Невеста скифа.

Глава 1.

— Скорее родная, еще немного и мы спасены, — подгоняю свою кобылицу слегка постукивая пятками по ее бокам, чувствую, что она уже немного вспотела, а это значит, что у меня совсем немного времени, чтобы скрыться, — Если мы не поторопимся, то нас убьют, прямо здесь. Твое мясо съедят, а меня…, — в голове проносятся картинки того, что со мной может сделать этот дикий народ.

А возможно и вдоволь наиздевавшись надо мной меня тоже употребят в пищу. Нет, лучше пусть они съедят меня, чем будут пытать и насиловать. В голове не укладывается, что столько лет презирая мужчин я столкнусь с ними в такой ситуации, когда буду бояться их. Я дочь самой великой воительницы и царицы. Теперь оказалась жалкой заложницей своих страхов. Нет, нельзя бояться, я смогу. А потом вернусь и отомщу каждому из них. Они не посмеют, как только узнают кто я. Хотя кого я обманываю, если уж они разрушили мой город, вошли в мой дом, то и мой титул их не остановит.

Перед глазами возникают картины того, что я увидела, покидая родные стены.

Стараюсь прогнать эти мысли из своей головы.

Шум позади стихает, и я решаюсь обернуться назад, как только я это делаю над моей головой пролетает стрела. По привычке заношу руку за спину чтобы взять лук, но его там не оказывается, точно так же как у меня нет с собой ни стрел, ни меча, ни даже кинжала. Рука безвольно застывает в воздухе. Отчаяние нарастает с новой силой. Хочется стукнуть себя по лбу за беспечность, что может стоить мне жизни. Да много чего еще хочется, например, чтобы ничего из происходящего этой ночью не случалось. Оказаться бы сейчас вновь в своей комнате, в уютной постели, укрытой тонким шелковым покрывалом. Встать утром и умывшись идти на тренировку. Пусть бы меня поколотили, даже ранили. Я была бы этому только рада.

А потом с жадностью выпить целый кувшин воды. Побродить по прохладным садам, что окружают наш дом, съесть спелое сочное яблоко, вгрызаясь в него и испачкавшись в соке. Увижу ли я еще родные лица, прикоснусь ли к родным стенам, что хранят мои воспоминания?

Я спала в своей постели, когда на нас напали. Впрочем, как и почти все женщины нашего поселения. А проснулась от жуткого воя. Так напавшие на нас подавали сигнал своим воинам. А уже через минуту воздух наполнился звуками натягивающейся тетивы, свистящими стрелами, лязганьем скрещиваемого металла и запахом крови. Быстрым топотом, чьими-то стонами и криками. Я не понимала, что происходит. На нас еще ни разу не нападали. Все знали сколь сильные и ловкие воительницы населяют наш город. И многие мужчины приходили к нашим стенам лишь бы взглянуть на них. А уж провести в доме одной из нас ночь вообще было для них высшим благом.

Меня с самого детства обучали управляться с оружием, любым, которые было доступно. Правая рука моей матери, великая воительница Латория. Смуглая, черноволосая женщина, покрытая татуировками. У нее могучий рост и широкие плечи, а мускулы выделяются по всему ее телу. Кажется, что ее вылепили сами боги. Она много путешествовала, прежде, чем обрела свой дом в Сарматии. Латория искусно владела любым оружием и была предана нам. Поэтому моя мать царица Эгея так ценила ее и сделал одной из своих приближенных. Они вместе бывали во всех военных походах, и царица щедро делилась с ней добычей. А я мечтала быть похожей на них обоих.

Такой же великой, чтобы равных мне не было, и чтобы мужчины так же приходили к стенам моего дома лишь бы увидеть краешек моей одежды и прикоснуться к земле, где ступала моя нога.

Но внемля приказу царицы я вынуждена бежать, словно трусливая лань.

Моя мать очень красивая женщина в самом расцвете лет. Смуглая, с большими миндалевидными глазами, такими темными, словно сама ночь живет в них. Кожа ее гладкая и блестящая, настолько идеальная, что сравнима с персиком. Волосы ее всегда собраны в причудливую высокую прическу и о их длине можно только догадываться, даже мне. Дети, точнее дочери не привязаны к матерям, им не положена ласка, но у меня все немного иначе, и я все же иногда удостаивалась прикосновения матери. Возможно это от того, что я единственное ее дитя. И хотя я и знаю, что любви между мужчиной и женщиной не может быть, но все же мне кажется моя мать навсегда осталась верна моему отцу. Отца я не видела никогда в жизни. Нам не говорят их имена и после нашего рождения они навсегда покидают стены города, дав клятву, что никогда не вернутся.

Мать не могла поступить иначе. Если бы она ушла за мужчиной, ее бы покрыли позором.

Слезы наворачиваются на глаза, когда я вспоминаю о ней.

Я никогда не узнаю, что такое любовь, не познаю мужчины и не рожу дитя. Не вплету в ее косы украшения, не надену на нее ее первую рубашку, не увижу ее улыбки. Почему-то не сомневаюсь, что это обязательно была бы дочь. Ведь почти у всех жительниц нашего города рождаются дочери и редким исключением бывает появление на свет мальчика, но их тут же отдают отцам, и никто из них никогда не возвращается назад. О них тут же забывают матери, словно их никогда не существовало.

Скорее всего их всех уже нет в живых. Слишком внезапным было нападение.

Моих подруг, почти сестер с которыми я многие года делила стол, оружие, а иногда и крышу над головой. Девочки-сироты воспитывались при нашем доме. Но их было не так много, чтобы создавать неудобства. Все они обучались и тренировались наравне со мной. Я уверена, что они в эту ночь взяли в руки оружие и стояли плечом к плечу со своими матерями.

Пусть ласка их была скупа, но они всегда готовы были защищать своих девочек, как и дочери прикрывали им спины. А в праздничные веселые дни сидели за одним пиршественным столом и поднимали чаши в честь друг друга.

Глава 2.

Я словно плыву по морским волнам, только как-то жестковато иногда подбрасывает. В детстве я часто каталась в лодке с другими женщинами. Вот и теперь у меня почти такие же ощущения. Боль снова возвращается. Сквозь веки чувствую тусклый свет. Значит ночь или день уже миновала, скорее всего рассвет или закат. Я жива. Чувствую руки и ноги, немного сжимаю пальцы. Чувствительность возвращается.

Рядом слышен гомон людских голосов, ржание лошадей их топот, скрип. Пока не готова открыть глаза. Хочу еще немного побыть в забытьи. Значит меня нашли и спасли.

Я совершенно точно не связана. Но это пока ни о чем мне не говорит. Кто эти люди рядом, враги или друзья, мне еще предстоит узнать. У моих преследователей не было никакого транспорта и скорее всего это не они.

Поднимаю руку к лицу. Лоб прикрыт чем-то влажным. Не тороплюсь убирать это, влага охлаждает и помогает легче пережить боль. Чувствую, как лопается кожа на пересохших губах, когда я их размыкаю. Ощущаю солоноватый вкус крови на языке. Хочу вдохнуть побольше воздуха, но горло раздирает боль. Через секунду моих губ касается мокрая ткань и капля воды попадает внутрь, потом еще и еще одна.

Чувствую, как ткань убирают подальше, но я настолько хочу пить, что готова засунуть ее в рот целиком, лишь бы меня не лишали живительной влаги. Повинуясь инстинктам хватаю руку, что поднесла мне воду и тяну на себя.

Почти над самым ухом раздается гортанный женский голос, она что-то говорит, но слишком быстро, слов мне не разобрать. Ее голос похож на тягучее пение.

Я наконец-то распахиваю глаза и вижу прямо перед собой сморщенное старушечье лицо. Вся кожа покрыта тонкими сеточками морщин. Где-то ее пересекают глубокие складки. Глаза когда-то видимо бывшие голубыми теперь напоминают небо, затянутое облаками, они словно выцвели. Толстая черная линия очерчивает их форму придавая что-то глубокое ее взгляду. Темные длинные ресницы и густые брови выглядят чужеродными, словно состарилось все, кроме них.

Крупный прямой нос, сжатые в тонкую линию губы. На голове у женщины остроконечная шапка, но из-под нее выбиваются темные пряди непослушных волос.

Наши женщины в старости становятся беловолосыми. Поэтому для меня это разительное отличие кажется необычным. Может она ведьма?

В ушах ее покачиваются крупные серьги, а на шее множеств разных бус.

Рука ее, что все еще зажата в моей унизана перстнями и браслетами.

Несколько секунд мы так и смотрим друг на друга замерев, словно каждая из нас боится спугнуть другую. Возможно женщина не ожидала, что я неожиданно приду в себя от капли воды.

А потом она вдруг отшатывается и вырывает руку из моей хватки. А я вновь откидываюсь на подушку. Да, под головой у меня оказывается самая настоящая подушка, мягкая, словно пухом набитая, хотя может это и так.

Пить, я так хочу пить. Кажется, произношу это вслух, потому что через секунду мне в рот отправляется очередная капля воды. От бессилия я вновь прикрываю глаза и сосредотачиваясь на других ощущениях. По всей видимости я в повозке. Нас немного шатает из стороны в стороны. Но повозка эта скорее похожа на кибитку, потому что покрыта чем-то. Я не успела рассмотреть, чем именно.

Внутри царит приятная прохлада. Немного шевелюсь стараясь поудобнее устроиться. Я укрыта чем-то тяжелым и пахнущим шерстью. Чувствую, как кто-то поправляет мое одеяло. Совсем забыла, что я здесь не одна. Но голова моя еще плохо соображает.

В следующий раз я прихожу в себя в полной темноте. Мы больше не едем. Повозка стоит на месте. Я всматриваюсь во мрак, но никого рядом не вижу. На этот раз пробуждение дается мне легче.

Чуть сдвинув в сторону край одеяла, я приподнимаюсь на локтях. Все еще пытаясь привыкнуть к неизвестности и хоть что-то рассмотреть.

С улицы по-прежнему раздается шум голосов и ржание лошадей. Такое чувство, словно мы движемся в длинной цепи огромного каравана. Думаю, это торговцы и купцы, подобрали меня случайно обнаружив. Только бы не работорговцы.

Кто я теперь пленница, заложница, рабыня или счастливая спасенная? Что ожидает меня впереди. Ветер немного натягивает ткань, что окружает меня и служит стенами и потолком. Полог с одной стороны хлопает и внутрь проникают запахи с улицы. Пахнет костром, а еще едой. Отчего-то кажется, что хлебом и супом.

Желудок мой жалобно урчит. Опускаюсь на спину и прикладываю ладони к животу пытаясь унять голод.

Только теперь я замечаю, что на мне нет моей рубашки. На мне вообще ничего нет, кроме того, чем я укрыта. А еще кожа и волосы покрыт какой-то странной мазью. Подношу руку к лицу и нюхаю. Пахнет вроде бы довольно приятно. Отчего-то это напоминает запах, что чувствуется в наших святилищах.

Воспоминания о доме вновь возникают в моей голове. Как мы поклонялись Аресу и Афине вознося молитвы у алтаря. Как мы подносили им дары и совершали ритуалы перед всеми важными начинаниями.

Мысленно произношу молитву, прося у них помощи и защиты.

А потом неожиданно одна из сторон полога распахивается, и я слышу, как внутрь кто-то забирается. Замираю боясь дышать и шевелиться, зажмуриваю глаза. Хотя и так вряд ли бы что-то смогла рассмотреть в такой темноте.

Воздух вокруг словно накаляется и заполняется незнакомым для меня ароматом чего-то лесного и дикого. И где-то в глубине я уже знаю, что женщина так пахнуть не может. Слишком агрессивно, даже для женщины-воина. Значит это мужчина. От старухи же пахло травами. Я чувствую, как он приближается, присаживается рядом и смотрит на меня. В руках у него свет, я не знаю, что это лампа или свеча, но сквозь закрытые веки вижу отблески огня.

Глава 3.

— Ты слабая, словно тростинка на ветру, — вдруг слышу я ее скрипучий голос, — Я тоже когда-то такой была. Упрямой, но одинокой. Жила в степи в избушке, что досталась мне от бабки-знахарки. По болотам ходила, травы собирала. А избушка та была на самом краю деревни. Когда-то дед нашего вождя пришел со своим войском в это селение и убил всех, а потом сжег их дома. Детей и женщин продал в рабство, а меня взял к себе.

Она вдруг замолкает и взгляд ее стекленеет, словно она впала в транс. Рука ее перестает толочь траву в ступке и просто замирает. Я боюсь дышать. Вдруг она ушла в иной мир? Но спустя несколько долгих минут она глубоко вздыхает и вновь начинает говорить. Голос ее становится глуше и как будто моложе. Даже морщинки немного разглаживаются.

— Я не плакала и не горевала ни по одному жителю деревни. Я была для них всего лишь знахаркой и ведуньей, живущей на окраине. Меня не звали на праздники если не было горя, не приглашали выпить отвара в дом и съесть краюху хлеба. Я была для них словно кара послания с небес. Обреченная к одиночеству и гонениям. Скот заболел — моя вина, племя другое напало — опять я виновата. Зато ночью или поздним вечером к моему дому начинали тянуться люди. Женщины за лекарствами, а мужики за мазями. Но были еще и те, кто дитя убить хотел, соперницу извести, соперника наказать, от стариков избавиться. Гнала я таких проч. За это и не возлюбили меня. Так и сидеть бы мне одинокой девкой, без деток малых, да без любви. Кто такую в жены возьмет? Хоть и красивая была, ты чем-то напоминаешь меня в то время.

Она вновь замолкает, словно собирается с силами продолжить или вспомнить что-то важное и взяв ковш стоящий у ее ног отпивает из него, а потом ее голос вновь звучит ровно, лишь слегка поскрипывает в так езде телеги:

— Взял меня вождь вначале в рабыни, потом в наложницы, а потом и в жены. Да где это видано, не скифьей крови, не знатного рода девку приютил. Да над ними всеми выше поставил. Дочек-то много на выданье, все хотели в дом вождя войти. Не довольны были люди. Только не послушал их муж мой. Любил он меня сильно, да и я его. Была слабой, а стала сильной, дух мой окреп. А твой нет. Слаба ты для внука моего, зря он от плена снежного спас тебя. По судьбе тебе уснуть на веки вечные было. А теперь все перемешалось. У внука та моего дух крепок, он и вождь поэтому. Жена под стать ему нужна. А у тебя здесь, — она тычет сухим узловатым пальцем мне в лоб, — И тут, — теперь она касается мозолистой ладонью моей груди, где бьется сердце, — Нет ни покоя, ни равновесия.

Задерживает на мне свой темный взгляд, а потом возвращается к своему занятию словно и не говорила со мной и не было меня сейчас рядом.

Я опускаю взгляд на свои руки, что сильно сжимала, пока слушала речь старухи, так что теперь следы от впившихся ногтей белели на коже ладони.

— Я и не просила спасать меня, а уж тем более замуж за вашего вождя не пойду, — пробормотала я себе под нос.

Да видать она услышала.

— Деваться тебе теперь некуда Танай все за тебя решил. Он волю богов нарушил и взял тебя в свое племя. Если выйдешь отсюда или сбежишь в живых тебе не быть. Только под его защитой ты останешься жива.

— Откуда вы знаете наш язык?

— Я же говорю, когда-то давно я была как ты. Пришлось бежать мне из родного дома, да меня старая знахарка нашла, отмолила и вылечила. Так я с ней и осталась и внука своего языку я научила. Только жалею теперь об этом. Не знал бы он речи твоей не повелся бы как телок на то, что ты говоришь, --- она выглядит достаточно злой.

— Да при чем здесь я? А помогите мне бежать? Далеко отсюда до какого-нибудь селения? Меня искать будут, мать меня не бросит, --- с последней надеждой принимаюсь просить ее.

Если я так не нравлюсь ей почему бы мне не уйти.

— Куда ты собралась? Здесь куда не глянешь степь. Нам не меньше трех лун до селения ехать. А если другие мужчины в степи тебя одну найдут? Ты хоть знаешь, что с тобой будет? Да и внук мой теперь волосу с твоей головы не позволит упасть. И если узнает, что помогла я тебе и мне головы не сносить больше. Нельзя ему предателей щадить. Иначе воин из него никакой. А он один у меня остался. Остальных нет уж давно. А Таная я сберегла, --- видно, что разговор о внуке доставляет ей радость.

Вдруг повозка начинает тормозить и вскоре останавливается.

Старуха резко поднимает край полога, служивший входом.

— Приехали, сегодня рано лагерь будем ставить. Устали люди уже. Год почти идем этим путем. Дети и жены что остались дома ждут не дождутся нас с богатой добычей, — она говорит, а сама не отрывает взгляда от того, что происходит на улице, — Не смей выходить без разрешения из повозки. Чтобы днем тебя никто раньше времени не увидел. А ночью волк вокруг рыщут, а они здесь ой какие голодные.

Она поднимается и ловко выбирается на улицу. Мне тоже хочется хоть одним глазком взглянуть, что происходит с другой стороны нашей кибитки, тьфу, какая она наша. Чужая это повозка и моего тут ничего нет.

Но все же приподнимаюсь насколько могу и выглядываю в окошко оставшееся приоткрытым. Видимо старуха не озаботилась тем чтобы как следует привязать кусок войлока, что служит ставнем на нем. Я медленно встаю на колени и так же медленно рассматриваю все вокруг.

Увиденное вызывает во мне волну ужаса. Так далеко, как только я могу видеть из своего укрытия, повсюду копошатся и двигаются люди, воины и повозки похожие на нашу. Это целый огромный живой и движущийся город. Он словно одна большая извивающаяся змея. Помимо людей и лошадей виднеется и другой скот, стада пасутся на самом дальнем краю лагеря.

Глава 4.

Танай ухмыляется. Проводит рукой по бороде.

— Ты умеешь благодарить маленькая снежная госпожа, — кажется он искренне удивлен.

— Ты же спас меня, ведь это ты нашел меня там на снегу? — осмеливаюсь я задать вопрос, что очень меня интересует. Я сама смущаюсь своей смелости.

Он только кивает в ответ, но взгляд от меня не отводит. Мне вдруг становится жарко и в горле пересыхает. Я силюсь сглотнуть, но у меня ничего не выходит.

Танай будто чувствует меня и снимает со своего пояса небольшую кожаную флягу, надеюсь с водой, а не с кумысом.

— Попей, — велит он мне.

Я прикладываюсь к горлышку и делаю глоток воды. С облегчением жадно пью. Старуха сказала, что в дороге запасы воды ограничены и каждая капля на счету, кто знает, когда мы встретим новый источник. А потом я вижу взгляд, которым на меня смотрит мужчина. Кажется, ему тоже не помешает сделать глоток. В глазах его полыхает пламя, готовое вот-вот вырваться наружу.

— Спасибо, — возвращаю ему флягу и на секунду наши пальцы соприкасаются, его горячие с грубоватой кожей и мои тонкие, длинные и холодные. Никогда до этого не замечала, что у меня такие холодные пальцы.

— Что за тряпье на тебе? — кажется он только сейчас заметил, что на мне рубаха. Как-будто-то только что вошел.

Мне становится стыдно за свой внешний вид. Я не причесывалась несколько дней, и рубаха эта болталась на мне словно мешок.

— Твоя бабушка дала мне это, моя одежда пришла в негодность, и она сказала, что ее сожгли, — мне жаль, что единственная вещь из дома уничтожена.

— Ну если то в чем ты была одета можно назвать одеждой, то в лагере тебе в ней точно нельзя появляться.

Значит это точно он спас меня и нашел в снегу. Раз знает во что я была одета.

— Это рубашка для сна, — обиженно бормочу я.

— Наши женщины спят в постели без рубашки и с мужем, — грубо обрывает он меня.

— Я не ваша женщина и не буду спать ни с одним мужчиной в постели всю ночь! — повышая голос заявляю ему.

У нас это приравнивается к позору, ни один мужчина не может спать в одной постели со своей госпожой.

— Зубы спрячь, — шипит он, наклоняясь ко мне так близко, что я чувствую его дыхание на своей щеке. Его запах забивается в ноздри и я, не повинуясь самой себе жадно втягиваю его.

А затем он берет меня рукой за подбородок, не знаю, что он хотел этим показать, но я выворачиваюсь и немного отталкиваю его от себя.

— Кобылица, — скалит он зубы, поправляя косы на голове. Хотя они и так идеально заплетены. Интересно, кто ему их плетет? Наверняка у него очередь из желающих девушек.

— Что? — как он смеет обзываться, мне хочется врезать ему как следует.

Но потом рассудок все же берет верх, и я крепко сжимаю кулаки, только бы не начать драку.

— Говорю, завтра со мной поедешь, выберешь себе в табуне кобылицу. Тебе полезно бывать на воздухе, --- хрипло произносит он.

Голос его звучит как-то угрожающе при этом.

— Но у меня раны, — вспоминаю я про мозоли что на внутренней стороне бедер. Хоть мне и стыдно о них говорить, но корочки лопаются, из них сочится кровь и это очень больно.

— Наши сиденья мягкие, а чем быстрее твоя кожа огрубеет, тем потом тебе будет легче. Поверх этих волдырей нужно еще трижды натереть такие же, чтобы потом их не было никогда в жизни. Сама же потом рада будешь и поблагодаришь меня. Тогда ты сможешь скакать без остановок столько дней, сколько понадобится. Мы рождены в седле и всю жизнь проводим в нем. Скажу бабушке чтобы подобрала тебе подобающую одежду, — прерывает разговор, поднимает полог и спускается вниз.

— Подобающую чему? — кричу я ему вслед, но он либо не слышит, либо не хочет меня слышать.

Я долго сижу в одиночестве иногда поглядывая в окошко. Меня пугают эти грубые сильные мужчины чьи голоса я слышу и иногда вижу. Когда кто-то из них оказывается слишком близко у нашей кибитки. Их слова непонятны мне, их язык далек от моего. Мы слишком разные.

Когда за окном уже достаточно темно в повозку забирается бабушка Гестия.

— Танай хочет, чтобы ты больше дышала свежим воздухом. Ужинать будем на улице. Держи коврик, постели его на ступени. Я принесла еду. Сейчас все достану и поедим. Я тоже сегодня устала. Рана оказалась серьезной, пришлось зашивать.

Выглядит она действительно неважно. Лоб покрыт испариной из-под платка выбились пряди волос. Глаза уставшие. В руках у нее корзина с едой.

— Давайте мне корзинку, я справлюсь, — протягиваю руки. Но она лишь молча качает головой.

— Нет, ты не живешь в этом доме, поэтому и еду буду подавать я, — она наклоняется и берет тарелки, — Иди, а то мы так не поедим сегодня. Вот войдешь в нашу семью и тогда будешь ухаживать за старой Гестией.

Я вздыхаю, не понимаю этих нравов.

— У тебя еще будет шанс узнать нас поближе, ты многому будешь удивляться, — будто прочитав мои мысли говорит старуха.

Я не сомневаюсь в ее словах. Встряхиваю коврик и прикрываю им верхнюю ступень. Спускаю чуть ниже. Жизнь в лагере потихоньку замирает. Дети уже спят и не носятся по улице с криками. Взрослые ужинают либо на улице как мы, либо в своих повозках. Даже лошади в табуне почти не двигаются.

Глава 5.

Танай нехотя отпускает меня и развернувшись спускается вниз. Я чуть помедлив иду следом за ним. Спиной чувствую взгляд старухи, провожающий меня. Она насквозь прожигает им кожу словно оставляя на ней клеймо. Для нее я видимо очередная вертихвостка, желающая завладеть местом жены ее внука.

Танай и не думает обернуться чтобы посмотреть иду ли я за ним. Его шаги широкие и резкие, он двигается как настоящий воин. Мне же приходится поторопиться чтобы не отстать.

Мужчина уверенно рассекает толпу, которая тут же расступается, как видит его приближение и так же быстро смыкается за его спиной. Поэтому я рискую быть отрезанной от него, если чуть замешкаюсь.

Мне этого не хотелось бы, чувствую на себе любопытные взгляды женщин, некоторые обдают меня презрением и жалостью. А вот мужчины смотрят скорее похотливо. Я съеживаюсь от этого, мне хочется как черепахе спрятаться в панцирь и не показываться оттуда пока все они не исчезнут.

Наконец-то мы доходим до небольшой огороженной кибитками площадки. Там несколько лошадей отделенных от основного табуна.

Танай останавливается у края и ждет пока я встану рядом.

Я же завороженно наблюдаю за животными. Они необычные. Ниже, чем наши лошади, приземистее, длинные гривы заплетены в косы, как и хвосты. Лоснящаяся шерсть указывает на то, что за ними очень тщательно ухаживают.

— Выбирай, снежная птичка, — он смотрит на меня с хитрым прищуром.

Я обвожу взглядом всех по очереди, раз уж выдался такой шанс стоит им воспользоваться. Сбегать на лошади гораздо удобнее, чем на своих двоих.

Осмелев я и вовсе шагаю к одной из лошадок. У нее серебристая грива и чуть более темное тело. Длинный хвост ее украшен кожаными лентами.

Медленно делаю к ней несколько шагов и касаюсь ее шеи, поглаживаю. Давно я не ощущала под своей рукой этой привычной теплоты и гладкости лошади. С тех пор, как Ольха покинула этот мир.

Лошадка довольно фыркает и тыкается мордой мне в руку.

— Эта, как ее зовут? — осмелившись говорю я.

Танай одобрительно кивает головой и подзывает какого-то мужчину:

— Седлай Луну, госпожа желает ехать на ней.

Я отошла в сторону и вновь оказалась рядом с Танаем.

— Она очень красивая и имя ей подстать. Очень необычное.

Делюсь я с ним своими мыслями. Мы стоим слишком близко, почти соприкасаемся плечами. Танай поворачивается, а я так и стою к нему боком. Не могу заставить себя даже посмотреть на него. Становится жарко и я чувствую, как капелька пота скатывается по спине немного охлаждая кожу. Мое тело определенно странно реагирует на этого мужчину.

Мы так и стоим молча пока лошадь седлают.

— Танай, повелитель!

Слышится женский голос за моей спиной.

Танай резко поворачивает голову. Я не удержавшись отступаю немного в сторону. Теперь могу посмотреть на него.

Брови его нахмурены, а лоб прорезала морщинка. Он недоволен и это читается в его взгляде.

— Что ты здесь делаешь, Опия?

А я думаю обратись он ко мне таким тоном и я бы точно не посмела больше попадаться ему на глаза. Но девушка ничуть не смущается, а подходит вплотную и кладет руки ему на плечи.

— Ты готовишь кобылицу чтобы я ехала рядом с тобой во главе отряда, я знала, что заслужила это место, — она обнимает его и прижимается щекой к его груди.

Танай же отцепляет от себя ее руки и отступает на шаг назад.

— Пошла прочь! Я что тебе щенок безродный чтобы на людях ты позволяла себе такие вольности? Плетей захотела?

Губы девушки начинают дрожать, а глаза наполняются слезами:

— Значит это правда? Для нее готовят мою кобылицу? Эта неверная поедет вместе с тобой во главе? Это место твоей невесты и жены, а она даже не нашей крови, ты не можешь так превозносить ее! — выкрикивает она.

Танай поднимает руку, и я ожидаю, что он ударит Опию. Сама инстинктивно сжимаюсь.

Но он вместо этого сжимает кисть в кулак и просто опускает ее. Тут же к девушке подбегают два воина и схватив ее за руки уводят. Она больше не кричит лишь всхлипывает.

Танай поворачивается ко мне спиной:

— Ты не должна была этого видеть. Это поведение недостойно ни рабыни, ни наложницы, ни тем более моей невесты. Надеюсь ты никогда об этом не вспомнишь. А сейчас нам пора.

Он протягивает мне руку и помогает взобраться на лошадь. Я морщусь от боли, хоть я и в штанах, раны дают о себе знать.

Танай же запрыгивает на черного словно вороново крыло коня, которого подвел к нему воин.

— Мы поедем первыми и пока лагерь будет сниматься со стоянки немного опередим их. Я хочу показать тебе мой мир.

Он отъезжает и обернувшись ко мне кричит:

— Ну же, давай, тебе понравится.

Слегка стукает коня по бокам пятками и несется вперед. Во мне просыпается азарт, и я пускаюсь вслед за ним. Все проблемы забываются, когда я вступаю в соревнование с Танаем. Ветер бьет в лицо, я пригинаюсь ниже и гоню мою лошадку вперед, я догоню его чего бы мне это не стоило. Но едва отъехав от лагеря он замедляется и пускает коня шагом. я тоже притормаживаю и равняюсь с ним.

Глава 6.

Когда сознание возвращается ко мне я словно выныриваю на поверхность из-под толщи воды. Свежий воздух немного охлаждает саднящее горло, но полностью не избавляет от боли. Все тело ломит, так будто меня избили палками или пропустили сквозь строй с хлыстами. Веки вообще почти не разлепляются от схватившего их гноя. С трудом поднимаю руку и пытаюсь хоть немного приоткрыть их. Кажется, они разлепляются вместе со срывающейся кожей. В ту щель, что получилась я могу разглядеть лишь то, что я по всей видимости вновь в кибитке. Но потолок здесь гораздо красивее.

Хотя о потолке и красоте мне ли сейчас думать. Каждое движение отдается словно удар молнии во всем теле от макушки до пяток.

Луч света проникает сквозь приоткрытое окошко и бьет прямо в глаза, я вновь зажмуриваюсь.

В ушах появляется шум, и я со свистом втягиваю в себя воздух.

В памяти лишь какие-то обрывки — страх, темнота, чужие крики, топот лошадей и эти глаза в прорези ткани. Силюсь вспомнить откуда они мне знакомы, но лишь вызываю этим еще и приступ головокружения. Даже с закрытыми глазами ощущаю вращение мира вокруг.

Вблизи меня тишина. Скрип колес и стук копыт по земле. Это все, что я слышу. Надеюсь меня спасли и это не мои враги. Откуда-то доносится запах леса, приправленный пылью, словно мы движемся у самой кромки. Как бы мне хотелось сейчас оказаться в садах нашего дворца, втянуть аромат прелой листвы и небольшой сырости в самых потаенных уголках, куда я забредала еще, будучи совсем маленькой.

Нужно найти силы и открыть глаза. Хочется пить.

Стискиваю зубы и собираю последние силы, но все же медленно и мучительно открываю глаза до конца.

Из уголков вытекают слезы и это немного облегчает сухость, хотя соль жжет раны.

Главное я жива, пытаюсь успокоить себя.

Язык прилип к небу, в горло кажется будто бы насыпали раскаленного песка. Это уже не просто потребность сделать глоток воды. Это скорее потребность жить. Мышцы сводит судорогой, и я дергаюсь. Тело выгибает дугой над тюфяком, на котором я лежу, а во рту вдруг появляется привкус крови, и я вспоминаю, как впилась зубами в горло своего врага.

Но боль, тут же раскинувшаяся на всю спину, немедленно приводит меня в чувства и заставляет перекатиться на живот. Я со стуком падаю на пол. Но это не так ужасно, как-то что я ощущала до этого.

Пол вокруг усыпан свежим сеном. Я покорно опускаю голову и лежу так несколько секунд. Пока повозка вдруг не замирает. Слух мой сейчас гораздо острее зрения.

Слышу шорох поднимаемого полога, стук сапог, что приземляются на пол повозки, несколько шагов в мою сторону, точнее целых пять. Медленных и отчетливых. Я замираю, готовясь к новым побоям и не отвожу взгляда от пола. Еще один шаг и передо мной останавливаются кожаные сапоги. Они покрыты слоем пыли. А к голенищу привязан чехол с ножом. Я знаю его, как-то сама приставила его к своему горлу. Кажется, с тех пор прошла тысяча лет. Танай.

Еще одна слеза выкатывается из уголка моего глаза. Я чувствую, как она оставляет мокрую дорожку на моем лице. Но у самого подбородка ее ловят пальцем и не дают упасть.

— Не плачь птичка, главное ты жива, — шепотом произносит он.

Я не могу ответить лишь мычу.

— Потерпи, — он гладит меня по волосам, — Скоро мы доберемся до дома. Попей, бабушка велела не давать тебе пока еды, ты слишком слаба. Только ее отвар.

Он садится прямо на пол рядом со мной и приподняв мою голову устраивает ее у себя на коленях.

Тепло его тела чувствуется даже через плотную ткань штанов. Почему он всегда такой горячий?

Он подносит к моим губам ковш, наполненный вонючей жидкостью. Но мне плевать, пусть хоть болотной водой, лишь бы сделать глоток и прекратить это жжение в горле.

Губы трескаются от каждого движения, но я упорно разлепляю их и чувство того, что вот-вот я буду ощущать влагу во рту побеждает даже боль от этих усилий.

Танай убирает волосы с моего лица и бережно по капле вливает отвар в мой рот. Хотя я чувствую, что даже с его стараниями мимо проливается много жидкости. Его штаны уже намокли.

А я вижу перед глазами хрустальное озеро, блестящее на солнце и мечтаю окунуться в него с головой, напиться вдоволь и почувствовать, как жизнь возвращается в меня с каждым глотком.

Отвар старухи будто живой скользит в мое горло наполняя его теплотой. Он одновременно горький, но в нем есть и сладость меда, а травяной аромат тут же оседает на моем языке.

Горло немного покалывает, но это уже не те ужасные ощущения раскаленного песка внутри.

Не в силах больше держать глаза открытыми я медленно опускаю веки. Тепло напитка струиться уже по всему телу заставляя его расслабиться.

— Твои глаза, Табити, сейчас, подожди.

Слышу треск разрываемой ткани, плеск воды и на мои глаза опускается мокрая материя. Танай слегка поворачивает мою голову, чтобы повязка не спадала.

Мне мерещится, что влага проникает в самую глубину мучений. Показалось на мгновение, что весь мир сжалился надо мной. Теперь пощипывающая боль смешалась с легким облегчением.

Чувство сырости и тяжести на веках приятно ощущать.

Глава 7.

Танай подхватывает меня на руки, а потом помогает забраться на лошадь. Пока мы возвращаемся в лагерь меня клонит в сон. Мы вновь потеряли почти два дня пути. А стать жертвой еще одного отряда преследователей желания у нас нет. Поэтому Танай укладывает меня в кибитке, а сам возвращается помогать собраться и выдвинуться в путь ночью.

Привалы наши стали коротким и у нас едва хватает времени передохнуть и поесть.

Он разрешает мне иногда ехать верхом. Даже не смотря на боль я рада этим редким передышкам от одиночества. Хоть и не понимаю языка этих суровых мужчин.

Еда у нас теперь еще более скудная. Мы почти ничего не готовим едим соленое мясо, нарезанное тонкой стружкой, да кусок лепешки. Запиваем все кумысом, для меня сделали исключение, и я пью воду.

Танай почти не бывает со мной наедине, и я благодарна, что в ту ночь он не дал случиться ничему, о чем бы я пожалела.

Я чувствую себя ужасно грязной, одежду я не меняла с тех пор, как меня вызволили из западни. Но Танай дал мне красивый гребень, и я смогла немного привести свои волосы в порядок. Заплела тугую косу и стянула ее жгутом.

Танай иногда трогает мои волосы, незаметно для остальных. И шепчет мне на ухо.

— Ты достойна лучших украшений. Я осыплю тебя золотом с головы до ног. Вплету в твои косы камни и кожу, самые редки, что есть на этом свете. Только то, что достойно царицы. Я одену твое тело в самые дорогие ткани. А на ноги обую самую нежную обувь. Чтобы ты никогда не знала больше лишений, боли и страданий, — а потом так же быстро отстраняется будто послышалось мне все это.

А иногда он рассказывает мне страшные истории из своего прошлого. Повторить которые у меня не повернется язык. Он то пугает, то оберегает меня. Не знаю зачем он это делает. Так что, когда мы оказываемся совсем близко от племени я даже радуюсь.

Вечером останавливаемся отдохнуть и вдалеке наконец-то замечаем костры. Несмотря на то, что добираться до них еще почти целый день запах еды, лошадей и горящего дерева долетает и до нас. В этот вечер я сплю гораздо спокойнее, укутавшись в одеяло. Чувствовала себя защищенной.

Утром я особо тщательно расчесываю волосы, знаю, что мне продеться въезжать в лагерь рядом с Танаем, как его невесте. Натираю мазью лицо и руки. Кожу немного щиплет, все обветрело. Хорошо хоть открытых ран нет. К тем, что на спине я привыкла.

Конечно мне бы хотелось скрыться в кибитке и укрыться от всех этих взглядов, но мне не остается ничего иного, как сидеть в седле с ровной спиной и улыбкой на губах. Это как спасибо за то, что он спас меня.

У въезда в лагерь мы оказываемся, когда солнце клонится к горизонту и уже не столь яркое. Я благодарю богов за то, что не приходится обливаться потом.

Нас ждёт огромная толпа людей: пестрая и галдящая. Мужчины держат на плечах сыновей, жены прижимают к себе дочерей. Особо ушлые проталкивают их вперед в надежде, что Танай заметит их и, если не в жены, так хоть в наложницы возьмет.

Не пойму почему меня это волнует? Гоню ненужные мысли прочь. Чувствую взгляды, направленные на меня, ощущаю с какой неприязнью смотрят в спину. Но раны что нанесли мне на невольничьем рынке сделали мою кожу толще и ее теперь не так-то просто пробить.

Навстречу нам двигается Опия, она берет поводья коня Таная и ведет его к его шатру. Я надеюсь, что про меня теперь все забудут и я тихонько скроюсь в толпе и переночую у какого-нибудь костра. Но не тут-то было. Едва спустившись на землю Танай оборачивается ко мне и подает руку, я же в растерянности медлю. Но его взгляд, прожигающий меня насквозь и до скрипа сжатые зубы, так что скулы стали еще острее, не дают мне выбора. Я протягиваю ему свою в ответ и вмиг оказываюсь на земле. Его руки не торопятся разжаться на моей талии, жгут сквозь ткань. А глаза смотрят так, словно готовы испепелить меня.

— Идем в шатер, Табити, твое место теперь рядом со мной.

Он вновь берет меня за руку, и моя кисть тонет в его огромной ладони.

У входа в шатер стоит Опия, она держит полог чтобы мы могли войти и к моему удивлению входит за нами.

Я удивленно смотрю на Таная.

Он вдруг разражается смехом. А когда наконец-то успокаивается смотрит на меня как на дурочку.

— Опия моя наложница и в ее обязанности входит помощь мне перед сном, подача еды, натирание маслами, переодевание и много чего еще. Принадлежать мне помимо всего прочего еще и очень тяжелая работа. Включая сопровождение в походах. А еще помощь во всем, что касается моих гостей. Не волнуйся, если ты не захочешь она не прикоснется к тебе, но я слишком устал чтобы делать все это самому.

Щеки мои вспыхивают. Я отворачиваюсь, стараясь не смотреть на них. Танай же заведя меня в шатер наконец-то разжимает ладонь.

А я вижу, что часть помещения отделена плотной занавесью.

— Это твоя половина, пока ты моя гостья. Я велел приготовить тебе воду для мытья, обед принесут туда же, можешь идти и отдохнуть пока слуги закончат.

Я опускаю взгляд в пол и вижу чудесный пушистый ковер. Танай и Опия и не думают останавливаться, а я с радостью сбрасываю обувь. Ноги тут же погружаются в мягкий длинный ворс и ступни кажется ласкает пух. Даже не хочется шевелиться, но я слышу приглушенный смех Опии и тороплюсь скрыться на своей половине, стараясь не смотреть в их сторону.

Глава 8.

Мы двигаемся слишком медленно, я вновь в седле. На горизонте в лучах закатного солнца колышутся волны трав, напоминая бескрайнее море. Чувствую себя ужасно. Очень расстроена от того, что мне пока не удалось хотя бы поговорить с матушкой. Я так хочу домой. Забыть этот мир как страшный сон.

К вечеру воздух свежеет и немного холодает. Я удивляюсь, когда на плечи мне опускается куртка Таная. Но все же заставляю себя благодарно ему улыбнуться. В ноздри тут же забивается его запах. Поэтому иногда я позволяю себе украдкой глубоко втягивать его в себя. Словно прячу чтобы потом извлечь, когда я окажусь от него далеко.

Временами я отвлекаюсь от своих размышлений и наблюдаю за Танаем. Он восседает на коне с прямой спиной и гордо поднятым подбородком. На обнаженных руках бугрятся мышцы. Сегодня он в рубахе без рукавов с золотистой вышивкой по краю. Скоро мы остановимся на ужин, но лагерь разбивать не будем, а продолжим свой путь. В город мы должны прибыть на рассвете.

Танай выезжает немного вперед меня. Его лицо решительное и сам он очень грациозный, но все во мне против нашего союза. Хотя при других обстоятельствах я возможно и согласилась бы. Будь я воспитана в их племени.

Все вокруг считают, что я обречена с ним на счастье и завидуют мне. Но какое счастье? Быть женой, растрачивать себя на быт, всегда находиться в его тени?

Я воин, я хочу защищать родные земли и следовать за ветром, а не за ним.

Вспоминаю битвы, в которых мне довелось поучаствовать. Если бы я только не трусливо бежала в тот день? Сейчас я бы пела песни со своими подругами или праздновала победу.

И теперь я еду на чужой лошади, в чужой одежде. Еще и украшения эти на меня понавешали.

— Почему ты такая грустная, совсем не улыбаешься? — вдруг обращается ко мне Танай.

Мне кажется, что я слышу нежность в его голосе и сердце мое на секунду замирает.

Жаль, что придется разбить его надежды и обмануть. Но оставаться в племени я не собираюсь.

— Я не готова к тому чтобы войти в город и стать твоей женой.

Он напрягается и кажется замирает. Я вижу, как его руки каменеют. На лицо ложится тень. Теперь и он не улыбается. Но я не могу дать ему ложную надежду, я обязана ему жизнью. Мой путь не лежит в скифских землях. Мы должны двигаться в разные стороны, а сейчас он заставляет ехать меня рядом с ним.

Когда первые лучи солнца медленно появляются на горизонте. Небо окрашивается в пурпурный цвет спина моя нещадно болит. И даже красота утра меня не завораживает. Степь еще спокойна и никак не очнется от ночного сна. Люди в отряде клюют носом, дети и женщины спят в кибитках. Даже тряска разбитой дороги не способна их разбудить.

Мы все ближе к городу Таная. От этого настроение мое все хуже.

Я никогда не видела скифских городов и судя по тому, что происходило в лагере он мне не понравится.

Но любопытство тоже берет свое.

Вначале я вижу сквозь небольшие деревья огромную стену. Кажется, она занимает все пространство на горизонте и тянется дальше, скрываясь за небольшими холмами.

Отсюда уже можно рассмотреть огромные широкие ворота. А за ними мир, о котором мне рассказывал Танай.

Вот мы приближаемся почти вплотную, перебравшись через ров по подвесному мосту. Створки распахиваются, открывая нам путь в мир, который мог бы стать моим домом.

Сразу за воротами начинается жизнь. Высокие стены выкрашены в яркие цвета, мирные жители ведут привычный для себя образ жизни на их фоне. Женщины с корзинами на головах спешат к рынку, мужчины спорят, обсуждая дневные дела. Все они выглядят жесткими, словно выточенными из камня. Золотые украшения покрывают каждого из них. Кого-то больше, кого-то меньше. Видимо это зависит от благосостояния хозяина.

Мы едем рядом, и все жители искренне радуются, когда видят своего правителя. Тут же склоняются в глубоком поклоне и отходят с нашего пути.

Я вижу в глазах Таная гордость, когда он смотрит на них. Но среди всего этого шума и красок я чувствую себя чужой. Их жизнь с их обычаями, ритуалами и обрядами кажется мне далеким миром.

Мы двигаемся дальше, не останавливаясь и я уже хочу, чтобы это поскорее закончилось. Отряд позади нас постепенно редеет, все соскучились по своим семьям.

— Посмотри вокруг, — обращается ко мне Танай и подхватив мои поводья заставляет наших лошадей остановиться.

Он заглядывает в мои глаза, словно хочет увидеть там согласие и покорность, но все что я могу предложить это лишь вопросы.

Стоя на этом месте, о котором мечтают тысячи девушек я была словно на стыке двух миров.

Танай спрыгивает и протягивает мне руку чтобы помочь спуститься. А потом ведет в сторону огромного дворца. Нам навстречу из его дверей выходит почтенный старец. А за ним высокая статная женщина.

—- Мои родители, — представляет их Танай.

— Дочь амазонок, ты пришла в наш дом, чтобы стать частью нашего народа. Хочу, чтобы ты знала: здесь, среди скифов семья — это священная ценность. Мы ценим преданность и силу духа. Ты не просто невеста моего сына, ты становишься нашей дочерью! Я приветствую тебя не как невестку, а как равную нам! Теперь твой путь изменится! — вместо приветствия говорит мужчина.