремнем, не бежала бы Зоряна так шустро, обгоняя собственные мысли.

Скорее, скорее!

Быстрей!

Быстрей!

Ой.

Вовремя заметила впереди темную фигуру.

Затормозила, подняв вокруг себя вихрь снежинок. Лицо под платком горело, легкие дымились. Ноздри обжигала горечь морозного воздуха.

Кого еще несло к ней в дом по единственной верной дороге в лесу?

Зоряна все сильнее боялась увидеть того, кто медленно приближался к ней по тропинке.

После увиденного, страшных навок и рыбаков-утопленников руки дрожали, хотя им не было холодно. Никогда в своей жизни девушка не сталкивалась с подобным кошмаром. Даже когда болела, и сны снились странные, никогда не видела таких ужасов.

Чтобы кости сквозь прозрачную кожу… Чтобы только зубы пели песню… Чтобы истлевшая от времени одежда не прикрывала бока…

Зоряну передернуло, крупная дрожь пробежала по телу. Живот закрутило. Саму ее замутило. На языке появился кислый привкус. Не стоило бы останавливаться, чтобы видения снова разум не захватили, но черное пятно приближалось.

Зоряна снова замерла у самого края – еще мгновение и очутится в сугробе.

Склонилась ниже к земле, чтобы не встречаться глазами с тем, кто приближается. И удивленно округлила глаз, который следил за окружением через прорезь старого платка.

Перед ней остановился бок неизвестного животного, но ног, лап, копыт на худой конец, у него не было.

Глава 10 Жених

Медленно, так медленно, как время течет за прялкой, подняла голову Зоряна, чтобы разглядеть удивительное создание, что остановилось за несколько шагов от нее.

Действительно, чудище не имело лап, ног, и буквально висело над землей, над снегом, а потому не издавало шума, когда двигалось, летело медленно и чинно над снежной тропой.

Увидела Зоряна сначала бок зеленого с чешуей чудища, после – крупное желтоватое пузо, какое бывает у раздувшейся на солнце лягушки.

На чудище сидел человек.

На нем – красные красивые сафьяновые сапожки, с пряжкой, что блестела при неверном свете луны. Черные с серебристой вышивкой по бокам брюки. Зоряна изумленно смотрела на нитки, которыми были обшиты штаны – никогда не видела она такой нити, такого богатства. Да и вышивка была не ясна, не понятна, ни единого знака не могла разобрать Зоряна, а это значило, что тот, кто оседлал чудовище, прибыл настолько издалека, что там, скорее всего, и кончалась земля, край всех людей.

Костюм красивый – черный кафтан, деревянные с узорами пуговицы.

Мужчина сидел на чудовище, как сидят на лошади, и будто это было в порядке вещей. Придерживал рукой поводья, которые струились по крупу, по носу. Зоряна зачарованно глядела на чудо чудное: вместо ног у животного был хвост, который скручивался жгутиком внизу, как ракушка. Широкий бок и пузо украшены медными монетами размером с тарелки. Башка, хоть и похожа на лошадиную, покрыта крупной чешуей. Даже глаза медленно моргают, влажно блестя, отражая отсвет снежинок.

Животное, меж тем, вело себя послушно под рукой наездника.

Зоряне же было страшно поднять голову повыше, чтобы взглянуть на того, кто управлял речным ли, морским чудовищем – рыбьей лошадью.

Одно радовало, если в такой ситуации еще можно было испытывать радость – рука явно была человеческая, кожа – целой, костей да мяса нигде не проглядывалось, хватка была привычной, настоящей.

Не боялся мороза тот, кто оседлал странное животное.

— Ку-ку-куда и-и-идешь, брр-р-ратец? — задрожала Зоряна.

Зажмурилась, согнулась всем телом, сама не зная, чего ждать от странного человека.

— Иду на свадьбу, — по традиции земель ответствовали ей. Голос показался приятным, земным. Так бы говорил Абдай, если бы встретил на дороге старца или бабушку.

Зоряна не смогла сдержать любопытства – чуть приподняла голову, чуть приоткрыла глаз.

— Ждет меня невеста, буду ей мужем, — проговорил наездник.

Девушка едва сознание от волнения не потеряла.

Это он! Это он, тот, кому сосватал отец взамен своей собственной жизни!

— Бб-б-б-б, — зубы Зоряны начали выдавать дробь вместе с сердцем, которое зашлось, запрыгало, забурлило кровью от страха.

Девушка сжала кулаки, и, набравшись смелости, все же подняла голову, чтобы посмотреть на того, кому была обещана.

Сначала уперлась взглядом в широкие плечи, могучие руки. Грудная клетка, на которой поблескивали деревянные пуговицы с узорами, обработанные так, словно это морские камни, отесанные трудолюбивой волной, была настолько могучей, какую не каждый богатырь имел. В плечах ощущалась сила, не только данная при рождении, а приумноженная тренировками, жизнью в боях да сражениях.

Сильная красивая волевая шея, упрямый подбородок, полные, мягкие блестящие губы, черные непреклонные глаза, горевшие тонкой точкой лукавства, - все в облике наездника поразило Зоряну.

Она, раскрыв рот, стояла и смотрела на того, за кого отец просватал, и не могла даже звука произнести.

Красота его поражала. Никогда не видела Зоряна таких совершенных, таких удивительных лиц и тел. Даже на ярмарке, летом, куда съезжались купцы из самых отдаленных городов и сел, не встречала она таких красавцев.

От наездника шла волной сила, ловкость, уверенность в себе. А едва поблескивающий масляный взгляд выдавал вполне себе опытного в любовных делах мужчину. Это подтверждал и чуть капризный изгиб полных губ, коих не каждая девица в зеркале встречала.

Жених дернул поводья, рыбоконь открыл свой рот, но не издал ни звука, только волной пошло все его тело, покрытое влажной чешуей.

Зоряна очнулась, трезво взглянула на себя, на собеседника.

— Ой, иди, братец, давно ждет-поджидает она тебя, — еле вспомнила, что нужно отвечать в таких случаях, когда старец встречает на пути свадебных гостей.

Глядь – а жениха и след простыл. Проплыл мимо, да так быстро, что Зоряна только подивилась. Надо же, рыба, а летает!

Она прижала руку к груди, где беспорядочно и хаотично билось сердце.

Снова глянула в непроглядную чащу леса – нет, не пройти в темноте там, надо до излучины реки по дороге идти, а там можно будет рвануть вперед, хоть как. Да и в лес, и из леса, часть дороги понятна и ясна. А там дальше разберется по ходу дела. Главное сейчас – не встретить больше никого.

Но только Зоряна сделала шаг, как услышала шарканье, бухтение, поскрипывание. Так звучит старая часть леса, где деревья от старости падают друг на друга, трутся сухой корой, удерживаясь на весу. И звук больше похож на голоса стариков, которые медленно и скрипуче делятся нравственными учениями.

Из-за последней сосны появилась бабка.

Да не просто бабка, а старуха, согбенная, страшная, ужасающе древняя. Таких белый свет не видывал никогда – настолько она была старой. Согнулась не в три погибели, а намного, намного больше.

Шаркала старуха, медленно-медленно: один шаг – один выдох. Один шаг – один вдох. И так и шла: один шаг – один выдох. Один шаг – один вдох.

Выпрямилась Зоряна. Решила дождаться, когда старуха пройдет – сразу понятно, не простая бабка гуляет по лесу, одна из свадебных гостей. Вот только ее дряхлость и ужасающая медлительность не внушали такого страха, какой испытала она на этой дороге за одну только ночь.

Или просто сознание устало бояться? Тело утомилось дрожать? Руки заболели от напряжения? Спина утомилась горбиться?

Выдохнула Зоряна.

Меж тем старуха поравнялась с девушкой. А та уже плечи распрямила, тряпицу оправила, чтобы обеими глазами на старуху взглянуть, рассмотреть невиданные детали.

Глава 11. Побег

Её сердце стучало, словно барабан войны, каждый удар отдавался эхом в голове. Ноги, словно крылья птицы, мчались по белой тропе из снега, оставляя за собой шлейф растерянности и страха. Ветер рвал её волосы, будто пытался остановить, но она была быстрее — быстрее мыслей, быстрее дыхания, быстрее самой тени, что тянулась за ней, как цепкий призрак прошлого.

Глаза горели, как два угля, в которых отражалась вся боль мира. Они искали спасение, выискивали укрытие среди плотно стоящих стволов вековечных деревьев, лес, казалось, отвернулся от неё. Он стоял непримиримым, бесстрастным врагом, который не мог позволить пропустить в свои черные недра. И Зоряна бежала вперед – до излучины реки, туда, где кончалась дорога и можно было нырнуть в еловый лес, более редкий, который кончался сначала у поселения, а после – у города.
Пот стекал по лицу, смешиваясь со слезами, которые она пыталась сдерживать. Но слезы были сильнее, они текли, как река отчаяния, омывая её душу, вымывая остатки надежды. Руки сжимали толстую шубу, которая теперь ей казалась как парус, рвущийся в клочья под напором шторма. Она чувствовала, как воздух становится плотнее, тяжелее, словно сам мир пытался её удержать, но она продолжала бежать.

Вдруг впереди мелькнул свет. Не яркий, не ослепляющий, манящий, как маяк в бурю. Её ноги сами понеслись туда, словно ведомые невидимой силой. Она знала, что там, за поворотом, знала одно: нужно добраться до света, пока тьма не поглотила её целиком.

И вот, когда силы уже почти покинули её, когда каждый вдох казался последним, она увидела поворот. Лед реки блеснул, словно последний бастион перед бездной.

Она бросилась вперед, а после сразу резко повернула направо, в лес. Не раздумывая, не оглядываясь. Сердце колотилось так сильно, что, казалось, готово было вырваться наружу. Но страх отступил, уступив место странному чувству облегчения. Она добралась.

Елки и мелкие сосенки приняли ее, как тёплое одеяло, как обещание безопасности. И хотя она ещё не знала, что ждёт её впереди, в этот миг ей было всё равно. Главное — она выбралась с тропы, сбежала от реки, а в лесу хозяин воды не мог устроить ей ловушку. И даже если пошлет за нею своих чудищ, долго ли они продержатся без воды? Засохнут, превратятся в сухие листочки, какие сбрасывает дерево по осени.

Зоряна припустила еще раз, пробежала немного, но поняла, что дальше бежать не может – валенки тянуло вниз, сугробы затормаживали шаг, темнота, хоть и рассасывалась отсветом снега, не внушала доверия – Зоряна понимала, что, поторопившись, поддавшись страху, могла сейчас повернуть случайно обратно и выйти к избе, в которой, скорее всего, и собрались все свадебные гости, век бы их не видать.

А потому пошла аккуратно, примечая детали – тут двойная сосна. Тут – случайная береза. Тут – обгоревшая ель.

Дорога припоминалась и вела куда нужно.

Зоряна брела медленно, а после начала замечать, что снова появились еловки. Хороший знак!

Мелкие лесовички запрыгали с ветки на ветку, с любопытством глядя на Зоряну. По этой дороге редко кто ходил в никто из людей не ходил много лет, скорее всего, последний раз по ней шли старшая сестра с мужем, уходя к нему на родину. Не припомнит Зоряна, чтобы сама тут ходила за последние пять зим.

Да и отец эту дорогу не жаловал, да и город не любил – считал, что от людей нужно держаться подальше, а все, что нужно, даст и лес, и река.

Но кто же знал, что лес отвернется, а река предаст?

Зоряна выдохнула сквозь зубы, и поняла, что видит облачко пара. Значит, холод припустил. Мороз ударил сильнее. Надо идти вперед, хотя бы до самого большого дерева дойти – в нем можно будет спрятаться, скрыться от хищников, животных, что бродят в поисках еды.

Девушка задрала голову кверху и поняла, что рассвет протянулся тонкими лучами по небу. Запутался паутинкой в кронах деревьев.

— Фуух, — отерла капельки пота с виска. — Русалки да утопленники меня не нагонят в такое время. Должны же они бояться лучей солнца!

Зоряна расправила плечи, порядком уставшие от тяжелого тулупа. Остановилась, расправила на весу тряпицу – платок, натянула снова на косы, закрутила голову. Со стороны – ни дать не взять – дед старый, ежели не лесовик.

— Ну, теперь можно и дальше идти.

Зоряна прислушалась, оценивая место, где оказалась. Сейчас, с резвым наступлением утра, страхи немного отступили. Да и бояться постоянно человек не может – в какой-то момент пружина лопается, и наступает если не общее отупление, то покорность, принятие. Вот и Зоряна приняла свою судьбу, по крайней мере ближайшую – что придется продираться сквозь лес, хорошо, что не дремучий, до священного дерева, откуда до сестры будет рукой подать.

Сугробы уже не казались такими бездонными, иной раз валенки даже не проваливались под легким весом Зоряны. Девушка сбежала из дремучей части леса, и это радовало – снега меньше, деревья не такие частые да старые, да и животных поболе – слышны звуки, что не могли принадлежать людям, вдалеке.

Вдруг розовеющий цвет пронзил не резкий, вполне отчетливый повторяющийся звук. Как если бы кошку потрясли и держали над землей, только более мелодичный. Зоряна огляделась в поисках птиц.

И правда. Совсем рядом, на расстоянии двух локтей – красивая рябинка. Веточки склонила под весом ягод, белоснежного покрова. А ягоды – почерневшие, скрюченные, подпорченные. Значит, заболело деревце.

А на рябинке – снегирь.

Черная головка, красное пушистое брюшко, серые крылышки. Птичка открыла клюв и из нее полились трели. Зоряна заслушалась. Комочек держался на тонких лапках – веточках, свистел негромко, но приятно.

Девушка улыбнулась.

— Эх ты, горемычный. Прилетел ягод откушать, а они почернели.

Сунула руку в торбу на спине, достала россыпь ягод, бросила прямо под ветки рябинки. Видимо, птички наголодались от такого морозца, что наступил в последние ночи.

— Снегири прилетели сейчас, значит, зима будет морозной, — улыбнулась она под тряпицей.

Глава 12 Разбойники

Запястья сильно зудели от веревки – разбойники завязали ее так туго, что кровь совсем не поступала к кончикам пальцев. Зоряна в который уже раз попробовала развести руки в стороны, но, конечно же, ничего не получилось. Мужчины знали свое темное дело.

Она сидела на поваленном дереве, а перед ней веселился маленький костерок, плавя снежок вокруг и пожирая, обсасывая своим длинным горячим языком тонкие веточки.

Двое мужиков самой разбойничьей наружности сидели по обе стороны от нее в отдалении, а тот, что привел ее сюда, снова пропал в лесу. Один, с черной бородой и одним глазом, сверкающим недобро из-под старой шапки, точил острым ножом ветку. Становилась она очень острой, все тоньше и тоньше, и Зоряна, поглядывая на нее, все думала: а не этой ли стрелой собираются ее заколоть?

Второй, противно шмыгая носом, да сплевывая в снег рядом, жевал табак. Часть его желтизной неприятно поблёскивала на куцей козлиной бороденке.

Рассвет вступил в свои права и воздух вокруг стал морозно-прозрачным, как бывает по раннему утру.

— Отпустили бы вы меня, соколики, — Зоряна насупилась, понизила голос, как могла, чтобы говорить как старый, древний дед.

— Ага, — хмыкнул рыжий, снова смачно сплюнув в сторону. Обменялся понимающими, нечитаемыми взглядами с черным молчуном.

— Так нету у меня ничаво, — Зоряна дернула плечом, почувствовав между лопаток боль от недавнего удара. Туесок ее лежал рядом, у ног. В него разбойники заглянули быстро, не стали ворошить нехитрую кладь.

— Еще б, — хмыкнул рыжий.

Он подкинул в огонь еще пару веточек.

— Ни добра, ни серебра, — продолжила свою песню Зоряна.

— Так-то оно так, — мужик откинулся на руки и стал смотреть в небо, будто ожидая чего-то оттуда.

— Ни родных, ни приятелей, — еще ниже сказала, понимая, что рыжий только отзывается на ее слова, но всерьез не воспринимает.

Чего-то другое собирались сотворить с ней разбойники. Ясно дело, от такого деда им не поиметь богатства. Одетый, как самый распоследний блаженный на деревне, только одни валенки и стоят внимания из всей нехитрой одежи. Хорошо хоть, досматривать не стали, ни шапка с закрученным платком, ни рубаха под шубой не раскрыли главного секрета ненастоящего деда.

— Чего вы хотите от меня, соколики? — жалобно пискнула мышкой Зоряна.

Мужики снова переглянулись.

Рыжий хохотнул.

— Какие мы тебе соколики, дед.

Зоряна обрадовалась, что начал завязываться разговор – всякому известно, что только словом можно добиться хорошего расположения, когда руки связаны.

— А как же не соколики. Сильны, умны, добры.

Ой, зря она это сказала.

Мужики расхохотались, демонстрируя отсутствие большинства зубов в черных пропастях рта.

Погорячилась. Ну а что еще сказать? Ужасны, злы, страшны, как смерть?

Нет уж, в таком положении правды лучше не говорить.

— Вы бы отпустили меня, какой прок от старика…

Мужики, отсмеявшись, снова занялись своими делами. Первый, черный, взял в руки новую прямую веточку, начал натачивать. Второй опять уставился прозрачными, ледяными глазами в небо, будто ожидая оттуда весточку.

— С севера на юг плывут, быть солнечной погоде, — кивнул на облака рыжий.

Зоряна не поняла, кому эти слова были сказаны. Ей, или черному лиходимцу. На всякий случай кивнула, будто разделяла интерес мужика.

Мысли разлетались птичками. Ни одну не поймать. Что же делать, как быть? Ни ножа у нее за пазухой, ничего. А что, если решат разбойники ее осмотреть? Поймут, что девка перед ними, страшно представить, что будет дальше, какие последствия ждут.

Зоряна задрожала новорожденным зайчонком в норке.

В любом случае решила, что будет биться до последнего. Живой не сдастся. А пока оглядывалась по сторонам, примечая, куда можно будет рвануть в случае, если мужики отвернутся, или же на полянке останется один из них, а второй пойдет по своим мужским делам в чащобу.

Выбор был небольшой, но все же просматривались перспективы. Одно беспокоило – связанные руки. Как далеко без воды и еды может уйти человек со связанными руками? Как долго сможет он протянуть в лесу? Хотя непроглядный лес казался спокойнее и понятнее, чем эти разбойники, что иной раз косились на ее насупленную фигуру на бревне.

Зоряна открывала и закрывала рот, желая задать интересующий вопрос, но никак не могла набраться смелости, да и голос подводил – срывался в самый последний момент, терялся, гас потушенной лучиной.

Сидели уже долго. Костерок не догорал – его поддерживал собранный рядом валежник. Количество стрел с острыми наконечниками росло на глазах, и Зоряне становилось все страшнее. Напряжение нарастало – стало понятно, что разбойники кого-то ждут, и этот загадочный кто-то опаздывает.

Вдруг справа послышался шум – кто-то сильный, большой, как разбуженный в неподходящий месяц медведь-шатун проламывался сквозь ветви, слабые невысокие деревца к поляне. Все пять глаз с напряжением уставились в ту сторону, откуда доносились звуки.

Рыжий вскочил.

Черный как сидел, так и оставался сидеть, только нож плотнее перехватил, удобнее.

Зоряна сглотнула.

Если медведь – то проще будет свалиться возле костра замертво, чем попытаться бежать – полы шубы не дадут далеко умчаться. А там, может, он сожрет кого из разбойников, наестся, да не тронет ее, маленькую и невкусную…

— Аа-а-ах ты, яма отстойная! — на поляну вывалились двое.

У Зоряны все обмерло, заледенело инеем внутри. Первым она углядела его, хозяина реки, которого видела уже на поляне – он скакал-плыл на рыбоконе.

Сейчас его тело было перевязано веревками, довольно обильно – не разобрать, в кафтане он или в рубашке. А вот ноги все также вышагивают по снегу в дорогих новеньких сапожках с набойками, - только их оставил разбойник не завязанными.

Видимо, просто так себя обвязать толстой веревкой тот не дал – волосы взъерошены, шапки нет, глаза горят, рот искривлен недовольно.