Никогда не отпускай

Пролог

Лиссен.

— Как ты любишь, сладкая?

— Я…

Она теряется. Щеки заливает красным на глазах. Пугается, смущается. Что-то между нами не так?

Она высокая, стройная, крепкая. Но для меня — ничего не весит. Я алхонский охотник, я воин, так что — сильный.

Я — что, угроза для нее?

Смотрит настороженно, но не в панике. Глаза огромные, там много любопытства.

А как она пахнет!

Легко подхватив ее, сажаю на металлический ледяной стол, трусь носом о висок, касаюсь губами горячего розового ушка.

— Тихо, тихо. Не волнуйся, я буду нежным.

— Лиссен…

Она будто пробует мое имя на вкус, и все тело откликается навстречу собственному имени, произнесенному этим нежным ртом. Губы как лепесточки, голос чуть сдавленный: она нервничает.

— Я не обижу. Пожалуйста, расслабься. Доверься мне.

Ей очень холодно от стола, но тепло — от моих рук. Я не помню, как мы оказались здесь, в подвале, зачем, почему. Какая разница? Я просто чувствую, что она — моя. Я знаю это и мне нестерпимо хочется быть ближе.

Она такая красивая, желанная, милая, и нам сейчас точно будет хорошо. Много ли таких идеальных моментов в жизни, чтобы останавливаться и задумываться?

Обнимаю ее, стараясь быть очень ласковым. Я и сам знаю, что у меня здоровенные мускулистые ручищи, которые не только могут, но еще и приучены делать больно. Невыносимо больно.

Но сейчас мне нужно внимательно управлять ими так, чтобы было только удовольствие и ласка. И я еле-еле касаюсь кончиками пальцев ее спины, возбуждая и дразня.

Ее пальчики в ответ растерянно ложатся на мои плечи, будто она не знает, что ими делать. Я еле чувствую ее касание, и мне хочется больше.

Скромница. Надо расшевелить. Сминаю трепетные губы жадным поцелуем, нагло навязываю ей язык, заставляю задыхаться, а потом позволяю вздох и возвращаюсь снова, теперь только игриво толкая ее язычок своим. Ну же, давай.

Чуть крепче обнимаю, придвигаюсь чуть ближе, глажу по спине пальцами, ладонями, спускаюсь ниже, надвигаюсь, тяну ее бедра на себя, прокладываю дорожку горячих поцелуев по шее, заставляя отклоняться назад.

Ложится. Дрожит.

— Холодно, — оправдывается она, глядя в глаза, хотя я чувствую, что дело не только в этом.

— Все будет хорошо, — обещаю я, стягивая с нее белье, расстегивая ширинку.

На миг я теряю чувство реальности и прихожу в себя, когда я уже все, и она вроде тоже, но почему-то ее губы дрожат, из глаз льются дорожки слез.

— Ты же обещал… обещал, что не будет больно, — плачет она.

Этот плач вонзается широким лезвием прямо в сердце и несколько раз там поворачивается, чтобы все живое в мясо, чтобы наверняка.

… И я просыпаюсь, весь мокрый. Еще и со стояком. Сердце колотится, одновременно от ужаса и возбуждения. Тихо. Темно.

У меня уходит несколько секунд, чтобы понять, где я вообще: точно не дома. Ах, да, у женщины.

— Хочу тебя, — бормочет сквозь сон землянка, у которой я накануне остался переночевать. Двигается навстречу, трется бедрами, чувствуя мой жар. Взрослая и опытная женщина, совсем не такая, как та во сне. Недавно разведенная, голодная, наглухо запертая в плане эмоций — то, что надо. С такой возможен чистый секс, без чувств и обязательств.

Потом подлечу ее психику, чтобы нашла после меня нормального мужика и загипнотизирую, чтобы не вспомнила случайно. Я — алхонец, мне романы с землянками нельзя. Таким, как я, впрочем, вообще ни с кем нельзя романы.

Она хочет еще секса, я молча переворачиваюсь, тяну ее на себя за бедра, сдвигаю трусики, ленясь снимать, и быстро трахаю ее до хриплых стонов, криков, и нашего почти одновременного оргазма. А потом, когда она поворачивается и смотрит на меня, сразу усыпляю простым директивным гипнозом.

Не фиг смотреть на меня — так еще приоткроется, почувствует что-нибудь, и будет сложнее вычищать себя из памяти. Землянки в пару секунд способны влюбиться в мужика, который хорошо трахает, потому что на этой планете этот простой навык почему-то в дефиците.

Встаю и выметаюсь в душ, пытаясь прийти в себя под горячей водой. Что это было там, во сне? Я в подвале, с каким-то трепетным цветочком, явно алхонкой. Лицо стирается при попытке вспомнить, смазывается, как не было. Хотя я помню, что оно было и нравилось мне.

Почему мы были в подвале? Почему ей было больно?

Мурашки по всему телу спорят с горячей водой, не могу согреться. Ладно, я не настолько чемпион по избеганию — больно, потому что девственница, просто случайная сексуальная фантазия кошмарного палача со стажем. Подвал — потому что у меня все кошмары про него. И я знаю, что с этим делать. Повзрослей, наконец, Лиссен, тебе уже сорок один, не двадцать. Не разглядывай эти сны, нечего там ловить.

Направляю струи горячей воды на лицо, гипнотизирую сам себя, стираю сон из памяти.

Все. Я снова живой, безупречная машина для пыток и убийств. И она тем страшнее, что снаружи я похож на нормального человека: веселого, мирного, эмпатичного. Не покореженного так, что не исправить.

В зеркале мускулистый темноволосый мужик.

Я быстро сушу волосы феном своей временной подружки, собираю в короткий хвост, смотрю на первую внешность с темными глазами и обычной земной кожей, чуть загорелой. А потом переключаюсь на вторую: белоснежная кожа, светящийся зрачок в серо-голубой радужке. Все как обычно, все на местах: моя мирная приятная глазу оболочка и моя безжалостная ледяная суть.

Джейн.

Я сделала это! И это было охрененно!

Просыпаюсь в легком шоке и ошеломляюще-ярком послевкусии. Между ног до сих пор саднит, хотя в реальности я, конечно, нетронута. Щеки горят. Я вела себя как… ну и ладно! Это же сон, и это же… ОН!

Глава 1

Полгода спустя.

В доме Хеннинга странное собрание. Захожу и останавливаюсь на пороге большой гостиной, подозрительно окидывая всех взглядом. Место родное до боли, это почти мой родной дом, а глава кохона — почти мой отец. Во всяком случае, он во многом его заменил в свое время.

Будь мы землянами, Хеннинг выглядел бы как глубокий старец в свои восемьдесят четыре. Но мы не здешние. Мы — алхонцы, у нас собственный поселок-кохон на территории Москвы, секретные договоренности с земными властями, своя жизнь, своя война, свои проблемы, свои законы. Мы живем дольше, чем местные, и дольше остаемся молодыми, так что наш глава выглядит едва на пятьдесят с крепким здоровым телом — хоть сейчас в бой, с легкой проседью в волосах. И только потусторонне-мудрый взгляд немного выдает.

В комнате еще двое: мой почти-брат Мортен, главный охотник кохона, стоит у окна, и почти-жена Хеннинга Жанна, главный психолог. Эти двое похожи тем, насколько обманчива их внешность. Мортен выглядит как успешная фотомодель со своим ослепительным блондом, лицом плакатного красавчика, а Жанна — как уютная домохозяйка, очень добрая и простоватая.

Внутри они совсем другие: Мортен — такое же смертельное оружие, как и я, не зря мы его с Хеннигом вдвоем воспитывали. Вдобавок к тому еще яркие лидерские качества и дар предсказателя. А Жанна — тоже оружие, но другого плана: с тех пор, как она появилась в Кохоне чуть более полугода назад, атмосфера плавно изменилась. Никто, пару раз побывав в ее доме, не вышел таким же, как зашел.

В общем, с виду в гостиной все уютно и по-семейному: на столе чай, пирожные и бутерброды. Но собрание непростое, и меня что-то настораживает. Что-то необычное в воздухе и в их лицах.

К этой встрече есть предыстория: неделю назад у меня была проверочная встреча с Жанной. Ничего необычного, она по долгу службы в любой момент имеет право дернуть любого на небольшой опрос. Обычно на таких опросах психологи задают несколько вопросов о потенциальных триггерах с учетом личной истории и служебных обязанностей, после чего отпускают.

Я прохожу эти нехитрые испытания всегда без проблем, ко мне ни разу за всю историю не было дополнительных вопросов после интервью. В Кохоне я, собственно, и известен, как безжалостный безэмоциональный ублюдок, который проводит больше всех извлечений, делает это быстрее и эффективнее других по причине нулевой эмпатии к пациентам-жертвам.

Да, извлечение — это не на полянке сесть посрать. Это узаконенные пытки по согласию, вот только это согласие пациенты обычно пытаются отозвать уже в первые пятнадцать секунд после начала. А останавливаться нельзя.

Поэтому за тем следует от пятнадцати до сорока минут запредельной боли и страха для них, пока ных не выйдет наружу, и бесконечные вариации психологических пыток криками на тему: «не надо, пожалуйста» — для нас, тех двоих, кто извлекает.

И, разумеется, после этого никто из них никогда не рад меня видеть снова.

Ныхи, с которыми мы сражаемся, это ультра опасные паразиты, когда они в своей облачной форме влезают в алхонца, счет идет иногда на дни, а иногда и на часы, и никто не может на глазок прикинуть, сколько времени осталось до полного съедения личности. Естественным образом ныхи покидают только мертвых, а вытащить принудительно можно только с помощью очень неприятных переживаний, которые ных чувствует вместе с хозяином. Он должен поверить, что тело, в котором так тепло и уютно, вот-вот убьют.

Так что, получив согласие на процедуру, мы ведем несчастного зараженного в подвал, где бьем, режем, пугаем, мучаем — и никогда не идем навстречу мольбам остановиться. Мы не останавливаемся, пока ных не выйдет наружу.

Дальше все интересно: поскольку у нас, алхонцев, весьма неплохая регенерация и вдобавок очень продвинутая медицина, тело восстанавливается быстро. Примерно через неделю бесследно исчезают все синяки, кровоподтеки и порезы. Но с психикой все далеко не так просто и быстро.

За всю историю только один человек пришел и поблагодарил меня через пару дней и не шарахался от меня ни секунды после подвала. Я бы на ней женился, если бы она не выбрала Мортена*(*события относятся к роману "Единственная"). Но Альма единственное исключение: остальные предпочитают избегать меня и считать исчадием ледяного ада.

При этом, что забавно, у нас все достаточно подкованы в психологии, чтобы понимать: безэмоциональных охотников не бывает, бывают более или менее устойчивые и уравновешенные. Но по отношению ко мне об этом почему-то принято забывать.

Ах, да, вот почему: за последние двадцать лет в подвале со мной перебывала уже человек двести наших, а вместе с близкими родственниками — это уже больше половины населения нашего кохона. Так что вопрос моего перевода или изгнания — тут как вам хочется посмотреть — теперь только вопрос времени.

— Что, уже? — осведомляюсь я, не справляясь с циничной улыбкой, которая кривит губы.

На последней встрече Жанна немного до меня докопалась — не сильно, но заметно сверх обычного. Было больше вопросов про то, что я чувствую в связи с тем, как обо мне сплетничают в кохоне и не думал ли я когда-нибудь о переезде.

Я ждал этого. Я знал, что так будет. Мне и самому так лучше. Почему же так, на хрен, больно?

Смотрю на Мортена, и тот спокойно выдерживает взгляд. Перевожу на Хеннинга — тот тоже смотрит без малейшей тени вины. Как же так? Мне что, на секунду длиной в тридцать с лишком лет показалось, что мы были семьей?

— Уже — что? — наконец, невозмутимо осведомляется Хеннинг, и я моргаю.

Нет, только не он, доходит до меня. Точнее: только не так. У Хеннинга пунктик на тему ответственности и семьи, он не мог бы оставаться таким спокойным, отсылая меня. Тут что-то другое.

— Так вы… не выгоняете меня из кохона? — уточняю я, стараясь контролировать интонации и выдавать спокойный голос, когда внутри все варится в кипятке.

Глава 2.

Джейн.

Мне очень нравится жить в монастыре. У меня свой крошечный домик на одну комнату с выбеленными стенами, небольшой кроватью, бамбуковой зелено-бежевой циновкой на полу. У нее темно-зеленая окантовка и две широкие светло-зеленые вертикальные полосы, разбивающие полотно на три примерно равные части. Горизонтальных рядочков сто семьдесят восемь, я их пересчитываю каждый день.

Прямо напротив кровати на стене длинная извилистая трещинка. Мне нравится на нее смотреть. Если представить, что я лечу на самолете, это может быть, например, река — она течет с северо-запада на юго-восток, омывая солнечные поля летом и заснеженные долины зимой. На поверхности пляшут блики, плещется рыба, а в ее глубинах растут трепетные водоросли и радостно размножаются всякие веселые рачки, которым хорошо и привольно там жить. В реке можно купаться и просто лежать на воде, глядя в небо и ни о чем не думая.

Впрочем, ни о чем не думать можно и лежа на кровати, и гуляя, и делая простые вещи. Когда я это поняла, мне стало намного легче. А что было до, я просто не помню, потому что я об этом не думаю.

Здесь тепло, но не жарко. Мне нравится климат, он, кажется, идеален для того, чтобы не думать. В сезон дождей особенно хорошо. Зачем я раньше о чем-то думала? Зачем вообще люди думают? Нет, это уже мысли, их надо оттолкнуть. Как красивую тайскую лодку от берега — она движется легко-легко, скользит по безупречной прозрачной глади.

На любом берегу есть тоненькая кромка песка, уже не сухого, но еще не мокрого, а чуть влажного, он лежит там, куда еле-еле достает вода. Я иду по кромке между сном и реальностью, как по этой неуловимо тонкой границе. Именно в этом месте меньше всего мыслей. Нужно просто идти ровно, никуда не сваливаясь и не сворачивая.

Тут рядом есть и настоящее озеро, и мне нравится смотреть на то, как ветер играет с верхним слоем воды. Эти водные морщинки не посчитаешь, как рядочки на ковре: они то исчезают, то появляются, но я все равно считаю. Мне нравится считать, тогда мысли не накатывают на меня. Мысли — опасные предвестники, с ними приходит боль, огромное неконтролируемое цунами.

Я помню, как захлебывалась в нем, какой ничтожной и беспомощной себя чувствовала, когда хотела кричать, но даже этого не могла. Я тонула, и меня швыряло внутри этой безжалостной стихии, которая кричала на меня сначала яростным, потом хриплым и плачущим голосом Пола:

Джейн! Пожалуйста, не надо! Отпустите! Не-ет! Джееейн!

Так вот. Я разглядываю и подсчитываю водные морщинки, а не вот это все.

В саду есть качели, подвешенные на белоснежных хлопковых веревках. Рядом цветет раскидистая плюмерия, наполняя воздух таким манящим ароматом, что сам воздух как будто становится другим, меняет свою суть. Кажется, если дышать таким ароматом достаточно долго, можно превратиться в сказочное существо, в безмозглую легковесную фею с чарующим смехом и сводящей с ума пыльцой на крыльях. Скорее бы.

После завтрака с хрустящими блинчиками и манго я качаюсь на качелях и представляю себя парящей феей. Вверх-вниз, вверх-вниз. Ветер играет с моими волосами и юбкой. Вверх-вниз. Я ни о чем не думаю, просто сливаюсь с садом, позволяя стрекоту цикад, шуму листьев, аромату цветов проникать в меня и становиться моей сутью.

История моей жизни превращается в предание, каждое воспоминание — всего лишь страничка в книге сказок. Когда-то давным-давно я была совсем маленькой, и папа возил меня гулять в поля. Я больше всего на свете любила бегать в траве, нюхать цветы и возвращаться к нему, чтобы поймал и подбросил в воздух. Я не боялась ни секунды — я точно знала, что он меня поймает.

Первые страхи и кошмары появились, когда папы не стало. Я думала: если этот мир настолько страшный, что он убил моего папу, что же будет со мной? Психологи уверяли меня, что мир не так страшен, как мне кажется. Тогда мне казалось: они взрослые, они знают лучше, и на какое-то время я им поверила.

Зря — оказалось, что мир еще страшнее.

Если бы я могла говорить, я бы сказала всем только одно: люди, не ведитесь на слабоумных оптимистов, позитивное мышление создано для того, чтобы этому миру было удобнее вас сожрать. Впрочем, он сожрет вас в любом случае и сопротивляться тоже бесполезно, муа-ха-ха.

Почему всем вообще так нравится уверять себя, что завтра все будет хорошо? Стоит ли временное успокоение такого нехилого шока и разочарования в финале? В конце концов мы на войне, на чужой планете, и мы все умрем, многие — намного раньше, чем думают. Ау, алхонцы, это для кого-то новость? Вот если бы кто-нибудь пришел и сказал, что все ужасно и будет хуже, — его я, пожалуй, послушала бы.

Но такого человека ко мне почему-то не присылали. Сначала были мои родственники с паточными приторными голосами. Именно благодаря их присутствию стало понятно, насколько мы на самом деле далеко. Я вдруг почувствовала, что в своей семье всегда была как рыбка в аквариуме: все звуки приглушены, а запахи и ощущения не доносятся вовсе. Единственный, кто когда-либо по-настоящему был рядом, это папа.

Потом появился забавный психолог. Он думал, что гипнотизирует меня. На самом деле я смотрела на гипноз со стороны. Второй психолог. Третий. Я их посчитала, но говорить с ними я ни разу не захотела, даже если бы могла.

Нет, правда, смотрите. Если бы мне кто-нибудь предложил полететь в страну, гарантированно зараженную ныхами, где нет ни одного кохона в радиусе десятков тысяч километров, для того, чтобы проводить психотерапию одной на всю голову двинутой девчонке, которая отказывается лететь домой, я бы первая сказала: «Удачи ей». И пошла бы куда угодно, но уж точно не собирать чемодан.

Так кто из нас еще не в порядке?

Но одного человека я, по правде говоря, все же жду. Того самого, кого выбрала моя сущность и с которым однажды был умопомрачительный эротический сон. Не зря же я столько старалась, выводя его имя. Нет, они и правда слабоумные — сколько месяцев у них ушло, чтобы догадаться найти его?

Глава 3

В Таиланде ошеломительно красивая природа. Даже такого чурбана, как я, пробирает. Кругом все пышно и крупно цветет, вдоль дорог деревья, сплошь усыпанные соцветиями и плодами разных форм и оттенков. Меня встречает водитель-землянин, таец — он понятия не имеет, кто я, как и большинство людей в монастыре. Мы для них — богатые иностранцы, работающие на крупную IT-компанию.

Тайский язык я себе не загружал, мы перебрасываемся парой слов на английском и умолкаем. Я жадно впитываю незнакомую страну, настраиваюсь на нее через легкий транс, дышу необычным воздухом, влажностью, температурой — привыкаю.

Дорога петляет вверх, в горы, едем минут сорок, вся цивилизация теряется, и возникает ощущение, что я парю в пустоте. Мои натренированные рецепторы больше не улавливают концентрированной человеческой энергии, соответствующей городам, на десятки километров вокруг — отдыхаю, еще немного расслабляюсь. Психика, убедившись в отсутствии врага, переходит в мирный настрой, тело чуть теплеет и как будто становится немного мягче.

Монастырь вырастает впереди внезапно, как конечная точка пути, дальше дороги нет. Начало территории обозначено величественными арочными воротами на деревянных колоннах, здесь же есть надпись на тайском, которую я прочитать не могу. Когда водитель выключает двигатель, становится так тихо, что я слышу каждый свой шаг, каждый шорох листьев при малейшем ветерке и где-то впереди — журчание воды.

Подхватив свой чемодан, прохожу внутрь и оказываюсь на небольшой площади. Слева высоченные заросли бамбука, где-то там дальше шумит ручей. Мне нравится, что здесь ухожено, но не слишком: древний булыжник, например, частично зарос травой и не похоже, чтобы это кого-то беспокоило. В таких местах всегда ощущается больше жизни.

Водитель, вежливо кланяясь и улыбаясь, ведет меня дальше вглубь, неслышно ступая по каменной кладке, лишь на минутку останавливаясь, чтобы поклониться святилищу, обустроенному на возвышении. В затейливом здании с колоннами снаружи много белого, внутри — золото и пышное разноцветие, статуи, деревянная резьба, еще какие-то украшения…

На минуту и я останавливаюсь, складываю ладони, как здесь принято, вхожу в резонанс с местом и чувствую, что оно тоже приветствует меня — без особого восторга, но весьма дружелюбно. Будто ко мне присматриваются.

Я почти физически ощущаю тысячелетнюю древность, хотя глазами не вижу ничего настолько старинного. Святилище — очевидный новострой, камням под нашими ногами от силы две сотни лет, огромные деревья с мощными стволами вокруг впечатляют, но вряд ли они застали Будду, и вряд ли даже выросли из семян тех, которые застали. Тем не менее, я чувствую, что это место как слитный организм существует уже много веков. И уже какое-то время — почти осознанно. Хотя почему почти? Просто его осознание не во всем похоже на человеческое.

Ничего, похожего на стены, здесь нет, сейчас они, судя по всему, и не нужны, но мне чудится, что я их вижу… здесь они были раньше, и не декоративные: мощные, толстенные — что-то вроде крепости. Такое для красоты не строят. Для прежних жителей этого монастыря, много столетий назад крепость стен была вопросом жизни и смерти.

Это место, ныне оплот покоя и дружелюбия, в прошлом хорошо знакомо с кровью, ненавистью и сражениями, и возможно, именно поэтому я чувствую особый резонанс между своими ногами и землей, по которой иду. Это храм знает, что я воин, так что с каждым шагом я транслирую, что пришел с миром и уважением. Чисто на всякий случай: мне совсем не хочется случайно поскользнуться и сломать ногу где-нибудь у ручья или наткнуться на кобру в районе санузла. Мало ли случайностей может организовать сущность многотысячелетнего возраста невоспитанному фарангу*(*белый иностранец на тайском), который не приглянулся?

Площадь заканчивается остроконечными маленькими домиками, между ними еще одни арочные ворота поменьше, а за ними — поляна, окруженная теми же домиками. Навстречу идет один из наших с китайской верхней внешностью. Таец заносит мои вещи в один из домиков и испаряется, а мы с нашим осматриваем друг друга вторым зрением. Его первая внешность обычная алхонская, больше похоже на европейскую — совсем молоденький, лет двадцать с небольшим.

— Жонг, я психолог, — представляется он. — Добро пожаловать.

— Лиссен.

Про меня он уже знает, с уважением кланяется, как принято в Китае, делает широкий жест, проследив за которым я уже вижу девушку в белом платье на качелях. Ухоженный сад примыкает к полянке, на который мы стоим, и отлично просматривается насквозь: извилистые тропинки, пышные кусты, небольшие деревца и клумбы с цветами, несколько подвесных качелей и небольшие фонтанчики.

Здесь чувствуется рука наших… и, конечно, солидные вложения в обустройство жилого сектора. Все новое, чистенькое, даже, можно сказать, вылизанное. Это место, как мне сообщили, уже лет семь как служит особой зоной отдохновения избранных трансовиков-алхонцев из Японии, Китая и некоторых других стран. Но в последний год почти никто не прилетает — после случившегося дорога считается слишком опасной. Если бы не Джейн, тут не было бы уже никого из наших.

И, кстати, о ней. Мой взгляд на пару мгновений возвращается к девушке, а потом я вопросительно смотрю на Жонга.

— Это Джейн. Она там уже два часа, необычно долго сегодня, — тихо говорит он. — Мы сказали ей, что к ней приедут, но ничего не рассказывали о вас и не называли имени. Решили, лучше вы его сами назовете.

— Как-нибудь отреагировала? Что-то необычное в поведении? — осведомляюсь я, подумав.

— Долго одевалась с утра, выбрала новое платье, — подумав, отвечает он. — Почти не завтракала, но у нее так иногда бывает. Может, вам сначала показать монастырь?

— Спасибо, — я отрицательно качаю головой. — Сначала она.

Глава 4.

Московский кохон. Мортен.

— В каком смысле: она его увела? Как?! Он охотник, он опытный трансовик, один из лучших в кохоне!

На самом деле я уже все понимаю, просто не хочу верить. Новости настигают меня не совсем врасплох: мне еще позавчера не понравилось, как резко Лиссен пропал со связи и как упорно не находил возможности ответить.

— Но не лучший на Земле. Джейн оказалась сильнее, Жонг говорит, что все произошло за пару секунд, никто не успел бы вмешаться, будь там рядом с десяток трансовиков, — поясняет Жанна, хмурясь.

Мы сидим в папиной гостиной, окна распахнуты, за ними образцовое, идеальное лето, какое в наших краях бывает редко и всегда ненадолго. Атак ныхов тоже долго не было, мы все слишком расслабились. Все так безмятежно, вот уже пару месяцев… с детства не люблю безмятежность, посреди нее постоянно что-то случается. Я не помню тот день, когда погибли мои биологические родители, поскольку был слишком мал, но почему то представляю так, что тогда тоже была отличная погода.

— Почему мы узнаем только сейчас? — нападаю я на нее. — Он три дня как овощ, и никто ничего не делает! А мы тут сидим и даже не знаем…

— Мортен. Пожалуйста, возьми себя в руки, — вклинивается жестким голосом отец, и я осекаюсь.

Дышу. Экстренно тушу волну ужаса и боли внутри, подавляю панику, тру лицо, тру глаза, массирую уши, возвращая тело в реальность. Мне нужна какая-то опора под ногами.

— Они сами не поняли сразу. Ждали, когда пройдет максимально допустимый срок гипноза, думали, что это он ее трансует, а не наоборот. Не хотели мешать, — поясняет Жанна после паузы. — Несколько часов назад, когда прошло максимально допустимое время работы, они решили провести контактный тест с Лиссеном. Он не подал никаких знаков, и они поняли, что она его удерживает.

— А если силой разомкнуть…

— Не получилось. Ей сделали инъекцию в отключающей дозе, она уснула, но Лиссен остался под гипнозом. Она держит его не сознанием, а своей сущностью и, пока она жива, ничего скорей всего не поменяется… давай сделаем цикл дыхательных упражнений, Мортен?

Я знаю, что мой гнев на самом деле не стоит направлять на Жанну, она тут ни при чем — просто контактное лицо с нашей стороны. В этой ситуации вообще злиться пока не на кого, и злость — это просто способ борьбы с ужасающей тревогой. Я все это знаю, поэтому стараюсь успокоиться, соглашаюсь на дыхательные упражнения и понемногу возвращаюсь в более-менее адекватное состояние.

— Хорошо, — наконец говорит Жанна, кивая мне с таким чутким доброжелательным взглядом, на который невозможно не откликнуться. И я киваю ей тоже — с благодарностью за понимание и за то, что не отреагировала ответным раздражением на мою вспышку.

— Ты прав в том, что Лиссен опытный трансовик, — вклинивается Хеннинг. — Давай верить в него. Он работает. Он вернется, когда сможет.

Звучит неплохо по смыслу, и очень хочется поверить — но я слишком давно знаю отца. По его интонации я слышу, что он сам сомневается в том, что произносит.

Оно и неудивительно. Навести гипноз на опытного гипнотизирующего, не выходя из транса, без слов, без предварительного контакта, без согласия — не просто задачка со звездочкой — я ни о чем подобном никогда не слышал. О гипнозе сущностью, который по сути представляет собой слияние сущностей — да, в учебниках написано, но до сих пор я не видел ни одного живого человека, исполняющего подобное.

Я стараюсь не думать о том, что она там с ним делает. Это зависит от того, насколько повреждена ее психика на глубине — а там может быть что угодно, вплоть до полной психопатии или других чудовищных изменений психики, которым даже названия нет.

— Что говорят в ее кохоне? — спрашиваю я совсем другим голосом у Жанны. Начинает работать мозг, он требует дополнительной информации.

— У них не было данных о том, что девушка настолько выдающийся мегаталант. В общем, они клянутся и божатся, что тоже ни о чем таком не знали. Да, способная, да, старательная, да, были у них в группе совместные упражнения во сне — но не более, — отвечает она. — Они ответили, что уже готовят запрос на Алхон.

— Да толку-то! — бросаю я, встаю и подхожу к окну. Чертова безмятежность…

На Алхоне, весьма вероятно, знают больше, чем мы. Но пока этот запрос уйдет, пока вернется — это год. На другую планету ведь не отправишь письмо срочной авиапочтой, а корабли прилетают строго по расписанию, раз в несколько месяцев. Пока они заберут это письмо, пока вернут ответ следующим рейсом — мозги Лиссена превратятся в кашу. Таймер уже запущен, и в нашем распоряжении не больше нескольких недель.

— Мы должны забрать его, хотя бы физически, — говорю я без всякого выражения, пока пялюсь бессмысленным взглядом на цветущие кусты разноцветной гортензии под окном. — Если есть шанс, что он где-то придет в себя, то это здесь.

— Здравая мысль, — кивнул Хеннинг. — Я думаю, кто полетит за ним.

— Я полечу.

— Нет, не ты. Я не оставлю кохон без главного охотника.

— Но…

— Не обсуждается, Мортен.

Я поворачиваюсь и сверлю отца злым взглядом:

— Мы — его семья, — цежу я, зная, что он тоже обычно не оставляет кохон. Но кто-то из нас двоих должен.

— Я знаю, — спокойно отвечает мне Хеннинг. — Я все еще думаю, до завтра никто не полетит. Подождем еще немного, оценим боевую обстановку, теперь уже торопиться некуда. Иди помедитируй, Мортен. И поспи. Утро вечера мудренее.

Еще минуту помедлив, я киваю и подчиняюсь, но не только потому, что он мой отец и глава кохона. А потому, что он прав. Мне вдруг приходит в голову идея, что помедитировать действительно надо. Причем не просто так, а с хорошим алхонским руководством по совместным осознанным сновидениям. И, наверное, еще и с опытными консультантами.

Глава 5

Джейн.

Мы наконец-то вместе.

Люди могут существовать в склейке сущностей теоретически годами, десятилетиями. Да, мозг будет серьезно деградировать по части логического интеллекта, ну и хрен с ним, не думать будет только легче. Когда-нибудь мы уйдем в один день, и уйдем абсолютно безболезненно. Но до того годы не-думания растянутся в вечность. Невесомо приятную, теплую, спокойную, счастливую вечность рядом с ним.

С самого первого взгляда на него я почувствовала, что он — мой, как будто мы давным-давно знакомы, хотя я никогда не встречала таких сильных духом мужчин. У него ослепительный взгляд во второй внешности, и широченные мускулистые плечи и грудь. Аромат, когда приближаюсь, вызывает слабость в коленях и трепет в животе. Чтобы ощутить нечто отдаленно подобное, мне надо было минут десять целоваться с Полом. И все равно это было не то.

Разве можно сравнить дрожь сущности с инстинктивным откликом тела?

С первого взгляда… не в саду, еще во сне. Я помню каждую секунду, а он… видимо, стер то сновидение. Но все же прилетел.

На Алхоне не принято использовать сновидения для всяких глупостей типа поиска суженого — там силен культ эмоциональной отстраненности, предполагается, что трансы, гипноз и сны — для решения серьезных проблем. Разумеется, никто не учил меня ничему подобному, но я подумала: сущности вне времени, наши души знают, что мы будем близки. И у них навигация помощнее, чем через спутник. Так что просто взяла и пошла искать, когда захотела.

С первой попытки влезла прямо в кошмар. И да, сначала ошалела не слабо от обстановочки, но потом подумала: а кто еще мог быть моей парой?

Я знаю, что больше никогда не влюблюсь в мальчика-одуванчика вроде Пола — та Джейн, которой он нравился, умерла год назад. И я ни капли не скучаю и не жалею о ней… как и о том, что видела кошмары Лиссена.

И уж точно я не жалею о том, как стремительно и близко мы познакомились однажды. Странно и сумбурно, но у меня не было никаких сомнений. Я так давно хотела узнать, что такое секс.

Вспоминаю, сколько обхаживала Пола, пока он строил из себя хрен знает что — даже смешно становится. Уже тогда можно было многое понять и про себя, и про него.

Джейн. Генерация от автора

Сейчас, правда, у нас с Лисом есть нюансы: я пока не исцелилась до конца, и поэтому не выношу прикосновения его сущности. Я хочу поверить ему, но пока не могу. Хорошо, что Лиссен все понимает. Такой терпеливый, такой добрый, такой нежный… съела бы.

Единственное, что мне не нравится — это его странная идея насчет выйти из транса. Это напрягает. Я думала, если просто покажу ему, как хорошо жить без лишних мыслей, больше ничего не потребуется. Но он упорно сопротивляется, и я устала удерживать силой, чувствуя себя абьюзером каждую минуту.

Как убедить, что нам туда не надо? Как объяснить, что я больше не выдержу реальности? Да и он сам тоже. Раненый, замученный весь.

Столько боли, куда еще? Он ведь не железный.

Да, он сильный, отлично умеет отключаться. Как будто сам не чувствует своей боли, игнорирует ее, но я-то вижу. Убила бы всех, кто обидел его. На самом деле убила бы, кроме шуток.

Нет, нам с ним — только не думать. Только плавать в гипнозе. Только…

— Что ты делаешь? — вздрагиваю я.

Его палец внезапно касается моего плеча и ползет по нему вверх, посылая по телу мириады мурашек.

Сегодня нас привезли к озеру — эти забавные психологи что-то там пытаются экспериментировать. Мы стоит и смотрим на воду, Лиссен позади меня, очень близко, но не обнимает. Мое чертово тело все еще не готово.

— Глажу тебя, — негромко говорит он. — Тебе тяжело?

— Ага.

В слиянии ничего не надо объяснять — он все чувствует и все знает. Я терплю, пока он рисует восьмерку, но мне и правда тяжело. Чуть дрожу.

Лиссен убирает палец.

— Так хочу касаться тебя, — говорит он мягко, без малейших признаков нетерпения. Не хочет, чтобы я чувствовала себя виноватой — просто констатирует факт.

— Я тоже, — хрипло отвечаю я, разворачиваюсь и кладу ладони ему на грудь, поглаживая. — Злишься, что нельзя?

— Нет. Но я хочу, чтобы ты отпустила меня, Джейн. Клянусь, что никуда не денусь от тебя все равно.

Я закатываю глаза:

— Чтобы нам было больно? Вот уж хренушки.

— Просто мне все еще нужен мозг.

— Да зачем? Слухи о его полезности сильно преувеличены.

— Докажи, — улыбается он.

— Легко. Извлечение придумано с помощью мозга. Логика подсказала, что жизнь физического тела важнее, чем возможный ущерб сущности от боли и насилия, хотя это как минимум сомнительно. А еще многие земные религиозные тексты намекают нам, что дьявол — не что иное, как логический интеллект. С его развитием у людей начались все проблемы.

— Туше.

— Смотри, как потрясающе искрится солнце в воде, как ветер рисует узоры, — медленно говорю я. — Чтобы наслаждаться этим, нам не нужно мыслить.

— Но есть и другие наслаждения, которые я хотел бы разделить с тобой, — тихо говорит он. — Мои любимые книги. Мои любимые фильмы. Твои — тоже. Я хотел бы прочитать и посмотреть. Я хочу познакомить тебя со своей семьей, привезти в свой кохон, показать наш город.

— Я не большой фанат людей… А в Москве хороший климат? — не сдерживаю любопытства я.

— Отвратительный. Но примерно три месяца в году погода очень даже ничего. Сейчас как раз тот самый сезон.

Я смеюсь и обнимаю его, чуть прижимаясь, поднимаю голову и смотрю на губы, думая, вынесу ли поцелуй. Он смотрит на меня и думает, очевидно, о том же.

Глава 6

Лиссен.

Джейн изнывает от любопытства и бросает на меня говорящие взгляды. Проплакавшись дождем на озере, она легко возвращается в обычное расположение духа.

Мне кажется, у нас наметился прогресс, я чувствую легкость, как будто сбросил с себя пару десятилетий. Мне хочется флиртовать, забавляться с ней, снова стать юным… и еще мне очень интересно постепенно соблазнять ее, никуда не торопясь. Развивать нашу взаимную влюбленность, которая так же плотна и осязаема, как вчерашний дождь.

На следующий день вечером снимаю футболку, глядя ей в глаза:

— Ты можешь смотреть на меня и трогать. Я только за.

— Правда?

Я молча киваю, чуть заметно приподнимая уголки губ в нежной улыбке. Нежность не вполне описывает того, что я чувствую к ней, с самой первой встречи, а может, еще до нее.

Мне все время хочется взять ее на руки и никогда не опускать на землю.

Мне хочется зафиксировать на ней взгляд и никогда не отводить его в сторону.

Мне хочется, чтобы она коснулась меня и никогда не убирала руки.

На самом деле мне хочется, чтобы она не отпускала меня. И это правда очень сильное искушение: сделать, как она придумала. Остаться здесь вдвоем навсегда, никогда больше не чувствовать боли.

Я осознаю это в тот самый момент, когда Джейн кладет ладони на мою грудь и начинает ласково гладить меня, как будто я — такой же хрупкий, как она. Но я едва чувствую ее касания.

— У тебя был только один бойфренд, Джейн? — спрашиваю я, не в силах удержаться. Похоже, я и правда становлюсь моложе и глупее — и меня начинают волновать всякие глупые вопросы.

— А-га.

Мы лениво валяемся на кровати. Она гладит меня — я смотрю на нее, лаская взглядом ее сливочную кожу на лице, тонкие прядки волос, выбившиеся из прически, нежные пальчики и мягкую грудь, которая двигается от каждого вдоха и выдоха.

— И секса не было?

— Только во сне.

— Я ревную.

И правда ревную: ветер треплет занавеску, в комнате темнеет, как будто на улице собираются тучи. Улыбаюсь, но Джейн внезапно смотрит в глаза и шепчет:

— С тобой.

— Не шути так.

Я растерянно опускаю глаза на ее пальцы, которые скользят по моему прессу. Вряд ли я способен возбуждаться под гипнозом, но ее касания дарят приятную вибрацию сущности.

— Я не шучу. Честно, я нашла тебя во сне, где-то полгода назад. Ты не помнишь этот сон?

— Да когда мы успели? Дай мне его!

Как вообще я мог такое забыть?

Я сажусь вертикально, переходя из расслабленной позы в крайне заинтересованную, но Джейн отстраняется и мотает головой:

— Нет.

Длинные темные ресницы опускаются как крылья бабочки.

— Джейн.

Я делаю голос таким строгим, как только могу, но с ней это пустой труд. У меня не получается не быть с ней ласковым. И она чувствует.

— Ладно, — временно сдаюсь я, лишь бы вернулась и снова гладила меня.

Она возвращается, настороженно глядя из-под ресниц, садится близко-близко, гладит. А потом наклоняется и касается губами шеи.

О-о, чччерт. Кажется, я все-таки могу возбуждаться под гипнозом.

— Джейни…

Не знаю, о чем умоляю сейчас. О том, чтобы продолжала или прекратила?

— Я тоже тебя хочу, — шепчет она, целует в скулу, потом в щеку, и, наконец, касается губ. Я приоткрываю рот, наши языки находят друг друга, ловлю ее дыхание и тихий стон.

Стук в дверь.

Возвращение в реальность почти болезненно. Словно меня швыряет спиной о кровать.

Иллюзорные поцелуи — тот еще яд. На самом деле мы молча лежим рядом на спинах и держимся за руки, в то время как Джейн творит с моим мозгом все, что ей вздумается, а я только и могу, что продолжать диалог. Но с каждым днем тумана и отупения все больше.

Мне все сложнее удерживать слабую нить осознания и все сильнее хочется никогда больше не выныривать туда, где я полностью беспомощен, неподвижен и не могу подать ни единого сигнала. Хотя бы о том, что я все еще здесь.

Веки не поднимаются. Я ничего не вижу и почти не слышу, когда кто-то заходит в комнату. Но я тут же ощущаю его, и внезапно где-то открывается своеобразный шлюз. В меня льется живая свежая энергия.

Ого, так вот как это на уровне сущности, когда рядом кто-то родной. Я чувствую его каждой клеточкой и сразу узнаю, не глядя.

— Джейн, это Хеннинг.

— Кто это?

Она напряжена, и очень недовольна. Я понимаю: ворвались в наш домик, прервали поцелуи. Неприятно. Для нее Хеннинг — незнакомый человек и незваный гость.

— Это человек, который воспитывал меня. Глава кохона, почти отец. Я очень его люблю. Пожалуйста, не сердись.

— Ладно.

Оттаивает, кладет голову мне на плечо, прощупывает Хеннинга, пока он пытается прощупать нас. Но, очевидно, учел мои ошибки: блоки на местах, трансовать даже не заикается.

— Хороший, — наконец, делает настороженный вывод. — Но что ему надо?

— Солнышко, ты держишь меня уже пять дней. Думаю, он переживает.

— Если он хочет вернуть тебя, он прилетел зря.

Она хмурится, лицо становится насупленным, как у капризного ребенка, и тут я впервые за пять дней чувствую укол протеста. Это все еще не злость, скорее — легкий намек на нее, где-то на периферии. Присутствие моего родного человека что-то сдвинуло.

Мы надолго замолкаем. Джейн напряженно наблюдает за ним, а я собираюсь с силами, чтобы хотя бы попытаться ответить на запрос о сигнале, если последует тест.

Но Хеннинг ничего не делает, просто смотрит на нас несколько минут, пару раз зовет меня голосом и, не дождавшись ответа, выходит, плотно закрывая за собой дверь.

Глава 7

Хеннинг.

Немного посмотрев на Лиссена и Джейн, я методично прохожу по локациям, в которых сейчас зациклен их режим. Сам себя успокаиваю, будто это как-то поможет мне их понять, как-то приблизиться. На самом деле я растерян. Пока летел, казалось, я что-то пойму здесь, на месте, но сейчас никаких идей нет.

Спускаюсь к ручью и смотрю на поток воды, возвращаюсь в сад. Прохожу полный прогулочный круг между кустов и деревьев, а потом еще раз, немного изменив маршрут.

В глубокой задумчивости возвращаюсь к качелям в сад.

Иногда мне кажется, что вся наша жизнь на Земле — адские качели. Чуть только затишье, чуть все успокаивается, как снова начинаются атаки. Снова заражения, снова извлечения, снова потери наших близких. На Алхоне прекрасно развита трансовая психология, но любой магии есть предел. И мертвых мы воскрешать не умеем.

Мне очень стыдно перед Лиссеном. Сначала — за то, что не усыновил полноценно. Он так тянулся ко мне в детстве, и всегда очень мне нравился, но его мать была тяжелым для меня человеком, и я просто не хотел связывать себя с ней даже через сына.

Потом — за его специализацию. Я должен был оградить его от этой жести, как глава кохона. Он же прирожденный трансовик, глубоко чувствующий, эмпатичный. Но у нас была тяжелая ситуация, не хватало людей, и я сделал чудовищный выбор, который не пожелал бы сделать никому. Ради того, чтобы обеспечить безопасность остальных, я бросил Лиссена и еще двух пацанов-трансовиков в самое пекло, прекрасно зная, что это покорежит их психику. Но надеясь, что справятся. Я выбрал самых универсальных детей и уговорил их выбрать другую специализацию.

В итоге я в них не ошибся: Лиссен стал лучшим извлекателем в кохоне и моей правой рукой. Те двое выросли в отличных бойцов.

Но за все есть цена. Лиссен превратился в кусок льда, запер все свои эмоции и выбросил ключ. Оттолкнул от себя всех, включая мать, которая в итоге уехала в Италию. Хотя мать его, конечно, та еще женщина и отдельный клубок проблем, который, вероятно, удалился от нас к большому счастью.

При этом Лиссен даже не осознает, как смотрит на людей вокруг, почему его все предпочитают обходить, бояться, сочинять небылицы — не столько из-за извлечений, сколько из-за его потусторонней холодности. А иногда — высокомерия. Он смотрит на людей так, будто провоцирует: «Давай, ударь меня, я это выдержу». И его часто бьют — полнейшим непринятием, жестокой изоляцией. Мало кто понимает, как ему на самом деле больно, там, на глубине. Он и сам не понимает.

Чуть оттаял только когда в кохоне появилась Альма — но она сразу выбрала Мортена и, конечно, больше времени уделяет мужу и детям. Она не так много может дать Лису, оставаясь его другом — ему нужна своя женщина. Но ему очень, очень сложно строить отношения, и до сих пор у меня даже не было надежды, что в ближайшее время что-то получится.

Я виноват перед ним. Но, оглядываясь назад, не знаю, как смог бы все изменить, даже если бы удалось вернуться. И из-за этого моя досада на себя только больше. Я все время хотел как-то вознаградить Лиссена за все, что он сделал для кохона — и понятия не имел, как. Только принимать таким, как есть. Только не смотреть на него виноватым взглядом. Только уважать силу. Я думал, что еще успею, еще придумаю награду.

И вот теперь он полумертв. И скоро будет мертв по-настоящему, если не вытащу его.

Лежат там на кровати, смотрят в потолок. Если верить Жонгу, ничего кроме касаний пальцев, между ними не происходит с самого момента знакомства, и глаза обоих пусты двадцать четыре на семь. Но кто знает, что у них там, на глубине сущностей. Жонг и другие психологи предполагают, что Джейн все это время сновидит. И затянула Лиссена в свои сны.

Меня продирает ледяным потом, когда я думаю, что Джейн, возможно, пытает его все это время. Или пытает им себя. Оба варианта, как мне кажется, равнозначно вероятны, раз она сильно травмирована. Но вряд ли там что-то хорошее.

Джейн юна, уговариваю я сам себя. У какой девочки в ее возрасте нет романтических фантазий? Может, она просто использует Лиссена как виртуального бойфренда, и тогда есть шанс, что он ее перехитрит.

Все, что я могу сейчас — быть рядом в ожидании российских документов для Джейн. И медицинских документов на обоих.

Поможет ли Лиссену моя моральная поддержка? Жанна говорит «да», а она — отличный специалист в таких делах. Еле уговорил не лететь сюда. Но она и сама поняла, что друзьям Лиссена там, на месте, ее поддержка нужна больше, чем мне здесь. Мортен, Альма, Артем, Майя — все там с ума сходят и будут сходить, пока эта ситуация не решится.

Я качаюсь на качелях, немного медитирую, собираясь с силами, и думаю предпринять вторую попытку постучать в их домик и побыть рядом. Первая бесславно закончилась минут за десять, когда Джейн недвусмысленно указала мне рукой на дверь. Не понравилось мое присутствие прекрасной похитительнице душ. Кто бы сомневался.

Да, надо вернуться к ним, но пока слишком лень вставать. Перелет был долгим, я нормально не поспал эту ночь и сейчас пытаюсь немного передохнуть. Еще полчасика…

Покачиваясь на качелях, я расслабляюсь, незаметно вхожу в рассеянный транс, скольжу взглядом по саду и вижу как что-то большее, чем просто ветерок, скользит сквозь ветки, листья, цветы. Стоит расфокусировать взгляд, и воздух сразу немного светится и плывет, как бывает от зноя, но сейчас нет никакой подобной жары — просто тепло.

Место здесь необычное, одухотворенное, и не потому что храм, точнее: не только поэтому. На Земле немало пустых декоративных храмов — в таких умиротворения и исцеления не больше, чем на обычной парковке у супермаркета. Но здесь со мной происходит что-то впечатляющее, и я, немного подумав, настраиваюсь, погружаюсь, пытаюсь установить контакт.

Глава 8

Дрожит, еле дышит — но не отпускает.

Но я этого уже и не жду. Все мое существо занято совсем другим. Хочу, хочу ее трогать.

Ладони ползут по ее телу, жадно забираясь под футболку, сминая голую грудь, дразня соски. Под пальцами — кругленькое, мягкое, нежное. Меня обдает ее смущением, девичьей стыдливостью — интересно это ощущается, когда эмоции общие. Самому еле терпимо. У самого щеки горят. Но я продолжаю трахать языком ее рот, внаглую лапать так, как невинных девочек лапать нехорошо, тем более — против воли. Разворачиваю, блокирую сопротивление, прижимая к себе, лезу в трусы, и взрывная вспышка ее стыда и отчаяния чуть не отправляет меня в шок.

Пальцы сразу становятся мокрыми — там очень горячо, сплошной влажный шелк, но у меня очень опытные чувствительные подушечки пальцев. Я разделяю складочки, раскрываю истекающую влагой маленькую киску, чуть надавливаю… Джейн дергается в моих руках всем телом, я удерживаю ее и возвращаю соскочившие пальцы на место. У нее вырывается протестующий стон, полный специфического мучения от борьбы с собственным телом.

Вот я и дожил до сексуального насилия, куда мне теперь падать дальше, усмехаюсь про себя. И подвожу к самой грани того, что можно было бы назвать болезненным для ее сущности: крайняя степень смущения, в народе именуемая желанием провалиться сквозь землю.

Вместе с тем замечаю, что страха нет, даже в зародыше — вот ведь хитрожопая девчонка! Совсем меня не боится — знает, что остановлюсь.

Но было бы слишком наивно с ее стороны полагать, будто я не найду тех способов воздействия, которые все равно достанут.

— Знаешь, в чем прикол, солнышко? — горячо шепчу я ей на ухо, нащупывая клитор кончиком пальца и легонько поддразниваю. — Я не делаю ничего, что ты не хотела бы сама… только то, о чем ты фантазировала. Грязная, грязная девочка…

Я доканываю планомерно и расчетливо. Ничто так не добирается до нас, как чистая правда, которую мы еще не готовы принять. Была бы она постарше — только застонала бы и раздвинула ножки пошире. Но Джейни еще слишком невинна. Собственная ответная вспышка желания стыдит еще больше.

— Ублюдок… — беспомощно выпаливает она. Это, конечно, полная капитуляция.

Готово. Первый урок под названием: «Лиссен — не только лапочка, но еще и опасный подонок, способный на насилие», будем считать, окончен. Я демонстративно издаю смешок и убираю руки, стараясь не выдать, с каким трудом мне это дается. К счастью, она сейчас слишком сосредоточена на своих эмоциях, чтобы анализировать мои.

Губы дрожат от обиды, поправляет одежду, резко поворачивается лицом и обхватывает себя руками, оставаясь вжиматься в стену, когда я возвращаюсь к кровати и сажусь, изучая ее взглядом. Следит за мной взглядом, всем видом демонстрируя возмущение, а я беззаботно опираюсь на руки, чуть откидываясь назад в расслабленной позе:

— Вовсе нет. Рожден в браке по законам Алхона. Кстати, ты слишком мокрая, чтобы успешно притворяться незаинтересованной, — безжалостно замечаю я.

— Насильник, — выплевывает она, краснея до ушей: вся до корней волос — гнев и беспомощность.

— Палач. Садист. Бесчувственный упырь, — подсказываю я, кивая.

Здравствуй, негатив. Сработало: наши нормальные эмоции вернулись. Подозреваю, что ненадолго, но все же…

— Ты не палач, — тут же осаживается она, опуская голову. — И не садист…

— Ты просто меня еще не знаешь.

— Все равно не пущу. Видишь, не пустила же?

Она поднимает подбородок и смотрит упрямым взглядом из под влажных ресниц. Ну, здравствуй, маленькая упрямица.

Джейн, если подумать, как слоеный пирожок: под нежной поверхностью твердое упрямое нутро, но оно там не просто так, а потому, что глубже под ним — снова слой нежного и беззащитного, того, что нужно охранять. Не от меня, но она все еще этого не понимает.

— Так я еще только начал, — бросаю я, прожигая своим фирменным взглядом без каких-либо эмоций. — Теперь я буду тебя трогать, когда захочу. И сколько захочу. И где захочу.

— Так что же перестал?

Мда. Угрожать в слиянии сущностей довольно сложно, она, конечно, почувствовала, почему я остановился, как и мое честное нежелание делать ей больно. Точнее, мое полное табу в этом отношении.

— Перерыв. Так интереснее, — съезжаю я.

— Булшит, — фыркает она и идет к двери, распахивая ее и практически натыкаясь на Хеннинга.

Он вернулся. Отступает в сторону, пропуская ее, я выхожу следом, мучительно желая поднять глаза и взглянуть на него, но тело не слушается. Ни один мускул, кроме тех, которые нужны, чтобы следовать за Джейн. Ни единого дополнительного движения к тому, что делает она.

На поверхности обоих наших разумов — безмятежное озеро не-думания.

А мы, судя по всему, направляемся на прогулку.

Мы идем по тропинке впереди, Хеннинг сзади, держится в пяти шагах. Я чувствую, что Джен хочет избавиться от него, но прямо сейчас у нее есть проблема посерьезнее: моя рука на талии. В месте соприкосновения чуть не искрит.

Мы торгуемся как на турецком базаре.

— Просто дай мне этот сон, и я стану милым на пару часов, скажем, до конца прогулки, — ласково говорю я, поглаживая ее бедро.

— На неделю. И только половину сна.

— Хорошо, половину, но тогда только до ужина.

— На пять дней.

— На три дня.

— Обойдешься.

— Ну как знаешь.

Моя рука снова лезет под футболку, касаясь голой кожи, и я постепенно начинаю чувствовать что-то еще. По мере того, как я трогаю ее, она будто ослабевает. А я — становлюсь сильнее.

Правда, пока непонятно, поможет ли этот переток энергии разделиться или просто чуть подпортит ей день.

Глава 9

Я просыпаюсь внезапно и сразу осознаю себя в подвале. Тут же становится холодно и липко от ужаса.

Как я здесь очутился в таком разобранном заспанном состоянии? Я же не готов сейчас делать извлечение кому бы то ни было.

Но тут слышу знакомый голос, и он очень весел.

— Лис-сен!

Поворачиваюсь — и вижу Джейн. Она сидит на металлическом столе в костюме школьницы… но совершенно не того рода, который следовало бы носить в школу. Ее грудь едва прикрыта ярким шнурованным красно-белым топом, а клетчатая юбочка не прикрывает вообще ничего.

Во рту — чупа-чупс, а взгляд — шкодный до невозможности. Оценив мое выражение лица, вынимает изо рта конфетку, поднимает аккуратную бровку и весело смеется.

— Таких снов без таблеточек хотел, да?

— Вау. О таком даже не мечтал.

Сон! Я выдыхаю, наслаждаясь мгновенным облегчением… и зрелищем, которого удостоился.

Джейн многозначительно поднимает брови, вертится на столе, дразнит своими прелестями. А прелести у нее охрененные: и гладкие стройные бедра, и округлая пышненькая грудь. Я еще не видел всего этого таким голеньким.

Тело откликается на зрелище мгновенно. Когда она залезает на стол с ногами, поворачивается спиной и ползет на четвереньках, нарочно вертя передо мной попкой, в глазах слегка темнеет. Юбочка задирается, под тоненькими трусиками проступают четкие очертания мягких долек. На ткани бесстыдное влажное пятнышко. Вот бессовестная! Как же я ее хочу — и, кажется, уже целую вечность.

— Не свались, — прошу я, обхожу стол, подхожу навстречу. Ласково провожу рукой по волосам.

— Твоя обстановочка, — замечает она, обводя взглядом подвал. — А наряды от меня. Нравятся?

Киваю.

На мне брюки-хаки с намеком на милитари, черная футболка. Мне такое идет. И она в костюме школьницы с высоким хвостом вместо привычных кос выглядит огненно. Ну, при условии, что только мне можно на такое смотреть, конечно.

— Да. Ты очень красивая, — тихо говорю я.

Джейн уже доползла до края, там стою я, и она цепляется рукой за мое плечо, приподнимаясь, чтобы обнять. Я обнимаю в ответ, не веря, что здесь, в пространстве полноценного сна, это, наконец, можно, и ее не будет коротить.

— Я убрала свой стыд в чулан. Какие теперь будут пытки? — нарочито низким голосом осведомляется она, тыкаясь теплыми нежными губами мне в ухо, щекоча и посылая по моему телу мурашки.

— Никаких, — напрягаюсь я, невольно отодвигая лицо.

Ее осознанность и одновременно полное отсутствие таковой, космические способности управлять эмоциями и отдельными частями собственной сущности и одновременная невозможность быть целым поистине впечатляют. Хотя я вижу, что это все — она, не могу представить, какой будет Джейн, когда все соберется вместе.

— Ну, не будь занудой.

Ее губы ползут по моей шее, и я закрываю глаза от удовольствия, когда она целует. Если бы только это был не подвал…

— Ну вот, а ты не верила, что со мной скучно, — бесстрастно отзываюсь я. Держусь изо всех сил.

— Стол ледяной, — жалуется она.

— Иди сюда, нечего тебе на нем сидеть, — говорю я, легко снимая ее со стола и несу к двери. Но она, естественно, накрепко заперта.

— Забавно, да? Этим ты управляешь, Лиссен, — замечает она, щекоча дыханием мое ухо, и я немного поворачиваю голову.

— Наверное, но не знаю, как. Я не умею совместно сновидеть, прости.

Я оглядываюсь по сторонам и продолжаю держать ее на руках. Джейн без обуви. Пол холодный, стол холодный — здесь нет хорошего места для нее, кроме моих рук.

— Прощаю, — выдыхает она в мою шею и кладет голову на плечо. — Научу. У меня много опыта. Правило первое: много спокойствия не бывает. Не напрягайся. Можешь поставить меня на пол.

Но меня нисколько не напрягает держать ее так: мне кажется, что она ничего не весит, наоборот, она снимает с меня какую-то тяжесть, когда вот так прижимается. Единственное, что дается нелегко — это борьба с собственным телом.

— Расскажи про стол, — просит Джейн тихо после полуминутной паузы.

Я смотрю на металлического монстра.

— Ну… это орудие запугивания. С него легко смывать кровь, все жертвы в курсе. Еще он навевает ассоциации с моргом. Ну и холод добавляет угара. Женщины обычно визжат на ультразвуке, когда оказываются на нем.

— Угу. А потом вы их еще привязываете, муа-ха-ха.

Демонический смешок у Джейн выходит отменно, я невольно ржу и прижимаю ее чуть крепче:

— Пристегиваем, ага. Обычно это гарантированная паника. Она резко ускоряет ныха наружу, ну а если нет — тогда финалочка с массажем болевых точек.

— Ты придумал этот стол?

— Нет, все основное придумали до меня. Я просто наблюдаю за жертвами и делаю то, что вызывает больше эмоций.

— За пациентами, Лиссен. Ты не устал меня держать?

— Никогда не устану.

— Я хочу секса, — шепчет она мне на ухо. — Научишь меня?

— Не в подвале, и точно не во сне, — качаю я головой.

— Зануда-а-а, — тянет она, обжигает дыханием мое ухо, целует.

— Предупреждал же. Перестань, пожалуйста, я не железный.

— Ни за что-о-о-о, — шепчет она, все с теми же демоническими нотками, и я понимаю, что почти проиграл.

Какое-то время еще стоически терплю, не отвечая, лишь чуть-чуть трусь щекой о ее щеку.

Но мне хочется хотя бы целоваться, раз уж мы здесь вот так. И мое терпение не бесконечно. Когда она в десятый раз проводит языком по моей шее, я поворачиваю голову, ловлю ее губы своими, нетерпеливо врываюсь языком.

Тут я живо вспоминаю, что вообще-то совсем не святой, и уже действительно начинаю слабовольно думать о том, чтобы прижать ее к стене и нежненько трахнуть.

Джейн тихо стонет.

Я целую ее еще и еще, окончательно понимая, что все: мозг уплыл, не удержусь. Это нереально, когда она так горячо дышит, так явно хочет и издает такие звуки. Мысленно я уже десять раз содрал с нее мокрые трусики и ворвался. В глазах темнеет, до моего окончательного срыва осталось секунды три… две… одна…