Ни звука

Пролог

Ледяной бетонный пол впивался в щеку, единственное, что еще хоть как-то напоминало о реальности. Десятилетняя девочка застыла в луже собственной крови, рыжие волосы раскинулись вокруг головы мертвым, пожухлым ореолом. Каждый вдох давался с хриплым, булькающим усилием, каждый выдох рисовал на сером бетоне туманный, кровавый узор. Ее карие глаза, широко распахнутые, видели лишь размытую пустоту. Имени не осталось. Места — тоже. В висках, в такт едва бьющемуся сердцу, стучало: «НЕ ЧУВСТВУЙ. ПОДЧИНИСЬ». Бессмысленная, чужая мантра, вбитая в самое нутро.

Слепящий свет ламп заливал подвал безжалостным, хирургическим сиянием, выжигая последние островки тени. Она пыталась убежать вглубь себя, заставить поверить, что этой разодранной плоти не существует, что агония — это лишь сон. Тогда, возможно, станет легче.

Позади, в тишине, нарушенной лишь ее хрипами, щелкнула зажигалка. Воздух тут же пропитался едким, обманчиво свежим запахом ментоловых сигарет — запахом хозяев этого места. Двое мужчин в белых халатах, запятнанных не просто кровью, а целыми картами жестокости, наблюдали за ней. Ткань была испещрена бурыми, засохшими пятнами и алыми, еще свежими подтеками.

— Бросовый материал, — прошипел седовласый мужчина, его лицо, испещренное морщинами-прожилками, искривилось в брезгливой гримасе. Длинным, заостренным носком ботинка он с силой толкнул безответное тело. Девочка непроизвольно сжала челюсти, подавив стон. — Она треснула. Не выдержит следующей фазы.

Второй, его напарник, был иного сложения — высокий глыба плоти и холода. Темные волосы, лицо, изрубленное шрамами, которые сливались в единую маску безразличия. Он не выглядел убийцей. Он выглядел орудием. Инструментом, для которого смерть — лишь показатель брака.

— Она выдержит, потому что мы не оставили ей иного дара, — его голос был низким, глухим, как скрежет камня под землей. — Либо она убьет в себе все, что делает ее человеком, и станет тем, что нам требуется. Либо ее плоть окончательно разойдется по швам. Второе даже предпочтительнее — сэкономит нам время.

Он сплюнул на окровавленный пол, затем раздавил острием ботинка окурок, совершая ритуал уничтожения. Не поворачивая головы, он рявкнул в сторону тяжелой железной двери, голос его набрал силу, став металлическим и абсолютно бесчеловечным:

— Введите смертника. Пора заканчивать с сантиментами.

Ему никто не ответил. Лишь скрежет массивного железного засова прорубил тишину, и дверь распахнулась, впустив очередную порцию ада. В комнату грубо втолкнули мужчину. Он едва держался на ногах. Его лицо представляло собой кровавое месиво, изуродованное до неузнаваемости. Сломанные, неестественно вывернутые пальцы безвольно подрагивали, а из разбитых губ, лишенных зубов, вырывалось лишь влажное, клокочущее хрипение. Рыжая тут же почувствовала его страх — он ударил в её нёбо отвратительным, металлическим привкусом крови и паники. Она с ужасом догадалась: ему отрезали язык. Ей самой когда-то грозили тем же, и угроза висела в воздухе тяжелым свинцом.

Её проклятая эмпатия, которую Делатели так стремились выковать в оружие, проснулась мгновенно, разорвав изнутри. Она чувствовала каждый перелом его тела как свой, каждый рубцующийся обрубок во рту, каждый немой, отчаянный крик его души. Это был не просто страх — это была предсмертная агония целого мира, который вот-вот должен был рухнуть. От мучителей же исходило знакомое, леденящее дуновение: легкий, почти научный интерес седовласого и плотная, густая злоба его шрамированного напарника.

— Усадите его в кресло, — бросил седовласый, и серые, безликие тени в белых халатах молниеносно и эффективно водворили смертника в металлическое ложе, опутав его ремнями и десятками проводов, мерцающих тусклым светом. Второй грубо подхватил девочку, швырнул её на соседнее холодное кресло и с силой, от которой кости затрещали, прижал её ладонь к холодной, вспотевшей коже бедра обреченного.

— Запомни, — прошипел он, вплотную наклонившись к её лицу, и его дыхание пахло ментолом и смертью. — Либо ты сейчас это сделаешь, либо займешь его место. Твоя очередь придет сразу после.

Тени закончили подключение и замерли в ожидании, превратившись в безмолвные статуи. Кивок седовласого — и в тело мужчины через капельницу устремилась мутная, ядовито-желтая субстанция. Почти одновременно провода жужжаще ожили, пропуская через его тело разряд тока — не смертельный, но мучительный, выворачивающий нервы наизнанку.

Девочка сидела, парализованная ужасом. Она чувствовала, как по её собственной руке, через точку соприкосновения, прокатывается чужая боль, дикая и всепоглощающая. Её мозг, словно перегретая машина, в бешеном темпе металась в поисках выхода, спасения, щели в этом бетонном аду. Но выхода не было. Было только кресло, провода и нарастающая волна чужого страдания, которую ей приказали остановить единственным, непостижимым для нее способом.

Мужчина под током бился в немых конвульсиях, его тело выгибалось, рванув против ремней. Слышался хруст растянутых суставов, хриплый, прерывистый стон, вырывающийся из горла, лишенного языка. Его глаза, безумные от невыразимого ужаса, были прикованы к девочке, словно в ней он видел последнего спасителя или палача.

Ей отчаянно хотелось помочь им обоим — этому изуродованному незнакомцу и самой себе. Но она была лишь ребенком, зажатым в тисках чудовищного эксперимента. Ее собственные проклятые способности, вывернутые наизнанку, работали на износ, на сгорание. Она чувствовала, как ее хрупкое тело начинает биться в мелкой, неконтролируемой дрожи, судорожно содрогаясь в такт агонии смертника. Во рту, на языке, выступил знакомый медный привкус — она до крови закусила внутреннюю сторону щеки, пытаясь заглушить внутренний визг.

Из уголка ее губ по подбородку медленно потекла алая струйка. Сознание поплыло, и она откинулась на спинку кресла, беспомощная и разбитая.

Сыворотка действовала молниеносно. Сначала она парализовала тело мужчины — волна чужого оцепенения через эмпатическую связь накрыла и девочку, превратив ее конечности в тяжелые, непослушные чурбаны. Онемение поползло вверх, к сердцу. И тогда она почувствовала это — ледяную, безвозвратную пустоту, растущую в его груди. Его глаза, все еще широко открытые, уже не видели этого мира. Он встречал свою смерть в немом, абсолютном ужасе, и она была вынуждена встречать ее вместе с ним.

Глава 1

Время текло подобно ледяной, подземной реке. Годы сменялись годами в стерильных, лишенных естественного света коридорах комплекса «Циклоп». Громов наблюдал за своим любимым проектом — Лирой — и потирал холеные руки от скрытого удовольствия.

Она росла. Не по-детски стремительно и угловато, а с какой-то странной, отточенной грацией. Ее тело, гибкое и сильное, стало идеальным инструментом. Она впитывала знания, как сухая губка — языки, этикет, стратегию, тактику, яды, взрывчатку. Ее учили драться и убивать десятками способов — тихо и громко, близко и издалека.

Сначала было сложно. Бесчувственную девочку, лишенную внутренних стимулов — любопытства, страха, амбиций — было практически невозможно замотивировать. Но штатные психологи «Циклопа» сделали свое дело чисто, без сантиментов. Они не ломали — они перепрошивали. Внушали ей сложные поведенческие программы, заставили принять навязанную аксиому: «Ты — орудие. Твое предназначение — выполнять функцию. Твое существование оправдано только полезностью».

На это ушло два долгих года. Но результат превзошел все ожидания. Они получили не просто солдата. Они получили машину. Беспрекословно подчиняющуюся, живущую по строгому, вложенному в нее кодексу. Она не думала — вместо нее думали кураторы, сменяющие друг друга. Некоторые, слишком уверовавшие в свою власть над живым оружием, получали «повышение» — их навсегда списывали со счетов. Несколько — пали жертвами самой Лкры во время «практических занятий» по нейтрализации угрозы изнутри. Начальство закрывало на это глаза. Потери считались приемлемыми для оттачивания идеального инструмента.

Лира стала многообещающим проектом. Ловкой, гибкой и смертоносной. И, что странно, — прекрасной. В ее чертах была холодная, отстраненная красота мраморной статуи, лишенная всякого тепла.

Игорь Сергеевич не мог нарадоваться. Она была вершиной его карьеры, живым доказательством его правоты.

И вот пришло время вернуться к другому детищу — «Атланту».

Его периодически размораживали для проведения медицинских тестов, закачки новых данных и психологических внушений. Гигантский, молчаливый сержант, чье тело было изменено до неузнаваемости, тоже был почти готов. Он был могучей, нечувствительной к боли скалой, идеальным тараном.

Громов, глядя на отчеты с тренировок Лиры и показатели «Атланта», уже мысленно видел их в паре. Они станут лучшими. Идеальным дуэтом.

Умная, проницательная и не знающая пощады Лира. Даже когда ее снова сажали в подвал рядом с обреченным «смертником» для проверки устойчивости, она лишь молча пропускала его предсмертный ужас через себя, а по окончании процедуры молча вставала и выпивала стакан ледяной воды, ее рука не дрогнула бы ни на миллиметр.

И Атлант — могучий, неудержимый, почти неуязвимый убийца, способный в одиночку вынести стену.

О, да, — думал Громов, предвкушая. — Они станут легендой. Моей легендой.

Когда Лире исполнилось шестнадцать, долгожданный проект «Атлант» был окончательно завершен. Момента, которого ждали годы, с почти религиозным нетерпением и затаенной тревогой. Гиганта окончательно вывели из состояния ледяного сна, провели последние процедуры по стабилизации его могучего организма и начали интенсивно вводить в курс изменившегося мира. Он впитывал информацию — новые тактики, технологии, карты — с пугающей, бездушной скоростью, как идеально откалиброванный механизм.

Лирy привели к нему для «знакомства». Первоначальная идея Громова — запереть их вместе в изолированной камере и наблюдать за естественным развитием событий — была отвергнута как слишком опасная авантюра. Слишком велик был риск немедленной и тотальной взаимной агрессии, которая могла уничтожить оба бесценных актива. Поэтому встреча состоялась в огромном, похожем на бункер подвальном помещении с голыми бетонными стенами, освещенном тусклым светом мощных ламп. Кроме них двоих, в тени у стен стояли несколько сотрудников службы безопасности со специальным вооружением — электрошокеры для Лиры и мощные винтовки с транквилизаторными патронами для Атланта. Орлов, мрачный и сосредоточенный, неотрывно следил за своим подопечным, его пальцы лежали на кобуре.

Лира замерла напротив огромного мужчины. Он возвышался над ней на целую голову, а его плечи были шире ее в два раза, напоминая сложенную из камня и стали глыбу. Ее карие глаза, пустые и ясные, изучали его с холодным, безоценочным любопытством. Она не ощущала ровно ничего — ни искры страха, ни тени интереса, ни капли восхищения. Внутри нее, как и всегда, была лишь знакомая, леденящая пустота, белое безмолвие, в котором не оставалось места даже воспоминаниям о других чувствах. Она замечала, что другие агенты — не такие. Они могли нервно смеяться, злиться, испытывать робость перед начальством. Она инстинктивно сторонилась их, особенно сотрудников с этажа химиков, чьи эмоции иногда прорывались наружу слишком бурно и хаотично, заставляя ее внутренний щит работать на пределе. От этого мужчины не исходило ровным счетом ничего. Он был таким же, как она. Бесчувственная скала. Живой бастион.

Атлант тоже молча оценивал девушку. Его восприятие, отточенное тренировками, мгновенно проанализировало ее стойку, готовность к движению, взгляд — и выдало беззвучный вердикт: «Высокий уровень опасности. Точечное поражение. Избегать конфликта без прямого приказа». Его внимание, вопреки всей его запрограммированной логике, привлекли ее волосы — ярко-рыжие, как внезапная вспышка пламени в абсолютно сером мире. Он не понимал, почему они выделяются. Он ничего не помнил из своего «до», смутно ориентировался в «после». Он знал только: он — Атлант. Проект. Оружие. Его холодные голубые глаза, лишенные всякого выражения, скользили по ней, ожидая команды.

Громов, выждав несколько напряженных минут и убедившись, что его творения не собираются немедленно разнести друг друга в клочья, торжествующе вышел вперед. Звук его каблуков гулко отдавался в бетонной коробке помещения.

— Вы раньше друг друга не видели, — заявил он, его голос прозвучал громко и властно, нарушая давящую тишину. Хоть Атланта и тренировали, но в основном в строгой изоляции, редко допуская к нему людей, опасаясь непредсказуемых сбоев. — Лира, — он указал на девушку. — Атлант. Отныне вы будете тренироваться вместе. А впоследствии, если все пойдет по плану, работать в паре на особо важных заданиях. Все поняли?

Глава 2

Лира шла по стерильному, залитому холодным светом коридору, ее шаги были беззвучными и точными. Мысленно она уже составляла план приема пищи, рассчитывая необходимое количество питательных веществ. Внезапно ее путь преградила высокая, худая фигура. Лира остановилась, не меняя выражения лица, но внутренне насторожившись. Она не стала «прислушиваться» — эмоции Марии били в ее эмпатическое восприятие сами, как волна грязной, ледяной воды. Тревога, панический страх, отчаяние.

Снова. Опять ее истерика. Мешает сосредоточиться. Надо быстрее пройти.

Мария, блондинка с бледным, истерзанным страхом лицом, стояла, буквально трясясь. Ее серые глаза бегали по сторонам, не находя точки опоры, а тонкие пальцы судорожно теребили край куртки.
— Мария, что с тобой? — голос Лиры прозвучал ровно, без участия, как голос автоответчика.

Блондинка вздрогнула, словно ее ударили током.
— Я... я обложалась, Лира, — ее голос срывался на визгливый шепот. — Провалила задание... так еще и на камеры попала... все видели...

Силы Марии, и без того выходящие из-под контроля, зашкалили. Плакат на стене, пропагандирующий бдительность, затрепетал и оторвался одним углом, безумно захлопав на сквозняке, которого не было. Мария была телекинетиком. Они знали друг друга с детства, с тех времен, когда их обеих, еще маленьких и испуганных, привезли в этот ад. Раньше Мария была одной из лучших — собранной, точной, безжалостной. Но в последнее время что-то сломалось. Лира предполагала, что всему виной наивные, глупые мечты блондинки о свободе, о жизни «на воле», которую та видела урывками во время миссий. Эти мысли были как вирус, разъедающий ее изнутри.

— Тебя могут ликвидировать, — констатировала Лира, ее тон был плоским, как поверхность стола. Она сделала шаг, чтобы обойти подругу и продолжить путь.

— Я знаю! — крикнула ей вслед Мария, и в ее голосе прозвучала настоящая боль. — Неужели ты не понимаешь? Мы все тут в ловушке! Все! И ты тоже!

Лира замерла. Медленно, очень медленно повернулась. Ее карие глаза, обычно пустые, сузились, в них вспыхнул холодный, опасный блеск.
— Ты забыла, — ее слова прозвучали тихо, но с такой ледяной четкостью, что Мария непроизвольно отшатнулась. — Мы всего лишь оружие. А у оружия нет своей жизни. Вспомни, чему нас учили. С самого начала.

Мария смотрела на нее, и по ее щекам медленно текли слезы. Она всегда считала их если не подругами, то хотя бы соратницами по несчастью. Она доверяла Лире, делилась с ней своими самыми сокровенными, опасными мыслями, наивно веря, что та хоть как-то поймет ее. Теперь она видела правду: Лира никогда не была ее другом. Она была стерильным, бездушным контейнером, в который Мария годами выливала свои переживания, не получая ничего взамен. Лира просто позволяла ей вариться в ее иллюзиях, потому что это не нарушало никаких протоколов.

— Я... я помню, — прошептала Мария, ее голос сломался. — Просто... я не хочу этим быть.

Но Лира уже развернулась и пошла прочь, ее прямая спина и ровные шаги говорили об окончании разговора лучше любых слов. Она отсекла эту помеху, как отсекала все ненужное. Сентиментальность и жалость были такими же слабостями, как и страх. А слабости подлежали уничтожению.

Столовая встретила Лира привычной гнетущей атмосферой. Воздух был спертым и тяжелым, пропахшим дезинфекцией, дешевым жиром и вареными крупами. На подносе лежал стандартный паек: мутный белковый суп, напоминающий клейстер, безвкусная серая каша из спрессованных злаков, бледный, отварной кусок мяса неясного происхождения и стакан чистой, безвкусной воды. Она взяла свой поднос и направилась к столу, где уже сидел Атлант.

Он сидел, сгорбившись над своей тарелкой, но не ел. Его мощные плечи были напряжены и поданы вперед, взгляд уставлен в одну точку на столешнице, словно он пытался просверлить в ней отверстие. В последнее время он стал еще молчаливее. После той самой совместной операции он словно превратился в каменную глыбу, уйдя глубоко в себя.

— Добрый день, — ровным, усталым голосом поздоровалась Лира, опускаясь на стул напротив. Все ее тело гудело и ныло после изматывающей одиночной тренировки, каждая мышца отзывалась тупой болью.

Атлант лишь бросил на нее короткий, пустой взгляд и кивнул, снова уставившись в свою тарелку. Лира внимательно изучила его. Ее внутренний радар, всегда сканирующий окружающих, упирался в его глухую, непробиваемую стену. Но что-то было не так. Не в эмоциях — в самой его позе, в том, как он был собран, в тишине, что от него исходила. Это была не его обычная, спокойная отрешенность, а тяжелое, давящее молчание.

— Что с тобой? — прямо спросила она, отодвигая тарелку с противной кашей. — Я ничего от тебя не чувствую, но что-то не так.

Атлант медленно поднял на нее глаза. В его обычно пустых голубых глазах стояла какая-то странная, тяжелая тень, как будто на дне прозрачного озера шевельнулась темная грязь. Он отвел взгляд, уставившись в свой стакан с водой.
— Теракт, — односложно выдохнул он, и слово прозвучало глухо, как удар по пустой бочке.

Лира с раздражением закатила глаза.
— Да хватит тебе уже. Прошла целая неделя. Мы сделали все точно по инструкции. Жертвы были неизбежны. Задание выполнено. Точка.

— Я понимаю, — глухо согласился Атлант, сжимая свои огромные ладони в кулаки так, что костяшки побелели и затрещали. — Но ребенок. Я не хочу причинять вред детям.

Его слова повисли в воздухе тяжелым, невидимым облаком. И в этот момент в памяти Лиры всплыло то самое, что так грызло Атланта изнутри.

Они стояли в узкой, пыльной вентиляционной шахте под самым потолком огромного атриума бизнес-центра «Северная звезда». Сквозь решетку внизу была видна яркая, шумная жизнь: деловые люди в дорогих костюмах спешили на встречи, звенели кофемашины, пахло дорогими духами и свежей выпечкой. Лира с холодной, машинальной точностью устанавливала устройство, ее пальцы двигались быстро и уверенно. Атлант прикрывал ее, его массивная фигура почти полностью блокировала узкий проход.

Глава 3

К назначенному времени Лира была готова. Она стояла перед зеркалом в своей безликой конспиративной квартире и изучала свое отражение. Ярко-красное платье из тяжелого шелка облегало ее хрупкую, но мускулистую фигуру, небольшой вырез подчеркивал ключицы. Высокие шпильки делали ее выше, опаснее. Легкий макияж — всего лишь немного туши и помады того же оттенка, что и платье. Маленькая бархатная сумочка, в которой лежали лишь телефон, ключи и несколько предметов первой необходимости, никакого оружия — оно ждало ее в другом месте. И лишь капля духов с запахом горького апельсина и жасмина.

Она выглядела безупречно. Идеальной приманкой. Но внутри все было сжато в тугой, тревожный комок.

Опять. Опять эти ужины, эти разговоры. А если и эта встреча закончится ничем? Если сын окажется таким же скучным и замкнутым?.. Нет. Он познакомил бы с сыном только того, кто ему действительно важен. Это шаг вперед. Это доступ в дом.

Ее взгляд упал на поддельный паспорт на имя Алины Мельниковой, лежавший на столе. Дата рождения: 22 года. Двадцать два. А в папке в «Циклопе» стояло что-то другое. Семнадцать? Восемнадцать? Они отсчитывали ее возраст не с рождения, а с момента, когда ее забрали и начали «специальную подготовку». Она не знала, когда родилась на самом деле. Не помнила ни одного дня рождения. Ее тело, благодаря бесконечным сывороткам и терапиям, казалось, застыло где-то на отметке «двадцать с небольшим» — достаточно молодо, чтобы привлекать таких, как Сомов, и достаточно зрело, чтобы не вызывать лишних вопросов.

Смотря на свое отражение — изящное, соблазнительное, чужое — она испытала странный, острый укол. Нечто похожее на страх. Но не страх перед заданием. Страх перед этой девушкой в зеркале. Перед этой искусственной жизнью, которую она вынуждена была проживать. Кто она? Лира? Алина? Оружие? Девушка? Ей было проще, когда она была просто номером в системе.

Она резко отвернулась от зеркала, отбросив эти опасные, ненужные мысли. Они были слабостью. А слабость вела к провалу. К боли.

Она набрала номер такси, ее голос прозвучал ровно и спокойно.
— Такси на адрес... — она продиктовала адрес его особняка.

Спускаясь на лифте, она чувствовала, как шелк платья скользит по коже, а каблуки гулко стучат по кафелю. Каждый звук, каждое ощущение казались неестественно громкими. Она была готова к игре. Но на этот раз ставки были слишком высоки. Либо она получит код сегодня, либо ее ждет не просто наказание, а тотальный крах как инструмента. А для таких, как она, крах означал только одно — утилизацию.

Такси ждало у подъезда. Лира села на заднее сиденье, глядя на мелькающие огни ночного города. В ее маленькой сумочке тихо вибрировал телефон — напоминание о том, что за ней наблюдают. Она сделала глубокий вдох и выдох, окончательно надевая маску Алины — немного взволнованной, польщенной приглашением в дом, готовой очаровать и отца, и сына. Под этой маской оставалась лишь ледяная решимость любой ценой выполнить задание.

Машина плавно скользила по ночным улицам, увозя ее из мира ярких витрин и шумных проспектов в царство тишины и денег. Район менялся за окном, как сменяются декорации. Бетонные коробки сменились элитными новостройками, а затем и вовсе уступили место высоким заборам, за которыми угадывались силуэты особняков, утопающих в зелени.

Огни города постепенно гаснили, заменяясь редкими, но мощными фонарями, освещающими приватные дороги. Воздух в салоне стал другим — прохладнее, пахло не бензином и асфальтом, а скошенной травой и влажной землей. Таксист, привыкший к таким заказам, молчал, лишь изредка покручивая руль.

Наконец, машина свернула на широкую подъездную аллею, охраняемую неприметным постом. Охранник молча сверился со списком, кивнул, и массивные кованые ворота бесшумно распахнулись.

Особняк Сомова возник перед ними не сразу. Сначала показались лишь его огни, мерцающие сквозь кроны старых лип. Затем проступили очертания — массивное, но изящное здание в стиле неоклассицизма, больше похожее на небольшой дворец, чем на частный дом. Светлый камень, колонны, высокие окна, из которых лился теплый, золотистый свет. В нем не было вычурности, лишь спокойная, неоспоримая уверенность и вкус.

Машина остановилась на идеально закругленном гравийном парковочке перед парадным входом. Таксист молча вышел, чтобы открыть ей дверь. Лира сделала глубокий вдох, собираясь с духом, и вышла.

Ночной воздух был прохладным и напоенным запахом хвои и цветущего жасмина. Гравий хрустнул под каблуками ее туфель, и этот звук казался невероятно громким в давящей тишине. Она почувствовала на себе пристальные взгляды скрытых камер, следящих за каждым ее движением.

Перед ней возвышалась тяжелая дубовая дверь с латунной фурнитурой. Она еще не успела поднять руку к звонку, как дверь бесшумно отворилась. На пороге стоял немолодой, невозмутимый мужчина в безупречном костюме — дворецкий.
— Добрый вечер, барышня Мельникова. Михаил Сергеевич ждет вас. Пожалуйста, проходите.

Он отступил, пропуская ее внутрь.

И Лира замерла на пороге, на мгновение забыв о своей роли.

Холл был огромным, с мраморным полом, уходящим ввысь расписным потолком и широкой лестницей из темного дерева, ведущей на второй этаж. Воздух был прохладным и пахло старыми книгами, дорогой политурой и едва уловимым ароматом дорогого дерева. В огромном камине потрескивали настоящие дрова, отбрасывая на стены живые, танцующие тени. На стенах висели не безвкусные золотые рамки, а настоящие, вероятно, очень ценные полотна в строгих багетах.

Здесь не было показной роскоши. Здесь чувствовалась сила. Сила денег, перешедшая в несколько поколений назад и превратившаяся в нечто большее — в устоявшуюся, незыблемую власть. Это был не дом. Это была крепость.

И ей предстояло найти в этой крепости щель. Очень маленькую щель. И проскользнуть в нее.

Сейф в кабинете. На втором этаже. Нужно попасть туда. Нужно найти код.

Она прошла за дворецким по мраморному холлу, ее каблуки отдавались эхом в торжественной тишине. Ее алое платье казалось ярким, почти вызывающим пятном в этом царстве сдержанных тонов и многовекового спокойствия. Она чувствовала себя чужой. Нарушителем. И это ощущение заставляло ее внутренне сжиматься еще сильнее, заставляя маску Алины — восхищенной и немного робкой — сиять еще ярче.