Никогда

Пролог

Ночь. То самое время, когда темнота достигает пика своего величия. Момент, когда, случайно посмотрев на черное небо, усыпанное холодными искрами звезд, невольно застываешь в немом восхищении его жутковатой красотой.

Район стандартных для средней полосы хрущевок. Если ты хоть раз бывал в Московской области более, чем проездом, тебе должны быть знакомы эти уютные дворики, в которых безраздельно, особенно по ночам, властвуют старые деревья. Вспомни этот еще не до конца отравленный благами цивилизации воздух, наполненный запахом свежей листвы. Вдохни его полной грудью. Смотри – вон то, третье окно слева – судя по аппетитному шипению, там жарят котлеты. Разве можно удержаться и не отклониться от своего курса, чтобы хоть на мгновение уловить их аромат? А что за радио играет в этой квартире? Не разобрать, к сожалению, но явно не та современно-молодежная похабщина, что доносится из шестого окна этажом выше. Судя по всему, там вечеринка. Что ж, люди отдыхают, всем нам иногда нужен отдых, давай не будем их судить, а просто пройдем скорее дальше.

Музыка стихает позади, и ты снова один на один с ночью, не считая далекого шума машин и стрекота сверчков. Но кое-что еще не дает тебе сосредоточиться на том, что заставило тебя забрести сюда в столь поздний час. Свет в окнах. Ты замедляешь шаг, залюбовавшись на молодую пару, сидящую за маленьким столом лицом друг к другу. А дальше, смотри, на пятом – чей это силуэт? Что этот человек высматривает в царстве величественных тополей и берез? Уж не тебя ли? Но ты выбрасываешь эту мысль из головы и ускоряешь шаг. А через пару секунд твое внимание привлекают ажурные занавески на третьем этаже – уже в другом доме. Ты не знаешь почему, но они кажутся тебе чуть ли не музейным экспонатом времен царской России. Ты улыбаешься. А улыбнулся бы ты такой глупости, будь вокруг светло и людно? Заметил бы ее вообще? Ты обещаешь себе подумать об этом, но думать, конечно, не будешь.

Еще пять секунд – и твое внимание снова отвлечено. Чем? Ты сам не знаешь. Дальше большой промежуток темных окон. Ты ускоряешься еще немного, почти бежишь от фонаря к фонарю. Что-то зловещее чудится тебе в привычном уже стрекотании. И этот запах. Странный, какой-то не летний. Что такого, казалось бы? Но... Второй фонарь, третий, четвертый…

...остановись. Да, прямо сейчас, не добегая до последнего фонаря. Там конец дома, там светятся еще два окна, на четвертом этаже и на втором, но нам с тобой интересны не они. Вот это, да-да, прямо напротив тебя, эта зияющая чернотой пустая глазница видавшего виды дома. Подойди и загляни туда. Можешь подставить под ноги пару кирпичей из этой кучи или притащить лавку от ближайшего подъезда. Но ты не заглянешь. Конечно же, ты не заглянешь.

Много кто проходил мимо этого окна. Пьяные компании, припозднившиеся работяги, бомжи, хулиганы, воры…возможно, проходил и ты. Давно это было, лет десять назад, а то и все пятнадцать, но если бы ты заглянул в то окно, ты по сей день помнил бы эти глаза. Круглые детские глаза, бессмысленно уставившиеся в темноту, выплакавшие, казалось, все, что только можно. О, если бы ты только заглянул тогда в это окно. Возможно, тогда ты знал бы наверняка, правдиво ли воспоминание, что так врезалось мальчику в память.

Сзади раздался скрип, но мальчику было все равно. Он монотонно раскачивался взад-вперед, не в силах расслабить и без того болевшее тело. Весь его мир занимал кусочек неба в окне, огромного черного неба, прикрытого строгой липой. Даже это небо казалось ему светлее его комнаты. В комнате не было звезд, не было пусть немногочисленных и далеких, но теплых огней его маленького городка. В комнате было темно. А ведь даже ребенку известно: именно в темноте заводятся самые жуткие монстры.

Снова скрип - будто по стеклу острым стальным когтем. На его плечо легла холодная и твердая рука. Но за спиной только...

Мальчик прекратил раскачиваться. Сверчки прекратили стрекотать. Часы прекратили тикать. Сердце прекратило биться.

На мгновение. На одно лишь мгновение все смолкло, чтобы он услышал тихий ласковый голос:

- Не бойся. Все хорошо. Хочешь, я дам тебе фонарик?

Луч света разрезал темноту и уперся в кусок стены под окном, и оно тут же пропало из виду вместе с липой, и небом, которое она так отчаянно пыталась за собой спрятать. Все это просто не существовало больше. А существовало ли оно вообще когда-нибудь?

Мальчик неуверенно улыбнулся сначала одним уголком губ, потом чуть подрагивающим вторым. Глупый маленький мальчик, радующийся чему-то, один в совершенно темной комнате. Храбрый маленький мальчик, который больше никогда не будет бояться темноты.

Никогда.

Глава 0. Дождь идет

- Скоро обед. Консервов еще надолго хватит, да?

Никто не обернулся. Здоровяк Лу втянул голову в плечи, раздавленный будто утяжелившимся после его неловкой фразы шумом машин. Ковчег не был уютным местом. Да и не должен был быть. Не время думать о комфорте, когда речь идет о единственном шансе спастись.

Агата сидела в пол-оборота к нему, уставившись в никуда. Ее некогда прекрасные пышные рыжие волосы давно спутались и утратили блеск. Маленький Марк мирно пускал пузыри во сне на ее безучастных руках. Старая Грета, как обычно, играла с резинкой, заплетая ее в причудливую сеточку необычайно быстрыми и точными для столь почтенного возраста движениями пальцев.

Лу немного завидовал ей, так как она единственная придумала себе развлечение в этом плавучем гробу. Впрочем, некоторое время назад нашел себе занятие и он. Лу сидел у стены и слушал. Он хотел почувствовать, как бушует снаружи стихия. Это было бы даже приятно после несчетных часов этого проклятого грохота механизмов. Но сколько ни напрягал слух, улавливал только что-то вроде – кощунственная мысль – спокойного шелеста волн.

Должно быть, об этом говорил Базиль. А потом взял с собой последних трех человек, сохранивших рассудок на этой посудине, отворил тяжелую металлическую дверь и увел, пообещав прислать за остальными полицию.

Никто не пришел обратно.

Из дальнего угла раздались редкие глухие шаги. На тусклый свет вышел мужчина в коричневом кожаном плаще, заляпанном кровью. Он ступал тяжело, вытянув перед собой руку, будто слепой. Возможно, он и вправду ничего не видел – об этом говорил его отсутствующий, словно обращенный в себя взгляд. Ной. Он производил впечатление человека, еще не истратившего силу молодости, но всем, кто заглядывал ему в глаза, на ум невольно приходило слово «древний». Агата и Грета повернулись к нему с тем чувством, когда надежды больше нет, но еще осталась привычка надеяться. Нет, они не питали себя иллюзиями. Они знали, что он скажет. Единственную фразу, которую он говорил с тех пор, как они примкнули к нему. Единственную, что имела здесь смысл. Единственную, что имела смысл вообще.

Взгляд его немного прояснился. Теперь он смотрел на Лу, словно услышав, о чем тот раздумывал последние полчаса. Наконец его сухие губы разлепились, и слова камнем упали на холодный металлический пол:

- Дождь идет.

***

Когда-то Ной был врачом. Не только по профессии, но, пожалуй, и по призванию. С юных лет он не мыслил себя без того, чтобы помогать людям. Сотни, тысячи прошли через его твердые, теплые руки. Заносчивые богачи, привыкшие смотреть на всех сверху вниз. Бродяги, даже не пытавшиеся выбраться со дна социальной лестницы. Работяги, измученные тяжелыми сменами. Все они в его присутствии становились серьезными и послушными как первоклассники на своей первой линейке.

Именно он одним из первых встретил череду странных событий в округе и одним из первых начал замечать в ней закономерность. Иначе и быть не могло, ведь именно он и его коллеги пытались помочь им всем. Старой птичнице, которую «голос из радио» обещал научить летать, если она отрежет себе все пальцы. Улыбчивому водителю, загремевшему на операционный стол после проглатывания доброго килограмма различных несъедобных предметов (потому что «просто был голоден»). Молодому священнику, который каким-то образом нанес себе на спину незаживающие рваные раны и отказывался обращаться за помощью, пока не лишился сознания от потери крови.

Со всеми Ной придерживался простого правила. Что бы ни говорили ему органы чувств (а от некоторых пациентов порой смердело хуже, чем от помойной ямы), какие бы эмоции ни брали верх, он помогал всем, кто попадал к нему на прием. «Глаза боятся – руки делают», - пожимал он плечами на расспросы коллег.

Именно в эти руки попал тот парнишка. Ной хорошо запомнил момент его прибытия. Стояла июльская жара, на небе не было ни облачка, и он подумывал продать душу дьяволу за стаканчик мороженого, когда отрешенного вида санитары везли мимо каталку с привязанным к ней юношей. Натужно скрипели натянутые ремни, обездвиживавшие его конечности. «Дождь идет! - кричал он, закатив глаза с абсолютно алыми белками, - Дождь идет! Дождь идет!»

Разумеется, поначалу Ной не понял важности этого момента. «Еще один пациент, - подумал он тогда. – Еще один несчастный, которому нужна помощь». Но уже на следующий день стало ясно – тот парень не был «еще одним». Он был первым. Первым из огромного множества.

***

Первая стадия начинается со звука. Он раздается будто в отдалении, но в то же время так четко, как если бы его источник находился внутри твоей головы.

Кап-кап.

Две капли друг за другом снова и снова.

Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап.

У кого-то почти сразу, у кого-то спустя дни или даже недели, начинается вторая стадия. Как бы ее описать…

Давным-давно, когда Ной еще был маленьким мальчиком, родители брали его с собой в церковь. Это невысокое здание было своего рода достопримечательностью для посвященных. Снаружи оно было совсем не похоже на другие американские церкви. В ряду частных домов этого маленького городка оно не то, чтобы совсем не выделялось. Скорее выделялось в обратную сторону, будучи чуть меньше и скромнее своих ближайших соседей.

Впрочем, одна вещь, на удивление малозаметная снаружи, но сразу бросающаяся в глаза внутри, делала здание уникальным, во всяком случае, в рамках своего города. Его окна. Они были выполнены цветной мозаикой, изображающей различные сценки из библии. При взгляде в окно, она превращала предметы по ту сторону в размытые силуэты, казавшиеся менее реальными, чем переливающееся яркими цветами изображение.

Ной, маленький мальчик, на долгих и скучных службах находил это их свойство чрезвычайно увлекательным. Он смотрел в окна, то просто разглядывая цветастые картинки, то пытаясь сосредоточиться на силуэтах машин и людей, проплывающих мимо снаружи. Это была его маленькая тайная игра, в которую он играл сам с собой. Иногда он представлял, что силуэты – это фальшивая картинка, а реальность – изображение из разноцветных осколков. Возможно, замысел художника заключался именно в этом.

Глава 1. Застывшее лето

Снег уютно хрустит под ногами редких прохожих. Снежинки ведут свой печальный танец над светлыми островками парковых фонарей. Спокойствие разрезает лишь одинокий детский крик. Крик, до которого никому нет дела.

Ребенок в теплом синем комбинезоне стоит напротив одинокой скамейки, припорошенной снегом. Одна из его рукавиц лежит у него под ногами, но он не может за ней нагнуться. Взгляд его неподдельно округлившихся от страха глаз прикован к бумажному свертку, лежащему на скамейке. Угол свертка отклеился, обнажив содержимое.

Это цветы. Всего лишь цветы.

Ребенок набирает в легкие морозного воздуха и кричит. Кричит, кричит, и кричит, пока его голос не срывается, перейдя в слабый хрип. Ничто и никогда не внушало ему такого ужаса, как этот сверток на одинокой скамейке посреди зимнего парка. Ведь он точно знает: эти цветы мертвы. И он сам мертв. И все вокруг тоже мертвы. Иначе как объяснить их мертвое равнодушие?

Снежинки ведут свой печальный танец над светлыми островками парковых фонарей. Уютно хрустит под ногами редких прохожих снег. Спокойствие нарушал лишь одинокий детский крик ужаса, но и он уже умер. Совсем как эти цветы.

Говорят, в ту зиму российские морозы свирепствовали еще сильнее, чем обычно. Впрочем, может быть, эти люди ошибаются. В этой местности почти каждый декабрь кажется самым суровым и беспощадным в истории. Да, определенно – это был декабрь.

Где-то в России, а если точнее, то где-то в радиусе суток пути от Москвы, ехал поезд. В поезде было темно, грязно и жарко. А еще довольно пусто – мало выдалось желающих уезжать в такую погоду из теплых квартир. За его окнами царил ледяной ад – выл ветер, сыпал колючий снег, градусов было никак не больше, чем минус двадцать пять.

В купе номер шесть сидел мужчина. Черные, давно не стриженые волосы в беспорядке спадали на лоб и уши. Сильные на вид руки с длинными пальцами были скрещены на груди. Вены на этих руках проступали так четко, что казались нарисованными на мягкой бледной коже, выдававшей в нем городского жителя. На небритом лице его, которому можно было дать лет тридцать, проступала блаженная улыбка. Мужчина спал, и сон его был приятным.

Возможно, последний приятный сон в его жизни.

* * *

Максим стоял на берегу лесного ручья и разглядывал свое отражение. Те же непослушные волосы, те же зеленые глаза, то же в меру упитанное лицо с чересчур волевыми для его характера скулами, но разбитые на многие сотни искрящихся плоскостей, пересыпающихся, словно мелкая стеклянная крошка. С неба грело солнце, где-то далеко стучал колесами поезд. Ему было хорошо.

- Не помешаю?

Максим с секундной задержкой оторвал взгляд от водной поверхности и поднял голову. На противоположном берегу стояла необычно высокая девушка в тунике из грубой на вид ткани и с медным кубком в руке. Струящиеся черные волосы мягко обрамляли неестественно ровный и строгий овал ее лица с пикантной восточной жилкой. Его можно было бы назвать красивым, если бы не болезненная восковая бледность. Уголок ее тонких губ был чуть приподнят в едва заметной полуулыбке.

- Вовсе нет, - ответил мужчина и улыбнулся в ответ.

Они помолчали.

- Знаешь, - задумчиво произнесла она, слегка взболтнув из стороны в сторону содержимое кубка. - Мы с тобой живем в чертовски странное время.

- А какое время не было странным? - пожал плечами Максим.

- Хороший вопрос, - незнакомка, продолжая загадочно улыбаться, перешагнула ручей и протянула кубок собеседнику. - Ты даже не представляешь, насколько хороший.

- Что это? - спросил тот, на автомате приняв странный дар.

Из глубины медного сосуда, наполненного темно-рубиновой жидкостью, на него глянуло отражение его собственного лица. На долю секунды оно показалось Максиму то ли неожиданно величественным, то ли странно высокомерным. Наваждение прошло, прежде чем он успел понять.

- Попробуй, - подбодрила его незнакомка и грациозно присела на колени у воды. - Тебе нравилось...когда-то.

«Клофелинщица», - отрешенно подумал Максим как сквозь вату и послушно поднес кубок к губам.

Терпкий, сладковато-кислый напиток слегка пощипывал язык. От первого же глотка разлилось по телу и мягко ударило в голову приятное тепло. Вино, догадался Максим. Он редко пил вино и ценителем его никогда не являлся, но вкус этого ему был явно знаком. Словно что-то давно забытое и оставленное позади нагнало и силой заняло свое законное место в его подсознании. Только вот, что?..

Еще пара минут молчания. Максим вяло копался в памяти, понемногу опустошая кубок. Странная девушка наблюдала, чуть склонив голову.

- Кто ты? - наконец спросил мужчина. - Мы знакомы?

- Тебе суждено править, - промурлыкала девушка вместо ответа. - Скоро ты встретишь самого себя и вспомнишь.

- Самого себя? - Максим вдруг поймал себя на том, что приосанился, заложив свободную руку за спину. Странная, горделивая поза, ранее ему несвойственная. - Как это?

- Скоро ты проснешься, - пообещала девушка, поднялась на ноги и приняла из руки Максима опустевший кубок. - Ведь в тебе течет Его кровь. Кровь того, о ком все забыли. Того, ради кого я пришла к тебе сегодня.

- Кого? - не понял Максим. - Да кто ты?

- Зови меня Тиамат, - девушка улыбнулась чуть шире. - Скоро ты все поймешь. Тебе просто нужно проснуться.

- Проснуться? - Максим потер напряженный лоб. У него вдруг страшно разболелась голова.

- Проснуться, - кивнула незнакомка и вдруг крикнула не своим голосом. - Да проснитесь же, мужчина!

Максим подскочил, распахнув одновременно глаза и рот. Проводница. Купе. Поезд. Дело.

Он заморгал, стряхивая с глаз остатки странного сна и вполуха слушая удаляющееся ворчание проводницы. Да, пока есть время, обязательно нужно освежить в памяти дело. Само собой, в эту глушь из уютной московской квартиры его погнал отнюдь не праздный интерес.