Невеста полоза (рабочее название)

1.

Ружка всегда просыпалась задолго до рассвета, ну а как иначе? Батюшке завтрак собрать, корову подоить, на выпас отправить. Да и потом дел невпроворот, потому как, одни они с батюшкой жили. Матушка-то умерла, когда Ружке шло пятое лето. С тех пор, батюшка так и не женился, так бобылём и ходит. Зимой зверя по лесам промышляет, летом народ заезжий через перевал водит, а Ружка одна – на хозяйстве. Поначалу тяжко было, поди-ка достань тяжёлый чугунок из печи, когда сама чуть больше того чугунка, но ничего – приноровилась.  Лишь бы тётка Казариха к себе не забрала.  

Каждый серпень наезжает постылая! И всякий раз батюшку пилит, дескать, негоже девке одной в хате торчать, мало ли чего случиться может, пока он по лесам бродит.  Да и воспитывать надо, и так запустили – никакого сладу с ней нет!  Глаза бесстыжие не опускает, косы  рыжие под косынку не прячет, ей слово, а она нахалка, все десять в ответ! Кто такую замуж возьмёт?  

Батюшка только отмахивается, не слушает.  Хорошо хоть сейчас не чурается её, Ружку. А то, как матушки не стало, даже смотреть на неё не хотел. Да и не только на неё. Столярить перестал, людей сторонится, всё по лесам, да по горам бродит. Раньше-то бывало, со всей округи к их дому люд съезжался – люльки, да лари заказывали.  А однажды, батюшка для самого князя Чуров делал! Теперь же инструмент в сарае лежит, пылится. А у Ружки, только и остался деревянный лебедь батюшкой, подаренный на её четвёртое лето.  

Бабка Аглая, ведунья местная, говорит, что любил он матушку сильно. А она Ружка, дескать, как две капли воды на матушку похожа, токмо маленькая ещё. Совсем недавно бабка Аглая учить её начала премудростям всяким – резы да руны выводить, свитки читать, травки – корешки разные показывает, да какая травка, какую хворь лечит - рассказывает. Ружка и рада стараться, только свитки не любит, мудрёно уж больно.  А так чуть время свободное появилось, в лес бежит до ведуньиного дома. Хоть и боязно немножко одной через яр идти, да только в обход до полудня добираться будешь. Шутка ли – две версты?

А по прямой через яр, саженей пятсот будет и только то! Сколько раз уже бегала - и ничего! Ну туман, ну блазнится невесть что – ерунда! Пусть деревенские дурни боятся, да всякое выдумывают. А тут всей хитрости-то, чтоб поверху тумана бежать, до дна не спущаться.  

Сама Аглая говорит: что в яру нави нет. Обходят навы яр то, потому что ручей Змеиный там. Хотя нет, неправильно сказала – Змеиный источник. Во как! Хотя вроде всё едино, ручей – источник. А Аглая ругается, дурищей дремучей обзывает. Обидно. 

Только выбор-то невелик, да интересу больше, чем обиды. Тем более, бабка Аглая говорит: - «Как, мол, девка, эти науки освоишь, то и другому можно будет учить, а пока время не пришло - мала слишком.»  А она и не мала вовсе, тринадцатое лето уже! Только с Аглаей не поспоришь, вот и ждет Ружка, когда же оно, то время, настанет? Ещё вот байки разные учить заставляет, только ругается, когда Ружка об них Михасю рассказывает, ворчит: "То, дескать, не байки - а Веды! И не мети языком - об них не каждому сказывать положено". 

Дак ведь она вовсе и не каждому. Даже батюшке не сказывала об тех Ведах ничего, только Михасю. Он же молчун, и захочет кому сказать, так не скажет. Мало что, как воды в рот набрал, слова из него лишнего не вытянешь. Так и слушать никто не захочет. Потому что приблудыш он, зазорно с такими дружбу водить. А Ружке что за дело? Сирот тоже не больно-то привечают. Вот и выходит, всех друзей – Михась, да сама Аглая. Только бабка Аглая всё одно ворчит: "Не положено - и точка!".  Откуда только узнаёт? Одним словом - ведунья.

Нехитрые думки крутились в голове, пока Ружка стрелой мчалась через яр, торопясь по быстрее проскочить жутковатое место. Чуть заметная стёжка знакомо ложилась под ноги, роса холодила босые ступни. Марево тумана, лениво поблёскивая, вплотную подобралось к тропе и иногда клочьями висло на подоле.  Всё как всегда, всё как обычно, успокаивала себя Ружка. Но непонятная тревога нарастала.  

Тропка вильнула вниз, почти полностью погрузившись в белёсую хмарь. Ружка почувствовала, как под ступнёй хрустнула ветка. Звука, почему то не было. Внезапно стало понятно, что не слышно даже собственного сбившегося дыхания - тишина была абсолютной, вязкой как болотная топь.  Белёсые клочья ползли всё выше, полностью затопив лощину.  Трава, прежде лежащая шелковистым ковром, цеплялась за ноги мешая бежать. Ружка остановилась, озираясь по сторонам, да толку-то? Окромя белой мглы и не видать ничего. Сколько она так стояла, одним Богам ведомо. Озябла вся,  а с места сойти боязно.  

Странный звенящий ритм разбил тишину - барабан ли? Бубен ли? Не понять. Звук нарастал, казалось не музыка то, а кровь своя стучит в ушах. Ноги сами собой сделали шаг с тропы. Ружка и понимала -  глупость делает, да пересилить себя не могла. А после и вовсе любопытно стало, что ж там, на дне яра?  Так и шла на звук не таясь, как завороженная. Ритм становился всё быстрее, тело невольно начало приплясывать в такт. Легко на душе стало, весело.  

Туман закончился внезапно, только что был и вдруг как корова языком слизала. От неожиданности не удержалась на ногах, упала, больно ссадив коленку о камни.  Да так и осталась сидеть, во всё глаза, уставившись на поляну. 

Посмотреть-то было на что! Поляна ровная, круглая - что тот блин на сковородке, на дальнем от Ружки краю находился ключ, бьющий из-под валунов. А валуны те, как золотые. И вода в том ключе, чёрная с золотой искоркой - переливается, искрится как чешуя у змеи. А музыка-то от неё и льётся! Ружка аж рот открыла от удивления, сидит - любуется. Хотя была б постарше, да слушала бы Аглаю получше, бежала бы не оглядываясь! Искры мелькали всё быстрее, сливаясь в сплошной поток, голова у Ружки закружилась, а глаз не отвести.  И, кажется, что она сама - та вода и есть, кружится, поёт. Да только уже не искры, а огромные змеи, там, в воде плещутся, свиваясь клубком. Раздвоенные языки так и мелькают.  Крик эхом прокатился по яру, а Ружка без памяти повалилась в траву.   

2

"- С-с-смотри, человеческий детёныш-ш, кажетс-ся с-самка или как там они себя наз-с-сывают? Хм , довольно миленькая..." - Змей с любопытством разглядывал лежащую девочку. Та, к кому он обращался,  раздражённо встряхивала кончиком хвоста, не имея ни малейшего желания кого бы то  нибыло разглядывать. Она предпочла бы вернуться к прерванному занятию, а закончив, просто устранить невольную свидетельницу.  

"- Что она вообщ-ще тут делает? Как она с-с-смогла с-с-сюда пройти, через  полог? Это же невоз-смош-ш-шно! Впрочем,  с-с-сама виновата, отбегалас-с-сь!"- тихий шипящий смех прервал, гневную тираду .

- Да перес-стань, она с-совсем ребёнок и ты раз-све не видиш-шь её с-с-свет? Она не так прос-ста как каж-ш-шетс-ся, и это только начало...  С-с-станет половоз-срелой  с-с-смож-шет гораздо больш-ш-ше чем с-с-сейчас-с." 

- "Но её нельзя отпус-с-скать! Она видела то, что не должны видеть с-с-смертные!" 

- " Ну, эта проблема вполне разреш-ш-шима....  " -  и снова тихий шипящий смех.... -" Тебе ли Вирга не знать, что НИЧЕГО не происходит прос-с-сто так? А по с-с-сему, она будет наш-ш-ша. А дальш-ш-ше будет видно."  

Очнулась Ружка от холода. Попыталась сесть, да не тут - то было! На груди как плита каменная, к земле давит, силы лишает. Кое-как голову поднять удалось. Глянула, да снова чуть без памяти не упала! Прямо не её груди свернулась в клубок змея.  Лежит, словно неживая, смотрит немигаючи, только глаза красным горят, как уголья в печи, и слова прямо в голове рождаются: 

"Как ты  полог прош-ш-шла, с-с-смертная?" 

- Не видела я никакого полога, я за песней пошла. - отвечает, а у самой каждая поджилочка трясётся.  

" За пес-с-сней говориш-ш-шь?"  

- Только не гневайтесь, не нарочно я! Я к Аглае шла, а тут песня, да красивая какая! Ноги сами понесли!  

" З-сачем же тебе ведьма? Мала ты ещ-щ-щё вроде  за зельями приворотными бегать." – голос в голове зазвучал смешливо, словно бы человек подшучивает. 

- И вовсе не ведьма она, а ведунья! - заспорила Ружка, куда страх подевался - А зелья мне и подавно без надобности! За наукой я... - сказала, да рот ладошкой закрыла, вдруг Аглая прознает что тайну разболтала.  

" Хм, з-са наукой з-сначит..." - змей задумчиво прикрыл глаза и подпёр морду хвостом - " З-сначит тож-ш-е раз-сглядела... Только не с-с-сберегла... "  - неуютно стало от таких-то слов, а с расспросами лезть  поостереглась.  Змей же, как будто забыл про существование Ружки,  глаза прикрыл,  только кончик хвоста иногда подергивается.  

Сколь времени прошло одним богам ведомо но, когда змей открыл глаза, Ружку озноб пробрал. Радужка змеиных глаз кружилась  - мелькала,  сливаясь в единую круговерть, как полог на ярмарочной карусели. Красные искры сплетались с золотыми,  полоска зрачка растекалась,  пока не заполнила глазницы полностью. Чёрные провалы змеиных глаз затягивали, дышать становилось всё труднее. И в самом деле - дурища!  – только и  успела подумать Ружка.  Змеиная морда оказалась совсем рядом, Ружка вскинула руку закрываясь, да толку то? Ладошку ожгло болью,  и слова в голове, в след уплывающему сознанию:  

- «Вот и с-сверш-шилос-сь, покуда живи с-среди людей, с-срок придёт - приз-совём!»   

                              *** 

Сознание возвращалось неспешно. Сквозь листву уже пробивался красноватый свет заходящего солнца. Левая рука от пальцев до предплечья опухла и болела, так что слёзы на глаза наворачивались.

Осмотрелась.  Ни тебе поляны, ни ручья, змей и подавно не видать -  лежит, прям на тропе.  Вставать начала - куда там! В голове всё плывёт, двоиться.  Села обратно, привалившись спиной к шершавому стволу.  «Вот растяпа неповоротливая! На ровном месте растянулась!» - выкрикнула в сердцах, от звука своего голоса в голове немного прояснилось. Тени сгущались, расползаясь от кустов чернильными кляксами. Ружка понимала, что ночью в лесу делать нечего, тем более одной, но, шевелиться не хотелось.    Древесный ствол отдавал накопленное за день тепло. Сумерки сгущались, рука нещадно ныла. 

«Скоро совсем стемнеет…» -  лениво думала Ружка, баюкая руку - «Батюшка вернутся сегодня  должен,  небось, браниться будет …  Да до Аглаи бы добраться, руку показать, болит страсть.»  В траве убаюкивая тихо звенели цикады, и  девочка сама не заметила, как заснула...

«Что ж вы делаете, ироды? –  Аглая  пробилась через толпу селян, обступивших  холм  бывшего Капища. Уже год минул,  как не возжигались костры, не пели слав, не несли требы.  Двенадцать фигур, потемневших от времени, по-прежнему величественно возвышались над холмом. Всего двенадцать…   

Стих гвалт, ещё минуту назад казавшийся невыносимым.  Люди сбились в кучу. Отхлынули. Вместо  тринадцатого  Чура,  щерился белой щепой пень  беспорядочно изрубленный топорами. На останках распластавшись, лежала девушка,  словно пытаясь закрыть их собой.  Красные пряди волос кровью растеклись по изрубленному дереву.  Аглая тяжело опершись на клюку, обвела собравшихся недобрым взглядом.  

3

Никто Ружку в тот день не хватился. Проснулась с рассветом - рука не болит. Только на ладони как будто родинка золотистая появилась. Ну да если не вглядываться, то и не заметишь. Ссадина на коленке затянулась,  голова ясная, будто не в сыром яру спала, а в покоях княжих на пуховой перине. Домой прибежала - изба пустая.  Только успела, по хозяйству управится, да обед приготовить - батюшка воротился. Ещё и в первой после стольких лет, привёз подарок: веретёнце резное и ниток шелковых, да красивых каких! Долго ещё Ружка перебирала цветные моточки.  Налюбовавшись, убрала в короб, но нет - нет да заглядывала, проверяла, на месте ли её сокровища?  

О своих приключениях Ружка естественно никому не рассказала, да и как рассказывать? Коли самой не понятно, быль - ли? Али привиделось? Правда, иной раз,  доставая из печи хлеба блазнилось, будто не уголья в печи тлеют, а глаза змеиные. Да кошка Мурёнка в подпол перестала лазать – мышковать.  Мышей тех, собственно, тоже неслышно стало, давеча ещё скреблись в темноте, а ныне тишь. Дивно.  

А через седмицу, до батюшки люд торговый пожаловал, просились через перевал провести - да не малым обозом. Там и вовсе некогда стало раздумывать. Еле успевала, по хозяйству крутится, да батюшку к пути собирать. Цветень к концу подходил, когда обоз готов был тронутся в путь. Ох, и страшно было Ружке накануне!  Маялась, места себе не находила. Батюшка только улыбнулся, потрепал по рыжим вихрам, да велел спать идти. Ослушаться-то никак, улеглась, а сама всё слушала как он по горнице ходит, да с матушкой покойной беседует, будто бы оправдывается. 

Опосля и вовсе старшой пришёл.  Ругался на батюшку, стыдил. Ружка и половины не поняла, но страху только прибавилось. А батюшка в ответ только одно: 

-Ничего, Селиван. Боги дадут - дойдём! 

- Да ты ж подумай, Добрян. – горячился старшой – Горыня ещё не проснулся! Скальники шалят! Сколь народу-то сгибло по эту пору на перевале? Стоят ли княжьи посулы того? Ну,  получит княжна свои тряпки опосля, небось, не скукожится! 

Батюшка только посмеивался в бороду, но старшого не прерывал. 

- Стоит ли из-за дури бабьей на рожон лезть? Ты о Ружке подумай! 

- О ней и думаю, Селиван. Скоро в возраст войдёт. Приданое собирать надобно, и так боюсь в девках засидится.  А без приданого и подавно мало кто позарится. 

- Ты за Казарихой  то не повторяй! Даром что сестра тебе, но как из-под разных мамок вышли! И девки её такие же, рябые да кривые! А Ружка твоя красавицей будет, почище Любавы! 

- Охолони, Селиван. – голос батюшки, словно стужей подёрнулся – Я слово дал, на попят не пойду! 

Не любил он, когда Ружку с матушкой покойной ровняли. Старшой осёкся, молчание затягивалось. Ружка затаилась на полатях, через силу сдерживая желание ринутся батюшке в ноги, и умалять отложить поход. Да сдержалась. Знала, что ничего путнего из уговоров не выёдет - огорчит только, да разве гоже так в дорогу отправлять? 

- Ступал бы ты, Селиван, и так засиделись... –голос батюшки зазвучал тихо, но твёрдо – Одно попрошу, за Ружкой пригляди, покуда не вернусь.  

Старшой смолчал. 

-Как друга прошу, ну и как старосту знамо дело. – и снова эти странные, виноватые нотки в голосе. 

Старшой развернулся и пошёл к двери, уже на выходе обронив:  

- Добро, пригляжу… 

Батюшка так и просидел всю ночь. Лучина давно погасла, сон не шёл. Ружка, сама не зная почему,  вглядывалась в неясный силуэт на фоне окна, пытаясь навсегда запомнить дорогие черты. 

Едва небо на востоке стало сереть, батюшка тяжело поднялся, потрепал спящую Мурку за ушами.  Та, не открывая глаз, перевернулась на спину и басовито заурчала. Ружка зажмурилась, сдерживая непрошеные слёзы. Батюшка склонился, почти невесомо коснувшись губами её лба:  

- Да хранят тебя Боги, дочь. – вложив в расслабленную ладошку узелок, вышел из горницы. 

Ружка открыла глаза, пара слезинок таки вырвалась на свободу.  Для верности выждала несколько минут,  и кубарем скатившись с полатей, бросилась следом. Только подойти простится так и не решилась, тайком кралась за обозом, пока последняя телега не скрылась в лесу.  

Вернувшись в избу, узелок батюшкой оставленный  припрятала в половицу возле печки, даже заглядывать побоялась. Ей казалось коль откроет, непременно беда случится. Вот вернётся батюшка, тогда и посмотреть можно будет  - что там.