Нина. История моей бабушки

Глава 1.

Моей любимой бабушке Нине Павловне, прожившей удивительную для простой русской женщины жизнь, посвящаю. Светлая память...

Нина полоскала бельё на реке.

Невысокая, темноволосая, с мягким, сердечком, лицом и длинной тугой косой, она стояла по щиколотку в прохладной воде. Последние лучи августовского солнца отражались на поверхности реки, играя золотыми бликами на мутной воде. Лёгкий ветер колыхал рябину на берегу, трепал волосы и прохладой смешивал запахи мокрой травы и свежей воды. Она мерно отжимала рубашки — одну за другой. Светло-карие глаза щурились от света, руки покраснели и ныли, но она не спешила: сначала дело, потом всё остальное.

На берегу зашуршали шаги. Нина ещё не обернулась, а уже поняла — Надька.

— Нинка! — крикнула сестра, подбегая и хватая ртом воздух. — Давай, заканчивай скорей… батя велел тебе домой идти. Там… сватать тебя приехали.

Нина резко выпрямилась, не выпуская из рук мокрую рубашку младшего брата Вани. Вода стекала по рукавам, капала с подола.

— Что?! — сказала она негромко, но твёрдо. — Какие ещё сваты?

Надя пригладила тёмные, волнистые волосы, сбившиеся от бега, и зашептала, будто боялась, что река услышит:

— А помнишь, весной, в Пскове, на ярмарке? Мужик один всё тебя выспрашивал — откуда да кто такая… Вот он и приехал.
Она кивнула в сторону деревни.
— Давай, я с бельём закончу. Ты беги. Там тебя ждут.

Нина молчала. Медленно, с усилием, докрутила рубашку, будто старалась выжать из неё не воду, а внезапно навалившуюся тяжесть. Потом вытерла руки о фартук, поправила кофточку, одёрнула юбку.

По тропинке к дому она шла не быстро и не медленно — как всегда. Только плечи стали чуть прямее. Воздух был густым от зрелых яблок в садах, кленовые листья под ногами шуршали, а солнце уже перешло зенит и начало клониться к горизонту, окрашивая деревню в тёплые оранжево-золотые оттенки.

Минаевы были семьёй крепкой. Крепкой во всём. Дружной, работящей, с достатком. Не богачи, но и не беднота — крепкие середняки. Дом стоял ладный, хозяйство — справное. В уборочную страду даже нанимали работников, что бы успеть собрать урожай.

В двадцатые, в первые годы советской власти, когда по округе шли отряды с продразверсткой и раскулачиванием, а зажиточные семьи увозили в Сибирь — быстро, без разбора, без возврата, их семью чудом миновала ссылка. Теперь жили скромно, работали сами, до изнеможения, но в коллективное хозяйство деревни Клинец вступать не спешили. Выжидали по решению главы семейства. Нину, одну из главных певуний деревни уже давно агитировали в комсомол, но она по совету отца не спешила, поскольку имела тайну, мало того, что крещеная, ещё и сила, переданная бабкой Лукерьей полгода назад ещё зрела в ней, пугая под час.

К дому Нина подошла со стороны огородов. У крыльца уже стояла чужая лошадь, привязанная к столбу, — сытая, ухоженная. Значит, не ошиблась Надя.

Она оглядела себя: подол юбки потемнел от воды, кофточка прилипла к спине. Так к людям не выходят. Тем более — к сватам.
Нина свернула за дом, пригнулась и ловко пролезла в низкое окно. Так делала не раз — мать ворчала, но терпела.

В избе было тепло и пахло хлебом, сухим сеном и горечью раннего осеннего воздуха, что проникал через приоткрытое окно. Нина быстро сняла мокрую одежду, надела сухое, нарядное платье — не новое, но чистое, с аккуратно заштопанными швами. Заплела косу заново, пригладила ладонью виски. На миг задержалась, глядя на себя в тёмное стекло окна. Лицо было спокойным, только глаза — настороженные.

Когда она вышла в горницу, разговор стих.

За столом сидели отец — Павел Минаевич, мать — Пелагея, и чужой, но уже знакомый мужчина. Он поднялся сразу, как только она появилась. Высокий, прямой, в чистой городской одежде. Рядом с ним Нина вдруг ощутила себя совсем маленькой — она едва доставала ему до плеча, и он казался почти великаном.

— Вот и дочка, — сказал Павел Минаевич негромко.

Мужчина улыбнулся, не широко, сдержанно.

— Нина. Помнишь меня? Александр Петрович, — представился он. — Думаю о тебе со дня знакомства на ярмарке.

Голос у него был ровный, уверенный. Городской — это чувствовалось сразу: аккуратность в движениях, в словах, в том, как он сидел за столом, не разваливаясь, не сутулясь.

Нина кивнула, села на край лавки. Мать суетливо пододвинула ей кружку, будто искала, чем занять руки.

Павел Минаевич посмотрел на дочь внимательно, долго. Потом сказал просто:

— Ну вот что, Нина. Человек к тебе с намерением пришёл. Мы с матерью за тебя решать не будем. Как скажешь — так и будет.

В избе стало тихо. Даже часы на стене будто тикали громче.

Нина почувствовала, как к щекам приливает жар. Она подняла глаза и посмотрела на Александра Петровича — прямо, не отводя взгляда. Он ждал. Спокойно. Уверенно. Наверное, привык, что ему не отказывают.

— Нет, — сказала она сразу.

Слова вышли резко, почти дерзко. Она сама удивилась их твёрдости.

Александр Петрович слегка нахмурился, но промолчал.

— Вы же старый, — продолжила Нина, и голос её уже не дрогнул. — Вам в городе себе невесту искать надо среди вдов, возможно. А мне ещё рано замуж.