Нижний низ

— Вам куда? — прохрипел человек неприятной наружности, когда я ввалился в лифт.

Голос у него был такой, будто он полоскал горло гравием, а потом закусывал битым стеклом. Свежее — нет, наисвежайшее! — утро понедельника еще не позволило моим векам подняться выше половины, а мозги, размазанные по черепной коробке вчерашним коньяком, только-только начинали склеиваться в подобие серого вещества благодаря первой дозе растворимого кофе. В висках методично долбил невидимый дятел, во рту ощущался привкус прокисшей селедки, хотя я точно помнил, что рыбу вчера не ел.

Незнакомец стоял у панели управления, загораживая собой кнопки. Невысокий, сутулый, в мятом сером пиджаке неопределенного возраста и происхождения. Лицо его было из тех, что моментально забываешь, стоит отвернуться — серое, размытое, словно нарисованное акварелью по мокрой бумаге. Только глаза запоминались — маленькие, колючие, цвета грязной лужи.

Поэтому я, конечно же, блеснул остроумием — пройдя мимо него, небрежно бросил через плечо:

— Вниз! В самый-самый нижний низ.

Незнакомец замер. На долю секунды мне показалось, что воздух в кабине лифта загустел, стал вязким, как патока. Потом мужчина медленно повернул голову — только голову, тело осталось неподвижным — и улыбнулся. Улыбка у него была как трещина на старой штукатурке.

— Конечно, я знаю одно такое место, — прошелестел он и нажал кнопку.

Я не разглядел какую — пальцы его двигались слишком быстро, словно у карточного шулера. Думал, что первый этаж — куда же еще, ниже-то некуда в нашей двадцатичетырехэтажке.

— Вот только заедем за девушкой. — Он помолчал, будто прислушиваясь к чему-то, что слышал только он. — Она на третьем живет. И ей тоже в самый нижний низ.

— Ха-ха, — я изобразил самый ядовитый смех, на какой был способен с похмелья. Прозвучало это скорее как карканье вороны с ларингитом. — Сразу же использовать такую же шутку — дурной тон, приятель.

— Я не шучу, — обиделся незнакомец, и лифт дернулся вниз с металлическим скрежетом, от которого заныли зубы. — Вам обоим в нижний низ. Почему же не назвать вещи своими именами?

В кабине запахло чем-то затхлым, сладковатым — как в цветочном магазине, где забыли выбросить увядшие лилии.

— Простите, а вы с какого этажа? — я заставил свои извилины зашевелиться, хотя они сопротивлялись, как ленивые коты, которых будят в полдень.

В моей рыхлой от вчерашних возлияний памяти не имелось никого, даже отдаленно похожего на этого типа среди жильцов двадцать четвертого этажа. Да и вообще — я знал всех соседей по своей площадке в лицо. Этажей выше в нашем доме не предусматривалось архитектурным планом, а сам небритый мужчина с желтоватой кожей и ногтями, обкусанными до мяса, на лифтера никак не тянул. В нашем подъезде вообще не видели смысла нанимать лифтера — эпоха кнопочных привратников канула в советское прошлое вместе с молочными кухнями и октябрятскими звездочками.

Или всё-таки соседи скооперировались за моей спиной? Наняли этого неприятного дядьку распределять людские потоки по вертикали? Тогда вопросы к жене. Это у нее вечная «ваццапошная» возня с домовым чатом, где обсуждают всё — от протекающих труб до цвета новых урн во дворе.

— С того самого, — ответил незнакомец, не поворачиваясь. Затылок у него был плоский, словно придавленный чем-то тяжелым. — С нижне-нижнего.

— С первого, что ли? — я начинал раздражаться. В горле пересохло, хотелось пить, а еще больше — оказаться уже на улице, на свежем воздухе.

— Вам виднее, — пожал плечами мужчина. Плечи двигались как-то неестественно, будто не были прикреплены к телу как следует.

— Послушайте, как вас там... — начал было я, но лифт остановился с противным лязгом на третьем этаже.

Двери разъехались, и вошла Ольга.

Да-да. Та самая Ольга Григорьева с третьего этажа. Платиновая блондинка с осиной талией и формами, за которые скульпторы эпохи Возрождения продали бы душу. В черном кожаном плаще, из-под которого выглядывала юбка длиной с носовой платок. Вчера мы, полупьяные от коньяка и взаимного притяжения, поднялись на технический этаж — там, где гудят вентиляционные установки и пахнет машинным маслом. Среди ржавых труб и пыльных коробов мы предавались страсти с яростью подростков, открывших для себя секс. Что я мог поделать? Мне сорок два, ей тридцать семь, оба в браке, оба несчастливы, оба ищут хоть какой-то искры в серой рутине семейной жизни.

Мимолетная связь, жгучее желание, обыкновенное свинство — называйте как хотите. Но вчера, когда наши тела сплетались на грязном брезенте, а сквозь решетку вентиляции пробивался лунный свет, мы оба чувствовали себя живыми. Может быть, впервые за много лет.

Не мешкая, она прошла в лифт. От нее пахло дорогими духами с нотками жасмина, но под ними я различил еще один запах — тот же сладковатый, тревожный, что витал в кабине. Ольга встала рядом, не показав ни жестом, ни взглядом, что мы знакомы. Глаза скрывались за огромными черными очками «Диор».

Я тоже молчал. В конце концов, в лифте находился этот странный субъект с лицом могильщика. Еще пара секунд, остановка на первом, и неловкая ситуация разрешится. Неприятного типа я больше никогда не увижу, а с Ольгой... с Ольгой мы, возможно, повторим вчерашнее. Когда-нибудь.

Но лифт не остановился на первом.

Он продолжал ехать вниз. Цифры на табло сменяли друг друга: 1... 0... -1... -2... -5... -10...

В ушах заложило, как в самолете при снижении. Кабину начало слегка потряхивать, лампочка под потолком замигала.

— Что происходит? — Ольга сорвала очки. Глаза у нее были красные от недосыпа, тушь размазалась, придавая лицу вид готической маски. — Что за чертовщина?

Я мотнул головой в сторону незнакомца. Тот стоял, прислонившись к углу кабины, и что-то тихо напевал себе под нос. Мелодия была знакомая, но я никак не мог вспомнить откуда.

— Уважаемый, это такая шутка? — попытался рявкнуть я, но голос сорвался на петушиный визг. Прозвучало жалко: «Уважаемый, это такая сютка?»